Лопатин Николай Николаевич : другие произведения.

Зеркало

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Просто мысли
  
  
  
  
  
  Это было во времена, когда суббота была обыкновенным рабочим днем, и перед завмагом 'ОбувНога' магазина снимали шляпу.
  
  
  Отшельник
  
  Выбрось все часы из твоего дома, разбей зеркала - иначе позже, ты наконец поймешь слова мои, и со скорбью вспомнишь о наставлениях моих.
  
  
  Осмысление
  
  На полу, в дорожке света, идущей с распахнутого балкона, сидел кузнечик, а я стоял на четвереньках над кузнечиком и хотел понять, что это. Кузнечик - сказала мама, а может бабушка.
  Это? - удивился я. Кузнечик - снова повторила бабушка или мама.
  Я стоял и смотрел уже на Кузнечика. Вдруг кузнечик подпрыгнул и исчез из поля моего зрения.
  Кузнечик - повторил я за мамой или бабушкой.
  И почему я помню это?...
  
  
  Адам
  
  Я сидел и рисовал каракули, вдруг один каракуль замкнулся в круг, точнее не в круг, а в какую-то грушу. Она напомнила мне почему-то фигуру человека. Поэтому я пририсовал к ней руки и ноги-палочки, и еще маленький глаз, как у кита. Потом, убедившись, что это человек, дополнил картину крохотным цветочком внизу. Этот цветочек я раскрасил голубым карандашом, и почувствовал себя творцом. Но чего-то еще не хватало. Я напрягся и поставил последний штрих - это была маленькая писулька.
  И открылись глаза у меня, и узнал я, что наг, и убоялся, потому что наг, и скрыл рисунок.
  Когда мама нашла рисунок, она спросил меня: что это. Я молчал.
  
  
  Аптека, улица, трамвай
  
  Слышу, иду - написано над звонком какой-то маленькой провинциальной аптеки. Над звонком и надписью тлеет тусклая лампочка, которую я, в силу своей картавости, называю длампочка.
  И на душе становится тепло, несмотря на проливной дождь, от той длампочки и звонка, который сообщает, - слышу, иду.
  Это помощь, это значит, что тебя слышат и идут.
  
  
  Агасфер
  
  Она медленно тащилась вдоль аллеи, тяжело переставляя ноги. Плечи и вся ее фигура выражали нечеловеческую усталость. Иногда она останавливалась, ставила на землю свои тяжелые сумки, и, постояв минуты две, три, опять взваливала на себя эту тяжелую ношу и брела дальше.
  Наконец она доползла до скамейки, на которой сидели мы с мамой. Теперь я смог разглядеть ее получше, - на ней было одето какое-то старенькое пальто, несмотря на то, что погода была уже теплая, из под темной косынки выбились длинные, седые волосы. Все лицо было изрезано морщинами и выражало немыслимое страдание. Сумки женщина поставила рядом со скамейкой, а сама присела отдышаться.
  Тут до моего носа донесся ужасный запах, это тянуло от ее сумок. Мама поморщилась и отвернулась.
  - Эта женщина очень больна, - произнесла она, - сколько она уже так ходит, никто и не помнит.
  Я молча поднял глаза на маму, ожидая, что она пожелает сказать еще что-то, но она молчала.
  Старуха посидела несколько минут, взяла в обе руки по сумке и побрела дальше, медленно переставляя ноги, иногда останавливаясь и отдыхая.
  
  
  В парке Чаир.
  
  ...и каждое утро нам навстречу шла удивительная девушка. Ее лице, не хочу говорить лицо, светилось от счастья. Она всегда улыбалась, и эта ее улыбка заставляла оборачиваться прохожих. Эта была улыбка Ангела. Девушка была столь погружена в себя, что даже не замечала, как ее улыбка действовала на окружающих. Я принимал ее за Ангела и в своих мечтах представлял себя каким-то героем, который уставший, израненый, ползком добирается до ее дома и падает на пороге своей возлюбленной. А она просто добро улыбается ему, готовая всегда пожалеть, согреть и принять.
  Я угадывал ее уже за квартал. Медленная, отрешенная от мира, походка этой девушки вызывала в моем сердце какую-то щемящую тоску от неразгаданности ее тайны.
  Она улыбалась сама в себе, именно в себе, и мир вокруг нее сразу расцветал. Каждый день я с нетерпением ждал следующей нашей с мамой прогулки по городскому парку. Девушка была камнем преткновения и камнем соблазна: старухи, видимо считая ее улыбку неприличной, останавливались и крутили пальцем у виска, мужчины оборачивались и пошло хихикали. А она просто шла и улыбалась всему миру и в себе.
  Таких лиц я больше никогда не встречал, до тех пор, пока не начал курить марихуану.
  
  
  Я
  
  - Дух, как тебя зовут?
  - Никак.
  - Дух, что такое жизнь?
  - Ты.
  - Дух, а что такое смерть?
  - Ты.
  - Дух, что есть истина?
  - Ты есть.
  - Дух, а как меня зовут?
  - Дух.
  
  
  Яма
  
  Двор был огромным. В конце его была вырыта здоровенная яма, на дне которой валялся всякий, никому ненужный хлам, так что яма стала называться помойкой. Но нас эта яма притягивала, как ничто во дворе.
  Дальний конец ямы граничил с забором, который отделял наш двор от городского парка. Если спуститься в яму и вскарабкаться на другую ее сторону, то можно было постоять, прижавшись спиной к этому забору. Яма всем нравилась. Она была довольно далеко от окон дома, из которого поочередно выглядывали озабоченные мамаши, выкрикивая имена своих чад. Яма была в стороне от цивилизации. Зимой можно было скатиться на дно этой ямы на куске фанеры или на санках.
  Однажды, подходя к яме, я почувствовал какой-то запах, которого мне никогда раньше чувствовать не приходилось. На краю стояли соседские девченки, показывая на что-то, что лежало на дне. Это была убитая кошка.
  И двор разделился. Некоторые перестали приходить к яме, а для других она, наоборот, стала еще привлекательней.
  
  
  Бумага
  
  Чтобы понять свойства вещей, надо самому стать этой вещью.
  Я был камнем, был морем, был небом, был всем. И был бумагой.
  Быть бумагой интересней всего, при всем том, что на тебе написано, надо остаться самим собой. Это трудно, но возможно. Завтра на тебе напишут что-нибудь другое, может доброе, а может злое. Но ты должен остаться самим собою, и тебя ничуть не волнует, кто и что на тебе пишет. Ты принимаешь все!
  Ты выше всего! Выше эмоций, выше идеологий, выше мудрости и глупости!
  Ты вне их!
  Нейтрален, но имеешь себя. Ты просто есть! Этакая данность, которая выше всего на свете. Ты горд, - но не диавол, ты самодостаточен, - но не Бог. Ты бумага! Просто бумага.
  
  
  Взрослая Танечка
  
  Раз уж у Танечки был телевизор, то и девочка она была насмотренная и умненькая. Вот как-то раз Танечка мне и говорит: 'как противна мне эта безотцовщина'. Слово я слышал в первый раз, но его смысл до меня дошел сразу.
  Я тогда был еще маленький и потому не нашелся, что спросить у Танечки или что сказать Танечке, но мне было совершенно непонятно, почему Танечка мне так сказала.
  Во всяком случае, я затаил на нее обиду и перестал дружить с Танечкой; не понимал я в то время, что Танечка это сказала, потому что тоже была еще маленькой.
  А Танечкин папа пил много водки, и когда я еще дружил с Танечкой, то видя, как ее папа ползет домой по длинному, темному коридору, всегда опускал глаза и никогда ничего не говорил об этом Танечке. Вот потому мне и было вдвойне обидно, что она мне так сказала. И на телекатер к Танечке я тоже перестал ходить.
  Прошло короткое время и с ее папой случилось несчастье - он опять выпил много водки и умер. Мне было жаль Танечку, но я все-равно не подошел к ней и ничего не сказал о том, что не следовало ей так про меня говорить.
  P. S. Справедливости ради следует сказать, что Танечка после того, сразу повзрослела и поумнела. И уже сама перестала приглашать меня на телевизор, потому что я был еще маленький, а она, Танечка - выросла.
  
  
  Дед Мороз
  
  Бабушка переоделась в деда Мороза и, громко грохоча по полу палкой, вошла в комнату. Сестра моментально юркнула за меня и разревелась. Да и у меня затряслись руки и ноги. Бабушка разоблачаться не спешила, и сестра орала у меня за спиной все громче и громче. Наконец, бабушка поставила на пол мешок и предложила нам подойти за подарками.
  Сестра отказалась наотрез и, поэтому, пришлось это делать мне. Я, крадучись, подошел к деду Морозу, схватил какой-то пакет, и бросился назад. Бабушка важным голосом стала говорить, что подарки еще остались, но больше никакие ее уговоры на нас не действовали. Тогда она стала снимать с себя бороду, чем перепугала сестру еще больше.
  Бабушке ничего не оставалось делать, как выйти в прихожую и переодеться там. Когда она наконец вернулась в комнату, села к нам на диван, и сказала: 'все, ушел!', мы долго не могли в это поверить.
  А сестра, после пережитого потрясения, стала бояться выходить в прихожую.
  
  
  Жопа
  
  Если я, тогда, когда не посещал школу, ходил в библиотеку, то Володя не ходил никуда. Плевать он хотел на школу, на ее учителей и директора. Он был хам. Но мне он нравился и я с ним дружил. Этой дружбе удивлялись все, и преподаватели, и мама, и все мои соученики. Но они просто боялись Володю, а я с ним дружил.
   Володя был непосредственным парнем, и когда приходил ко мне в гости, и видел что-нибудь вкусненькое, говорил - хочу. И я тащил все, что он хотел. Я его понимал - он был простой.
  У меня жила кошка, мы называли ее принцессой. И однажды Володя сказал - принцесса-жопа. А мне показалось, как будто Володя наступил в сапогах на что-то, куда я заходил с разутыми ногами. Он умудрился оскорбить сразу мою маму, мою кошку и меня.
   И с тех пор он перестал мне нравиться.
  Сам он жопа.
  
  
  Катенька
  
  Катенька была очень даже красивой девочкой, она чем-то напоминала немецкую куклу. У нее былы темные волосы, которые завивались в локоны и огромные голубые глаза. Но почему-то в классе Катеньку недолюбливали. Вот потому все маленькие одноклассники обрадовались, когда Катенька стала лысеть.
  Что это была за болезнь, я не знаю, но ее чудные волосы стали быстро выпадать. Тогда мама Катеньки дала ей голубую шапочку, в которой она стала приходить в школу. И не снимала она свою шапочку ни на уроке, ни на перемене, а все зверята-одноклассники нещадно издевались над Катенькой. И еще Катенька пересела на последнюю парту, чтобы избавиться от любопытных глаз однокласников
   Ее шапочка всех раздражала, всем хотелось посмотреть, как теперь выглядит красивая Катенька. Раздражала эта шапочка и Людмилу Анатольевну, ей тоже хотелось посмотреть на теперешнюю Катеньку.
  Как то раз во время урока, Людмила Анатольевна сказала Катеньке, чтобы та сняла шапочку и заняла свое место. Катенька отвечала, что не снимет. Весь класс обернулся на Катеньку, так что она бедненькая аж вдавилась в парту. Но Людмина Анатольевна настаивала и очень нажимала на Катеньку, так что той все-таки пришлось снять шапочку под осклабление зубов своих маленьких друзей-одноклассников.
   Людмила Анатольевна была женщина справедливая, поэтому прикрикнула на всех, и сказала, чтобы не трогали Катеньку, а ей даже разрешила оставаться сидеть на последней парте, потому что голова Катеньки была намазана зеленкой, и это в самом деле могло мешать набираться знаний ее одноклассникам.
  
  
  Знак зверя
  
   Так как туалет был один на весь этаж, то есть на двадцать семей, мама сажала меня на горшок в кладовке. И вот, не помню уже, в каком творческом порыве, я написал на стене кладовки три непонятных мне знака. Как долго они освящали нашу кладовку, не знаю. Но однажды мама, показав мне эти знаки, спросила: кто это написал? Я с гордостью отвечал: я.
  Тогда она спросила: а ты знаешь, что это значит. Я отвечал, что не знаю, но видел это в нашем общем туалете. И когда мама, наконец, объяснила мне их значение, я смутился, и еще долго не мог понять, зачем же я так неосмотрительно сообщил об этом в нашей кладовке.
   Мама взяла тряпку и вытерла со стены мой опус.
  
  
  Знаток
  
  Старик мелкими шажками добрался до свободного места за длинным деревянным столом, и очень аккуратно, двумя руками поставил на него кружку с пивом. Он хотел было уже присесть, но следом за ним подошла буфетчица, и держа в открытой ладони горсть черной мелочи, стала что-то объяснять старику.
   Он молча полез в карман и достал оттуда, вместе с табачными крошками, еще немного таких же мелких монет. Но этого было мало - буфетчица не отходила. Старик растерянно продолжал выворачивать свои карманы, но кроме хлебных крошек и обрывков старых талонов в них ничего больше не было.
   Буфетчица с досадой махнула рукой и пошла к прилавку. Старик неспеша присел, трясущимися руками придвинул свою кружку, и неспеша, как понимающий в этом толк, стал отхлебывать небольшими глотками дешевое пиво.
   Понял ли он, что просчитался? Или просто обшарил свои карманы, подчиняясь напору молодости?
   Кто знает?
  
  
  Метроном
  
  Больше всего мне мешали часы. Это монотонное постукивание заставляло мыслить также ограниченно, как движение их маятника - справа налево и слева направо. Как только мысли удавалось вырваться на свободу, это дурацкое тиканье снова возвращало ее в их русло. Шаг направо - шаг налево.
  Наконец, я не выдержал и остановил часы Но воспоминание о тиканье, все равно, ставило меня в их дурацкие рамки. Я понял, что это вредно и, поднявшись, выбросил часы в окно. Часы все-равно тикали - теперь, наверное, уже у соседей. Мне стало очень досадно, что вот так, не понимая причины, все мыслят чуть вправо, а потом чуть влево. А потом опять - чуть вправо, и опять чуть влево - до самой смерти.
  Что за напасть такая?!
  
  
  Старик
  
  Утром ты скажешь: 'о, если бы пришел вечер!', а вечером скажешь: 'о, если бы наступило утро!'.
  
   На скамейку, возле меня, подсел старик. Он тяжело дышал, в руках у него была палочка. И даже не то, чтобы подсел, - его подвел какой-то мужчина средних лет.
   Одет он был не по сезону - какая-то серая куртка, несмотря на жаркое лето, и белые кальсоны. Ноги были обуты в старенькие домашние тапочки. От него пахло мочей, руки и подбородок тряслись - ему было холодно.
   Я думал, что он ожидает этого мужчину средних лет, но оказалось, что тот просто подвел его к скамейке, так как, посидев немного, старик поднялся и побрел к своей могиле один, едва перебирая ногами... Было видно, что старик потерялся, или просто заблудился на этом свете. Через каждые два-три шага он останавливался, широко расставлял ноги, тяжело опирался на свою палочку и озирался по сторонам, пытаясь понять, где он находится. Это немощь, - впервые я так ярко осознал смысл сих слов.
   Как он попал сюда? Почему задержался на этом свете? И даже если он найдет дорогу к своему земному дому, что ждет его там и кому он нужен? Дом его уже не здесь!
   Ведь от начала предопределено - 'Смертию умрешь'.
  
  
  Сундук
  
  Под пыльными кроватями у каждой хозяйки лежали заготовленные арбузы. А у тех, кто успел занять место на общем коридоре, стоял огромный сундук, и арбузы хранились в нем. Это было престижно.
   Сундуки запирались на большие висячие замки, которые нещадно царапали нам ноги, когда мы забирались на них. Но это не могло нас остановить, ведь сундуки были местом наших встреч и нашим клубом. Старшие девченки обсуждали здесь новые наряды для своих кукол, придумывали театральные постановки для жильцов дома. Зимой в этих сундуках мамы хранили новогодние подарки, которые вручал нам сосед-Дед Мороз после выступления на общем коридоре.
   Сундуки были продолжением кухни, престижем хозяйки. Чем больше был сундук, тем значительнее считалась его хозяйка. Самый большой сундук был у тети Кати, на нем могло поместиться сразу пять человек, остальные сундуки и за сундуки не считались, потому что когда мы встречались на коридоре, и говорили - пойдем на сундук - то всем сразу становилось понятно, что это сундук тети Кати, а не какой-нибудь там другой.
   Одна только Танечка говорила - пойдем на мой сундук.
  
  
  Смерть вторая
  
  С тех пор, как погиб отец, прошло уже около двух лет. Его сослуживец по эскадрильи сделал гипсовый бюст отца и подарил его моей маме. Бюст поставили на легкую, высокую этажерку, рядом с пальмой.
   Я назвал его - папа. И что бы мне не приходилось делать - я озирался на этот бюст ожидая укора или одобрения. Бюст связывал меня по рукам и ногам. Даже тогда, когда я удалялся в другой угол комнаты, глаза гипсового папы неотрывно смотрели в мою сторону, и мне было страшно.
  Был у меня большой резиновый мяч, и я любил катать его по комнате так, чтобы он, оттолкнувшись от стены, опять возвращался ко мне. При этом, я смутно чувствовал, что гипсовый папа никогда бы не одобрил такой игры, но я зажмурившись, снова и снова катил мяч в дальний конец комнаты. И тут, вдруг, случилось несчастье - мяч, вместо того, чтобы вернуться ко мне, покатился в сторону этажерки, толкнул ее, и этажерка, пошатнувшишь, рухнула вместе с папой на пол. Бюст разлетелся на множество кусков.
  Я задохнулся от ужаса. С криком: папа разбился! - я, весь дрожащий, влетел на кухню к маме. Мама крепко прижала меня к себе и сказала: пора уже забывать об этом, дружок.
  
  
  Пиф-паф
  
  У бабушки на стене висела миниатюрка, которую нарисовал мой дедушка, на срезе дерева. На ней был избражен охотник, стреляющий в удирающего зайца. Охотник имел на голове зеленую шляпу с пером, голову он наклонил набок, тщательно прицеливаясь в того зайца. Из ствола его ружья шел дымок, видимо, он уже успел выстрелить, а заяц был изображен на переднем плане, и то ли охотник промазал, то ли пуля еще не успела долететь до зайца, то ли бежал он уже в предсмертной агонии... Так что, со стихами пиф-паф, я был знаком уже с раннего детства.
  
  Как-то мы с Виталиком бегали по поляне за их дачей. Вдруг моя нога провалилась в норку какого-то мелкого существа. Я попытался вытащить ее оттуда, но нога застряла прочно. Я стоял и боялся пошевелиться, на душе была такая беспомощность, какой я никогда в жизни не испытывал. Попался!
  Умоляющим голосом я стал просить Виталика, чтобы он сбегал домой за помощью. Виталик был немного младше меня, потому смысл просьбы до него дошел не сразу. Наконец он убежал, а я остался один, на этой большой поляне, прикованный к норке неизвестного хозяина.
  Сердце сжималось от смутного ужаса. Нога была вывихнута и болела. Я стоял и вспоминал бабушкину картинку и капканы, которые ставят хитрые охотники. От этого становилось еще страшнее. Я стал зайцем!
  ... Нет, не быть мне охотником.
  
  
  Рассказ
  
  Буквы укладывались в слова, слова укладывались в понятия, понятия укладывались в предложения и абзацы, абзацы сложились в рассказ.
  Она прочитала и спрашивает, а ты не мог бы пересказать мне своими словами?
   Я ответил, а на каком этапе ты не поняла?
  Она обиделась и говорит - сам ты дурак, я не поняла вообще...
  
  
  Ромашки
  
  От жары на асфальте остаются следы от женских каблучков, теперь там можно встретить застрявшие набойки.
   От жары свечи в подсвечнике свернулись вдвое и опустили свои головы, как скорбящие об умершем.
   От жары молоко, оставленное на тридцать минут, прокисает и превращается в горькую простоквашу.
   От жары у мужчин от ног воняет, как от старых козлов.
   От жары воздух над шоссе начинает колебаться, создавая иллюзию водоема, где-то впереди.
   От жары собаки сидят с высунутыми языками, и время от времени лениво чухают лапами свои облезшие, заблошивевшие бока.
   От жары одежда у пассажиров автобусов прилипает к телу, и женщины, вставая с влажных сидений, вынуждены одергивать платье, прилипшее к ягодицам.
   От жары слышно громкое жужжание мух над мусорниками, и несется такая вонь, что прохожие проскакивают мимо, задерживая дыхание.
   От жары сидеть более двух минут в маленьком деревянном сортире нет возможности, потому что стоит страшная вонь от забродивших фекалий и назойливые мухи постоянно садятся на твою, влажную от пота, жопу, неприятно щекоча ее своими лапками.
   От жары цены на рынке падают, потому что дородным бабам стоять здесь тяжело, они мокрые от пота, и у каждой на носу приклеен кусочек газеты, который отваливается через каждые несколько минут.
   От жары у мужиков в руках взрываются бутылки с пивом, и едва остается половина прокисшей жидкости.
   А ты говоришь - ромашки зацвели!
  
  
  Русский
  
  Был у меня преподаватель по русскому языку. Не помню, как его звали, - не помню, не из своей неблагодарности, а из-за его скромности Помню только, что курильшик он был заядлый.
  Носил он дешевенький костюм, из материала, 'таких больше не делают', и был на том костюме даже кармашек для платка. Но кармашек этот был затертый, как и сам костюм, но ему он шел. И лучше не придумать. Его костюм, и все тут!
  Он был худой и неуклюжий. Когда он тянулся за ручкой, чтобы что-то записать, то рукав его костюма, подтягивался, чуть не до локтя, не хватало ему длины
  Любил он свой предмет. Очень. И эту свою любовь он сумел передать мне. Даже не любовь к предмету, как к предмету, а любовь к предмету, как симпатию к себе. Он был отшельником среди остальных преподавателей - любил предмет и курил!
  С этим человеком я впервые осознал свою русскость, и не как национальное свойство, но как способ выражения своих мыслей.
  И когда второгодников оставили заниматься летом, то и я стал посещать его уроки - настолько он был мне приятен.
  Умница он был. И уроки его были для меня в радость. И отдавал он легко и просто, это у него было, - потому и отдавал.
  А когда занятия окончились, то мама купила ему набор шариковых ручек, и я их ему подарил. И думаю, что лучше подарка ему и не надо было.
  Это подарок был для него, как для него был этот его костюм.
  Пиши на здоровье, мой дружок!
  
  
  Светопреставление
  
  Мы с мамой сидим на скамейке городского парка, прохладно.
  Вдруг все небо осветилось разноцветными огнями, послышались хлопки выстрелов. По кучкам проходящих людей пронесся рокот возбужденных голосов. Все задрали головы вверх и замерли, смотря на это зрелище.
  Мне страшно. Раньше я такого не видел, все происходящее не похоже ни на что. Сестренка заревела, я едва держусь, чтобы не последовать ее примеру. Мама берет меня за руку и показывает на небо, но за хлопками выстрелов и гулом голосов, я не слышу, что она говорит.
   Выстрелы продолжаются. Салют осветил край скамейки, на нем сидит пьяный, он свесил голову вниз, его рвет.
   А небо продолжает грохотать. Кто-то из знакомых взял сестру на руки, и она уже играет флажком, который ей купили по дороге. Мне плохо.
   Страх волной захлестнул мое естество. Меня тоже начинает тошнить - от смутного ужаса, или от того дядьки, или от съеденного пирожного.
  Меня знобит.
  
  
  Абстракция или сон
  
  В руках у Тебя нежная птичка.Ты садишь ее на какое-то дерево. Там сидит их еще целая стайка. Они не Твои, но они понимают Тебя. Ты как фея. Они не боятся и летают вокруг Твоей головы. Они порхают, как бабочки вокруг Тебя, и получается, что и вокруг меня.
  Звучит музыка, и я приглашаю Тебя. Не приглашаю, а просто подхожу к тебе ближе. Ты все понимаешь. Твои руки медленно поднимаются и ложатся мне на плечи. Мы начинаем кружиться.
  Мы танцуем с Тобой какой-то танец. Не скользим, а скорее летаем по паркетному полу. Я не знаю танца, но знаю Тебя, я подчиняюсь Тебе. Ты ведешь в нем, или музыка, или наши души? В Твоих глазах светится счастье, мои тоже сияют от счастья. Я не могу отвести от Тебя взгляда. Рядом стоит мама, она специально пришла сюда. Ее взгляд благословляет нас. А мы все кружимся. Оторваться от Тебя нет никакой возможности. Ты невесома, я не ощущаю Твоего тела. Мы - одно.
  Удивительная музыка, и мы уже в воздухе. Потом Ты решаешь приостановить танец, возможно Ты устала, или Тебе просто хочется смотреть в мои глаза, и мы присаживаемся. Мои глаза и Твои глаза - одно.
  Но реальность опускает на землю.
  Я оборачиваюсь, потому что на нас кто-то смотрит. Эта Она. Я понимаю, что нам с Ней необходимо поговорить. И мы идем по длинному коридору, чтобы остаться одним. Открываем дверь, оказываемся на лестничной площадке. Я оборачиваюсь к Ней, не зная с чего начать, да это и не нужно. Она и так все понимает. Я говорю банальность, - понимаешь, жизнь такая штука...
  Сзади нас стоят листы стекла, кто-то принес их сюда для ремонта. Она не замечает их. Ее нога цепляется за эту гору стекла. Я предупреждаю, - будь осторожна, тут стекло. Поворачиваюсь к Ней лицом, чтобы загородить Ее от этого стекла. От нашего объяснения Она может потерять сознание и упасть на него... Стекло оказывается у меня за спиной.
  Звон, и последняя мысль, а сможешь ли Ты так ухаживать теперь за мною, как это могла делать Она?
  Или это был просто сон?
  В ушах звучит 'Вальс Бостон' Розенбаума.
  
  
  Бабушкин акавариум.
  
  Он стоял на столе около окна, вплотную с подоконником. На столе, кроме аквариума были еще горшки с лимоном и рашпилем. На подоконнике оставалось немного свободного места, и я часто усаживался туда, предварительно запасшись фарфоровыми фигурками зверушек.
  За аквариумом тоже оставалось немного свободного места, и его занимал старенький, продавленный репродуктор. Чаще всего репродуктор просто шипел, но иногда разражался хриплым интернационалом. Потом громким торжественным голосом выквакивал: говорит МосКВА, а дальше набор каких-то совершенно непонятных мне лозунгов.
  Я не понимал, что такое МОСКВА или К ВАМ обращается и. т. д. Но это КВА слышал отчетливо, поэтому стал подозревать, что где-то за аквариумом у бабушки живет большая лягушка. Мне ужасно хотелось понять, где же она обитает, поэтому я стал намекать бабушке, что, вроде как, знаю, что она скрывает от меня большую лягушку и раз уж я все знаю, было бы неплохо мне на нее взглянуть.
  Бабуля понять ничего не могла, а потому сердилась на мои намеки.
  Однажды, я стал передвигать цветы с подоконника для того, чтобы добраться до 'зааквариума'. Бабушка застала меня за этим занятием и страшно возмутилась. Тут я уже точно понял - лягушку она тщательно скрывает.
  Тогда я стал делать вид, что кормлю рыбок, и в течение нескольких дней скормил им поллитровую банку сухого корма. Но бабушкину тайну тогда так и не открыл.
  Открыл я ее уже много времени спустя, когда отдельные звуки стали складываться для меня в слова и понятия, но это случилось уже после смерти бабушки.
  
  
  Баба Лена
  
  В комнате темно и холодно. На большом обеденном столе, посреди комнаты, стоит гроб. Все зеркала в комнате задрапированы какой-то темной материей. Туда и сюда снуют знакомые и незнакомые соседки. Их движения столь бесшумны, что кажутся почти нереальными. Попадаю на ту же волну, и шепотом спрашиваю у кого-то из женщин, почему все зеркала закрыты. Мне отвечают, что так положено. Ответ меня не удовлетворяет. Интересуюсь снова. На этот раз слышу: чтобы не смеяться. Стою и не понимаю, над чем можно смеяться, глядя в зеркало. Но ответ принимаю, понимая, что другого не будет.
  Затем в памяти какой-то провал, только иногда всплывает холодное зимнеее кладбище, длинная, узкая могила, ледяной ветер, от которого ломит в висках... и опустошающее чувство одиночества и безысходности.
  Иногда вспоминаю ту, самую вкусную, шоколадку в моей жизни, которую подарила мне моя бедная бабуля. Больше я никогда не увижу ее, - эту умную, строгую, стоическую женщину.
  
  
  Весна
  
  Ласточки на лету подхватывают пушинки, которые я бросаю с балкона. Они сообразили, что этот строительный материал может им пригодиться. Я бросаю, а они подхватывают.
   Одна из ласточек слепила свое гнездо под навесом нашего балкона, но придя однажды, чтобы опять посмотреть на их полет, вижу, что гнезда нет, остался только темный ободок - гнездо разрушено.
   А чистоплотная соседка говорит, что от ласточек заводятся клопы. И еще... она знает один такой случай...
  
  
  Жук
  
  Что-то хлопнулось об пол. Я повернулся в ту сторону и увидел, что там лежит большой черный жук. Он лежал на спине и едва шевелил лапами. Я осторожно поднял его и отнес на подоконник, чтобы внимательно раамотреть. Лапы жука оказались темно-коричневого цвета, он имел большие длинные усы, крылья были черного цвета. Мне стало жаль жука и я, перевернув, стал гладить его пальцем по блестящей спинке. Но жук был полуживой и в себя приходить не собирался. Тогда я побежал на кухню к маме, и чуть не со слезами стал рассказывать ей, что к нам залетел жук, и вот сейчас он умирает.
  Когда мама, наконец, пришла в комнату, то аж затряслась от брезгливости. Это был большой черный таракан.
  
  
  Затмение
  
   К этому известию все отнеслись настороженно, в школу в тот день я не пошел, потому что в атмосфере царило напряжение. Все немного волновались и нервничали. И вот началось!
   Сначала умолкли птицы, в доме тоже наступила мертвая тишина. Все прильнули к окнам и ожидали, что будет дальше. Подул ветер, зашелестели листья деревьев, и тьма стала опускаться на землю.
  Это было грандиозно!
  Величественное солнце стало медленно меркнуть, но смотреть на него пока еще было больно.
  Я почувствовал себя муравьем, - маленьким и беспомощным, а душу наполнила смутная тревога. Мир умирал.
  
  
  'Звонок другу'
  
  Дядя Юра был мужик серьезный, просидел он лет тридцать. Даже когда дядя Юра ложился спать, пистолет клал под подушку. Был он наркобароном, любил салат оливье, шампанское и кроссворды. Видимо, кроссворды напоминали ему кичу, где он часами просиживал за их разгадыванием. Иногда получалось. Вот только география ему не давалась, все что он знал по географии это - Москва, Ростов-на-Дону и Коми АССР, где он и провел эти тридцать лет. Поэтому, дядя Юра купил себе атлас.
   Теперь разгадывать кроссворды стало значительно веселее. На вопрос - самая длинная река в Европе или город в Средней Азии, дядя Юра сразу открывал свой толстый атлас и давал незамедлительный ответ.
  
  
  Небо
  
  Я показал бы тебе небо, - но нет неба, я показал бы тебе звезды, - но нет звездов.
  
  
  Лужа
  
  В луже отражалось небо и все остальное.
  
  
  Оттепель
  
  С потолка свешиваются липучки для мух, на подоконнике стоят блюдечки с жидкостью, именуемой мухомор. Пол засыпан толстым слоем опилок, как в ухоженой конюшне. От этого в магазине пахнет елкой. Царит санитария и порядочек.
  На прилавке лежит серый хлеб, папиросы, и дешевый портвейн. В углу стоят огромные весы, очевидно для взвешивания мешков с чем-то. Но ими уже давно не пользуются, да и гирю кто-то спер, может пионеры в металлолом, а может бабка для капусты. Но она все равно никому больше не нужна - взвешивать нечего.
  Рядом с весами толкутся женщины, видимо ждут чего-то, что должны были привезти. Но не привезли...
  А в фойе кинотеатра 'Смена' висит плакат, на котором написано, что до коммунизма осталось всего двадцать лет. Я занимаюсь подсчетами каждое свое посещение кинотеатра.
  Года через два плакат убрали. Вот так разбил мои надежды администратор кинотеатра.
  Чтоб ему так сделали!
  
  
  Набросок
  
  Музыка рисовала в моем сознании фигуры темно-красного цвета. Иногда вспыхивали оранжевые блики. Но темно-красные продолжали рисовать какую-то фигуру. Вдруг вся картина осветилась фиолетовым, но красные продолжали сопротивляться, иногда вмешиваясь в этот узор, и пытаясь перекрасить его.
   Тогда фиолетовые предприняли другую тактику, они медленно переползли в зеленую полосу спектра, чем заставили удалиться красных и вызвали к жизни оранжевых. Оранжевым, видимо, это понравилось, и они забили темно-красных окончательно.
   Время от времени, снопом искр взмывали вверх синие и, затухая, медленно меняли свой цвет на белый. Затем они сливались с фоном и память о них исчезала.
   Оставались только оранжевые и зеленые.
   Но зеленые, иногда перекрашивались опять в фиолетовый, чем вызывали черную зависть у красных. Им теперь никто не давал слова.
   Маэстро взмахнул волшебной палочкой, и вызвал к жизни голубых и серебряных. Это был реванш красных, они сообразили, что можно вмешаться, и опять стали рисовать какой-то орнамент. Фиолетовые стояли в стороне, не подавая вида, что им это неприятно.
   Они ожидали, зная, что их время еще придет. И, отбесновавшись, темно-красные сами удалились со сцены, опять уступая место фиолетовым.
   Виртуальная сцена снова вспыхнула, заискрилась, рассыпалась, снова заискрилась и погасла, уже навсегда.
  Маэстро поклонился и замолк. Остался лишь общий черный.
  
  
  Пасха
  
   Мы с бабушкой идем по темным улицам города к храму. Уже издали вижу толпу народа. Люди что-то поют, в руках свечи. В храм не пускают. Милиция стоит, растянувшись длинной цепью, поэтому народ ставит свои сумки и узелки с продуктами прямо на асфатьт. Сыро, но в толпе народа мне совсем не холодно. Милиционер что-то говорит, но его голоса не слышно, потому что вокруг все что-то шепчут, иногда раздается какой-то громкий выкрик из толпы.
   Бабушка тоже ставит свою кошелку на асфальт и мы продолжаем чего-то ожидать. Все сливается для меня в гул, похожий на гул, который можно услышать только в пчелином улье. Наконец бабушка поднимает с земли кошелку, берет меня за руку и мы выбираемся из толпы. И вот мы уже на свободе, бабушка останавливается, оборачивается назад, крестится несколько раз и мы молча возвращаемся домой
   По дороге она покупает мне какой-то бумажный фонарик со свечею внутри. Настроение у меня сразу поднимается и я иду весело размахивая им. Вдруг фонарик вспыхивает, я бросаю его и он сгорает у меня на глазах.
   Обидно!
  
  
  Крошечка-Хаврошечка
  
  Других сказок не было, поэтому мама читала нам с сестрой сказки народов севера. И как мы других сказок не читали, то эти оставляли на нас глубокое впечатление, особенно одна, - про маму-кукушку.
  И вот, когда мы с сестрой переставали слушаться маму, она доставала из-за шкафа гладильную доску, вместо крыльев, примеряла к носу наперсток, подходила к окну, влазила на стул, и говорила - все, улетаю от вас.
   Мы бросались за мамой, в ужасе цепляясь за ее ноги, и дрожащими голосами умоляли - мамочка, не улетай, пожалуйста! Но мама была непримирима: не нужны мне такие дети, улетаю...
   Мы обещали, и просили прощения, и заверяли, что больше так никогда не будем, размазывая по лицам сопли и слезы. Наконец, она милостиво соглашалась на первый раз остаться. И мы, еще дрожащие, садились на диван, мама подсаживалась рядом, доставала заветные сказки, а мы, с замиранием сердца, слушали новые ужасы каких-то темных народов.
  
  
   Леший
  
  Отрывок из старого дневника...
  
  Ты еще спишь, а я сходил за хворостом, разжег костер, и разогреваю то, что осталось со вчерашнего дня. Тебе не нравится все, - и этот домик, и то что за водой нужно ходить к роднику, и этот костер, и ночные шорохи леса. По вечерам мы сидим у огня, и ты постоянно вздрагиваешь от воя шакала, или от шума ветра в деревьях. Тебя пугает все.
   Однажды ночью кто-то вспрыгнул на крышу нашего домика, у тебя затряслись руки, и ты сказала - все, больше не могу, еду домой. Но мне еще нельзя домой, и ты это знаешь. Почему же тогда говоришь - все?
   Мне пришлось открыть дверь, выйти и посмотреть. Это был все лишь павлин, ему приглянулась крыша, вот и стал он приходить к нам по ночам.
   Чем тебе плохо здесь?
   По утрам к нам приходит еж за очередной порцией каши, хоть он и ночной сторож, но смог перестроить свой жизненный уклад, приспосабливаясь под нас. Почему этого не можешь сделать ты? Неужели жизнь среди пыльных улиц города тебе нравится больше, чем горы, море, лес и звезды?
   Неужели тебе не льстит то, что по утрам к нам прилетают лесные птицы, и мы можем кормить их хлебными крошками? А потом идем к обрыву и смотрим, как далеко вдали подпрыгивают и играют дельфины. Неужели эта величественная картина не находит отклика в твоем сердце?
   После дождя здесь появляется множество грибов, но ты боишься змей... Ты боишься всего... Наверное, ты просто не любишь меня...
  
   Она перестала краситься и причесываться, выходя к костру, одевала старую хозяйскую кофту, - и присаживалась, с тоской глядя на веселое пламя. Время от времени она вздрагивала, пугливо озираясь по сторонам.
  А я пытался разлюбить ее, читая Аристотеля и постигая смысл жизни.
  
  
   Три Маши
  
  Под окнами тети Маши стоит скамейка. Ее поставил муж тети Маши, позже он поставил и столик. Теперь по вечерам они выходили из своей квартиры и садились на свою скамейку подышать и поболтать. К ним приходила тетя Маруся-дворник, и сидели они там часами под большим кустом акации.
   Тетя Маша была чем-то больна, и время от времени ее увозила скорая помощь, в те дни маленькая дочка тети Маши, Машенька, оставалась со своим отцом. Он держался дня два-три, потом начинал пить.
   Тогда заботу о Машеньке проявляла тетя Маруся-дворник. Она садилась на скамейку, брала на руки Машеньку и начинала рассказывать проходящим соседям, что 'ее то, папа, опять запил'.
   Соседям было известно, что тетя Маша не переносила пеницилин и потому, когда тетя Маша уезжала на скорой помощи, то всегда предупреждала об этом врачей. Однажды ее опять увезли, и назад она уже не вернулась.
  Пеницилин - таков был диагноз соседей.
  
  
  Бойкот
  
  Мария Йосиповна была старой, маленькой еврейкой.
  Ее дочь Рахиль тоже была еврейкой, но уже не маленькой, а крупной, и даже грузной женщиной. Мне казалось, что она потихоньку ела Марию Йосиповну. Рахиль на кухне называли не иначе, как Рахилька. У Рахильки был большой шифоньер, а больше такого шифоньера ни у кого не было, и это было еще одной причиной недолюбливать Рахильку.
  Когда к Рахилькиной дочери приходили гости, то Мария Йосиповна просто наливала в кастрюлю с супом лишнюю кружку воды, говоря при этом: что мне воды жалко, что ли? пусть приходят, девочка должна иметь друзей.
  Однажды вечером тетя Муза что-то не поделила с Марией Йосиповной и побила ее тазиком. Мария Йосиповна подняла такой страшный шум, что сбежались все жильцы, а Мария Иосиповна сидела на полу кухни и раскачивалась из стороны в сторону. Тетя Муза ничего не отрицала, и потому, на общем собрании кухни, было решено объявить ей бойкот.
  С тех пор тетя Муза стала чужой для всех. С нею теперь даже не здоровались, а я смотрел на эту ситуацию, и мне было страшно за тетю Музу, потому что если бы соседки постановили, что тетя Муза должна умереть, - она обязательно бы умерла.
  
  
   В ночь под Рождество
  
   Все остальные цветочники уже давно собрали свой товар и разошлись по домам, а эти двое все еще сидели за импровизированными прилавками в надежде распродать последние веночки с шишками и елочные лапы. Оба были изрядно навеселе, и, видимо, основной свой заработок уже употребили в дело.
   Рядом с ней, на ящике, стояла жестяная коробка с вырученной мелочью, а он прятал свою выручку в карман замызганной куртки. Холод брал свое, и, наконец, эти двое начали укладывать товар в старые рабочие кошелки. Когда цветочница стала пересчитывать выручку, чтобы завернуть ее в носовой платок, она вдруг обернулась к шельмоватому собрату по прилавку, и с гневом спросила, где ее два лата. Он, глядя на нее немигающими глазами, отвечал, что ничего не понимает, и стал помогать ей искать на утоптанном снегу потерявшиеся деньги
  Цветочница, наклонившись, подскользнулась на льду и перевернула ящик, на котором стояла жестяная банка. Остатки мелочи покатились в разные стороны, сопровождаемые звоном упавшей жестянки.
  Лучше бы он ей не помогал, потому что после совместных поисков она не досчиталась еще чего-то.
  
  ...на небе уже пели Ангелы, а они медленно брели по темной улице переругиваясь и бранясь. Потом остановились, она развязала носовой платок, отдала ему оставшуюся мелочь, и он торопливо пошел за водкой, чтобы скрасить этот неудавшийся вечер.
  
  
  Венера Милосская
  
  Через парк им. Фрунзе, навстречу нам шла женщина, вид которой привел меня в остолбенение. Когда я увидел ее, стояло жаркое лето. На ней было одето светлое платье с короткими рукавами. Из этих рукавов торчали две куклячьи ручки, одна была чуть короче, а другая - чуть длинней. Той, которая была чуть длинней, она держала сумочку.
   Да, это были две полноценные ручки, только невероятно маленькие. Я своим глазам поверить не мог. Такого не бывает!
   Приложив усилие, я сделал вид, что ничего не заметил, мы поравнялись, и я скромно опустил глаза. Когда она осталась далеко позади, я спросил маму: ты видела?
   Мама ответила: конечно видела. Но в следующий раз, не стоит так смотреть, она несчастна.
   Я внимания 'не обратил' и в этот раз. Но, как такое может быть?!
  Маму об этом больше не стоит спрашивать...
  
  
   Прабабушка.
  
   Вы бы только видели ее строгие, умные и красивые глаза. Эти глаза называются Мировая скорбь.
  Это глаза матери Терезы. Это глаза моей прабабушки. До сего дня я смотрю в них, и вижу там целый мир.
  В них есть все, чего нет во мне.
  
  
  Зима
  
  В квартире было холодно, потому она спала в пальто. Утром она поднималась, одевала сапоги, доползала до туалета, потом снова ложилась в постель, закутываясь чуть не с головой в одеяло, и сапоги уже не снимала. За дровами идти не хотелось, поэтому она лежала и дрожала. Не то, чтобы она болела, а просто не было никакого настроения.
  Еду приносил муж. Разнообразием он не баловал - покупал в гастрономе булку хлеба, полкило кильки и две бутылки вина, на большее его фантазии не хватало. Тогда она вылазила из своей берлоги, садилась за стол и расслаблялась. Она плыла по волне опьянения, мир сразу раскрашивался в радужные цвета, и она говорила горячо и возбужденно ни о чем. Если вина не хватало, он снова брел в гастроном.
  Потом он шел за дровами, растапливал худо сложенную печь и укладывался рядом с ней. Надо было выспаться.
  Утром муж вставал и возвращался на давно осточертевшую работу, оставляя ее одну, и она опять оставалась лежать в своей берлоге, преданно ожидая его возращения, не открывая штор, и никуда не выходя. Она мечтала, - вот когда немного потеплеет, она выберется из берлоги, выйдет в магазин и купит сковородку, чтобы готовить что-нибудь горячее. А пока лежала и бережно сохраняла остатки вчерашнего тепла.
  Он называл ее солнышко.
  
  
  Балкон
  
   Балкон перегораживал всю улицу, даже не то, чтобы перегораживал. Он висел над улицей, упираясь в противоположный ее конец двумя хлипкими столбами. На балконе стояла кадка с раскидистой финиковой пальмой и кресло-качалка, в котором часто сидела древняя старуха, закутанная в клетчатый платок. Вдоль балконной решетки были выставлены банки, кастрюли и древний аквариум, лет ему было не меньше, чем и его хозяйке.
   После дождя аквариум наполнялся водой, а в зной вода пересыхала, так что старуха могла сдедить за количеством, выпавших с неба на землю осадков. Но ей уже не было никакого до этого дела, - она сидела и куталась в платок, ожидая, когда небо, дающее дождь, призовет ее к себе, и, думая о том, как же это случится, - прилетит ли Ангел за ней на балкон, или заберет ее из квартирки, куда она отправлялась по вечерам.
   О чем думали кресло-качалка, банки, кастрюли и аквариум? А думали они о том, что их приютит у себя хозяйкина соседка. Пальма на это не надеялась, потому что у соседки не было такого большого балкона, как у ее старой хозяйки, - соседкина комнатка была малюсенькой, к тому же, вся она была захламлена старыми вещами, переселившимися в нее от других, таких же одиноких стариков и старух, за которыми уже прилетел Ангел.
   Пальме там просто не было места. Поэтому пальма молчала, и старалась не думать ни о чем.
   Однажды с балкона на тротуар упала прогнившая доска, она долго лежала, одинокая и никому ненужная. Прохожие обходиди ее кругом, опасливо поглядывая на старый балкон. Потом упала вторая. Вскоре пришли рабочие и разобрали балкон целиком, а пальма оказалась на тротуаре, возле груды, тронутых плесенью досок, пока ее не погрузили в машину, и не повезли туда, куда позже повезли и ее хозяйку.
   Но это случилось позже, а пока старуха сидела у своего окна и ждала своего Ангела.
  
  
   Елена Харлампиевна
  
  Елена Харлампиевна нищая, сказала мне мама. Да и вправду, когда она приходила на нашу кухню, сердобольные хозяйки старались угостить ее чем только могли. Кто выносил тарелку манной каши, кто предлагал борщ, кто нес пряник.
   Это была исхудавшая старая женщина с уставшим выражением лица. Где она живет никто не знал, только знали, что у нее никого нет и живет она в нахлебницах у какой-то пожилой подруги. Но, видимо, хлеб ее подруги был не такой уж сладкий, иначе Елена Харлампиевна не была бы такой худой, решил я.
   Несмотря на свое униженное положение, она держалась всегда с достоинством, свою тарелку ела неспеша, степенно разговаривая с подельчивыми хозяйками. Создавалось впечатление, что она пришла не потому, что была голодна, а просто заглянула на огонек к старым знакомым.
   В квартиру она ни к кому не заходила, кроме мамы, да и то изредка. Ее визиты навевали на меня непонятную грусть, и не понимая, о чем они разговаривают с мамой, я просто молча сидел за своими игрушками.
  Иногда Елена Харлампиевна смотрела на меня, очень долго и внимательно, и от этого, всепонимающего взгляда, мне становилось не по себе. Я понимал, что она очень много повидала в своей жизни, и ей открыто то, чего мне никогда не постичь. От этого взгляда я не увиливал, а просто пытался понять, о чем она сейчас думает.
  И мое воображение рисовало мне непонятные и удивительные картины. То это был какой-то старинный заброшенный дворянский сад, с большими воротами и колонами по бокам, в конце сада проглядывала такая же старая усадьба. То я видел красноармейцев в буденовках и со штыками, которые о чем то говорили Елене Харлампиеве. Иногда воображение предлагало мне какого-то мальчика, который лежал на дорожке, ведущей в усадьбу, бледный и весь в крови, и я точно знал, что это сын Елены Харлампиевны.
  Когда Елена Харлампиевна уходила, я еще долго оставался под впечатлением от ее визита, пытаясь понять, почему именно ее взгляд рисует перед моими глазами эти непонятные образы. Но понять этого мне дано не было, и постепенно, игрушки забирали на себя мое внимание, и я продолжал так же молча сидеть в своем углу, и строить замок из деревянных кубиков.
  Елена Харлампиевна прощаясь с мамой, всегда говорила, что быть может больше прийти уже не сможет, но визит оказывался не последним, и через месяц она снова сидела на табуретке в общей кухне, отказываясь от тех продуктов, которыми хозяйки пытались снабдить ее на дорогу.
  Однажды мама принесла в квартиру старенькую мальчиковую рубашку в мелкую светло-зеленую полоску, и сказала, что это мне подарок от Елены Харлампиевны. Рубашка оказалась мне велика, а за ее ветхостью перешивать ее на меня мама не стала. Она еще долго лежала у нас в шкафу, аккуратно свернутая и отутюженная руками Елены Харлампиевны, ожидая свою хозяйку, а я, смотря на нее, представлял себе снова и снова мальчика, лежащего на дорожке, ведущей в их усадьбу.
   А Елена Харлампиевна так больше никогда и не пришла на огонек общей кухни.
  
  
   Дядя Квак
  
  Милый, добрый дядя Квак,
  просят лягушатки,
  одевай зеленый фрак,
  и давай играть в лошадки.
  Дядя Квак, не тратит слов,
  поиграть всегда готов...
  
  К нам опять пришла моя милая, драгоценная бабуля. Она принесла нам с сестрой что-то вкусненькое, и мы по очереди влазим к ней на спину, а она напевая эти дурацкие стишки, носит нас по комнате.
  Моя дорогая, милая бабушка, я тебя очень люблю. Ты прости меня, пожалуйста, что я не часто прихожу к тебе. Я вырос.
  Прости меня за ту грубость, которую я допускал.
  Я еще много мог бы сказать и попытался бы объяснить, но теперь ты и сама все понимаешь...
  Моя милая, драгоценная, баба Ляля.
  Ты мне снишься
  
  С лягушонком на плечах
  скачет дядя в камышах.
  
  
  Водовоз
  
  Холодно. Мимо кладбища лежит длинная серая дорога. Ветер пронизывает до костей, от этого кажется, что сейчас лопнет голова. По земле белыми перьями стелется поземка. Лошадь тащит за собой телегу, на которой сидит мужик в мышином тулупе. Дорога поднимается в гору, поэтому лошадь идет тяжело. Мужик съежился от холода и даже не понукает ее - замерз.
  Куда ведет эта дорога - до сих пор не знаю. Пару раз она мне снилась, но всякий раз заканчивалась у какого-то водохранилища - без звука, без людей. Дальше тоже что-то было, но что, я не увидел и во сне.
  И зачем ездит туда этот мужик? Может быть за водой?
  Но мне все-равно, только бы поскорее домой, и забыть о мистерии этого пути. Да и проехавший мужик, может и не мужик вовсе, а призрак, который уже не стесняется обнаруживать себя при свете хмурого дня. Ведь, все-равно, никто не обратит внимания ни на него, ни на его лошадь. Он атрибут этой дороги - раз есть дорога, значит по ней должен кто-нибудь ездить. Вот и ездит он к этой водокачке и обратно.
  Ветер заставляет повернуться к себе спиной, и невольно получается, что я провожаю взглядом телегу. Мужик постепенно превращается в маленькую, темную точку, исчезая за горизонтом.
  Противный ветер!
  Бесполезна эта дорога, не нужна она ни тому мужику, ни его лошади, ни мне. Летом, наверное, такой же поземкой по ней метет пыль, только ее перья уже не белого, а серого цвета. По обочине растут неприхотливые одуванчики. И не касалась их рука человека, они тоже не нужны никому - серые они от пыли.
  Их счастье в ненужности. Проедет пару раз в год мимо них этот мужик, и даже головы не поднимет - вот и растут на свое счастье.
  
  
  Дерево
  
   Каждую весну мы с мамой высаживали на подоконнике всякие семена, и потом, в течение всего лета, я любовался тем миром, который создал своими руками. Мирок был чудесный.
   Я усаживал туда свои игрушки, создавая целые композиции в этих джунглях, а по утрам, первым делом, шел посмотреть на свой сад и поменять экспозицию.
   Однажды я заметил, что та веточка, которую отломил с дерева, дала корни. Тут уж все мое внимание переключилось на нее, я регулярно менял ей воду, и ставил на самое солнечное место подоконника.
   Но дерево надо было посадить.
   Мы с мамой спустились во двор и пошли к одиноко стоящему домику Марии Ивановны. Она согласилась, поэтому я быстро сбегал за деревом и через несколько минут оно уже росло на ее территории.
   Мария Ивановна была женщина довольно замкнутая и проведывать мое дерево я мог только сквозь просветы забора, но мне этого хватало.
   Через год Мария Ивановна умерла, а еще через пол года ее домик снесли, чтобы расширить территорию большого пустыря.
  Позже я и еще сажал деревья, в моей жизни их штук двадцать, но то дерево осталось для меня самым родным. Это было мое первое дерево.
  
  
  Одиночество
  
  Мелко семеня ножками, старуха подобралась к кабинету хирурга. Скупая очередь промолчала, когда та открыла дверь и что-то в нее прошамкала. Оттуда ей пробубнили в ответ, и старуха зашла.
   Минуты через две она вышла, и присела на стул, что-то бормоча себе под нос. Еще через две минуты из кабинета вышла сестричка и сказала - зачем это, вы опять гипс передвинули, бабушка. Бабушка отвечала - чтобы пальцы массировать.
   - Кто же, это, массирует пальцы, если они не красные, как сосиски - сказала сестричка, и больно дернула бабушку за пальцы, - а гипс вам снимать 'тока' через две недели.
   Бабушка стала просить, чтобы ей хотя подсунули что-то под гипс, потому что ей теперь натирает. Сестричка сплюнула - 'чтоб ты заходила, бабушка!'.
   Из кабинета стали раздаваться ее гневные возгласы - вот теперь неправильно срастется, и будут ломать,.как вам еще объяснять, бабушка? Старуха, что-то тихо пищала в ответ, но заинтересованная очередь не слышала что, потому что гневный бас сестрички заглушал слабый писк бабушки - ну что вы, совсем уже ничего не понимаете? Кто же, это, чешет пальцы под гипсом?
  - Нет, новый ставить не будем, вы будете сдвигать, а мы ставить?!
   Минут через двадцать старуха выскочила, перекрестилась, и уже веселее засеменила по коридору, изредка остававливаясь и оглядываясь на дверь.
   Не знала сестричка, что бабушка живет одна, и ей просто не кому об этом рассказать.
  
  
  Мальчик
  
  Мы все соединены на каком-то уровне, которого пока не понимаем. И века прошлые, и века будущие. И нет разницы этим связям, на какое расстояние во времени или в пространстве, удалены мы друг от друга, - мы все едины.
  Ты просто сделал движение пальцем, но благодаря той связи, это движение будет влиять на прошлое и настоящее. Казалось бы, что можно изменить в делах прошедших лет. Они уже состоялись....
  Но одно можно сказать точно - связь эта есть.
  Когда я был еще мальчиком, я думал, что где-то во вселенной живет такой же мальчик, как и я, возможно он живет и сейчас, а возможно этих двойников неисчислимое множество.
  Я думал - вероятно, что один из них наблюдает за мною, как мое отражение в зеркале, и это не давало мне совершить самый плохой поступок в моей жизни. Иногда я сам для себя становился мальчиком, который контролировал меня, учил, как поступить, чтобы это было справедливым. И я, глазами того мальчика, видел, когда люди поступали нехорошо или плохо, и в то время полагал - когда я вырасту, не сделаю ничего подобного, я никогда не буду поступать так, как поступили со мной.
  Но шли годы и голос этого маленького мальчика становился все тише и тише. А потом он улетел от меня так далеко, что я забыл о его существовании. К зеркалу я привык, и уже не видел в нем чего-то необычного для себя.
  И вот, натворив много ошибок, я вдруг снова вспомнил о нем, его голосок вновь стал слышен мне, и я начал учиться контролировать настоящее с тем, чтобы, когда и оно станет прошлым, уже не стало тем прошлым, которое осталось неизменным, застыло как какой-нибудь камень, как памятник моей глупости.
  Я слышу его голос и знаю, что обязательно встречу его в своей жизни. И мы сядем с ним вместе где-нибудь на чистой зеленой траве, под новым небом, и быть может, даже не будем говорить ни о чем, потому что и так будем понимать друг друга. Ведь мы с ним близнецы.
  
  
   Мужские разговоры
  
  Меня положили в больницу. Лежал я среди взрослых мужиков и чувствовал себя крайне одиноко. Из их разговоров я почерпнуть ничего не мог. Вот разве только, что лидер палаты всегда спрашивал 'бабу' - а ты мылась (излагаю в литературной форме). Это первое. А второе, что когда ты пьешь коньяк, то прежде, чем его пить, надо положить в рот сырой яичный желток.
   Откуда наш лидер брал таких 'баб', я не знаю. У меня в жизни таких не встречалось. И советом его об яичном желтке я тоже до сих пор не воспользовался. Так что, пребывание в мужской палате, мне ничего полезного для жизни не дало.
   Вот потому я просто лежал и читал книги, стараясь не отвлекаться на 'мужские разговоры'.
   Каждый день в палату приходила медсестра и приносила пациентам термометры, а минут через десять возвращалась, чтобы их собрать, для визита в следующую палату. Видимо, с термометрами в больнице было напряженно, потому что однажды сестра возвратилась и сказала, что пересчитав термометры, одного не досчиталась. Все только пожимали плечами, а я плечами почему-то не пожал. Вот, она и подошла к моей кровати, открыла тумбочку и стала там копаться.
   Конечно же, термометр она там не обнаружила, поэтому приказала мне сесть, после чего охлопала меня. Но и там термометра не оказалось. Тогда сестра пожала плечами, и все остальные пациенты тоже пожали плечами.
   После этого она снова удалилась, а один старикашка, которого кровать была рядом с лидером, поковырявшись у себя в постели, засунул что-то в свою тумбочку. Плевать я хотел, что он туда спрятал.
  Я сидел весь красный от стыда и думал - но почему она охлопала только меня?
  Видимо потому, что я не пожал плечами вместе со всеми.
  
  
   Рак
  
  Мы с мамой и бабушкой сидим на скамейке больничного двора. Мое внимание устремлено на нескошенную траву, которая покрывает все вокруг. В траве звенят кузнечики, летают стрекозы, ползают жуки.
   Но больше всего мое внимание привлекают какие-то ярко-желтые нити, которые опутывают всю эту траву. Я обращаюсь к бабушке и спрашиваю, что это, показывая пальцем на эти нити. Это рак - отвечает бабушка. Он обвивается вокруг травы и душит ее.
   Мне становится страшно за судьбу травы, за этих жуков, за вселенную. В голову приходят ужасные мысли - а что если он опутает все? Я помню, что моя первая бабушка умерла от этого страшного рака. И вот я начинаю распутывать те чахлые кустики, которые этот рак душит.
   Слышу голос мамы - не трогай здесь ничего руками. Я понимаю, что к раку нельзя даже прикасаться. Тогда беру в руки какую-то палку и пытаюсь освободить траву уже палкой. Но заметив, что я увлекся, мама поднимается со скамейки и торопится домой.
   Дома я в ужасе вспомииаю о том, что не освободил и микроскопической доли травы от этого рака. И, может, никто никогда не осознает эту жуткую опасность, которая исходит от страшных желтых нитей. И со временем, рак опутает всю землю, всех людей, всю вселенную своей желтой бородой.
   Что же тогда с нами будет?!
  
  
  Тайна
  
   Со стороны двора, за высокой каменной стеной, увитой диким виноградом, виднеется второй этаж старинного дома. Стена, такая же старая, как и дом, сложена из ракушечника. Те места, которые виноград обошел своим вниманием, покрыты зеленым мхом. Дом тоже имеет зеленоватый оттенок. Его окна состоят из маленьких овальных стеклышек, которые напоминают бутылочные донышки. Одного фигурного стеклышка не хватает, его место занял маленький кусочек обычного, прозрачного стекла. Света окошки, конечно, не пропускают, скрывая их хозяйку от посторонних взглядов.
   Возможно там живет Снежная королева, которую лето застало врасплох и она теперь вынуждена скрываться за высокой стеной забора и толстой стеклянной мозаикой. А может там, за ними, живет старая колдунья, которая просто не хочет смотреть на людей, и не хочет, чтобы люди смотрели на нее.
  Из-за этой стены не видно входа в этот странный дом, и я начинаю подозревать, что его нет вообще - видимо его хозяйка проникает туда через трубу. От этих мыслей на душе становится тревожно и я, подтягиваясь, прохожу мимо, стараясь не смотреть в сторону окон этого дома, и делая вид, будто он меня совершенно не интересует. Вдруг его хозяйка смотрит на меня из-за единственного прозрачного стеклышка? А я тут бесцельно слоняюсь по двору, и стараюсь проникнуть в ее страшную тайну.
  
  
   'Тети Зенин Катя'
  
  Все десять семей на нашей кухне, называли его 'тети Зенин Катя'. На самом деле его звали Женя. Он был сын тети Кати, и был он очень 'умный'. У него была кладовка на общем коридоре, где он постоянно собирал какие-то приемники. А все соседи ходили вокруг и говорили, что он скоро чокнется, потому что очень вредно собирать приемники в кладовке. 'Тети Зенин Катя' был непризнанным гением на нашей кухне и на кухне соседской, где тоже было десять семей.
  А еще он играл на пианино.
  
  
   Барыня
  
  У тети Таси на шкафу стоял огромный темно-зеленый шар из какого-то полированного камня. Это все, что ей удалось сохранить от родового поместья. Когда мы приходили к ней в гости, я всегда ходил вокруг этого шкафа и представлял, как же тетя Тася катила его на свою новую квартиру под улюлюканье и насмешки красноармейцев? Как она сумела поднять его и поставить на этот высокий шкаф?
   Кроме шара, тетя Тася сумела сохранить еще и некоторые предметы мебели, сделанной из красивого теплого дерева. Это были комод, с огромными ящиками и резными фигурами женщин, тела которых постепенно переходили в колонны по бокам этого комода. Тетя Тася называла его бюро. Под огромной пальмой стояли несколько пуфиков, обтянутых цветным китайским шелком. И еще у нее остался столик на кривых ножках для игры в карты.
   Кроме того, у тети Таси был кот, по имени Рахит. Когда Рахит потерялся, тетя Тася ходила по улицам, заглядывала в каждый двор и к радости жильцов, выкрикивала - Рахит! Рахит!
  И вот я хожу вокруг шкафа, задираю вверх голову, чтобы разглядеть этот таинственный шар, и так мне хочется потрогать его холодные, блестящие бока. Почему только тетя Тася поселила его так высоко?
  
  
   Шахматовы.
  
   Их не недолюбливали не только за то, что оба были евреи, но и за мелочный характер. Когда-то Шахматов попросил плотника наточить ему пилу, тот с радостью взялся. И вместо положенных тому трех рублей, Шахматов дал ему только пятьдесят копеек, важно сказав при этом - на, купи себе сигарет. Плотник остался так недоволен расчетом, что при каждом удобном случае рассказывал об этом происшествии ближним и дальним соседям Шахматова. Поэтому, даже те, кто Шахматова не знали лично, все-равно его недолюбливали.
   А еще жена Шахматова жарила мясо. Мясо пахло на всю лестницу, и соседи, проходя, говорили - опять Шахматовы падлюку жарят.
   Время от времени им, для порядка, сбивали кнопку звонка, и Шахматов вынужден был сам выходить на лестничную площадку, чтобы устанавить ее на место. При этом он на чем свет ругал несговорчивого плотника.
  У Шахматова было большое брюхо и густой бас. Он как будто и не замечал, что соседи его недолюбливают, и с радостью принимал участие во всех лестничных разборках. Сторону, в разборках, он учитывал исключительно свою, но гремел на весь дом, выдавая себя за поборника справедливости. Его жена при этом звонко подлаивала - поэтому и говорилось Шахматовы.
  
  
  Я Вас предупреждал
  
  Я тянул руку вверх, время от времени приподнимаясь с парты и потрясая ею, но учительница что-то объясняла, и потому не обращала на мои мольбы ни малейшего внимания. Когда я уже встал в полный рост с высоко поднятой рукой, Любовь Александровна, наконец, заметила меня и цыкнула. Я сел и почувствовал полное отчаяние. Моя соседка по парте, увидев мои муки, тоже стала тянуть свою рученку. Но Любовь Александровна была непоколебима. Еще пару раз я осторожно дернул рукой, но ответа не было.
  Делать было нечего, и я решился на чуть-чуть. Но этого делать точно было нельзя, потому что, как только я позволил себе чуть-чуть, сдержаться уже не мог.
  К моему ужасу, пол в классе оказался с уклоном, как раз в сторону Любовь Александровны, и лужа длинною змеею, быстро проползая между рядами, наконец достигла школьной доски. Я положил голову на крышку своей парты, закрыл ее рукой, уже ни на что, и ни на кого не обращая внимания.
  
  
  Школьный этюд
  
  Весна. Соседние классы заняты посадкой деревьев, каждый имеет в руке лопату и все вскапывают и рыхлят почву. Почва глинистая, поэтому у них под рукой большие комья этой глины - готовые снаряды
  Весна. На урок идти неохота Мы на школьном балконе. Балкон давно пора ремонтировать, штукатурка с его перил обсыпалась и грудами валяется тут же на балконе, но нас это устраивает - готовые снаряды.
  Разворачивается баталия. Мы в более выгодном положении, - мы наверху и нас защищают от комьев глины каменные перила балкона, но их больше.
  На следующий урок возвращаемся в класс красные, взволнованные и грязные.
  
  
  Убийство
  
  В лесном домике завелись мыши. Точнее не завелись - они там жили всегда. Когда я находился в комнате, они шарили по кухне, передвигая посуду и шурша газетой. От этого создавался эффект постороннего присутствия. Порывшись в кладовой, я нашел несколько мышеловок и злорадно установил их, зарядив кусочками сала.
  Ночью мышеловка сработала. Я услышал хлопок, но подниматься не хотелось.
  Уже утром я увидел ее. Она лежала чуть поодаль, ее лапки подергивались, правый глаз был выбит и, налившись кровью, висел на длинной красной нитке.
   Мое сердце сжалось, я поднял мышь и аккуратно отнес ее от домика, положил в кустах, и чуть не на цыпочках пошел назад.
  Из под ног выскочила лесная мышь...
  
  
  Бегство в Египет
  
  Меня повели в кукольный театр. Мы сидели в первых рядах и смотрели какую-то постановку. Смысла я не улавливал - просто сидел и смотрел как двигаются маленькие игрушечные фигурки.
   Вдруг все вокруг зашевелились, задвигались стулья, начался шум, шторки сцены задвинулись, потом снова раздвинулись. И тут к моему ужасу оттуда, вместо милых и безопасных зверушек, показались половинки живых людей. Я чуть было не заорал от ужаса. Можно было ожидать чего угодно, но такого конца...
  Мама схватила меня за руку, и быстро стала выбираться к выходу, весь народ вокруг делал то же самое. Это было похоже на панику. Я сжал зубы и поддался всеобщему настроению, - оказаться как можно дальше от этих страшных половинок.
  
  
   Боженька, ну сделай так, чтобы мама вернулась
  
  Мы с сестрой дома одни. Она бегает на кухню, набирает воду в целофановые мешки и затем мы выбрасываем их с балкона, присаживаясь на корточки, после каждой сброшенной бомбы. Падая, такой мешок взрывается под ногами незадачливого прохожего, а мы с замиранием сердца, взволнованно выглядываем через перила, чтобы удостовериться, достиг ли снаряд цели.
   Но от этой забавы на душе гадко, чувствуем себя преступниками. Тем более, что это дело заметила соседка и теперь наверняка все передаст маме. Но нам просто скучно, мама ушла куда-то по делам, как она сказала нам уходя, - хлопотать.
   Уже тихо сидим на кровати, боясь пошевелиться. Начинает смеркаться, а мамы все нет. Настроение портится с каждой минутой. В часах мы пока не разбираемся, но и ежу понятно, что мама пропала. Если вначале не хотелось ее возвращения из-за предстоящей взбучки, то теперь положение вещей меняется. Мамы нет. И когда она вернется, никто из нас не знает.
   Сестра время от времени вопрошает меня - ну где же мамочка? Я напускаю на себя важный вид и говорю - что я, Боженька, откуда я знаю? Такая позиция меня на какое-то время успокаивает. Все-таки я важнее сестры, она спрашивает у меня, а я ей так умно отвечаю.
   Но сестра спрашивает все чаще, а ничего новенького я ответить ей не могу. Да мне и самому уже не по себе.. А тут еще эти бесконечные вопросы.
   Смеркается, но свет мы почему-то не включаем, просто тихо сидим. Я начинаю анализировать события и понимаю, что мы нагрешили, и что, возможно, мама теперь вообще не придет, пропала и все. Это в наказание нам.
   Я тоже начинаю тихо скулить - Боженька, сделай так, чтобы мама поскорее вернулась. Но ответа нет. На улице уже темно. Мне становится страшно. Тогда мы уже вдвоем с сестрой скулим вместе, иногда при этом всхлипывая, - Боженька, ну сделай, пожалуйста так, чтобы мама вернулась.
  Свой грех мы уже полностью осознали и теперь молим только о пощаде - лишь бы она пришла. Наконец в прихожей открывается дверь, заходит мама. Боженька тут же забыт, мы бросаемся к ней на шею и всхлипывая, говорим - мамочка, как хорошо, что ты пришла.
  Она отвечает, а куда же я от вас денусь.
  Соседка ничего не рассказала. Хорошая была женщина - эта соседка.
  
  
   В мире животных
  
  Все-таки, странная пара. Он похож на чурочку в брючках, которые на пятерню короче, чем надо, но зато натянуты они чуть не до подбородка. Длинные седые лохмы спадают ниже плеч. Перед собой толкает коляску с младенцем, устремив взор в пустоту.
   Она, сосредоточено глядя перед собой, семенит рядом, не обращая внимания ни на кого и ни на что.
   Пара, похожая на двух пингвинов, держащих между ногами свои яйца, и повинующаяся только одному природному инстинкту - вырастить такое же нелепое существо, как и сами.
  
  
  Зимняя сказка
  
  К Рождеству он готовился долго. Заранее прикупил морфин и марихуану. Ампулы подвесил на елку, вместо елочных игрушек, а марихуану запрессовал в целлофановые плюшечки, которые сделались похожими на конфеты. На елке они тоже имели неплохой вид.
  Уже перед самым праздником ему повезло еще раз. Удалось достать две лафетки омнопона, что тоже придало цвет наступающему празднику. Остальные игрушки состояли из стеклянного брака, который он случайно встретил на рынке. Брак не был даже окрашен по причине его непригодности, но выглядел достаточно сюреалистично, что и привлекло его внимание.
  Он ходил вокруг своей елки и планировал, кого бы пригласить в гости. Время от времени снимал с ветки две-три ампулы омнопона, доставал шприц, кололся, и снова ходил вокруг, любуясь свои произведением.
  Думаться начинало уже веселее.
  - Нет, Вадика точно не приглашу, - когда мне было хреново, он и пальцем не пошевелил, хотя у него точно было. Пошел он...
  - Алик? Такое же дерьмо!
  - Можно было бы пригласить Эдика с Танькой, но их давно нет в живых, - единственные люди, которых можно было бы позвать на праздник. Но - каждому свое...
  Оставались только Алка и Люська. Но те сидели на циклодоле, и как собеседницы, интереса для него не представляли. Поприкалывались бы только над елкой, - что он и сам знал. Конечно, можно было бы прикупить им банку цикла, но подружек ему видеть не хотелось, - дуры.
  Поэтому и ходил он вокруг своей елки, и время от времени, срезал для себя какой-нибудь подарок, постепенно убеждаясь в низком интеллекте своих друзей и знакомых. И на таком их фоне он выглядел для себя все лучше и лучше.
  - Да, вообще, кто они такие, чтобы встречать Рождество с ними? Пасись они на стороне... Лучше сяду, зажгу свечи, разложу перед собой 'приборы', и оторвусь сам на сам. Не обязан я из них никому! Кто они мне?
  - Юрка? Да хрен по нему! Или этот дурацкий Цыган? Сам найдет где ему кайфануть, - не бедный!
  А хотелось бедных, - несчастных, что ли... Можно было бы пригласить Сэма..., но он тоже дерьмо, а вид имеет такой, как будто что-то из себя значит. За одну только рожу не приглашу! Да и осталось уже с гулькин нос, может и самому не хватит.
  Что-то подталкивало его, загрузить все эти подарки вовнутрь себя, но он мужественно держался, сознавая, что праздник еще впереди, а гости не приглашены. От предвкушения он, аж, втянул в себя воздух, но вдруг, с этим самым воздухом, в него проникла сильнейшая боль, он схватился за щеку, и уже больше не мог найти себе места.
  Зуб! Других мыслей в голове не осталось. Ноги сами принесли его к заветной елке. Почти ничего не осознавая, кроме боли, он сорвал с нее башик марихуаны и трясущимися руками стал забивать его в приготовленные заранее гильзы, стоящие и вытянутые, как отточенные карандаши, в стакане. Но дым не только не помог, он наоборот усилил концентрацию внимания на мучительной боли. Спрятаться и убежать от нее, не было никакой возможности. Морфин, - это единственное, что сейчас могло помочь ему. Но тогда праздники - коту под хвост! А что остается делать?
  В мучительных раздумьях он провел еще пару часов, но боль не отпускала. Хотелось зарыться головой в подушку, или просто перестать существовать. Еще никогда зубная боль не была столь сильной, во всяком случае, он такой еще не испытывал.
  Наконец, боль победила. Он сполз с дивана и, не одев даже тапочек, поплелся на кухню за стаканом воды, потом достал шприц, зарядил в него три кубика, с сожалением взглянул на остатки подарков, потом нашел вену и по привычке отправил дозу с ветерком. Кое-как промыл шприц и опять лег.
  Но... боль не отступила. А по душе, вместо ожидаемого прилива счастья и довольства собой, стало расползаться какое-то смутное чувство сожаления и пустоты. Это чувство было ему совершенно незнакомо, физическая боль вроде бы немного притупилась, но это чувство... Так просидел он два, или три часа, держась за щеку, медленно раскачиваясь из стороны в сторону, и глядя в никуда, пытался разобраться, почему и откуда появилось это ощущение стыда и раскаяния.
  Видимо, просто он один, и нет никого рядом с ним. И жизнь бесцельна и пуста. И сидит он, как маленький ребенок, в полутемной комнате, всеми заброшенный и покинутый. И ничего теперь не поправить, и не изменить. Он съел свои конфеты.
  А в небе поют Ангелы, но не для него.
  Наконец, сделав для себя вывод, что марихуана несовместима с морфином, решил подавить ее действие новой дозой.
  - Надо сходить завтра в церковь, конечно, если зуб перестанет болеть, - подумалось ему.
  
  
  
   Волчица
  
   Она упала с неба каплей росы, но превратилась в камень. Она хотела стать лепестком, но превратилась в сухой пыльный лист.
  И теперь она лежала и отворачивалась, изредка морщась в темноте. Я не мог этого видеть, просто чувствовал и знал, что это так. Близости с мужчиной она не принимала.
   Она была холодной одиночкой, ей никто не был нужен. Ни я, и никто вообще. Она любила думать только о своей загубленной молодости, о своем балконе на четвертом этаже, о том, что раньше недалеко от ее дома находился лысый парк, которому остроумные горожане дали название - Розарий.
   Она мечтала станцевать на столе 'между рюмочками', и чтобы ей апплодировали восторженные мужчины, 'хотя никому из них она бы не дала'. Но шло время, а этого не случалось и потому она впала в тоску. Ей хотелось бегать босиком под дождем, а этого как-то тоже не получалось.
  Она садилась у камина на корточки и молча курила, сосредоточенно глядя на огонь, и ей хотелось выть на луну. Но она молчала, потому что не умела выть, не умела танцевать, не умела легко и беззаботно бегать под дождем, шлепая босыми ножками по лужам, а могла только сосредоточенно курить, старательно выпуская дым в трубу.
  Изредка она восклицала - верни мне мою молодость. Однажды я не выдержал и сказал - ладно бери, только уходи.
   Она обрадовалась и ушла в свои воспоминания, но того, о чем она думала, о чем она мечтала, там уже не было. Розарий так и остался лысым парком...
  
  
   Воришка
  
  К маме пришла подружка со своим сынишкой. Я обрадовался и вытащил для игры целую роту оловянных солдатиков. Мальчишка сгреб себе в ладонь столько, сколько поместилось и пошел укладывать их в карман своего пальто.
   Обидно мне стало ужасно, но, из какой-то ложной скромности, я не сказал ни слова. Играть мне сразу расхотелось, да и солдатиков было жаль. Молча сидел и дулся на этого мальчишку.
  Но мне повезло, когда его мама собралась уходить, она вытащила у него из кармана всех моих солдатиков и тихо сунула их мне в руку.
  
  
   Град
  
  Возвращаемся домой - бабушка, я, сестра и мама. По дороге мы попали под ливень и мама усаживает нас на диван. Она начинает переодевать меня во что-то сухое. Дождь продолжает стучать в окно, но вдруг звук меняется, он уже напоминает грохот. Раздается звон разбитого стекла. Грохот продолжается. И снова звон. На этот раз в комнату врывается свежий ветер и шум бури становится еще громче.
  Я смотрю на маму - ведь она все может - и впервые понимаю, что здесь мама беспомощна, как и я, и сестра. От этого понимания на душе становится тревожно. А град продожает бить стекла. Мама с бабушкой завешивают окно старыми одеялами, но это не помогает, ветер усиливается и пытается сорвать одеяла.
  Сестренка давит из себя слезу, но вмешивается бабушка, она заверяет, что завтра придет дядя Ващенко и вставит разбитые стекла.
  Но мне страшно все равно... Страшно из-за бессилия мамы.
  
  
   Зигзаг удачи
  
  К маме пришла подруга. В сумке у нее было что-то вкусное, и она нам с сестрой отрезала по маленькому кусочку. Я такой вкуснятины никогда еще не ел, и, потому, поинтересовался, что это такое. Медовая коврижка, ответила тетка.
  Того кусочка, который отрезала нам гостья, явно было недостаточно, слишком вкусная была штука. И, чтобы намекнуть на это тетке, мне пришлось сказать маме, а ты купишь нам такую же ковришку. Мама ответила - куплю. Но коврижки хотелось сейчас, а не когда-то в неопределенное - куплю. Поэтому я снова спросил маму, а когда ты купишь коврижку. Мама отвечала - потерпи, не мешай.
  А тетка при этом делала вид, что ничего не понимает, и стала отвлекать маму разговором. Но коврижки хотелось очень, и я снова сказал маме - мама, а когда это потом?
  Тетка отвернулась, но коврижку не отдала.
  Тогда я опять стал дергать маму за рукав и стал говорить, а ты знаешь, где продаются такие коврижки?
  Тетке становилось неловко и она занервничала. Я понял, что надо ковать железо, пока горячо - ведь еще немного, и тетка уйдет.
  Мама ответила - отстань!
  Тетка заерзала и стала торопиться домой, чтобы спасти остатки коврижки. Я понял, что коврижке приделывают ноги. И тогда спросил саму тетку, а вы скажите маме, где вы купили коврижку?
  Уже в прихожей, тетка, наконец, открыла свою кошелку, извлекла коврижку и сказала на, держи пока, потом мама купит.
  Маме было очень стыдно, поэтому она перекинула свой позор на меня. И после того, как тетка ушла, сказала - как же тебе не стыдно!
  Но стыдно мне тогда не было, и не стыдно до сих пор, я как будто чувствовал, что это мой единственный шанс. Потому что такой коврижки я так и не ел до сего дня...
  
  
  Конец диафильма.
  
   У Танечки был телевизор, а у меня фильмоскоп. Дети всего этажа собирались к нам в темную прихожую, мы ставили фильмоскоп на холодильник, направляя его луч на стену, и крутили диафильмы. Читать я тогда не умел, поэтому читала мама или кто-нибудь из моих гостей.
   Впереди всех садился мальчишка из соседней квартиры, и когда лента кончалась, он объявлял громким голосом - конец диафильма! На эту его привилегию никто из моих гостей не покушался, хотя по заставке все уже понимали, что надо прочитать. По простоте я думал, что он, наверное, умеет читать лучше всех и хотел тоже научиться читать, чтобы также как и он, делать это последнее заявление. Но диафильмы в основном были скучные, да и текст я знал уже наизусть, так что грамота меня не особо вдохновляла, но этот мальчишка...
   Читать я начал на улице, громко произнося магические слова вывешенных лозунгов - слава КПСС, ЦК КПСС, миру - мир, свобода, равенство, братство и прочую чушь. Но все же начал.
   Первый диафильм, который я прочитал вслух, назывался 'Сказание о Дохонаго'. Это был тот же бред собачий, как и вывеска - политбюро ЦК КПСС. Но в конце фильма я громко произнес - конец диафильма! Почти хором с тем мальчишкой.
   Больше я никогда не посягал на эту его привилегию, - только читал текст. А сосед еще долго продолжал подводить итог - КОНЕЦ ДИАФИЛЬМА!
  
  
  Покурили.
  
  Я понял, что спать надо на гравии, - она не поняла вообще.
  Я ей это сказал, - она не согласилась. Она ответила, что будет спать на диване, а я, как хочу. Я ей сказал, что хочу умереть с нею в одно время, но она опять не поняла.
  Жаль травы...
  
  
   Дядя Сережа
  
  Дядя Сережа был человек неплохой.
  У них была одна комната, которую они вдвоем украшали и лелеяли. Тетя Сима и дядя Сережа.
  Они были законодателями мод в нашем доме. Тетя Сима была еврейка, а дядя Сережа ее любил. Красивая была тетя Сима, - вот и любил.
  Но на тете Симе он и умер. Это я сейчас понимаю, что дядя Сережа умер на тете Симе.
  А тогда она прибежала и говорит, - потрогала, а он холодный!
  Умер дядя Сережа на тете Симе...
  
  
   Лев Владимирович
  
  Мой дорогой и милый учитель математики и чего-то там еще. Чего, забыл.
  Он меня любил и я его тоже. Все над ним подсмеивались, а мне он нравился. За свою простоту, за то, что у него никогда не хватало денег, за потертый костюм, да и за много чего еще.
  Школу я закончил давно. И вот иду я как-то по улице, довольный, счастливый, и вдруг, вижу идет мой дорогой бедный учитель, с какой-то тележкой. А в тележке старые газеты и журналы. Потертый костюмчик, стариковская, семенящая походка.
  - Лев Владимирович, дорогой, ну как вы? А он мне - вот теперь архивариус, не хочу, чтобы пропал ни один документ прошлого...
  Как мне стало его жаль... как жаль - не передать!
  
  
   Под смоковницей
  
   Из окна был виден соседский двор, а точнее двор виден не был, была видна только его крыша, которую образовывал виноград. По вечерам под этой беседкой собирались жители двора, зажигали лампочку, выносили чашки с чаем и засиживались допоздна. Им не был страшен ни дождь, ни посторонние взгляды, - они сидели под виноградом и тихонько о чем-то беседовали. А я смотрел из окна и думал о том, как хорошо им сидеть в своем винограднике.
   Однажды мой попугайчик открыл свою клетку и улетел к ним во двор. Он уселся на крышу их виноградной беседки и стал лакомиться ягодами. Вот у меня и появился повод заглянуть в этот оазис.
   Попугайчика мы так и не поймали, но мне осталось приятно думать о том, что он, быть может, так и остался жить в их саду, дополняя его своим криком и красками.
   А позже мне стали понятны слова пророка, который говорит: в тот день будете друг друга приглашать под виноград и под смоковницу, потому что я ушел от соседей с полным ведром винограда и абрикосов.
  
  
  Красный уголок
  
  Огромный актовый зал. Справа от двери стоят три письменных стола, за первым, под здоровенной картиной какой-то стройки, сидит тетя Тамара Долбня, за вторым тетя Валя Серикова, за третьим начальник сего отдела. У каждой на столе лежат счеты, гора папок с бумагами и чернильный прибор. У начальницы, помимо счетов, есть еще и арифмометр. Она время от времени крутит его ручку, и он с треском выдает результат.
   В другом конце зала расположился длинный стол, накрытый красной скатертью, на столе графин с желтой водой и стакан, над столом портрет вождя в золоченой раме. Слева от стола трибуна для оратора. В трибуне есть полочка для шпаргалок. Сейчас она пуста и кроме порожнего стакана там нет больше ничего. Трибуна источает запах старого казенного дерева и бумажного архива. Между красным столом и бухгалтерским углом - ряды деревянных стульев с откидными сидениями. От стульев так же пахнет жуком-короедом и пыльными бумагами.
   Раз в год стол и стулья куда-то выносят и на их место ставят большую елку. Тогда скучный конторский быт оживляется Дедом Морозом и престарелой Снегурочкой. А конторские служащие со своими детьми истошными голосами начинают орать: елочка, зажгись! Но елочка не зажигается, и служащие орут еще громче. Воспоминаний хватает на весь год.
   Тетя Тамара Долбня с возмущением вспоминает, как Алка, по ее мнению, женщина легкомысленная, в неприлично короткой юбке, танцуя рок-н-рол, стукалась своей толстой задницей о дядю Гришу-механика, а тетя Валя Серикова не может простить шоферу, Ващенко, что он не принес ей банку сайры. Вот всем принес, а ей не принес!
   Но уже ничего не поправить, - праздник прошел, стулья и столы расставили по местам. И снова в красном уголке пахнет старым казенным деревом, архивной бумагой и пыльной красной скатертью. Скрипят конторские стулья, щелкают счеты, трещит арифмометр.
   Жизнь продолжается!
  
  
  
  Осада
  
  Окна плотно закрыты. В щели хозяйки закладывают вату, но это не спасает. Мелкая черная пыль наполняет воздух, выходить на улицу опасно. Под носом сразу остаются две темные полосы, след от дыхания - пыль забивается в легкие. В самый разгар пыльной бури останавливает работу транспорт, закрываются магазины. Даже в квартире пыль хрустит на зубах. Мебель, книги, белье - покрыты тончайшим слоем этой пыли.
  В школу ходить не надо, но радости от этого немного. Чувство осады, - как будто дом окружил неприятель. Через пыльные стекла окон уже не виден горизонт, да и залазить на подоконник мама не разрешает, потому что сразу становишься грязным, как угольщик. Стекла потрескивают, принимая на себя удары серого ветра.
  Старенькая 'Балтика' проигрывает бесконечную 'Can't Buy My Love' - одна из радиостанций использует ее в качестве маяка. Над приемником висит отрывной календарь и мамина подушечка для иголок.
  
  
   Песни песней
  
  Я тебя люблю, Верочка
  И я тебя люблю, Коленька.
  
  
  Нетопырь
  
  Поздняя, теплая, темная, южная ночь. Окно открыто. Комаров мы не боимся, до четвертого этажа они не долетают. Кружатся над фонарным столбом далеко внизу.
  Вдруг в открытое окно врывается сдуру летучая мышь. Мама в панике. Мышь тоже. Мама боится за нас с сестрой, а мышь за себя.
  Мама бежит в кладовку и приносит оттуда длинную палку от швабры. Мышь забивается к нам с сестрой под кровать и начинает пищать от ужаса.
  Мама пытается этой палкой выгнать ее оттуда. Нас она накрывает с головой одеялом и приказывает не высовываться. По ее мнению, мышь может вцепиться нам в волосы.
  Сидя под одеялом, слышим писк несчастной мыши и удары по полу этой палкой.
  Наконец битва выиграна, мать вытаскивает из под дальнего угла кровати окровавленное тельце.
  Всю свою жизнь она с ужасом и стыдом вспоминает об этом страшном убийстве.
  
  
   Пока что круглый...
  
  В центре небольшой, квадратной площади стоит памятник Карлу Марксу. Вокруг него, по периметру площади расставлены длинные скамейки с удобными спинками. На скамейках сидят пожилые армяне. Они играют в пятнадцать, двигая черные кубики фишек по внутреннему полю такой же квадратной коробочки, как и сама площадь. Другие о чем-то говорят вполголоса, перебирая желтые четки.
   Я гоняю на своем велосипеде вокруг памятника, иногда ловя на себе неодобрительные вгляды пожилых армян. Мое присутствие явно никому из них не нравится, но они молчат, перебирая свои желтые четки, и двигая черные кубики по полю квадратной коробочки.
  Это для них площадь квадратная, а для меня она, сейчас, круглая, потому что я кружусь вокруг этого памятника, изредка ловя на себе их взгляды. Они не понимают меня, а я их. Но когда я стану таким же старым, как они, куплю себе квадратную коробочку и четки, сяду рядом с ними, чтобы говорить вполголоса, перебирая четки, и иногда неодобрительно посматривать на крутящего педали мальчишку.
  
  
   Ложный знак
  
  Длинная аллея. Посередине такая же длинная клумба. На клумбе растет львиный зев и анютины глазки. По ту, и по другую сторону клумбы - дорожки, посыпанные желтым ракушечником. По правую и по левую сторону сквера два пригорка под углом в сорок пять градусов. На пригорке справа огромное панно из живых цветов. Цветы высажены в маленькие квадратные ящички. Из этих ящичков собрана огромная голова вождя. Внизу под головой какая-то надпись, тоже из цветов, видимо, поясняющая, чья это голова. Справа голова, а слева звезда.
  Не плевать! Не сорить! Цветы не рвать!
  
  
   Промфинплан
  
  У бабы Ляли было только две книги, которые стояли на сиротской этажерке вместе с другими ее подарками с места работы. Одна - Политическая карикатура, а вторая - Стройки какой-то там пятилетки. Остальными подарками были духи Красная Москва и Красный мак. Духи меня не интересовали, а вот эти книги я, сидя на нищей железной кушетке, застланой заплатанным колючим одеялом, листал всякий раз, когда мы приезжали к бабушкам.
  Кроме тех двух книг был огромный журнал, который она называла Промфинплан. Она не только его читала и перечитывала, но и постоянно добавляла в него какие-то новые записи. Вначале и он меня заинтересовал, но когда я убедился, что там смотреть не на что, то оставил его в покое.
   Мои бабушки были почти нищие. Баба Ляля всю свою жизнь составляла этот Промфинплан, только для того, чтобы для нашего приезда баба Лена могла заварить всем кофе Пионерский или Колос, а еще нарезать нам с сестрой плавленый сырок и положить его крохотными дольками на такие же крохотные дольки темного, почти черного хлеба. И хотя баба Ляля писала Промфинплан и днем и ночью под тусклой лампочкой в желтом абажуре, Промфинплан дохода не приносил.
  Весь доход от него баба Ляля несла нам с сестрой.
  
  
  Квасики
  
  Для того, чтобы я рос умным мальчиком, мама водила меня почти на все выступления известных и малоизвестных музыкантов. Она купила мне костюмчик и галстучек, наряжала меня во все это и везла на концерт в филармонию, или еще куда-нибудь. В основном я там просто дремал...
  Перед концертом какой-то оперной певицы на трибуну вышел лектор и долго о чем-то рассказывал благодарной аудитории. Время от времени его выступление прерывалось аплодисментами, потом он опять начинал говорить о чем-то горячо и с надрывом. Смысла выступления я не понял, но одно слово врезалось мне в память, и когда лекция закончилась и объявили антракт, я спросил маму: а что такое квасики? Она с укором отвечала: не квасики, а классики.
   Я все-равно ничего не понял, но как устал, то больше и не спрашивал.
   Началась вторая часть. На сцену поднялась грудастая, полная женщина и стала орать истошным голосом: старый муж, грозный муж, режь меня, бей меня! Я опять ничего не понял, кроме того, что у нее дома, видимо, какие-то проблемы. От этой арии мне сразу припомнилась соседка, которая приходя в гости к маме, и, выставив вперед свои лошадиные зубы, прихохатывая, говорила: - а моего-то, опять привели домой пьяного, и опять лез в драку, а сегодня ничего не помнит!
  Потом я, видимо, просто заснул, как пьяный муж той соседки с лошадиными зубами, и как меня привели домой, тоже не помнил.
  
  
  Близнец
  
  У меня есть близнец. Встречаемся мы с ним почти каждый день, чтобы посмотреть друг на друга. Потом я иду по своим делам, а он по своим. Чем занимаюсь я, - я знаю. А вот чем занимается в это время он - даже и предположить не могу. Он, видимо, знает обо мне больше, чем я о нем, так как безошибочно читает в моем сердце. Свиданий мне назначать ему не приходилось, он всегда был на месте. Еще ни разу не было так, чтобы я пришел на встречу, а его там не было. Вот бы я удивился!
  Хорошо, если бы он был моим союзником. Но, как знать? А вдруг 'Заговор'?
  
  
  Тетя Тоня
  
  У дяди Пети болела спина, и потому его фигура напоминала вопросительный знак. Он всегда держался за поясницу, покрякивая и вздыхая при ходьбе.
  Жил дядя Петя со своей женой, тетей Тоней, в сыром полуподвале. Их квартирка была чисто выбелена известью, как келья, и пахло в ней лампадным маслом, куличами, вербой и искусственными цветами. Тетя Тоня была похожа на святой лик. Она носила темно-синий платок в мелкий белый горошек и длинную темную юбку.
  Пенсии им не хватало, потому дядя Петя, несмотря на свою больную спину, брался за любую работу по дому, или пилил кому-нибудь дрова, или помогал отремонтировать мебель, или чинил чьи-нибудь старые часы. Когда работы не было, он выносил во двор свою табуретку с продолговатым отверстием в сидении, громко крякая и охая при этом, садился на нее, приглаживал короткий ежик седых волос, и закуривал папиросу.
  . Первой умерла тетя Тоня..., а своего дядю Петю она лечила святой водой.
  
  
   Гомункулус
  
  Я нашел ее в баночке с рыбными консервами. Аккуратно достав, положил на подоконник и разглядел через увеличительное стекло. Сомнений не было - это была гидра.
   Я поместил ее в бабушкин аквариум и стал ожидать, когда она наконец оживет. Мимо нее проплывали рыбы, а я часами сидел и смотрел на свою гидру. Недели через две она стала покрываться зеленым налетом, и я понял, - ждать осталось недолго. Еще немного, и у нее вновь отрастут щупальца, через позеленевшие стекла аквариума уже были видны какие-то нити, которые шевелились, когда мимо проплывала рыбка, рядом стояли горшочки с водорослями, которые она будет есть, когда оживет. Иногда, я осторожно вынимал свою гидру, бережно держал ее в руках, разглядывал, потом снова помещал в аквариум.
   Однажды, придя снова к бабушке, я увидел, что стекла аквариума стали совершенно прозрачными, дно было вычищено, а моей гидры не было.
   Года через два я вновь нашел в баночке с консервами гидру. Мама сказала - это гвоздика.
  
  
  Доверчивость
  
  Бабушка научила нас с сестрой новой игре - 'Вам барыня прислала туалет, в туалете сто рублей'. Игра мне показалась интересной, поэтому я тут же побежал к сестренкиным игрушкам. Среди них была маленькая кукольная ванная комнатка с туалетом, но сто рублей не обнаружил...
  Не ожидал я такого от бабушки.
  
  
  Разочарование
  
  Когда проезжаешь на трамвае мимо этих домов, то они как бы постепенно исчезают в земле. Первый виден почти полностью, от второго видна только половина, а от третьего и четвертого остается одна крыша. Такое впечатление, что они постепенно врастают в землю. Или, может быть, там живут совсем маленькие люди, или даже гномы.
  Около первого дома, со стороны трамвайных путей, цветут розовые петуньи, но там еще видны малюсенькие окна и хозяин может любоваться своими цветами. Около второго - те же петуньи, только их уже поменьше, а возле третьего дома вообще ничего не растет, от него осталась только одна крыша, покрытая зеленым мхом.
  И всегда, проезжая мимо этих деревянных домиков, мне хотелось заглянуть на их фасад, с другой стороны.
  Однажды я это совершил, обогнул самый низенький дом кругом и обнаружил, что он просто сидит в овраге, и фасад его ничем не отличается от первых трех. В окне этого домика рос красивейший кактус, а в доме жила старая бабка в черном платье. Она стирала заношеное белье в корыте на пыльной улице, а рядом на примусе закипала выварка с новой порцией грязного тряпья, от которого воняло нищетой и дешевым хозяйственным мылом.
  
  
   Про тушканчика
  
   Кто-нибудь из вас видел тушканчика? Я, например, видел. Прыгал он за поездом. Сколько ехал поезд, столько он и прыгал. И где он живет, одному Богу известно. Упрыгал он очень далеко от своей норки, - если он в норке живет. А может и не в норке. Просто живет и все.
  
  
   Шестая Книга Нострадамуса
  
  Чем больше мыслей передумывает человечество, тем больше их становится в Мировом мыслительном океане. И когда люди домыслят все мысли, тогда наступит конец мыслительного процесса. Это не то, чтобы наступила полная пустота, просто человеку не надо будет уже больше мыслить - он будет знать о мире все.
  И когда он захочет отдохнуть от знания, то будет просто уходить в Мировую пустоту и наслаждаться небытием. А когда он захочет опять знать все, то снова будет возвращаться в Мировые облака.
  С людьми, которые будут навсегда уходить в Мировую пустоту, будут бороться. И они тоже будут бороться за легализацию пустоты. И когда они наконец добьются ее легализации, то все большее количество людей пристрастится к Мировой пустоте. И когда таковых станет большинство, то будут запрещены Мировые облака.
  И время потечет вспять. Это называется Вселенские весы.
  Потом придет Большой пророк, который скажет, что законы Вселенских весов не имеют никакого смысла, и он, Большай пророк, знает, что делать, чтобы превратить Мировые весы в Мировую спираль, и многих увлечет за собой.
  Но и этого ему станет мало, потому будет объявлено, что Большой пророк, есть начало и конец Великой спирали. И соблазнятся некоторые из людей.
  Это начало Вселенских войн.
  В то время восстанут два царя, Южный и Западный, и заключат они между собою договор. Южного царя назовут ничтожным, а Западный будет подобен жалкому. Потому договор их не состоится. А Большой пророк, по прошествии времени времен, и еще чуть-чуть будет взят Мировой спиралью, и его уже не будет. И эпоха та назовется Вселенским хаосом.
  А Мировые весы наберут силу и еще более укрепятся.
  
  
  Сопли
  
  Мама подумала, что у меня абсолютный слух, а потому решила сделать из меня музыканта. Она наняла мне старенького скрипача, как его звали, уже не помню, но нравился он мне очень.
  Нравился он, а скрипку я терпеть не мог. А ему, как раз наоборот - очень нравилась скрипка, а терпеть не мог он меня.
  Старый скрипач был нищ. Костюм, который он одевал на свои-мои уроки, был потерт и блестел на локтях. Видимо, в его квартире водились клопы, потому что однажды, из нагрудного кармана на лацкан его пиджака, скромно выполз большой рыжий клоп, и тихонько там присел, слушая музыку.
  Занимались мы с ним в маленькой кладовке, площадь которой была не более двух метров. Там было тесно и жарко, поэтому мой старый скрипач сильно раздражался и негодовал, когда я никак не мог сообразить, что ему от меня надо, и вместо игры тупо молчал.
  Тогда хитрый старикашка придумал коварный план, чтобы я издавал хоть какие-нибудь звуки из своей скрипки, он стал дергать меня за нос.
  Тогда и я придумал план еще коварней, - когда старенький скрипач потянул меня очередной раз за нос, я насморкал ему полную руку соплей. Платка у него с собой не оказалось, и поэтому он побежал к маме, говоря: куда мне это деть?!
  Мама музыканта после того случая уволила, и когда я шел провожать его в последний раз по длинному темному коридору, то мне было очень горько с ним расставаться. Я думал, что он совсем не злой, и почему бы этому милому старику не приходить к нам просто так, без своего дурацкого этюдника и обшарпанного футляра со скрипкою.
  
  
  Урод
  
  Со мной что-то случилось. Я себя не узнавал, тогда я еще не знал слова эрекция, и просто лежал и думал, что я, наверное, урод. И от этих печальных мыслей меня уже не радовали те подарки, которые мне должны были положить на стул, возле моей кровати.
  Я урод! И как теперь я буду ходить в таком виде?! И что будут думать обо мне люди?
  Наверное, болезнь прогрессировала давно, а я просто не замечал, и вот теперь, проснувшись ночью в ожидании подарка, я застал ее врасплох!
  Мне было стыдно, непонятно, обидно, и страшно, но сделать я ничего не мог. Я урод!
   В комнате началось какое-то движение, зашуршала бумага, послышались мамины шаги - это она хочет включить свет!!! А тут я, такой урод!
  А она приготовила для меня еще и подарки! Такому уроду!
  Я сделал вид, что сплю. Мама подкралась, положила подарок и ушла к себе.
  Любопытство взяло верх, и не смотря на свое уродство, я подполз к стулу с подарками, развернул бумагу, и меня встретил альбом с марками!!!
  Я забыл обо всем на свете, рассматривая эти марки, и когда пришел в себя, уродства уже не было...
  С тех пор, когда у меня снова возникало это уродство, я вспоминал о тех марочках, которые мне подарила мама на день моего рождения.
  И когда я вспоминал о тех марочках, уже больше не был уродом!
  
  
  Чирика
  
  Я подобрал маленького желторотого воробышка. И хотя считается, что воробьи в неволе не живут, мой у меня жил, и жил очень даже неплохо. Сидел он в клетке, а иногда между стекол двойного окна. Кушал он буквально все, вот только конопляное семя мне категорически запрещалось ему давать. Мама говорила , что это жирная пища. Но мне думается, что причина там была в другом. Видимо, канабис не любят животные, потому что их души еще не подготовлены к таким переменам сознания.
  И вот как-то раз мы с мамой поехали отдыхать на Черное море, оставив моего милого птенца на бабулю. Бабушка очень быстро соскучилась и приехала к нам на неделю,.оставив Чирику одного. Канабиса она ему насыпала, наверное, целых полкило.
  Не выдержал мой воробышек - умер от передоза.
  Еще через неделю она привезла Чирику мне, чтобы я сам похоронил его. Упакован он был с любовью в целофановый кулечек, и когда я развернул его, чтобы последний раз взглянуть на мою любимую птичку, то вздрогнул от ужаса, все его тельце шевелилось - это были черви.
   Так что, пришлось мне его похоронить, не прижав последний раз к своей щеке.
  Нельзя давать птичкам канабис!
  
  
  Раздавленное детство.
  
  Похоже, что это был Новый Год или Первое Мая... все веселились и на мою личность совсем не обращали внимания. Я слазил к себе на кровать, где лежали подаренные мне кем-то карандаши, разглядел Буратино на их коробке. Потом подсел кому-то под бок и слушал бесконечные шумные тосты. Спать хотелось ужасно, и когда этот подбочный гость поднялся, чтобы произнести очередной тост, я прикорнул на его месте.
   Проснулся я от того, что моя голова попала между его задницей и матрацем дивана. И как я ни дергался, выдернуть ее оттуда не представлялось никакой возможности. А гость вставать не спешил, или у него не получалось, просто ерзал на моей башке, туда и сюда, а я чувствовал, что еще немного, и голова треснет. Орать было стыдно, и я, скрипя зубами, молча пытался ее оттуда вывинтить. Когда, наконец, это случилось, гость даже не обернулся в мою драгоценную сторону.
  
  
  Потоп
  
  Поднялась буря. Даже днем было темно, как ночью. Дождь не прекращался. Деревья шатались и гнулись к земле. Огромные ветви с хрустом отламывались, угрожая своим падением редким прохожим. Я подолгу стоял у окна, думая, когда же наконец прекратится ураган. Но ветер только крепчал и вода усиливалась на земле. Остался только я и все, кто были со мною. На окне стояла клетка с голубем, - птица металась в ужасе от рева ветра и блеска молний.
  И длилось это из дня в день, из вечера в вечер, конца не было.
  И вспомнил Бог обо мне и закрылись источники бездны и окна небесные затворились, и перестал дождь с неба, и стала убывать вода.
  На тротуаре остались только поломаные сучья и сбитые листья. Я открыл клетку и выпустил голубя на волю. Он, шарахаясь из стороны в сторону, бросился в серую тьму, а я долго стоял у окна, ожидая его возвращения. Голубя не было.
  И узнал я, что вода сошла с земли.
  И очистилась земля.
  
  
  Праздник Октября.
  
  Сегодня у бабы Лены день траура. Она одела длинное темное пальто, повязала на голову черный платок, и вышла на улицу, где беспорядочные толпы народа формируются в праздничные колонны. На нее никто не обращает внимания.
  С оголтелыми от водки лицами, народ тащит к центральной площади плакаты, портреты и знамена. Почти халява - можно жрать водку.
  Праздник!
  Бабушка стоит, смотрит на глупые рожи и иногда плюет в сторону демонстрантов.
  Изредка раздается нестройное, пьяное - ура!
  Никчемность - бормочет бабушка.
  Господи, как же ей все это было противно.
  
  
  Опять про это
  
  Когда это произошло, еще никто не знал слова минет. Просто знали, что знакомый дядя заставлял знакомую тетю нюхать то, что он пукнул под одеяло. Такова была легенда.
   Но однажды знакомая тетя не выдержала и отхватила знакомому дяде пол-писи.
  Знакомая тетя, стесняясь всем объявить, что знакомый дядя заставлял ее просто целовать свою писю под одеялом, сбивчиво объясняла, что знакомый дядя пукал под одеяло и заставлял ее, знакомую тетю, потом нюхать это дело.
  Вот потому знакомая тетя и не выдержала этого... и отхватила знакомому дяде пол-писи.
  
  
   Ракетка
  
  Темная закопченая бабушкина кухня. Над дровяной плитой висит ракетка для тениса, бабушка говорит, что ею играл мой дедушка, когда был еще маленьким. Ракетка висит высоко, она черного цвета, от старости и копоти. Я никогда не решался прикоснуться к ней. И висит она реальным напоминанием о дедушке, и я знаю, что дедушка был и это его ракетка.
   На плите стоит огромное ведро. Мама кипятит воду, чтобы устроить мне ванну, а я хожу вокруг и жду. Наконец вода согрелась, мама снимает ведро и ставит его на пол. Рядом уже стоит оцинкованная ванночка с высокой спинкой. В руках у меня резиновая кукла. Я задумал мыться с ней, но терпения не хватает, потому я беру куклу и погружаю ее в ведро с кипятком.
   Боль настолько невыносима, что у меня мутится сознание.
  Крик мамы, суета и снова боль. В сознании всплывает закопченная дедушкина ракетка, потолок бабушкиной комнаты и мучительный, бесконечный вкус боли.
  
  
   Стресс третий
  
   Думаю, что мое Я все-таки неудачно выбрало объект своей идентификации. Оно стало ассоциировать себя с этим куском ранимой и капризной плоти.
   Так почему же так случилось?
  Видимо, Я собраны как капли дождя в туче. Когда приходит время, Я падают на землю, и тут же, немедленно, они должны воплотиться в нечто для того, чтобы позже идентифицироваться с ним. И вот, оно уже воплощено, но еще не идентифицировано.
   Пока мое Я находилось в утробе матери, у меня еще было время выбрать другой объект, но это было сопряжено с большой затратой энергии, поэтому мое Я и не пожелало этого делать, ибо оно было еще пассивно по качеству своих свойств. Оно пережило стресс воплощения, потому инстинктивно не захотело нового стресса, и отдало свою идентичность матери.
   Идентификация произошла тогда, когда мое Я оторвалось от Я матери и стало Я самостоятельным. Это был стресс второй.
   Первый крик и был моментом идентификации.
  Выбор был сделан! Так что теперь, осознав ошибочность выбора, я живу в постоянном стрессе - Я, не любит меня, а меня - не любит Я.
  
  
  Снова оттепель
  
  Мама стала покупать муку на рынке, из этой муки она сама теперь печет хлеб. Сдоба пахнет на всю лестничную клетку, и время от времени кто-то из соседей заглядывает к нам, чтобы справиться о ее успехах.
  Масло она теперь тоже сбивает сама, но получается оно серого цвета, очевидно от той пружины, которой она работает.
  В продаже появилась консервированная кукуруза, которая нам с сестрой очень нравится..
  По радио сказали, что Хрущев в Польше. Сестра, картавя, передает маме последние новости - Хру-Хру в Варшаве.
  
  
   Спасатель
  
  В доме отдыха 'Ромашка' был садовником Сергей. Водку он любил очень.
  - А по мне - хоть трава не расти, - отвечал он, когда директор этого заведения будила его по утрам поливать клумбу с ромашками напротив столовой. Похмельем он мучился.
   - Если уволят, пойду спасателем, - говаривал он работникам столовой, глядя осоловевшими глазами на ненавистный шланг и представляя, что сейчас придется поливать эти чертовы ромашки.
   Теперь он уже работает спасателем на лодочной станции.
  Вот лафа! Живут они с напарником в отдельном котедже, как короли. Будят их только отдыхающие, да и то после завтрака, когда просят выдать им надувную резиновую лягушку или камеру от Камаза. Cпасательная лодка выдается, исключительно, за водку.
  - А по мне - хоть потоп! - теперь говаривает он.
  
  Вот те зуб, чистая правда!
  
  
  Угол смерти
  
  Угол смерти! Наверное такой угол есть в каждом городе. О нем складывают легенды и уже с детства он является энциклопедией и проводником в другой мир.
  Этот коварный поворот разбил и уничтожил множество человеческих судеб, матери пугают им своих малышей и тем причащают их к другому миру - миру смерти и вечности. Дети молчат, потому что им нечего сказать. Это угол смерти, и мать знает о нем больше, чем малыш.
  Он еще не понимает, что такое смерть, он никогда никого не хоронил. Его бабуля еще жива.
  Но эти страшные слова навсегда останутся в его памяти, и он в свою очередь расскажет своим детям об их жестоком определении.
  Холодно, жестко, и просто, как удар об асфальт.
  Угол Смерти...
  
  
  Халява
  
  Сначала стоял стол тети Музы, потом тети Песни, потом Рихилькин, а затем мамин. Дальше было большое окно. И это окно было с огромным бордюром под ним со стороны улицы. Поэтому, когда рядом с нашим домом открыли зеленый кинотеатр, то это явилось огромной радостью для всех жильцов.
  Они усаживались на подоконник, свешивали ноги на бордюр, и торчали там целыми вечерами. Детям этого делать не позволялось, потому что наши ноги не доставали до бордюра и это считалось опасным, когда ноги не на что поставить, хотя и бордюр-то на ладан дышал.
  Смотрели все подряд. И 'Чапаева', и 'Железную маску', и 'Девчата', и 'Золотое деревце', - все, и по нескольку раз.
  Халява!
  
  
  Суббота
  
  - И почему же ты испортила мне эту субботу. А? А ну объясни!
  - А потому, что ты испортил мне жизнь.
  
  
   Темный
  
  В школу я взял шариковую ручку, похожую на тюбик с губной помадой. Эту ручку подарил мне дядя. Писали мы тогда металлическими перьями, окуная их в чернильницу-непроливашку, которая была воткнута в дырку, проделанную в парте, поэтому моя ручка могла оказаться бомбой. Этакая американская штучка, еще похуже, чем жевательная резинка. Да она просто подрывала устои советской школы!
   Выход был только один - сломать металлическое перо и объявить, что могу писать и шариковой ручкой. Так я и сделал.
   Но ручка произвела на нашего преподавателя впечатление злого змия. Он таких никогда и в руках не держал. И не слышал даже, что такие бывают! Поэтому, он сунул мне другое перо, которое было с раздвоенным концом и нещадно выдирало из бумаги ворсинки.
   Я встал и сказал, что его пером писать не получается, и что я все-таки лучше воспользуюсь своей ручкой.
  - А вот черта с два - сказал преподаватель. Не разрешаю и все тут!
  
  
  Театр при коридоре
  
  Коридор заканчивался большим залом, раньше по этому залу чинно, по кругу, прохаживались выпускники военного училища, пока дом не был передан в штатское распоряжение. Но зал остался. Там мы и устраивали концерты, точнее сказать не мы, - я имею ввиду себя, - а наши девченки.
  Жильцы приносили стулья и ставили их по периметру зала, а девченки заходили за кулисы, то есть в кладовки и там переодевались в мамины наряды. Потом выскакивали из за кулис и начиналось представление.
  Девченки начинали с песни 'Мы через лужицы скачем и раскрываем зонты'. При этом они скакали и раскрывали зонты мам или бабушек. Встречалась эта песня бурными аплодисментами. Это было открытие спектакля.
   Затем кто-нибудь из девченок же одевал на себя бороду и исполнял роль Деда Мазая. Дед Мазай сидел на нескольких стульях, а зайцы, которые не помещались на стульях, просто цеплялись и орали - Дед Мазай, помоги! Концерт опять завершался начальной песней про зонты, и потом все играли в 'Море волнуется раз...' на том все водные процедуры заканчивались.
   А довольные жильцы аплодировали и расходились по своим квартирам.
  
  
  Евангелие
  
   В руки мне его не давали. Баба Лена, под величайшим секретом, брала его у тети Лизы. Это была огромная, как мне казалось, книга в черном переплете. На другие книги она и смотреть не могла, ей они были противны. Баба Лена усаживалась на свою железную кушетку, а я подсаживался рядом и ожидал, когда она будет переворачивать страницу, потому что там иногда встречались картинки.
  Но картинки были редкостью и, кроме того, Евангелие она читала медленно, так что можно было просидеть весь вечер, и если повезет, увидеть одну или две гравюры. Они порой пугали меня, но все-равно я сидел.
  Мы сидели в полной тишине, только иногда настенные часы с маятником вдруг начинали скрипеть, потом шипеть, и наконец разражались каким-то колокольным боем.
  По тому, как бережно баба Лена относилась к этой книге, мне даже и в голову не могло прийти, попросить ее о том, чтобы самому полистать Евангелие. Я относился к нему и остальному, в это время происходящему, с каким-то благоговением, сидел рядом и старался даже не ерзать на кушетке.
  Не помню, объясняла мне при этом что-нибудь баба Лена или нет, но я и сам все понимал без слов. Это были минуты молчаливой молитвы.
  Тишина, бой часов, редкий шелест страниц, и едва слышимый шепот моей прабабушки.
  
  
   Про ночь
  
  - Ну, пожалуйста, сделай темно.
  - Закрой глазки, и будет темно.
  
  
  Краем уха...
  
  - Все-таки он опять раскачивает планету.
   Разве ты не чувствуешь? Не понимаю, как можно этого не замечать?
   Я удерживаю, а он все время раскачивает! И если я однажды не удержу, то придет конец света. Об этом даже 'Голос Америки' передавал. Но потом всех за это с радиостанции уволили, так что сейчас они молчат. Разве ты не слышал? А до этого они про меня все время говорили.
   И беседующие умолкли, уставившись в свой кофе.
  
  
   Пайщики
  
  - Ой, как их тут много, сказала она, пересчитав кошек, сидящих возле мусорника.
  Он, перегнувшись стал разбирать пакеты с отходами, от которых воняло какой-то кислятиной. Она стояла рядом и принимала то, что он подавал ей. Его внимание привлекла маленькая стеклянная баночка и он протянул ее ей. Она открыла крышку, понюхала, обмакнула палец в содержимое и облизнула его. Видимо, это ей понравилось и она, закрыв крышку, положила баночку в карман куртки.
  Он пошел к следующим мусорникам. Она крикнула вслед - а кулек? Он что-то пробурчал в ответ. Она закурила, присела на корточки и стала разговаривать с кошками.
  Через несколько минут он вернулся, держа в руках старую кухонную мойку.
  - Брось, сказала она. Он опять что-то пробурчал, но мойку не оставил. Она досталаиз кармана окурок и протянула ему. Он закурил, и они пошли.
  
  
   Пират
  
  Лилипуты добрые, а карлики злые, учила меня мама.
  Чем отличаются лилипуты от карликов, я точно не знал, но глядя на их лица, видел, что и впрямь, у лилипутов лица были какие-то куклячьи, а тот карлик, который ходил в наш хлебный магазин, был похож на старого пирата.
  На нем были одеты непомерно большие туфли, как тяжелые чугунные утюги, и брюки, которые он не подогнал под свой рост. Поэтому брюки собирались в чудовищную гармошку. Выпяченая вперед нижняя губа на огромной голове, придавала его лицу зловещее выражение. Я скорее стеснялся, чем боялся посмотреть ему в глаза, чтобы самому сделать вывод - злой он или нет.
  Лилипуты всегда собирались стайками, о чем-то оживленно болтали, а карлик всегда ходил один, был молчалив и замкнут.
  Его личность меня так заинтриговала, что я даже приметил, где он живет. Жилище
  его находилось в двух кварталах от магазина, в подвале. Вход в этот подвал был прямо с улицы. Единственное окно, видимо, никогда не мылось, поэтому разглядеть, что там внутри, было невозможно. Да и опасался я смотреть в ту сторону.
  Самым волнующим вопросом для меня был - А сколько живут карлики?
  Мама ответила, что не знает.
  Через год карлик перестал приходить за хлебом... А еще позже, я понял, что плевать он хотел на всех людей и на свое окно, ему и без этого забот хватало.
  
  
   Взгляд
  
  Она сидела на траве возле дома. На ней было одето байковое платье с серым и светло-коричневым рисунком. Девочка была вся в беленьких кудряшках. Она просто сидела и смотрела. И когда я увидел ее, то не мог уже оторвать от нее своих глаз.
   Мама крепче взяла меня за руку, и я услышал ее слова - какая нехорошая девочка - сказала она. А девочка сидела, и молча продолжала смотреть на меня и на маму. Она никак не могла взять в толк, за что же ее ругают. И я тоже не мог понять маму. Но мама обернулась к своей подруге, которая шла с нами и снова повторила - ты посмотри только, какая нехорошая девочка, и куда только смотрят ее родители?
   Наверное это была первая ревность моей мамы.
  
  
   Про закусь
  
  Я сижу у другана, а его хлебосольная бабушка срочно накрывает на стол. Наконец, нас с Сашкой зовут перекусить. Что уж там было поставлено не помню, но Сашка поесть любил. Был он спортсменом, вот для него и старались. Но самой большой гордостью его бабушки было вишневое варенье, которое она готовила как-то по особенному. Поэтому и подставила она мне того варенья полное блюдце. И тут я понимаю, что, видимо, его бабушка не очень хорошо видит, так как в моем блюдце, помимо вишен, лежат еще и два, трагически погибших, таракана. Причем, один с одного края блюдца, а другой с другого.
   Я говорю, - да нет, спасибо, я наелся, - но Сашкина бабушка настаивает и обижается, а сама в это время тычет мне блюдце под нос. Я положил туда ложечку, вроде как, - попробую, обязательно. Но бабушка сидит напротив, сама не ест, а смотрит на Сашку и на меня влюбленными глазами.
   Сашка уминает свое варенье, и меня тоже подначивает, - да ты хоть попробуй, бабушка хорошо готовит. Не было бы рядом той бабушки, я бы ответил Сашке, - бери сам, и пробуй, сколько в тебя влезет. Но... бабушка.
   Я стал крутить блюдце, выбирая свободное место между этими двумя тараканами, и вдруг понимаю, что тараканы могут быть еще и внутри. Нет, - опять говорю я ей, - не могу.
   Тогда Сашкина бабушка отвечает, - наверно твоя мама совсем не готовит варенья, ведь у вас нет сада? Это и спасло мое положение! Я говорю, - как раз напротив, очень много готовит, я им уже просто объелся.
  Бабушка с обидой сгребла посуду, а я весь потный, иду вслед за Сашкой во двор.
  
  
   Одна
  
  Доплелась до кухни. Отварила себе сосиску и яйцо. Варила по хозяйски, в одной воде. А и то, - неделю не ела, пила. Но сейчас поднялась, отварила себе сосиску и яйцо! Будет кушать.
   Одна.
  
  
   Прогресс
  
  Наконец-то прогресс коснулся и нас. Он провел резкую грань между имущими и неимущими, передовыми и отсталыми. Само слово прогресс ассоциировалось у меня с пол-литровой бутылкой желтоватого жидкого мыла, которую гордо и назвали 'Прогресс'.
  Это даже не было мылом, а просто жидкая щелочь, которая разъедала руки прогрессивных домохозяек. Поэтому детям категорически запрещалось прикасаться к этой бутылке, и как правило, она хранилась в том месте, где хозяйки держали дуст от клопов и тараканов, керосин и прочую химию. Но мыло расходовалось аккуратно, потому что его надо было еще достать, в свободной продаже его не было.
  Потом появились параллоновые изделия - мочалки, и детские игрушки. И наша соседка тетя Муза, каждый раз приходя в кухню, рассказывала остальным хозяйкам, что она купила своим детям цветные 'перлоновые' кубики. Это было круто!
  О 'перлоновых' кубиках остальные дети и не мечтали, просто хотелось посмотреть и потрогать их руками, но тетя Муза никому из нас трогать их не позволяла, говоря, что мы можем их запачкать.
  Немного позже, в продаже стал появляться шампунь для волос, упакованный в маленькие подушечки желтого цвета. И когда, за невозможностью застать их в продаже, наши соседки продолжали мыться мылом 'Яичным', тетя Муза гордо выходила в кухню, чтобы налить в оцинкованый таз горячей воды из кипящей кастрюли - все уже знали, что она опять будет мыться этими подушечками.
  А еще позже в нашем городе открылся магазин под названием 'Химия'. В нем стали продавать разноцветные капроновые тазы, чулки, мочалки, лейки, ведра, цветочные горшки, мужские нейлоновые рубашки и жалкие детские игрушки.
  И затем 'Прогресс', звеня своими пол-литрами, понесся по всей стране, заменяя липкую ленту 'мухомор' на дихлофос в аэрозольной упаковке.
  
  
   Сберегательная касса
  
  Под маминой пальмой я зарыл клад, точнее сундук для клада. Правда, вместо сундука, была металлическая коробочка из-под чая, но я откапывал свой клад каждый день и прятал туда копейки, выданные мне на школьный буфет. Когда копейки заполнили мой сундук, я обменял их на бумажки, и опять появилось место. Огорчало одно - мама регулярно поливала пальму, мой сундук начал ржаветь и крышка открывалась уже с трудом.
   Как-то, придя из школы, я увидел под любимой пальмой целофановые пакеты, положенные поверх земли, а сверху лежали камни. Мама объяснила, что кот повадился хотить по своим нуждам под пальму, потому что когда она, мама, приходит ее поливать, то видит, что вся земля разрыта. Я скромно промолчал, поняв, что теперь добраться до сундука будет проблемой, а другого надежного места выдумать просто не мог. Да и уютно мне было под той пальмой - я поставил туда еще маленький парусник и фигурку какого-то моряка с бородой и фотоаппаратом, представляя, что это он зарыл там свой клад.
   Кота даже не наказали. А я при первом удобном случае вырыл свой сундук, застелил целофан, как было, пересчитал деньги и купил маме пылесос. Вот!
  
  
  Стела
  
  У ограды старинного кладбища стоит высокий черный монумент. Это он сейчас уже за оградой, - ограда возведена позже. А когда-то была ограда другая. Тогда эта стела была вне ее. Похоронен там поэт, он сам решил закончить свою жизнь, потому и положили его вне кладбища. Даже не положили, а просто закопали, осудив тем самым на вечное отшельничество - вне людей, вне мертвецов. И никто не посещает эту могилу, стоит она как прокаженная, но ведь кто-то же поставил эту стелу... значит был человек, который понимал его.
  
  Что мы знаем об Иуде? Что он был вор. Что он предал Христа. Что он покончил с собой. Но ведь позже сказано, что Иуда раскаявшись, пошел и удавился. Видимо, осознав и раскаявшись, он не увидел возможности продолжать жизнь далее. И хотя он и осознал, но больше ничего не мог исправить. Кто может осудить его за невозможность жить? Это был его выбор.
  Вы скажете мне - он сам загнал себя в угол. Я бы так не сделал! Но вспомните Петра, который говорил - что Ты, Учитель, да я! да я - никогда! И Петр отрекаетя от своего Учителя, не хуже того Иуды.
  Мы смотрим на это событие и опять же, кивая головами, судим и говорим - да уж, оказывается и Петр был слаб. Если слаб оказался Петр, то кольме паче ты?
  Мы не перестаем повторять - самоубийство - смертный грех! А не потому ли ты говоришь это, что смог бы ты прожить свою жизнь с той тяжестью, которую не смог понести Иуда? Не потому ли, что ты еще более малодушен, чем оказался он?
  А вот жизнь, на твое счастье, распорядилась так, - Ты Петр, а он Иуда.
  
  И стоит эта стела высокая, черная, пугающая.
  
  
   Челдобречки
  
  Папа Сергея был военным, потому Сергей любил играть в войну. У Сергея было множество всяких танков, пушек, автоматов, барабанов и горнов.
  Он лепил маленьких человечков из пластилина, в середину вкладывал вату, пропитанную красной гуашью, и потом протыкал этих человечков острым гвоздем. Из них вытекала гуашь, похожая на кровь, и это очень радовало Сергея. Своих человечков он называл челдобречками и совершенно их не щадил, как и положено сыну военного.
   Иногда и я принимал участие в его баталиях, но всякий раз, возвращаясь к себе домой, чувствовал себя немного виноватым перед человечеством.
  
  
   Щелка
  
  Холодно. В малюсенькой темной прихожей гудит керосинка. Потолок в прихожей скошен, потому что над нею располагается соседская лестница. В том месте, где потолок соединяется с полом, встроена малюсенькая кладовка.
  Мне очень хочется заглянуть в эту кладовку, может там живут гномы? Но из-за тесноты дверь в нее всегда плотно закрыта. И мне остается только крутиться рядом, в надежде, что бабушка, хотя на пару минут, покинет прихожую. Но бабушка никуда уходить не собирается. Тогда я тихонько отодвигаю задвижку двери и заглядываю в образовавшуюся щель. Темно. Пахнет сыростью и холодом.
  Бабушка оборачивается на меня и говорит - прикрой дверь. Делаю вид, что прикрываю, а сам снова заглядываю в щелку.
  Года через два-три, когда умерла бабушка, нахожу стопки старых журналов и газет. Еще в углу стоит бутыль с керосином и немного угля.
  
  
   Отчизна
  
  Снились мне клубничные поля. Это был оазис, в прямом смысле этого слова.
   Я брел по какому-то шоссе, и остановился, увидев эти поля. Там были могилы моих родных, там были грядки с клубникой, там росли прекрасные цветы, там протекал ручей живой воды.
  Там я и понял, что такое отчизна.
  
  
   Анатолий, и больше ничего.
  
  За металличестой оградой стоят два памятника, один моему отцу, другой его сослуживцу. Они наклонились друг к другу, как бы подчеркивая свою связь. Краска на мраморных дощечках уже обшелушилась, фотографии кто-то расстрелял из рогатки или из еще чего-то. На нашей скамейке сидит немного пьяненький кладбищенский ворон, он разводит руками, и, знакомясь с мамой, все время повторяет: Анатолий, и больше ничего.
   Мама хочет поправить оба памятника и пытается договориться об этом с Анатолием. Но Анатолий галантен, ему видимо нравится мама, поэтому он не хочет называть сумму, а просто разводит руками и повторяет одно и то же: а никак, Анатолий и больше ничего.
  Где он живет, одному Богу известно, лично мне кажется, что живет он где-то тут же, может даже за соседней оградкой, потому что всякий раз, когда мы приходим на кладбище, он появляется, как из под земли. Чем он питается? Наверное теми яйцами, которые дорогие родственники оставляют на могилках своих любимых. Что он пьет? Наверное ту водку, которую эти же родственники оставляют в надежде, что их любимый ночью встанет и выпьет.
  Возвращаемся назад. По той же уже привычной дороге. На выходе с кладбища стоит деревянный сортир. Заходим в него, дорога нам предстоит еще длинная. Читаю на стене надпись - хочу 'иметь' девушку или молодую женщину.
  Но нацарапал это, я уверен, не Анатолий!
  
  
  Баба-конь
  
  Глаза у нее были, как угроза атомной войны, она радовалась, когда нам было страшно от ее взгляда.
  А ее голос, - это вообще...
  Учительница физкультуры.
  Глаза она делала, как у маньяка-убийцы. И все мы ее боялись.
  Однажды она стала учить нас забираться по канату до потолка, лично мне это нравилось.
  Но поднимая наших девочек она приговаривала: 'жопу надо мыть!' И от этих слов нам становилось еще страшнее.
  Уродина деревянная, - это я сейчас могу так сказать, а тогда я должен был заглядывать в ее холодые, змеиные глаза и слушать - на первый второй - рас-считайсь!
  
  
   Башик
  
  По улице шел парень. Что-то в его поведении привлекло мое внимание. Я заитересованно двинулся за ним. Он шел медленно, иногда останавиваясь перед какой-нибудь витриной, неспеша осматривал то, на что я никогда не обратил бы внимания. Он удивлял меня все больше и больше. Я шел за ним, пытаясь постичь его, но он был закрыт для меня.
   В магазин 'Гардинное полотно' я зашел вместе с ним. Тут он остановился у прилавка, и обращаясь к продавщице, сказал: - покажите мне ту рубашку, указывая пальцем в верхний угол прилавка. Рубашки там не было! Но продавщица, подчинившись той убежденности, последовала взглядом за его указательным пальцем, осмотрела этот угол и спросила: - какую?
  - Вот, ту, на верхней полке!
  Но там не было даже верхней полки! Она снова, подчинившись ему, устремила взгляд на 'ту полку', но рубашки не было! Там были только гардины, которые свешивались с самого потолка. Я тоже не мог оторвать от него своего взгляда, сознавая, что он действительно видит там эту рубашку.
  В нашем городе, где царило хамство, и где продавцы спокойно говорили клиенту - да пошел ты к черту! - было странно видеть, как внимательно эта женщина искала глазами рубашку, поддавшись власти его слов.
  Тогда парень также, неспеша, с достоинством вышел, и пошел дальше вдоль улицы, продолжая внимательно рассматривалть лица прохожих.
  Тут я уже не выдержал, подошел к парню и спросил: что с тобой? Парень сказал совершенно непонятные мне в то время слова: - башик остался, если хочешь сходи за папиросами, протягивая мне этот 'башик'.
  Когда я вернулся с папиросами, парня уже не было. Я чуть не бегом бросился к себе домой, сделал первый в моей жизни косяк, и покурив, снова стал вспоминать того парня. Потом поднял глаза на стену моей комнаты, как это делала продавщица, увидел там ковер, и задыхаясь от смеха сказал: но почему рубашку, это же висит ковер! Потом, посмотрев на эту тяжелую тряпку для сбора пыли, припомнил, как мать, записавшись на очередь в каком-то магазине, ходила по ночам в эту живую очередь на перекличку.
  И вот купила наконец! Я смотрел на ее покупку и смеялся, хватаясь за живот и все никак не мог остановиться.
  У меня открылись глаза. Произошла переоценка ценностей!
  
  
  Блондинка и лисипед
  
  Светка была блондинка и, видимо, потому мне она и нравилась. Даже больше скажу, - влюблен я был в нее без памяти. Мои сексуальные мечты доходили до того, что я представлял, что она балерина, а я ее партнер, и мы танцуем с ней нечто, а я при этом нежно поддерживаю ее за талию.
  Вот так я любил Светку.
  Но взаимностью она мне почему-то не отвечала, до сих пор не понимаю почему. Ведь я ее просто боготворил.
  Возможно, она запаздывала в развитии, а может ей нравился кто-то другой. Хотя нет - других у нее тоже не было. Жила она с мама-папой, и жила себе.
  И вот тут вдруг исполняется моя мечта - мне покупают велосипед. Я гордо выхожу на общий коридор и слышу такой разговор - Светка и Виталик.
  Виталик спрашивает, а как ты думаешь он - это я - будет давать мне на лисипеде покататься. А Светка отвечает кому-кому, но уж мне то, точно будет давать!
  Вот тут и любовь моя сразу прошла. Но не из-за велосипеда, конечно.
  
  
   Все бегут, бегут, бегут...
  
  Я остолбенел и замедлил шаги. Мама крепче сжала мне руку, но я не мог оторвать от него взгляда.
   Человек, в одних трусах, с седыми волосами, бежал по разделительной полосе проезжей части дороги. Он был похож на мою бабу Лялю, она тоже была такая же седая, только пониже ростом. Его длинные волосы развевались на холодном ветру, сосредоточенное лицо выражало, - только вперед! Когда он поравнялся с нами, я понял, что это, все же, не моя бабушка.
  Прохожие ежелись от холода, а ему хоть бы что. Вперед, и только вперед!
   Он болен, сказала мама. Но тем более, куда может бежать больной человек? В аптеку? И почему в одних трусах, и посреди дороги?
   Рука мамы снова немного сжалась, она куда-то торопилась, но я не мог сдвинуться с места, пока этот странный бегун не скрылся из виду.
  Неужели и моя баба Ляля будет когда-нибудь также бежать в одних трусах под дождем и снегом? Мне захотелось заплакать.
  Непостижимый мир навалился на меня всей своей тяжестью. И я поплелся за мамой, пытаясь осмыслить страшное увиденное.
  
  
   Геноцид
  
   Дети собирали медуз и складывали их на пляжные мостки. Медузы там быстро таяли, как большие снежинки. Они впитывались в деревянную поверхность мостков, становясь с ними одним целым. Это было какое-то кладбище медуз. Медуз никому не было жалко. Иногда, шлепая босыми ногами по досчатому настилу, кто-нибудь подскальзывался и неодобрительно отзывался об этих несчастных медузах. Но чем они были виноваты? Лежали себе и таяли, не по своей же воле. Никто не думал о них, как о живых существах.
  Иногда медузы, видимо возмутившись таким отношением к себе, предпринимали атаку на пляж. Они собирались в огромных количествах и устраивали молчаливую демонстрацию, протестуя против такого зверского отношения к своим родственникам. В эти дни купальщики опять таки проклинали медуз, но в море уже не заходили. Опасались.
  Я, иногда, увидев, что какая-нибудь несчастная еще дышит, сталкивал ее с мостков обратно в море, но слышал неодобрительный голос мамы - не тронь.
  А почему?!
  
  
   Бесконечность
  
  Если я могу жить в мыслях других людей, то и сам могу становится их мыслью!
  Значит, я могу занимать в них все большую площадь, до тех пор, пока не овладею полностью другим.
  А вот, когда я овладею другим, то смогу и сам диктовать им свои мысли. И вот, когда я сам смогу диктовать другим свои мысли, то смогу жить в другом.
  А вот тогда, я смогу размножить себя во многих, потому что и они начнут жить в мыслях других людей И смогу я жить сразу в разных местах, и передавать себя уже следущим другим!
  И буду я все во всем, и конца мне не будет!
  
  
  Болезнь
  
  Панели комнаты выкрашены в цвет коричневой половой краски. Из мебели - ничего, только открытый платяной шкаф без ящиков и без белья, да голый топчан, на котором нет ни подушки, ни одеяла. Посреди этого великолепия молча стоит девушка, повернувшись лицом к стене, она что-то сосредоточенно там разглядывает и, время от времени, рисует пальцем какие-то знаки.
  Вторая комната, наоборот, захламлена под самый потолок, все что было удалено из комнаты девушки, теперь помещается в комнате ее отца. Позже узнаю, что дочь по временам совершает налеты на его комнату и выносит их жалкий скарб на мусорник. Тогда какой-нибудь сердобольный сосед звонит отцу на работу и говорит, что его костюм снова лежит на помойке, там же видели и ящики шкафа.
  Развернуться в его комнате негде, поэтому разговор переносится в тесную прихожую. Оказывается, вчера у них лопнула водопроводная труба и аварию необходимо устранить.
  Смотря на это убранство, понимаю, что можно и не устранять, так как жильцам абсолютно все-равно, вызов был сделан просто по инерции, для порядка. Так когда-то было положено, потому и вызвали.
  На душе тоскливо и смутно, непонятно почему разговариваю вполголоса.
  
  
   Так не доставайся же ты никому
  
  Марка, когда смотришь на нее через увеличительное стекло, показывает тебе образец четкой печати. Это не то расплывчатое изображение какой-то сороконожки вместо буквы - зто совершенно отчетливая живая картинка.
   Мне подарили серию марок, кажется Бурунди, с изображенными на них экзотическими жуками.
   А в школе был мальчишка, препротивный маленький гаденыш. Он увидел, что я стою и любуюсь своими новыми марками, - и его задушила зависть. Подойдя ко мне, гаденыш стал заглядывать сбоку, и увидев красивых жуков, молча схватил их и стал мять в своей поганой рученке.
   Чтобы спасти жуков, я перехватил эту мерзкую ручку и стал выкручивать ее в какую-то сторону, но мальчик оказался гутаперчивым. Я сделал почти два полных оборота, а ему хоть бы что. Его рука продолжала мять и портить моих жуков. Мне стало страшно крутить дальше, поэтому я пару раз ударил его по мерзкой роже, но жуков он так и не отпускал. Я попытался сделать еще оборот, и только тут почувствовал, что его косточки начали похрустывать. Это меня вдохновило.
  Сзади подошла директор школы, и стала орать на меня зычным басом. Мне пришлось отпустить эту дрянь, и хотя, я и так понимал, что марки уже испорчены, но все равно отпускать было обидно, ведь я все-таки добился каких то результатов - маленький гаденыш наконец-то почувствовал боль.
  
  
  'Не искушай'
  
  Мама купила мне целулойдного попугайчика, и я, сидя на диване, любовался им. Рядом сидела мамина подруга, и, время от времени, пощипывала меня, отвлекая от новенького попугайчика. Это меня раздражало, но я терпел. Наконец, мама поднялась, взяла меня на руки, и пошла провожать эту тетку. Попугайчика я крепко держал в руке, чтобы не уронить.
  Тогда эта тетка, в темном коридоре, стала отбирать у меня этого попугайчика. Тут уже я не выдержал и сказал: 'Мама купила, мама дала, собака!'.
  Это был первый опус в моей жизни.
  Ту тетку я больше никогда не встречал, видимо я ее перевоспитал...
  
  
   Непризнанный гений
  
  Я вообразил себя художником и стал ходить на подготовительные курсы художественного училища.
   Наш преподаватель был гений, он носил рубашку темно-красного цвета в мелкий белый горошек, а галстук носил белого цвета в мелкий темно-красный горошек. Все наши девченки были влюблены в него.
  Он действительно был неплохим художником, и потому, издевался над нашими работами безбожно. Но пиво он любил, как и я, и, когда преподаватель отлучался на пятнадцать минут из аудитории, я воспользовавшись этим моментом, сразу бежал к пивному ларьку, залпом выпивал свою кружку пива и бегом возвращался назад - творить далее.
  Однажды, мы встретились с ним глазами, и тут я понял, куда он отлучается на эти заветные пятнадцать минут, а он понял, как эти пятнадцать минут использую я. Нам обоим стало стыдно. Я сделал вид, что смотрю мечтательно вдаль, ища объект для следующего произведения, - он такой хватки не имел, и потому ретировался в аудиторию раньше меня.
  Когда я вернулся, он меня спросил, - а куда это вы отлучались, молодой человек? Я отвечал, что типа собираю информацию для моей новой творческой работы. Мои слова его явно смутили, и он при всей остроте своего языка, промолчал, просто не нашелся, что ответить.
  В следующий раз я ходил пить пиво уже с альбомом и карандашем, и между очередным глотком пива делал некоторые штрихи в своем альбоме. Это очень не нравилось посетителям пивного ларька, а моему преподавателю особенно.
  ...рисунок , живопись, композицию я сдал на отлично, но провалился на диктанте.
  Вот уж был доволен мой дорогой преподаватель! Теперь весь год он мог пить пиво без подприцела художника-передвижника.
  
  
   Пианист
  
  Пианино стояло, занимая угол комнаты, и потому, его легко было отодвинуть и пролезть в образовавшуюся щель. Там я прятал мамин ремень и сигареты 'Лайка'. Сигарет мне тогда хватало надолго, а вот ремень, видимо, надо было применять почаще.
   Но мама не могла найти его, и стала подумывать, что у нее, наверное, склероз. Я не возражал. Тогда мама предложила мне компромисс - за каждые три, съеденные мною, яблока, она давала выкурить мне одну сигарету.
   Яблоки я ненавидел, но курить любил, и потому, я давился этой противной тройкой отвратительных яблок, лишь бы покурить, обещанную мне, сигарету. Сигареты она покупала самые легкие, а мне нравилась 'Лайка', которая была спрятана у меня за пианино. Но секрет я ей раскрыть не мог. Я просто пользовался моментом, когда от меня пахло дымом, отодвигал это тяжелое пианино, доставая свою любимую 'Лайку', и с большим уловольствием догонялся ею.
  Но всему приходит конец. Однажды, возвращаясь из кухни, мама застала меня за пианино. Там же она нашла и припрятанный мною ремень, но он оказался уже бесполезным, я повзрослел.
  И пачку 'Лайки'.
  
  
  Писичка
  
  Тетя Писичка никогда не выносила ведро с использованной бумагой в мусорник, она ее сжигала тут же в туалете. Поэтому, тетя Сима поставила перегородку на месте двери со стороны общего коридора, а вход в туалет пробила из своей квартиры. Тогда Писичка стала ходить в другой туалет, который граничил с нашей квартирой, но бумагу чистоплотно продолжала сжигать. Стены и потолок туалета быстро почернели и там стало вонять как в керогазе.
  Тетя Сима стала подговаривать маму, чтобы та сделала тоже самое, что сделала сама. Но больше туалета на этом коридоре не было, поэтому и делать так было нельзя, иначе Писичке пришлось бы бегать по нужде во двор. Там туалет был деревянным и тетя Писичка его бы точно спалила. В этом случае, туалета лишились бы более десяти семей. Вот мама и терпела Писичкино присутствие. Единственное, что она могла предпринять - так это отделить наш коридор от общего туалета. Тетя Писичка была против, потому что уже пережила один стресс от тети Симиной перестройки и больше в перестройки не верила.
  Но копоть распространялась все больше и больше, и от малейшего сквозняка серый пепел поднимался в воздух и долго летал по коридору. Маме пришлось решиться!
  Она подкараулила момент, когда тетя Писичка со своим мужем ушли на работу, пригласила плотников и моего дядю для моральной и физической поддержки. А надо сказать, что плотники быстро работать не умели, и они пока только заносили материалы, вернулся муж тети Писички. Он тоже теперь в перестройки не верил и стал орать на маму и на плотников. Плотники присели на доставленные доски и стали ожидать разрешения конфликта.
  Тут на сцене появился мой дядя, он в то время прихрамывал и потому вышел с тросточкой. Тети Писичкин муж очень смутился, он никак не мог ожидать, что за маму может кто-нибудь вступиться, а как дядя вышел еще и с тросточкой, то в его голове промелькнул только один вариант использования этого предмета.
  Тети Писичкин муж задохнулся и бросился к себе в комнату, а плотники приступили к работе. С тех пор, к радости тети Симы, тетя Писичка и ее муж больше с мамой не здоровались, а тетя Сима теперь, выходя на общий коридор поговорить с мамой, начинала свою речь с громкого вопроса: ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, А ПИСИЧКА ДОМА?
  
  
   Посредственность
  
  В окне сыро и серо.
  Люди идут на работу в серый и сырой туман. Они молча сядут в троллейбус, молча доедут, молча выйдут, а потом так же молча вернутся. На обратном пути молча зайдут в магазин, чтобы купить еды, и опять молча придти домой. И на следующий день, встать, и опять уйти в сырую, серую тьму за едой.
  
  
   Пост
  
  Читать не хотелось абсолютно, да и не было никакой необходимости, все стихи Книги я помнил почти дословно, заглядывал лишь иногда, чтобы уточнить некоторые факты, все было просто и понятно - никаких иллюзий. Я прекрасно видел, кто из пророков лгал на Бога, а кто действительно, старался слышать Его голос. Происходила переоценка в понимании Библии.
  Я стал видеть по-новому 'великих пророков', властолюбие Самуила, кумовство Моисея, колдовство Иезекииля, звериную жестокость Илии. Вся их злоба и ложь были видны и очевидны для меня.
  Искал человека, - и не было его.
  
  
  Пророчество
  
  По ровной дорожке, по ровной дорожке,
  По кочкам, по кочкам,
   В ямку Бух!!!
  Напевала мне бабушка свою песенку, держа меня на коленях.
  Я уже знал, что ровная дорожка будет длиться недолго. И хотя, она порой, продлевала это удовольвствие, повторяя волшебные слова по четыре раза, но я уже был в курсе, что за ровной дорожкой, непременно последуют кочки.
  Напряжение кочек тоже иногда продлевалось, но это уже были кочки. Ямка следовала неотвратимо! И ждешь эту ямку с замиранием сердца, зная, что она впереди, - и не спрятаться, и не избежать.
  Это приговор человеку от начала - в поте лица 'по кочкам', а затем, - в 'в ямку Бух!'.
  
  
  Тети Фенина кладовка
  
  Тетя Феня готовила крепкий чифир. Готовила она его из зеленого прессованного чая, чай был дорогой и, потому, мама не могла позволить себе его купить. В магазине я тихо показывал маме пальцем на этот чай, но пролетал всегда - денег у мамы не было. Вот поэтому я и смотрел на тетю Феню, в надежде, что она нальет мне этого чая. Тетя Феня была женщиной доброй, и когда чай был приготовлен, то мне всегда доставалась полная кружка.
  Именно потому, что тетя Феня была женщиной не только доброй, но и сладкой, мы с сеструхой повадились в ее кладовку. В кладовке у тети Фени было варенье и вино. Варенье мы ковыряли просто пальцем, и хотя после лакомства пытались разгладить верхушку, но, видимо, делали это не очень умело. И вино оставляли, как придется. Бутыли были тяжелыми, и наклоняя их, мы зачастую оставляли на полу следы, а подтереть их тряпкой, в то время, еще не догадывались.
  И так уютно было в тети Фениной кладовке, что просто сил у нас не было устоять перед ее кладовочным соблазном. Все у нее было расставлено по полочкам - малина стояла на третьей снизу, ежевика, на второй, тоже снизу, а вино на полу, под всеми полками. Все полки были задернуты цветными шторками и каждая шторка имела свой цвет и свой рисунок Словом не кладовка, а райский сад.
  Однажды, когда мы было собрались опять ее проведать, оказалось, что на дверях висит замок. Тетя Феня сделала это скромно и тихо.
  Может поэтому мама так сильно и обиделась на тетю Феню, - ведь наша кладовка никогда не запиралась.
  
  
  Тетя Нона
  
  Напротив нашего кухонного стола был стол тети Ноны. Она мне напоминала какую-то учительницу - худощавая, подтянутая, выдержанная. Для нашего города это было редкостью - эдакая интеллигентность. Тетя Нона была из бывших дворян, и свое маленькое хозяйство она вела по-дворянски.
  Ее муж был терапевтом и любил охоту, поэтому их рацион пополнялся подстреленными утками, а я исследовал темный коридор, под дверями у тети Ноны, в надежде найти дробь, которой он стрелял этих уток.
  Раза два я побывал в квартире у тети Ноны. Комната у нее была одной из самых больших на нашем этаже, и посреди этой комнаты стояла огромная, развесистая пальма, а по стенам висели полки с книгами. Паркет был всегда натерт до блеска и мне было страшно по нему ходить в моих войлочных тапочках - мне хотелось разуться. Я попадал в храм.
   У тети Ноны была дочь, такая же худенькая и светленькая, как она. Ее дочь была столь строга, что я даже во сне не мог о ней мечтать, - потому и не мечтал. Просто имел их как данность, тетя Нона, муж тети Ноны, и их дочь.
   Все хозяйки на кухне знали о тете Ноне то, что она не спала по ночам, продумывая меню следующего дня для своего мужа. Соседки не могли даже перемыть ей косточки, потому что тетя Нона была им совершенно непонятна.
   Потом у тети Ноны с мужем произошло нечто, о чем никто из соседок тоже не имел ни малейшего представления - они с мужем перестали разговаривать друг с другом. И на кухне стало уже не десять, а одиннадцать хозяек - муж тети Ноны.
  Он по-прежнему приносил с охоты уток, но дробины из них выковыривал уже сам, сам же опаливал их над керогазом, и сам же готовил себе из них что-то. И его тоже никто не смел спрашивать, почему он готовит себе сам, без помощи тети Ноны. Он тихо возился рядом с нею - она не смотрела на него, а он на нее, и видимо, такими их отношения остались до конца их жизни.
  
  
  Секс глазами
  
  Научить вас этому сексу? Да вы скажете, что умеете. А вот, фига с два! Не умеете.
  Встретились мы с ней в трамвае. Ей ничего не хотелось, да и мне в принципе, тоже. Но мордашка у нее была, как у порнозвезды. Мимо таких не проходят. Вот и не прошел.
  И она тоже.
  Стали мы смотреть друг на друга. И чем больше смотрели, - тем глубже был этот взгляд.
  Господи! Не передать. Я раздевал ее, а она меня.
  Не то, чтобы раздевал по-плоти. Но раздевал по-духу.
  Это и был первый секс в моей жизни.
  Как же тут научишь?
  А вы говорите... научи.
  
  
  Родина слышит
  
  Я очень любил заходить к Танечке в гости, потому что у них в квартире для меня было очень интересно.
  У самой двери стоял огромный кожаный диван с полками наверху. Чтобы дверь в квартиру можно было открыть, диван был немного отодвинут от этой стены и между стеной и диваном образовался уголок, в котором были сложены аккуратные подшивки журналов 'Огонек' и 'Крокодил'. Так как комната у них была только одна, потому она была перегорожена шкафами и занавесками. Мы с Танечкой любили играть в прятки, потому что, в самом деле, найти там кого-либо из нас, представлялось довольно проблематичным. То мы прятались за шкаф, то за пианино, то под огромную кровать, на которой спала тетя Катя, дядя Леня и Танечка. Тети Зенин Катя спал как король - на диване. Игра в прятки щекотала нам нервы, кстати и тете Кате тоже. Поэтому она и предложила Танечке лучше научить меня играть на пианино, чем лазить за шкафами по старому белью.
  У Танечки были ноты, которые назывались 'Первые шаги'. И я начал играть песенку 'Светит солнышко', она у меня сразу получилась, поэтому занятия мы продолжили. Вторая моя песня была 'Вот идет пионер, всем ребятам пример'. Потом с огромным трудом я разучил 'У кота Воркота, колыбелька хороша'. А Танечка уже играла 'Родина слышит, Родина знает'.
  Для меня это было невозможным, поэтому занятия пришлось прекратить.
  Но и за шкаф меня теперь тоже не пускали, говорили, не хочешь учиться музыке - и за шкаф тогда тоже лазить нечего. Сиди в таком случае на диване и листай 'Огонек'.
  
  
   Птицеед
  
  Славик был противного вида парнишка с маленькой головой, длинной шеей, как у недоразвитого птенца и с большим кадыком на ней. Его нос-картошечка, удивительно не подходил к этой маленькой, гадкой головке и тощему тельцу. Славик был бледен, как поганка, выросшая под плесневелым забором или на мусорной куче, возле сортира.
   Одним словом, он был мне крайне неприятен. И не за свой вид, я встречал и похуже, а за то, что он раскладывал петли на асфальте возле своего дома, сыпал туда кусочки хлеба или зерно, и затаясь за деревом, ждал улова.
   Попадались только голуби. И тогда этот противный Славик, делая отвратительную гримассу какого-то злого карлика, затягивал свою мерзкую петлю на лапке несчастной жертвы. Потом набрасывался на птицу, как коршун и тащил голубя в свою подворотню.
   Птица отчаяно билась в его петле, выворачивала лапку, а другой раз петля просто отрезала ей ее. Куда он их тащил? Зачем? Я не имел об этом ни малейшего представления. Но при этом его рожа выражала такую мерзкую радость, что я просто смотреть на него не мог.
   Может он где-нибудь за углом ощипывал этого голубя и тут же сжирал его, а может тащил своему пьяному отчиму и тот сжирал... Не знаю. Но ничего хорошего птицу не ожидало. Это я знал точно.
   Вот поэтому однажды, весь дрожа от гнева, я и предупредил его - еще раз увижу - задавлю!
   Но его инстинкт хищника был выше, и он к моему предупреждению не прислушался.
   Однажды, я опять встретил его за этим занятием и, схватив левой рукой за тощий кадык, правой стал хлестать по этой отвратительной роже. Славик поднял такой вой, что стали останавливаться прохожие. Они что-то ворчали насчет милиции, но я не обращал ни малейшего внимания, и продолжал бить. Кровь хлестала и из носа и из разбитых губ. Но я бил!
   Наконец, из толпы отделился смелый дядька, схватил меня за руку и потащил в школу, прямо в кабинет директора. А уж там меня не ждало ничего хорошего!
  Но паразит птиц ловить перестал. Возможно, только при мне.
  
  
  Кувшинчик
  
  На первом этаже под лестницей жила моя любовь. Я бегал туда постоянно, чтобы взглянуть на нее. Соседки смеялись надо мной, но я все равно бегал. Но почему-то бегал не к ней, а к ее маме и говорил - можно я женюсь на вашей дочери? Она всегда отвечала - можно, если невеста будет согласна.
  Ее согласия я не спрашивал, - стеснялся. Мне хватало согласия ее мамы. Лицо моей девушки было - ах. Я называл ее кувшинчик - за ее лице, ибо она была на него похожа -. сжатая сверху голова, а остальное лицо внизу. За то я ее так и называл, голова у нее была именно такой формы.
  Потом она вышла замуж - чем и разбила мое сердце, и мне стало противно спускаться под ту лестницу
  Мне было года три - четыре.
  
  
   Накаркали
  
  Вот и осень.
  
  
  Ласковое говно.
  
  Мы с мамой зашли в речку. Она по пояс, а я по грудь. Вдруг мама говорит мне: стой спокойно, не шевелись. И руками начинает что-то отгребать от меня.
  Стою и смотрю внимательно, что же это. А это - кусок дерьма, и норовит оно со мною состыковаться - куда я, туда и оно. Ласковое, теплое, мягкое, настойчивое. И касается очень нежно, как бы, говоря, как хорошо нам быть рядышком, и всегда вместе.
  Тьфу, ты, и не избавиться...
  
  
   Гарик
  
   Бабушка Гарика, мама Гарика и сестра Гарика были очень маленького роста. Они были просто маленького роста, а Гарик не рос вообще. Какой он был в первом классе, самый маленький, таким он и оставался дальше. Все говорили, что Гарик лилипут, но на лилипута, если судить по лицу, он похож не был.
   Жили он в маленьком доме и вход в их квартиру был под лестницей. Когда я приходил в гости к Гарику, мне приходилось наклоняться, чтобы протиснуться в их дверь, она была похожа на дверь шкафа. Сначала была кухня, она тоже была очень маленькая, как будто специально для них, потом малюсенькая комната, в которой жила вся семья Гарика. В их квартире всегда вкусно пахло, потому что бабушка Гарика постоянно что-то стряпала в своей маленькой кухоньке.
   Мама Гарика смотрела на его соучеников подозрительно, - ей казалось, что над Гариком все смеются. Но это было не так, Гарика любили. Мальчишки старших классов садили его к себе на плечи и носились с ним по школьному двору. В классных разборках Гарик никогда не принимал участия, чем очень нравился и девочкам.
  А лично мне и Гарик, и его семья, и его квартира напоминали кукол моей сестры, для которых я построил игрушечный домик.
  
  
  Базар
  
  О колорите южного базара хочется сказать особо. Да и слов таких нет, чтобы передать эти краски, звуки, запахи.
  На огромной рампе собирались мужики - атлеты, их загорелые тела были затянуты по могучему торсу красной, синей, зеленой тряпкой, чтобы не надорваться. Это были грузчики. Скорее даже не грузчики, а пираты какие-то.
  У ворот толпились старухи и жужжали, - дрожжи есть, дрожжи есть, дрожжи есть. Дядьки и тетки были обвешаны веревками с сомнительного вида грибами. Они просто молчали, так как товар в рекламе не нуждался. Кучковались цыганки и тоже жужжали - живопись есть, кому живопись! Живопись!
  Но а сам базар! Это великолепие! Столы, заваленные зеленью, арбузами, дынями, черносливами, помидорами, баклажанами. И зазывные крики торговок, - А ну, налетай! Сегодня совсем дешево! И самое интересное то, что можно было торговаться до одури, к радости продавца и клиента.
  Этот гул смешивался в какую-то какафонию, запахи перемешивались тоже, краски создавали праздничную атмосферу веселой южной ярмарки. Отдельные столы с крашеными детскими свистульками, пистолетами, которые выстреливали сырой картошкой, прищепками для белья, карамельными петушками различных размеров и цветов. Ряды теток, продающих куриные яйца, выложенные на решетку с лампочкой внизу, для доказательства их свежести, и так далее, и тому подобное.
  Мало сказал, этот мир невозможно описать, - это вселенная! Здесь каждый хитрил по своему, но все оставались довольны. Каждый получал свое. Кто-то выкрикивал - ножи, ножницы точу! На раскладных скамейках сидели сапожники и весело орудовали молотками.
  А от запаха соленых огурчиков у меня до сих пор просто текут слюнки.
  
  
   Листопад
  
  Сижу под деревом. Что-то спускается на голову и начинает щекотать. Смахиваю. Щекотать на время перестает.
   Захожу в подъезд. Щекочет опять. Думаю - вот зараза, теперь точно смахну.
  Смахиваю. Сверчек.
   Решаю - положу в спичечный коробок и отнесу показать домой. Вытряхиваю спички, накрываю коробкой, и пытаюсь коробок закрыть. Не хочет. Упирается.
   Разглядываю - у него отломана лапка. Становится жаль и отпускаю. Но уходить опять не хочет, снова упирается.
   Заталкиваю за дверь колясочной. Ему пора спать.
  Осень.
  
  
   Еще до моего рождения
  
  Он сел за рояль.
   Первый аккорд разнесся эхом по всей вселенной, и возникла она. И затрепетала от власти звука. От своего трепета она разложилась на атомы и благословилась. Миллионы цветов возникли в ней и вскричали они: мы есть!
  Следующий аккорд потряс вселенную до основания, и велел возникнуть жизни в ней. И стало так. И некто открыл глаза и произнес: я есть! И возрадовался он, что есть, и вскричал: Я есть!
  И этот голос услышала темная пустота, и пробормотала она: некто назвал себя с заглавной буквы - Я есть! А что же со мною, а когда же я?
  И возмутилась тьма, и не затрепетата от радости творения, и не стала дожидаться своей очереди. И пробормотала темная пустота: я.
  А не было еще ее, и не велено было ей говорить: я, когда пробормотала она: я. Она воспользовалась резонансом от оглушительного, грохочущего аккорда, сотворенных во вселенной.
  И от зависти пустоты к творению возникла вражда в ней. И стала пустота, словно в бреду, посещать творение, чтобы разрушить его, чтобы и оно бормотало, как она: я.
  Но в день, когда некто соединится с Ним, исчезнет пустота, и не будет больше ее.
  И будет Он все во всем, а ее уже не будет. Поищут, и не найдут... потому, что искать станут со светом.
  
  
   Палата обреченных
  
  У тети Шуры была очень крутая и узкая лестница, так что когда ей стало плохо с сердцем, нам с Васькой пришлось помогать санитарам опустить носилки со второго этажа. Комната у нее была малюсенькая и битком забитая старой громоздкой мебелью. Васька вслух всего честного народа заявил, как хотите, а выносить ногами вперед нельзя, вот нам и пришлось разворачивать носилки над большим круглым столом, чтобы не травмировать тетю Шуру - 'ногами вперед'.
   Когда мы ставили носилки на рельсы машины скорой помощи, мне сразу подумалось о крематории, наверное, там тоже существуют такие же металлические полозья. Да и, поймав взгляд тети Шуры, я понял - она уже не вернется.
   Спустя неделю мне позвонила медсестра и сказала, что тетя Шура хочет чтобы я пришел со священником. Я с ней никогда особо не дружил, просто здоровался и все. Почему она выбрала меня? Возможно потому, что мы с Васькой разворачивали ее носилки над столом.
   Священника я как-то не сорентировался позвать, а поручил это дело знакомой девченке, которая посещала какую-то маленькую церквушку баптистского толка. Она сразу ухватилась за идею и сказала, что грехи отпустит не хуже священника. Вот мы с ней и пошли в больницу.
   Вид палаты меня ужаснул. Я впервые осознал, что такое запах смерти, было душно, пахло мочей и какими-то тяжелыми лекарствами. Это была такая невообразимая смесь... вдобавок стояла холодная зима и по этой причине на окнах, в качестве дополнительного утеплителя, висели байковые одеяла с разводами и потеками. В палате находилось человек восемь, под потолком едва тлела смутная лампочка, и гробовая тишина... Я подумал - не дай Бог никому умирать такою смертью!
   Наташка тут же взялась за дело. Она подсела на край кровати к тете Шуре, стала ее о чем-то распрашивать, потом начала так горячо молиться, что у меня из глаз полились слезы. Тетя Шура говорить уже не могла, а только прикрыла веки на Наташкино - аминь. И тут я понял, что она уже свободна, и что умрет счастливой смертью, как ребенок, не успев нагрешить
   Тетя Шура улыбнулась и глаза больше не открывала, а я подумал - дай Бог каждому умереть такой смертью!
  
  
  Сильные
  
  Криворотая и Безрукий - иначе в нашем доме их не называли. Хотя ее иногда называли и по имени - Шурка-Криворотая.
   У него руки были оторваны каким-то снарядом по локоть, а причины ее уродства никто толком не знал. Но пара была примечательная - они заботились и любили друг друга.
   Было очень трогательно смотреть, как он вытрясал из пачки папиросу, брал ее в рот, а она молча протягивала ему зажженую спичку.
   Изредка он напивался, и тогда начинал орать на весь дом, но слов разобрать было нельзя, просто его голос был общим фоном их жизни. Из соседей никто его не порицал, видимо, понимая то положение, в котором он находился. На другой день они подруку выходили из своей квартиры, как ни в чем не бывало, и шли прогуляться по окрестным улицам.
   Иногда он выносил из дома табуретку, усаживался на нее около ворот нашего двора, и наблюдал за редкими прохожими боковой улицы. Тогда он прикуривал уже сам, - зажимал спичечный коробок между колен, и держа двумя култышками спичку, чиркал по коробку. Соседи свою помощь ему не предлагали, догадываясь, что для него это будет неприятно.
   А еще соседи знали, что к Шурке-Криворотой и Безрукому всегда можно подойти и одолжить денег, и они дадут, именно потому, что она не Криворотая, а он не Безрукий.
  
  
   Тренировка перед стартом
  
  Под окном рос дикий виноград, скрывая коробку неудачного проекта стандартного пятиэтажного дома, а на первом этаже жили хитрые дедушка с бабушкой.
   Хитрый дедушка придумал забить окна в подвал, чтобы зимою туда не приходили греться кошки. И как он при своей немощи сумел дотащить туда тяжелые листы металла, знает только хитрый дедушка и его хитроумная бабушка.
   Кошки, естественно, стали приходить греться в другой подвал, что очень радовало дедушку и бабушку. Но у них возникла другая столь же трудная проблема, как они живут на первом этаже, вот и повадились к ним в гости из пустого подвала мыши. И дедушкины и бабушкины скудные продукты питания стали тщательно обыскиваться не менее хитрыми мышами. Им бы пойти извиниться перед замерзшими котами, но гордость...
  Тогда старички придумали не менее хитрющий план, они вычислили, что мыши залазят к ним в конуру именно по ветвям винограрада, и однажды ночью хитрый дедушка пошел и спилил все виноградные стволы. Так что теперь, вместо красивых листьев, дом украшен сухими палками, они пока тоже скрывают эту неудачную коробку, но каждый порыв ветра отрывает и уносит в вечность одну из высохших ветвей.
  Но на том их проблемы еще не закончились, шум не прекратился, хозяева собак, прогуливающиеся по поляне возле дома, проходят мимо окон дедушки и бабушки, и тогда самые хитрющие на свете дедушка с бабушкой стали тратить часть своей мизерной пенсии на сухой красный краситель и посыпать им поляну, дабы аккуратные хозяева перестали фланировать по этой поляне, боясь принести к себе на чистый пол следы красной краски. Вот они и прекратили
   А уж как теперь рады дедушка с бабушкой, для них наступила мертвая тишина.
  А может они просто тренируются, пытаясь к ней привыкать? Ведь им уже скоро в дорогу.
  
  
   Кратер
  
   Каждый год мы с мамой ездили к кратеру, который образовался в результате удара самолета об землю. Иногда кратер заполнялся грунтовой водой, и тогда спуститься туда было невозможно, а иногда, приезжая, мы заставали его сухим. Тогда мы спускались на дно и собирали фрагменты самолета и одежды, оставшейся после гибели отца.
   Иногда это были кусочки кожи от его летной куртки, иногда клочки обгоревшей форменной рубашки. Каждая находка осторожно неслась маме и она бережно укладывала ее в маленькую металлическую коробочку из под чая. Фрагменты самолета не были большими, но нам с сестрой поднять их наверх было не по силам и потому, их поднимала мама с каким-нибудь сердобольным сослуживцем отца, который привозил нас туда на служебной машине.
   Привезенные находки мама укладывала на большой кусок белой мешковины, перевязывала его по углам крест-накрест, после чего отправляла на верхнюю полку нашей кладовки. Там они ожидали захоронения где-нибудь поближе к дому, с тем, чтобы когда-нибудь, можно было посетить это место без помощи сослуживцев отца, у которых сразу портилось настроение, как только мы подъезжали к кратеру.
  
  
  Костюмчик
  
  На меня напялили какой-то шерстяной, колючий костюмчик. Все движения были стеснены, каждый шаг отдавался противным покалыванием. Как робот я вышел в большой, сумрачный коридор, чтобы познакомиться с соседскими детьми. Дойдя до угла, остановился и решил, что лучше стоять, чем шевелиться - меньше кололо. Хотелось плакать от досады. Вместо того, чтобы в первый раз проявить себя самостоятельным человеком, стою как дурак, весь красный и колючий.
  Постояв в темноте, возвращаюсь назад униженый и вспотевший. Настроение испорчено окончательно, спасает только то, что мать снимает с меня этот отвратительный выходной костюмчик.
  И будет он лежать в шкафу до моей следующей прогулки по коридору.
  
  
  Васькина бабушка
  
  Бяда, бяда, - приговаривала старуха, переворачивая на раскаленной сковороде дешевую селедку, - ой, бяда, бяда!
   Вдруг она всплеснула руками, - хлеб-то я, купить забыла. Старуха приподняла угол старенькой клеенки, которой был застелен самодельный кухонный стол, достала из под нее желтую мелочь, пересчитала, шевеля при этом морщинистыми губами, и побрела к магазину, бормоча, - ох, бяда!
  Вернулась она с булкой серого хлеба и пол-литровой баночкой молока, наполненной только наполовину. Молоко она налила Ваньке, а селедку разделила поровну между Ванькой и Васькой. Затем присела к углу дровяной плиты, налила себе кружку кипятка, вылила в нее остатки молока и выпила его с кусочком принесенного хлеба, вздыхая и приговаривая, - бяда, бяда. Ой, бяда!
  В кухне пахло дешевой рыбой и котом.
  
  
  
  Концерт
  
  У бабушки во дворе, в маленьком пряничном домике, жили тетя Лиза и дядя Вася. Тетя Лиза была немкой, а дядя Вася красный командир. Но видимо, он был не такой уж и красный, раз женился на тете Лизе. Перед их единственным окном был палисадник, в котором росли оранжевые колокольчики. Тетя Лиза любила сидеть на скамейке под самым окном, а дядя Вася сколотил себе скамейку особую, с подставкой для ног, и сидел на ней. Эту скамейку он покрасил оранжевой краской, под цвет своих колокольчиков.
  Тембр дяди Васиного голоса я назвал - генеральский. Это был тихий скрипучий бас.
   Очень мне хотелось посидеть на дяди Васиной скамейке, но он удалялся лишь на одну минуту, за папиросой 'Прибой', а потом возвращался и снова усаживался на свою скамейку. Уходя со двора, скамейку дядя Вася всегда уносил с собой, а я тихо облизывался, представляя, как удобно ему на ней сидеть.
  Вообще, меня тянуло в их конец двора, как будто там было медом намазано.
  Однажды, начался дождь и дядя Вася пригласил меня в дом. Я был удивлен запахом их квартиры, - мои догадки подтвердились, - пряничный домик - пахло какой-то сдобой и лекарствами. Еще, что я нашел там интересного - это окно в потолке. Капли дождя барабанили по стеклу и это напомнило мне бабушкин аквариум.
  Узнав, что я теперь скрипач, дядя Вася предложил мне устроить для дворовых концерт. Я не хотел ужасно, но мама за эту мысль ухватилась, как клещ, и в следующую поездку к бабушке, захватила с собой и мою дурацкую скрипку.
  Скрипку сунули мне под подбородок, слушатели затаили дыхание, а я смутно понимая, что в лучшем случае побьют, стал пиликать то на одной, то на другой струне, что Бог на душу положит. Отступать было уже поздно и хотелось оттянуть момент расплаты, как можно дальше, поэтому я стоял и нудно пиликал. Тетя Лиза попросила поменять тему, и я под аплодисменты стал делать вид, что тему поменял. Но ничего другого извлечь из своей скрипочки не мог, и пилил уже на двух других струнах такую же песню.
  Вскоре слушатели стали расходиться. А дядя Вася сказал маме: почему-то у него все на один мотив. Мама ужасно обиделась и ответила: вы, дядя Вася, ничего не понимаете в музыке!
  Удалялся я с чувством глубокого удовлетворения, потому что дядя Вася этот раз сидел рядом с тетей Лизой, а на его скамейку я положил свои ноты, и когда переворачивал следующую страницу, ставил ногу на его подставку.
  
  
  Остров Пасхи
  
  ...и еще я знаю, кого ждут на острове Пасхи каменные статуи. На их остров когда-то приезжали иноземцы, которые привезли марихуану, и вот, после того, жители острова поставили каменных стражей в надежде, что те приедут и привезут ее еще раз, сказал он и отвернулся к стене. Потом, повернувшись снова, добавил, - а раньше, я дурак, думал, что они ожидают инопланетян. Вот дурак, то!
  Мне пришлось промолчать, да и какие аргументы я мог привести против.
  
  
  Мудрость
  
  Когда внучка безответно влюблялась, бабушка говорила ей, - представь себе его на горшке, в позе орла.
  И ее любовь сразу проходила. И она обнимала бабушку, и они молча сидели, думая, каждый о своем.
  
  
   Храм пионеров
  
   Огромные ворота этого храма были полуоткрыты, или, скорее, полузакрыты. Проникнуть туда можно было только протиснувшись в небольшую щель. Внутри царили полумрак и сырость. Стены шелушились обсыпавшейся краской и штукатуркой, и напоминали кожу перегревшегося на солнце курортника. Под его огромные своды никогда не проникал солнечный
  свет, потому что стекла, почти все, были выбиты и вместо них заботливые руки преподавателя труда вставили фанеру, видимо, для сохранения тепла.
   Так православный храм превратился в филиал дворца пионеров. А окрестные жители, чтобы не так было обидно за поругание над святыней, называли его теперь, - армянская церковь, отрекаясь своей причастности к православию, и проходя мимо, уже не крестились, - храм стоял в армянском районе города.
   Я несколько раз заглядывал туда, потому что пионеры строили там модели самолетов, ракет, танков и прочую сказку делали былью. Преподаватель кружка "Умелые руки", постоянно болевший, худощавый мужчина, сбивчиво пытался разъяснить мне что-то про ковер-самолет, который, теперь, и не сказка, вовсе, а средство передвижения. Но, ему мешал бивший его кашель, и это вынуждало преподавателя время от времени прерывать свой рассказ.
   Прийдя в другой раз, я его уже не застал, - он вновь заболел, а только около большого верстака, под тусклой лампочкой суетился бледный, похожий на своего преподавателя, пионер. Он мне снова рассказал притчу своего наставника о ковре-самолете, и вновь взялся за реализацию своего проекта.
   Я немного покрутился рядом с ним, и так как пионер, кроме известной уже мне мудрости, ничего из себя выдавить не смог, тихо, почти на цыпочках, удалился, подавленый величественным зданием и мерзостью запустения, царившей в нем.
  
  
   Новый день
  
  Раннее утро. Около мусорника крутятся бомжи. Лица у всех одинаковые, особенно у женщин. Женские лица здесь делятся только на два типа - бывшие породистые и бывшие беспородные. У мужчин разнообразия немного больше, но все-равно они похожи друг на друга, как братья близнецы - одутловатые и бормотушные. Мужчины-бомжи стоят совсем рядом с мусорниками, женщины чуть позади - они показывают вид, будто подберут что останется.
   Скоро откроется рынок и торговки начнут выносить на мусорник подпорченные продукты.
  И вот наконец несут!
   Группа бомжей оживляется, но первую торговку галантно пропускают. Она вываливает протухшую рыбу, и не обращая на бомжей никакого внимания, с достоинством белой кости удаляется, помахивая поддоном.
   Бомжи бросаются к мусорнику, и уже не соблюдая никакой субординации, запускают руки в грязный ящик. Рыбу они поедают тут же на месте, особо не перебирая и не рассматривая, головы и хвосты летят в разные стороны.
   Снова показалась торговка, уже фруктами, она вываливает в мусорник яблоки с коричневыми пятнами. Это продукт менее ценный, поэтому на месте поедается по одному, по два, остальное укладывается в замызганные, грязные сумки - еще пригодятся на закусь. Настроение у всех немного поднимается и бомжи начинают группироваться маленькими междусобойчиками - впереди еще целый, никому не нужный день и его надо прожить так, чтобы ничего о нем не осталось в памяти.
   Бомжи медленно удаляются, перешептываясь и планируя свой день, таща за собою грязные кошелки, в которых лежат посланные Богом яблоки, а у более удачливых, по две-три пустых бутылки.
  
  
  Елка
  
  Ствол елки привязан веревкой к оконной раме, - это для того, чтобы, когда начинается буря, елка не была вырвана с корнем. Ночью рама скрипела и дрожала, и хотел я встать и перерезать веревку,
  И устыдился я своих мыслей, и отверг я предательство, и держал елку.
  
  
  Зоопарк (подслушал)
  
  Был в зоопарке. Видел кучу...! Ва!...
  
  
  Дизайн
  
  Дизайн 60-х ошеломлял всех, и когда тети Фенин сын повесил книжные полки по какой-то немыслимой диагонали, то все соседи стали заходить к тете Фене, чтобы полюбоваться их расположением. Это был модерн! Вот тогда я впервый раз и увидел металлический перекидной календарик, стоящий на письменном столе тети Фениного мужа. Рядом с ним располагался мраморный чернильный прибор о двух чернильницах и пресспапье, сделанное из того же мрамора.
  Я только ходил вокруг и облизывался, так мне был нужен этот календарик., ведь у меня тоже был письменный стол. Но мечтать о нем не было даже смысла.
  Однажды раздалась тишина, она оглушила меня своею реальной строгостью, - умер муж тети Фени. Тетя Феня тихо вышла из своей комнаты, подошла к маме, приложила палец к своим губам и сказала: 'не разбуди!'.
  С тех пор чернильница, календарик и маленький оловяный якорь из его петлицы, перешли в мое распоряжение.
  Но теперь, смотря на этот календарик, я вспоминал мужа тети Фени, потому он уже и не радовал моего сердца, так как об этом мечталось ранее.
  
  
  Откровение
  
  Я не боюсь смерти, потому что я бессмертен.
  Я не боюсь жизни, потому что я безжизнен.
  Я не боюсь нищеты, потому что я богат.
  Я не боюсь богатства, потому что я нищ.
  Я не боюсь слепоты, потому что я зряч.
  Я не боюсь злословия, потому что я глух.
  Я не боюсь наготы, потому что я не знаю зла.
  
  Но я боюсь равнодушия. О, если бы я был холоден, или горяч.
  Но я тепл...
  
  
  Дом из песка
  
  Она живет в тумане печальных дорог, где никогда не бывает солнца. Она живет в пустоте своих сновидений, мечтая о красоте из роз. Но мечтам ее не суждено сбыться, потому что вокруг нее только тьма.
  Она бы танцевала на облаках, но их нет, а только бродят угрюмые лица, цепляясь за стены из дыма.
  Она мечтает слышать прекрасную музыку ручья, но слышен только крик и невнятное бормотание.
  Она бы общалась с Ангелами, но вокруг только мрак.
  Она бы работала в цветочном магазине, но там, где живет она, нет магазинов, только выбитые окна, да пустые глаза.
  Она бы отдала свою любовь Ему, но не бывает здесь любимых. Это дом из ветра и дождя. Поэтому она спит, улыбаясь во сне, иногда вздрагивая от умоляющих воплей матери и злой брани отца.
  Она бы хотела оказаться в пустой тишине, но вокруг нее звон битого стекла.
  Сейчас она спит, но когда откроет глаза, увидит своего пьяного мужа, синяк под своим глазом, грязного ребенка и нищую комнату общежития.
  А пока она танцует в красоте своего ветра.
  
  Подснежники
  
  Весной, когда сходил снег, он брал сумку, и шел на шоссе, по бутылки, которые проклевывались то там, то тут. Зачастую, это было только отбитое горлышко, или донышко. Тогда лжебутылка, по-хозяйски, откидывалась далеко в сторону, чтобы не обмануться снова на обратном пути.
   Снег был лежалый, покрытый ледяной коркой, поэтому бутылку трудно было от него освободить. Его руки краснели, из царапин кровоточило, но от холода боли не ощущалось.
  Потом он брел назад в город, мыл бутылки у дворовой колонки, и отправлялся в приемный пункт, подсчитывая по дороге, что можно будет купить на вырученные деньги.
  Затем присаживался в ближайшем дворе, доставал из сумки покупку, и в его голове еще долго шумело от дешевого спиртного, сквозняка шоссе и гула машин.
  
  
  Тайна
  
  ...от всякого дерева в саду ты будешь есть,
  а от дерева познания добра и зла не ешь от него, ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертью умрешь.
  
  Была середина лета, а детям хотелось елку.
  - Мама, а когда будет елка? - приставали они к маме.
  - С елкой придется потерпеть, - отвечала мама. Но терпеть не хотелось, они мечтали о елке летом.
  - Мама, а что, если ты нарядишь пальму? - настаивали дети.
  - Нет, летом елки не бывает, - отвечала им мама.
  - Почему не бывает, летом?
  - Потому что всему свое время, отвечала мама.
  - А почему всему свое время? - опять спрашивали дети.
  - Это тайна, никто не может нарушать порядок вещей, - отвечала мама.
  И вот, однажды, когда мама ушла на работу, они пошли в мамину кладовку, достали из коробки елочные игрушки, и стали наряжать пальму, стоящую под окном. Они повесили на пальму стеклянные шары, серебряный дождь, положили вату и поставили под пальму оленей.
  Игрушек было много, а пальма была небольшой. Можно нарядить еще и лимон, подумали дети, и нарядили лимон. Потом усалили вокруг лимона свои игрушки, чтобы и у них была елка.
  Но радости почему-то не было, игрушки сидели молча. Молчали и дети.
  - Мы же не разбили ни одной игрушки, говорили себе дети. Но чувство вины не проходило. Что-то в этом мире нарушилось.
  - Мы изменили порядок вещей и открыли мамину тайну - думали теперь дети.
  
  
   Ляпсус
  
  - Хлеба, хлеба, а кому горячего хлеба - орала сестренка, высунувшись из окна.
  Бабка из соседнего двора, услышав эти позывные, тут же послушно выскочила из своих дверей, пересчитывая на ходу мелочь. Но хлеба не было, продавщица присела на корточки, с ужасом хихикая. Бабка постояла минуту, и удалилась в дом.
  Сеструха высунулась опять и снова стала орать - хлеба, хлеба!
  Бабка снова вышла на крыльцо, покрутила головой, потом вышла со двора, решив, что хлеб продают где-то на улице. Но хлеба опять не привезли.
  Тогда свои возможности решил испробовать я. Зычным басом я заорал - ножи, ножницы точу!
  Никто не отозвался. Я заорал снова. И тут вдруг увидел соседа, стоящего в окне дома напротив. Он покрутил пальцем у виска и исчез в глубине комнаты.
  А я с тех пор, всякий раз, проходя мимо его дома, вжимал голову в плечи.
  
  
  Тети Катин угол
  
  Тетю Катю мы прозвали тетя Катя Масляная. У тети Кати лицо лоснилось от жира. Может от печки, а может просто так, но мы ее называли тетя Катя Масляная.
  Она и впрямь была Масляная, так как имела свой угол на общей кухне, где и кудесничала.
  Тетя Катя готовила вкусные украинские борщи, и когда она их готовила, то варила в огромной кастрюле и всем десяти семьям перепадало по полной тарелке.
  Борщ тетя Катя заправляла кусочком старого сала, что вызывало недоумение соседок, но ее борщ принимали с удовольствием
  На нашей кухне было принято угощать всех, и когда тетя Катя готовила блины, мы знали, что каждому достанется. Много - нет, но по кусочку.
  Она имела большой угол на нашей кухне. Его границей была огромная дровяная плита. Там, где плита кончалась, заканчивалась и ее територия, но этот закуток был очень уютен и там всегда вкусно пахло. Если тетя Катя пекла пироги, то на каждом кухонном столе появлялся кусок ее пирога. Остальные соседки, в свою очередь, должны были выставиться своей стряпней, но так вкусно готовить, как готовила тетя Катя, никто не умел, поэтому, лидерство все-равно оставалось за ней. Мы все немного побаивались тетю Катю, потому что она была замужем за дядей Леней, а он был человеком серьезным.
  Дядя Леня был огромным, грузным мужчиной. Курил он папиросы 'Три богатыря', поэтому везде, где только было возможно, тетя Катя предусмотрительно расставляла его пепельницы - морские раковины. Трогать их руками мне категорически запрещалось, потому что они были полны серого пепла, так что я мог любоваться ими только издали.
  На стене их кухонного угла висел огромный красный рак, видимо тети Катин муж когда-то ходил в море. Любимым его лакомством был черный хлеб, обмакиваемый в подсолнечное масло, в котором плавал мелко нарезанный чеснок. Я тоже хотел научиться любить это лакомство, но такое количество чеснока мог переносить только дядя Леня, поэтому моя мечта так и не осуществилась.
  Когда тетя Катя затевала банный день, она свой угол отгораживала цветастой занавеской. На две табуретки ставилось оцинкованое корыто, оно заполнялось водой и в это корыто попеременно залазили тетя Катя, тети Катин муж, потом тети Зенин Катя, а потом Танечка. Соседи страшно завидовали тете Кате из-за этого угла. Но тетя Катя была женщина авторитетная, - поэтому, своей зависти ей никто выражать открыто не мог.
  Ведь у тети Кати был телевизор.
  
  
   Проходил мимо
  
  На скамейке возле дома сидели пожилые женщины, рядом лежала ленивая, полная собака. Она бы приняла участие в общем разговоре, но не умела говорить, поэтому молчала и слушала, о чем говорят старшие.
   А говорили о проблемах мирового маштаба, о том, что климат начал портиться с тех пор, как американцы сбросили первую атомную бомбу. О том, что теперь все продукты продаются только химические. О том, что раньше жилось веселее и легче.
   Собаке стало скучно. Она начала маяться, ей мешали блохи и густая шерсть. Иногда она открывала пасть и начанала тяжело дышать, иногда нервно зевала, вспоминая о прохладном углу в кухне, где ее ждала миска скромной пищи и вода.
   Кот, лежавший до этого рядом со скамейкой, участия в беседе решил не принимать, ему была противна толстая собака, и он ушел. Сел в стороне и стал брезгливо вылизывать свою шкуру.
  На его уход никто из собеседников внимания не обратил.
  
  
   Бурьян
  
  В небольшом торговом центре стоит статуя Женщине-работнице. В одной руке у нее ведро с краской, в другой - мастерок штукатура. Она воодушевленно смотрит на группу домов, которые принято называть хрущевками. Статуя невысока, как и положение этой женщины в обществе. Стоит она в своей косынке всеми забытая, никому ненужная, стоит и всем своим видом выражает - а чтобы мне еще покрасить?
   А мимо проходят ее ровесницы, которые тоже когда-то что-то строили, и за то получили отдельную могилу в одной из этих коробок. Теперь они живут уже на пенсию и ходят в торговый центр, чтобы выбрать что-нибудь из продуктов подешевле. У каждой из них крепко зажат в руке кошелек с жалкими грошами, - это для того, чтобы воспитанный кем-нибудь из ее коллег пьяница-сын или внук-наркоман не смог так просто вырвать его у нее из зажатого кулака. Не было у них времени на воспитание своих детей - строили!
  На статую работницы они и не смотрят. Привыкли к ней, как и к жалким ящикам-мебели в своей коробке, или к однообразной дороге из коробки в магазин и из магазина в коробку. Подойдя к прилавку, работницы, подсчитывают остатки денег, тихо шевеля губами - хватит или не хватит, потому что надо оставить еще и на пиво пьянице-мужу.
  А статуя продолжает стоять, подкупая своей каменной скромностью. Стоит на маленькой площади торгового центра, в одной руке у нее ведро с краской, в другой - мастерок штукатура. Ее голова стала пристанещем голубей, и теперь они белят ее своей белой краской.
  
  
  В гости
  
  Когда к нам в гости приходил дядя, дело всегда заканчивалось скандалом.
  Вначале мама накрывала на стол, как правило присутствовало ее коронное блюдо - фаршированный перец. Семья дружно рассаживалась по своим местам, дядя шел к дверям и приносил оттуда бутылку вина или водки, сейчас затрудняюсь сказать. Лицо у мамы сразу принимало напряженное выражение, а бабушка начинала о чем-то говорить, - громко и воодушевленно. Но я уже тогда понимал - это для того, чтобы отвлечь внимание.
  Дядя выпивал, сразу краснел и начинал смотреть на себя в зеркало, усиленно при этом жестикулируя и о чем-то громко рассуждая. Что ему отвечала на это мама, я не понимал, но дядя от ее слов заводился все больше и больше. Бабушка начинала говорить еще громче, и видимо, всякие глупости, отвлекая внимание на себя, чем возмущала маму. Но дядю уже несло. И сделать тут ничего было нельзя.
  Наконец дядя бил кулакоим по столу, при этом тарелки подпрыгивали и звенели, и начинал орать страшным голосом: волки позорные!
  Тогда мама хватала меня в охапку, и завернув, или не завернув в одеяло, несла к соседке, тете Фене. Меня, как правило, еще потрухивало, но тетя Феня своим спокойным, тихим голосом, быстро расставляла все по своим местам.
  А в общей прихожей еще долго были слышни дядины вопли: да чтоб я еще когда-нибудь... волки вы все позорные!!!
  Не люблю фаршированный перец.
  
  
   Галерея
  
   Посреди казахской степи притаился островок старинного кладбища. Надгробные камни уже покосились, но изображенные на них портреты видимо не испортят ни песчанные бури, ни яркое солнце. И что это за рисунки!
   Если под камнем покоится красный командир, то на камне изображен всадник. В правой короткой ручке он держит игрушечную саблю, к его голове пририсована зеленая буденовка с большой красной звездой. Лицо наездника почему-то обращено к посетителю, и он как бы призывает его подтвердить - вот, я красный командир.
   Если похоронен пастух, то он изображен среди отары игрушечных баранов. На его плечи гордо накинута бурка, на голове, чуть наискосок, сидит национальный головной убор. В руке он держит большой хлыст, всем своим видом показывая - я пастух, вот стою здесь и пасу овец.
  Если покойный был начальником, то и рисунок соответствует его высокому посту. Начальник изображен в сером костюме при галстуке, позади него висит портрет какого-то вождя, а сбоку приютился игрушечный письменный стол, на котором бывший начальник держит маленькую ручонку, утверждая - я был ба-альшой человек.
  О сходстве художник не заботился, да и нужно ли сходство покойному? Кто теперь его вспомнит? А так подойдешь, и сразу видно, какое место на иерархической лестнице занимал тот или другой индивид.
  Вот там лежит земледелец, он изображен на фоне бахчи, в руках он держит огромный арбуз. А там, видимо, покоится мулла или просто аллахомолец - его камень один из самых больших, а за муллой виднеются купола мечети.
  Изображений женщин почему-то не видно, видимо, это потому, что нарисовать ее можно было бы только на фоне юрты. А как женщин похоронено немало, и художник, выполнявший эту работу, был символистом и большой фантазией не отличался, то все надгробия получились бы одинаковыми. Поэтому, он решил не рисовать им портреты вообще. Да и посетителю проще - где ничего не нарисовано - там покоится женщина.
  От жары колеблется песок, создавая впечатление водоема за кладбищем, и стоит такая тишина, что слышно шуршание ползущей по песку змеи. Она единственная посетительница этого города мертвых, бдительно стерегущая камни и цветные карикатуры на покойников, выполненные рукой неизвестного живописца.
  
  
   Папин мишка
  
  Когда говорят - плюшевый мишка, то представляется бурый медведь, среднего роста. Мой мишка был маленьким и белым, точнее не белым, а серым. Причем он совсем не был колобком, как опять же представляется мишка, - мой мишка был худенький. И не потому, что из него высыпались опилки, он был тощим изначально. В нем прощупывалась палочка - основа, и вокруг этой палочки было немного ваты. Вата распределилась неравномерно, в лапы и голову, а тельце оставалось пустым, так что мой мишка постоянно сутулился.
   У мишки было два крохотных черных глаза-бусинок и вышитый черными нитками нос. Он был очень приятным наощупь, кроме морды, - мордочка у моего мишки была шершавая. Видимо, в еще бессознательном детстве, я кормил его какой-то кашей.
  Однажды, мама решила мишку за это выстирать. Но не надо было его стирать. Он сразу свалялся, и перестал быть таким мягким, нос распоролся, один глаз потерялся, палочка, раньше закрепленная в голове, отвалилась и перемещалась по всему его тельцу, как блуждающий ток. Хотя мишка и пострадал, но относился я к нему с прежней любовью, ведь он так приятно лежал у меня в руке, и еще потому, что мама говорила, - мишку подарил мне папа.
  
  
   Весна.
  
  На круглом столе стоит ваза с мимозой и подснежниками. Из открытого окна в комнату врывается свежий ветерок. Слышен звук работающего трактора, рабочие ремонтируют трамвайнык пути. Видны вспышки сварки. На гардину садится залетный жук, переливаясь в лучах солнца сине-зеленым панцирем.
  - Это майский жук, говорит мне мама.
  
  
  Что есть истина? Ты есть
  
  Что есть истина спросил Пилат у Христа.
  А Он просто взял, и промолчал.
  
  
   Что случилось с солнцем?
  
  Опять сырая тьма, пахнет паленой бумагой, старым мусором и какой-то дезинфекцией. Серое небо, и птиц, кроме ворон нет, даже воробьи куда-то исчезли - противно им смотреть на все это.
   Бродячая собака, поджав под себя хвост, бежит по улице, боязливо оглядываясь на редких прохожих. Облезлый кот уже не вылазит из своего подвала, а только изредка блестит оттуда своим единственным желтым глазом. Слякотно, грязно, скользко от мокрой глины.
   Изредка, какая-нибудь баба, в коричневом клетчатом платке, тащит в свой холодный, темный угол авоську с проросшей картошкой, с трудом отрывая ноги от слякотной дороги. К ее сапожищам налипла тяжелая глина, смешанная с лошадиным навозом.
   Моросит противный дождь или туман.
   Кто-то поджег мусорную свалку, и этот дым стелется по улицам, проникая в каждую щель моего сознания. И не горит она, а просто вонюче тлеет. С кожевенного завода разносится вонь от мертвых костей, из которых невидимый народ в серых ватниках варит мыло.
   Вот, шатаясь, бредет какой-то пьяный мужиченка, иногда останавливаясь для того, чтобы подержаться одной рукой за стену дома, покрытого едкой проказой, а другой тщетно пытаясь растегнуть свои брюки. Другой раз он будет умнее, и уже больше не станет их застегивать. Перед кем ему красоваться, или перед тем бомжом, который смотрит на него голодными глазами, завидуя, что тому удалось напиться?
   Опять серое небо, опять пахнет паленой бумагой, старым мусором и мылом от вшей.
  
  В колонках играет увертюра к опере Чайковского 'Пиковая дама'.
  
  
  Телекатер.
  
  Тетя Катя купила телевизор 'Рубин'. Этот телевизор был первый на нашем этаже, поэтому все соседи собирались по вечерам у тети Кати. У тети Кати была одна комната, и жила она в ней с двумя детьми и мужем. Народ приходил к ней со своими стульями, и табуретками, у каждого было свое место. Как там умещались все соседи, - для меня остается загадкой до сего дня. Приходила и дворник, тетя Маруся, хотя она и не была с нашего этажа, но все равно тетя Катя не отказывала ей в месте перед экраном - это была ужасно шумная женщина. Возможно, что она недослышивала, а может разговарила командирским голосом из важности, по роду своей работы. Она садилась на первое место и комментировала все, что происходило на экране. Маруся всем ужасно мешала, но ссорится у тети Кати было неприлично, поэтому все злились, но тетю Марусю терпели. Все очень любили тети Катин телевизор, так что одна она никогда не оставалась. Расходились только после последней программы, как потом тети Катин муж шел на работу, - одному Богу известно.
  Потом телевизор купила тетя Муза, так что у тети Кати народ немного рассосался. И теперь, чтобы не путаться, к кому мы сегодня идем смотреть телевизор, тети Катин телевизор стали называть телекатер, а тети Музин - телемузор.
  
  
   Маскарад
  
  Каждый человек имеет маску. Нет людей без маски, она есть и у бедных и богатых, и у умных, и у глупых. Она есть у всех. И собирает ее каждый человек в процессе всей своей жизни, как птичка свое гнездышко. Тщательно лепит ее, перышко к перышку, камушек к камушку, он копит ее, как какой-нибудь скряга свое золото. И не даст он пропасть ни одной черточке, ни одной морщинке из своей маски. Если выпала хоть одна трещинка из его произведения - он будет искать до тех пор, пока не найдет, и опять приклеит на то же самое место, а то и найдет получше.
   На ночь он вешает свою маску на гвоздик рядом с собой, или кладет на прикроватную тумбочку - только бы она всегда была под рукой. И даже сквозь сон его рука тянется к своей маске. Будет ли он переворачиваться с боку на бок - он тут же накроет свое лицо маской, откроет ли глаза, чтобы взглянуть на часы, маска оказывается на нем еще раньше. Она для него, как глоток воздуха. Говорят, что без воздуха можно обойтись до десяти минут - без маски нельзя обойтись и мгновения.
   И это неправда, что когда человек остается один, он снимает маску - не слушайте, никогда маска не снимается, она на резинке. Когда он один, то резинку он оттягивает, а когда с кем-то, то отпускает, - и вот, маска опять на нем.
   В любой опасности, в любой передряге, маска только плотнее прилегает к его лицу, иногда изменяя лишь свою мозаику, как это бывает в калейдоскопе. Но набор цветных стеклышек остается неизменным, только ему присущим, перевернется другой своей гранью, - и все-равно на нем. И не отпустит он ее никуда от себя - не может он жить без нее. Неудобно ему и стыдно. Нужна ему она, больше всего на свете нужна. Он может потерять все, близких, кров, пропитание, но маску никогда!
   Изредка бывают случаи, когда человек меняет маску, но делает он это быстро, как виртуозный фокусник, так что и не заметит никто в какой миг он это проделал.
   И не верьте, если он будет говорить вам - нет на мне никакой маски - тут одно из двух, или она уже давно приросла к нему, так что он и забыл о ней, или он просто хочет вас обмануть. Маска всегда при нем! И не сомневайтесь.
   А весь секрет в том, что без маски там нет ничего, пустота - Человек Невидимка. Человек Дыра.
   Которые без маски, - те молчат, - нечем им говорить!
  
  
  Люблю свою работу
  
  Он и впрямь любил свою работу. Каждый выходной день Василий выходил во двор, открывал крышку канализационного люка, доставал длинный тросс, ставил табуретку, и сидя на ней, неспеша курил, иногда заглядывая в эту черную дыру.
  В жарком климате нашего города вонь быстро распространялась, поднимаясь вверх по двору-колодцу, заставляя жильцов беспокойно выглядывать из окон и время от времени спрашивать Василия - ну что там опять? Уже скоро?
  Василий не спешил, это был его бенефис - здесь хозяином был он, а все остальные были просто зрителями. И посидев немного, он спускался к себе в подвал, выпивал стаканчик, два, потом снова поднимался на поверхность, разматывал тросс и снова усаживался покурить.
  Обеспокоенные жильцы спускались во двор и по очереди заглядывали в вонючую дыру, чем очень льстили самому Василию. Он неспеша указывал пальцем 'туда' и с видом знатока что-то объяснял каждому из них, удивляясь их непонятливости. Изредка слышался его голос - прихожу домой, понюхаю - пахнет - опять моюсь.
  После приема делегации, он снова спускался к себе в подвал, опять прикладывался к заветной бутылке, поднимался на поверхность и усаживался на свою табуретку с сигаретой в зубах.
  И тогда, когда уставшие жильцы наконец плотно закрывали окна, Василий неспеша опять сматывал тросс, закрывал крышку люка и удалялся к себе в подвал до следующего выходного дня.
  
  
  Олени
  
  Наша квартира граничит с общей кухней. На стене, со стороны кухни, висит раковина. А другой стороны стоят наши с сестрой кровати, и когда хозяйки по вечерам моют посуду, то по стене все передается так, как будто гремят посудой у нас в квартире.
  Время от времени, мама выходит в кухню и просит соседок не греметь кастрюлями после двенадцати, но это бесполезно, каждый возится в кухне тогда, когда ему удобно. Мы с сестрой уже привыкли и засыпаем, не обращая внимания на этот шум, а мама постоянно из-за этого расстраивается.
  Стена отсырела, поэтому мама купила ковер с оленями и повесила его на эту стену. Я рассматриваю оленей, - папа, мама, и двое деток-оленят. А у нас только мама...
  
  
  Сын Феди Кастро
  
  В прихожей раздался шум, что-то упало на пол. Мама открыла дверь и выглянула. От света, идущего из комнаты, стало видно движение около общей вешалки. Она щелкнула выключателем.
  В углу стоял мужчина, одетый в тети Фенино пальто.
   Тетя Феня тоже приоткрыла свою дверь. Теперь мужчина оказался под прицелом трех пар глаз, - маминых, моих и тети Фениных.
   Вдруг он произнес:
  - Вива Куба! - и поднял руку со сжатым кулаком в дружеском приветствии.
  Мама и тетя Феня молчали. Мужчина засуетился и направился, было, к входным дверям.
  - Пальто снимите, - деликатно сказала тетя Феня.
  Мужчина спешно разоблачился, протянул тете Фене ее пальто, вновь повторил - Вива Куба! Потом, немного помедлив, открыл мамин холодильник, заглянул туда, и только после этого направился к выходу, пользуясь своей дипломатической неприкосновенностью.
  Мы провожали его по длинному сумрачному коридору все вместе. Напоследок, он
  обернулся еще раз, поднял руки над головой, соединив их в рукопожатии, потряс ими, еще раз подтвердив свое приветствие.
   В квартиру мы возвращались молча.
  
  
  Кто последний?
  
  Кто слышал дудку керосинщика? А я слышал.
  И с каждым днем слышавших ее людей становится все меньше и меньше. Эта дудка керосинщика, видимо, собирает их к себе, туда, где сейчас и сам керосинщик. И теперь, как прежде, народ выходит из своих нор, занимает очередь, друг за другом, чтобы получить назначенную ему меру, и сгибаясь под тяжестью своей ноши, тихо удалиться в свое место.
   И никто из этой очереди больше не вспомнит о нем. Да и есть ли в этом смысл, ведь он уже получил свое и, вряд ли, теперь вернется. Разве что, кто-нибудь из соседей вспомнит, и скажет, стоя в этой безыисходной очереди - Елену Харлампиевну помните? Преставилась. Да и то, сколько ей тут мыкаться? Уж свое отжила.
   А Василий Кузьмич? Вчера Богу душу отдал...
   Бабы, а кто был на похоронах Марии Ивановны, лежала, ну как живая...
  И покивав головой, баба радуется, что ее время еще не наступило, а не ведает она о том, что эта очередь хотя и медленно, но все-таки движется. И вот, еще немного и керосинщик, нальет ей в ее меру, и удалится она вслед за Марией Ивановной, Василием Кузмичем, Еленой Харлампиевной и прочими, прочими, прочими.
  Ой, ну до чего же холодно! Замерз совсем, скорее бы моя очередь!
  
  
  Выздоровление
  
  
  ...И услышал я гром с неба, и земля раскололась надвое, и я хотел, было содрогнуться, но услышал голос, который говорил: все зло удалено с земли. И завеса спала с глаз моих, и открылись у меня глаза, и увидел я мир Бога моего. И вскричал я от радости, и слезы счастья показались на глазах моих, и легко стало дышаться мне.
  - Господи, так что же было это? Почему я не видел этого доселе? Что было с глазами моими?
  - Успокойся, сынок, ты просто болел, и болезнь уже миновала, и все плохое позади.
  - Пойдем, Я покажу тебе Наш мир...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"