Создавалось такое впечатление, что архитектор, построивший махину Исторического Архива, жил только под дождём и никогда не видел солнышка. Серость этого громоздкого здания сейчас вполне соответствовала серости непогожего дня. И это понятно - август в этом году выдался дождливым и прохладным. Каждодневная морось стала уже привычной и будила в душе осенние мотивы. А без зонта и плаща на улице и вовсе было нечего делать. Снулые лица сотрудников навевали тоску и зевоту. Казалось, что и на службу они пришли лишь для того, чтобы доспать то, что не доспали дома.В самом воздухе витал запах лености и скуки.
Среди всего этого сонного царства совершенно бодрый и полный сил и энергии младший научный сотрудник отдела новых поступлений Вадим Сергеевич Кондаков начинал свой рабочий день с традиционной чашки крепкого кофе. Вернее, не кофе, а кофейного напитка, напополам с цикорием и жжёными ячменными зёрнами. Ему ещё повезло, что удалось ухватить хоть это, ведь про "Арабику" давно уже только вспоминали, да и растворимый являлся диким дефицитом. Зато талоны на мыло и водку стали вполне привычными. А если что-то где и выбрасывали на прилавки, мгновенно образовывались огромные очереди, монолитные и раздраженные, с обязательными пенсионерками-старушками в первых рядах.
Кипятильник, тщательно скрываемый от пожарной инспекции в дальнем ящике письменного стола не подвел, и за кипятком не пришлось бегать по соседним кабинетам.
Обязательный утренний телефонный звонок шефа, которого сотрудники архива ,полуиронично,полууважительно,называли Сам, застал Кондакова на рабочем месте.Впрочем,как обычно. Дались ему эти проверки трудовой дисциплины...
А вот лаборантка Людочка, как обычно, запаздывала, потому пришлось пить дешёвый эрзац в полном одиночестве. Нельзя сказать, что Кондакову не было приятно её присутствие,а,честно говоря даже наоборот, но сегодня он был даже благодарен ей за возможность посидеть одному. Сейчас он хотел всё сделать сам, один, без свидетелей. Отставив пустую чашку, Кондаков глянул на часы. Девять двадцать пять. Людочки так и не было. Старательно подавляя собственное волнение и не обращая внимания на бешено бьющееся сердце, нарочито небрежно достал из нижнего ящика стола заветную кожаную папку. Вчера после обеда он обнаружил её в очередной стопке картонных скоросшивателей и пухлых пыльных папок со стандартными обложками "Дело ? ". То, что она была отличной от других, заинтересовало его. Вадим Сергеевич выудил её из стопки, отщёлкнул блестящую застёжку. В папке находился один-единственный документ. Но какой! У Кондакова мозги пошли набекрень.
Архив покойного собирателя старины краеведа Никифорова он разбирал уже вторую неделю. Чего только не было в бумагах этого скряги, да будет земля ему пухом! Старые письма неизвестно кого неизвестно кому, вычурные и бессодержательные, меню званых купеческих обедов, раздражавших обилием съестного при нынешних пустых прилавках. Сразу в сторону, как знающий специалист, Кондаков отбрасывал безвестные счета с аршинами и фунтами, скучные амбарные книги мелких лавочников и прочий архивный хлам. Однако, нет-нет, но всё ж попадались порой и занятные вещицы.
Вот, к примеру: рабочий блокнот с несколькими записями, предположительно Гиляровского, затем - подробные конспекты некоего Попко лекций молодого историка Милюкова, будущего известного политика. "Предположительно Гиляровского" Сам отдаст, естественно, на изучение своей молодой жене, она у него занимается историей литературы конца девятнадцатого - начала двадцатого века. Милюковские лекции наверняка оставит себе, сейчас ведь на такие вещи спрос. Кто успел опубликовать в Союзе ранние труды известного кадета и ярого противника Советской власти? Никто. А, значит, по крайней мере "Огонёк" статью об этом с руками оторвёт. А если хорошо призадуматься, то и докторская Самому на этом материале светит. Три-четыре молодых мэнээса год-другой посидят над творением историка-немарксиста, и для историка-марксиста времён перестройки защита обеспечена. Что-то типа "Становление и изменение исторических воззрений П. Н. Милюкова под влиянием трёх русских революций". Ну, и, конечно уж, опись церковных владений Вятской губернии начала девятнадцатого века влёт уйдёт заму Белякову. Тот историей русской православной церкви занимается. Заниматься-то - занимается, а защититься - никак не может. Туповат, это все знают, но зато как красиво он умеет лизать задницу Самому! Хорошо хоть, что не до крови. За что и приближен, и обласкан. Эх, такой бы материальчик, как у него - за пару лет была бы шикарная диссертация. Двенадцать из двенадцати шаров на защите были бы белыми! Но - на чужой каравай рот не разевай, особенно если этот каравай начальственный.
Из более близкого попались мандат за подписью Троцкого и краткое донесение Аркадия Голикова-Гайдара в бытность его командиром отряда ЧОН где-то в Хакасии, только из этого даже дохлую статейку не выкроишь.
Вадим Сергеевич любил свою работу. Ему нравилось копаться в бумажных свидетельствах истории и, разгребая огромные кучи старинной макулатуры, находить подлинные жемчужины, достойные занять почётное место на архивных полках особого хранения. Впрочем, меркантильный интерес у него тоже имелся. Иногда удавалось на свеженьком материале сделать статью или, на худой конец, статеечку, которая приносила в семейный бюджет какую никакую, а копейку. Ну и, конечно, новые поступления могли грозить классной темой для диссертации, благо здоровые амбиции и энергия для этого имелись. Быть в его годы не остепененным учёным он считал почти неприличным. А ко всем этим любителям - краеведам, собирателям-скопидомам он относился со снисходительной неприязнью, хотя и отдавал должное их пронырливости и энтузиазму.
И вот - долгожданная возможность. Трезво поразмыслив, Кондаков просчитал, что этого-то у него уж точно никто не отнимет, благо, тематикой такой никто не занимался. Тема ещё не оформилась, материала, понятно, маловато. Но если взять всё опубликованное ранее, приложить вновь обнаруженное, сформулировать, как надо, тему - может, что-то и получиться. Главное - правильная формулировка. Бывает, назвал работу чуть-чуть не так - и выпал из обоймы, не попал под "остроту момента".
Бережно вынул из кожаной папки запечатанный в плотный блестящий полиэтилен листок. Тот и на самом деле выглядел старинным. Пожелтевшая, с коричневыми пятнами и разводами бумага носила на себе следы времени. Сейчас распрямлённый, разглаженный, а когда-то сложенный вчетверо листок на некоторых сгибах был протёрт до дыр. Текст, слава Богу, от этого не пострадал. То, что это французский, Вадим Сергеевич понял сразу по артиклям, или как там у них, у французов, называется. Всего несколько строк, дата - 1555 (!), и подпись. Но какая! Легендарное имя, почти фантастическое! И это было что-то.
Ещё вчера полдня убил на то, что сверял тексты французского издания с обнаруженным в кожаной папке. Такого текста в книге не было! А значит, что это не список, а неизвестный автограф. Лишь бы и рука автора совпадала!.. Тогда уж точно - победа! Вчера ещё заказал в библиотечном фонде любое издание, где есть иллюстрации с образцом почерка. И вот сегодня с утра из библиотеки доставили парижского издания репринтный альбом 1904 года. В нём были три иллюстрации с оригиналов, подписанных рукой автора. Положив лист рядом с открытым альбомом, Кондаков долго не мог заставить себя начать их сравнивать. Наконец поднял глаза, прошёлся по одному тексту, по другому... Сомнений не было - почерк был один и тот же! Счастливый и даже почему-то немного усталый, Вадим Сергеевич удовлетворённо откинулся на спинку стула.
Жизнь была прекрасна!
Запоздав всего на полтора часа, в кабинет впорхнула Людочка. Новая легкомысленная причёска напрямую указывала на причину её задержки. Но сердиться на предмет своего тайного обожания Вадим Сергеевич не мог. Молоденькая лаборантка принимала его неуклюжие ухаживания ужасно несерьёзно, считая тридцать четыре года весьма почтенным возрастом. Поэтому и бородатая шутка Кондакова: "Вот когда я встречался с Лениным..." звучала для неё почти правдой.
- Ну, наконец-то! Людмила, ты сегодня уж чересчур поздно. Но причёска отличная. Давай, кофе потом попьёшь, а сейчас отнеси, пожалуйста, в отдел Западной Европы этот документ. Возможно - нечто, - Вадим Викторович раскрыл плотную кожаную папку, в которой был один-единственный пожелтевший листок с потрескавшимися краями.
- Есть подозрение, достаточно обоснованное, что это - неизвестный оригинал. Хотя я французским и не владею, но! - Кондаков театрально поднял вверх указательный палец. - Подпись-то я прочесть могу. А подписано... - он сделал многозначительную паузу. - Мишель Нострадамус!
- Это художник эпохи Возрождения? - радостно поддакнула Людочка. Простодушное невежество было ей даже к лицу. "Девушки в молодости - ну прелесть, какие глупенькие, а повзрослеют - ну ужас, какие дуры..." - подумал на это Кондаков. Но вслух произнёс фразу из старой студенческой байки:
- Да, действительно, Карл Маркс и Фридрих Энгельс не муж и жена, а четыре совершенно разных человека!
- А при чём тут Карл Маркс? - озадачилась Людочка.
- Да нет, ничего, не бери в голову. Вредно. Пожалуйста, отнеси, пусть внимательно посмотрят. Пояснительную записку я там приложил.
Обиженно поджав свои прелестные губки, лаборантка демонстративно, словно делая одолжение, проследовала в коридор. Проводив задумчивым взглядом её изящную фигурку, Кондаков опять погрузился в размышления. Тему диссертации можно было бы назвать "Средневековые пророчества как форма социального протеста против феодального строя на примере катренов Нострадамуса". Или так: "Мишель Нострадамус - выразитель субъективных идей и идеологии класса феодалов". По месту можно будет подправить. Тем более что самих катренов ещё не читал, зная о них понаслышке. Вне зависимости от того, что там будет, название темы уже готово в любом случае.
Минут через десять-пятнадцать в кабинет влетела торжествующая Людочка.
- Вадим Сергеевич! Вас к себе Знайка зовёт. Срочно!
"Знайкой" в их коллективе звали его сокурсника по Историко-Архивному институту Лёху Зайкина. Прозвище своё он получил давно; кто-то ещё по студенчеству удачно подметил сочетание его фамилии и действительно энциклопедических знаний. Это же прозвище перешло с ним, когда его распределили в Архив. Одних языков, кстати, он знал восемь. Ещё на пяти читал со словарём. "Диссер" защитил легко лет пять назад. Однако, несмотря на давно уж не мальчишеский возраст и степень, отчеством он так и не обзавёлся, скандально зубоскаля и вечно попадая в нелепые истории.
С Лёхой Зайкиным у Кондакова были сложные отношения. Не то, чтоб дружили, но немного приятельничали в институте; когда получили распределение вместе, даже рады были. Но дальше обеденной партии в шахматы или новомодного "го" - японские шашки - их отношения не пошли. Вадиму Сергеевичу было до боли обидно, что этому разгильдяю и легкомысленному по жизни шалопаю досталась такая светлая голова. Отменная память и удивительные аналитические способности Лёхи были притчей во языцах, но проматывал всё это он на какие-то глупости и нелепости, безответственно транжиря и своё время, и свои таланты. Ну чего, к примеру, стоила заявленная им тема доклада на региональную конференцию: "Влияние Петровского Табеля о рангах на расслоение групп асоциальных элементов в советском обществе в 60-е - 70-е годы ХХ века". Самое интересное, что даже эта нелепая дурацкая тема в Лёхином исполнении читалась как захватывающий приключенческий роман. Зайкину за такое фиглярство, конечно, дали взбучку, но на конференцию он всё же поехал, а Кондаков со своим идеологически выдержанным докладом остался на дома. Вопиющая несправедливость!.
А уж после того, как Вадим Сергеевич стал замечать, что Лёха и Людочка обедают за одним столом, а его обожаемая лаборантка с открытым ртом ловит каждое Лёхино слово, даже привычным шахматным партиям пришёл конец.
Но сегодня Кондаков мог простить всё и вся. Воодушевившись, Вадим Сергеевич энергично поднялся на третий этаж. Лёхи на месте не оказалось. Стол, родной близнец его собственного, беспорядочно заваленный бумагами, вереница скучных казённых шкафов, лампа с инвентарным номером - всё, как у него. Запакованный в полиэтилен листок в раскрытой на столе папке отсутствовал. "Неужели к Самому пошёл? - ёкнуло у Кондакова. - Вот ведь гад". Право первенства на автограф Нострадамуса он не мог теперь уступить никому.
Вадим выскочил в коридор, направляясь к директорскому кабинету. Пролетая мимо курилки, услышал знакомый голос, притормозил. Лёха взахлёб рассказывал что-то смешное. Слава Богу,Знайка всего лишь вышел покурить На мгновенье Вадиму Сергеевичу стало даже стыдно,-навооброжал себе всякого..... Он вошёл в дымное марево.
Его появление было встречено снисходительными улыбками и насмешливыми взглядами. Кондаков насторожился.
- "Гусары молчать, я сам скажу"! - процитировал из какого-то пошлого анекдота Лёха, подкручивая несуществующие усы и картинно щёлкая каблуками давно нечищеных ботинок. Огромные очки его при этом каким-то чудом чуть-чуть не свалились с курносого веснушчатого носа, но были вовремя подхвачены ловкой рукой и водружены на место. Зрители в предвкушении затихли.
В душу мнса закралось дурное предчувствие.
- Милостивый государь Великий Архивариус и Книгочей мосье Кондаков! С глубоким прискорбием имеем честь сообщить Вам, что присланный Вами с Вашей прелестницей Людочкой тугамент не есть письмо великого врача и предсказателя Мишеля де Нотрдама, по латыни - Нострадамуса, а есть... - на этом месте Зайкин перевёл дыхание, запутавшись в громоздкой фразе. - В общем, Вадик, туфта это всё. Знаешь, вроде и бумага похожа на старую, и чернила, как настоящие. Но текст, текст! Я, конечно в тонкостях старофранцузского не силён, но перевести более-менее смогу. Итак, текст. Перевод вольный, приблизительный. - Знайка близоруко уткнулся в листок и, временами запинаясь, начал переводить:
- "Правитель северной империи отмечен странною печатью.
Раздор в стране и пахнет кровью. Сестёр пятнадцать. Их разгонит
Властолюбивый великан с Рифея. Держава слабая в пучине
Бед, горестей, страданий. И в августе начнутся потрясенья".
- Подписано - действительно, "Мишель Нострадамус". И по тексту похоже на его катрены. Но фишка, знаешь, в чём? - Лёха выдержал эффектную паузу. - Адресат у письма очень интересный. Догадайся с трёх раз, кто? Да ладно, не мучай мозги. Это - Михаил Сергеевич Горбачёв! Буква в букву, прямым старофранцузским текстом! - Зайкин жизнерадостно заржал.
- - Это ж явная антисоветчина! - продолжил он, просмеявшись. И "печать странная" - у Горбачёва, и "сестёр пятнадцать" - это республик, что ли? "Властолюбивый великан с Рифея"... С Рифея, то бишь, с Урала, у нас Ельцин!.. Так что извини, Вадик, лажа. Полнейшая. Кто-то вас шикарно водит за нос. А если шутка, то просто гениальная. КВН, да и только.
Лёха картинно склонил голову, двумя руками подавая Кондакову злосчастный текст. У Вадима Сергеевича ёкнуло сердце. Сразу в животе стало пусто и холодно и недавняя эйфория исчезла бесследно. Неординарное открытие, способное обеспечить ему блестящую научную карьеру, обернулось дурацким фарсом. А то, что сам себя с Лёхиной помощью на посмешище выставил, было обидно вдвойне. Брезгливо забрав Лженострадамуса, он молча, как бы не замечая смешков собравшихся в курилке, торопливо вышел.
Возвратившись в кабинет, долго сидел, глядя в одну точку. Пусть о покойниках плохо и не говорят, но чёрт побрал бы эту сволочь Никифорова, чтоб он в гробу перевернулся! Такую свинью подложил перед смертью! Вадим Сергеевич довольно чётко представил себе его широкое брылястое лицо, всё в старческих пятнах, кривящееся в ехидной улыбке. Пусть, мол, эти умники себе головы поломают! Вот ведь гад! А, впрочем, Никифоров всегда славился своим детским наивом. Тогда, может, и не он? Скорее всего, какой-то жулик подсунул ему эту проклятую бумаженцию, да, поди, за немалые деньги. Знал ведь, мерзавец, что эти полоумные коллекционеры за какую-нибудь редкостную вещицу последние штаны с себя снимут. Так повести несчастного старика! И его, научного сотрудника Кондакова, в том числе.
А ведь какие планы уже были построены в его разгорячённом воображении! Вот скажите на милость: кто и когда всерьёз брал в научную разработку средневековых предсказателей? Они же всегда считались шарлатанами и обманщиками. Или, в лучшем случае, сумасшедшими. Наконец-то настали времена, когда можно писать не только о руководящей и направляющей роли партии, чтобы быстро защититься. Ведь глупо же писать одни и те же пафосно-проходные фразы славословий КПСС под разными названиями. Да и времена уже не совсем те. Хотя, если глубоко задуматься, писать исследовательскую работу на четырёх строчках Нострадамуса, пусть даже неизвестного, тоже глупо.
С ненавистью к неизвестному шутнику, так больно ранившему его самолюбие, кривя губы, снова осмотрел ещё совсем недавно такой дорогой ему документ. Потом мрачно сказал всё ещё пьющей кофе Людочке:
- Вот это - на утилизацию.
- Старинный документ на утилизацию? Без экспертизы? Вадим Сергеевич, Вы же сами говорили, что это - Ностордамус.
- Во-первых, не Ностордамус, а Нострадамус. А во-вторых, это - фальшивка, Людочка, явная подделка. Это то же самое, что поверить в достоверность переписки, ну, к примеру, Моцарта и Джона Леннона. Так что в утиль, Людмила, в утиль. И хватит об этом. Пора работать. Как там у классика: "Нас ждут великие дела"! Кстати, ты не посмотрела на доске приказов - когда у нас будет научный совет?
- Через неделю, девятнадцатого.
И младший научный сотрудник отдела новых поступлений Исторического Архива Вадим Сергеевич Кондаков пододвинул к себе настольный календарь и небрежно записал: "Науч. совет. 19. 08. 91.".
Разве он мог в тот момент догадаться, что вместо научного совета они всем институтом будут весь день смотреть по телевизору в библиотеке нескончаемое "Лебединое озеро"?