Аннотация: Грустная история древняя как мир: они жили долго и счастливо и вот в один далеко не прекрасный день он возвращается и она узнает то, что никогда не хотела бы знать...
В городке стояла глубокая ночь.
Мари стояла на мосту и, держась за перила, смотрела на бурный поток. Гребешки белой пены объявили войну опорам моста и, вздымаясь над водой их породивших, они бились и бились о гладкие плиты из бетона. После каждого удара белые гребешки вдребезги разлетались, превращаясь в тонкую водяную пыль, но не сдавались и через минуту начинали новую атаку...
За несколько часов до этого Мари сидела у себя дома за столом и читала книгу. Уютный свет от лампы освещал пожелтевшие страницы зачитанного до дыр романа. Она не глядя взяла яблоко из миски на столе и с хрустом его откусила. В романе заплеталась интрига. И хотя Мари знала, кто подложил камергеру злополучное письмо - как никак она читала роман третий раз - все-таки она втайне надеялась, что Антуан хотя бы на этот раз окажется не виноват и в конце они с Лиз поженятся.
За час с четвертью до полночи послышались шаги и стук наружной двери. "Майкл!" Она вскочила, заложив книгу новогодней открыткой, и побежала на кухню греть похлебку.
Майкл работал в конторе до девяти, но от работы до дома трамвай ехал два часа и поэтому Майкл вставал в шесть утра, а приезжал совсем к ночи, поэтому они с Мари виделись только пару часов в день. На выходные он работал на второй работе, а ей надо было ездить к больной матушке в деревню.
Она успела зажечь огонь и вернулась в коридор, чтобы как обычно помочь ему снять засаленную куртку и картуз.
Но увидев его, она сразу поняла, вернее почуствовала - что-то случилось! Он не поцеловав ее, как обычно, не улыбнулся, даже не взглянул, а хмуро глядя в сторону, сам снял куртку, скинул башмаки и пошел в свой угол. Там стоял его верстак и висели опорки, подковы и все остальное, что нужно в работе башмачника. Мари на скорую руку повесила куртку на крючок и опасливо последовала за ним.
- Майки, что с тобой? Что-то случилось? - она пыталась заглянуть в его глаза и предчуствуя беду, заворачивала руки в подол передника. - Ты продрог, давай я тебе согрею воду... Ну не молчи же! Что с тобой?
Майкл молча вынимал из карманов маленькие гвоздики и нарочито медленно складывал их в большую жестяную коробку. Потом вдруг перестал, порывисто повернулся и глядя Мари прямо в глаза произнес:
- Мари! Я больше не хочу жить с тобой! Я полюбил другую! И завтра я ухожу к ней!
Мари остолбенела. Глаза ее, широко открытые и секунду назад хранившие тепло для помощи и утешения любимого, как будто остекленели. Она не могла вымолвить ни слова, еще и еще раз пытаясь осознать то, что он сказал.
Он чувствовал, что она сейчас разрыдается и поэтому сделал суровое лицо и резко прикрикнул:
- Слез нам еще тут не хватало! Не реви, кому говорю! Я тебе буду помогать на первых порах, пока нового дружка не найдешь, так что с голоду не помрешь. А то, что жили вместе, почитай что с десяток годов, так ты не бери в голову. В жизни все бывает, полюбил, разлюбил...
Мари уже не сдерживая слез рухнула на стоявший рядом стул и зарыдала, закрыв мокрое лицо ладонями. Она не понимала этого. Они жили, так хорошо, так дружно. Им завидовали соседи и ее девичьи подружки. Да, конечно, не все было гладко - порой Майкл был жесток с ней, ругал, но никогда ее не бил, как частенько делали другие мужья, не сплетничал и не говорил плохого. Зарабатывал он немного, но не пил, что было редкостью для его ремесла. По вечерам он делал игрушки и скворечники для детей. Он был такой хороший! Боже! За что ей такая напасть?! У одной ее подруги - Катрин - муж тоже ушел к другой, но там был замешан ребенок. А может у Майкла уже давно этот роман? А может у него уже ребенок есть?
- К-к-кто она? - выдавила она из себя, с трудом произнося слова сквозь слезы.
- А-а, - он махнул рукой, - ты ее не знаешь. Соседка Хола. Хол с ней крыши клал, а потом она с лестницы сверзилась, теперь хромает. - Он рассказывал ей о своей новой женщине, как будто это было что-то обыденное, будто не понимал, что каждое слово режет ее, словно нож.
Мари стало противно. Хол ей никогда не нравился, он был не из их города, приехал откуда-то с юга. Он был слишком вежлив, всегда улыбался и смотрел прохожим вслед. Мари при каждой встрече с ним казалось, что он знает про нее что-то нехорошее и она старалась его избегать.
- Гад этот твой Хол!!! - неожиданно вдруг крикнула она. - И соседка его гадина! - Мари хлюпнула носом, но переведя дыхание немного успокоилась. - Майки, миленький мой, хороший, прошу тебя, не поступай так со мной. Я люблю тебя, очень люблю. Я тебя буду любить всегда! - Она встала, подошла к нему и взяв его руки в свои, продолжала говорить не останавливаясь, словно по заученному тексту, боясь, что если собьется, то потом уже не вспомнит. - Знаешь, я не отпущу тебя! Ни за что не отпущу! Ты - мой! Я тебя встретила, полюбила и ты меня полюбил! Нам хорошо вместе! А она не будет тебя любить так, как я, ни за что не будет...
- Хватит!!! Хватит молотить языком, женщина! - он встал и выдернул свою руку из ее ладоней. - Встань! Нечего тут передо мной елозить! Я сказал так, значит так тому и быть! Я ухожу к ней! И тебе тоже наверняка есть, к кому уходить, ведь так? - Он вопросительно посмотрел на нее, прищурив левый глаз.
Она упала лицом на стул, с которого он встал и продолжая рыдать, закрыла голову руками. "Только бы все это кончилось! - проносилось в ее голове. - Лишь бы это был сон! Страшный сон!"
Майкл же, наоборот, заинтересовался новой темой и, казалось, его уход потерял для него свою актуальность. Он обошел стул, перед которым сидела Мари и, сев на корточки, тряхнул ее за плечи.
- Говори, Мари! Есть у тебя хахаль? - он больно сжал ее плечи и начал трясти. Ей было очень больно и страшно. Рыдания, разрывавшие ее, не прекращались, она уже ничего не понимала и лишь мотала головой.
- Нет??? Врешь!!! Есть, я тебя видел с ним! Вы встречаетесь перед лавкой молочника! Он ждет, когда я уйду на работу, а потом - шмыг! - и в мой дом! Вот так ты значит любишь своего "Майки"? Да? А похлебка, которую ты мне предлагаешь? Тоже его объедки??? - он в ярости оттолкнул ее и она с криком упала на спину. - Значит так! Слушай меня... И хватит уже рыдать!!! Я пойду на улицу, подышу воздухом и вернусь. Если будешь реветь - поколочу, мало не покажется! А про дружка твоего мы еще не договорили! Вернусь - ты мне все про него выложишь, понятно?!
Он встал и вышел, оставив ее лежать на полу, свернувшись калачиком. Она притянула колени, как от сильной боли в животе, как раненная, умирающая собака, не понимая, что с ней, где она и боясь поверить в то, что произошло...
***
- Куда ты пропал, Сапог? Я уж думал домой уходить... На дворе, чай, не лето! Холод лютый! Я окоченел, как дворняга! - Почти лысый, но не старый еще мужчина тер уши ладонями и подпрыгивал, чтобы согреться. - Как все прошло? Получилось?
Майкл подошел, закурил папиросу и лишь махнул рукой.
- Дурная это затея, Хол! Нет у нее никого, тут и проверять нечего... Зря я тебя послушал. - Красный огонек его папироски описывал в ночном воздухе замысловатые движения, отчего казалось, что какой-то светящийся жук никак не может найти место для посадки и кружится, иногда зависая на одном месте в раздумьях.
Хол тронул Майкла за плечо и горячо зашептал:
- Да ничего не дурная, Сапог, не дурная! Говорю же тебе, я свою именно так расколол! Сказал, мол, ухожу к другой. Так и так, о тебе буду заботиться... А она, дура, возьми и ляпни, что, мол, и без тебя кому есть. Понимаешь? Я-то пошутил, а она - нет. Так и развелись с ней. А так бы жил себе, как олень, и ничего не знал! Люди-то смеются над такими, сам небось знаешь! Зачем мне это? И над тобой, может, смеются, да ты не знаешь. Вот теперь и узнаешь! А если чиста она перед тобой, то тебе бояться нечего. Бабы - они такие! Ежели сегодня не признается, значит и живите спокойно, а если чо - сам решай, но, однако, ты понимаешь... Ежели чо - так ты того... Эх! Ну, че сказала-то? Ты побить-то обещал, как научил? Побить-то пообщал? Без этого не подействует, точно говорю!
- Да заткнись ты! Слушать, Хол, тебя тошно! И чего я с тобой связался?! Как клещ уцепился, не отвяжешься! Жена, вон, в истерике по полу катается, сердце надрывает, а я тут с тобой на улице папироски курю. Пойду ее успокою, скажу, что пошутил...
- Что ты, что ты, Сапог! - Хол замахал на приятеля руками. - Так нельзя! Иначе так и будешь жить в потемках! Начал, так уж давай - дави на ее. Она тебя только крепче любить будет! Это я тебе говорю! А я - человек, которого... Эй! Сапог, ты куда? Стой! Да стой же...
Но Майкл уже быстро шагал к дому.
В доме никого не было. Он обошел кухню, все кладовые - пусто. Она ушла, пока он болтал с Холом! Выскользнула из дверей незаметно от них, и ушла. Неужели... Нет, не может быть! Почти бегом он бросился ее догонять. Сначал он вернулся туда, где стоял Хол, но там уже никого не было. Улица была пуста. Мысли волчком вертелись в его голове. Он бросился в ту сторону, в эту - никого нет! Куда она могла уйти? Он заглядывал в соседние дворы, под кусты, за сараи, но ничего и никого не было. В конце параллельной улицы ему встретился какой-то пьянчуга, но от него нельзя было добиться ни одного внятного слова и Майкл побежал еще быстрее.
Так прошел час. За ним еще один. Мари нигде не было. Лицо Майкла горело, но даже ночной ледяной ветер не мог остудить его. Он бежал и бежал, не зная куда, не зная зачем.
В какой-то момент, уже почти отчавшись найти ее, он выбежал на освещенный мост и вдруг увидел худую женскую фигурку, стоящую на парапете. Сомнений быть не могло - то самое тоненькое незаметно заштопанное пальтишко, те самые, так любимые им длинные волосы...
- Мари! Мари, постой! Это я, Майкл! - он бросился к ней, но тут же подскользнулся и больно ударился коленкой. Он тут же вскочил и сильно хромая побежал к мосту. - Мари, пожалуйста, спустись оттуда! Я все это выдумал, это была шутка! - он бежал к ней, задыхаясь от боли, от бега и крика. Бежал и даже понимая, что не успевает, все кричал и кричал одно и то же...
***
Ветер развевал ее волосы, хлестал по лицу, не давал ей думать. Он был очень сильный в этот вечер, этот ветер, он ни на секунду не утихал. Она куталась в осеннее пальто, которое ей стало мало еще тогда, когда она была совсем юной девочкой. А сейчас ей... Сколько же ей? Двадцать... семь? Двадцать восемь? Хотя, теперь это уже не важно. От холода и душащих ее рыданий ей стало еще холоднее.
Она внезапно и очень отчетливо поняла, что она абсолютно одинока. Все против нее. Весь мир против нее. Даже камень, холодящий ее ноги через тонкие подошвы, был тоже против нее. Ночь, ветер, камень - все было холодное, неуютное, неприкаянное... В целом мире никто не чувствовал, что где-то на одном из мостов большого города стоит на опоре девушка, смотрит вниз - на далекую черную воду и держась одной рукой за ледяные перила не знает как сделать этот шаг. Очень страшно! Как же ей страшно!
Она снова разрыдалась, уже в который раз за этот проклятый вечер. Слезинки, делавшие солеными ее губы, иногда срывались в эту черную пропасть между ней и водой, но ветер неумолимо подхватывал их и уносил, не давая этим маленьким теплым каплям слиться с миллиардами других. С каждым новым приступом, ее истерика усиливалась. Она уже ревела в голос, понимая, что ее никто не услышит. Ей было так плохо, как может быть плохо живому человеку. Она не знала боли страшнее этой, она не могла ее вынести, она пришла от нее избавиться.
Но мысли постоянно уносили ее далеко от этого моста, от этой ночи и пронизывающего холодного ветра. Перед ее взором снова и снова воникал этот вечер, весь этот разговор, она снова и снова видела перед собой его такое любимое и родное лицо. Она зажмурилась, чтобы не дать остаткам слез выкатиться из ее глаз, но как только она видела перед собой его лицо, как только она слышала опять это "Я не хочу с тобой больше жить! Я полюбил другую!..." ее сердце пронизывала новая боль и слезы снова градом катились из ее глаз.
Внезапно ей показалось, что по улице кто-то бежит. Так поздно? Хулиганы? Полицейские? Надо что-то делать, пока ее не увидели. Она отпустила перила, сделал шаг и встала на самый край парапета. "Господи! Как страшно! Только бы не закружилась голова!.."
- Мари! - услышала она крик и обернулась. - "Невозможно представить... О нет, только не он!" - она закрыла уши руками, чтобы не слышать его голоса, повернулась к воде и дала холодному ветру последний раз наполнить ее легкие осенним воздухом. Ей показалось, что даже сквозь плотно прижатые ладони она все еще слышит голос Майкла - "Это все шутка! - кажется кричит он. - Мари, это всего лишь шутка!..".
Она смотрела вперед и вниз. Белые гребешки все ожесточенней пытались раскачать мост. Их было так много, что мост, казалось, скоро не выдержит.
"Неужели все это - только шутка? - подумалось ей. - Значит... она спит? Значит, все это ей просто снится? Как хорошо! Как хорошо, что все это только шутка! - решила она. - Значит я напрасно боялась!".
Она закрыла глаза. Теперь, когда она перстала плакать, Майкл пришел к ней и успокоил ее. Значит - он с ней. Значит, она скоро проснется в его объятиях и все будет по-старому. Как это прекрасно! Мари улыбнулась, открыла глаза, отняла руки от головы и раскрыв их как птица, легла на простыню ветра.
И ветер подхватил ее, закружил и понес. Понес также, как подхватывал перед этим ее соленые слезинки. И, плавно баюкая ее, он позволил Мари забыться. Забыться теплым сном еще до того, как пришла пора бережно передавать ее своей вечно неугомонной подруге реке - для того, чтобы та понесла прекрасную и светлую Мари в своих черных водах прочь из этого города, от этих черных дворов и глухих стен - к далекому теплому морю...