|
|
||
"Видения ночи" (Visions of the Night) эссе Амброза Бирса, посвящённое природе сновидений и трём необычным снам самого писателя. Написано в 1887 году и вошло в десятый том "Собраний сочинений Амброза Бирса", изданный в 1911 году. |
Я убеждён, что сновидения являются ценным даром для литературы, и если бы это известное нам ныне искусство могло уловить фантазии, возникающие во снах, описать и передать их, то подобная литература стала бы "невероятно прекрасной". Укрощённый и прирученный, этот дар, несомненно, мог бы быть чудесным образом улучшен, подобно тому, как специально выведенные животные приобретают новые качества и способности. Укротив свои сновидения, мы удвоили бы рабочее время, и наш самый плодотворный труд будет выполнялся бы во сне. Как бы то ни было, страна снов является лишь малым притоком, как говорится в поэме "Кубла-Хан".
Что такое сон? Свободная и необузданная совокупность воспоминаний - беспорядочная вереница вещей, однажды воспринятых бодрствующим разумом. Это воскрешение мёртвых, всех вместе - древних и современных, справедливых и несправедливых, восстающих из своих потрескавшихся гробниц, каждый из которых "согласно прижизненным привычкам", смущённо проталкиваясь вперёд и, хватая друг друга за одежды, бежит, чтобы предстать перед Распорядителем пирушки. Распорядителем ли? Нет, он отрёкся от своей власти, и подчинился их воле, он тоже мёртв, но не поднимется вместе с ними. Рассудительность покинула его, а вместе с ней и способность удивляться. Он, должно быть, огорчён и рад, напуган и очарован, но он не может ощутить удивления. Чудовищное, нелепое, неестественное - всё это просто, правильно и разумно. Смешное не забавляет, а невозможное не удивляет. Сновидец - единственный истинный поэт, "кипит его воображенье".
Воображение, это просто память. Попытайтесь представить то, чего вы никогда не видели, не испытывали, не слышали, и не читали. Попробуйте вообразить животное, например, без тела, головы, конечностей и хвоста, или дом без стен и крыши. Когда мы бодрствуем, имея возможность распоряжаться волей и суждениями, мы можем контролировать и направлять, можем выбирать из хранилища памяти то, что хотим, и исключать, хотя порой и с трудом, то, что не соответствует нашей цели. Во сне же наши фантазии "правят нами". Они приходят настолько смешанными и соединёнными друг с другом, составленными из элементов друг друга, что кажутся незнакомыми, но все они хорошо известны нам. Во сне мы не получаем от воображения ничего нового, кроме новых сочетаний: "то, из чего сделаны сновидения", было собрано физическими чувствами и сохранено в памяти, подобно белкам, собирающим орехи. Но, по крайней мере, одно из чувств не вносит ничего в полотно сна: никому никогда не снился запах. Зрение, слух, осязание, и, возможно, вкус - все они действуют, создавая наши ночные видения; но во сне нет обоняния. Удивительно, что древние поэты, эти проницательные наблюдатели, не так описывали бога сновидений, а их послушные слуги - древние скульпторы, не так его изображали. Возможно, что эти последние, достойнейшие, работая ради потомков, рассудили, что время и ненастья неизбежно изменят их работу, приведя её в соответствие с фактами природы.
Кто может описать сон так, чтобы он казался сном? Ни у одного поэта нет столь лёгкой руки. С тем же успехом можно попытаться описать музыку эоловой арфы. Есть хорошо известный род зануд (Penetrator intolerabilis), которые прочитав рассказ, написанный каким-нибудь мастером слова, по доброте душевной приложат все усилия, чтобы подробно изложить его сюжет для вашего назидания и удовольствия, полагая, что теперь вам не придётся его читать. "При схожих обстоятельствах и условиях" (как гласит закон о межгосударственной торговле) я не должен быть повинен в подобном преступлении; но я намерен изложить сюжеты некоторых из моих собственных сновидений, поскольку "обстоятельства и условия" заключаются в том, что сами эти сновидения недоступны читателю. Стремясь записать их малую часть, я не рассчитываю на большой успех. У меня просто нет соли, чтобы можно было насыпать её на хвост неуловимому духу снов.
Я шёл в сумерках по огромному лесу с незнакомыми мне деревьями. Откуда и куда я не знал, но ощущал необъятность этого леса, и осознавал, что я в нём единственное живое существо. Я был одержим каким-то ужасным заклятием во искупление забытого преступления, совершённого, как я смутно догадывался, на рассвете. Машинально и без всякой цели, я двигался под ветвями гигантских деревьев по узкой тропинке, тянувшейся через лес. Наконец, я подошёл к ручью, тёмный и медленный поток которого пересекал мой путь, и увидел, что это была кровь. Повернув направо, я последовал вдоль него и вскоре вышел на небольшую лесную поляну, окутанную тусклым, призрачным светом, благодаря которому увидел в центре неё глубокий колодец из белого мрамора. Кровь до краёв наполняла его, и вытекала ручьём, вдоль которого я шёл. Кромка деревьев располагалась примерно в десяти футах от колодца, и всё это пространство было вымощено огромными мраморными плитами, на которых лежало множество человеческих тел. И хотя я не пересчитывал их, но знал, что количество имеет какое-то важное и зловещее отношение к моему преступлению. Возможно, они отмечали время в веках, прошедшее с тех пор, как я совершил его. Я понимал только важность их количества и знал его без необходимости пересчитывать. Обнажённые тела симметрично располагались вокруг колодца в центре, расходясь от него, словно спицы колеса. Их ноги смотрели наружу, а головы свисали через край колодца. Каждое тело лежало на спине с перерезанным горлом, и кровь медленно сочилась из их ран. Я смотрел на всё с равнодушием. Это было естественным и необходимым следствием моего преступления, и не поражало меня; но было что-то, что наполняло меня тревогой и ужасом - чудовищная пульсация, бьющая медленно и неизбежно повторяющаяся. Я не знаю, каким из чувств она воспринималась, или прокралась ли она в моё сознание каким-то неведомым путём. Безжалостная повторяемость этого колоссального ритма сводила с ума. Я осознавал, что он пронизывал весь лес, и был проявлением какой-то громадной и непримиримой злобы.
Об этом сне я больше ничего не помню. Вероятно, охваченный ужасом, который, несомненно, был вызван затруднённым кровообращением, я вскрикнул и проснулся от звука собственного голоса.
Сон, сюжет которого я изложу далее, приснился ещё в ранней юности, когда мне было не больше шестнадцати лет. Сейчас я гораздо старше, но всё равно вспоминаю его также живо, как тогда, когда видение заставило меня, съёжившись лежать под одеялом и дрожать от ужаса, вспоминая о нём.
Я был один в безграничной ночи - в своих снах я всегда один, и обычно ночью. Нигде не было видно ни деревьев, ни жилищ людей, ни ручьёв, и ни холмов. Земля, казалось, была покрыта скудной грубой растительностью, чёрной и жёсткой, словно всполохами огня. То тут, то там, мой путь прерывался, не знаю с какой целью, маленькими лужицами воды, образованными в неглубоких впадинах, как будто огонь сменился дождём. Эти лужи располагались со всех сторон, и то исчезали, то появлялись вновь, когда тяжёлые тёмные тучи проплывали над ними, отражая в чёрной блестящей воде холодный свет звёзд на ночном небе. Мой путь лежал на запад, где низко над горизонтом, под длинными грядами облаков, пылало багряное зарево, создавая впечатление неизмеримой дали, которое я с тех пор научился замечать на картинах Доре, где каждое прикосновение его руки оставляло знамение и проклятие. Продолжая идти, вскоре я увидел на этом жутком фоне силуэты зубчатых стен и башен, которые увеличивались с каждой милей моего пути, и, наконец, выросли до немыслимых размеров, хотя здание, которому они принадлежали, всё ещё не было видно полностью, и, казалось, даже не приблизилось.
Безжалостно и безнадёжно я пробирался по выжженной солнцем зловещей равнине, а могучее сооружение всё росло и росло, до тех пор, пока я больше уже не смог охватить его взглядом, и башни не заслонили звёзды над головой. Затем я вошёл в открытые ворота меж колонн из циклопической каменной кладки, каждый из камней которой был больше дома моего отца.
Внутри было пусто и пыльно. Тусклый свет - свет снов, не подчиняющийся физическим законам и существующий сам по себе, - позволял мне переходить из коридора в коридор, из комнаты в комнату, и каждая дверь распахивалась от прикосновения моей руки. Расстояние от одной стены комнат до другой было огромным, и я не достиг конца ни одного коридора. Мои шаги издавали тот странный глухой звук, который слышен только в покинутых жилищах или заброшенных гробницах. Несколько часов я бродил в этом ужасном одиночестве, понимая, что ищу что-то, но, не осознавая что. Наконец, в том месте, которое, как я полагал, находилось в самом углу здания, я отыскал комнату обычных размеров с одним единственным окном. В нём я увидел всё то же багровое зарево, освещавшее горизонт неизмеримых просторов запада, словно зримый предвестник гибельного рока, и знал, что это пламя вечности. Глядя на алую угрозу его мрачного и зловещего сияния, я осознал ужасную истину, которую годы спустя, как экстравагантную фантазию, попытался выразить в стихах:
Свет был не в силах рассеять мрак, царивший в комнате, и прошло некоторое время, прежде чем я различил в самом дальнем углу очертания ложа и приблизился к нему с предчувствием беды. Я ощущал, что здесь моё приключение должно завершиться какой-то ужасной кульминацией, но я не мог сопротивляться подталкивавшим меня вперёд чарам. На ложе, лишь отчасти прикрытый, покоился труп человеческого существа. Он лежал на спине, вытянув руки вдоль тела. Склонившись над ним, что я сделал с отвращением, но не страхом, я увидел, что он ужасно разложился. Рёбра выступали из-под истончившейся кожи, а через впалый живот проступали контуры позвоночника. Лицо было чёрным и сморщенным, а пергаментные губы обнажали жёлтые зубы, словно в ужасной усмешке. Полнота под закрытыми веками, казалось, указывала на то, что глаза пережили общее разложение; и это было так, ибо когда я наклонился, они медленно раскрылись и посмотрели на меня пристальным недвижимым взглядом. Представьте весь мой ужас, если сможете, хотя никакие слова не позволят его описать, ведь глаза эти были моими! Этот осколок исчезнувшей расы, эта невыразимая вещь, которая не была стёрта ни временем, ни вечностью, этот ненавистный и отвратительный клочок жизни, всё ещё существовавший после смерти Бога и ангелов, принадлежал мне самому!
Есть сны, которые повторяются. К таким относится и один мой собственный сон*, который кажется довольно необычным, чтобы оправдать его изложение здесь, хотя я и боюсь, что читатель подумает, будто царство сна, это что угодно, но только не отрадные охотничьи угодья для моей блуждающей в ночи души. Это неправда, большинство моих вторжений в страну грёз, как и многим, я полагаю, приносят самые приятные впечатления. Моё воображение возвращается в тело, словно пчела в улей, нагруженное добычей, которая при помощи разума превращается в мёд и хранится в клетках памяти, чтобы дарить радость. Но сновидение, о котором я собираюсь рассказать, имеет двойственный характер; оно необычайно страшное при непосредственном переживании, но ужас, который оно внушает, настолько несоизмерим с тем, что его вызывает, что в ретроспективе эта нелепость сна даже забавляет.
Я бреду по открытой поляне в лесистой местности. За кромкой небольшой рощи видны возделываемые поля и необычного вида дома. Должно быть, близится рассвет, поскольку луна почти полная и висит низко на западе, в тумане, что фантастически искажает пейзаж, она окрашивается в кроваво-красный цвет. Трава у моих ног тяжела от росы, и вся сцена напоминает раннее летнее утро, наполненное неведомым сиянием полной заходящей луны. Рядом с тропой стоит лошадь, и слышно, как она щиплет траву. Она поднимает голову, когда я прохожу мимо, пристально смотрит на меня, а затем подходит. Она палевая, с красивой мордой и дружелюбным взглядом. Я говорю себе - "У этой лошади нежная душа," - и останавливаюсь, чтобы погладить её. Она пристально смотрит на меня, а затем приближается и произносит человеческим голосом, человеческие слова. Это не удивляет, но пугает меня, и я мгновенно возвращаюсь в наш мир.
Лошадь всегда говорит на моём языке, но я никогда не понимаю, что она говорит. Полагаю, что я исчезаю из страны снов, прежде чем она заканчивает выражать то, что у неё на уме, оставаясь, без сомнения, в таком же ужасе от моего внезапного исчезновения, как и я от её манеры обращения ко мне. Я хотел бы понять значение её слов.
Быть может, однажды утром я пойму - и тогда больше не вернусь в наш мир.
* По моему предложению покойная Флора МакДональд Шарер облекла эту драму в форму сонета в своём сборнике стихов "Легенда об Алве". (Примечание А.Б.)
Перевод: Алексей Лотерман, 2019
|
Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души"
М.Николаев "Вторжение на Землю"