Элль Надя : другие произведения.

Садово

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Садово - небольшое украинское село на берегу моря, в которое попадает главная героиня рассказов. Здесь она сталкивается с чередой необъяснимых происшествий, но, кажется, коренные жители не замечают этого. "Приплаканные" покойники, двойники, ведьмы и странные призраки... Прошлое наслаивается на настоящее так, словно в этом селе не существует времени и пространства. Даже смерть здесь бывает не навсегда. И существует ли Садово вообще? Леденящий ужас "той стороны" оживает, заполняет собой каждую клеточку твоей жизни. Он заставляет усомниться в том, а жив ли ты вообще, или попал в петлю собственного безумия, не в силах найти выхода в реальный мир. Рассказы основаны на реальных событиях!
  Ведьма
  
  В Садово умерла бабка Параска. Умерла она в возрасте почти столетнем, в местной больнице, но совсем не так, как умирают обычные люди. Дело в том, что еще при жизни садовчане считали бабку Параску ведьмой и потому всегда грешили на нее, если в деревне не было дождей, нападала чумка на домашних животных или переставали доиться коровы. Во всех этих бедствиях всегда винили Параску, что проживала где-то на Кайбашах, небольшом хуторе из трех улиц, который еще считался территорией Садово, но тем не менее, был отделен от села не очень широким полем. Параска считалась мрачной и нелюдимой особой. Ее старались избегать. Даже тогда, когда она два раза в неделю объявлялась в местном магазине, чтобы купить буханку хлеба, с ней едва здоровались, и никто никогда не заводил обычных житейских разговоров о детях, о внуках, о здоровье. Ее начали сторониться в селе еще лет тридцать назад. И с этим была связана одна история, которая фактически не имеет никакого отношения к случаю, который я хочу сейчас рассказать, но она все равно кажется мне занятной. К тому же эта история полностью объясняет природу отчуждения садовчан по отношению к бабке Параске.
  Дело было, как я уже говорила, лет тридцать назад. Бабка Параска пошла как-то в гости к дочери, что проживала в соседнем селе Памятном. Расстояние между этими селами - километр, не более. Так что, посидев у дочери и понянчившись с внуками, Параска смело нагостилась почти до самых сумерек. Идти-то недалеко, минут двадцать, если неспешным шагом. Когда начало смеркаться, бабка засобиралась домой, надеясь еще засветло попасть в село. До дороги ее проводила дочка, а там уж Параска поковыляла одна. Шла она, шла, как тут догоняют ее два парня в праздничных костюмах. Видать, на гулянье какое торопятся. Бабка приветливо им заулыбалась, а они, веселые такие, подхватили ее под руки с двух сторон и принялись уговаривать с ними на гулянье-то идти. Параска подивилась приглашению, отказываться начала. Мол, старая уже, пущай молодые пляшут. А парни ей в ответ: ну, что ты, бабка! Вся деревня гуляет. И твоего возраста люди будут. Не боись, и наговоришься и наешься всласть. И так они бедную бабу уболтали, что та возьми, да и согласись.
  Пришли они, а там гулянье в самом разгаре. Люди поют, пляшут, лампы керосиновые горят, столы накрыты. Народ, как и говорили хлопцы, и старый, и молодой. Все веселятся, но никто не ест. Вроде, ждут кого. Как завидели люди те Параску, так и давай ее уговаривать да за стол звать. Каждый норовит бабку рядом с собой посадить. Кто вареников ей в тарелку из миски насыпал, кто самогоночки в рюмку налил. Все честь честью. Взяла Параска рюмку в левую руку, а правой на себя крест кладет. "Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа!" Мол, пошли, Господи, благодать свою этому дому и хозяевам добрым, пищу тоже благослови, не забудь. И все в таком духе. Так не успела Параска ту молитву до конца произнести, как ударил гром, молния сверкнула прямо около нее. Вокруг потемнело так, что страх одолел бабку неимоверный. Сидит она, шелохнуться боится. Сколько времени так просидела, не помнит, но когда светать стало, разглядела Параска: сидит она на кочке, на высоком пне, в руках у нее еловая шишка, рядами лежат голые косточки животных, дохлые лягушки да коровьи кизяки. А вокруг кочки вода глубокая - никак не перейти, да и куда идти-то? Везде болото одно. "Видать, на Сажалку попала", - думалось Параске. И принялась она молитвы читать. Все, какие знала, да Бога просить, чтоб вывел ее. Чует, собака где-то забрехала. Вот она и пошла на звук. Шла по пояс в воде, но вышла из болот. А как вышла, так и домой припустила. И впрямь, на Сажалке она оказалась, что в одиннадцати километрах от Садово. Раньше там казаки соль добывали. Мертвые места, гиблые. Многие там уж тонули. Да так, что и не находил никто тел. Потом Параска хворала долго, но выжила. И жила еще тридцать лет. Да в тот год, у нее все родные, какие были, померли. Дочка с внуками угарным газом задохнулись, пока спали, зять на машине разбился, младший сын в чужом краю сгинул. Говорить по всему селу стали, что черти, которые Параску водили, заместо ее жизни забрали другие, как и договорились с самой бабкой.
  Вот с тех самых пор ведьмой ее и стали считать. Потому, когда Параска начала умирать в больнице, все село принялось гадать: как она сподобится. Мол, коли помрет, как все, значит, зря грешили на бабку, а вот если нет, то и хоронить ее, как ведьму будут: задом наперед в гроб положат да за оградой кладбищенской зароют. Все сомнения и разговоры прервала медсестра, тяжелая грузная тетка, проработавшая в Садовской участковой больнице лет сорок, не меньше, которую все в деревне называли просто по отчеству - Спиридоновна.
  Спиридоновна спустилась с больничного порога и присела на лавочку под каштаном, рядом с шушукающимися бабами. Я тоже сидела на этой лавочке, держась рукой за левую щеку. Уж не знаю, какую защиту от кариеса создает "Орбит", но пломбы из зубов он выжевывает отменно. Таким образом, я явилась непосредственной свидетельницей рассказа старой медсестры.
  - Померла?
  - Померла, бабоньки, - устало ответила Спиридоновна.
  - Ну, и как?
  - Да, долго Господь забирать не хотел, - Спиридоновна выдержала эффектную паузу, как великая Джулия Ламберт, и продолжила. - Лежит. Уж ни говорить, ни слышать не может. Тело не слушается, а все живет. Лежала так она, почитай, цельную ночь.
  - И не помирала? - любопытные бабы смотрели на медсестру во все глаза, боясь пропустить хоть слово. Мне показалось, что они и дышать-то перестали.
  - Пока в потолке дырку не проковыряли, так и жила. Иванович ругаться будет. Опять ему потолок латать. Вот, в прошлом годе, как дожди были, так потолок и обвалился, крыша-то в больнице течет. Еле замазали, а тут опять... - пустилась перечислять хозяйственные нужды Спиридоновна, но ее уже никто не слушал.
  У всех на устах теперь вертелось лишь одно - дырку-таки в потолке сделали. А всем известно, что душа ведьмы не может отправиться в мир иной, пока ей в потолке путь не откроют.
  - Так она сразу умерла? - допытывались бабы.
  - Вот как дыру-то сделали, так, почитай, и сразу же...
  - В ту же секунду?
  - Да вот те крест, - обиделась медсестра оттого, что ей не доверяют, осеняя себя крестным знамением. - А ты тут, что? - обратилась она внезапно ко мне. - Чего сидишь, уши развесила?
  - Я?
  - Ну, не я же! - рассердилась Спиридоновна еще сильнее.
  - Я к стоматологу, - проблеяла я. - "Кетанов" закончился...
  - Иди домой, положи на зуб кусок сала с чесноком. Васильевна сегодня принимать не будет. В город она уехала, молоко и творог продать надо! - с этими словами, Спиридоновна бесцеремонно подняла меня со скамейки и грозно скомандовала. - Шагом марш домой! Навязалась на мою голову!
  Я пожала плечами и побрела домой, размышляя о том, что если бы Спиридоновна была уборщицей, то она бы умудрилась покомандовать еще и этими бабами-сплетницами под каштаном. Ведь всем известно, уборщицы у нас всегда - самые большие начальники. Еще анекдот на эту тему есть: заходит как-то в Центр Управления полетов человек и спрашивает: "Полет проходит нормально? Нормально! Космонавты чувствуют себя хорошо? Хорошо! Связь с Землей не прерывалась? Нет? Тогда поднимите ноги, я протру..." Еще я никак не могу взять в толк, отчего это я всегда так теряюсь, когда слышу повелительные интонации? Чего, спрашивается, я эту Спиридоновну слушаюсь? Ведь в деревне есть еще один стоматолог - Лидия Сергеевна, милейшая женщина, которая всегда жутко расстраивается, если видит чьи-то слезы. Слезы, правда, у нее на приеме - вещь самая обычная, так как сверлить зубы безболезненно она так и не научилась. Значит, если Васильевна, то есть Людмила Васильевна, уехала на базар, значит, ее заменяет Лидия Сергеевна. Пломбировать зуб у нее я бы, конечно, не решилась, но стоило остаться просто из принципа, чтоб не слушаться какую-то там Спиридоновну. Зашла бы в кабинет, хоть зубы отбелила бы, что ли? Но хорошая мысля, она, как известно, только опосля приходит...
  Дома я прополоскала рот содой, выпила анальгин и просидела весь день за компьютером, играя в очередную "бродилку".
  На следующий день хоронили бабку Параску. Приехали какие-то ее дальние родичи из Одессы, они и раскошеливались. Похороны были скромными. Никто из садовчан не шел за гробом на кладбище. Многие ограничились лишь тем, что вышли за ворота собственных домов и постояли на дороге, провожая глазами скромный кортеж. Отец Сергий отслужил панихиду, чем вызвал неодобрение многих сельчан, но ворчать вслух никто не рискнул. Отец Сергий пользовался в Садово определенным авторитетом. Как ее хоронили, я тоже не знаю. Но предполагаю, что священник вряд ли бы допустил какое бы-то ни было надругательство над телом умершей женщины. На том и закончилось бы, да дальние родичи покойной решили выставить ее дом на торги. Цену назначили смешную - всего триста долларов. Посему скромный домик старушки быстро купила молодая чета Васильевых, перебравшихся в Садово из райцентра. Купили прямо со всей мебелью, что находилась в доме, с кухонной утварью и стареньким черно-белым телевизором "Рекорд". Зина Васильева и Артем Васильев споро сделали ремонт, скромный, без претензий. Побелили стены, выкрасили полы и окна. А затем позвали своих знакомых на новоселье. Поскольку сами они были молоды, то и пригласили, соответственно, только своих ровесников, в числе которых была и я. Молодые люди, как известно, менее суеверны, чем пожилые, потому лично я пришла в гости, не имея никакой задней мысли по поводу того, что за человек жил в этом доме до Васильевых и каким "нехорошим" он слывет в деревне. Думаю, что и все остальные гости не сильно забивали себе головы всякими суевериями.
  Мы веселились, поздравляли молодых с переездом, делали комплименты хозяйке, нахваливая угощение. В общем, никто из нас и не заметил, как наступила глубокая ночь. В деревне обычно ложатся спать рано, часов в десять, а мы загулялись далеко за полночь. Вот что значит молодость беззаботная. Сидели за столом, произносили тосты. Напротив стола висело старое зеркало, в которое периодически заглядывала Зина, чтобы поправить прическу. Так вот. Когда она в очередной раз посмотрелась в зеркало, то покрылась мертвенной бледностью. Ее лицо посерело так, что все мы невольно покосились в сторону висящего над столом зеркала. Я не знаю, что видели в зеркале все остальные. Думаю, то же, что и я. Это было похоже на массовую галлюцинацию. Я увидела совершенно четко, как в левом уголке зеркала появилась человеческая фигура. Вначале она была расплывчатой, еле различимой, но потом стала проступать все ясней и ясней. Приблизившись к середине зеркала, фигура обрела совсем уж четкие контуры и даже увеличилась в изображении. Теперь уж, вне всякого сомнения, в ней можно было распознать человека - женщину. То была бабка Параска. Ее руки безжизненно свисали по бокам, в правой она сжимала топор. Зазеркальная Параска, казалось, не замечала никого из гостей, ее глаза хищно сверкали, вперившись в хозяев дома. Она переводила свой взгляд с находящейся в полуобморочном состоянии Зины на онемевшего Артема. И наоборот. Затем бабка Параска, миновав середину зеркала, вновь уменьшилась в размерах и начала исчезать за рамой. Когда же в глубине зеркала пропали последние черты Параски, раздался глухой треск - зеркало раскололось ровно посередине.
  Зина мгновенно упала в обморок, остальные же еще какое-то время сидели молча, не в силах вымолвить и слова. Сомнений не было. Мы все видели то, что видели. Когда я немного пришла в себя от шока, то выскользнула за дверь и припустила домой, что есть мочи. Уснуть в ту ночь я так и не смогла и потом еще много-много ночей засыпала лишь с включенным ночником. Пожалуй, такого страха я еще не переживала никогда в жизни. Потом, когда на следующий день мы делились впечатлениями от произошедшего, многие признались, что, придя домой, обнаружили треснувшие посередине зеркала. Гадали, что бы это значило. Зеркала треснули у Татьяны Совы, у Кольки Щербины, у Ефима Тарана, и, конечно же, у самих Васильевых.
  Спустя три дня после этого внезапно умерла Татьяна. Потеряла сознание в ванной и утонула. Через девять дней Коля и Ефим поехали в город, но их машина перевернулась, и они погибли на месте. А через сорок дней в доме бабки Параски нашли зарубленных топором Зину и Артема. Убийцу найти не удалось. Участковый говорил, что даже никаких отпечатков пальцев обнаружено не было. Решили, что Артем сначала зарубил жену, а потом уж сам себя порешил. Такая вот вереница несчастий. А я до сих пор Бога благодарю за то, что мои зеркала в доме целыми остались...
  Белый конь
  
  Женился в Садово Васька Булгазо. Вся деревня, обмирая от любопытства, ждала этого события почти два года. Невеста у Васьки попалась с норовом. То ей институт окончить надо, то Васька работу потерял и пока не нашел новую - она ни-ни, то еще чего выдумывала. В конце концов, Васька разозлился не на шутку. Гляди, ученая какая. Институты ей подавай. А на кой бабе институт - понять молодой механизатор не мог. Ну, чем, спрашивается, институт поможет в приготовлении наваристого борщика? Ясное дело - ничем. Выперндреж один. Ломается, как эта... В конце концов, Василий решил эту проблему по-своему. Понасильничал немного, да и забрюхатил девку. Она аж шипела от злости. Чисто змея. А чего шипеть? Радоваться надо. Ребятёнок, он вмиг всю дурь у баб из башки выбивает. Но дело даже не в этом, а в том, что на свадьбу со своей ненаглядной Викторией, Васька пригласил почти всю деревню. Не было, разве что, самых уж отпетых алкашей и тунеядцев. Всех остальных, Василий привечал с радостью, сияя от счастья, как стоваттная лампочка. Зарезали трех крупных кабанчиков, навертели котлет, голубцов, сделали заливное - все честь честью.
  Пригласили также на свадьбу деда Мирона с женой, бабой Маричкой. Дед Мирон слыл в селе чудаком. Выписывал всякие газеты, однажды смастерил аэроплан, мечтал о всемирном равенстве, ну, а сейчас увлекся спиритизмом и магией. Книжки какие-то в городе купил. Начал говорить о непонятном: о карме, о чакрах... Маричка только вздыхала, а иногда в сердцах говорила:
  - Вот дать бы тебе этой чакрой по мантре... Стыдоба! Тьфу!
  Плевала в сторону и уходила во двор, оставляя деда в покое. В принципе, она ж не злобная была, а так, просто нервничала немного. А попробуй тут не понервничай, с таким шебутным дедом!
  Дед Мирон подготовился к свадьбе основательно. Еще накануне отказался от ужина, чтобы назавтра в животе для разносолов места больше осталось, в качестве подарка смастерил веник из всяких трав, который был призван охранять молодую семью от сглазов и порч. С этим и отправились дед Мирон и баба Маричка на свадьбу. Подарили подарок и принялись угощаться.
  Баба Маричка, она непьющей была, язвенница, а дед, тот себе в спиртном, ну совсем не отказывал. Накушался так, что просто - ой. Песни завел петь, а потом вновь о чакрах начал рассказывать, да громко так, чтоб все слышали. Народ потешался, но слушал в пол-уха, не вникая особенно. Маричка заволновалась. Ну, то, что люди смеются - это ничего, она за всю жизнь привыкла, все равно, тайно гордясь своим мужем, таким умным, хоть и чудаковатым. Ну, кто еще ероплан в сарае соберет? Да так, что даже летал... немного? Никто! А ее Мирон собрал! Да нет, не о людской молве беспокоилась Маричка, а о самом, что ни на есть банальном - как она Мирона своего домой доставит.
  Мирон, словно подслушав мысли жены, назло выпил еще одну чарочку. Маричка вздохнула и поднялась с места.
  - Пойдем мы, бабоньки. Пора уж и честь знать...
  - Как же ты его поведешь, а Маричка?
  - Чакры-то, небось, под ногами путаться будут?
  - Цыц ты! - обозлилась Маричка. - Не понимаешь, так и не говори!
  - А ты, вроде, понимаешь?
  - Понимаю! - раззадорилась еще больше Маричка. - Что ж тут непонятного? Чакры, они... такие... ну, как это...
  - Ну, что? Что? - не унимался народ.
  - Да ну вас! Все равно ни черта не поймете! - баба Маричка вышла из-за стола и, гордо выпрямив спину, направилась к Мирону, который, как раз подносил ко рту очередную рюмку.
  Остановилась рядом, положила руку на плечо.
  - Ну, хватит, Мироша, пошли домой.
  - Погодь, Маня, я счас только...
  - Ну, что только? Что только? - полувсхлипнула, полувспылила Маричка. - Хватит уж! Нализался!
  - Вечно ты... - заплетающимся языком ответствовал Мирон. - Эх ты...
  Сказал и сдался, уронив голову на руки. Маричка вздохнула и тяжелой бабьей рукой приподняла Мирона, да взвалила его себе на плечо. Шли они по улице медленно. Мирона то и дело заносило в сторону. Пару раз он падал, увлекая за собой и Маричку, про себя тихо матюкавшуюся на крепкую самогонку. В общем, путь домой был долог, и еще неизвестно, как бы они дошли, если б не повстречался на их пути один человек. Вначале, в темноте-то, Маричка его не увидела. Она просто услышала мерное поцокивание лошадиных копыт, а затем уж увидела и самого человека, который вел под уздцы красивого белого коня. Поравнявшись с Маричкой и Мироном, человек остановился.
  - Что, - спросил он, - дед совсем плохой?
  - Плохой, - вздохнула Маричка, силясь рассмотреть в темноте лицо повстречавшегося человека. - На свадьбе... Вообще-то он у меня не пьющий... Так это... вышло...
  - Вот что, мать, - решительно рубанул рукой в темноте незнакомец. - Давай-ка, мы твоего деда на коня посадим. Довезешь его до хаты, а завтра я к тебе зайду, заберу животинку.
  - А не жалко? - по привычке насторожилась Маричка. - Где ж это видано своих коней кому попало раздавать!
  - Дак не навсегда же! - рассмеялся человек. - Давай подсоблю...
  С этими словами, незнакомец легко приподнял деда Мирона, словно бы тот был совсем невесомым, и посадил его на гладкую лошадиную спину. Мирон в полусне жадно вдохнул в себя запах конского пота и вспомнилось ему детство далекое, покос, лошади, которых он с братом до войны пас в прибрежной степи, возле старой грушки. Слезы сами собой полились из его потерявших от старости цвет, глаз, капая на горячую морщинистую руку, что крепко сжимала конскую гриву. И было это так, словно кто-то воткнул ему в сердце горячую стрелу. И больно было, и сладко... Почему-то даже померещился запах свежего горячего хлеба, что пекла его мать в "мазанке", печке, что стояла у них на заднем дворе.
  Маричка, неожиданно с легким сердцем, подхватила вожжи и, о чем-то ласково разговаривая с конем, повела его по деревне. Больше по пути им никто не попадался. Оно и понятно. Все на свадьбе у Булгазо гуляют. А тот человек, что коня напрокат дал, тоже, наверное, на гулянье шел. В ту же сторону! Хороший человек, хороший.
  Подошли к родной хате. Маричка открыла ворота и завела коня во двор. Привязала его возле сарая, помогла спешиться Мирону, да завела мужа в дом, где тот лег спать прямо в одежде. Маричка устало покачала головой, сняла с мужа сапоги и накрыла его зимним ватником. Оно, хоть и лето, а назавтра-то деда похмельный озноб в обязательном порядке бить будет. Потом разделась сама и легла отдыхать, испытав легкий укол совести за то, что не помолилась на ночь. Долго ворочалась, думалось ей всякое. Вспоминала, как Мирон пришел ее сватать, она и согласилась сразу. Оба они, после войны круглыми сиротами остались, не у кого было и благословения попросить. Расписались тихо в сельсовете и все. Потом ребеночек родился, да и умер почти сразу. Время тогда голодное было, тяжелое. На следующий день после родов она уже вышла в поле, потому что совхозу в то время необходима была каждая пара рук. Так объяснял ей председатель, пряча глаза, словно вор. Все тогда так жили, ничего. Время такое... Да! Затем у них с Мироном еще четверо ребятишек родились. Один за одним, погодками были. Двое из них выжили, двое нет. Но почему-то сейчас Маричке не вспоминались те двое погубленных голодом и тяжкой жизнью младенца. Вспоминался только тот, первый. Его запах, такой приятный, как нежный сладкий пушок, его глазки, его крохотные ручки и ножки. Умер младенец, просто от голода умер. Старая Маричка закрыла глаза и тоже заплакала. Тихо так, чтоб не разбудить случайно Мирона. Затем сон одолел и ее.
  Наутро Мирон пробудился первым. Открыл глаза, громко кашлянул и, пошевелив затекшими ногами, просительно закричал, так, чтоб Маричка в соседней комнате услыхала:
  - Маня, попить ба!
  - Чего тебе попить? - ворчливо отозвалась старуха. - Неча было вчера...
  Но, тем ни менее встала, пошла на кухню и налила деду компотика кисленького, облепихового. Дед выпил кружку одним махом, отдал пустую посуду жене и некоторое время лежал, уставясь в потолок.
  - А помнишь, - спросил он внезапно Маричку. - Помнишь, как мы с тобой каждый день вечером на море ходили, после работы?
  - Помню, - тихо ответила жена, присев на край дивана. - Красиво было... Вода теплая...
  - А помнишь, продолжал дед, - как ты пузатая уж в августе ночью купаться пошла. У тебя живот ажно светился...
  - Морские светляки тогда... их очень много...
  - Нет, - ласково протянул дед. - Это ребятёнок наш светился. Аж насквозь видать было...
  - Эх, дед, дед...
  Маричка с неожиданной нежностью погладила Мирона по седым волосам. Смотрела на его, похожее на печеное яблоко лицо и видела красивого молодого хлопца, любила его с такой силой, как любят лишь в юности, как любят в первый раз... Не в силах справиться с чувствами, Маричка, стыдливо ткнулась сухими губами в губы Мирона. И тут же заплакала.
  - Ну что ты, что ты, - смутился Мирон. - Не надо. Пойду лучше коня напою.
  - Тебе вареничков налепить? - с жалостью проговорила жена. - С творогом?
  Мирон что-то неясно буркнул, кряхтя встав с дивана. Обулся в сапоги, вышел во двор, прихватив на кухне ведерко. Маричка тоже встала и направилась в сени за мукой. Она ловко просеяла муку через сито и только собралась замесить тесто, как вспомнила, что яичек - то нет. Не ходили ни она, ни Мирон в курятник. Вздохнув, она вышла во двор, где тут же наткнулась на старика, который в недоумении чесал голову.
  - Ты чего, старый?
  - Да вот, - растерянно проговорил Мирон. - Вышел коню водички налить, а нет его.
  - Кого нет, дурень? Я его вчера сама возле сарая привязывала!
  - Нет там никакого коня!
  - Ну, как же нет? Я же сама?..
  Маричка кинулась к сараю, позабыв в запале, что вышла во двор за яичками. Что, дед совсем, что ли, ослеп на старости? Подбежала к сараю и остановилась, как вкопанная. Рядом с сараем была крепко накрепко привязана длинная и толстая тополиная ветка.
  - Дед, - растерялась Маричка. - Что же это? Я-то вчера трезвая была... Коня помню. Белый такой, красивый...
  Мирон был растерян еще больше. Он точно помнил, что ехал домой верхом. Покос, брат... Этот запах!
  - Может, хозяин забрал? - предположил дед.
  Маричка чуть не заплакала.
  - Да какой хозяин? Глянь, ворота-то изнутри заперты!
  Дед оглянулся. И, правда, заперты... Что ж это он, елы-палы, верхом на ветке тополиной домой ехал? Ведь точно помнил - был конь!
  - Знаешь, - сказал он Маричке, когда они сытно отобедали варениками со сметаной. - А давай сегодня к морю сходим?
  Старуха вначале посмотрела на мужа, как на полоумного. В голове уже зрел ответ: "Ну, куда нам, старым таким!", но потом ей вновь вспомнился вчерашний конь, и она внезапно засмеялась. Звонко-звонко, как совсем еще юная девушка. Как он их лихо со стариком провел. По-доброму так все получилось!
  - А давай, сходим, - махнула рукой Маричка. - Какие наши годы!
  
  
  Лютая память
  
  Умер Семен Павлович Зинченко. Умирал он долго, от рака. Лежал больше года. И все это время за ним преданно ухаживала жена - Катерина Андреевна. Жили они вместе, почитай, больше двадцати лет. Уж и серебряную свадьбу отметили. И дружно жили. Все всегда вместе делали, и по хозяйству, и так... Одно плохо - детей они так и не нарожали, а в целом у них была семья, как семья. Держались друг за дружку всю жизнь. Семен жалел жену, не пил, не обижал. Понимал, что никого, кроме нее у него на всем свете нет. Катерина тоже в долгу не оставалась. Никогда, ни словом, ни делом Семена не корила, не лаяла его понапрасну, и ворчать - не ворчала, как многие жены любят. В общем, прожили они жизнь, прошагали ее - и все вместе, в любви да согласии. Многие бабы и позавидовать бы рады, что мужик не пьет, да понимали - завидовать особо нечему. Без деток-то, оно понятно, и семья - не семья... В молодости, мужики Семену говорили: мол, разведись, чего с пустоцветом делать? Намекали даже на рыбий характер его жены, потешались. Но Семен пару раз двинул кулаком в лицо шутникам да советчикам, вот те и примолкли, дивясь мрачной решимости, что блестела в его серых, глубоко посаженых глазах. Впрочем, деревня - есть деревня. Пошумит чуток, да и привыкнет. Вот и к их бездетному союзу привыкли. Со временем стали воспринимать их, как нечто само собой разумеющееся. Зинченки особо ни с кем не дружили, так общались с соседями по-доброму, да и только. Потому и понятно, что как Семен помер, так Катерина стала на себе волосы от тоски рвать.
  Еще на похоронах она даже причитала как-то иначе, не так, как все бабы. Не выла, на гроб не бросалась, а упала на колени, лбом к руке покойника прижалась и тихо скулила, как больная собака, пока ее насильно от мужа не отвели. Бормотала она что-то, как сама не своя. Говорила: люблю, люблю тебя - и снова в плач. Не было у нее никакого эгоизма, не было фраз, типа: "И на кого ж ты меня покинул?". Наоборот. Она все сокрушалась, как же ты, мол, Семен там без меня будешь? И страшно одному, и одиноко будет. Народ на кладбище притих. Уж больно жутко было слушать вдову. Даже те редкие злые языки, что утверждали, будто живут они вместе только затем, чтоб добро после развода не делить - поумолкли. Ясно стало всем - любили Семен и Катерина друг друга. По-настоящему любили.
  После того, как похоронили Семена, Катерина как-то уж совсем состарилась. Прямо на глазах ссохлась вся, скукожилась. Глаза красные все, заплаканные, слова никому не скажет, как в магазин за хлебом выйдет. Смотрела она на весь мир теперь, как раненое животное, с невыносимой тоской и бесконечной болью. И становилось еще страшней оттого, что боль ее была бессловесной. Ежели б в голос рыдала, поминки большие справила, по соседкам походила да разговоры про мужа вела, так это б понятно было. Даже если б пьяной напилась - и то никто не осудил бы. А тут - дела. Сидит дома, как затворница, в люди не выходит, молчит все время. Соседка Катерины, бойкая любопытная бабенка, Штригельша, заглянула как-то к вдове. Соль закончилась, а в магазин далеко. Вот, как вошла Штригельша в хату, так и про всякую соль забыла. Рассказывала: сидит Катерина на кровати, лицо в рубашку мужа уткнула и воет. Прямо волком воет, ничего вокруг себя не замечает. И так, наверное, все время. Уж три месяца прошло после смерти Семена, а она все тоскует, плачет, убивается. Вон даже картошку в огороде и ту не выкопала. Хорошо, добрые люди помогли. Понимали, что жрать ей зимой нечего будет. А на кой, спрашивается, этой вдове картошка, если она не готовит даже. Холода пришли, а у нее хата студеная, нетопленая. Такими своими наблюдениями поделилась Штригельша с местными бабами. Те, понятное дело, заохали.
  - Приплачет покойничка-то!
  - Приплачет!
  - Нет, ну хозяйство-то запускать, - не унималась Штригельша. - Бессовестная! Вон огород бурьяном зарос, а ей и не стыдно от людей-то!
  В любой другой момент бабы непременно поддержали бы Штригельшу и вместе осудили неряшливую хозяйку, но тут все как-то промолчали, опустив глаза долу, постарались как можно скорее разойтись по своим делам. Удивленная Штригельша еще потом долго у них всех спрашивала: а что, мол, не правда? Что, разве не зарос огород-то? Но ей никто не ответил.
  Потихоньку, бабы потянулись в дом Катерины. Кто молочка приносил, кто по хозяйству управлялся, кто старался разговорами расшевелить убитую горем женщину. Катерина принимала всех суховато, но достойно. Часто говорила невпопад, то и дело устремляя взгляд куда-то на дорогу, словно все еще ждала своего Семена. После одного из таких посещений, Зоя Федоровна, доярка, ворочалась рядом с мужем в кровати, все никак уснуть не могла. Думалось ей всякое. И то, как ей будет житься, коли ее Микола помрет, и как Катерина сейчас в холодной хате одна. А еще думалось ей, что нужно, просто необходимо съездить в Гладковку к знахарке, чтоб та тоску вдовью уняла, сердце успокоила. Ведь так, чего доброго, и сама Катерина на тот свет отправится, от тоски смертной. А с другой стороны - что ей на этом свете делать? Одна совсем. А одному, ой как худо да страшно жить. Подумала так Зоя и сама чуть не расплакалась, так испугалась, что Микола первым уйдет. Проглотив подступивший к горлу комок, она громко шмыгнула носом и подоткнула одеяло вокруг мужа, легонько погладила его по спине. Микола перевернулся во сне и громко всхрапнул.
  - От ить, ирод! Всю жизнь храпит, сон от меня гонит, - по привычке обозлилась Зоя и тут же укорила себя за это. - Ничего, оно и хорошо... Пускай!
  Наутро Зоя забегалась в хлопотах и позабыла, что собралась в Гладковку. Молочка, правда, Катерине вечером снесла. Пожалела ее, а наутро следующего дня опять позабыла про знахарку. Оно и понятно. Дел-то вон сколько! Дров еще надо на зиму, детям в город сумки с продуктами собрать. А там Микола поросенка зарезал. Возились долго. Навертели колбас, натопили смальца, насолили сала, часть мяса отвезли в город на базар, остальное себе оставили. Не до Катерины было.
  В общем, когда Зоя Федоровна вырвалась к Катерине в следующий раз, то просто не узнала товарку. Катерина, заметно похорошевшая, порхала по дому, как юная девочка. На плите у нее кипел борщ, хата блестела от чистоты.
  - Ты волосы, что ли покрасила? - спросила Зоя и поставила трехлитровую банку парного молока на стол. - Вот, гостинчик тебе принесла.
  - Ой, ну что ты, Зоенька, - почти пропела Катерина. - Не стоило это.
  - Пускай будет, - отмахнулась баба, непривычно смущенная тем, что ее так ласково назвали - Зоенька. - Ты, вроде, как помолодела...
  - Ой, не поверишь! Краска такая для волос, ну просто замечательная. Никакой седины и цвет натуральный, прям, как у меня в юности. Ой, а что это ты стоишь? Присела бы. Сейчас я чайку заварю. Или, может за компотиком в погреб слазить?
  Ошеломленная непривычной болтливостью Катерины, Зоя машинально присела на стул. От чая не отказалась. А хозяйка все разговаривала, словно кто шлюз с водой открыл - таким мощным потоком лились из Катерины слова всякие: и про погоду, и про выборы, и про то, какие каблуки нынче носят.
  - А чего это ты так молодишься-то? - допытывалась Зоя. - Неужто мужик у тебя завелся?
  - Да ну тебя! - засмеялась Катерина. - Где они, мужики-то? Вот Семен у меня, так тот - да! Тот - мужик!
  - Царствие ему небесное! Успокой, Господь, его душу! - Зоя обернулась в красный угол комнаты, чтобы перекреститься на образа, но икон не увидела. - Слышь, Кать, а чего это ты иконы поснимала. Помниться у тебя здесь Богородица висела. Ею же тебя под венец благословляли?
  - Благословляли, да не благословили! - зло сощурилась Катерина. - У благословенных ребятишки родятся! Сняла я образа, чтоб глаза не мозолили.
  - Да что ж ты такое говоришь-то? - ужаснулась Зоя Федоровна. - Разве можно так-то про Бога?
  - А ничего! Чем он меня еще накажет? Чем? У меня никого нет, терять мне нечего!
  - Бог с тобой, Катерина, это ты от горя сама не знаешь, что говоришь! Ты еще молодая. Все образуется...
  - Ты это на что намекаешь? - еще пуще разозлилась вдова.
  - Да ни на что. Может, сойдешься еще с кем-нибудь. А что? Разведенных много. Никто тебя не осудит... - наивно продолжала Зоя, прихлебывая чай и еще больше дивясь резким перепадам настроения Катерины.
  - Вот, что! Ты давай-ка, собирайся домой! Темно уже. Сколько у тебя молоко стоит? Три гривны? На! Забирай и уходи!
  Катерина сунула три смятые одногривенные купюры в руку оцепеневшей бабы и распахнула входную дверь. Тут уж Зоя совсем растерялась. Никогда в жизни еще в Садово ее никто из дому так не выгонял. Да и не принято это вовсе было.
  - Ну, ты чего? Я же от всей души! - забормотала баба, почуяв, что готова просто расплакаться от обиды. - Молочко, оно же хорошо. Тебе полезно было бы...
  - Деньги назад не возьму! - отрезала Катерина. - И не приходи больше. Сама знаю, как мне жить! Тоже мне, учителя выискались...
  Зоя понуро вышла из Катерининой хаты и побрела к себе домой. И чем больше она думала про сегодняшний вечер, тем более утверждалась в мысли, что Катерину кто-то подменил. Что-то с ней не то твориться. Что-то страшное. Нет, к знахарке в Гладковку. А кто еще, если не она? Катерина, она же никому на всем свете больше не нужна!
  И опять съездить в Гладковку не получилось. Миколу разбил радикулит, и ей пришлось ухаживать за ним, да и по хозяйству одной управляться. Микола хворал недели три, почитай до самых холодов. Доктор назначил ему уколы никотиновой кислоты и реопирина, вот она и старалась, как могла. И кирпичи горячие на поясницу мужу клала и все уколы осилила, не смотря на их стоимость, платила медсестре за хлопоты, что та сама к ним на дом ходила, а не Микола до больницы хромал. И все это время Катерина ходила по селу гордая, подтянутая. Всегда накрашенная и одетая, словно бы к празднику. Единственное, что в ней не поменялось, так это нежелание с людьми говорить. Пройдет, бывало, мимо, поздоровается - и все. Не рассусоливала больно ни с кем. А деревня, она всякое простить может, кроме одного - непохожести на всех остальных. Вот и принялись бабы языками чесать. Мол, мужика себе завела - это точно. А прикидывалась-то, прикидывалась? Короткая память у вдовы! Ни стыда, ни совести не имеет. Говорили об этом с легким оттенком тревоги. А что? Катерина - баба красивая. С кем же она милуется, для кого марафет на морде лица наводит? И каждая, ну или почти каждая, острая на язык баба обмирала в душе - а не с моим ли?
  Но поймать на горячем мужиков, известных своей кобеливостью, не удалось ни одной ревнивой жене. Со временем стало ясно - если и гуляет, то не с местным. На том и успокоились. Но не надолго. Прошло еще совсем немного времени, как всей деревне стало ясно - Катерина беременна. Это было настолько дико, настолько не укладывалось ни у кого в голове, что сплетни вокруг вдовы приняли характер уж скорее любопытствующий и миролюбивый, нежели злобный. Все гадали - что же это за диво такое? Особо смелые даже поздравляли с долгожданным ребеночком, деликатно обходя тему отцовства. Да и кто, положа руку на сердце, имел моральное право осуждать Катерину? Жила честно, гордо, достойно. Мужа своего любила, ни в каких таких шашнях до его смерти замечена не была. Да и сейчас. Вон уж сколько вдовствует, а ни одна живая душа не знает, кто к ней ходит. Чисто разведчик, а не баба!
  Мрачно молчала, не участвуя ни в каких разговорах, лишь Зоя Федоровна. Однажды она все же нарушила запрет Катерины - не ходить к ней. Уж больно сильно сердце у Зои разболелось. Не любила она ссориться, вину за собой смутную чуяла. Вот и решила пойти первой на перемирие. Взяла молочка три литра, творогу свежего - и пошла. Подходит к хате, видит - в окне два силуэта мелькают. Побороть любопытство Зоя не смогла. Прокралась к окошку, да и прильнула глазом к прохладному стеклу. Там как раз щелочка небольшая была. Видать, Катерина не плотно шторы сдвинула. То, что увидела в окне Зоя - было против всех законов: и Божеских, и человеческих. Катерину крепко обнимал... ее покойный муж Семен! Зою, как током ударило. Она шарахнулась от окна, уронив сумку с гостинцами, и побежала, не чуя ног, к себе домой.
  - Вот так дело и было, - подытожила Зоя Федоровна, протягивая мне литровую банку со сливками, только что прогоненных через сепаратор. - Дня два дай им настояться - такая сметана будет! Ножом резать придется!
  - Спасибо, - поблагодарила я. - А что с Катериной дальше было?
  - Померла она родами! А как иначе, если с покойником зналась?
  - А ребенок?
  - А ребеночка, вроде, как и не было.
  - Как? - изумилась я. - Вы же только что сказали, что она умерла во время родов!
  - Так и было. Мучалась долго. Двое суток. А разродиться не смогла. Это уже потом, после вскрытия узнали, что утроба у нее пустая была. Живот вырос, схватки были, а ребенка не было. Так -то. Переплакала покойника, вот тот и стал к ней ходить. А всем известно, если покойник начинает к живому ходить, то обязательно на тот свет с собой заберет! Не приведи, Господи! - Зоя Федоровна перекрестилась и добавила. - А ей-то что? Она без своего Семена бела света не видела. Эх, не успела я к знахарке в Гладковку... Да, что там уже... Приходи ко мне завтра, я тебе творожка еще сделаю. Вареников, может, налепишь, да со сметанкой их?
  
  
   ЧИТАТЬ КНИГУ ПОЛНОСТЬЮ
  http://nadiaelle.com.ua
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"