Это средневековое изложение поверий о джиннах весьма близко́ к тексту "О Древних и их Отродьях" (Of Ye Old Ones and their Spawn), который приводится в "Книге мёртвых имён" Хэя:
"Древние были, Древние есть и Древние будут. С тёмных звёзд пришли они ещё до рождения человека, незримые и внушающие отвращение, спустились они на первозданную Землю.
[...]
Бесцельно блуждали Древние по путям тьмы и кощунства их на Земле были велики. Все творения склонялись пред их могуществом, познав их злобу. И тогда Старшие Владыки открыли глаза и узрели всю мерзость тех, кто свирепствовал на Земле. В гневе они схватили Древних дланью своею посреди их злодеяний и сбросили с Земли в Пустоту за гранью миров, где царит хаос и отсутствие форм."

Райан Паркер в "Сведениях о Некрономиконе" также подмечает сходство мифических джиннов с Древними Лавкрафта, при этом он опирается на статью из "Мусульманского словаря" (A Dictionary of Islam) Томаса Хаджеса 1895 года, написанную на основе энциклопедических аннотаций Эдварда Лейна "Арабское общество в средневековье" (Arabian Society in the Middle Ages) к его переводу сказок "Книги тысяча и одной ночи", опубликованных в 1883 году. Особое внимание в статье следует обратить на сравнение образа джиннов из сказок всё с теми же столпами:
""...и все эти виды существ обычно были невидимы для людей, но, как полагали, они могли принимать любую форму, когда их тела сгущались и становились видимыми." Это последнее замечание иллюстрирует несколько описаний Джиннов[48] в "Арабских ночах", где форма чудовища сперва была неопределённой или как огромный столп, а затем постепенно становилась человеческой и меньших размеров.
[...]
Джинны, как считалось, являлись человеку чаще всего в форме змей, собак, кошек или людей. В последнем случае они иногда имели человеческий рост, а иногда и огромный размер. Если они были добрыми, то обычно блистали красотой, а если же злыми, то пугали уродливостью. Они легко становились невидимыми (за счёт быстрого сгущения или рассеивания частиц, из которых состояли) или внезапно исчезали в земле, в воздухе, и проходили сквозь сплошную стену."

То, что джинны могли сгущать и рассеивать свои эфемерные тела, принимая различные формы или становясь невидимыми, в определённой степени соотносится с описаниями тел Древних, некоторых существ и инопланетных рас в произведениях Лавкрафта - "Шепчущем во тьме", "Хребтах безумия", "Тени из безвременья", "Обитающем во тьме" и "Зове Ктулху":
"Эти Великие Древние - продолжал Кастро, - не состояли из плоти и крови. Они имели форму - разве это не подтверждает звёздный идол? - но эта форма не состояла из материи."

Однако среди всех сочинений Лавкрафта особо выделяется рассказ "Ужас Данвича", именно в нём он наделил Древних рядом качеств, которые арабы приписывали джиннам, и одним из таковых была невидимость:
"Он знает, где они ступали по Земле и где они оставили свой след, а также, почему никто не может увидеть их. По зловонию люди узнаю́т об их присутствии, но никто не видел их, лишь черты, проявляющиеся в тех, кто родился от их союза с человеком; и таких множество, обладающих как человеческим обликом, так и истинным обликом, незримым и бесплотным. Они блуждают невидимые и зловонные в пустынных местах, где были произнесены слова и исполнены обряды в соответствующее время. Ветер шепчет их голосами, и земля бормочет об их помыслах. Они валят леса и рушат города, но, ни лес, ни город не узрят сокрушившую их десницу.
[...]
По нечестивость вы узнаете их. Их десница у вашего горла, но вы не узрите её; и обитают они у охраняемого порога вашего."

Об этих же особенностях сверхъестественной природы Древних писал и Дональд Тайсон в "Странствиях Аль-Хазреда":
"Их тела не рождаются на Земле, но происходят в качестве образов из внешних пространств, что лежат за пределами области четырёх элементов, и эти образы или совершенные формы затем делаются материальными за счёт приращивания к ним материй, которые соединяются вместе по воле творца, телом которого они и становятся. Собирая влажные пары из воздуха и мелкие частицы пыли, парящие на ветру, Древние создают себе физические тела, через которые проецируют свои образы, но эти тела много больше, нежели просто костюмы из одежд, которые они могут надевать и сбрасывать по желанию."

Однако на этом сходство Древних Лавкрафта с джиннами не заканчивается. Так, сюжет "Ужаса Данвича" повествует о семействе Уэтли, живущем на ферме у деревеньки Данвич. Ранним утром на Сретение неприглядная альбиноска Лавиния, дочь старого колдуна Уэтли, рождает на свет двух братьев, зачатых ею, как позже выясняется, в Вальпургиеву ночь на вершине увенчанного каменным кругом Сторожевого холма от Йог-Сотота. Уилбур, один из братьев, растущий не по дням, а по часам, хоть и поражает данвичцев необычным видом, но долгие годы скрывает свою истинную природу, вплоть до гибели, к которой приводит роковая случайность при попытке выкрасть из библиотеки Мискатоникского университета 'Некрономикон'. Вот как Лавкрафт, в свойственной ему фантастической манере, описывает Уилбура Уэтли в последние мгновения его жизни:
"Частично оно было человеком, вне всяких сомнений, с очень человекоподобными руками, головой и козлиным лицом со срезанным подбородком, типичной чертой Уэтли. Но туловище и нижняя часть тела были невероятны даже для тератологии, и лишь обилие одежды позволяло ему ходить по земле, оставаясь нераскрытым и не уничтоженным.
Выше пояса оно было антропоморфным, хотя его грудь, в которую всё ещё впивались когти настороженного пса, была покрыта чешуйками, как шкура крокодила или аллигатора. Спина же была в жёлтых и чёрных пятнах, как кожа некоторых змей. Но ниже пояса всё было ещё хуже, ибо здесь терялось всякое сходство с человеком и начиналось настоящее безумие. Кожа была покрыта густой чёрной шерстью, а от живота тянулись и безвольно свисали длинные зеленовато-серые щупальца с красными ртами-присосками. Их расположение было странным, и, казалось, подчинялось симметрии некой космической геометрии, неведомой на Земле и в Солнечной системе. На каждом бедре располагалось по одному, глубоко посаженному в обрамлённых розовыми ресничками орбитах, рудиментарному глазу; а в качестве хвоста сзади свисало нечто вроде хобота или щупальца, покрытого пурпурными кольцами и с признаками недоразвитого ротового отверстия. Нижние конечности, тоже покрытые чёрной шерстью, отдалённо напоминали задние лапы гигантских доисторических ящеров и оканчивались жилистыми подушечками без когтей или копыт. Когда оно дышало, хвост и щупальца мерно изменяли цвет, что было нормальным для его нечеловеческой природы. Щупальца при этом приобретали зеленоватый оттенок, в то время как хвост становился жёлтого цвета, который чередовался с болезненным серо-белым в промежутках между пурпурными кольцами. Настоящей же крови не было, только зловонная зеленовато-жёлтая сукровица, которая стекала на пол липкой лужей, оставляя после себя странный след.
[...]
Нет нужды описывать вид и скорость распада, которые происходили на глазах доктора Армитейджа и профессора Райса; но можно сказать, что, помимо внешнего вида лица и рук, действительно человеческого в облике Уилбура Уэтли было крайне мало. Когда же пришёл медэксперт, на крашеных досках пола осталась лишь липкая белёсая масса, а чудовищное зловоние почти исчезло. По-видимому, у Уэтли не было ни черепа, ни костей скелета, по крайней мере, в их привычном представлении. Это он унаследовал от своего неизвестного отца."

После гибели Уилбура, его безымянный брат, с рождения скрываемый в доме Уэтли, поскольку черты сверхъестественного родителя проявились в нём гораздо сильнее, вырывается на свободу, сея разрешения, смерть и ужас в Данвиче, но оставаясь при этом совершенно невидимым для людей. Этот образ чудовища, как считается, был вдохновлён Лавкрафту рассказами "Что это было?" (What Was It?) Фитца Джеймса О'Брайена 1859 года, "Орля" (Le Horla) Ги де Мопассана 1887 года, "Ивами" (The Willows) Элджернона Блэквуда 1907 года, и в особенности "Проклятой тварью" (The Damned Thing) Амброза Бирса 1893 года. Все эти рассказы Лавкрафт упоминает в своём литературоведческом эссе "Сверхъестественный ужас в литературе" (Supernatural Horror in Literature) 1925-27 годов, как и повесть Артура Мейчена "Великий бог Пан" (The Great God Pan) 1890 года, из которой, как полагают, он почерпнул мотив сношений человека со сверхъестественными существами и появления от таких союзов на свет ужасных отродий. В этой повести молодая девушка, результат подобной противоестественной связи, подобно Уилбуру скрывает свою природу, живя среди людей, и проявляет её только на смертном одре.

Повесть Мейчена, как и остальные произведения, действительно оказали на Лавкрафта сильное влияние, однако в "Ужасе Данвича", помимо невидимости, он затрагивает и другой аспект арабских поверий о джиннах, согласно которому те могли "делить с людьми их богатства и детей", как это говорится в 64 аяте 17 суры "Корана".[49] Об этом же писали в своих трудах и такие средневековые богословы, как Фахр Аль-Рази, Ибн Таймия, Джалал Аль-Суюти, суфий Аш-Шибли, а также Томас Хаджес всё в той же статье из "Мусульманского словаря":
"Джинны, как уже было сказано, миролюбивы. Они также едят и пьют, и плодят свой род, иногда даже с людьми. В этом, последнем случае, их отпрыски разделяют природу обоих родителей."

Правоверные мусульмане называли таких отпрысков словом "хабис" (habis) или "хаба'ис" (haba'is), что значит "скверна". Согласно Аль-Казвини, на которого ссылается Хаджес, от людей и джиннов из рода Шикк (Shiqq) происходили Наснас (Nasnās), имевшие только половину тела, с одним глазом на половине головы, одной рукой и ногой, на которой довольно уверенно и проворно передвигались.[50] Другие же имели тело покрытое шерстью, с расположенным на груди лицом и хвостом, что напоминает облик Уилбура Уэтли. Впрочем, такие порождения могли и вовсе ничем не отличаться от обычного человека, выделяясь лишь некоторыми внешними чертами, не свойственными народу, в котором они появлялись на свет. Дональд Тайсон в "Странствиях Аль-Хазреда" сообщает, что по слухам сам араб был подобным полукровкой:
"Говорят, он был красив лицом, с необыкновенной белой кожей и зелёными глазами, что вызвало удивление, когда он родился, поскольку его отец был смуглым и темноглазым. Ходили слухи, что его мать возлегла с джинном во время пути с караваном через пустыню, когда должна была выйти замуж, но её чрезвычайное благочестие опровергало этот слух. Аль-Хазред обладал высоким и стройным телом, с грацией в движениях подобной изящному скакуну. Но самым поразительным был его голос."

Что же касается форм самих джиннов, принимаемых ими при материализации тел, то обычно они повторяли облик различных явлений и живых существ - ядовитых насекомых, хищных животных или людей. Но в каждом случае всегда оставалась некая деталь, выдававшая их неестественную природу, которая, впрочем, не мешала джиннам свободно появляться среди людей и придаваться плотским утехам. Хотя, некоторые их формы были столь же необычны, сколь и образы Древних богов или существ в произведениях Лавкрафта, что не случайно. Так, песчаные вихри "самум" (samūm) считались одной из форм, принимаемых джиннами рода Заубарах (Zaubarah), о чём упоминается в словаре Хаджеса:
"Заубарах, что является поднимающим песок и пыль вихрем в виде столпа огромной высоты, часто видели движущимся по пустыне и полям, и считали вызванным полётом злых Джиннов. Чтобы защитить себя от Джиннов "кружащихся в вихре", арабы часто восклицали - "Железо! Железо!" (Hadid! Hadid!), или "Железо! Ты несчастный!" (Hadid! Ya Mashum!), поскольку Джинны должны испытывать сильный страх перед этим металлом..."[51]

Именно такие песчаные вихри, как пишет Лавкрафт в "Безымянном городе", периодически возникали в пустыне на восходе и закате солнца, и были образованы душами обитателей города, парившими над его руинами в свете луны:
"Когда наступила ночь и взошла луна, я ощутил холодный ветер, который принёс новый страх, так что я не посмел остаться в городе. И когда я выбрался наружу, к древним стенам, чтобы устроиться на ночлег, то увидел, как позади меня возник песчаный вихрь и подул над серыми камнями, хотя луна светила ярко и сама пустыня была спокойна."

О ветре, вырывавшемся из подземелий и кружившем над Безымянным городом, также писал и Дерлет в "Хранителе ключа", где называл его "ветром призраков", стерегущим гробницу Аль-Хазреда:
"Тут налетел ветер. В его яростных порывах звучал шум голосов, далёкие крики, вопли и ругательства, завывания и мучительные стенания, разносимые ветром. И когда я пристально посмотрел наружу, мне показалось, что в самом ветре неслись бесчисленные морды ящеров, рептилий и земноводных, оплакивавших свою неволю в этой гробнице под Безымянном городом..."

Но поднимающий пески ветер не только охранял гробницу араба, а, согласно "Некрономикону" Саймона и "Тексту Р'лиех", сопровождал саму его гибель, также как и гибель Ирама. В "Коране" говорится, что легендарный город уничтожили и занесли песками свирепые ветры, это может указывать на падение его не просто под натиском природной стихии или гнева мусульманского бога, а под первобытной яростью джиннов. Но чем Адиты могли вызвать такую озлобленность духов пустыни, которых они почитали в виде столпов-идолов? Ответом на этот вопрос служат 65-72 аяты 7 суры "Корана", рассказывающие о том, как пророк Худ наставлял собратьев Адитов отречься от поклонения идолам и почитать одного Аллаха. И хотя Адиты так и не приняли нового бога, сама эта идея, проповедуемая одним из них, могла навлечь на город гнев вспыльчивых джиннов, которые остались его единственными обитателями и хранителями.

Возможно, что именно эта трактовка коранического мифа и легла в основу заметки под номером 48 в "Тетради для творческих заметок" Лавкрафта, говорящей о "городах стёртых с лица земли сверхъестественным гневом", а позднее нашла отражение в рассказе "Лампа Аль-Хазреда":
"Скалы уступили место продуваемой ветрами пустыне, где словно мираж высился покинутый и сокрытый город, потерянный Город Столпов, легендарный Ирем, и Филлипс знал, что нога человека уже давно не ступала по улицам этого города, но ужасные существа всё ещё скрывались среди древних каменных громад, которые стояли не в руинах, но были такими, какими их воздвигли до того, как обитателей древнего города сокрушили и изгнали твари, пришедшие с небес[52], чтобы овладеть Иремом. Но никого из них не было видно, ощущался лишь затаившийся страх, явившийся словно тень из безвременья."

Но ещё сам Лавкрафт использовал все эти мотивы и образы в своей повести "Тень из безвременья" при описании древних полипообразных существ, обитавших в подземных пещерах под развалинами обнаруженного в австралийской пустыне города дочеловеческой расы. Эти существа передвигались по воздуху, могли становиться невидимыми и управлять ветром, а также возводили огромные, напоминавшие столпы, базальтовые башни, соединявшиеся обширными системами искусственных подземных пещер:
"Они были лишь отчасти материальны, в нашем понимании материи, их вид сознания и средств восприятия полностью отличались от земных организмов. Например, их органы чувств не имели зрения, а представления о мире были странным, не визуальным набором ощущений. Они, однако, были в достаточной степени материальны, чтобы использовать орудия из обычной материи в тех космических областях, что содержали её; и они нуждались в жилищах, пусть и своеобразного вида. Хотя их чувства и могли проникать через любые материальные преграды, их субстанция не была на это способна, а определённые формы электрической энергии могли и вовсе полностью уничтожить её. Они также имели способность перемещаться по воздуху, несмотря на отсутствие крыльев или других видимых средств левитации.
[...]
Когда эти существа пришли на Землю, то возвели огромные базальтовые города из лишённых окон башен, и безжалостно истребляли всех живых существ, что им встречались."

Другой принимаемой джиннами формой, согласно поверьям арабов, были собака, шакал, гиена, либо киноцефал с человеческим телом и ногами, оканчивавшимися копытами. Арабы называли этих оборотней Гуль (Ghul), если джинн был женского пола[53], или Кутруб (Qutrub), если мужского, в чём, впрочем, не делалось большой разницы. Они жили в пустыне вдоль дорог и охотились на отставших от караванов путников, соблазняли и заманивали их в свои пещеры, а затем убивали и пожирали, они также воровали детей, разносили болезни, расхищали могилы и поедали трупы. Гули, в несколько переработанном виде, уже как Гулы (Ghoul)[54], стали частью бестиария Лавкрафта, впервые он упоминает их в рассказе "Изгой" (The Outsider) 1921 года:
"Теперь с усмешкой седлаю я ночной ветер вместе с дружными гулами, а днём играю в катакомбах Нефрен-Ка в потаённой и неведомой долине Нила Хадот."

Затем в рассказе "Модель Пикмана" (Pickman's Model) 1926 года эксцентричный бостонский художник Ричард Пикман изображает их на своих картинах, как оказывается, с натуры. В этом рассказе Лавкрафт приводит довольно подробное описание Гулов, схожее с тем, что бытовало в средневековой арабской мифологии:
"Оно было колоссальным и невыразимо кощунственным, с горящими красными глазами. В своих костлявых когтистых лапах оно держало предмет, который был человеком, и грызло его голову, как ребёнок грызёт конфету на палочке. Оно сидело на корточках, казалось, готовое в любой момент бросить свою добычу ради новой, куда более сочной. Но, чёрт возьми, не оно было тем дьявольским предметом, который служил источником ужаса, нет, не его собачья морда с заострёнными ушами, налитыми кровью глазами, плоским носом и капающей с губ слюной. Не чешуйчатые когти, не плесень, покрывавшая тело, не ноги, оканчивавшиеся копытами - ни что из этого, хотя и оно могло внушить ужас любому и довести до безумия."

Но особую роль Лавкрафт отвёл Гулам в повести "Сновидческие искания неведомого Кадата" (The Dream-Quest of Unknown Kadath) 1927 года, где описал их как существ наделённых разумом, говорящих на своём визгливом лопочущем языке, и даже проявляющих чувство отваги и сплочённости. Именно Гулы спасают главного героя повести Рэндольфа Картера и помогают ему в путешествии к Кадату на плато Ленг, а один из них, как выясняется, раньше и вовсе был человеком, тем самым художником Пикманом, сроднившимся со своими моделями.[55]

Саймон также упоминает "собаколиких демонов" в своём "Некрономиконе", окружающих святилище Аль-Хазреда и предвещающих его гибель. Возможно, что именно их вой разбудил юного араба в роковую ночь у камня с тремя символами, из-под которого затем появились щупальца Кутулу, что примечательно, поскольку в Стансе III "Текста Р'лиех" говорится о неком Звере Ночи (Beast of Night), который знаменует появление Древних на земле. Этих предвестников и посланцев, что грабят могилы и грызут человеческие кости, Саймон назвал Аллу (Allu), очевидно взяв за прообраз Галлу (Gallu) - проводников загробного мира из месопотамской мифологии, которых также считают прообразом арабских Гулей. Само же их название созвучно с именем богини врачевания и возрождения Гула (Gula), чьи изображения в виде или в сопровождении собаки украшали глиняные барельефы, цилиндрические печати и межевые камни Вавилона. Культ этой богини был распространён по всей Месопотамии, и, возможно, именно на него намекал Саймон, говоря о Культе Собаки.

Наконец третьей, заслуживающей особого внимания, формой джиннов была змея.[56] В связи с этим, пророк Мухаммед призывал убивать змей, мешающих молитве и не желающих уползать при её произнесении, считая их Шайтанами (šayāṭīn), то есть злыми джиннами.[57] Само слово "джинн"(jinn) или "джанн"(jann), происходит от арабского "джанна" (jānna), что значит "сокрытый", но в "Мусульманском словаре" Хаджес отмечает, что в "Коране" это слово использовалось также в значении "змея". Однако, что если эти змеи появлялись лишь во время особой молитвы и были столь огромны, что их самая тонкая часть имела толщину в две мужские руки? Именно так Саймон описывал появление Кутулу или Ктулху, сравнивая его щупальца со змеями, и сравнение это может быть не случайным, поскольку в письме К.Э.Смиту от 27 ноября 1927 года, предшествовавшему "Истории Некрономикона", Лавкрафт пишет:
"...Роба Эль-Халиех, где он [Аль-Хазред], как утверждал, отыскал записи о вещах старше самого человечества и узнал о поклонении Йог-Сототу и Ктулху."

Очевидно, что Лавкрафт не случайно упоминает именно этих Древних. Так, Райан Паркер, основываясь на "Дополнительных комментариях к Некрономикону" (Further Notes on The Necronomicon) Уильяма Хамблина 1983 года, связывает имя Ктулху (Cthulhu) с относительно схожим по звучанию арабским словом, которое он предлагает произносить как "аль-кадхулу" (al-qhadhulu) или "хадхулу" (khadhulu), в значении "покидающий" или "оставляющий". Несмотря на то, что прочтение Паркера не совсем верно и арабское слово должно звучать как "хадууль" (khadhūwl), он прав в том, что касается значения, именно так его обычно переводят во второй части 29 аята 25 суры "Корана":
"...это был человек, Шайтаном оставленный."[58]

Исходя из этого, Паркер считает "хадхулу" некой силой, лежащей в основе суфийских духовных практик "таджрид" (tajrid) - внешнего отделения, и "тафрид" (tafrid) - внутреннего уединения, целью которых является освобождение от стереотипов и ограничений культурной среды, то есть их "оставление", и выход за её границы для достижения состояния "фана" (fanā) - обретения истинной сущности через полное растворение индивидуального бытия (nafs) с его низменными страстями в изначальной божественной пустоте. Притом, двумя необходимыми условиями этих практик являлось отшельничество[59] и ночное время суток. Так, известный востоковед Анри Корбен, рассматривая в своих работах философское учение Ишрак (Ishrāq), что значит "сияние" или "просветление", писал о состоянии "ночного пробуждения", когда органы внешнего восприятия человека засыпают и в полном отсутствии мыслей он остаётся наедине со своим внутренним миром, раскрывающимся перед ним через сновидения.[60]

Психиатры Карл Юнг и Зигмунд Фрейд[62] считали сны вратами в бессознательное, через которые проявляются иррациональные образы и символы эмоциональных переживаний, страхов и душевных заболеваний человека. Лавкрафт же, в жизни и творчестве которого сны играли далеко не последнюю роль, часто становясь источником вдохновения и одной из главных тем его произведений, всё в том же "Зове Ктулху" связывал их непосредственно с Ктулху, который навевает сновидения сверхчувствительным индивидуумам из числа поэтов, художников и скульпторов:
"...город-труп Р'лиех, который был возведён бесчисленные эоны лет назад отвратительными формами, просочившимися с тёмных звёзд. Там покоятся великий Ктулху и его орды, сокрытые под зелёными склизкими сводами, откуда на протяжении неисчислимых циклов они навевают кошмарные сны особо восприимчивым людям и зовут тех, кто верно им служит, чтобы они пришли, освободили и пробудили их."

Основываясь на этом, некоторые мистики полагают, что Ктулху на самом деле является олицетворением сферы бессознательного, а его хтонический образ, описанный Лавкрафтом как заключённая в Р'лиех огромная чудовищная химера с антропоморфным телом, осьминогоподобной головой и перепончатыми крыльями, служит символическим воплощением самых потаённых страхов, желаний и страстей, запертых в неисследованных глубинах человеческого подсознания[63], отделённого от рационального сознательного гранью, что приоткрывается лишь в минуты сильнейшего стресса, при употреблении наркотиков или же во время сна. Возможно, что эту самую область, в том числе, подразумевал Лавкрафт под метафизическим понятием "за Гранью" (from Beyond), а имя олицетворяющего её Древнего, в использованной Саймон форме "Кутулу" (Kutulu), согласно Паркеру, в переводе с шумерского означает буквально "Владыка Бездны".

Однако если Ктулху соотносится с бездной подсознания, то вратами в неё может служить второй Древний, упоминаемый в "Истории Некрономикона" как Йог-Сотот (Yog-Sothoth), о нём Аль-Хазред мог узнать блуждая в лабиринтах подземных пещер под пустыней Аль-Дахна (Al-Dahnā). Расположенная в центре Аравии[64] и примыкающая к Руб Аль-Хали, она также именовалась "красной" пустыней из-за цвета её выжженных палящим солнцем песков. Согласно же арабским мистикам, этот эпитет относился не столько к материальным особенностям пустыни, сколько к её символическому значению и духовной роли. Так, упомянутый ранее востоковед Анри Корбен, рассматривая в своих работах сочинения персидского философа XII века Яхья ас-Сухраварди и "Трактат о красном цвете" (Risala-ye yaquta-ye hamra) шейхитского учёного XIX века Мухаммада Карим-хан Кермани, рассуждает о значении красного или багряного цвета как символа проводника и перехода, что соответствует роли Йог-Сотота, о которой Лавкрафт говорит в рассказе "Ужас Данвича":
"Йог-Сотот знает врата. Йог-Сотот и есть врата. Йог-Сотот это ключ и страж врат. Прошлое, настоящее и будущее, всё едино в Йог-Сототе. Он знает, где Древние появились в прошлом и где они должны явиться в будущем. Он знает, где они ступали по Земле и где они оставили свой след, а также, почему никто не может увидеть их."

Суть этих строк очень близка к тому, что Дональд Тайсон пишет в другой своей книге "Энохианская магия для начинающих" (Enochian Magic for Beginners) 2002 года о демоне по имени Коронзон (Coronzon). Изначально появившийся в работах Джона Ди, впоследствии он был заимствован Алистером Кроули как Хоронзон (Choronzon) в значении "Обитатель Бездны", что отражало его связь с ложной сфирой Даат, называемой также Бездной Хоронзона (Abyss is Choronzon). Кроули считал её последней преградой на пути гнозиса, призванной уничтожить эго человека и освободить его от существующих рамок и табу, что схоже с целью ранее упомянутых суфийских духовных практик.[65] Анализируя же в своей книге записи бесед Джона Ди с так называемыми энохианскими ангелами (Enochian angels), говорившими через плутоватого медиума Эдварда Келли, Тайсон приходит к выводу, что Коронзон является своего рода стражем и проводником, стоящим у врат на границе бессознательного:
"Когда они [врата] откроются, то впустят демонов Коронзона - не в физический мир, но в наше подсознание. Духи ментальны, а не материальны. Они обитают в глубинах разума и общаются с нами через сны, бессознательными импульсами, и реже в видениях наяву. Они влияют на наши чувства и мысли на подсознательном уровне. Иногда они способны контролировать наши действия, частично как в случае иррациональных и навязчивых моделей поведения, или полностью как в случае одержимости. Через нас, используя нас в качестве своих физических инструментов, и только так, они способны влиять на материальные вещи."

Схожих идей придерживался и сам Кроули, работавший над англоязычным изданием "Гоэтии" (Goetia)[66], первой части колдовского гриммуара XVII века "Lemegeton Clavicula Salomonis", написанной на основе "Pseudomonarchia Daemonum" Иоганна Вейера 1563 года и посвящённой призывам 72-х духов. В отношении природы этих духов, в своей статье "Инициатическая трактовка Церемониальной магии" (The Initiated Interpretation of Ceremonial Magick) 1903 года, Кроули утверждал следующее:
"Духи Гоэтии являются частями человеческого мозга. Поэтому их печати служат (подобно проекции куба мистера Спенсера ) средством стимулирования или регулирования определённых его участков (посредством зрения)."

Примечательно, что в "Книге мёртвых имён" Хэя, в главе о "Заклятии Сфер" (To Conjure of Ye Globes), приводится описание духов тринадцати Сфер Йог-Сотота[68] и ритуал их призыва. При этом семь из них в точности соответствуют духам "Гоэтии", которых некоторые современные мистики, вслед за Кроули, считают чисто ментальными архетипическими сущностями, проявляющими себя через бессознательное призывающего их. Таким образом, Сферы Йог-Сотота, по своей сути, очень близки к демонам или духам Коронзона, о которых говорил Тайсон, а также ко всему тому, что было сказано о Ктулху и его отродьях, запертых в бездне человеческого подсознания. Однако описанные функции Коронзона как стража и проводника близки не столько к самому Йог-Сототу в аспекте Врат, сколько к одному из его воплощений, которым считается Умр ат-Тавиль[69], описывающийся в рассказе "Врата Серебряного Ключа":
"И ещё есть те, писал Безумный араб, кто осмелится искать обитающего за Завесой и принять его в качестве проводника, но они были бы более благоразумны, если бы избегали сношений с ним, ибо в 'Книге Тота' написано, как высока плата за это. Тем, кто уйдёт, не суждено вернуться вновь, ибо в Бесконечности за пределами нашего Мира обитают Формы тьмы, что пленяют и порабощают. Ночные сказания повествуют о Зле, которое сокрушает Старший Знак, и стаи, что стерегут тайные ходы в гробницах, а также те, кто обитает в них, являются меньшей Тьмой, нежели тот, кто охраняет Врата. Тот, кто в одно мгновение проведёт за грань всех миров, в Бездну безымянных Пожирателей. Он Умр ат-Тавиль, Древнейший, чьё имя означает Продолжатель жизни.
[...]
Эта фигура была ничем иным, как внушавшим страх всему миру, даже когда Ломар поднялся из моря и Крылатые пришли на землю, чтобы обучить людей Знанию Старших. Это был ужасный Проводник и Страж Врат - Умр ат-Тавиль, древнейший, чьё имя означает Продолжатель жизни."

В основу этого рассказа лёг написанный в 1932 году, в качестве вольного продолжения "Серебряного Ключа" Лавкрафта, "Повелитель иллюзий" (The Lord of Illusion) Эдгара Хоффмана Прайса.[70] Будучи востоковедом-любителем, Прайс интересовался арабским языком, историей, культурой, литературой, мифологией, и использовал их в своём творчестве. Поэтому не удивительно, что имя созданного им проводника Умр ат-Тавиля (Umr at-Tawil) на арабском[71] буквально значит "продолжение жизни", а также созвучно с принятым в среде суфийских толкователей "Корана" термином "аль-Та'виль" (al-Ṭa'wīl), которым называется поиск скрытого символического и мистического смысла в священных мусульманских писаниях. В самом же "Коране", в зависимости от контекста, это слово переводится как "возвращение к истокам", "толкование" или "толкование снов". Последнее значение наиболее примечательно в свете следующего отрывка всё из того же рассказа Лавкрафта и Прайса, в котором можно заметить намёки на сказанное ранее о роли снов:
"Мир людей и человеческих богов, это всего лишь бесконечно малая часть бесконечно малого существа трёхмерного пространства, к которому ведут первые Врата, где Умр ат-Тавиль навевает сны Древнейшим."

Продолжив свой путь, араб пересёк пустыню Аль-Дахна и добрался до Вавилона. После взятия легендарного города персами, он оставался их провинцией вплоть до VII века, когда подвергся исламскому завоеванию и со временем пришёл в упадок. Сложно предположить, что араб мог отыскать там, поскольку знания в области математики, медицины, астрономии и астрологии были переняты ещё античными греками и персами, а затем уже и арабскими современниками Аль-Хазреда, которые развили их в своих философских и научных трудах.[73] Не было уже никого, кто мог бы читать клинопись на многочисленных осколках вавилонских барельефов и глиняных табличек, но, возможно, странствующему арабу удалось найти потомков халдеев, раскрывших ему такие тайные знания, хранившиеся ими и передававшиеся из поколения в поколение, которые не были известны, ни персидским, ни арабским, ни греческим философам и учёным.

Это путешествие и обретённые в нём знания могли быть связаны с другим Древним, о котором Лавкрафт не сообщает в "Истории Некрономикона" как о Ктулху и Йог-Сототе, но говорит в остальных своих произведениях. Так, в Вавилоне араб мог узнать об Азатоте, однако определить символическое значение этого Древнего и связать его с двумя предыдущими довольно сложно, ведь подобно сакральным мистериям халдеев он окутан тайной и недосказанностью. Впервые его имя встречается в заметке под номером 49 от 1919 года в "Тетради для творческих заметок" Лавкрафта, а позднее используется в качестве названия небольшого философского рассказа, написанного в 1922 году на основе одного из сновидений. Этот рассказ повествует о человеке, удручённом блёклостью старого уродливого мира и ищущим спасения в ярком мире фантазий. Каждую ночь он высовывается из окна своего дома во двор-колодец и всматривается в небольшой кусок чёрного неба, давая имена проплывающим в вышине созвездиям, пока, наконец, звёздная бездна не замечает его:
"В его комнату явились необузданные потоки фиолетовой полночи, сверкающие вихрями золотых пылинок и огня, вырвавшиеся из запредельных пространств, наполненных тяжёлыми благоуханиями запредельных миров. Опиумные океаны разливаются там озаряемые солнцами, которые никогда не созерцали ничьи глаза, а странные дельфины и морские нимфы плещутся в их неведомых глубинах. Безмолвная вечность окружила мечтателя и унесла его прочь, не касаясь тела, что одиноко перекинулось через подоконник. И, в течение дней, что не сосчитать человеческими календарями, волны далёких сфер тихо несли его, вливаясь в потоки других временных циклов..."

Из сюжета этого рассказа невозможно понять, какова роль Азатота, ведь кроме самого названия Лавкрафт нигде не упоминает его, и даже неясно, был ли он той самой космической силой, что явилась мечтателю. Но позднее, окутывающая этого Древнего завеса таинственности, всё же мельком приоткрывается в повести "Шепчущий во тьме":
"...и я преисполнился отвращения, когда речь зашла о чудовищном ядерном хаосе за пределами пространства углов, который в "Некрономиконе" был милостиво сокрыт под именем Азатот."

Дональд Тайсон, видимо основываясь на словах Лавкрафта о "ядерном хаосе", в своих "Странствиях Аль-Хазреда" соотнёс Азатота с Солнцем:
"Мудрецы Тигра и Евфрата, знавшие о движении звёзд, расположили Азатота в сфере Солнца, потому что оба они находятся в центре всего, бог в центре творения, а солнце в центре блуждающих небесных тел. Как солнце жаркое и яркое, так и дворец Азатота расположен в месте великого жара, и лицо его ослепляет своим сиянием, что мрачно[74] мерцает."

Тем самым Тайсон не только отвёл Азатоту центральное место в выстроенном им на основе произведений Лавкрафта пантеоне, но и наделил его созидающими и разрушающими качествами солярных божеств:
"Флейта Азатота как создаёт, так и разрушает миры в бесконечных сочетаниях, которые словно танцоры кружатся на полотне времени. Не может быть созидания без разрушения, и нет разрушения без созидания; разрушение чего-то, означает создание чего-то иного, и каждый раз, когда что-то создаётся, что-то разрушается."

Таким образом, в функциях этого Древнего обнаруживается сходство с Центральным или Чёрным Солнцем Елены Петровны Блаватской, описанным в её "Тайной доктрине" (The Secret Doctrine) 1888 года как незримый творящий и уничтожающий центр Вселенной. Исходя из этого, становится немного ясна суть слов Лавкрафта о вечно "гложущем бесформенном и ненасытном" (gnaws shapeless and ravenous)[75] Азатоте, который представляется неким сокрытым в самом сердце запредельной бездны источником очищающего огня - всеуничтожающей хаотической силой, что сокрушает и пожирает человеческое эго, освобождая его от страхов, материальных привязанностей, стереотипов и ограничений, аналогично достижению состояния 'фана' через растворение личности в изначальной пустоте.

Само же имя Азатот (Azathoth), согласно "Некрономикону" Саймона, происходит от Азаг-Тот (Azag-Thoth), вероятно, связанного с шумерским змеем Асагом (Asag или Azag), который вгрызался в горы, оживлял камни, и был настолько ужасен, что один лишь вид его сеял смерть. Однако Уильям Хамблин в своей статье 'Дополнительные комментарии к Некрономикону' выделяет в имени Азатота и возможные арабские корни:
""Aza" - это лёгкое устное искажение арабского слова "Izzu", означающего "власть", "могущество" или "сила". Имя, написанное на арабском языке, таким образом, будет "Izzu Tahuti", что означает "Сила Тота"[76]."

Подтверждением этой этимологической и символической связи может служить также неслучайный эпитет Азатота "демон-султан" (daemon-sultan)[77], данный ему Лавкрафтом в повести "Сновидческие искания неведомого Кадата":
"В этих путешествиях были неисчислимые опасности, а также конечная величайшая угроза за гранью упорядоченной вселенной, куда не досягают сны, и о которой невнятно шепчут нечто запретное. Тот последний аморфный кошмар в бездне хаоса, который проклинает и пузырится в центре бесконечности - безграничный демон-султан Азатот, имя которого не осмеливаются произнести ни одни губы. Он жадно вгрызается в непостижимое в своих мрачных покоях вне времени, под оглушительный сводящий с ума грохот мерзких барабанов, и пронзительный монотонный визг проклятых флейт.[78] Нелепые гигантские боги предела отвратительно постукивают в такт, и медленно неуклюже пританцовывают глухие и мрачные Иные боги, чья душа и посланник есть крадущийся хаос Ньярлатхотеп."

Упоминающийся в этом отрывке Ньярлатхотеп (Nyarlathotep), которого Лавкрафт в своём творчестве связывал с Египтом, может быть ещё одним Древним имеющим значение для истории Аль-Хазреда, но не указывающимся в ней непосредственно. Так, из Вавилона араб отправился в египетский город Мемфис, располагавшийся на том же берегу Нила, что и плато Гизы. В былые времена он привлекал к себе огромное количество торговцев и паломников, но в середине VII века был завоёван арабами при омейядском халифе Умаре ибн Абд Аль-Азизе. А к тому времени, когда его посетил Аль-Хазред, величественный город был разрушен и предан забвению, тем не менее, он провёл там какое-то время, изучая сохранившиеся храмы и некрополи. Возможно, что в подземных гробницах Мемфиса арабу удалось отыскать уцелевшие фрески и папирусные свитки, описывавшие ритуалы и религиозные обряды древнего Египта. Некоторые из них в XVIII-XX веках были включены в практику различными масонскими ложами устава "Мемфис-Мицраим" (Memphis-Misraïm), в том числе британским обществом "Герметический Орден Золотой Зари" (Hermetic Order of the Golden Dawn)[79], оказавшим огромное, если не основополагающее, влияние на западный оккультизм.

Как следует из названия, это общество связывало себя с герметизмом - философским учением эпохи эллинизма и античности, основывавшимся на работах мудреца Гермеса Трисмегиста, считавшегося воплощением древнегреческого бога Гермеса, в римской мифологии ставшего Меркурием. Согласно Гомеру, в Египте Гермес почитался под именем Тот или Тахути за то, что открыл его народу законы, геометрию, астрономию, магию, числа и письменность. Он также отождествлялся с другим египетским божеством Анубисом, их функции были во многом схожи, оба они выполняли роль проводника душ и хранителя знаний. Наглядным подтверждением этой связи может служить образ Германубиса, имевшего антропоморфное тело греческого Гермеса и голову шакала египетского Анубиса, Блаватская считала его "раскрывающим тайны низшего мира", подразумевая под этим не столько загробный мир, сколько человеческое подсознание. Дональд Тайсон в "Странствиях Аль-Хазреда", объединил функции всех этих божеств в едином образе Ньярлатхотепа, ожидаемо связав его с планетой Меркурий:
"Поскольку он мудрейший из Древних, обманщик, посланник и глашатай этих богов, чародеи Тигра и Евфрата соединили его со сферой Меркурия, самой быстрой планетой и посланником богов Олимпа, тем, кто более всех сведущ в языках и искусстве письма."

Впервые же Ньярлатхотеп появляется в одноимённом стихотворении в прозе Лавкрафта, написанном в 1920 году на основе сновидения[80], в котором он якобы получил письмо от своего друга Сэмюэля Лавмена, советовавшего ему повидать Ньярлатхотепа, если тот придёт в Провиденс, "он ужасен - ужаснее всего, что только можно вообразить, - но и прекрасен". О роли этого Древнего в творчестве Лавкрафта С.Т.Джоши замечает следующее:
"Разумеется, Ньярлатхотеп ещё не раз вернётся к нам в других произведениях Лавкрафта, став одним из главных "божеств" его вымышленного пантеона. При этом появляется он в настолько разнообразных формах, что, наверное, невозможно точно или чётко определить, что именно он символизирует; просто сказать, как это уже сделали некоторые критики, что он "оборотень" (на что сам Лавкрафт даже не намекал), - всего лишь признать, что сама его физическая форма не отличается постоянством, не говоря уже об его функциях."

Но одну из форм Ньярлатхотепа, вместе с присущими ей функциями, всё же можно выделить особо. Так, в повести Лавкрафта "Сны в Ведьмином доме" (The Dreams in the Witch-House) 1932 года он появляется в облике Чёрного человека (Black Man), служащего посланником Древних, распорядителем ведьмовского шабаша, а также хранителем книги и тайных знаний о пространствах за Гранью:
"По ту сторону стола стояла фигура, которую он не видел прежде - высокий худощавый человек с невероятно чёрной кожей, но без единого признака негроидных черт, полностью лишённый волос и бороды, и облачённый в единственное бесформенное одеяние из какой-то тяжёлой чёрной ткани. Его ноги были невидны из-за стола и скамьи, но они, должно быть, были обуты, поскольку издавали стук всякий раз, когда он двигался.
[...]
На полу его смутили отпечатки, как ни странно, ведшие не от двери. Чем больше Гилман смотрел на них, тем более странными они казались, поскольку, в сравнении с теми, в которых он мог узнать свои собственные, эти были небольшими, почти круглыми отметинами, похожими на оставшиеся от ножек большого стула или стола, за исключением того, что они раздваивались."

Из описания следов, оставленных своеобразной обувью Чёрного человека, становится ясно, что ею на самом деле были копыта. Как считается, на этот образ оказал сильное влияние облик Дьявола с копытами и чёрной кожей из традиционного европейского фольклора, перенятый новоанглийскими пуританами и получивший распространение во времена ведьмовских процессов.[81] Но угольно-чёрная кожа была также особенностью, присущей сильнейшим и мудрейшим из джиннов - Ифритам (ʻIfrīt), а обладавший той же чертой Эбонор[82], описанный в "Grimoirium Imperium", наделил Аль-Хазреда "нечеловеческими знаниями" и провёл его за неведомую Грань. Эта его роль наиболее примечательна в свете того, что Лавкрафт говорит в "Сна в Ведьмином доме" о значении Ньярлатхотепа как Чёрного человека в ведьмовских культах:
"Старые легенды туманны и неоднозначны, в былые времена все попытки пересечения запретных граней казались невозможными, и связывались с противоестественными и страшными союзами с существами и посланцами извне. Одним из таковых выступал посланник скрытых и страшных сил - "Чёрный человек" из ведьмовского культа, или "Ньярлатхотеп" из "Некрономикона".
[...]
Он должен встретиться с Чёрным человеком и отправиться с ним к трону Азтота в средоточии предельного Хаоса. Вот что она сказала. Он должен расписаться своей кровью в книге Азатота и взять новое тайное имя, раз уж его поиски зашли так далеко."

В схожей роли Ньярлатхотеп выступает и в "Сновидческих исканиях неведомого Кадата", именно его встречает главный герой повести сновидец Рэндольф Картер в Кадате, откуда затем отправляется верхом на ящероподобной птице Шантак (Shantak) к трону Азатота:
"Вперёд непоколебимо и неумолимо, под истерический хохот, в который превратилась песнь ночи и небесных сфер, жуткий чешуйчатый монстр нёс беспомощного всадника. Он мчался, рассекая небосвод, прямиком во внешние бездны, оставляя позади звёзды и материальные пространства. Устремлялся словно метеор сквозь бесформенный абсолют, к неизведанным областям за пределами времени, где чёрный Азатот, аморфный и ненасытный, гложет окружённый сводящими с ума ударами мерзких барабанов и пронзительными монотонными завываниями проклятых флейт."

Это путешествие также обыгрывается Лавкрафтом в XXII сонете из цикла "Грибов с Юггота" под названием "Азатот". Однако если в "Сновидческих исканиях неведомого Кадата" Картер так и не достиг намеченной ему Ньярлатхотепом цели, испугавшись и держась за материальный мир, свои мечты и воспоминания о детстве, то в рассказах "Серебряный Ключ", "Повелитель иллюзий" и "Врата Серебряного Ключа" он прошёл путь до конца. Открыв Врата при помощи Серебряного Ключа, Картер встретил проводника Умр ат-Тавиля и пересёк Грань, а лежащая за ней сила многомерного сверхкосмоса (super-space)[83] растворила его личность в своей бесконечной пустоте, дав понимание единства всего времени и того, что он является лишь одним из множества воплощений многомерного сверхсущества.[84] Но что это был за Серебряный Ключ, при помощи которого Картер пересёк Грань? В "Повелителе иллюзий" Прайс отмечает его чисто символическую роль[85]:
"Человек правды за гранью Добра и Зла, - произнёс громкий голос, что наполнял своды, - Человек Истины узнал, что иллюзия единственная реальность, и что материя ложна.
Очертания врат теперь были видны очень чётко. Картер наконец понял, что Ключ был символом, а не тем, что открывает какой-то замок..."

Эта ремарка Прайса особо примечательна в контексте "Снов в Ведьмином доме", главный герой которых Уолтер Джилмен также был одержим Ключом открывающим путь за Грань, но искал его в областях науки граничащих со сферой трансцендентного[86]:
"Профессору Апхэму особенно понравилось его ви́денье связи высшей математики с определёнными степенями магического знания, передаваемого на протяжении веков из невыразимой древности, человеческой или дочеловеческой, когда представления о космосе и его законах были глубже, чем наши."

И поиски Гилмана, как и Рэндольфа Картера, привели его через сны к Ньярлатхотепу, роль которого, в качестве Привратника и Проводника, а также Ключа отворяющего Врата за Грань, близка к ранее описанным Коронзону и Умр ат-Тавилю. Того же мнения придерживается и Билл Уиткомб в своей книге "Магический помощник" (The Magician's Companion) 1993 года, и к схожему выводу приходит Уильям Хамблин, рассматривая этимологию имени Ньярлатхотепа в "Дополнительных комментариях к Некрономикону":
"Имя является сокращением от "Ny har rut hotep", что значит "нет мира (безопасности, покоя) у врат". Символизм этого эпитета, по-видимому, заключается в том, что Ньярлатхотеп, в роли посланника Старших Богов, является "вратами" между плоскостями или между измерениями, по крайней мере, как это представляли себе древнеегипетские культисты."

Исходя из этого, можно предположить, что древнеегипетские ритуалы, тексты и изображения которых Аль-Хазред отыскал в катакомбах Мемфиса, служили своего рода Ключом к Вратам за Грань, в бездну человеческого подсознания к трону Азатота, который должен очистить путника, уничтожив его эго и материальные привязанности, и позволить ему осознать себя частью космического сверхсущества, что, согласно Прайсу и Лавкрафту, сродни безумию:
"Ни смерть, ни обречённость, ни страдания, не могут вызвать абсолютного отчаяния, которое исходит из потери индивидуальности. Слияние с пустотой, это мирное забвение; но осознавать бытие, и вместе с тем понимать, что больше не являешься единственным существом, отличающимся от других существ, что больше нет личности, это неведомая вершина агонии и ужаса."

Таким образом, этот путь духовного гнозиса, подобно поучениям в суфийских притчах, оказывается скрыт за описанными в произведениях Лавкрафта историями о путешествиях Аль-Хазреда и других искателей тайных знаний, наполненных символическими образами Древних, чьи имена, согласно Хамблину, есть искажённая транслитерация арабских названий духовных практик и достигаемых в них состояний, а необычный облик - не что иное, как сверхъестественные формы джиннов, которые, возможно, выступали в роли "духовных учителей" араба, ведь на их тесную связь, в том числе, возможно, и кровную, намекал сам Лавкрафт.

Читать следующую часть

Примечания:
[46]В 27 аяте 15 суры "Корана" говорится, что джинны были сотворены раньше человека из "нари ас-самуми" (Nāri As-Samūmi), что обычно переводят как "бездымный огонь", но буквально это значит "ядовитое пламя" или "огненный яд". Позднее словом "самум" (samūm) стали называть горячие шквалистые ветры, приносившие из пустыни песчаные бури. Такие ветры связывались с джиннами Заубарах, о чём см. далее.
[47]Арабы связывали джиннов с колдовством, называемым "сихр" (siḥr), и почитали их как духов-покровителей места или племени, аналогично западно-семитским Баалам (Baʿal), древнегреческим Даймонам (δαίμων) или римским Гениями места (Genius loci). Именно о поклонении людей джиннам, как считается, говорится в приведённом ранее 6 аяте 72 суры "Джинны" (Sūrat Al-Jinn).
[48]В своей статье, за исключением цитат, Хаджес употребляет слово "genii", от лат."genius" - "дух", как близкое по смыслу и звучанию к арабскому "jinn". Но для удобства восприятия отрывка вне контекста статьи, в его переводе используется "джинн". Примечательно, что Лавкрафт, в коротком рассказе "Память" (Memory) 1919 года, использует схожее слово "genie", которое также можно перевести как "гений", "дух", или же как "джинн".
[49]Схожие мотивы можно найти в ветхозаветных мифах о гигантах Нефилим, вступавших в связь с "дочерями человеческими", и Рефаим, название которых переводят как "нечестивцы", "духи" или "мертвецы".
[50]Вероятно, именно эти существа через легенды об Александре Македонском вошли в славянскую мифологию как "дивiа люди", а также в европейскую как "моноподы". Их можно встретить на русских лубках XVII-XVIII веков, и в таких трудах как "Liber Chronicarum" 1493 года, или "Книге чудес творения" Аль-Казвини.
[51]Схожие поверья существуют у различных народов, к примеру, у восточных славян вихри гоняющие пыль по дорогам назывались Встречниками. Считалось, что они образованы плясками чертей, которые преследовали путников и даже уносили их души, поэтому в такой вихрь следовало кинуть нож, и если тот воткнётся лезвием в землю, то непременно будет окровавлен, а пригвождённая им нечистая сила станет служить путнику.
[52]Эти строки, написанные Дерлетом в 1957 году, интересны тем, что ещё за 25 лет до них в 1932 году на территории Руб Аль-Хали в месте предполагаемого расположения Вабара, называемого арабами Аль-Хадида, что значит "железная вещь", экспедицией арабиста Гарри Сент-Джона Филби было обнаружено несколько метеоритных кратеров. Предполагалось, что описанные в "Коране" пыльные бури, накрывшие Ирам, были вызваны падениями метеоритов, именно один из них, размером около метра и весом более двух тонн, был найден позднее в 1966 году экспедицией Юджина Шумейкера. Также им были обнаружены мелкие осколки, которые ещё в своё время Филби принял за искорёженные металлические статуэтки. Очевидно, что такие осколки и сами метеориты, служили объектами поклонения, как идол богини Манат или Чёрный камень Каабы. Примечательно, что метеориты или падающие звёзды (shihab) арабы считали джиннами, которые были сброшены с небес за то, что тайком забрались туда и подслушивали разговоры бога с ангелами.
[53]Ср. ламии Эмпуса, имевшие женский облик и ослиные ноги с копытами, в древнегреческой мифологии.
[54]В западную литературу и фольклор Гули вошли благодаря переводам на французский и английский "Книги тысяча и одной ночи", сочинениям Уильяма Бекфорда, Эдгара По, а затем и Лавкрафта. При переводе их на русский, часто используются как эквивалент "упырь" или "вурдалак", что в корне неверно, как с точки зрения арабской мифологии и славянского фольклора, так и с точки зрения указанной английской литературы.
[55]Примечательно, что в повести "Случай Чарльза Декстера Варда" того же года Лавкрафт использует слово "ghouls" для обозначения "гробокопателей", орудовавших на кладбище Провиденса.
[56]В комментариях к "Энеиде" Вергилия римский грамматик конца IV века Сервий Гонорат писал о Гениях места следующее: "Ибо нет места без гения, который часто в образе змея предстаёт".
[57]Согласно хадисам, дозволялось убивать змей, ящериц, скорпионов, крыс, коршунов, воронов и чёрных собак.
[58]В своей работе Паркер использует неизвестный перевод этого аята, содержащий английские и арабские слова, вероятно сделанный самим Хамблином - "Mankind, Shaitan is Khadhulu". Хотя его можно было перевести и буквально как - "Люди Шайтана оставлены", в том смысле, что преданы им или же оставлены Аллахом.
[59]Само название суфиев (ṣūfī), приверженцев суфизма (Sufism или Taṣawwuf), происходит от арабского слова "суф" (ṣūf), значащего "шерсть", из которой издавна изготовлялась одежда аскетов и дервишей.
[60]Это можно соотнести с гипнагогией - промежуточным состоянием между сном и бодрствованием, характеризующимся сознательным восприятием бессознательных образов и возникновением различных галлюцинаций. Сегодня достижению подобных состояний служат камеры сенсорной депривации, в прошлом же его добивались путём уединения в пустыне, пещерах или подземельях, а легендарный провидец Нострадамус якобы использовал для своих предсказаний глухую металлическую камеру в форме яйца.
[61]Текст письма гласит: "Р.Х.Барлоу, эсквайру, чья скульптура дала бессмертие этой тривиальной задумке его покорного слуги." Барлоу действительно занимался скульптурой, но ни одна из его работ не сохранилась, тем более, что на момент написания письма ему было шестнадцать лет, а на момент написания "Зова Ктулху" Лавкрафтом всего восемь. Тем не менее, в 2013 году на основе этого же рисунка Джо Броерсом была создана точная скульптура, которая, вероятно, очень близка к упомянутому изваянию Барлоу.
[62]С работами Фрейда Лавкрафт познакомился в начале 1920-х годов, и, хотя, не был с ним согласен, как человек науки не мог не признать революционность его идей: "Нам может не хотеться принять мнение Фрейда, но, боюсь, нам придется так поступить." Лавкрафт также упоминает его в своих рассказах "За стеной сна" (Beyond the Wall of Sleep) 1919 года и "Извне" (From Beyond) 1920 года, а также в "Сверхъестественном ужасе в литературе", довольно резко критикуя психоанализ сновидений и называя его символизм наивным (puerile symbolism).
[63]Подробнее об этом см. статью "Пророчество Аль-Хазреда".
[64]Некоторые источники также называют её малый Нефуд (ṣahrā' al-nefud), а Аль-Дахной считают область на территории Хадрамаута между Оманом и Йеменом.
[65]Сам Кроули утверждал, что якобы проводил ритуал призыва Хоронзона в пустыне Сахара в 1909 году.
[66]От греч."γοητεία", что значит "колдовство".
[67]Имеются ввиду слова английского философа Герберта Спенсера о параллелях между свойствами непознаваемого и отображением его в сознании, по аналогии соотношения между геометрическими свойствами куба и его проекцией на боковой поверхности цилиндра. Ср. с тем, что Лавкрафт и Прайс пишут в "Повелителе иллюзий" и "Вратах Серебряного Ключа" о проекции многомерного сверхкосмоса и его обитателей в трёхмерном мире.
[68]Причудливый же облик самого Йог-Сотота, описываемый Лавкрафтом в рассказе "Ужас в музее" (The Horror in the Museum) 1932 года и в дописанном Дерлетом "Притаившемся у порога", как аморфное создание, образованное скоплением огромных переливающихся сфер (globes) и сочащейся из них протоплазмы, по мнению Кеннета Гранта есть не что иное, как воплощение пресловутого Древа Сфирот и его сфер. Об этом он сообщает в своей книге "Вне циклов времени" (Outside the Circles of Time) 1980 года, где также связывает Йог-Сотота с Коронзоном.
[69]У Лавкрафта о связи между ними прямо не сообщается, а у Прайса Йог-Сотот не упоминается вовсе. Тем не менее, некоторые исследователи, в том числе Даниэль Хармс, считают, что Умр ат-Тавиль когда-то был человеком, который первым прошел через Врата за Грань и слился с Йог-Сототом, став его воплощением, а также духом и хранителем Серебряного Ключа. Это подтверждается описанием Умр ат-Тавиля в образе старца у Прайса, но Лавкрафт переработал его в своём стиле, убрав всякое сходство с человеком.
[70]В "Повелителе иллюзий" Прайс описал встречу Рэндольфа Картера с Умр ат-Тавилем, путешествие через Врата в многомерный сверхкосмос и перевоплощение в своего предка Джеффри Картера. Лавкрафт же заменил последнего нечеловеческим существом Зкауба, описал его побег с планеты Яддит и возвращение на Землю, переработал некоторые детали, а также вступительную и завершающую сцены. Оба рассказа интересны не только в сравнении между собой, но и по отдельности, как версии продолжения "Серебряного Ключа".
[71]С незначительным изменением "at" на арабский артикль "al", т.е. "Умр аль-Тавиль" (Umr al-Tawil).
[72]Лавкрафт не приводит чёткой последовательности и маршрута путешествий араба, поэтому, изучив расположение указанных им мест и ближайших к ним караванных путей, выстроен наиболее вероятный путь.
[73]Многие элементы таких трудов Аристотеля, Птолемея, Пифагора и различных арабских авторов, впоследствии легли в основу Европейского и Западного оккультизма, в том числе пресловутой "Каббалы" и колдовских гриммуаров, а также трудов многочисленных оккультистов во всём мире разных лет.
[74]В оригинале используется слово "darkly", которое также переводится как "темно" или "загадочно".
[75]Оригинальное "gnaws" здесь можно перевести и как "грызёт", "жуёт", "пожирает" или "терзает".
[76]Весьма распространённая версия о египетской этимологии имён Древних в настоящей работе не рассматривается, в силу её несостоятельности. Единственное исключение делается для Ньярлатхотепа.
[77]Примечательно, что Лавкрафт использует латинское "daemon", происходящее от греческого "δαίμων" и значащее "дух" или "божество", что близко к римским "genius" и арабским джиннам, см.прим. 47. Также см.прим. 27 к арабскому слову "sulţānin", которое значит "сила" и подтверждает этимологию Хамблина.
[78]Хаджес в своей статье пишет - "...его [Иблиса] муэдзин - мизмар; его "Коран" - поэзия..." - имея ввиду арабский духовой музыкальный инструмент, рода зурна, с резким пронзительным звучанием.
[79]В этот Орден были вхожи такие известные и уважаемые Лавкрафтом писатели и поэты, как Артур Мейчен, Элджернон Блэквуд, Артур Эдвард Уэйт и Уильям Йейтс, его деятельность также оказала большое влияние на творчество Густава Майринка, однако вопрос его членства в Ордене до сих пор не имеет однозначного ответа. Алистер Кроули был ещё одним выходцем из Золотой Зари, он немало поспособствовал в начале XX века развалу Ордена и созданию на его руинах одиозного "Ордена Восточного Храма" (Ordo Templi Orientis).
[80]Как сообщает сам Лавкрафт, первый абзац рассказа был записан им ещё в полусне.
[81]Подробнее о его происхождении см. заметки "Compendium Infernalis" Noctivigator.
[82]Само имя "Ebonor" созвучно с англ."ebony", что значит "эбеновый" или "чернокожий".
[83]Лавкрафт соотносит эту силу с Йог-Сототом, однако многие мистики, основываясь на этимологии имён и присущих Древним функциях, считают Йог-Сотота и Азатота олицетворениями взаимосвязанных процессов и явлений: Йог-Сотота - бесконечным сверхкосмосом, а Азатота - его центром, аналогично Чёрному Солнцу. В связи с этим в 'Книге мёртвых имён' Хэя говорится: "Душа Азатота обитает в Йог-Сототе..."
[84]Прайс, очевидно, развил это представление из рассказа Лавкрафта "За стеной сна" 1919 года.
[85]Согласно рассказу Блоха "Безликий бог" (The Faceless God) 1936 года, атрибутом Ньярлатхотепа был жезл увитый змеями, аналогичный Кадуцею Гермеса, который служил грекам и римлянам в качестве символа глашатаев, а в оккультизме наделялся значением ключа, отворяющего предел между жизнью и смертью.
[86]Лавкрафт, как сообщают биографы, упорно отказывался принимать теории квантовой физики, считая принципиально невозможным осознание человеком процессов, происходящих во Вселенной. Тем не менее, в этой повести он затрагивает некоторые из её аспектов и прямо приписывает Гилману занятия вопросами квантовой физики, высшей математики и неэвклидовой геометрии, хотя и отмечает безрассудство совмещения их с древними преданиями, называя это серьёзным испытанием для разума.