Туристы любят посещать эту церковь даже несмотря на то, что автобус должен сделать солидный крюк в сторону от общеизвестных достопримечательностей: здесь похоронен святой Бертран, покровитель края и городка, в котором он двадцать лет был епископом и умер, сказав свою последнюю шутку. Выйдя из автобуса на главной площади, туристы пешком поднимаются в гору по каменистой, раскаленной солнцем тропинке, огибают могучий контрфорс и, прежде чем ступить во мрак и прохладу строгого романского портала, замирают в восхищении: далеко внизу, в долине, в тяжелом мареве летнего дня, петляя между черепичными пятнами крошечных деревень, серебрится река - до самого горизонта. Земля переплетается с небом: у ног - пронзительная синева, над головой - струящийся, колеблющийся камень, а сбоку, чуть ниже прямого взгляда, на соседней вершине - разрушенная стена и полуснесенная башня.
В церкви, привыкнув к полумраку, туристы обходят - один за другим - подслеповатые, но все равно роскошные витражи, заказанные Реньо, шестнадцатым епископом, и представляющие жизнь и подвиги святого Бертрана. Вот, еще совсем молодой, Бертран поет, играя на лире, сочиненную им канцону - растроганный Аларих, король вестготов и арианин, возвращает из ссылки Авита Вьенского. Рыцарь Бертран - немного постарше - на дороге через дремучий Шармантьерский лес встречает знаменитого разбойника Агилульфа и, победив его силой меча, побеждает и силой слова: разбойник становится добрым христианином и тружеником во славу Господа нашего, Иисуса Христа. Третий витраж представляет свирепого волка, вцепившегося в плащ Бертрана: укрощенный, именно этот волк стал родоначальником знаменитых местных овчарок. Чуть дальше - новая сцена: граф Бертран вызволяет из плена благородную деву; коварный злодей, еретик и волшебник, с веревкой на шее идет за графским конем, а сзади пылает могучая башня. И, наконец, епископ Бертран, уже святой, всеми любимый и уважаемый, одаряет серебром церковную мышь.
Обойдя витражи, туристы подходят к простой могильной плите и смотрят на нее с изумлением и любовью: бродяга, поэт, рыцарь, граф и епископ лежит под ней добрую тысячу лет и ему безразличны наветы историков! Нет ему дела до наглых утверждений, что якобы Аларих и он жили в разное время; что в Шармантьерском лесу никогда не было дороги, а, стало быть, не было и разбойника Агилульфа, да и сам Шармантьерский лес вряд ли когда-нибудь рос на этой земле; что знаменитые местные овчарки существовали и до Бертрана или, что более точно, появились после него; что граф, будь он хоть трижды королевский наместник, не смог бы своими руками поджечь и разрушить могучую башню; и что уж точно никакой епископ, ни сам Бертран - святой он или нет,- не одаривали мышей серебром, иначе зачем бы сейчас говорили "беден как церковная мышь"? Бродяге-епископу все нипочем. Это над ним построили церковь. Это его канцоны вот-вот зазвучат под древними сводами. Это его приветствовали у подъемных мостов, славили герольды, и трубы ревели при его приближении.
Туристы спускаются с горы, садятся в автобус и уезжают. Лето проходит. Спадает жара. Синее небо хмурится. Дождь падает на землю. Туман затягивает тропинку, скрывая церковь за плотной пеленой. Именно в такой день я поднялся к вершине.
Свет почти не проникал в маленькие окна: витражи казались блеклыми серыми пятнами, только обрывок ярко-голубого плаща словно парил где-то под сводами. Было сыро и холодно. Время от времени в самом темном углу - где-то за алтарем - попискивали мыши.
Странное любопытство подтолкнуло меня к алтарю. Я взял с него канделябр с зажженой свечей и сделал шаг в сторону. Из мрака выступила могильная плита. Целая стая серых мышей сидела на древнем камне. Две или три из них насторожились, покосившись на меня красноватыми глазками, другие, не обращая на меня никакого внимания, продолжали лапками чистить морды.
В причудливой игре света и тени что-то блеснуло, и я услышал характерное звякание металла о камень, особенно отчетливое в просторном и гулком помещении. Ноги сами шагнули вперед. Туловище согнулось пополам. Голова приблизилась к заметавшимся по могильной плите зверькам. И тут я вздрогнул: уши наполнились суховато-мелодичным звоном, в глазах зарябило от ослепительного блеска - хвост каждой мыши был перехвачен серебряным кольцом!
Я отшатнулся.
- Кхе-кхе... - закашлялся кто-то за моей спиной. Я повернулся, выставив вперед руку с горящей свечой.
Из темноты вынырнуло благообразное лицо старичка лет восьмидесяти, белобровое и седобородое, с насмешливыми и немного удивленными глазами.
- Кхе-кхе... Мосье чем-то напуган?
- Мыши!
- Вы о серебряных кольцах? Успокойтесь...
- Но как же это возможно?
- Очень просто: надо же поддерживать репутацию святого Бертрана, - старичок перекрестился, - ведь он, как вы знаете, одаривал мышей серебром, чтобы посмеяться над известным выражением.
- Иными словами, это вы сами...
- Конечно.
- А кто вы такой?
Мой вопрос прозвучал грубовато, но старичок как-будто не обиделся:
- Сторож.
Вдвоем мы вышли из церкви, но на темную, затянутую туманом тропинку я ступил один.
Спуск с горы прошел благополучно. Я зашел в единственный ресторан городка и заказал себе выпить. Официант заинтересовался моим, по его выражению, пришибленным видом. Пришлось рассказать ему о мышах и серебряных кольцах.
- Старичок, говорите? - официант с сомнением посмотрел на бутылку и на уже опустевший стакан. - Лет восьмидесяти? Седой?
- Ну да, сторож.
- Да в нашей церкви отродясь не бывало сторожа!
И тут я увидел над барной стойкой нечто вроде плаката с текстом: "Если родился соколом, а жить им не хочешь, назовись как считаешь нужным, хоть вороном, - рано или поздно тебе поверят просто по привычке. Шутка святого Бертрана."
Я заплатил за выпивку и заказал хороший обед: шутить лучше на сытый желудок!