Лопухин Андрей Алексеевич : другие произведения.

Придорожная пыль

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта книга была опубликована в 1991 году в издательстве "Книга"(г.Москва)

   ПРИДОРОЖНАЯ ПЫЛЬ

книга стихов

* * *

   Стихи всегда -- промежду прочим...
А что слова -- они пусты:
сквозят пробелы между строчек
и пробирают до кости.
  
   Свистят пробоины и стонут
пустоты попранных небес...
Что буквы? -- это всё пустое, --
когда дыхания в обрез.
  
   Что эти паузы и звуки
за-ради трепета куска,
когда под знаменем разлуки
смеётся древняя тоска;
  
   когда знамения всевышни,
а заклинания смешны,
и позабыт тот зов давнишний
позавчерашней тишины...
  
   А несказанная свобода --
стара и заспанна с утра:
её -- знамениям в угоду
скрутили жаркие ветра.
  
   Они мне выстудили очи
и заморочили чело...
Слова сказались между прочим,
слова... и больше ничего.
  
  
  
  
   В О Л Я И В Е Т Е Р
  
   * * *
   Только с музыкой, с музыкой только,
только с музыкой -- сродна душа...
Уползёт, извиваясь, морока,
что мешает свободно дышать.
   Обниму я покрепче гитару:
деревянное сердце дрожит...
Отдышусь, отрешусь от угара
и напьюсь из души, от души...
   Так рождается доля и вера --
в кропотливой сухой тишине,
так рождается воля и ветер --
только в сумерках, только в душе.
   Только с музыкой, с музыкой вровень
ускользает горбатая скорбь...
И взамен измочаленной крови
зарождается новая кровь.

1986

  
   * * *
   Так больна ожиданьем тепла
вся изнанка моя... И притом
лезет в душу хромая хула
и стращает неправым судом.
   Но из шёлковых лап теплоты
меня выкрал юдольный простор
и, на ухо шепнув -- полетим! --
ветровое крыло распростёр...
   Мне нужна эта голь, эта стынь,
эта ветреная печаль,
эта боль ожиданья весны,
недоступной -- как локоть и даль!
   Как отрадна мне эта болезнь:
предрассветная оторопь сил,
ясных дней предвесенняя взвесь
и бессилье уснувших могил.

1986

  
   МОЯ ВОЛЯ
   Не ёкнет ни сердце, ни селезёнка,
что позаброшен и сир...
Вот моя воля: чужая избёнка
и деревянный сортир.
   Вот мои веси, коврижки и шишки,
стул и пошарпанный стол,
вот мои сёстры -- тетрадки и книжки,
и непролазный простор.
   Тесные стены (иного не чаю)
и потолок -- невысок...
Много ли надо? -- бумаги и чаю,
хлеба и неба кусок.
   Прочие прелести мне не по росту...
Истина такова:
жить надо весело, жить надо просто,
как у забора трава.
   Чтоб из засады своей подзаборной
всё разглядеть не спеша,
чтобы нашлась и дышала просторно
родственная душа...
   Чтоб, наблюдая, как падают с неба
звёзды, дожди и снега,
видеть, как жизнь обращается в небыль
и -- переходит в слова.
   Слову и помыслу вольному -- воля,
ну а спасённому -- рай...
Здравствуй, моя подзаборная доля,
злая неволя -- прощай!

1989

   * * *
   ...Не знаю: это правда или враки,
что не любили женщины меня...
Меня любили кошки и собаки --
такие же бродячие, как я.
   Меня хранили спутанные силы
и гулкие больные голоса,
меня любили бледные осины
и осени сквозные небеса.
   Меня ласкали гибельные ночи,
когда бродил я в пустошах души.
И древних звёзд остынувшие очи
в моих глазах тоску свою нашли.
   Меня манила вера, а не злоба,
и я помчался голову сломя...
Меня любили -- ветер звездолобый
и воля горемычная моя.

9.01.1987

   В ПОЛЯХ
   В сотый раз я одиноко
разомкну свою печаль:
всё прозрачней поволока,
всё отчётливее даль.
   На душе светло и сухо...
Но сегодня мне милей --
голь и боль и буйство духа
ввысь распахнутых полей!
   Даль -- нацелена упруго...
Трактор обнажал поля:
и чернела из-под плуга
своенравная -- земля...

1986

  
   * * *
   Для толпы этой громкой
я слегка староват...
Но глаза ребятёнк
из толпы -- озарят.
   День, как не был, истает,
стылый вечер сойдёт
на меня, и пустая
суета -- отомрёт.
   И в сыром заточеньи
нежилой полутьмы
я пойму назначенье
заоконной луны,
   этот призрачно-тонкий,
ножевой неуют...
И глаза ребятёнка
на меня снизойдут.
  
  
   * * *
   Хорошо, когда на мели,
когда денег нет ни шиша, --
и корысти тают -- вдали,
и легчает -- душа.
   И достаточно для нутра
корки хлеба, чая глотка,
одиночества и пера,
что понятны, как облака,
   что плывут (коль сверху смотреть),
как Азорские острова...
Суета -- это смерть...
Жизнь -- проста, как трава.
   Утончается нюх и слух,
уточняется дальний брег...
В чёрном теле -- прозрачен дух
и призрачен -- резвый бег.
   Всё своё ношу я с собой:
хорошо бродить налегке,
как апостол -- с лёгкой сумой
в прохладной лёгкой руке.
   Что на себя ни надень,
баш-на-баш -- себя не продашь...
Это просто -- как день,
как отточенный карандаш.

1986

  
   НЕТ, ВЕСЬ Я НЕ УМРУ
   От порога до погоста
отлетит короста роста,
отпадёт, как от яблони яблоко чёрное, --
моя квадратурная голова!
   Но останется на бреге
головокружительным вопросом
   моя
 железобетонная,
огнеупорная, --
несокрушимая
   ГОЛОВНЯ!

1986

  
   У ВАГОННОГО ОКНА
   Упиться простором и далью,
насытиться высью небес...
Набегались мы, подустали:
кемарит под рёбрами -- бес...
   И только из окон вагонных
смиренно заглянем в поля...
Но нас, головных, поголовно
полям -- не пронять, не понять...
   Раздрызганы мы... Многоточья
расквасили юную прыть.
Серчаем... Но хватит ли мочи
себя воедино слепить?
   Ну что ж, пометались... Приспело --
вникать в немоту простоты,
бросать полудохлое тело
в прохладное небо судьбы.

1986

  
   * * *
   Выйдем в осень,
и ветер, несносен,
будет стоном охлёстывать нас --
за сокрытую тучами просинь,
за гудение мачтовых сосен,
за кощунство прищуренных глаз.
   Ну а мы,
передёрнув плечами,
приподняв поскорей воротник, --
станем жить-поживать не стихами,
не возвышенными голосами,
а дыханьем, похожим на крик...

1982

  
   ПРИДОРОЖНАЯ ПЫЛЬ
   Это старая, древняя быль:
всё проходит -- эпохи и боги...
Только ты, придорожная пыль,
тем же бархатом падаешь в ноги.
   Постоянства святая юдоль,
ты одна -- не изменишь народу!..
Мне мила твоя пышная голь,
забулдыжная эта свобода.
   Я зароюсь в тебя головой,
потому что кручина обрыдла, --
я такой же, как ты, дармовой
и никчемный, а попросту -- быдло.
   Заморю свои вопли, смирю
(пусть вопят молодые придурки)...
Распластаю себя на миру,
зацелую плевки и окурки.

15.09.1989

  
  
   * * *
   Не клянчил ни о чём за-ради Бога,
плевал через плечо -- и все дела!
Меня звала избитая дорога,
меня манили вольные поля.
   Привет тебе, забитая Расея,
испитая...
Короче говоря,
рябиновыми гроздьями краснея,
меня встречала родина моя.
   Навстречу мне берёзки и осинки
листочками помахивали...
Но
я ненароком замер у развилки
с репейником колючим заодно.
   Рябиновые гроздья исподлобья
ловили мой давно заблудший взор...
Своей полузадушенной любовью
меня развеял по полю простор.

5.09.1989

  
   ЗЕРНО
   В нас -- незрячее -- дремлет
праприроды зерно...
До поры неприметно
вызревает оно.
   Даже с гиблой пустыни
взыщет влагу -- сполна,
и разгульно, бесстыдно
в нём взыграет она.
   И застонет увечно
и настырно -- зерно,
и затёкшие плечи
вдруг раздвинет оно!
   Выждав, силы утроит
и ростком -- пробурит
даже древних надгробий
мёртвый гранит!

1985

  
   СУБТИЛЬНЫЙ РЕБЁНОК
   Научили ребёнка гутарить опрятно,
долго тыкали носом в истёртый букварь...
Но украдкой косится ребёнок обратно --
в буйногривую, сивую, грубую старь!
   Он бы рад бормотать, горлопанить, глаголить,
изрыгать неразборчивую ерунду,
он бы лучше гордился, что родом из голи,
что бродягой босым быть ему на роду!..
   Он бы лучше до сути дошёл самостийно,
а тем паче до крови подошвы стоптал...
Он тогда бы узнал, что такое -- Россия,
он тогда бы снискал настоящих похвал!
   Он бы сразу нашёл себе поле для брани
и нутром горевал за родимую пядь --
сей субтильный ребёнок с дипломом в кармане,
зазубривший науки на твёрдую "пять".
  
   * * *
   Маловато для поэта
обаянья у меня...
Надо быть слегка "с приветом"
и плевать на брань и на
   указующих перстами --
где, куда и что почём,
и чихать на этот самый
их зачуханный почёт;
   и назло -- с душою лёгкой --
крыть всезнающую знать,
независимой походкой
гордых фурий обольщать...
   Обольщаться, но при этом
не в свою дуду не дуть...
В общем, надо быть поэтом,
остальное -- как-нибудь.
  
   ТАМБУР
   Думал я: коль стонут раны,
прыгай в тамбур от обид...
Дескать, тамбур, стылый тамбур
растрясёт и ободрит...
   Унесёт, где только звёзды,
только звёзды и -- ни зги...
И от звёздного мороза
закудрявятся мозги.
   И попрёт простор сквозь поры,
через дыры и миры...
Молодой сквозняк простора
сердце вырвет из тюрьмы!
   И пойдёт мотать по весям
равновесие твоё,
головою вниз -- подвесит
распрекрасное враньё...
   Дескать, тамбур, стылый тамбур:
бубенец и тамбурин...
Монте-Карло, Вена, Гамбург,
Рим, Венеция, Берлин...
   Соловки и Брахмапутра,
Монреаль и Колыма...
Просыпаешься под утро:
глядь -- сплошная пелена.
   Это что за остановка --
Бологое иль Поповка?
Не видать -- туман и смазь.
Проводник орёт: вылазь!
   Небольшая потасовка...
И уже мораль ясна:
вылетаешь, словно пробка,
из кудрявенького сна!
   И орёшь в туман с тоскою:
где ж ты, тамбур дорогой?!
Раз ты так, тебя, не скрою,
проклинаю -- чёрт с тобой!
   Нету в тамбуре ответа,
от себя дороги нет...
Получается, что это
всё романтика и бред.
  
   ИСПОВЕДЬ КВАРТИРАНТА
   Медно-загробный привкус без-домья...
Осатанеет душа без укрома,
чуть пригубит цикуту без-думья
и, поседев, захохочет без-родно.
   На бес-крылье и рак -- ангел,
с большими клешнями заместо крыльев...
Наши души в консервные банки
запаяли и в землю зарыли.
   И отчаянный зрак веселья
наливается кровью без-вольной,
и чумнеет загривок без-делья,
пританцовывая бес-контрольно...
   Несколько слов о самом предмете...
Коммуналки, общаги, времянки и клети! --
в них живут постояльцы, а не оккупанты:
мужи и Джоконды, старухи и дети...
И стыдливый вопрос квартиранта:
а сколько у вас "квадратов"?..
   Приживалы бетона и стали,
скоморохи в нирване сиротства,
мы, должно быть, изрядно устали
в обескровленной рвани юродства.
  
  
   КОРНИ
   В. М. Куздахову
   В нас искалеченные корни
который год кровоточат...
И в черноте земли прогорклой
они задушено хрипят.
   Там наше кровное, там наше
осиротевшее нутро...
Неужто с гнилью перепашет
его срамное вороньё?!
   Но захирели крючкотворы...
Не по нутру им наша кровь,
не по когтям крутые корни,
не по зубам исконный кров.
   Вспоить родимые святыни
накажем сыновьям своим,
восполним жизнями своими,
своими жилами срастим.
   Но даже и в тридцатом веке
тот хрип, что нас бросает вспять,
нам до конца не докумекать
и никогда не расхлебать...
   И всё аукаются кровью,
с родной замешанной землёй,
в нас те, кто стал сплошною болью,
неистребимою золой...

1986

  
   * * *
   Свобода -- истрёпанной тряпкой
висит на постылых устах,
и дух её снова украдкой
устало витает впотьмах.
   Свобода -- резиновый кукиш,
издёрганный наш ералаш.
Опять же -- свободу не купишь,
опять же -- её не продашь,
   Весёлый резиновый мячик,
отскакивая от стен,
уже ни черта он не значит
в тисках социальных систем.
   Свербящая в душах крамола,
которой чихать на закон,
все наши укромные корни
однажды поставит на кон;
   взорвёт вековые глубины,
покой разворует и боль,
горчинкой кровавой рябины
окрасит решающий бой.
   А небо -- вольготная мука --
навечно останется в нас
оскоминой, гибельной скукой,
досужей печалью для глаз.

7.04.1988

  
   * * *
   В нас выжжено сердце на память о страхе,
на долгую память о чистой любви...
Отныне мы любим не охи и ахи,
а чёрные плахи в родимой крови.
   Зато мы легли за проклятую волю
в родимое поле, где зрел недород,
где драной дерюгой от неги и холи
прикрыл свои мощи усталый народ.
   Нам душу топтали партийные бонзы
и весело гнали в подземный тупик,
и гордое слово поникло без пользы,
и льдом прихватило распухший язык...
   Какие бы ветры над нами ни пели,
уже не избыть нам багровую муть.
Хлебнули мы лиха в родимой купели,
но мы не посмеем её упрекнуть.
   Мы выжили... Братцы, куда же нам деться? --
к земле припадём опалённым нутром...
В нас выжжено гордое, сильное сердце...
Ну что же, мы с ним родились и умрём.

23.04.1988

  
   * * *
   И. Д.
   Размен монет. Судеб размен.
В развалинах -- Акрополь...
Ты в красном -- жгучая Кармен,
а в белом -- Пенелопа.
   Смеётся траур вековой
и веселится плаха,
когда взлетает голос твой
и восстаёт над прахом.
   И с каждым взмахом всё видней --
мистерия двояка:
стихия бликов и теней,
стихия полумрака.
   Ты улетишь, а под крылом --
размен монет и судеб...
Земля вернётся... но потом
там ничего не будет.
   Остовы зданий и арен.
Развалины. Акрополь...
Лишь ветром кружится Кармен
и воет Пенелопа.

13.12.1988

  
   ЗАЛ ОЖИДАНИЯ
   Зал ожидания провинциальный --
дремлет понуро транзитный народ,
дремлет сутулый и многострадальный,
дремлет и верует, дремлет и ждёт.
   Взоры просительно кассу ласкают,
взоры желают заветный билет...
Но бумажка в окошке оповещает
о том, что покуда билетов нет.
   Ночь за окном и черна, и безлунна,
зла и безлюдна, паскудна всерьёз...
И безнадёга зевает безумно
и тягомотину тянет за хвост...
   Потом народным и вонью вокзальной
сдобрен обильно державный обман...
Зал ожидания провинциальный --
дряблые лица и вязкий дурман.

28.07.1988

  
   * * *
   Александру Дыдымову
   Чернющей ночью чувствую воочью,
как исчезает предприимчивое тело...
И вот уж в поднебесье отлетела,
нет, не душа, она бы не посмела, --
сама судьба в оскале волчьем.
   Душе, ей что? -- любви бы вечной...
Судьба ж моя -- на углях звёздных пятки!
Судьба моя -- загадывать загадки,
но не стишками в розовой тетрадке,
а самовозгораньем скоротечным.
   Ура! горим!.. Неслыханное счастье,
тряся всклокоченною шевелюрой,
скакать межгалактическим аллюром,
не зная снисхожденья и участья...
   Хотя могила сроки не скостила...
Мы -- смертны. И хоть стыдно признаваться,
но как же с этим не считаться?..
   Чтоб в ярости полёта удержаться,
нужна нечеловеческая сила.

1982

  
   РАЗЛОМ
   В. Н. Богданову
   ...Всякое время сурово...
Ты и не ведал, что в нём,
чёрной пульсируя кровью,
дышит бездонный разлом.
   Это не сложно, -- блефуя
честью, в разгуле пропасть,
как провалиться в глухую
и кровожадную пасть...
   Сложно иное -- больное:
правду царям говорить,
острой -- всемирной -- виною
вены усталые вскрыть...
   Рваные раны, ей-богу,
может, ещё заживут...
Добрые люди помогут.
Добрые люди поймут.

1985

  
   НАИВНЫЕ ЛЮДИ
   Маме
   Наивные люди до боли, до дна,
до скрипа зубовного даже,
наивные люди -- во все времена
они справедливости жаждут.
   Без эдакой штуки -- в гостях и в дому --
их душам и душно, и тесно...
Однако не может, видать по всему,
она обитать повсеместно.
   А люди! -- наивные люди хотят,
о доле всплакнув и о дали,
упав на великое поле утрат,
чтоб было всё -- как в идеале.
   Хоть можно, конечно, спросонья успеть
задумать желанье любое:
лежать в разнотравье и в небо глядеть --
наивное и голубое.
   Но лишь к небесам попривыкнут глаза,
узрят они грязные тучи...
Наивных те тучи хотят наказать,
и так, чтоб до смерти замучить.
   Но их за здорово-живёшь не возьмёшь,
суются они всё туда же...
Наивные люди, которые всё ж
ещё справедливости жаждут.

1985

  
   * * *
   Что ж поделать, коль -- бывший романтик в душе --
не люблю суеты и забот бытовых;
коли братья, теряя себя в кутеже,
иссушают мне душу и целят под дых?
   Что ж теперь говорить, коли племя проныр
развинтило по гаечкам влажный озон...
Растрясли по ухабам доверчивый мир...
Хоть, конечно, в жилетку рыдать не резон...
   Мне продажные львы предлагают свой кров,
зазывают гиены, злодеев кляня...
Но плевал я на льстивые ласки врагов
и на то, что копают они под меня.
   Что ж поделать, коль нежность усохла внутри,
и любимой упрёки уже не спасут.
Дорогая, ты так на меня не смотри, --
мне вовеки заказан семейный уют.
   Мне родней -- перелесков пружинистый дух,
на пороге простора -- приокский обрыв,
перебранки последних российских старух,
Шукшина и Высоцкого русский надрыв.
   Я-то думал, что был я романтик в душе,
но выходит -- ушкуйник я и грубиян.
Я-то, дурень, мечтал о благой тишине...
Мой покой раскурочен, разбит вдребадан.

1985

   МУЗЕЙНЫЙ ХРЕБЕТ
   ...Экивоки, недомолвки
ловко всаживали крючья
в исхудавший с голодовки,
жутко скрюченный хребет.
   Он топорщился неловко
голубыми позвонками,
с удивительной сноровкой
на плечах судьбы распят.
   Вряд ли этот полукровка
был когда-то грозный малый,
ощетинившийся ловко --
настоящий бронтозавр.
   Но я видел потасовку,
где ему ба-альшие дяди
нацепили на верёвке
инвентарный номерок.

13.03.1987

   * * *
   ...Ну и что же, ну и что же,
раз такое дело...
Мы прикинем, подытожим,
что подохнуть не успело,
   что ещё не околело
на ветру -- в дерьме и страхе,
что случайно уцелело
в развесёлой этой драке...
   Ну и что же, ну и что же...
Мы ещё сыграем крупно,
свистанём, прости нас, Боже,
звезданём кнутом по крупу!..
   Эх, умчимся и взовьёмся
над расхристанной эпохой!
Упадём и разобьёмся,
то есть, миль пардон, подохнем...

1985

ПОСЛЕДНЕЕ ПРОСТИ

   И. Д.
   Прости мне, что я -- только я, только я и не боле,
что я выбегал, торопясь, на простуженный окрик недоли,
наступая на горло собственной детской любови,
и, поскуливая от боли, замирал на безродном просторе...
   Прости мне, Багира, и джунгли твои, и саванну,
где так истомилось ничейное сердце по воплю -- осанна! --
горит и стенает оно и парит безымянно,
но зато безоглядно горит и парит, но зато -- без обмана.
   Прости мне церквушки мои, и берёзки, и сосны,
дым любимой отчизны моей и родные погосты,
язык мой несносный -- и безголосый, и косный,
и сердце моё ледяное с повадками альбиноса...
   Прости мне, летучая, дряблую нашу эпоху,
безбожно распятую в зарослях чертополоха,
когда не до смеха, но было бы даже неплохо
потом всхохотнуть нам о том, что навеки подохло...
   Прости мне, прости мне проклятые наши черноты,
которые, право, обрыдли давно и до рвоты,
все наши суеты и сметы, и военные перевороты,
и -- почти наповал -- привередной судьбы апперкоты.
   Прости мне, чудесная, ради хотя бы Христа и Аллаха,
лохматые хохмы, химеры трескучего страха,
что свахой нам стать захотела певучая плаха,
а повитухой -- секира, пока задремавшая на полувзмахе...

12.06.1989

  
   * * *
   Неужто дождались? Теплынь
намеревается в гости,
чтоб жёлтую вытравить стынь,
погреть наши старые кости.
   Дедуся, что малый детуся,
сощурясь, на солнце глядит
и зиму, вздыхая, заносит
в затрёпанный свой кондуит:
   в нём выцветшие чернила
расплылись -- от слёз ли, от гроз...
Лиловая сила остыла,
быльём пропиталась насквозь.
   Попробуй теперь разбери,
что было, а что лишь приснилось:
папаха, узда, газыри,
галоп и могильная сырость...
   В былом -- непонятная муть,
а ныне -- приятная немощь...
Осталось -- рукою махнуть
и ждать -- отпущения с неба.
   Осталась последняя малость:
дождаться ликующих птиц,
понежить под солнышком старость,
усталость последних страниц.

1986

  
   * * *
   На счастье мне или на горе --
я пропадаю в чистом поле,
где высь просинена насквозь;
и в опростившемся просторе --
осиротевший клёкот воли
и даль, прозрачная до слёз.
   Я здесь никто, я здесь не узнан,
брожу по этой голой правде,
как неопознанный объект.
Я здесь не кто-нибудь, я узник...
Юдольной выси, вольным травам --
не нужен тесный интеллект.
   ...Так усмиряй свою гордыню,
смахни с лица ленивый прищур
и свой юродивый оскал!..
   ...Укоротив наполовину
чадящий норов, телом нищим
я к лёгким травам приникал...

1986

  

НА НОВЫЙ 1987 ГОД, или НА ПОРОГЕ 30-ЛЕТИЯ

   Александру Дыдымову
   Это, в общем-то, славная штука --
на своё житие не пенять,
принимать и улыбку и муку,
по наитью плутать и по звуку...
И однажды совсем заплутать;
   слышать там, за высоким забором,
день за днём затухающий пир, --
за укромными кронами бора,
за главами седого собора
окунаясь в нехоженый мир;
   научиться, стоптавши подмётки,
осторожно и взросло дышать,
ужасаться, дойдя до серёдки,
как бы гулкие звуки из глотки
ненароком не расплескать...
   Не беда, это время приспело
суесловье с себя соскребать,
отметать, что уже отболело...
Это, в общем-то, славное дело --
от себя самого не отстать.

31.12.1986

   * * *
   Поржавели медленные травы,
заметались по ветру листы,
обнажая ветви для потравы,
для расправы, Господи-прости...
   Но за лесом -- вольно и широко --
в полусне колышется простор,
и небес недремлющее око
простирает выветренный взор
   на земли недремлющее право:
всё принять и всё перенести...
Поржавели медленные травы,
заметались по ветру листы...
  
   * * *
   Сергею Гончаренко
   Ах ты, скользко на этом краю...
А за ним -- бездыханное поле,
а за ним -- распроклятая воля,
на которой я кум королю.
   Растрезвоню свою чепуху
и услышу пустячное эхо...
Очевидно, такая эпоха,
у которой мы все на слуху...
   У которой мы все на счету...
И не вырваться, не опроститься,
не проститься... Родимые лица
всё равно отразятся во льду.

25.12.1989

   С Ц Е П Л Е Н И Я
  
  
  
  
  
  
  
   КУДА ЖЕ, ДЕВОЧКИ?..
   Куда же, девочки, куда же,
к безумным байкерам прижавшись,
беспечно скорости отдавшись,
глаза в грядущее воздев?..
   Куда же, девочки, куда же...
Пьянит вас ветер километров,
летите вы, советы мэтров
с завидной лёгкостью презрев.
   Куда же, девочки, куда же --
на мотоциклах, вдаль зовущих
и без глушителей ревущих,
парите гордо, нараспев?
   Куда же, девочки, куда же...
без лишних комплексов вчерашних...
И платья флагами на башнях
задорно пляшут краковяк.
   Куда же, девочки, куда же...
И в волосах шаман пребудет,
всё пляшет, прыгает, колдует, --
не остановится никак.

1980

  
   МОМЕНТ
   Рыжее на белом
смотрится неплохо
собака рыжая
и первый снег
сравнительно устойчивый
вот девушка
иль женщина
а может и старуха
пригревшись
в пушистой шубе рыжей
в надвинутой на самые глаза
огромной шапке лисьей
как каравелла
мимо проплыла
но рыжая
какая-то прибитая дворняга
смотрится куда приятней
к тому ж на девственно
незатемнённом фоне
а Блок по выражению
одной его двоюродной сестры
был страстен
но эпически печален
а белизна внизу
значительно белее
чем сверху серость серая
как будто небо вниз переместилось
а рыжая собака
боится мне в глаза взглянуть
как будто я не верю
в целесообразность
её появленья на свет
   что же во всём этом
что Александр Александрович?..

1981

  
   ПРОЩАНИЕ С ТЕЛОМ
   Лежит в гробу. Опрятный. Прибранный.
Спокойный. Тихий. Молодой.
Весь как-то непонятно выпрямлен.
Ещё знакомый. Но -- другой.
   Он будто спит. Дотронься, кажется...
Ну вот же... руку протяни...
Но нет. Отсюда не дотянешься.
Не пробудить. Не пробудить.
   Тяжёлый бархат виснет складками.
Застыли мёртвые цветы.
В руках жены платок заплаканный.
В глазах -- бездонность пустоты...

1983

   * * *
   Шестого чувства крохотный придаток...
   О. Мандельштам
   В хвосте -- душа кошачья
(и это -- не кульбит):
наглядно и щемящее
шалит или грустит.
   Тончайшие отливы
пушистой глубины,
и в лунной перспективе --
отливы и приливы
душевной голизны.
   А мой -- рудиментарный -- хвостик
упрятался вовнутрь...
Сакраментальный мостик
смертельно изогну.
   И на изгибе гиблом,
от версий отлучась,
попробую в единственном
скольжении пропасть.
   Сведу себя в касанье,
в поэзию -- спланирую,
а горечный осадок
за-поэксплуатирую.
   За подвигом, за памятью,
за падалью, за пядью --
пята осклизла в заповедь:
не оступайся в праведность,
не отступись от правды.

1986

   ЧЕРВОТОЧИНА
   Червоточина, ох... кровоточина
трудовыми тросами -- вразлёт --
к одиночеству приторочена
и его на себе везёт.
   Одиночество -- это облако,
одураченное мечтой,
обещанье родного облика,
одичание и покой.
   Обращая в рубище плоть,
шелушится моя душа:
в ней седеет святейший синод,
хорохористо голоша.
   Черноочница, белой магией
облучила и обволокла:
сразу -- вспышкой и облаком магния
пригвоздила меня, дурака...
   И я, облучённый, линялый щенок,
скуля, втихомолку ращу бока,
а слинялая шерсть-шепоток
распыляется в облака.
   А душа моя -- тополь... И всё-таки
отшелушится, взметая пух,
освежится сквозными истоками...
В чёрном теле -- здоровый дух!

1986

  
   МИРОТВОРЧЕСТВО
   Миротворчество -- это смешение
многоцветья раздумий и рас,
в кронах влажное птиц голошение
и журчанье причудливых фраз;
   и стенание глаз -- водопадами
светоносно зияющих сил
продлевающих наши объятия,
прозревающих зелень и синь.
   Миротворчество -- это пророчество
клейких почек, студёные сны
растворяющих в зное отрочества
голубой византийской весны.
   Почки хохотом пыжатся лаковым --
сквозь рыдающий клёкот порой...
Но вскрываются клейкие маковки
новорожденной детворой.

1986

  

СЧАСТЛИВОЕ НЕВЕДЕНЬЕ

   Каждый день, -- будто ставни, глаза отворив ото сна, --
я сначала живу, я сначала гляжу -- незнакомо...
Тишину недомолвок стеклянных теснит пустота.
И лежу я, неловкий, в бессмыслицу жизни закован.
   Всякий день -- это миг, это век -- от утра до утра,
это мука рожденья бескрайней мистерии быта:
всякий день меня душит его гробовая игра...
Но срываю с груди я холодную глыбу гранита!
   Я встаю обновлённый, с надеждой гляжу на восход
и пытаюсь расправить мгновенье -- от бездны до бездны...
Каждый выдох и вдох -- это крылья весёлых высот,
каждый день -- это то, что ещё никому не известно.

1986

  
   СЛЕД НА ПЕСКЕ
   Соль не в том, что ты слаб или дюж,
что оставишь следок или след...
Жизнь -- легчайшее сонмище душ,
испаряться которым не след.
   Бестелесно порхая вокруг
облачками забывчивых грёз,
наши души являют испуг
перед скопищем грузных угроз.
   Наши души -- как ниши пустот,
в кои мы не вложили себя...
Так тоскует о жизни песок,
где легла Робинзона стопа.
   Так в истоме ласкает волна
тот же берег и те же следы,
размывая до самого дна
выразительный жест пустоты.

10.02.1987

  
   ПИГМАЛИОН
   Пигмалион слагает Галатею.
Потрескались натруженные своды...
И мухами засижена идея
ничем не ограниченной свободы.
   На берегу оставленным скелетом
молчит увещевательно галера...
Посмертной маской небосвода слепок
проступит над гекзаметром Гомера.
   Слепое море гиблую истому
упрячет предварительно поглубже,
чтобы гранитной глыбе волнолома
казаться обескровленною лужей.
   ...Замрёт у парапета Квазимодо,
не в силах -- ни понять, ни утопиться...
А за спиной -- испетая свобода
прошелестит общипанною птицей.

6.06.1987

  

ДЕРЕВЬЯ РАННЕЮ ВЕСНОЙ

   Мужик в подворотне хлестал простоквашу,
и взор его был одиозен и страшен.
   А улица хлюпала худо ли бедно:
снежок распоследний испёкся намедни;
   под небом рассветным, под небом недужным
шагала надменно чувиха по лужам;
   с тоскою в очах пробегала собака, --
всё было обычно, привычно... Однако
   чернели деревья, и так бесприютно,
как будто они одичали, как будто
   они вдруг заветное слово забыли,
и если могли бы, они бы завыли...
   Но что же поделать? И молча глядели
они на забытые богом панели,
   на этих случайных и сонных прохожих,
на ту же собачью тоску, предположим,
   на ту же чувиху с походкою пылкой,
на тучного мужа с молочной бутылкой...
   Какие прозренья, какие боренья
в немой высоте вспоминали деревья?..

4.03.1988

  
   * * *
   Кривизна пространства, вспученная --
исподволь, вразрез, наперекор,
острые коленца выкаблучивая,
испускает дух через прокол.
   И уже не шариком -- понуренной
тряпочкой резиновой, смешной
не отшутится, попавши в быт прокуренный,
обмишулится, упавши в зев земной.
   Но летучий дух, освобождением
в чудные подробности влеком,
обернётся будущим скольжением,
очертив лекальный окоём.
   И замрёт в испуге нелегально,
чуя свой летальный приговор,
затаится в небе дух опальный --
исподволь, вразрез, наперекор.

6.07.1988

  
   РЕКА ВРЕМЁН
   Глаза, повязанные зноем,
белёсым прищуром сквозят:
сквозь них летит, искря бронёю,
суровых пращуров отряд.
   А за спиною -- пепелище...
А враг -- уже невдалеке...
Над головой кружит и свищет
праща в нацеленной руке...
   Но вдруг заминка -- среди поля
река! -- возникла -- холодна...
Среди широкого раздолья
скользит вольготная ладья.
   В ладье под парусом -- тревожно
болящий отрок задремал...
Над ним склонялась Матерь Божья,
смиряя бешеный дурман.
   Застыли всадники в досаде...
Вот тут и вклинились века
с исподней жалобой: осанна,
спаси, великая река!
   Омой вечернею прохладой,
когда стрела уже в руке
и тетива, дурила, рада
с рукою быть накоротке.
   ...Но еженощно, ежедневно
Мария тайну стерегла,
пока задорно и напевно
на волю пущена стрела:
   она скользит, не зная страха,
тревожа дремлющую кровь,
взрезая дряхлую рубаху --
покров стреноженных веков.

9.07.1988

  
   НОЧНАЯ БАБОЧКА
   Бабочка, дура, хорошая дура,
льнёт бархатисто к неловкой руке,
которая тяжко, забыто и хмуро
висит почему-то на мне -- дураке.
   Бабочка эта владеет великой наукой, --
по руке истерично-просяще скользя,
отстранять от меня эту голую руку,
хотя до конца отстранить и нельзя...
   Замерло сердце в космическом хлеве,
выдохлась в жилах поганая кровь,
клятое слово толкует о хлебе:
новые жертвы, дружище, готовь...
   Бабочка, траурница, дура,
что ж ты так нежно со мною, за что?..
Нежность... Ведь я же её не придумал?!
Право же, это как будто смешно...
   Чёрная бабочка, милая, что же,
что же ты мечешься около глаз,
чем приманила тебя моя рожа
в этот полуночный час?..
   Может, ты сядешь ко мне на макушку,
и, чтобы нам не скучать,
плюнем на всё и, как две побирушки,
уйдём бродяжничать и молчать...

14.07.1988

  
   НЕЗНАКОМАЯ ТРОПИНКА
   А. Г. Битову
   Тропинка уходит -- в просторы и веси,
в холмы и в укромно дремучие травы...
Спокойно и мудро она куролесит,
и, как ни проси, не протянется прямо.
   Но это не значит, что в поле не воин,
что он подневолен тропою и роком...
Легка и правдива неспешная воля.
Тиха и несуетна будет дорога.
   ...Ну что из того, что погибельно блудит
мой взор по земле, как последнему средству...
А даль по-над облаком будет и будет --
ей некуда деться и незачем деться ...

16.05.1988

  
   * * *
   И. Д.
   О деревьях, о могилах, о стволах,
в мерном колыханьи веток полусонных
размышляющих о тайных голосах
над могилами детишек нерождённых.
   О каморках, о грядущих небесах,
теснотищей несуразного разлада
погребающих в строительных лесах
тишину и воздух голоса и взгляда.
   О беседах, о словах, что невпопад,
о касаньях, о пареньях, о бореньях
тесноты и воли, доли, и опять --
о деревьях, о могилах, о деревьях...

30.11.1988

  
   * * *
   С. Юрскому
   ...безвременье -- что ж это деется? --
расквасило в слякоть и слизь
столетий сухую поленницу...
Напрасно просить: отелись!
   явись не разлаписто рваное,
тугим разродися ядром
упруго живое и рдяное,
отринув утробы укром,
   повозку с тряпьём опрокинувши,
какую, шагая в народ,
грамм триста в себя опрокинувши,
старьёвщик немой стережёт...
   На фоне велений и веяний,
на фоне верховных реформ
он шаркает не ко времени,
вдыхая речей хлороформ;
   до одури, до отупения,
о тонком бельишке скорбя,
он нитку рябого безвременья
уныло сучит из тряпья.

18.02.1989

   * * *
   И. Д.
   Я устал без тебя, как лошадь,
я устал волочить свои тяжкие брёвна...
Как в чулане забытой людями калоше,
мне сдыхать надоело в пыли поголовной...
   Но знаешь, моя хорошая,
в чулане я жить не намерен...
Я устал без тебя, как лошадь,
как мерин -- по крайней мере.
   Сплошь и рядом меня настигают химеры,
ведь я устал без тебя, ей-богу,
как лошадь или, во всяком случае, мерин --
в калошах на босу ногу.
   Машут ли кулаками опосля драки?..
Но не было драки, была суета.
Неспроста мы скулим и чумеем во мраке,
ох, неспроста...
   Мой чуланчик богат паутиной роскошной,
под потолком же -- крохотное окошко...
Я устал по тебе, как лошадь.
Впрочем, все мы немножко...

29.05.1989

   * * *
   На столе -- сигаретная пачка,
а рядом с нею -- коробка спичек,
а рядом с ними -- Иосиф Бродский,
впервые изданный в стране Советов.
   А возле них на табуретке
сидит пишущий эти словечки,
что курит, пуская колечки,
и краем глаза Полнолуние за окном узревает...
  
  
   * * *
   Если гора не идёт к Магомету,
Магомет закуривает сигарету
и до рассвета, глотая дымок,
долго и нудно глядит в потолок.
   Ночь просидит... А наутро, понуро
пробормотавши последние суры,
выдохнет он, закрывая Коран:
вот наконец и окончен роман.
  
  
   СВЕРЧОК
   Осень -- предвестием долгой болезни, --
знай, выдавала дожди на-гора...
Старый сверчок затаился в подъезде
и свиристел до утра.
   Знай, выпиликивал под сурдинку
и выволакивал из щелей --
мышью труху, бабьих лет паутинку,
песню безумных полей.

19.01.1990

  
   СЫРЫЕ ДРОВА
   Коптит, задыхаясь, печурка,
и сумерки тлеют едва:
в заброшенной, стылой каморке
совсем отсырели дрова.
   Казалось, в разгуле трескучем
безумные тени сгорят...
Хоть спичек потрачена куча,
но, видимо, зря.
   Подпольные шорохи мыши
внимательно слушал жилец...
Да-да, ничего не попишешь, --
дрова отсырели вконец.
   Вдали свиристели метели
и пели о царстве тепла...
В каморке дрова отсырели,
такие дела...

17.02.1988

  
   ЮБИЛЕЙ
   Сергею Гончаренко
   Он праздновал в тиши, зашторенной и строгой,
свой -- одному ему известный -- юбилей.
Курилась к потолку тягучая истома,
и не предвиделось уже ни вздоха, ни людей.
   Он думал ни о чём: о шорохе и скрипе,
о шёпоте, о пухе тополей...
И в ясной пустоте сошедшего наитья
он замышлял уже нашествие теней.
   Он праздновал, искал воспоминанье,
полузабытый шелест бывших вечеров,
и смутную улыбку, и касанье
прохладных рук, невысказанных слов...

1986

  
   ПОБУДКА
   Расхумарка на рассвете
с разлохмаченной башкой,
с беспросветной сигаретой
в обескровленных губах.
   В тусклом свете из окошка
старый чайник приуныл,
но пригревшийся немножко,
словно кошка, заурчал.
   Недосказанная тяжесть
полуяви-полусна,
смычка, жалоба и тяжба
тесноты и пустоты.
   Чаю надобно -- покрепче,
почерней, погорячей:
это ведь ещё не вечер,
это утро, чёрт возьми!
   Утром надо улыбаться,
разминаться, утверждать
благолепие баланса
между миром и нутром.
   Утром надо потихоньку-
помаленьку выползать
из своей скорлупки тонкой,
где дремать бы и дремать!

1.03.1988

  
   * * *
   Это долгое, дальнее, дивное, бледное небо как будто
за кадром, как будто на старой и слишком потресканной, ах,
картинке, плотно зашторенной папиросной бумагою мутной,
матовой, легонько и сладко похрустывающей: крях-крах,
   ежели слегка приподнять осторожно и трепеща, потому что боясь
покорябать заржавело-заусенчатым своим взором
эту томно и матово, ласково липкую связь,
реликтово-блёклую негу чужого простора...
   Эта жалкая, жутко реальная, жалобно жёлтая нежить,
в никуда распростёртая в сиротливом своём неглиже,
никому не нужна (это правда), её бы лелеять и нежить,
распластавшись всем телом в безыскусном её чертеже.
   Это недомогание -- тусклого света потеха, -- бликуя,
он пробегает судорожно по ночной комнате от заоконного грузовика,
но скоро стихает за поворотом, вовсе не скучая по потолку и
по тьме, убиенной под прямоугольником этого потолка.

7.12.1989

  
   * * *
   ... Но вдруг перегорело электричество...
И тьмы полузабытое язычество
растратило предметы и старательно
все щелочки в душе законопатило;
   и приютило тело, и приветило
припрятанные памятью поветрия...
А тесноту хворобы и неверия
потискало тихонько и -- развеяло...
   Без имени, без роду и без племени,
родная тень затеплится на темени,
ночная темь в моё плечо потычется,
пока не загорится электричество...

21.11.1989

  
   * * *
   Заскорузлые камни крепчали:
в эти стены когтями вцепясь,
напоследок -- чумными ночами
к небесам выходили на связь.
   И тянули тягучую повесть,
полуночную песню пустот...
Затевалась курчавая помесь
очертаний, плесканий... Так вот,
   всколыхнётся во мне вхолостую
золотая моя дребедень...
Я слюнявую свечку задую,
и задохнется хлипкая тень.
   И тогда из небес напоследок
поглядит молодая луна,
выявляя замедленный слепок,
бледный снимок ночного окна.
   В серебре заоконных мельканий
небеса не спасут, и на суд
серых стен застарелые камни
к моему изголовью сойдут.

23.02.1990

  
   Е Д И Н С Т В О Р И Т М А
  
  
  
  
   * * *
   В прошлогодней, пожухлой траве,
отрешённой от прошлого снега,
я увидел -- с трухой наравне --
нагловатую зелень побегов.
   Образ вечного кровосмешенья,
он меня пополам раскроил:
на ликующий клич пробужденья
и дыханье остылых могил...

25.03.1986

  
   * * *
   Трагично блаженство соития,
трагично, -- гляди, не гляди...
С ветвей, замыкая событие,
налитые виснут плоды...
   Звучит во мне Реквием Моцарта,
когда -- в предвесеннюю голь --
предчувствую гроздья роскошества,
пыхтенье упившихся воль...

26.03.1986

  
   * * *
   В парящем дурмане тумана
люблю -- из отбеленных снов --
явление рослых громадин
ветвистых древесных стволов...
   Потеряны ориентиры...
Но в отрешении есть --
усталость ампирного мира,
вольготная волглая взвесь.

27.03.1986

  
  
   СУБМАРИНА
   Огорошит усмешкой степенность орлиная...
Устыдясь, отмелькает рябая зыбь...
И оголодавшая субмарина,
бледнея, пригубит немую глубь.
   Искушенье щекотное необоримо...
Преодолима ли глыба глубин?..
Суеверная, скверная, гиблая субмарина
снова -- в пустые глазницы глядит...

27.03.1986

   ПТИЦЕЛОВ
   Александру Дыдымову
   Коли приметишь сцепления -- тминные, мятные, тонкие,
тайные, колкие, чуткие -- в шорохе замерших крыл;
коли с лихвой тебе хватит от жизни и крохотной толики, --
значит ты самое детское чудо в себе сохранил.
   О, не гляди свысока! -- в трепетанье бутонов и атомов,
в беспозвоночной печали кристаллики радости есть.
О, притуши, затаи дрожь души освещением матовым, --
и тогда, птицелов, расправляй перепончатокрылую сеть.

29.03.1986

   БУЛЫЖНИК
   Лежал булыжник в чистом поле.
Неподражаемо тяжёл.
Самим собою подневолен.
Непререкаем. Нем. И гол.
   Над ним вершился колкий космос --
стращал огнём, грозил золой...
А он застыл больным вопросом --
себе и космосу назло.

6.06.1986

   РЕКА
   В безветренности зноя
река, про зыбь забыв,
вольготной влагой стонет
о волнах грозовых.
   В томлении глубинном
тухлеющих оков
глотает -- всклень -- былины
плывущих облаков...

12.06.1986

   ЕДИНСТВО РИТМА
   Едины суть -- мерцанье электрона,
пульсации лукавых подоплёк,
приобретенье, равное урону,
хвала, переходящая в упрёк...
   В качании чумном неразделимы --
землица кособокая моя,
и пучеглазый хохот кобылиный,
и звездолобый окрик бытия...

18.06.1986

   ПОСТИЖЕНЬЕ
   Постиженью света -- нету утоленья:
кажется, вот-вот сведёт с ума
напряжение -- в тисках закабаленья, --
сапогами по вискам просеменя.
   Поседевший мозг мытарится веками,
заключая своеволье дикаря
то ли -- незаметной трещинкою в камне,
то ли -- егозливым тельцем комара...

20.06.1986

  
   НОЧНАЯ БАБОЧКА-2
   Ах ты, бедная дурёха,
что ж ты мечешься, кружа?..
От слепящей нас эпохи
никуда не убежать.
   Еженощною старушкой
бьётся жилка на виске...
И горит над нами груша,
и висит на волоске...

25.06.1986

  
   СЦЕПЛЕНИЯ
   ... Не тверди мне о таинстве дивных миров,
не трезвонь о дурмане зелёных созвездий,
не транжирь понапрасну издёрганных слов,
не тревожь без нужды этот воздух болезный.
   Он и так уж забыл, измочаленный рвотой,
чьим дыханьем свободным -- одухотворён...
Изначально -- сцепления бесповоротны.
Это, может, жестоко... Но это -- закон.

26.06.1986

   МАГИЯ
   Обнажённый по пояс, в дремотной траве
я лежал неподвижно под солнечным пеклом,
краем глаза глядел, как ползёт муравей
по груди -- перебежками -- в радужном спектре.
   ... копошились букашки... столетия шли...
И в густом равновесии тучного лета
надо мною, как пули, носились шмели...
И орлы воспаряли -- над белым скелетом...

5.07.1986

   * * *
   В тишине ночной, моих
чуть касаясь перепонок,
вдалеке кричал ребёнок
об умерших и живых.
   Вековая пелена
их укрыла, а над ними
проплывала в млечном дыме
волоокая луна...

19.08.1988

   * * *
   Безысходностью могилы,
искушению подстать,
истязало и томило
счастье быть и горевать,
   примитивным править метром
русло воли и труда...
Уповать на вскрик предсмертный,
раскрывающий врата.

19.08.1988

  
   * * *
   Меня пинкертоны пытали построчно,
но я затерялся, тщедушный, за словом
лицом внеурочным и сыном побочным
фортуны и века. Державная злоба
меня заглотила, но толку не вышло:
я выжил по случаю несваренья...
   С тех пор меня дохлой истории дышло
пристёгивает к каждому стихотворенью.

2.09.1988

   * * *
   Бережёного Бог бережёт...
Но мы Бога нигде не видали...
Такова наша доля, дружок,
таковы наши смутные дали.
   Нам немного бы воли поболе...
Но мешает старинный зарок...
Таковы наши долгие боли,
таковы наши будни, дружок.

3.09.1988

   БЫЛО...
   Светлой памяти
Анны Александровны Барковой
   ... Безутешным рыданьем ребёнка --
даже им -- эту сушь не залить...
Окружавшие нас подонки
обожали кровавую сыть.
   Нашей нежности незабудки --
все распроданы за медяки...
Наших душ пожирали -- ублюдки --
дымящиеся куски...

7.09.1988

   СОЛОВЕЙ
   Отцу
   Мы задумчивы -- не иначе, --
но природа не хмурит бровей:
эка невидаль! -- возле дачи
заливается соловей.
   ... За всеобщие непорядки
мы ещё не виним себя...
Но уже, разогнувшись над грядкой,
долго слушаем соловья.

7.09.1988

   * * *
   Я по-детски мечтал о собрате.
В тесноте гомонящих дворов
я смеялся, обиды растратив,
и слонялся меж уличных псов.
   В их глаза -- стародавнее счастье! --
я смотрел, как в раскрытый сезам...
День клонился... И я доверялся
этим -- самым последним -- глазам.

17.07.1987

  
   * * *
   Наши бренные кости, наше бренное мясо...
В черноте мирозданья блуждают они:
в виде некой -- довольно критической -- массы
пробывают свои заполошные дни.
   Наши руки и ноги, и морды с глазами,
наши охи и ахи, и наши мозги
в черноте мирозданья проходят низами --
по разряду взбрыкивающей мелюзги.

3.12.1988

   * * *
   ... но нет меня среди кропаний ваших...
Я только тень из глинистых глубин.
Я только сполох душ позавчерашних
и душный дым линяющих долин.
   Я только вздох разбитого полена,
разъятый стон распятых языков,
мышиный шорох пламени и плена
полуистлевших знаков и оков.

12.04.1989

   * * *
   И. Д.
   Любимое -- обычно -- величаво,
любимое -- обычно -- далеко, --
чтобы душа, скучая, одичала
и долетала аж до облаков;
   чтобы, объяв просторною печалью
любой, случайно встреченный, пейзаж, --
говела и прощальными ночами
весь небосвод раскачивала аж.

28.02.1989

   РЕЛЬСЫ
   Долго ль мне гулять на свете...
   На своя возвертаясь круги,
рельсы мне своротили мозги,
пробуравили ржавый засов
позабытых до времени слов...
   Рельсы, рельсы... Три ночи, три дня
миновало, и рельсы меня
застучали -- былым голосам:
голосам,говорю, -- небесам...

9.07.1989

   ТАЙНОПИСЬ
   В. Н. Богданову
   Территории, земли, пространства:
то Рязань, то Москва, то Моздок...
Постоянства и непостоянства
застолбили судьбу между строк:
   и чудила она, и чадила,
проявляя сквозь годы и сны
симпатические чернила
зашифрованной глубины.

3.03.1989

  
   ДОРОЖНЫЙ РОМАН
   Поедем... Дорожною жалобой
нам сердце опять просквозит...
Но сколько оно ни дрожало бы, --
транзит, повторяем, транзит...
   Поглядываем сквозь матовый,
устало-дремотный экран
и кроем беззвучными матами
случайный дорожный роман...

1.07.1989

   ЛЕТА
   Блажные запахи дороги,
смешные козни ветерка...
Домов пороги, рек пороги
смешала зоркая рука.
   Россия, Лета... Буераки
преодолевши, имярек
припомнит реки и бараки,
и привокзальный чебурек.

8.07.1989

  
   * * *
   В толкучке -- месиво из мяса:
младенцы, бабы, мужики...
На свет бесформенною массой
вываливаются языки...
   О Лорелея!.. Смрад и смута,
и сатанинские смешки...
И всхлипы скрежета слышны
над измочаленной минутой.

8.07.1989

  
   РУССКОЕ "АВОСЬ"

"... "авось"
России ось
Крутит, вертит,
А кучер спит"

П. А. Вяземский

   Ежели уж не перевелось
это наше русское "авось",
мы, небось, уж как-нибудь транзитом
просквозим над бытом-паразитом.
   Поживём, пока не грянет гром
поделом -- от Бога до порога...
Коли живы будем -- не помрём,
а помрём -- туда нам и дорога.

12.07.1989

  
   * * *
   Чемоданное настроение...
В никуда, говорю, в никуда
оступаются давние трения...
   Отпускается борода,
приживается новое зрение,
покупается новый пиджак...
И старинные заверения
не волнуют уже никак.

11.07.1989

  
   ДОЛГОЖДАННАЯ РАЗЛУКА
   Мы едем, едем, едем
В далёкие края...
   Ну вот, я скоро еду...
Разлука -- хороша,
когда она победу
сулит исподтишка,
   когда она свободу
и новые глаза...
Когда, не зная броду,
плюёшь на тормоза!..

22.07.1989

  
   * * *
   Потей и пой, кляня жару и веси,
убожество старушек и блядей:
безвременье дорожное подвесит
за шкирку -- над плутанием путей...
   Покуривая около сортира,
подглядывай смирение полей...
В купейном панибратстве бригадира
пей и закусывай, закусывай и пей.

15.08.1989

  
   * * *
   Нету мне ни курлыка, ни клика
из осенней осиновой мглы...
Не вяжу я ни лыка, ни лика --
обживаю чужие углы.
   Отживаю в духмане мазута
чьи-то чёрные очи, -- пока
веселится дорожная смута
и висят над башкой облака.

15.08.1989

ОГЛАВЛЕНИЕ

"СТИХИ ВСЕГДА -- ПРОМЕЖДУ ПРОЧИМ..."

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"