И только взрослеть стремительно как они я так никогда и не научилась. Мне просто жаль было расставаться с каждым возрастом, дающим такое странное и неповторимое зрение, такой удивительный тон.
Я жила там уже пятый год, когда кузнец Миль начал превращаться в зверя.
Началось всё с того, что он наотрез отказался подходить к молоту и горну, и долго кричал на свою жену Элию о том, как ему надоела эта чертова работа. Элия не возражала, зная, как Миль устает, но на следующее же утро прибежала к моей леди за помощью и тем зельем, которое успокаивает слишком горячих мужей.
Все эти годы мы жили с моей леди как две птички на одной ветке, зимой прижимаясь друг к другу, а летом заливаясь каждая громче соперницы.
Она была стара, и у нее был горб и жесткие седые волосы, укрывавшие ей колени, когда она причесывала их перед бадьей с родниковой водой, служившей на людях для предсказаний. Она была сельская колдунья, и ей не было дела до моих ушей, глаз и голоса, и до моих странных песен, хотя она и заставила меня отрастить длиннющие патлы и укрываться за ними в деревне. Это она первая увидела меня после тех, кто бросал в меня камни. Мы быстро сошлись.
В тот день я сидела в своем отнорке за занавесью из некрашеного полотна, пока моя леди колдовала над снадобьем. Она смешивала осиновой палочкой мазь, которую "намажешь, трижды по три раза плюнув без слюны, по углам супружеской постели, последнюю же каплю заверни в полотно своей ночной рубашки и положи под подушку ретивому на трижды три дня", и сквозь резкий запах мышиного помета я почуяла от заплаканной Элии запах дикого зверя.
Когда я сказала об этом моей леди потом, когда Элия ушла, она резко взглянула на меня и только покачала головой.
Кузнец Миль решил принять другую форму. Пришлась ли она ему по душе, когда он ходил на медведя той зимой, или умирающий шатун передал ему ее в подарок - но поначалу он стал шарахаться от огня, потом бродил по деревне, пил горькую и говорил, что не может спать в собственном доме, который пропах дымом и Элией. До этого момента все его понимали и даже сочувствовали ему.
Потом он зачастил в лес за грибами. Несколько раз он проходил мимо нашей лачуги во время своих прогулок, на которые он тратил целый день, и нередко приходил домой без короба - и я чуяла от него этот запах, - не горькой, как говорили мужики в деревне, а дикого медведя, который целый день бродил по склонам, где земля еще прогревается осенним солнцем, и поедал корни, выкопанные из земли, чтобы набрать вес к зиме.
Веса он не набрал, хотя однажды, пробравшись за ним, я видела, как он ест эти корни, - но с первым снегом он забыл про горькую, забыл про Элию, не обращая внимания на ее причитания и ругню, и стал все чаще забираться в погреб, где прела картошка, и его бывшая человеческая жена ставила кадки с засоленными грибами. Грибов было немного, потому что из своих осенних прогулок Миль почти ничего не приносил, а то, что было, он однажды перевернул. Элия, услышав, как он рычит и ворочается там, и увидев, как он потом выползает из погреба на четвереньках и прыжками удирает в лес, прибежала к моей леди в слезах и умоляла ее позвать Миля назад или прогнать его в лес совсем, но та только снова покачала головой.
Через неделю, когда Миль вернулся, у двери в погреб его ждали его друзья с вилами и с Милевским же охотничьим луком, который натягивать мог только он да его собутыльник Ранир. Миль уже порос жесткой коричневой шерстью, и его и так не особо привлекательное испитое лицо почти нельзя было узнать, но у него еще не было когтей. Поэтому ему пришлось уступить свою берлогу и с воем бежать под защиту сосен.
Говорят, что медведя-шатуна убили той зимой люди из баронского замка - он шел к ним с лапами, распростертыми в медвежье объятие, и плакал о своей зимней судьбе. Шкура кузнеца Миля, быть может, лежит теперь на полу баронской спальни.
Как только Элия убежала от нас, моя леди велела мне собираться. Пока мы шли тропками, которые я отыскивала в заснеженных лощинах, она тряслась от холода под ворохом своих шалей и рассказывала мне истории о колдунах и тех, кто из людей менял так или иначе свою форму, когда Многоликая глядела на него по-другому из глаз зверя, птицы, дерева или ручейка. Она пила из бутылки, которую принесла нам Элия, когда поняла, что ее Милю она уж больше не понадобится, рассказывала и ругалась, чтобы не заснуть и не замерзнуть той ночью. Я тогда сказала ей, что Миль, может быть, всегда был более медведем, чем человеком, и рассказала, как утопила маленькую девочку в болоте, когда была блуждающим огоньком, а потом приняла ее форму. Она замахнулась на меня бутылкой, и рассмеялась и сказала, что я еще захочу передумать, и погрозила мне пальцем.
Таких, как я, люди называют эльфами. Они нередко приходят к людскому жилью в обличье потерянных детей или ослепительно прекрасных мужчин и женщин, а потом всегда уходят и живут в гуще лесов или под холмами, или в глубоких омутах, где люди, чью ломкую форму они приняли, не могут их достать. Теперь мне совершенно неудивительно, почему люди, как бы мы ни старались, не видят нас такими, как они. Хоть мы и принимаем их форму, для них мы вроде кузнеца Миля. Пока тот пил горькую и стучал своим молотом, перемежая его грохот бранными словами, он звучал так же, как и они, но когда он услышал в себе песню медведя, его жена и собутыльники увидели его иначе. Хотя он право же всегда был более медведем, чем человеком.
Многоликая всегда глядит на мир иначе, и потому никто не слышит ее пения, в котором есть и песня медведя, и закатного блика, и человека.
На следующий вечер, когда страсти в деревне утихли, и Элия уснула на плече Ранира, мы вернулись в старую лачугу моей леди, а через неделю она умерла. С тех пор я готовила снадобья вместо нее.