Аннотация: Задумывались ли вы о том, какую роль в вашей жизни играют близкие люди? Вдруг их не станет... Лишь тогда будет понятно, как важно любить - каждый миг, каждый час, каждое мгновение. Быть кому-то нужным. Основано на реальных событиях...
Владимиру Е. посвящается...
Настоящее чудо для фальшивого Деда Мороза
-1-
Новый Год уже стучит в окошко, а на дворе до сих пор не выпал снег. Куда ни кинь - одна сухая мёрзлая земля, стыдливо прикрытая гнилыми сморщенными листьями из тех, что дворники замаялись подметать. И откуда они берутся - эти унылые клаптики осени, некогда бывшие весёлыми, торжественно зелёными, обласканными летним солнцем?
Увы, за последние зимы к Новому году без снега не привыкать. А так хотелось бы услышать, как хрустит под ногами свежая морозная корка, почувствовать, как снежинки тают на раскрасневшихся от холода щеках. Чтобы как в детстве, на картинках в книжке или в старых советских мультиках всё вокруг было усыпано белым искристым снегом.
Детство - такое близкое и далёкое, безжалостно вырванное из объятий мечты и оставленное погибать на осколках чужих ошибок, забытых и минувших промахов - человеческих или Божьих, и непонятно, кто больше виноват - Господь или простой обыватель, в жилах которого течёт та же кровь, что у этих сирот.
- Олег, - раздался голос воспитательницы, надтреснутый, словно бабушкина старая супница, которую Олежка когда-то срисовал с картинки, - отойди от окна. Дует.
Окошки в детском доме - спасибо предвыборной кампании мэра - были новые, пластиковые, без щелей, в которые мог просочиться сквозняк, но Галина Демьяновна по привычке ругала детей, опасаясь, что они простынут.
Простуда - это ведь не только сопли и температура. Это ещё и расходы на лекарства, подрывающие и без того скудный приютский бюджет.
Олег будто застыл у окна, упёршись ладошками в подоконник, и разглядывал ночное небо. Рядом валялись карандаш и половинка альбомного листа.
- Олег! - повысила голос воспитательница, - тебе там мёдом помазано? Скорей сюда. Сейчас Дед Мороз придёт, подарки принесёт.
Олег вздохнул и отошёл от окна, прихватив с собой листик и карандаш. Каждый год одно и то же: лысый мужик в полинявшей красной шубе, воняющей сигаретами и нафталином, и Снегурочка Лариса Фёдоровна в голубом сарафане, отороченном ватой, изображающей мех. Губы у неё большие, пухлые, некрасивые, а под носом усики - совсем как у мужика.
Ларису Фёдоровну никто не любил. Одним из её недостатков было неуёмное желание залезть поглубже в душу и вытащить наружу всё то, что так старательно пряталось по заветным уголкам, а потом поведать об этом каждому, кто был способен слушать.
- Что это там у тебя? - спросила воспитательница Олега, увидев, как он засовывает бумажку, сложенную вчетверо в карман штанов.
- Открытка. - Ответил мальчик и посмотрел ей в глаза, словно голодный щенок, у которого силой забрали мамкину сладкую титьку.
- Кому? - с напускным равнодушием поинтересовалась Галина Демьяновна.
- Не знаю, подумаю, - сказал Олег и не торопливо прошёл мимо неё в зал, где ожидалось новогоднее представление.
Конечно, маме, кому ж ещё, подумала воспитательница. Родной или воображаемой - всегда маме. Заветной мечтой сирот было отправить открытку родительнице и получить ответ. А ещё лучше - увидеть её на пороге детского дома, куда она пришла, чтобы забрать свою кровиночку далеко отсюда - в райскую жизнь, которая рисуется им в настоящей семье.
Они не знали, что жизнь за пределами интерната могла быть намного хуже. Но дети при настоящих родителях могли считать себя счастливыми уже тем, что они были хоть кому-то нужны. На них не стоял невидимый штамп, как на детдомовских: изгои, выбраковка, издержки пятиминутного удовольствия...
Новогодняя программа ничем не отличалась от прошлогодней. Дед Мороз в накладной бороде гордо восседал на пластмассовой табуретке возле скудно украшенной обрывками дождика ёлки и держал в руке видавший виды посох, а рядом стояла Лариса Фёдоровна, изображавшая Снегурочку, и улыбалась каждому, на ком останавливала лукавый взгляд густо подведённых глаз.
Несколько младших воспитанников хором декламировали стих про Дедушку Мороза, а остальные делали вид, что слушают.
Олежке было немного скучно: они сто раз репетировали эти стишки, так что ему казалось, этот праздник устроен специально для того, чтобы порадовать Деда Мороза, который смотрел в пространство стеклянными глазами и едва сдерживал рвущуюся наружу зевоту. Ему было откровенно наплевать: это было уже восьмое представление за сегодняшний день. Хотелось поесть и завалиться в кровать, растянув ноги, уставшие от хождения в неудобных сапогах.
После стишков полагались подарки "от спонсоров": яблоки, апельсины, вафли "Артек" в голубой обёртке, блокнотики с Микки Маусом и резиновые шарики. Что тут скажешь, весьма полезные подарки. А, главное, одинаковые, чтоб никому не обидно было, и младшая сестрёнка или братишка не верещали назойливо: "и мне, и мне такой же"...
Правда, у детдомовцев редко бывают братишки и сестрёнки...
Получив свои подарки из рук Снегурочки, сделавшей чрезвычайно восторженное и радостное лицо, очевидно, полагая, будто это производило на кого-то впечатление, Олег запихал фрукты за пазуху, остальное спрятал в карман и вернулся к окну. Забравшись с ногами на подоконник, он снова принялся рассматривать ночное небо, усыпанное миллиардами звёзд, словно блёстками на новогоднем наряде. Только небо казалось ему по-настоящему праздничным и красивым.
Галина Демьяновна вздохнула, увидев мальчонку на прежнем любимом месте. Наклонившись к Снегурочке, она прошептала ей что-то на ухо. Та согласно закивала и покачала головой.
- Странный ребёнок. Что поделаешь, гены видать такие.
Дед Мороз, едва не засыпавший возле ёлки, оживился при слове "странный". Глаза его блеснули злостью. Можно подумать, ребёнку зазорно сидеть у окна. В детстве он часами мог смотреть на звёзды, гадая, что происходит там, на далёких планетах, про которые ему когда-то рассказывал отец. Его Саша уже почти не помнил. Был ли он вообще, тот отец?
Гены... только про эти проклятые гены он и слышал от бабушки. Ничего более путного и душевного, только про гены, позорящие её "благородную" кровь.
Он встал, выпрямился, поправил бороду и потопал к мальчонке, прилипшему носом к оконному стеклу. Подойдя, он осторожно положил ладонь в громоздкой красной перчатке на детское плечо.
Олег вздрогнул от неожиданности и обернулся. Перед ним собственной персоной стоял Дед Мороз и улыбался. Заглянув в его весёлые карие глаза, Олежка вдруг понял, что это вовсе не взрослый дядька, а совсем ещё молодой пацан.
- Ну, мальчик, давай знакомиться, - сказал Дед Мороз, напустив на себя важный вид, - тебя как зовут?
- Олег. А Вас?
- Неужели ты не знаешь? Я - Дед мороз.
- А я - собачий хвост, - ответил Олег, - всем известно, Что Деда Мороза не существует.
На секунду ряженый Дед Мороз опешил от такой наглости: на вид пацанёнку было лет восемь-девять. В этом возрасте он сам ещё верил в сказки, правда, уже начинал понимать, что не все из них бывают с хорошим концом. Хотя для детей, подобных Олегу, сказок не существовало вообще. А так ведь не годится, подумал он. Детство - оно на то и детство, чтобы быть счастливым хотя бы сказками.
- Ну ладно, - ответил разоблачённый, - твоя взяла. На самом деле я фальшивый Дед Мороз. Но работаю на настоящего. Просто под Новый год у нашего босса столько дел, что он не успевает...
- Не заливай, - добродушно возразил Олег, - я уже не маленький.
- Сколько тебе лет?
- Девять, - гордо сказал Олег, чувствуя себя большим и смелым. Ещё бы: он спорил со старшим, и никто не затыкал ему рот. - А тебе?
- Двадцать.
- Всего-то? - удивился Олег, хотя, конечно, для девятилетнего мальчишки даже двадцать лет казались недостижимой мечтой. Только представить - совсем взрослый, знающий всё на свете, но пока ещё не научившийся умничать и читать нотации, как Галина Демьяновна и прочие воспитательницы, которым перевалило за тридцать
- Звать меня Александр... Просто Саша, - улыбнулся фальшивый Дед Мороз. - Давай дружить.
- А тебе интересно? - недоверчиво спросил Олег.
Саша усмехнулся про себя. Вот они какие - детдомовцы. Хваткие, проницательные. Им не скажешь на чёрное белое, и улыбка для них - не радость, а насмешка. Дети с искалеченным прошлым и неполноценным будущим, несущие непосильный крест за непонятно чьи грехи. Любой нормальный ребёнок тут же с восторгом ухватился бы за возможность подружиться с большим дядей, тем более Дедом Морозом. А этот - этот зрит в корень, понимая, что здоровому дяде малолетки на фиг не нужны. Так, для важности момента и в целях создания праздничного настроения.
Саше вдруг стало невообразимо жалко малыша. Жалко и больно, до самых неуловимых капелек той непонятной субстанции, которую залили в сердце и называют душой. Жалко, потому что он не рос в детдоме, хотя давно был... сирота...
- Интересно, - ответил он, присаживаясь рядом на подоконник, - хочешь, дам примерить шапку?
- Зачем? - пожал плечами Олег. - Она всё равно большая, а воспитательницы заметят и будут на тебя шипеть. Особенно та, змея усатая.
- Какая? - удивился Саша и покосился на женщин, шушукающихся в углу.
- Ну, Снегурочка которая. Лариса Фёдоровна.
Лариса Фёдоровна - которая так доверительно и полушёпотом, невинно хлопая накрашенными глазками, просила называть её просто Лорой, и при этом усики над губой так смешно шевелились, словно там копошилась сороконожка, - до недавнего времени была его соседкой по этажу. Зная Сашину постоянную нужду в деньгах, она то и дело таскала его на различные мероприятия, где можно было заработать тот же полтинник. Ему, молодому пацану, самому пробивающему дорогу в жизнь, это было всегда кстати.
Выкопать и перевезти картошку с дачи - пожалуйста. Два ведра, выделенных за помощь, ему хватит надолго. Экономить Саша привык. Залатать чердак, крышу, протянуть кабель - всё по плечу. Один раз попросили утопить новорожденных котят. Пожалел, выпустил, дурной своей башкой не подумав, что без мамки они скоро окочурятся с голоду. Но не окочурились - бродячие собаки разорвали в клочья. Сашка потом долго ходил, словно в воду опущенный, - совесть грызла. Вот поэтому-то, усмехнулась тогда Лариса-Лорочка, их топить нужно было сразу, чтоб не мучались. А Саше почему-то стало гадко...
Она вообще была противна ему, эта старая корова с ужимками молодой девицы на выданье. Если б в шестнадцать гулять начала, авось и матерью его заделалась, да Бог миловал. А мнит из себя, дура, опытную блудницу, которая молодого парня чему-нибудь стоящему научит - для души и для тела, само собой разумеется. Сашка хоть и зелёный был, но соображал, что к чему. И не нужна она была ему такая - лишь чуток младше мамы. Пусть лучше вообще никакая, чем эта сорока усатая.
Нет, не сорока - змея. Сашка улыбнулся, почувствовав симпатию к столь меткому на язык детдомовцу.
Но, когда эта змея Деда Мороза играть позвала - не отказался. Зима: ни работы нет, ни приработка. Каждый чирик на вес золота.
- Ладно, Олег, не хочешь - как хочешь. А что это ты там всё выглядываешь?
- Звёзды, - серьёзно ответил мальчик, - они - настоящие.
- Понятное дело, не ёлочная мишура, - согласился Саша.
- Нет, ты не понимаешь, они - и только они - настоящие. Мы уйдём, спать ляжем, а звёзды будут светить всю ночь и никуда не денутся. Останутся на одном месте. Вон те две маленьких, и одна большая, яркая.
Саша посмотрел на мальчишку, с каким-то особым чувством тыкающего пальчиком в стекло, и, кажется, начал понимать...
Звёзды не бросают и не уходят...
Иногда они падают...
Но об этом не хотелось думать и говорить...
- Ты веришь в чудеса, Олег? - повинуясь непонятному порыву, спросил Саша.
- Нет, чудес не бывает.
- Знаешь, а я верю, что под Новый Год все наши желания сбываются. Нужно только правильно загадать.
- Всё равно я не верю. Я столько раз загадывал... Но никогда ничего не сбывалось.
- Это потому, что ты не веришь, - взволнованно сказал Саша, глядя в белый, побеленный известью, потолок.
Сказал, скорее, самому себе, чем Олегу. Он тоже не верил. А так хотелось верить - хоть чуточку, хоть на самом донышке бокала выпить немножечко светлого будущего. Не выпить - так, пену собрать, почувствовать пусть не вкус - хотя бы запах...
Что ещё оставалось, кроме как мечтать. А без этого было бы совсем тошно.
- А если я поверю? На самом деле, сильно-сильно поверю? - спросил Олег, и глаза его доверчиво заблестели - совсем как у нормального ребёнка.
- Тогда желание непременно сбудется!
Олег ничего не сказал, отвернулся к окну, и Саша готов был поклясться, что в глазёнках его блеснули слёзы. Но он был сильный малыш, и не стал плакать у всех на виду.
Олег вытащил из-за пазухи листок бумаги и карандаш и начал что-то усердно рисовать. Саша стоял молча и не мешал. Его мучила совесть: что он наделал, дурак!
Нашёл, кому читать лекцию о чудесах! Детдомовскому ребёнку, который уже с пелёнок знает: сказка ложь, а вера - блажь. И осталось всего ничего, чтобы доломать изничтоженную детскую психику: на тебе, верь в чудеса!
Олег закончил рисовать, спрятал карандаш в карман, и протянул Саше сложенный вдвое листочек.
- Это тебе. С Новым Годом.
- Спасибо, - растерянно сказал Саша, вертя в руках импровизированную открытку, нарисованную синим карандашом. Весьма, кстати, неплохо нарисованную. Большая синяя звезда с размашистым шлейфом, как у кометы. Или птицы - Саша не знал, что мальчишка имел в виду, а спрашивать было неловко. Можно ведь и обидеть ненароком.
Вокруг звезды много маленьких синих точек, без хвостов - должно быть, другие звёзды. С обратной стороны было написано:
"Фальшивому Деду Морозу Саше.
Пусть чудеса будут настоящими как звёзды,
А я буду в это верить сильно-сильно.
Честно.
Олег"
Саша пробормотал "спасибо", пожалев, что у него ничего не припасено на всякий случай - никакого брелка или безделушки - чтобы хоть как-то порадовать мальчика. Но в следующий раз он обязательно что-нибудь приготовит, хоть рублёвую машинку.
Тут он заметил, что Лариса - змея настойчиво машет ему рукой: пора уходить. Саша вздохнул, улыбнулся и потрепал Олега по коротким мягким волосёнкам.
- Всё, мне пора. Настоящий Дед Мороз созывает свиту на разборки. Успехов! Увидимся в следующем Новом году!
Щёлк, и этим "следующим новым годом" он перечеркнул все надежды и мечты, которые не покидают сознание детдомовца до самого последнего момента. Однако Олег ничего не заметил. Он ухватил главную мысль, а остальное уже не имело значения.. Уткнувшись носом в холодное стекло, он зажмурил глаза и стал верить. Сильно-сильно. Словно это что-то могло изменить...
-2-
Раз! И во все стороны вокруг полетели щепки и кусочки коры. Одна их них больно вонзилась в щёку, но Родион Васильевич лишь смахнул со лба капельки пота и продолжал махать топором.
Раз! Следующая щепка вонзилась прямо в сердце звонким осколком и загудела, запищала, прорываясь внутрь, разрывая жилы. Сосна задрожала и повалилась на землю.
Вот тебе и дерево к Новому году, до которого оставалось каких-нибудь пять часов. Сколько он себя помнил, никто из знакомых не наряжал ёлку - только сосну. Пушистую, пахнущую смолой и шишками, с длинными колючими иголками, которая могла простоять до самого февраля и не осыпаться.
Сейчас Родион Васильевич занесёт эту славную сосенку в тёплый зал, а Катя, жена его, нарядит в стеклянные игрушки и блестящий дождик. Всё будет как прежде: Новый год, шампанское, запах толчёной картошки, жареных куриных ножек и салат "оливье"...
Огромная сосна посреди зала прямо перед праздничным столом, который жена накроет белоснежной скатертью. И будут они встречать Новый Год вдвоём. Только вдвоём...
Родион Васильевич приподнял ствол поваленного дерева и стал обтёсывать топориком сруб. В уголках глаз что-то защипало, и он оторвался на минуту, чтоб провести рукой по дрожащим ресницам, и пальцы неожиданно стали влажными...
Это была Денискина сосна. Та самая, которую он посадил в день его рождения двадцать три года назад. И щепки, что летели от неё, были столь же колючи и бесполезны, как и слёзы.
Очистив ствол от лишних веток, Родион Васильевич взвалил сосну на плечо и, тяжело ступая, направился в дом.
Прихожая тут же наполнилась свежим запахом хвои. Родион Васильевич бережно опустил срубленное дерево на пол и окликнул жену.
Ему никто не ответил. В доме стояла тишина, и только равномерное постукивание маятника на старомодных часах с кукушкой ласкало слух, напоминая о чём-то родном, уютном, знакомом с детства.
- Катя, - снова позвал он.
Не дождавшись ответа, Родион Васильевич скинул сапоги и прошёл на кухню.
На плите стояла кастрюля с начищенной картошкой. Рядом на столешнице лежала палка варёной колбасы. Очевидно, жена собралась готовить праздничный ужин, да только подевалась куда-то. Мужчина тяжело вздохнул и вышел из кухни.
Зачем он настаивал на том, чтобы отмечать Новый Год? Их даже не поздравил никто: всем было неловко, все боялись обидеть, задеть ненароком.
Родион Васильевич нашёл жену спящей на диване в домашнем халате и тапочках. Видно, Катерина прилегла на минутку, и не заметила, как уснула. Мужчина достал из шкафа тёплый плед и заботливо укрыл её до самого подбородка. Затем посмотрел на часы.
Без четверти одиннадцать. До Нового года оставалась самая малость.
Но будить Катерину он не стал. Пускай спит. Может, так лучше будет.
Родион Васильевич прошёл на кухню, открыл дверцу холодильника и взял бутылку коньяка. Шампанского не хотелось. Отвинтив крышку, он налил себе треть стакана - как в тех американских фильмах, и сделал глоток.
Коньяк полился в горло растопленным маслом. Стало легче.
Мужчина вздохнул, вернулся в прихожую и, привалившись спиной к дверному косяку, уставился на сосну. Если бы деревья могли говорить...
Он бы многое готов был послушать. Многое вспомнить. А ещё больше - забыть.
Дениску похоронили недели три назад, а из дома до сих пор не выветрился запах лекарств и той густой чёрной рвотной массы, что рвалась из его горла в последние часы жизни. Казалось, этот запах навсегда въелся в деревянную отделку стен и потолков, сделанную собственными руками Родиона Васильевича. Дениска тоже баловался резьбой по дереву, пока болезнь не свалила его с ног, выела душу и тело.
Три недели. Как три дня. Или три года. Время не имело значения. В комоде по-прежнему лежали его рубашки и джинсы. Чистые. Родион помнил, как Катя спросила, уже после похорон: постирать или...?
Вот он - первый Новый год в полном глухом одиночестве, если не считать спящую жену. Да и та в последнее время с трудом понимала, на каком свете находится. Всё выглядывала в окошко, словно ожидая кого-то. А ведь некому было идти.
- Радушка, смотри, - раздался откуда-то сбоку Катин голос, - над Коленькиной сосенкой звезда горит.
Родион Васильевич вздрогнул от неожиданности и едва не выронил рюмку из повлажневших ладоней. Жена стояла у окна и, отодвинув клетчатую занавеску, смотрела на ночное небо.
- Надо же, - пробормотал он, - я и не слышал, как ты встала.
- Звезда, большая звезда, - воскликнула Катя и вдруг засмеялась - звонко и радостно, словно юная прелестница. - Звезда!
Она даже помолодела на вид, сбросив лет эдак двадцать-тридцать одним махом. Морщины разгладились, щёки зарумянились, глаза заблестели в приглушённом свете ночной лампы. Родион Васильевич поставил пустую рюмку на комод и шагнул навстречу - как раз вовремя, чтобы подхватить её, падающую без чувств прямо к нему на руки.
Седые, словно бесцветный лён, волосы рассыпались по плечам, а в уголках глаз переливалась огнями прозрачная, словно хрусталь, и горькая, как полынь, слезинка.
-3-
Распрощавшись с Ларисой-змеёй, которая настойчиво, даже назойливо, приглашала его встретить Новый Год у неё дома, Сашка потопал по залитым ярким светом улицам в сторону городского парка. Возвращаться в свою облезлую и холодную конуру совершенно не хотелось. А в парке должна собраться молодёжь. Будет весело - пьяные шутки, песни, пляски и много-много огней.
Он, Сашка, в костюме Деда Мороза, а стало быть, внимание со стороны девушек ему обеспечено. Хоть на этот вечер, когда на душе праздник, и так хочется забыть про насущные проблемы, познакомиться с кем-нибудь, посмеяться и тут же расстаться, не испытывая ничего, кроме лёгкого сожаления.
В животе недовольно заурчало, и Сашка завертел головой по сторонам: не стоит ли где бабка, торгующая хот-догами с прилавка. Ещё можно купить бутылку пива, или даже две. Праздник всё-таки. А больше он не мог себе позволить. Впереди голодный январь, когда всё стопорится, люди отходят после праздников и не слишком вникают в дела.
В январе никаких заработков, а за комнатку, что он снимает у дряхлого дедушки - еврейчика, платить следует исправно. Иначе дедуля выставит его на улицу и пустит других квартирантов. Он уже не раз грозился, хотя Сашка вёл себя тихо и смирно, не доставляя хлопот. Что поделаешь, парень он видный, девки соседские у подъезда караулят, по телефону звонят. Вот и внучка еврейская всё чаще стала захаживать, глазёнки свои узенькие, словно щёлочки, строить. Дедуля мигом просёк, куда ветер дует, да и рубанул всю эту петрушку на корню.
Внучка перестала захаживать, а Сашке обидно сделалось. И не нужна она была ему вовсе - вобла эта сухопарая с лисьим взглядом. Да только горестно было сознавать, что ото всюду ему от ворот поворот: ни жилплощади законной, ни родителей, да и в карманах поди навсегда прописался суховей.
Образования у Сашки не было, а без него хорошего места днём с огнём не найти. Те гроши, что он зарабатывал чернорабочим напрочь съедала плата за жильё, оставляя лишь чуток на продукты и дешёвую китайскую одёжу.
Можно, конечно, было жить у бабушки, да только старая карга недолюбливала внука, всячески тыкая этим в лицо. С самого детства он был для неё "ублюдочный", и даже после смерти мамы лучше для бабки не стал.
- Эй, Дедушка Мороз! - крикнул кто-то, - где подарки? Где мешок?
- Там сзади Снегурочка в санях едет, - весело отозвался Сашка, - с неё и спрос.
По улицам спешили запоздалые прохожие с огромными пакетами в руках. Труженики, коротающие жизнь за рабочим столом, вырвавшиеся, наконец, на волю - отпраздновать за бутылкой шампанского, копчёной курицей, крабовым салатом и бисквитным тортом со сливочной ёлочкой, самый долгожданный день в году. А послезавтра - опять на работу: грызть рутину, заедая придирками вечно недовольного начальства.
Сашка взглянул на часы: ещё только одиннадцать. До Нового года ровно один час. Сколько ещё шляться ему зимним городом, мёрзнуть в холодных сапогах и хмуриться от спазмов голодного желудка! Может, заглянуть минут на десять к отчиму домой, поздравить сестру, а заодно и выхватить парочку бутербродов? Новая жена отчима Сашку жалела, всегда приглашала к столу, чему тот, кого Сашка ещё три года назад величал "папой", был очень не рад. Едва на гроб умершей горячо любимой жены упали первые комья рыжей глинистой почвы, отчим вычеркнул пасынка из своей жизни напрочь. А только тому стукнуло восемнадцать - и из квартиры тоже.
"Нет, - приказал себе Сашка, - нечего ради куска колбасы на хлебе в ножки кланяться да взгляды косые терпеть. Гордость нужно иметь".
И он с преувеличенной бодростью зашагал к обочине. По ту сторону проезжей части виднелось городское новогоднее чудо - гигантская ёлка, собранная из целого вороха огромных сосновых веток, втиснутых в металлический каркас. Украшения были довольно скудными, однако это с лихвой компенсировалось обилием разноцветных огоньков гирлянд, обвившихся вокруг зелёного ствола и тянувшихся от самой ёлки через всю площадь. На электричество в новогоднюю ночь местная власть не скупилась.
Нога уже коснулась белой полоски перехода. Сашка мельком посмотрел по сторонам, и вдруг увидел, как над городской ёлкой зажглась звезда. Не на самой ёлке, нет, намного выше. Небесное светило горело столь ярко, что Сашке пришлось зажмуриться.
- Ну, это уже переборщили малость, - усмехнулся он и, прикрыв ладонью глаза, снова взглянул на чудо-звезду сквозь неплотно сомкнутые пальцы.
Звезда, между тем, сорвалась с места и стала медленно плыть по небу, разливая слепящий свет далеко вокруг. Сашка перестал обращать внимание на резь в глазах и уставился на небесное чудо, разинув от удивления рот. Звезда плавно скользила в ночной темноте, и остановилась прямо над Сашкой.
- Ни фига себе, - прошептал парень, заворожено наблюдая, как от звезды на землю опускается тонкий, почти невидимый луч.
Прохожие недоумевающе косились на человека в костюме Деда Мороза, кружившегося на проезжей части, задрав голову к небу. Некоторые улыбались с пониманием: подумаешь, мужик уже праздновать начал, весело ему.
Однако совсем не весело стало водителю новенькой "Тойоты", который не успел притормозить, когда Дед Мороз, будто вальсируя под неслышную музыку, шагнул ему прямо под колёса.
Глухой удар. Стук тела, мягко упавшего на блестящий, покрытый ледяной коркой асфальт. И струйки холодного противного пота, побежавшего под свитером по спине куда-то вниз.
-4-
Вернувшись из больницы, куда "скорая" увезла Катерину аккурат в двенадцать ночи, когда все нормальные люди пили шампанское под бой курантов и загадывали желания, Родион Васильевич тяжело опустился на диван. Не мешало бы немного поспать.
Без жены в доме было как-то тихо, непривычно, холодно, несмотря на то, что до батарей едва можно было дотронуться рукой. Тридцать пять лет вместе. Похоронили родителей, двоих сыновей...
Куда ему без Катерины? Врачи сказали, что при таком обширном инфаркте ей противопоказаны даже малейшие волнения. А как тут оставаться спокойной, если через две недели сорок дней справлять. Где набрать "побольше радости и приятных эмоций", когда вокруг всё напоминает о том, что ещё месяц назад у них был сын...
А теперь его нет. И Коли нет. Десять лет назад им казалось, что нет на свете большей боли, чем хоронить собственного ребёнка. Особенно, если ему двадцать три. Но тогда у них был Дениска. И вот, спустя столько лет, когда боль, если не забылась, то притупилась, Дениске поставили страшный диагноз "саркома лёгких". Ему тоже едва исполнилось двадцать три...
Сосна по-прежнему лежала посреди прихожей, где Родион Васильевич оставил её вчера. Тогда он испытывал нездоровое чувство радости, теперь же его мутило оттого, что он совершил. Срубить Денискину сосну! Убить всякую надежду!
Впрочем, какую, к лешему, надежду...
Нет больше никого. Одни остались на белом свете. И за что? За что, Господи, им такое наказание на старости лет - доживать жизнь в горьком одиночестве, не имея ни детей, ни внуков, а только светлые и невыносимо режущие душу воспоминания?
Они ведь с Катериной никому и никогда не желали и не делали зла. Не крали, не убивали, не обманывали. Родион Васильевич лишь раз по молодости сходил "налево", но быстро опомнился и с тех пор - всё в семью...
Быть может, лучше Катерине не возвращаться. Лучше остаться там, в больнице, навсегда. Ведь тут, в некогда родном и уютном доме - тут не для кого жить. Только страдать...
Родион Васильевич горько заплакал, чувствуя, как по заросшим щетиной скулам стекают далеко не скупые мужские слёзы. Чего он желает, старый козёл? Смерти своей любимой жене, единственной опоре в седой и нелёгкой старости?
За окном уже начало вечереть. Родион Васильевич опомнился, когда на дворе были уже густые сумерки.
- Надо же, как день пролетел, - сипло прошептал он себе под нос, - и ничего толком не сделалось.
Родион Васильевич встал, потянулся, вытер влажную ладонь о брюки и встряхнулся, прогоняя прочь невесёлые мысли.
"Не раскисать!" - приказал он себе и стал натягивать сапоги. Следовало вынести сосну во двор, чтоб не мешала. Наряжать её не для кого, да и Новый год прошёл. Лучше всего распилить на части и вынести на улицу. Может, кто из пьянчуг подберёт, да на топку пустит. Хотя древесина, поди, ещё совсем сырая, в печь не годится. Но это уже не его, Родиона, проблемы.
Не мог он сынову сосну сам жечь. А люди пусть пользуются, добрым словом вспоминают. Там, на небесах, тому легче будет...
Пока Родион Васильевич вытаскивал дерево во двор, пока обтёсывал топором ветки, по небу сочными чернилами разлилась ночь. На улице запахло дымом - это топили глиняные печи в старых домах, до которых ещё не добрались жестяные трубы газопровода. Родион с детства любил этот запах - горящего угля и пепла, усиленный кристально чистым морозным воздухом...
Родион Васильевич бросил топор на землю, расправил плечи и с шумом вдохнул аромат зимней свежести. Лёгкие слегка закололо, грудь отозвалась приятной болью.
- Хорошо-то как! - воскликнул старик. Блуждающий в умилении взгляд полоснул пока ещё нетронутую Колину сосну, и в сердце опять закралась печаль.
Но вот: что это? Над самой верхушкой дерева неожиданно зажглась огромная яркая звезда. Слишком большая, чтобы можно было поверить, что это обычное небесное светило или какой-нибудь спутник, проплывающий в атмосфере. Звезда горела, переливаясь разноцветными огоньками. От неё вдруг отделился луч и упал на притрушенные снегом сосновые ветки. Родион Васильевич суеверно перекрестился, и тут вспомнил, что Катерина говорила о звезде перед тем, как потерять сознание. Она тоже видела это чудо...
- Стало быть, помянуть Коленьку надо. Вот он послание шлёт, - вслух прошептал Родион Васильевич, не отрывая глаз от звезды.
Светило вспыхнуло ещё раз и погасло, словно и не было вовсе никакого чуда. Старик ещё раз перекрестился, подобрал топор и вернулся в дом. Такое дело, помянуть следовало, не откладывая. Видно, встретились детки его там, на небесах.
Родион Васильевич смахнул задрожавшую было на реснице слезу и полез в холодильник за коньяком.
Рюмка за рюмкой он осушил всю бутылку до последней капли, однако чувствовал себя вполне трезвым. Тело размякло и налилось ленью, но голова работала, словно после хорошего сна. Старик посмотрел на пустую бутылку, поднёс горлышко к носу и зачем-то понюхал, затем вздохнул и убрал её под стол.
В прихожей мирно тикали настенные часы с кукушкой. Внезапно дверца распахнулась, и из деревянной избушки выскочила металлическая птичка. Раздалось громкое звонкое "Ку-ку". Прокукукав восемь раз, птичка вернулась в избушку, и блестящие медные ставни затворились до следующего часа.
Родион Васильевич поднялся, чтобы пойти в зал, включить телевизор, но, проходя мимо лестницы на чердак, отчего-то застыл на месте.
Горько было вспоминать, как они складывали Колины вещи в сундуки и поднимали на чердак. Так, словно он уехал и когда-нибудь вернётся. Может, стоило выкинуть их, сжечь, раздать малоимущим? Теперь к ним прибавятся и Денискины пожитки.
Родион Васильевич потрогал лестницу рукой, проверяя, крепко ли стоит, и стал подниматься вверх.
На чердаке было сухо и немного пыльно. Пахло старой бумагой и кожаными политурками послевоенных изданий. Тогда ещё не скупились на достойный материал.
Старик подошёл к чемоданам, сваленным кучей в углу, и вытащил один наугад.
В чемодане не оказалось одежды - только институтские конспекты да письма. Много писем. В основном от девушек. Коля хранил письма, которые ему писали, когда он служил в армии. Родион улыбнулся, вспоминая, каким влюбчивым был его старший сын. И каждая новая любовь казалась ему серьёзной, на всю жизнь. Сущий ребёнок, ещё не успевший хлебнуть правды жизни.
Одна девушка писала ему уже после похорон. Долго писала, очевидно, не зная, что Коли больше нет. Они с Катей так и не решились ей ответить, а она вдруг перестала писать. Столько писем, и ни одно не прочитано, не открыто...
Может, она действительно любила Колю?
Интересно, какими словами она называла его, любя?
Родион Васильевич взял в руки одно из писем, погладил пальцами блестящую почтовую марку и распечатал конверт. На удивление письмо было совсем коротким. Пробежав глазами по неровным строчкам, написанным, скорее всего, второпях, он в изумлении посмотрел на дату. Чуть больше девяти лет назад...
Постепенно смысл прочитанного до него дошёл, и Родион Васильевич вдруг почувствовал, что сердце готово лопнуть от нахлынувших боли и сожаления.
- Что же мы наделали, Катя? - едва слышно спросил он, обращаясь к тишине...
-5-
Бригада "Скорой помощи" шумно провожала старый год, расположившись вокруг масляной батареи, с шампанским, разлитым в пластиковые одноразовые стаканчики. Даже водителю - и тому плеснули каплю, хоть и не положено было. Но, что поделаешь: Новый Год на носу. На душе празднично. Душа требует шампанского. А тут ещё и котельная еле-еле отапливает дом. Как тут не выпить по глоточку?
В одиннадцать пришла смена, уже немного поддатая, и за первым стаканчиком пошёл второй. Виктор Аверкиев, врач скорой помощи насмешливо посмотрел на сменщика:
- Слушай, Лёш, а как тебе сегодня людей доверить можно? Ты ведь пьяный совсем.
- А ничего, - улыбнулся врач, - не впервой. Людям-то какая разница. Врач приехал, посмотрел, если что серьёзное - в больницу отправил. Я ж не хирург.
- Был бы ты хирургом, - прыснули медсёстры.
- Между прочим, ещё в начале прошлого века врачу подносили стопочку перед операцией. Так сказать, для храбрости, - с важным видом сказал Лёша.
- Это чтоб пупок вместо аппендикса не вырезать? - хохотали девчата.
Виктор Аверкиев поставил стаканчик на стол и присел на кушетку. Задумался. Вот и смена кончилась, а домой как-то ноги не несут. Нечего ему делать в пустой квартире. Мама умерла, а больше встречать его некому.
Готовить Виктор не любил, а покупать готовые салаты в супермаркетах брезговал. Мало ли какой дряни туда накрошат. Вон сколько вызовов за последнее время. И всё отравления магазинными кулинарными изысками. Разве что торт можно купить. Колбасу копчёную, сыр, - бутербродов нарезать.
И опять же - выпивать в одиночестве.
Все друзья Аверкиева здесь - в этой душной комнатёнке. Остальных жизнь разбросала по стране, словно с лёгкой руки семечки. Десять лет его самого не было в городе. А как вернулся, новых друзей заводить не стал. Не до того было ему. Совсем не до того.
- А давай, Лёш, я вместо тебя подежурю, - обратился он к сменщику, - а ты домой ступай, у тебя семья, дочь.
- Хе, - воскликнул Лёша, - Маринка к себе компанию позвала. Я им сейчас что кость в горле. Жена к тещё укатила. А мне эту старую перечницу в Новый год видеть невмоготу. Говорят же, как встретишь...
Комната взорвалась дружеским смехом. Виктор Аверкиев тоже засмеялся и махнул рукой.
- Как знаешь. Я пока тут побуду. Мало ли что?
- Ты так себе бабу-то не завёл? - ехидно спросил водитель и покачал головой.
Девушки-медсёстры переглянулись и зашептались на ушко. Тут было о чём сплетни водить.
Виктор Аверкиев, видный мужчина, сорок пять лет, холост, алименты не платит. Квартира двухкомнатная, машина - синяя "пятёрка" - какая-никакая, но есть. И свекровь потенциальная лет пять назад померла. Правда, зарплата у врача "скорой" не ахти, но, говорят, Аверкиев подрабатывает помаленьку - частными консультациями да массажами.
Не пробивной мужик, совестливый, копейку считает, но зато на диване, как большинство "порядочных" не валяется. Чем не муж?
Но Виктор Аверкиев о женитьбе не помышлял. На женщин смотрел, как на людей, без вспышки, без искры, и комплименты отпускал не пошлые. "Импотент" - таков был вердикт женской половины "скорой помощи". Но, так или иначе, жизнь Аверкиева оставалась для всех загадкой.
- Эй, ребята, звонок, - вдруг воскликнула дежурная телефонистка и, состроив недовольную мину, ринулась к аппарату.
Спустя две минуты она высунула голову из-за двери и выдала:
- Напротив городской ёлки сбили Деда Мороза. Давайте, рулите. Праздник начался.
- Насмерть? - поинтересовался Аверкиев.
- Бог его знает. Может, и насмерть. Звонивший боялся посмотреть, - равнодушно ответила дежурная.
- Давай я поеду, Лёш, - предложил Аверкиев.
- Ну уж нет. Не дай Бог помрёт, а смена-то моя. Давай, чеши домой, Вить. Пешком. Может, бабу какую по дороге найдёшь. Или снегурочку бесхозную. Раз уж Деды Морозы под колёсами пропадают...
-6-
Вероника мирно дремала в кресле, обложившись подушками, когда её разбудил громкий настойчивый звонок в дверь. Танюшка, спавшая рядом на диванчике, недовольно пробормотала что-то во сне и перевернулась на другой бок. Вероника поморщилась и с трудом поднялась из кресла. Последние месяцы беременности она переносила тяжело и старалась поменьше двигаться.
Но выхода не было, иначе этот кто-там-его, может, соседка, а может медсестра, разбудят дочь, а Веронике так хотелось ещё хоть немного тишины. Она поспешила к двери и щёлкнула замком, позабыв заглянуть в глазок.
На пороге стоял высокий симпатичный мужчина, лет под шестьдесят. Аккуратно подстриженный, гладко выбритый, подтянутый и довольно представительно одетый. Что-то в его лице показалось Веронике знакомым. Но она никак не могла вспомнить, где она его видела. Память у беременных никудышняя.
- Здравствуйте, - улыбнулась Вероника, и на её полноватых щеках разлился румянец.
- Добрый день, - голос незнакомца оказался приятным, - мне нужна Вероника Стольцева. Она по-прежнему здесь живёт?
- Это я, - сказала Вероника, - всю жизнь жила здесь. Сначала с мамой, а теперь с семьёй.
- Понятно, - задумчиво ответил незнакомец, - скажите, у вас есть время? Разговор будет долгим...
- Что-то случилось? - в глазах молодой женщины отразилась тревога.
- Нет, ничего страшного, успокойтесь. Вам не стоит волноваться, - в голубых глазах незнакомца заискрилась улыбка, - я приехал, чтобы извиниться...
- За что? - удивилась Вероника.
- Понимаете...
Незнакомец смущённо опустил глаза и, как показалось женщине, несколько побледнел.
- Меня зовут Вербенцев Родион Васильевич. Я отец Коли.
- Какого Коли?
- Вспомните Ялту, десять лет назад. Вы познакомились в санатории. Я только позавчера решился прочитать ваши письма. И вот приехал...
По лицу молодой женщины пробежала тень. Она прислонилась к стенке и схватилась за неё руками, словно ища опору. Родион Васильевич подошёл к ней и подставил локоть.
- Обопритесь на меня, Вероника, ничего, если я буду вас так называть?
- Зачем вы приехали? Через столько лет? Вы? Не он?
Слёзы. Обида. Грусть и даже ненависть - вот что Родион прочитал в её взгляде, обращённом куда-то в сторону.
- Коля не вернулся из санатория. Он утонул через день после вашего отъезда. Поймите, нам с женой тяжело было читать письма, и мы просто складывали их в стопку. Если бы я знал...
Вероника осторожно освободилась из объятий Родиона Васильевича и шагнула обратно в квартиру.
- Извините, но вам лучше уйти, - холодно сказала она.
- Я так не думаю, - спокойно возразил Родион Васильевич, - нам есть о чём поговорить.
Из глубины квартиры послышались быстрые лёгкие шаги, и вот уже Танюшка обхватила материнские ноги своими крохотными ручками и вопросительно посмотрела на Веронику.
- Дядя засем пиcёл?
- Дядя сейчас уйдёт, иди в комнату, милая, - ласково сказала Вероника и потрепала дочку по взъерошенной макушке.
Родион Васильевич с почти жадностью посмотрел на девчушку, потиравшую ладошкой заспанные глазки. На вид ей было годика четыре - четыре с половиной. Совсем маленькая, почти кроха, очень похожая на мать. Танюшка сладко зевнула, смешно поморщив курносый нос с веснушками, и удалилась, подталкиваемая Вероникой.
- Поймите, Родион Васильевич, - шёпотом сказала женщина, - мне очень жаль, что так случилось с Колей. Много лет я считала его подонком, бросившим меня, наобещав с три короба. Однако моя жизнь на этом не остановилась. Я выкарабкалась и живу дальше.
- Я не собираюсь вам мешать, Вероника, - успокоил её мужчина, - я просто хочу увидеть внука.
- Родион Васильевич, я вас очень понимаю, но и вы меня поймите. У меня муж, дочь и скоро будет ещё один ребёнок. Я не хочу, чтобы кто-нибудь знал о моих прошлых ошибках. Так что - забудьте.
- Что вы сделали с моим внуком? - упавшим голосом спросил Родион Васильевич.
- Его не было, - прошептала Вероника сквозь слёзы, - я соврала.