Лозовой Владимир Николаевич : другие произведения.

Песчаная коса

(Отпускная зарисовка)

День первый:

По привычке, проснувшись рано, как на работу, сразу вспомнил - первый день отпуска. Один..., все и всё осталось дома. Утро, свежо, слышен шум волн, набегающих на песок пляжа. Впереди ещё девять таких дней, когда торопиться, думать о чём-то, бороться с раздражённостью от мелькающих вокруг лиц и рвущихся в уши звуков будет не нужно. Я год мечтал об одиночестве, простоте и уединении. Здесь, в забытом людьми и богом пансионате под Пересыпью (помните, Лермонтов, Азов, Тамань), как раз такое место. Я свободен..., свободен от семейных сцен, от споров детей с женой и друг с другом, от неприязненных замечаний и безразличных взглядов - свободен даже, а может это и главное, от своих внутренних тормозов, визжащих на каждом житейском повороте. Приволье..., оно, пусть на время, но исцелит уставшую душу. Верую, господи....

Начну день, как мечтал, как много лет назад в юности. И вот уже отвыкшие от бега ноги вяло толкают давно отяжелевшее тело по вязкому песку пустынного пляжа вдоль накатывающих, лижущих влажный песок, волн. Цель - виднеющаяся невдалеке песчаная коса, уходящая метров на тридцать в подсвеченную из-за моей спины восходящим солнцем утреннюю лазурь моря.

В этот ранний час на берегу ещё очень свежо, даже прохладно. Утренний бриз тянет с моря и наполняет лёгкие давно забытыми запахами подсыхающих на песке водорослей, йода, соли и чего-то ещё, что помнится с детства.

Как быстро мышцы становятся ватными..., как обленившееся сердце настойчиво требует остановиться и пожалеть его. Неужели это я когда-то в охотку пробегал по утру двадцать километров от общежития до берега Волги, где в палатке меня ждала Она, та, которая и не помнит меня давно уже...

День второй:

Как хорошо, устав после небольшой пробежки, пройти несколько последних метров по песку косы к ещё только чуть нервному утреннему морю.

Море почти со всех сторон и прохладный бриз быстро уносят усталость. Небольшой комплекс - так, старая память о жестоких спортивных тренировках, и..., и всё. Далее блаженное парение в прозрачной воде, делающее тело вновь молодым и невесомым, дрёма под прохладным навесом, бесформенные мысли, которые неспособны сконцентрироваться в образ. Какое-то растительно-животное существование, отрешение от мирских забот. Эдем, в котором создатель заботливо оставил Адама, предусмотрительно забрав оттуда Еву...

День третий:

Сегодня уже мысль об утренней пробежке не вызывает отвращения - приятный сюрприз..., но..., но гармония мира рухнула. На моей косе, на самом её кончике, на любимом моём месте топчется какая-то толстуха, попеременно размахивая руками и ногами, неловко наклоняясь и также далеко неграциозно поворачиваясь. Собственно деталей я не вижу - далеко..., но представить себе могу. Всё - настроение испорчено..., но нельзя же..., только начал втягиваться, нет, пока я добегу, она уйдёт наверное. Ну и потом, если я буду достаточно нелицеприятен, она больше туда не заявится. Решено, косу я себе отвоюю!!!

Вот захватчица уже настолько близка, что могу рассмотреть её всю. Она стоит лицом к морю, сплошной купальник обтягивает полноватое тело, белое и не успевшее загореть, скрадывая своей упругостью недостатки фигуры.

Когда мужчина смотрит на женщину оценивающе, он смотрит не глазами. Там, куда ложится его взгляд, на самом деле оказываются его ладони, пальцы..., бережные и нежные. Мои руки напряглись, ладони распрямились, мягко шевельнув пальцами...

Традиционный женский комплекс для тех, кому за тридцать. Но движения, далекие от совершенства, милы мягкой женственностью. Вот началась серия наклонов. Всё как учили, руки за голову, ноги на ширине плеч, спина прогнувшись. Она старалась, ей было трудно и это было трогательно. Лица видно не было, ноги на ширине плеч позволяли увидеть лишь живот и грудь при каждом наклоне. Я чувствовал свои ладони, они наполнились ощутимыми образами, рождаемыми воображением. Неловкость невольного подглядывания и ритм её движений волновали. Вдруг подумалось - плюшевый медвежонок..., и на моём нахмуренном лице сама собой возникла лёгкая улыбка. Воевать расхотелось. Я медленно и мягко пошёл на косу, не собираясь мешать. Мне не хотелось её пугать, и метров за двадцать до неё я как бы невзначай откашлялся, продолжая идти, но произошло совсем не то, что я ожидал.

Из-за небрежно оставленного на песке, должно быть сарафана, вдруг, с отчаянным рыком, переходящим в захлёбывающийся лай, на меня бросилась маленькая, лохматая и злобная фурия. Из-под её лапок песок вылетал маленькими фонтанчиками. Обрубочек хвоста, вернее бугорок на его месте под густой шерстью, победно торчал вверх, выражая беззаветную готовность разорвать меня в клочья, если я не отступлюсь в своих явно преступных намерениях.

Женщина остановила свои плюшевые экзерсисы и, полуобернувшись ко мне (ноги на ширине плеч, но руки уже опущены и лежат на поясе) с улыбкой следила за своим защитником. В этой позе было совмещено несовместимое - спокойное достоинство уверенного в себе человека и порыв, подчёркнутый крупными косыми полосами купальника. Лицо было живым, свежим и разгорячённым упражнениями. Оно не было красивым в обыденном понимании этого слова, но в нём, как в зеркале, отражалось всё! И море, и любимое рычащее создание, и я, и что-то ещё, что трудно было определить сразу. Учащённое дыхание заставляло её держать рот чуть приоткрытым. В такт дыханию ритмично вздымалась грудь, чуть выступая над линией купальника при вдохе. Мягкие, дышащие линии живота, гармонично переходили в полноватые бёдра, разделённые полосой купальника в полуобороте - всего в ней было достаточно и чуть более. Именно это более притягивало к себе взгляд, проводя его раз за разом с ног до головы и заставляя останавливаться..., дольше всего на глазах.

У меня у самого есть собака - домашняя и абсолютно беспородная. Поэтому атака маленькой и симпатичной шоколадно-подпалой сучки меня только позабавила... Я медленно, не глядя в сторону собаки и её хозяйки, присел на корточки, приговаривая тихо и ласково: Ай умница, ай хорошая собака... Ну иди, иди ко мне, хорошая... - и также медленно положил руки на колени, свесив кисти вниз. Мои интонации и ещё не выветрившийся запах моей собаки заинтересовал агрессора. Она остановилась. Напряжённо вскинула уши и внимательно посмотрела на меня с характерными для собак наклонами головы из стороны в сторону... Её карие глаза оценивали степень моей опасности, влажный шоколадный нос старательно втягивал в себя воздух, а мохнатые длинные лапки упруго упирались в песок, в любую секунду готовые унести это маленькое тельце на безопасное от меня расстояние. Ярко выделяющиеся коричнево-жёлтые щёки и бровки эффектно отделяли тёмно-коричневую маску вокруг глаз. Собака явно была умна и рассудительна и она мне нравилась, что прибавляло интереса к хозяйке... По размерам и пропорциям собачонка больше всего походила на карликового пинчера, но забавные, хорошо обросшие уши с развевающимися косичками, мягкая, шёлковая и местами вьющаяся густая шерсть, белесый флаг штанишек - выдавали её богатую случайными связями родословную. Лохматая красавица осторожно, шаг за шагом, подобралась к пальцам моей кисти. Напряжённо втягивая в себя воздух, и не выпуская из поля зрения моего лица, вся вытянувшись, как струна, вдохнула воздух у моей кисти..., затем, мгновенье оценивая мой запах, также осторожно лизнула, вернее только обозначила это намерение, глянула мне в лицо и..., и струна превратилась в маленькое деловитое создание, осваивающее нового и должно быть безопасного знакомца. Я давно обратил внимание, что животные доверяют мне, и, как бы в подтверждение этого, маленькая сучка тут же пометила песок у моих ног, забавно удерживая своё тельце только на передних лапках.

Пока мы с собакой взаимно изучали друг друга, претендентка на мою косу незаметно подошла ближе и, уже видимо не опасаясь за исход моего знакомства с её четвероногой подружкой, благосклонно наблюдала, как меня изучают, обнюхивают, метят.

Я, всё ещё в смиренно-покорной позе, осторожно протянул руку и очень легко и медленно погладил Шоколадку, как мысленно окрестил я собаку, по чуть выпуклому лбу, через прижавшиеся уши к лёгкой гривке на шее. Моё прикосновение ко лбу собака стерпела, когда ладонь скользила по ушам, то её было уже приятно, а когда я мимолётно большим и указательным пальцем чуть потрепал её за ушами, она улыбнулась, повернула голову, ища мою ладонь и ткнулась в неё носом - дескать, давай ещё!!! Мы с ней стали приятелями..., не знаю как она, а я был польщён этой моей маленькой победой.

Только теперь я мог позволить себе поднять глаза на хозяйку, продолжая легко почёсывать за ушами маленькую сучку, которая стояла не шелохнувшись. Женщина смотрела с удовольствием на завязывающуюся симпатию между мной и её лохматой спутницей. Надо сказать, почти все владельцы собак на глазах добреют душой, когда показываешь, что их собака нравится, что она красива, забавна и хороша. Я медленно поднялся и впервые посмотрел ей в глаза. Они были карими, умными и спокойными. Странная мысль пришла в голову - как похожи её глаза и глаза её собаки. Вместо былой недружелюбности мною овладело желание понравиться..., понравиться так же, как я только что понравился собаке. Мне даже захотелось снова присесть, чтобы не смотреть на незнакомку сверху вниз, чтобы не пугать её своими размерами..., и чтобы снова носом в ладонь.

Внутренне улыбаясь от такого сравнения, которое может покоробить человека, не любящего собак, я извинился за то, что помешал ей. И, как водится в таких случаях, разговор завертелся вокруг собаки. Сначала её, затем моей, ну уж а после вообще обо всём собачьем племени. Её голос оказался низок, с едва заметной хрипотцой. Кто слышал песни Эллы Фицджеральд, тот сразу меня поймёт. Такой голос проникает в душу, затрагивая какие-то глубинные струны, и заставляет искать внутреннее содержание в любой, даже самой банальной фразе. Она была проста, естественна и свободна свободой человека, внутренний мир которого был полон настолько, что внешние обстоятельства уже не были для неё существенны. Эта естественность и свобода отражалась в каждом её движении. Она, не стесняясь своего чуть полного тела, без тени кокетства нагнулась к своему сарафану, набросила его на себя, мимолётно расправив складки и одновременно продолжая разговор. Наряду со спокойствием и уверенностью в ней угадывалась сильное женское начало. Она легко угадывала подтекст некоторых фраз - поддавшись её женскому обаянию я где вольно, а где невольно вкладывал в свои реплики скрытый смысл, который она мгновенно чувствовала и отвечала мне тем же. За невинными на первый взгляд её ответами сверкали острые клинки умного флирта. Эта тонкая игра нравилась нам обоим и мы пошли рядом по ещё пустынному берегу, разговаривая ни о чём.

Шоколадка, которую, как оказалось, зовут Гудзиком, наслаждалась свободой и новыми впечатлениями. Она то набрасывалась на волны, что бы потом опрометью унестись на сухой песок, не смачиваемый волной, то охотилась на надменных чаек, которые презрительно подымались на крыло при её приближении, или просто мчалась по песку, с грацией зайца выпрыгивая вверх от избытка радости и собачьих сил.

Мы смеялись глядя на неё, она давала нам бесконечные темы для разговора и мы чувствовали, что мы интересны друг другу. В нас просыпалась юность и это было так созвучно начинающемуся свежему утру великолепного дня!

День четвёртый:

Когда я проснулся - ещё только начинало светать. Утренняя прохлада заставила натянуть на себя одеяло, которое вечером ещё казалось абсолютно бессмысленным элементом гостиничного уюта и эта слабая попытка действия окончательно прогнала сон. Вставать было ещё рано и вчерашние воспоминания помчались сквозь отдохнувший мозг, будоража его возможностью продолжения и рисуя перед мысленным взором неясные образы разыгрывающихся картин.

Нина, как звали мою незнакомку, приехала сюда на несколько дней из какого-то маленького городка. Одна, если не считать Гудзю, без детей и мужа, которые, как это часто бывает, были заняты какими-то делами и эти дела не требовали её присутствия. Такие семьи отличаются завидным постоянством в ежедневном укладе, благополучием и ровной, тихой привязанностью друг к другу.

Я невольно и незаметно перешёл в мыслях на свою семью. Жена делает успешную карьеру, меня тоже неудачником не назовёшь. Но вот дети..., не любят они дом. Эта скрытая боль разом вытеснила все отпускные мысли. Дети..., вот если бы с ними всё было нормально. Нет, ко мне они относятся терпимо..., даже порой тянутся..., но вот с матерью абсолютно не могут общаться. Любая попытка к сближению с их или её стороны неизбежно кончается криками, упрёками и всё это неумолимо скатывается к общему семейному скандалу, когда взаимная неприязнь пропитывает, кажется, все уголки большой и небедной квартиры. Порой просто панически ясно - дети уходят куда-то туда, в тот мир, который для нас закрыт. И возвращаются оттуда всё реже. Да и мы тоже..., что-то давно разладилось в нашей семейной машине. Подлежит ли ремонту? Кто знает..., а главное, что и желания ремонтировать нет..., так и катимся куда-то, ещё придавливая газ, но с ужасом ощущая за спиной скрежет разваливающегося остова.

Молнией промелькнула мысль - не хватает любви..., нет, не той, где потные тела, переплетясь, упиваются друг другом, а той, когда понимание и сочувствие восхищается тем, что без любви кажется досадным недостатком.

Так вот в чём дело - я давно и неосознанно ищу любви, о которой и думать забыл уже и которая так необходима. И именно поэтому вчера там, на косе, я так хотел понравиться обоим - Гудзе и Нине.

Ну что касается собаки - это мне удалось. А вот хозяйка? Да нет, вроде тоже не противен. Обретая цель мы обретаем счастье - кто сказал? Да ладно, это ли важно? Появилась цель, она мне дорога, нужна и я её добьюсь!

Я взлетел с кровати и, энергично покончив с утренним туалетом, пулей вылетел из домика в свежесть раннего утра. Давненько так не бурлила во мне кровь.

Ещё только чуть покрывшиеся загаром ноги упруго несут меня вдоль изумрудно-жёлтой границы воды и песка. Солёный воздух легко наполняет грудь и сердце мощными толчками гонит пьянящий кислородный коктейль во все уголки лёгкого тела. Коса ещё пуста - я там буду первый и буду ждать её, обретённую и ещё не ясную цель с её лохматой спутницей.

Разогретые мышцы требуют напряжения - лёгкий комплекс, потом чуть остыть и в воду. Замечательно! Великолепно! Неторопливым кролем от косы навстречу солнцу - нет, я просто не узнаю себя - я мог бы так плыть и плыть не чувствуя усталости в этой лёгкой зеленовато-голубой жидкой прохладе! Ну всё - теперь обратно спокойным брассом, отдыхая и наслаждаясь миром и тишиной вокруг.

Вдоль берега, мне навстречу, ещё не замечая моего присутствия, шла она, вольно наклоняясь к выброшенным на берег причудливым коряжкам, осматривая их и временами бросая собаке апорт. Та, крутясь юлой у ног хозяйки, вдруг замирала, следя глазами за полётом кусочка дерева, а затем, заложив лохматые уши за спину, очертя голову кидалась за ним, настигнув, бросалась, как на жертву, трепала лёгкую, иссушённую солнцем поноску и уже потом с достоинством возвращала её своему божеству. По воде звук распространяется далеко и её грудной смех, слова, обращённые к собаке и ответный звонкий лай мне были слышны так, как будто я был рядом.

Я, ещё не видимый для неё из-за ярких лучей солнца и бликов на воде, внимательно и оценивающе следил за её реакцией на моё присутствие. Вот, заметив кучку моей одежды на песке, она осмотрелась, не переставая играть с Гудзей. Не увидев, вышла на косу, сбросила тот же лёгкий сарафан, и опять осмотрела море вокруг. Было видно - она искала меня, искала как приятное дополнение к хорошо начатому дню. Я махнул ей рукой и Нина тут же ответила тем же, а затем безо всякой паузы принялась за свой комплекс. Это был хороший знак - значит я принят в компанию уже не только собакой и по крайне мере на сухую коряжку для апорта рассчитывать мог смело.

С детства я люблю подолгу купаться, часами не выходя из воды. Вот и теперь я не торопился выйти на песок, медленно плавая вдоль косы и не выпуская Нину из виду. Я хотел дать ей возможность закончить свой комплекс и без всякого влияния с моей стороны принять решение, уйти ли, подождать меня, как бы приглашая в свою компанию или войти в воду и присоединиться ко мне - это многое бы мне сказало. Вот она выполнила последнее - лопатки на песке, ноги согнуты в коленях и опираются на стопы, расставленные на ширину плеч, при этом нижняя часть тела, приподнятая совместно с бёдрами, совершает колебания верх и вниз. Это зрелище затрагивало всё моё мужское естество. Полное и упругое тело, ещё не успевшее загореть и потому контрастно выделяющееся на фоне жёлтого песка, двигалось с некоторым напряжением, ритмичными толчками, столь естественными для женского тела. В том же ритме, но со своей особой мягкостью, как бы переливаясь из формы в форму, жили своей жизнью развитые, хорошей формы груди и их волнение откликалось во всём её теле, которое, из-за своей полноты, не могло остаться не затронутым этой волнующей зыбью. Лицо Нины было напряжено, глаза закрыты - ей было трудно и это забавно контрастировало с чувственным танцем ещё молодой и ищущей плоти. От неё до меня было не более десятка метров и все детали этого великолепного зрелища были доступны моему взору. В ней остро чувствовался сильнейший магнит с названием ЖЕНЩИНА, тот самый магнит, который давно уже не замечался мной, а может просто отсутствовал в моём окружении? Хорош бы я был сейчас на пляже - подумал я с улыбкой. А она тем временем уже сидела на песке лицом к солнцу и морю, скрестив ноги перед собой как маленький Будда. Её руки упирались в расставленные колени, глаза, направленные к солнцу, были защищены опущенными веками, лицо - сосредоточено и одухотворено, а грудь ещё мерно вздымалась и опадала - успокаивая дыхание.

Я мысленно представил себе, как осторожно подхожу к этой сосредоточенной фигурке и мягко кладу ладони ей на плечи, ещё прохладные под утренним солнцем. Затем опускаюсь, не снимая рук с принявших меня плеч, на колени и погружаю лицо в мягкие волосы короткой причёски, вдыхая аромат женщины, который, хоть и приглушён лёгким запахом духов, но превозмогает его.

Аромат женщины - у каждой свой, неповторимый и запоминающийся на всю жизнь. Его невозможно описать словами, но встретив знакомый запах через много лет мгновенно и остро вспоминаешь всё, что с ним было связано. Память запахов..., она вновь воскрешает пережитое и, казалось бы, давно забытое.

Воображение продолжает разворачивать свои картины. Не отрывая лица от мягкой, чуть суховато гладящей лицо причёски и ощущая всем своим существом её спину, я медленно провожу свои ладони от плеч к замершей шее, ощущая все шершавинки, встречающиеся на пути. Вот ритм женского дыхания участился и вся она чуть подалась ко мне, позволив ощутить тяжесть своего тела. Немного задержавшись и ощутив пульсацию жизни, мои руки позволяют пальцам, этим десяти жадным и нежным исследователям, утянуть себя вниз, к вырезу купальника. Я знаю их, они не остановятся и будут скользить всё ниже и ниже, не оставляя без внимания ни одного сантиметра. Время остановится и будут жить одни руки, вызывая к жизни скрытые мелодии её тела, разыскивая те из них, которые будут близки и желанны нам обоим, порождая близость и желание опустошающего экстаза.

Нина, поднялась с песка, выключив мой воображаемый кинематограф. Наклонясь, потрепала Гудзю, приказав охранять свой сарафан и медленно, по-женски опасаясь холодной воды, вошла в море. Я смотрел в её сторону и ждал, я не мог обмануться - она сейчас поплывёт ко мне, поняв, что я жду.

Утро прошло чудесно! Мы много плавали, ещё больше разговаривали. Она плыла неторопливо, но уверенно без боязни потерять дно под ногами. Загорали на горячем песке, а больше всего лежали под тентом, деликатно держа дистанцию тел, обмениваясь репликами, историями, мыслями и не было ничего интересней и важней этих минут и часов, в которых даже молчание было наполнено глубоким содержанием взаимного узнавания.

Флирт зрелого возраста, а общение между мужчиной и женщиной вряд ли возможно без элементов этой взаимной разведки готовности к большему, удивительно отличен от такого же занятия в молодости. Уже нет того нетерпения, которое заставляет почти неприкрыто и натуралистично демонстрировать своё чуть суетливое желание. Нет юношеской неуверенности, заставляющей строить из себя супергероя, а главное, нет сексуального голода, который заставляет судорожно сглатывать слюну при малейшем намёке на что-то большее, чем флирт. Флирт зрелого возраста умён, благороден и бережен. Он бережен в осознании того, что осенью редкие и потому особенно прекрасные тёплые солнечные дни с блеском летящей паутины и высоким, уже холодным синим небом скоро закончатся, польют бесконечные дожди, оголятся ветви деревьев и первые утренние заморозки убьют последние зелёные следы отшумевшего лета. Далее снег и лёд, сковывающий, холодный, вымораживающий капля за каплей оставшуюся влагу жизни.

Время обеда наступило незаметно. Нина, с улыбкой сказав: Война войной, а обед по расписанию - решительно поднялась с высохшего уже лежака и накинула сарафан.

Из прохладной тени навеса я следил за её движениями. Какая-то часть моего я - опытный и немного циничный скептик - нашёптывали о недостатках её фигуры, лица, но обаяние её души и интеллекта порождало такое сильное притяжение, что эти недостатки становились особенно милы и трогательны. Банальные признаки влюблённости налицо - подумал я, внутренне усмехаясь и решил не противиться этому чувству.

Подозвав уставшую от впечатлений и простора Гудзю Нина вопросительно посмотрела на меня - это было приглашение, нет, скорее даже требование проводить её. Это первое требование ещё недавно незнакомой мне женщины заставило моё сердце на мгновение замереть, а затем взорваться горячей кровью, которая, прожигая всё на своём пути, ударила в диафрагму, а затем, испепелив её, рухнула куда-то вниз. Подобное я испытывал только раз в жизни..., мне тогда было 18, да и ей столько же. Опять циничный голос прошептал мне в ухо: Седина в бороду... - но это было уже не важно!

Корпуса её дома отдыха виднелись невдалеке и путь не занял много времени. Пожалуй мы оба почувствовали, что лёгкий пляжный флирт, да и вообще флирт закончился и началось нечто другое, что сулило намного больше, только чего, радости или горя? Внешне всё оставалось также, только увеличились паузы между ни чего не значащими фразами, да и их смысловая связь была несколько запутана.

Гудзя устало плелась в короткой тени у наших ног, приоткрыв пасть и высунув розовый язык далеко за острые маленькие клыки нижней челюсти. Она, казалось, чувствовала, что происходит что-то скрытое от глаз, но имеющее большое значение для этих двуногих собак, одна из которых - непререкаемый вожак, а вторая - большая, приблудная, но неопасная собака, которая хочет присоединиться к стае. А почему бы и нет - думалось маленькой сучке - с этим кобелём будет безопасней, а еды много, хватит на троих, я знаю.

Мы попрощались у входа, где в застеклённой будочке полулежал на стуле разморенный жарой охранник. Казалось, был даже слышан лёгкий храп, заставляющий чуть дрожать капельки рабочего пота на его натруженных щеках под форменной фуражкой. Поглощённая своими мыслями и несколько скованная их направлением, Нина прощалась суховато и, сославшись на усталость, сказала, что сегодня уже не выйдет. Я хорошо понимал её состояние, мне и самому хотелось обдумать происходящее и понять, чего я хочу. Уходя, она так естественно сказала: До завтра - что стало понятно, завтра будет, а следовательно надо сделать всё, что бы было и послезавтра тоже.

Вторая половина дня тянулась нестерпимо долго. Всё мне было неинтересно - хотелось видеть Нину, разговаривать с ней и ощущать её присутствие. Я не раз ловил себя на том, что постоянно веду внутренний монолог с этой женщиной, в котором она в полуулыбке смотрела на меня, не произнося ни слова и глаза её светились пониманием. Это было каким-то наваждением и я не стремился от него избавиться. Хотелось одного, как в детстве в ожидании утренних подарков к празднику. Лечь и уснуть, что бы проснуться уже завтра, в том дне, где вновь будет обретён смысл существования.

Вечером, уже лёжа, в сумраке небольшой комнатки домика на одну семью, я попытался подумать о том, что будет завтра, да и далее тоже. Что меня влечёт к Нине - это мне ясно - острая потребность быть любимым, востребованным во всех своих ипостасях: как духовных, так и физических. Давно и беспощадно преследующий меня монстр одиночества и невостребованности неумолимо гнал мою душу в своё страшное логово, а тут вдруг встретилась тропка, которая, возможно, ведёт к избавлению от этого кошмара. Мог ли я не воспользоваться ею?

Почему Нина, которая, судя по её рассказам, вполне благополучна в семье, должна мне ответить? Зачем ей это приключение? Как мне показалось, она дорожит своим семейным укладом и уж я достаточно опытен, что бы разглядеть - отпускные приключения не её жанр. А если ей это не надо - не глуп ли я, слепо навязывая свои желания. Нужно ли мне это - получить отказ от неё тогда, когда я буду более всего уязвим, предлагая ей свою любовь?

Как это часто бывает, мысли вдруг побежали по другому руслу - почему люди заводят собак? Больших и маленьких, красивых и безобразных, породистых и дворовых во всех своих родовых коленах. Если отбросить тех, кто заводит собак из соображений престижа или коммерции, или из утилитарных соображений охраны - остаётся большое множество других, для которых общество собак не менее, а иногда и более дорого, чем общество людей.

Человек и собака - оба изначально члены стаи. Их объединяют во многом общие или похожие стайные инстинкты. Вожак, иерархия, забота о самке и о детях, умение правильно себя вести в стае - это всё очень похоже, только у человека сложнее, изощрённее. И, возможно главное, необходимость стаи и у тех и у других для нормальной жизни и комфортного мироощущения. Собака без стаи и человек-одиночка глубоко несчастны и ущербны в чём-то. И если у человека что-то не так в стае людей, а изменить ситуацию ему не по силам - он создаёт себе искусственную стаю, где он тот, кем хочет быть и что у него не очень получается с людьми. Хочешь быть вожаком - пожалуйста. Тебе нужна душа, которая с неподдельной радостью встречает тебя с работы - нет проблем. Вам не хватает компаньона, сопровождающего вас в никому неинтересных прогулках и путешествиях - собака будет рада всюду следовать за вами. Может ваши дети уже выросли и больше не нуждаются в вашей защите и опёке, а материнско-отцовские инстинкты требуют выхода? И тут собака идеальный всегда любящий и всегда нуждающийся в Вашей любви ребёнок. Возможно в этой мысли скрыто гораздо больше правды, чем мы в силах себе признаться: Если у Вас есть собака, а тем более не первая и не одна, значит Вы в чём-то одиноки в человечьей стае?

Вот она мысль! Я поймал её! Эта пара - Гудзя и Нина. Как женщина едет в отпуск? С семьёй - она продолжает её поить-кормить, она нужна и она счастлива этим, несмотря на всё её ворчание. А вот другая - она приехала одна, не страшась одиночества, и вот уже вокруг неё стайка новых знакомых - у неё нет проблем. Едут с подругами, мужьями, детьми и любовниками - нет проблем, они не одиноки. Но вот Нина приехала с собакой, которая несомненно требует дополнительных хлопот и волнений, а иногда просто создаёт значительные неудобства - но женщина к этому готова, для неё собака - гарантия от одиночества, которого она боится и от которого спасается. Нет, голубушка, плохи твои дела там, в оставленном где-то доме..., ты одинока, ищешь и примешь мою помощь в этой беде!

После этой мысли у меня уже не осталось никаких сомнений - я Нине нужен так же, как и она мне, а следовательно отступиться от этой женщины уже нельзя - я приручил её и теперь за неё в ответе.

С этой мыслью и этой решимостью, сделавшей всё простым и ясным, я провалился в долгожданный сон.

День пятый.

И было утро, и был день, и был вечер.

Сгущались вечерние сумерки. Над берегом они были плотнее и уже почти осязались, в то время как над морем сумерки слабым птенцом только распахивали крылья. Воздух был влажен, неподвижен и тёпл. Обычный в это время вечерний бриз, напоённый ароматами степи, приносил с собой сухость и прохладу на уставшую бороться с солнцем кожу. Но сегодня бриз не родился и накалённый за день воздух продолжал неподвижно лежать на сухом как порох прибрежном песке. Зеркало чуть фосфоресцирующей уже воды манило к себе, обещая в своей густой прохладе отпущение дневных грехов перед грехами ночными.

Мы медленно шли вдоль берега по направлению к нашей косе мимо безлюдных уже навесов, мимо одиночек и групп, которые с вечерним смирением плавали и стояли в воде у берега, тихо переговариваясь и приглушённо смеясь. В вечерней тишине их тихий говор и смех, перемешивался, разносясь далеко над водой, и превращался в причудливый шум человеческой обители, умиротворённый смысл которого разобрать было невозможно, да и не важен он был.

Мы с Ниной, встретившись утром с чувством, что не виделись век уже, буквально впитывали друг - друга и до сих пор не могли насытиться общением. Я чувствовал, что она так же что-то решила для себя о нас обоих и, приняв решение, уже не собиралась отступать.

За этот день было много рассказано всего, в том числе и такого, что едва ли можно рассказать первому встречному. Эти доверительные откровения сближали и опутывали как сети. И каждый из нас, плетя эту сеть для другого, сам запутывался в ней всё больше, понимая и радуясь такому плену.

Красота вечернего моря, гаснущего заката и всё ещё воркующей отдалёнными человеческими голосами тишины, чуть окрашиваемой шорохом воды о песок, сделали естественным моё и её движения. Мы одновременно, не сговариваясь, чуть приобняли друг друга, положив руки на пояса. Несколько удивлённые такой синхронностью, обменялись взглядами и счастливо рассмеялись этому совпадению. Это был хороший знак.

Мы шли уже по косе, оставив всё и всех где-то там, где нас давно уже не было. На небе загорались первые яркие и чистые звёзды. Кожа её спины приятно холодила руку, и я, поймав такт шагов, произнёс, глядя на светлеющий в сумраке абрис её лица:

When God made you

He knew.He knew I would

Need you.He knew you would be

My friend.He knew you would

Understand me.

He knew you would

Love me.He knew you would be therefor me.He knew!

Абрис улыбнулся, лицо повернулось ко мне, сверкнув отблесками звёзд в глазах и Нина тихо произнесла, глядя мне прямо в глаза:

Когда бог создал меня

Он знал.

Он знал, я буду

Нуждаться в тебе.Он знал, ты будешь

Моим другом.Он знал, ты будешьПонимать меня.Он знал, ты будешь

Любить меня.

Он знал, ты будешь здесьДля меня.

Он знал!

Остановившись, и продолжая глядеть в эти спокойные, бездонно-звёздные глаза, я медленно повернулся к ней лицом и она сделала то же самое. Не торопясь и боясь расплескать этот чудный миг по капелькам, я положил вторую руку ей на пояс, а уже затем, не отрывая взгляда от лица Нины и улавливая тончайшие нюансы её ощущений, начал поднимать свои руки вверх, не отрывая ладоней от её тела и одновременно чуть сузив предплечья, что бы коснуться мимолётно её груди. Когда ладони мягко и сладострастно обтекали её грудь, она вздрогнула, чуть запрокинув голову, губы приоткрылись и веки прикрыли глаза ресницами. Ладони уже уходили за спину, начиная притягивать к себе слабеющее в моих руках тело, а предплечья, подобно двум змеям скользили по великолепной груди, рождая лёгкую дрожь женского тела, отзывающуюся во мне сладким томлением. Её губы, уже рядом с моими губами, затрепетали и лёгкий стон, больше похожий на выдох, подсказал мне, что время настало и наши губы сомкнулись, соединив дыхания.

Если сравнивать любовную игру с музыкой, то начальный поцелуй это только увертюра к большому, красивому и праздничному действу, и в нём всего лишь два исполнителя, они же, по замыслу Создателя, и слушатели. Возможно эти двое виртуозы, а возможно и неискушённые новички, едва научившиеся извлекать из клавиш незатейливую мелодию - не это важно. Важно то, что слух музыкантов абсолютно соответствует их мастерству. Поэтому музыка любовного дуэта божественна для любящих и никто другой слушать её не должен - она не предназначена для посторонних.

Да, первый поцелуй увертюра и его начало - это разноголосица настройки инструментов в оркестровой яме, которая позволяет придать будущей музыке гармонию.

Мои губы были жданны и приняты. Влага, аромат и упругое своеволие губ Нины вызывали знакомое каждому мужчине желание покорить и подчинить своей воле.

Избегая торопливой прямолинейности я начал игру с правого уголка рта, где сильная и сухая кожа щеки внезапно переходит в чувственные и восхитительно разные валики губ, живая сомкнутость которых требует войти внутрь, разомкнув их, как ворота крепости. Серия легких, безотрывных прицеловаваний, сопровождающихся нежными атаками кончика языка и ворота готовы открыться - я это чувствую, но это только начало и входить не время. На мгновение прекратив любовные атаки и ощутив нетерпеливое замешательство губ Нины я начал заново с левой стороны, пока и там не добился согласия на вторжение.

Вот теперь мимолётное прекращение ласк поцелуя уже не вызвало замешательства - нетерпеливое ожидание продолжения было мне ответом. Губы, так много говорящие в своём трепете и безмолвии, сами чуть приоткрылись и впустили внутрь язык - эту маленькую копию эдемовского змея - искусителя. Диалог губ отошёл на второй план и началась более откровенная игра языков. Она, играя, противилась мне, не пуская, затем внезапно поддавалась, с лёгким сопротивлением уступая мне место. Дождавшись, когда мой язык полностью оказывался у неё в плену, лукаво обхватывала его губами, удерживая и не пуская обратно. Я, преодолевая её сопротивление, отступал, заманивая и затем сам бросался в атаку.

Этот обоюдный змеиный танец своей откровенностью пьянил и вызывал острое желание - желание овладеть этой женщиной, так естественно идущей навстречу моему чувству, прямо тут, на пляже, не обращая внимание ни на что.

Нина, почувствовав меня и поняв, мягко ушла из моих объятий, и, с лукавой улыбкой переводя дыхание, произнесла: Не здесь..., и не сейчас....

Затем, легко поцеловав меня в губы, предложила: Давай искупаемся? Я люблю купаться в вечернем тёплом море, а ты?

Это не здесь..., и не сейчас... было волшебно. После таких слов хотелось петь и летать, совершать подвиги и, очертя голову, делать другие глупости, которые просто не приходят в голову, когда ты свободен от очарования влюблённости. И, уже ни капли не сомневаясь, что люблю всё, что нравится ей, ещё не остыв от поцелуя, согласно кивнул головой и прибавил: Конечно..., ещё бы!

Вечерние сумерки окончательно оставили берег и море. Пришла быстрая южная ночь - но неподвижный жаркий воздух не уходил, предвещая скорую смену погоды. Горизонт был завешен тяжёлыми портьерами облаков, через которые тщетно старалась пробиться луна и лишь над головой всё ещё светились крупные, немигающие звёзды, отражаясь в воде у берега. Накатывающие на песок едва заметные волны, больше похожие на лёгкие морщинки улыбающегося лица, фосфоресцировали в сумраке, что придавало окружающему пейзажу чуть сюрреалистический вид.

Нина, подойдя к воде, попробовала ногой тёплую воду, отошла и, немного подумав, неторопливо сняла с себя свой пляжный сарафан. Открытый купальник контрастно оттенял в темноте светлую кожу. Гудзя, уже уставшая и ищущая место, где можно отдохнуть, тут же улеглась на сброшенную одежду, вытянув натруженные за день лапы и положила на них голову - мордой вдоль лап. Стоя чуть поодаль я с наслаждением тонкого ценителя впитывал в себя эти образы, стараясь не упустить и прочувствовать каждое мгновение этих минут, когда возникшая близость уже не нуждалась в словах, а естественность движений и поступков была сродни естественности одиночества. В моей душе играла музыка и главную партию вёл саксофон, вел элегическую, полную хрипловатых придыханий и неожиданных импровизаций мелодию, свойственную только мне и никому более. С обострённой наблюдательностью я заметил быстрый взгляд Нины в мою сторону, который не был предназначен моему вниманию. Я понял, она чуть колебалась в своих намерениях и этот взгляд позволил ей принять решение.

Также не торопясь, скорее чуть замедленно, она сбросила бретельки купальника с плеч - сначала левую, затем правую. После чего освободила грудь от его оков и, повернув купальник застёжками вперёд, расстегнула и опустила рядом с Гудзей на сарафан. Обе груди, приняв свою естественную форму, засветились в темноте белым - белее остального тела светом, и лишь их тёмные оконечности только угадывались в ночи. Скрадываемые темнотой формы и размеры будили воображение и оно с лёгкостью придавало дополнительную притягательность очарованию этой женщины. Затем наступил черёд второй части купального комплекта. По-женски сводя колени вместе и чуть наклоняясь вперёд для сохранения равновесия, Нина аккуратными движениями освободилась от плавок, трогательно балансируя то на правой, то на левой ноге. Затем, выпрямившись, подняла руки к причёске, инстинктивно поправляя волосы и, в этой позе полуобернувшись ко мне, произнесла: Ну что же ты? Я пошла....

Всё, что она только что проделала передо мной, так гармонично вписывалось в настроение этого вечера, было так естественно и красиво, что, ни секунды не колеблясь, я тоже сбросил всю одежду и, чувствуя себя совсем ещё мальчишкой, замер, наблюдая, как Нина входит в воду. Вот медленно, чуть увязая в сухом песке и из-за этого слегка раскачиваясь, она подошла к кромке воды.

Её женственно - округлые формы делали всё происходящее домашним, знакомым и милым. И в то же время эта ставшая такой близкой чужая женщина необычайно влекла к себе и возбуждала. Казалось, что в этой ночи весь свет даёт её тело, и не только свет, но и тепло. Хотелось ощутить эту тёплую, упругую и мягкую кожу..., почувствовать тяжесть и нежность груди, шелковистость волос, запах и тепло. Погрузиться в это море женственности и ласки, отрешившись от всего внешнего, отдавшись сокровенным внутренним чувствам, желаниям и причудам..., её и моим..., пока хватит сил и умения. А когда силы оставят - остаться в этом море, а может и утонуть в нём безо всякого желания выбраться на берег.

Вот вода разошлась у стоп, загоревшись мириадами искорок флюоресценции, вот покрыла колени, давая отсвет на бёдра, вот сомкнулась на поясе, скрыв от глаз то, что обычно с таким вызовом и подчёркиванием скрывают юбки. Нина мягко положила перед собой руки на воду, стеснив этим движением свободную грудь, и сразу же поплыла, оставляя за собой сполохи светящейся воды.

Я без труда догнал её и мы поплыли вместе, чувствуя близость тел, но не касаясь друг - друга. Вода освежала разгорячённые тела, позволяя держать себя так, будто плавать вместе, оставив одежду на берегу, для нас давно привычно. Нинина фраза: Не здесь и не сейчас - освободила меня от смешной обязанности демонстрации юношеской сексуальности, оставив возможность наслаждаться эротикой ночного купания. Не отплывая далеко от берега косы, видневшейся в ночи тёмной полосой, на которой чуть возвышался маленький ворох оставленной одежды с лежащей поверх неразличимой уставшей собачонкой, мы наслаждались прохладой, тишиной и уединённостью этого пляжа. Отсутствие одежды давало чувство полной свободы и отрешённости от земных условностей. Мы не чувствовали никакой взаимной неловкости, как когда-то в мифическом Эдеме много тысяч лет назад Адам и Ева, не отведавшие ещё легендарного яблока. Почувствовав лёгкую усталость спутницы, я остановился, встав ногами на песчаное дно. Нина, тоже останавливаясь, вдруг погрузилась в воду с головой, пытаясь достать дно, и, тут же показавшись обратно, отбросила мокрые волосы с лица и рассмеялась смехом человека, которому легко и хорошо. Рассмеявшись в ответ и испытывая нежность к этой маленькой женщине, я подхватил Нину правой рукой и привлек её лёгкое в воде тело к себе, не давая достать дна, которое здесь ей было не по росту. Замерев, она отдалась во власть моих рук, позволив устроить из них себе колыбель, в которой уютно и устроилась, положив свою правую руку мне на плечо и обвив ею шею. Левую руку она оставила свободной, опустив её в море и чуть поигрывая пальцами в воде. Тёмная вода полуобнажила Нину, открыв мне плечи, грудь и бёдра, целомудренно прикрыв зыбким покрывалом живот. Правая её грудь соприкасалась с моей грудью, прижимаясь к ней то сильнее, то слабее в такт моему дыханию, а левая, не сдерживаемая ничем, немного погрузилась в воду, смешиваясь с ней тёмным кругом соска и мягко колеблясь в такт движениям руки. Её лицо светилось счастьем и покоем, а глаза, устремлённые к небу, были полны искорками звёзд. Изнывая от нахлынувшей нежности, смешанной с нарастающим желанием этой женщины, я наклонился и поцеловал её в губы, затем в соски и снова, чуть отстранившись, поглядел в глаза. Нина смотрели на меня нежно и лукаво одновременно. В её взгляде ещё было не здесь и не сейчас, но да, конечно в нём уже было тоже. Я понял, всё будет ещё сегодня и она в этом уверена. Всё пойдёт своим чередом, начавшись здесь, в вечернем море, и продолжится позже у меня в домике с тем, чтобы, закончившись утром, повториться вновь и вновь следующими днями.

Мои руки, покоящие в себе женское тело, могли лишь лёгкими движениями пальцев ласкать её кожу, но губы, губы были свободны и они находили такие места, при касании которых Нина вздрагивала и замирала, меняя ритм дыхания. Её губы так же искали меня и, находя, не знали пощады.

Не знаю, много ли прошло времени, но вокруг всё резко изменилось. На небе уже не было видно звёздных колодцев в медленных облаках. Мягкая темнота начавшейся душной ночи ушла, сменившись аспидно-чёрной, прорезаемой у горизонта яркими, ещё беззвучными вспышками зарниц. Иногда, на пределе слышимости, докатывался рокот далёких громов и прохладные порывы предгрозового ветра заставляли воду гнать зарождающиеся гребни волн к берегу. По песку косы, у самой воды, метался едва различимый силуэт маленькой собачонки, потерявшей в безбрежных морских просторах свою стаю. Вдруг брошенная на берегу сучка села на песок, задрала морду вверх к тёмному небу и отчаянно завыла от одиночества и страха перед надвигающимся и пугающим её штормом.

Со словами: Нина, да нам пора уже спасать наши грешные души! - я пошёл к недалёкому берегу, продолжая держать её на руках. С каждым шагом вода обнажала наши тела, возвращая им вес и заставляя напрягать мышцы. Что бы помочь мне, маленькая женщина обхватила меня за шею и второй рукой, доверчиво и покорно ожидая моих действий. Гудзя, увидев и услышав нас, прекратила свой одинокий плач и суетливо замельтешила по песку лапками, изгибаясь всем телом и радостно смотря на плывущую в воздухе и наверное спасённую от чего-то страшного обожаемую хозяйку.

Я бережно опустил Нину на ноги на мою одежду, оберегая её от налипающего песка. Гудзя, не веря радости своего спасения от невыносимого одиночества, встала на задние лапки, обхватив передними голень хозяйки и, прижавшись мордочкой к ней, искала Нинин взгляд, пытаясь выразить всем своим существом пережитый ею ужас и одновременно счастье обретения уже пропавшей было стаи.

Подав Нине одежду, я помог ей стать вновь одетой, поддерживая и без стеснения любуясь её движениями. Затем, смеясь, она помогла мне, порой допуская в этой игре нарочитые неловкости, делающие происходящее смешным и невинным. Гудзя, понимая собачьими инстинктами скрытый смысл происходящего, прыгала вокруг и пыталась, в меру своего роста и сил, принять участие в этой забаве. Счастливая стая, продолжая смеяться и колобродить, покатилась к моему домику, как будто это было единственное место на всей планете, где можно было обрести счастье, покой и укрытие от надвигающейся непогоды.

Дождь уже начинал свою дробь в листве деревьев, раскачиваемых предгрозовыми порывами ветра, когда радостная компания из мужчины, женщины и собаки вбежала на крыльцо. Мы были спасены от грозы - и эта простая радость придавала окружающему миру черты сказочной страны, где всё пропитано ожиданием счастливого окончания чуть наивной и мудрой детской сказки.

Домик принял нас нагретым воздухом и уютным светом, скрипом сухих половиц и характерным запахом временного жилья. На правах хозяина я прошлёпал ещё мокрыми ногами с налипшим на них песком в соседствующую с комнатой кухоньку, отправив Нину с Гудзей в такой же небольшой душ смыть с себя песок и соль.

Я успел раньше Гудзи, и когда она выскочила из-за приоткрывшейся двери, цокая по линолеуму коготками - копытцами и энергично отряхиваясь на ходу, песка и луж от моих ног на полу уже не было. Собачонка деловито обнюхала углы комнат, ножки мебели и вдруг запрыгнула в кресло, покрытое ворсистой накидкой. Затем, забавно ввинчиваясь в ворс своим маленьким тельцем, посушила шёрстку, временами поглядывая на меня - одобряю или нет. Я одобрял... Покончив с этим живым и необходимым для каждой собаки действом, она спрыгнула с кресла и полностью отдалась изучению нового приюта для неё и её стаи.

Гроза надвигалась - раскаты грома уже окружали домик со всех сторон. Сполохи молний рвали темноту, а шум дождя, смешиваясь с плеском воды в душевой, придавал происходящему особый шарм теплоты и уюта. Я цедил это время по мгновениям - как гурман цедит великолепное вино, пьянея уже только от его букета.

В душевой было маленькое полотенце. Я взял из шифоньера большую махровую простыню со своим любимым купальным халатом, ещё пахнущие стиральными отдушками, и постучал в дверь душевой. Душ смолк и из-за тонкой двери Нина спросила: Что, любимый?.

Это впервые сказанное слово любимый было неожиданно и странно для отвыкших от любовной поэтики ушей, но удивительно подходило и дополняло картину происходящего, в котором я одновременно был и главным действующим лицом, и зрителем следящим за происходящим и давая всему свои сторонние оценки. Зритель потребовал - войди! Я же, улыбнувшись, покачал головой и сказал ему: Чудесное вино и залпом? Не мешай, глупыш....

Нина, возьми полотенце и халат - произнёс я перед закрытой дверью. Тихо щёлкнул запор и в приоткрытой двери показалась рука. Свежая, тёплая уже даже на взгляд и покрытая прозрачными бисеринками капелек воды - эта рука своей полнотой, белизной кожи, оттенённой тонкими синими прожилками вен, притягивала своей женственностью. Пальцы с ухоженными ногтями гармонично дополняли руку и вызывали желание ласкать их, перебирая и покрывая поцелуями все вместе и каждый в отдельности. Но это потом..., всё должно идти своим чередом...

Я передал Нине простыню с халатом, и, не удержавшись, всё же коснулся щекой её пальцев, пощекотав их ресницами. Нинин грудной смех, тихий и счастливый, был мне наградой.

Пока женщина готовилась к выходу, шурша за стеной полотенцем, простынёй и халатом, я на кухне ревизовал содержимое кухни и холодильника. Батон, масло, остатки красной икры, сыр, несколько ломтей жареной осетрины, маслины в открытой банке, груши и зелень - вот и весь небогатый набор... Ну и конечно кофе, шоколад, початая бутылка коньяка и нетронутая белого таманского совиньона с мускатным привкусом. Не бог весть что - но для продолжения чудесного вечера более чем достаточно. Гордясь своей запасливостью, я выставил всё это на стол... и обернулся на лёгкий шум за спиной. В моём подвёрнутом халате, аккуратно запахнутом на груди, в дверном проёме стояла моя голубка, улыбаясь кухонным хлопотам одинокого мужчины. От Нины веяло домашним теплом, свежестью и уютом. Мой халат ей был велик и своей просторностью скрадывал женственность фигуры несмотря на то, что был накинут на голое тело. У её ног крутилась Гудзя, время от времени бросая выразительные взгляды на еду и ещё более выразительно втягивая носом воздух.

Давай я завершу этот кухонный разгром - предложила Нина. С радостью оставив кухню на попечение двух искушённых в гастрономии дам, ведь Гудзя в некотором роде тоже не мальчик, я ринулся в душ, поймав себя на том, что ужасно хочется есть.

Когда, чистый, выбритый и переодетый, я появился на кухонном пороге, меня поджидал аккуратно накрытый стол, освещённый двумя свечами, сытая Гудзя и её хозяйка, терпеливо ждущая моего появления. При виде меня задумчивость на лице Нины сменилась радостным оживлением и наш маленький пир начался.

О чём говорят меж собой два близких меж собой человека, оставшись наедине друг с другом? Наверное каждая пара по-своему, но о чём бы они ни говорили, этот разговор будет о любви. О том, как трудно было без неё, и как будет теперь легко с нею.

Гудзя уже спала в кресле, свернувшись калачиком. Гром грохотал прямо над нами и от этого грохота трепетало пламя свечей, отбрасывая на стены комнаты ломкие тени. Белый свет молний время от времени заливал собою всю комнату целиком, вырывая из полумрака лицо Нины, и тогда Гудзя приоткрывала глаза и подымала уши, пытаясь рассмотреть возможных врагов, таящихся в темноте.

Я перебрался с кресла на пол к ногам Нины и, слушая её, иногда вставлял свои реплики. Паузы между словами становились всё длиннее и длиннее пока речь не смолкла совсем - она уже не была нужна, отвлекая нас друг от друга. В полумраке я искал края халата и целовал ноги женщины у его кромки. Не без моего участия эта кромка поднималась всё выше по голени, оставляя мне всё больше места для поцелуев. Когда обнажились сомкнутые колени и мне стало неудобно целовать их сидя, я изменил позу и, стоя перед Ниной на коленях, ладонями коснулся её ног. Она сидела не шелохнувшись и только дыхание выдавало её нарастающее волнение. Предвкушение мягкости женских бёдер манило меня и руки нежными, гладящими движениями начали красться по волнующим бёдрам к ещё более мягким, тёплым и желанным женским сокровищам. Медленно, с остановками и отступлениями для ласк, но неумолимо обе ладони уходили от меня. И чем дальше, тем громче и прерывистей становилось дыхание отдающейся ласкам женщины. Чутко улавливая все тона этой волнующей ночной партитуры, я наслаждался чувствительностью инструмента, когда каждое моё движение отзывалось обертонами в меняющемся ритме придыханий.

Махровый халат, знакомый до последней пуговицы, легко уступал, распахиваясь и открывая ноги Нины всё выше и выше. Казалось бы я видел их уже десятки раз на пляже, но чувство, когда обнажаешь женские ноги сам, сантиметр за сантиметром приближаясь к запретному для дневного света и дневных рук, всегда вызывает ни с чем несравнимое волнение, отзывающееся томлением в мужском теле. И ещё - это чувство владения - когда женское тело звучит под руками, трепеща, изгибаясь и стеная в благодарность твоему искусству... Хочется наслаждаться этим вечно, продлевая любовные ласки до полного исчерпания сил...

Когда мои руки сомкнулись у неё за спиной, обхватив широкие бёдра, Нина опустила свои руки мне на голову, и безотчётно теребя волосы, привлекла её к себе на колени. Это было приглашение к поцелуям и я им воспользовался в полной мере. Теперь уже, придерживая начавшее раскачиваться женское тело руками, я, поцелуй за поцелуем, повторил путь рук губами, но с внутренней стороны бёдер, где кожа особенно мягка и душиста. Моя грудь всё больше и больше покрывала ноги женщины и когда дорога поцелуев перешла с бёдер на живот, дыхание Нины прервалось и её тело вздрогнуло от первых набегающих волн любовного экстаза. Руки женщины оставили мои волосы и заметались по спине, а сквозь прерывистое, тяжёлое дыхание доносилось как причитания: милый..., милый....

Её умение отдаться мужчине уже при ласках меня восхитило. Предвкушая, что она сможет дать в любви, я нежно успокоил приходящую в себя Нину, лаская, целуя её и пришёптывая милые глупости.

Оставив халат на кресле, а свою одежду на полу, я помог Нине подняться - это была уже прежняя непосредственная и лукавая женщина, но нежность, эротические желания и огонь переполняли её.

Добраться до темнеющего у стены ложа мы смогли лишь на половину. Наши руки, не зная покоя, обвивали тела друг друга, постоянно находя всё новые и новые чувствительные точки, поцелуи заставляли замирать сердце неожиданностью и изысканностью мест, а вырывающиеся непроизвольные вздохи и стоны заставляли разгораться желания, переводя их в неистовство. Уже у самой постели, покрывая спину Нины поцелуями и пальцами рук сильно сжимая затвердевшие соски её больших и упругих грудей, я почувствовал, что она моя, и всё великолепие экстаза обладания, подчинения и нежности обрушилось на нас подобно громам, сотрясающим наш деревянный приют.

После мы лежали рядом, благодарно и бережно лаская уставшие тела - я женское, она мужское, и пытались словами передать то, что передать словами можно лишь бледной копией оригинала.

Постепенно, по мере накопления любовной жажды, ласки становились всё требовательней. Отдохнувшие тела наливались силой, а жаждущие души без всякой жалости посылали этих заложников любви на новый приступ.

Каждая атака становилась всё яростней, а крики сражающихся тел приобретали всё более яркую окраску, переходя в измученные стоны.

Память сохранила лишь фрагменты этой битвы. Вот я на коленях, а справа и слева от меня белеют в неровном свете свеч великолепные бёдра.

Вот вспышкой молнии высветило милую женскую головку, мятущуюся по подушке с прикрытыми глазами и выражением муки и счастья на лице.

Вот в полумраке красивой белой аркой видны полные руки, упирающиеся в спинку кровати над головой.

Вот груди, мерным ритмом касающиеся моей груди, а затем уходящие куда-то вверх...

Иногда мы проваливались в сон, как в небытие, но просыпаясь вновь тянулись друг к другу и продолжали любить, изнемогая и вновь засыпая.

День шестой.

Собственно он уже начался ранее. Всё повторилось, как и в пятом.

День седьмой.

Он мало отличался от шестого.

День восьмой.

Мы много спали и много ели, отдыхая от любви телами, не душой.

День девятый.

Ничего, что бы отличало этот день от пятого или седьмого так и не произошло. Правда, ночь Нина провела у себя в доме отдыха.

День десятый.

Утром за Ниной заехал муж и они уехали. Им не удалось проститься со мной, ни Нине, ни Гудзе.

Безвременье.

Жизнь с её прозаичным складом безжалостно возвращает людей из отпусков домой в повседневную и привычную прозу жизни. Вот так и я вернулся к тому, от чего недавно навсегда казалось ещё уехал к песчаной косе.

Работа, дети, жена - привычная и ставшая за много лет удобная упряжь, за исправную тягу которой тебе дают твой клок сена, а вечером ставят в тёплое стойло, что бы утром опять впрячь, повесив привычное ярмо на шею.

И действительно - страшно представить, бросить всё на склоне лет и остаться в чистом поле перед лицом зимы без сена, стойла... Страшно, уж лучше ярмо...

Нина, какие планы мы строили - смешные... Начать всё сначала... Квартира, к которой я так привык..., жена..., какая никакая, а притёрлись ведь. От добра добра не ищут... Народ не ошибается...

Дети - смогли бы они меня понять и принять мою измену?

Остаться без машины, без которой буквально никуда вот уже многие годы?

Бросьте, да стоит ли... Новая женщина - опять привыкать и притираться к неизвестному характеру, а психика уже не так гибка, как в юности... Какой-то пляжный бред и гормональное сумасшествие - надо же такому случиться - смешно просто...

Недавно Нина мне позвонила, спросила: Как дела? Могу приехать в командировку, хочешь?. Я никогда не замечал за собой подлости и всегда гордился этим..., но тут... Мысли заметались в голове и, смирившись с неприятностью обмана, я ответил: Нина, а ты знаешь, у меня всё в семье наладилось! У нас с женой семейный ренессанс, ну просто медовый месяц..., и, как это не неожиданно, он не кончается!. Трубка на той стороне внезапно перестала дышать, а затем, спустя полминуты, опустилась на рычаг и только гудки отбоя стали мне ответом.

...с тех пор всё тянутся передо мной глухие кривые окольные тропы...

Лето - осень 2000 г.