- Дохлых! Дохлых! - маленькая белобрысая девочка с портфелем и пучком желтых кленовых листьев стоит у бордюра и с гневным убеждением смотрит в зеленую вялую траву. - Дохлых! Дохлых птенцов они едят!

За девочкой плетется черно-белая колли, за колли еще одна девочка, с выражением скорби на лице. За девочкой какая-то бабушка несет свернутый в трубку коврик под мышкой. Вереница. Тяжел путь до университета. Главное, с какой песни он начинается. Песня определяет путь, путь определяет день. Все очень просто и совершенно непонятно. Вот сегодня все началось тоже с песни. Проснулась, а в голове:

Укололо сердечко

Заблудилась овечка

Хорошая песня, а вслух не поется. Пробовала напевать вслух, но забыла слова. И так всегда. А в голове поется полностью и не моим голосом. Без запинки.

Укололо сердечко

Заблудилась овечка

Есть такой человек, который эту песню написал. И вот его голосом поется. Он хороший человек. И песня хорошая. И голос. У меня в голове когда его голосом песни поются - ни одно слово не теряется. А когда сама пытаюсь петь - не то получается. И еще интересно - своим голосом пою - одного раза довольно, скучно становиться. А его голосом - хоть по сто раз один куплет, одну строчку, даже одно слово. И думать хорошо. В голове песня поется, и мысли такие плавные, спокойные. А иногда даже страшные. Вот как сейчас мне эти дохлые птенцы в песню ворвались.

Укололо сердечко

Заблудилась овечка

Значит все здесь не вечно

Значит все мы увечны

Конечно, со сладкими макаронами с утра такая песня несовместима. Желудок пуст, а тарелку отодвинула. В конце концов не хлебом единым... Иду. Мне кажется почему-то, что если бы он, кроме того чтобы петь у меня в голове, еще и читал мысли - он бы рассердился. Наверняка бы рассердился. Не знаю почему.

Укололо сердечко

Иду. Сегодня день будет спокойный, знающий, а оттого, наверное, жутковатый. Хотя посмотрим, ведь до университета я еще не дошла. Иногда так бывает - проснусь, а все вокруг как в Бременских Музыкантах.

Ночь пройдет

Наступит утро ясное

Знаю, счастье нас с тобой ждет

Идешь и поешь во все горло. Когда поешь - здорово и безмятежно. Потом правда становиться тоскливо. Непонятно.

Намекали на душу

А мне смеркалось и душно

Иду. Так пусто на улице. Асфальт мокрый и черный, как земля. Светофор мигает. Машин почти нет и тихо, тихо... А тишина звенит:

Дохлых! Дохлых птенцов они едят! - дались мне эти птенцы.

Заколачивай душу

Околачивай груши

Иду и ежусь. Не от холода - от одиночества. Хорошее одиночество. От него не плохо, а немного грустно. Что делать? Осень. Я не люблю осень. Не люблю всем своим существом, каждой мыслью, каждым движением, каждым сном. Осенью мне плохо. Особенно по утрам. Но сегодня утро не совсем такое, как обычно. Слишком уж розовое небо со стороны моря. Слишком уж желтые листья, как цыплята. Слишком уж воздух мягкий. Подлизывается осень. Ластится, хитрюга рыжая. Как будто я не знаю, что будет дальше.

Не успели напомнить

Как до сроку в пожар бить

Как будто я не знаю, какая она на самом деле. Как будто я не знаю, что не любит она меня также, как и я ее. Думает, что я ничего не понимаю? Не дают мне покоя эти птенцы... Ворвались в песню, а от них такие следы странные. Выжженные. А, знаю. Это будут жечь листья. Будут швырять в огонь этих желтых кленовых цыплят, и ковыряться в них обуглившейся палкой. Я знаю, они тоже не любят осень. И поэтому от костров идет едкий чумной дым, от которого слезятся глаза. Листьям тоже хочется, чтобы о них кто-нибудь поплакал.

Вот такая вот повесть

Как рассыпались бусы

Иду. Дворники хмуро метут мне вслед надменностью заспанных лиц. Собирают листья в кучи. Бедные листья. Бедные, бедные листья.

Вместо бога нам совесть

А совесть в общем-то мусор.

У акации, возле гастронома, листья маленькие, желтые, как монетки. Ветер дунет - монетки посыплются. Вот вам, дворники, взнос за трехмесячный нагой сон. Дворникам, конечно, плевать, какой мусор сваливать в мешки - упаковки из-под презервативов или золотые лепты акации. Горят-то ведь одинаково. Правда, от упаковок вони больше. Что поделаешь - осень... Гастроном закрыт. Сколько я хожу здесь, столько на его двери висит эта дурацкая картонная табличка. Скоро гнить начнет. Это когда пойдут дожди. А пойдут они скоро.

Моя совесть - мусор

Со счастливым лицом

Интересно. В голове у меня не только его голос звучит, но и его гитара. У него хорошая гитара, живая. После гастронома будет паспортный стол. Потом арабское общежитие. Потом русское общежитие. А потом уже университет. Все как обычно. Все всегда одинаково. Но если бы вдруг, куда-нибудь, исчезли эти два здания, в которых живут наши и не наши студенты, я бы ничуть не огорчилась. Проходить мимо них тяжелее всего. Сколько раз они портили мне песню, путь, и весь следующий день.

Моя совесть - мусор

Со счастливым лицом

Мои песни - марш

С непубличным концом

Иду. Так тихо. Как перед грозой. Только бы они молчали, только бы. Какая-то удивительная способность у общежитий - доводить до белого каления. Делают они это специально, потому что завидуют чужой упорядоченности. У них никогда не бывает своей жизни, своей любви, вообще чего-нибудь своего. Никогда. Они дышат чьим-то воздухом, смотрят чьими-то глазами, думают чьи-то мысли. И ведь каждый день разные. Поэтому, когда идешь мимо общежития, оно выплевывает на тебя сгусток чужих мыслей, пытаясь внести разлад в твои мозги. Иногда им это удается, а иногда нет. Все зависит от того, насколько нужна тебе та песня, с которой начался твой путь. Вообще общежития совсем не плохие, просто несчастные. Это надо знать и не злиться. Тогда легче сохранить свою песню и свой день. Пожалеешь общежитие - и вроде как проще, и ему, и тебе. Не знаю, может, где-нибудь есть дворники, которые умеют жалеть листья. Хорошо бы...

Мои зубы не так уж грустно скрипят

Мои дети безжизненно как-то сопят

Хорошее сегодня утро, но какое-то угрожающее. Ох, чувствую, предстоит мне. Иду. Не медленно, не быстро. Просто иду. Шагаю. Общежитие издали кажется мертвым. Что-то с ним не так сегодня. Оно как в плохом фильме ужасов - надвигается с каждым шагом. Иду. Вот первое окно, вот второе. Тишина, а на четвертом этаже висят вещи, с которых капает вода. Плачет общежитие. Так вот в чем дело.

Моя любовь - божья мать

С подлецом на руках

Становиться мне совсем грустно, а в то же время спокойно. Не будут в меня плевать чужими мыслями сегодня. Я иду, и в голове играет двенадцатиструнная его гитара. И так здорово, честно играет. Думаю, здесь он опять бы рассердился. Мимо меня проплывает последнее окно, и тут общежитие вдруг вздрагивает и посылает мне в спину отчаянный плевок:

Он уехал в ночь, на ночной электричке, - неистово орет плевок. Песня в панике начинает метаться, а его голос вдруг произносит: "прекрати кривляться". Я пугаюсь, ускоряю шаг, и почти вслух произношу:

Натянуть тетивы нить

в холод ноги укрыть

Вот такая вот повесть

Поздно сподхватилось, глупое. Я, конечно, напутала, но он слишком уверенно перебирает струны, чтобы на меня подействовала эта жалкая потуга.

Зацепились за слово

Листья шуршат под ногами жалобно, понимающе. Еще немного, и будут стеклянные двери, лестница, аудитории, лекции, и люди, люди, люди кругом. Листья шуршат.

Моя любовь - божья мать

С подлецом на руках

Наверное, все-таки страшный день будет. Наследили эти чужие птенцы, напакостили. Какие-то осенние птицы, и крылья у них осенние. Ворвались в песню, и в день, и в путь.

Моя вера - надежда

В дырявых чулках

Как он управляется с двенадцатью струнами? Все. Пришла. Открываю дверь и в лицо мне летит тот самый плевок, которым так и не достало меня общежитие. Только более ядреный. Тут не только ночная электричка и бьющий по мозгам ритм. Тут еще и баночки с кока-колой, пицца, сигаретный дым, кроссовки на полуметровой подошве и сшибающий с ног запах стиморола. Неповторимый, устойчивый вкус. Русское радио. Музыка для души. Криво улыбаюсь. Глупые. Глупые, глупые. Бедные листья. Бедные, маленькие, желтые. Я поднимаюсь по лестнице, а в голове затихает:

Укололо сердечко

Зацепились за слово

Укололо сердечко

Зацепились за слово

Укололо сердечко

Укололо сердечко

Укололо сердечко...

октября, 1998 года.