Paul Saxon
SUPPORT & RESISTENCE
OU
LE VRAI MOYEN DE LIER CONNAISSANCE
Поль Саксон
ПОДДЕРЖКА И СОПРОТИВЛЕНИЕ
ИЛИ
ВЕРНЫЙ СПОСОБ ЗАВЕСТИ ЗНАКОМСТВО
Перевод с французского - Вячеслав Любимов
- Интересно, а волки здесь есть? - тревожно спросил Дюрок, прислушиваясь к пронзительному вою ветра и совсем недружелюбно глядя на крутившиеся под ногами снежные вихри. Обутые в элегантные ботинки ноги прославленного психоаналитика притоптывали и приплясывали, с замогильным хрустом ломая наст.
Красноносый Серволь встрепенулся и начал было рассказывать анекдот про медведей, но синегубый Лансак ткнул его в бок, и толстяк-финансист обиженно замолчал. Я плотнее запахнулся в пальто и пнул безжизненное колесо автомобиля. Вокруг, насколько хватало взгляда, вздымались величественные горы, кое где прорезанные лощинами и крохотными долинками - наподобие той, в которой очутились мы.
Быстро темнело. Включенные фары нашего "Дефендера", еще минут двадцать назад бывшие тусклыми кругляшами, стремительно превращались в ослепительно яркие блюдца. Падавшие на капот снежинки пока еще таяли, но двигатель уже остыл: его дизельное урчание смолкло в семнадцать минут четвертого. Глубокая, оставленная колесами, колея на глазах теряла четкие очертания, превращаясь стараниями снегопада в следы не первой свежести.
- Нет. Здесь нет никаких волков, - сказал я, впрочем не вполне уверенно. - Может выпьем, а?
Дюрок протанцевал к задней двери машины и, открыв ее, достал из багажника бутылку шампанского. Уже начав крутить удерживавшую пробку проволоку, он вдруг застыл, а потом широким жестом отшвырнул бутылку прочь: описав залихвастскую дугу и на мгновение вызывающе сверкнув в желтоватом свете фар, бутылка где-то в неопределенности хрястнула о снежный наст и навсегда оказалась утраченной.
- Ты что? - возмутился Серволь, лично оплативший каждую из сорока лежавших в багажнике бутылок превосходного шампанского.
- Стаканов-то нет.
- А-а-а... - протянул Серволь и нахмурился. - Знать бы заранее, купил бы и стаканы.
- Ты, когда будешь знать заранее в следующий раз, - зловещим голосом проворковал Лансак, - уж лучше водку покупай: так будет надежнее.
Я, распахнув пальто и сунув руку во внутренний карман, достал плоскую пол-литровку Чивас Регала:
- Сердцем чуял: беды не миновать.
Минуту спустя мы начали согреваться. А между тем, наше положение было довольно отчаянным. Конечно, глядя на нас, никто бы не подумал, что мы волновались или трусили (как и подобает мужественным людям, внешне мы сохраняли невозмутимое спокойствие), но лично у меня время от времени ёкало сердце, Лансак мимолетно хмурился, Дюрок, наделенный живым воображением, стоял возле открытой двери машины, чтобы в случае чего первым нырнуть в салон, а Серволь иногда хихикал. Его хихиканье было тем более зловещим, что именно по милости этого человека - нашего старинного приятеля со школьных времен - мы в очередной раз угодили в очень неприятное положение, застряв в заснеженых горах Бигорры, в собачий холод, на ночь глядя и с неработающими мобильными телефонами. Зная толстяка-финансиста и его болезненную склонность к ненормальным шуткам, можно было опасаться, что наше новогоднее приключение тщательно спланировано и движится к какому-нибудь дьявольски хитроумному завершению. Очевидно, эта мысль посещала и моих друзей: минут двадцать назад Лансак, взяв Серволя под руку и отведя его в сторонку, что-то пылко ему говорил, а четверть часа назад Серволя подозвал Дюрок и тоже попытался что-то ему втолковать. Но наш приятель только качал головой и продолжал хихикать. Настала моя очередь: без лишних церемоний я перешел прямо к сути:
- Что ты приготовил на этот раз? Дрессированных медведей?
- Нет здесь никаких медведей. По крайней мере, я их не готовил, - со смешком ответил Серволь.
- А почему хихикаешь?
- А потому, что это - не шутка, и я впервые не знаю, чем все закончится.
И в этот момент наш содержательный диалог был прерван диким воплем Дюрока:
- Эй! Сюда! На помощь!
Мы обернулись и увидели, что с той стороны, где возле открытой двери "Дефендера" стоял прославленный психоаналитик, сквозь окончательно сгустившийся мрак и снежную пелену как-то неуверенно, время от времени пропадая из виду, помигивая, пробивался луч электрического света - либо от мощного фонаря, либо от автомобильной фары. Иногда стремительным движением луч взлетал вертикально вверх, но тут же возвращался в нормальное положение. Через минуту стало ясно, что луч быстро приближается, а еще через минуту, заставив Дюрока замолчать, мы услышали характерный шорох лыж: кто-то виртуозно спускался по склону прямо к нашему автомобилю.
- Спасены! - воскликнул Дюрок и тут же испуганно вскрикнул и, дернувшись вперед, ударился головой о кромку двери. - Проклятье!
Лансак и Серволь застыли как вкопанные. Я лишился дара речи: что-то мелодично звякнуло, как если бы железо ударилось о стекло, и фантастическое видение кувыркавшегося в воздухе лыжника стремительно пересекло освещавшееся фарами нашей машины пространство. Мгновение спустя из темноты послышался хлопок, и около переднего колеса "Дефендера" упала пробка от бутылки шампанского. А еще через мгновение мы услышали шум тяжелого падения и совершенно непечатную брань. Причем, что характерно, бранились женским голосом.
Придя в себя, мы бросились на крик и обнаружили бившееся и вопившее месиво из человеческого тела, лыжных палок и самих лыж. Как всегда бывает в таких ситуциях, упавшей лыжнице никак не удавалось подняться, но, судя по ее энергичным попыткам, она ничего себе не сломала, что было уже хорошо, а ее брань относилась исключительно к нам, что, конечно, нам не могло понравиться.
Первое замечание сделал Дюрок. Но в силу того, что прославленный психоаналитик воспользовался уж слижком утонченными профессиональными терминами, ситуация только усугубилась: в бесплодных попытках встать лыжница начала биться еще сильней, а от ее слов пришел бы в ужас даже самый хладнокровный и невозмутимый человек. Впрочем, ни Серволь, ни Лансак не были совсем уж невозмутимыми и поэтому тут же заняли место растерявшегося Дюрока:
- Ты чего вопишь? - мягко поинтересовался Серволь, явно расчитывая на адекватный ответ.
- А ну, заткнись! - любезно предложил Лансак, не дожидаясь ответа на заданный Серволем вопрос.
- Разъездились тут всякие! - туманно намекнул Серволь.
- Людей пугают! - корректно добавил Лансак.
Оправившись от изумления, свою лепту в эту светсткую беседу еще раз внес Дюрок:
Лыжница, перестав биться и ругаться, спросила каким-то странным шепотом:
- Вы кто?
Я представился и помог ей встать, отстегнув мешавшие лыжи: даже в темноте и в снежной пелене было видно, что своим неожиданным появлением нас удостоила хорошенькая девица.
- Позвольте поинтересоваться, мадемуазель, кто вы такая и как здесь оказались?
- Я здесь живу.
- Где? Здесь? - я обвел рукой абсолютно безжизненное пространство, заложниками которого мы стали пару часов назад. - Уж не фея ли вы какая-нибудь? Или призрак погибшей альпинистки?
Девица на мгновение растерялась, но тут же пояснила:
- Я живу ниже по склону. У меня там дом: отсюда его не видно из-за выступа горы. А вы-то что здесь делаете?
Я рассказал, не называя, впрочем, ничьих имен, как наш - мой, Лансака и Дюрока - старинный приятель Серволь уговорил нас встретить Новый Год в некоем замечательном отеле в Бигорре. И хотя мы знали, что, связываясь с толстяком-финансистом, многим рискуем, мы соблазнились красочным описанием местных красот, великолепного сервиса и важного для уставших горожан спокойствия. Рассказал я и то, что мы, как последние идиоты, согласились ехать на машине Серволя, в бак которой этот предприимчивый человек плеснул какую-то жидкость из флакончика с надписью "Повышает температуру замерзания". Не умолчал и о том, как, еще в городе, словно загипнотизированные, согласились вставить в свои телефоны подаренные нам Серволем новенькие аккумуляторы. И в завершение добавил, что за рулем сидел сам Серволь, решивший ехать "напрямик" и сначала свернувший с платной дороги на муниципальную, а потом - с муниципальной неизвестно куда.
- И вот мы здесь: солярка в баке, как и было обещано надписью на флаконе, замерзла, наши телефоны не работают, и мы даже не знаем, где находимся. Нам только известно, что последнее человеческое жилье мы видели километров двадцать назад: тащиться к нему по таким сугробам мы не решились.
- Как называется то место, в которое вы ехали?
Я сказал. Девица ошарашенно охнула, а потом - совершенно неожиданно - рассмеялась:
- Придется вам Новый Год здесь встречать! До вашего шикарного отеля как до Луны - пешком.
- А вы нас не пустите к себе? Может, у вас и телефон есть?
В течение всей следующей минуты мы подвергались самому пристальному осмотру, результатом которого стали слова:
- Черт с вами, идем. Вы - психи, но вроде безобидные.
Мы выгрузили из багажника "Дефендера" ящики с шампанским и поставили их на лыжи. Изумлению девицы не было предела. Но стоило ей заметить, что одной бутылки не хватает, а около колеса валяется пробка при полном отсутствии того, во что она некогда была воткнута, изумление сменилось новым потоком ругательств и вполне справедливым обвинением в том, что именно благодаря нам она, спускаясь с горы, едва не сломала себе шею. К счастью, тактичным вмешательством мне удалось погасить новую вспышку гнева, и мы все-таки направились к скрытому за выступом горы домику. Пару раз, споткнувшись, Дюрок спрашивал про волков и медведей, но ответом ему было презрительное молчание.
Домик нашей любезной хозяйки оказался причудливым строением, смешавшим в себе черты фермы, загородного особняка и укрепленного замка тех времен, когда на башни еще не нахлобучивали остроконечные крыши, а окнам предпочитали бойницы. Впрочем, большая часть этого строения лежала в руинах, так что пригодной для жилья оставалась лишь малая толика того, что некогда могло бы вместить целый гусарский полк. Ни одно окошко не светилось светом, ни одна живая душа не вышла нам навстречу.
- Вот здесь я и живу.
- Одна?
- Одна.
Мы подавленно озирались, пока наша хозяйка возилась с современным замком, каким-то чудом врезанным в могучую старинную дверь. Первым нарушил неловкое молчание Лансак:
- Чего ради вы решили здесь поселиться?
- Это длинная история.
- Мы никуда не торопимся.
- Сначала войдем.
И мы вошли, очутившись в длинном, с низким потолком, зале. Девица сбросила куртку и зажгла свет: электричество казалось настолько неуместным в этом древнем разбойничьем притоне, что его роскошь только подчеркнула страшную бедность запустения и разрухи. В дальнем от нас конце зала, у камина с еле тлевшими угольками, стояли стол и несколько убогих стульев. На столе в одну кучу были свалены овощи, с боку от которых скромно примостилась пирамидка разномастных тарелок. Там же лежали ножи, ложки, вилки, стояли вверх дном три или четыре жестяные кружки с побитыми эмалированными боками и... жидкокристаллический монитор и сам компьютер, к которому этот монитор присоединялся. Клавиатура, мышь и модем были небрежно брошены на табуретку - к ним тянулись спутанные провода.
Хозяйка - ее звучно звали Алиенор - помешала угли в камине и, усадив нас за стол, велела чистить картофель, морковь и прочие дары сельского хозяйства. Мы разлили по щербатым кружкам бутылку шампанского и, слушая исповедь девушки, взялись за не слишком привычную для нас работу.
Я не стану повторять слово в слово то, что нам рассказала Алиенор, но в кратце ее история сводилась к тому, что она, происходя из вполне обеспеченной семьи, рано осталась сиротой в результате страшной автомобильной катастрофы и вдруг обнаружила, что семейное благополучие - в значительной степени миф. Оказавшись один на один с массой долговых обязательств и крайне запутанными делами, она решила воспользоваться ситуацией и, пока не был наложен арест на унаследованный ею банковский счет, вложила наличные средства в спекуляции на фондовом рынке. Однако тот процент прибыли, который давала ей трастовая компания, показался ей слишком ничтожным, и тогда она стала вести торговлю самостоятельно. За несколько лет неизменного успеха она сумела расплатиться с долгами (на радость кредиторов) и уже подумывала о том, чтобы остановиться, сколотив приемлемый для независимой жизни капиталец, но... в один кошмарный день случилось страшное.
В тот день, Алиенор, как всегда положившись на технический анализ графиков цен и разных индикаторов, нарисовала линии поддержки и сопротивления и выставила ордер на покупку от поддержки солидного количества акций Холдинга Минамото. Через несколько минут открывающий позицию ордер сработал, и пункт за пунктом начала появляться прибыль. Но еще через несколько минут акции пошли вниз: ровно через полчаса после открытия позиции сработал ордер стоп\лосс, зафиксировавший значительный для для работавшей половиной капитала Алиенор убыток. Алиенор снова начертила уровни поддержки и сопротивления и снова от уровня поддержки купила акции Холдинга Минамото: к этому моменту на ее счету оставалось чуть больше половины всех ее денег. Еще через час половина от этой половины была потеряна. А еще через два Алиенор вышла с рынка с жалкими остатками того, что только-только казалось приличным капитальцем. Как высянилось ближе к вечеру того ужасного дня, Алиенор потеряла деньги на помешательстве знаменитого японского финансиста Уэды Минамото, который, пригласив на прием в свой загородный дом очень влиятельных людей, натравил на них шайку французских буйнопомешанных. Но что было хуже и обидней всего, так это то, что чуть позже стало известно: Уэда Минамото вовсе не помешался, а тщательно спланировал операцию по выкупу по бросовой цене акций своего холдинга. Неоценимую помощь в этой афере ему оказали те самые французские "буйнопомешанные" - известный винозаводчик, взявший на себя роль ударного авангарда по убеждению гостей в безумии Минамото, светский хлыщ на подхвате, прославленный психоаналитик (аферист, каких мало) и владелец "Банк Серволь де Бордо", через который проводилась операция. Несколько недель спустя умерла надежда вернуть потерянное по решению Арбитражной комиссии, которая взялась за рассмотрение обстоятельств махинации: на основании целого ряда документов Арбитражная комиссия признала сделку законной, хотя и сомнительной, и сделала предупредительные замечания как самому Уэде Минамото, так и Банку Серволь де Бордо. Алиенор оказалась не в состоянии оплачивать счета за свою великолепную городскую квартиру и, пылая жаждой мести пополам с надеждой отыграться, переселилась в дом своих предков.
- К счастью, я его не продала, когда находилась на гребне успеха. И хотя жить здесь не так-то просто, я справлюсь.
Вы можете представить, какое впечатление произвели на нас слова Алиенор: мы сидели в полном безмолвии, бледные, не зная на что решиться и как себя вести. К счастью, там, на горе, я назвал только свое имя - без фамилии, поэтому наша хозяйка не могла знать, что я - тот самый "известный винозаводчик, взявший на себя роль ударного авангарда", а мои друзья не кто иные, как "светский хлыщ на подхвате, прославленный психоаналитик - аферист, каких мало, - и владелец Банк Серволь де Бордо."
Лансак нервно постукивал ручкой ножа по столешнице, Дюрок с удвоенной энергией чистил картошку, срезая все более толстые пласты шкурки, а Серволь шумно прихлебывал шампанское. И вдруг, когда следовало, по-видимому, хранить гробовое молчание, толстяк-финансит, оторвавшись от кружки, злобно шикнул:
- Лансак, черт тебя побери, перестань стучать! На нервы действует!
Увы! Фамилия "светского хлыща на подхвате" не только фигурировала в отчетах Арбитражной комиссии, но и была хорошо известна во Франции, как фамилия единственного наследника старинного рода, знаменитого коллекционера, охотника, рыболова и вообще спортсмена - ни о каком случайном однофамильце речь идти не могла.
Серволь уже и сам понял, что натворил его несдержанный язык: он побледнел еще больше и еще глубже уткнулся в кружку с шампанским, надеясь громким бульканьем заглушить так нескстати сказанную им фамилию. Но было поздно.
После короткого мгновения растерянности, Алиенор схватила тяжелый чугунный котелок и со всего маху врезала им в голову бедного Лансака: "светский хлыщ", как подкошенный, грохнулся на пол и, бездыханный, замер в причудливой позе. Далее, благодаря меткому броску, чугунок сразил самого Серволя, который составил на полу компанию Лансаку. Наконец, молниеносное движение вооруженной ножом руки свергло со стула и прославленного психоаналитика.
Я, видя вокруг себя бушующие страсти и убийства, успел вскочить на стол, полагая, что намного сложней кидать тяжелые предметы вверх по сравнению с бросками вниз или в параллельной плолу плоскости. Я полагал и то, что меня, стоящего на столе, будет не так-то просто достать и ножом. Но судьба, посмеявшись над моими расчетами, взяла свое: пятясь, я дошел до края стола, и в тот же миг незакрепелнная на козлах столешница опрокинулась под моим весом, отправив меня в непродолжительный полет, целиком находившийся под контролем знаменитого закона Ньютона о земном тяготении. Впрочем, досталось и Алиенор: противоположный конец столешницы, взмыв в воздух, стукнул ее под подбородок, и она, повалившись на пол, присоединилась к сраженным ею врагам.
Очнулся я от страшной боли: упав, я сломал ногу. Если бы не треск угольков в камине, можно было бы сказать, что в комнате царила мертвая тишина - царила над хаосом тел, битых тарелок, кружек, очищенных и недочищенных овощей. Кое как мне удалось довлачиться до моих друзей и их погубительницы. К счастью, все они дышали, у каждого прощупывался пульс, но их вид внушал тревогу: Дюрок получил славный удар ножом под ребро, явно проткнувший легкое (на губах прославленного психоаналитика выступила красноватая пена); на лбу Лансака вздулась огромная шишка с кровоподтеком, лицо Серволя было зеленоватого цвета, а сама Алиенор лежала в странной позе, говорившей даже не об одном, а сразу о нескольких переломах.
Телефон находился поблизости: я нашел его по тянувшимся от него к модему проводам. Вызвав службу спасения (Алиенор до своей выходки успела сказать, как называется ее дом, и где он находится), я прислонился спиной к стене и подобрал с пола одну из кружек: до Нового Года оставалось совсем немного, а в моей компании находились не только четыре бусчувственных тела, но и тридцать восемь бутылок великолепного шампанского.
Открыв одну из них и наполнив кружку, я сделал хороший глоток, а потом еще один - более медленный, с расстановкой: Серволь, собака, знал, что нужно купить!