Лизин Ицхак : другие произведения.

Трикстер

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:



Эпиграф /Пушкин/. Через франц.
epigraphe /ж./ - то же из греч.
[...] "надпись".
М. Фасмер, Этимологический
словарь русского языка.

Случилось так. Я, сидя в полутьме
ноябрьской ночи, размышлял о Пасхе.
И было зачарованному мне
видение, которое с опаской
и крайности слегка попричесав,
я всё-таки решился записать.

1
Душа полна очарованьем Пасхи.
Ночь в стремена забрасывает ноги.
Вероотступник прерывает пасквиль
и начинает помышлять о Боге
(который тоже начал измышлять,
как этого ослушника унять).

По улице проходят - раз, два, три -
счастливые герои его книги.
Их похватав и наспех уморив,
любовно весит новшества вериги -
сим победиши! - и пускает вплавь.
Все тонут. Ересь переходит в явь.

И, в яви обступившей утопая,
он снова на опасный путь вступает.

2
Вступает сонм теней безгласных.
Вступает ночь в свои права.
Вступил поэт в свои слова.
Вступают в действие соблазны.

Вот иудей вступает в кущи,
презрев плеврит вялотекущий,
презрев законы старины,
гласящие: запрещены
вступанья общие в то место,
где двум одновременно тесно.
Но ангел, встретивший врага,
отложит месть до Возрожденья,
и Микеланджело творенье
украсят дивные рога.

Вступает хор: алаверды!
В Египет шествуют евреи,
надев навыворот ливреи
и задом наперёд следы.
И, стаскивая простыню -
стыдливой истины покровы -
вступают в распрю богословы:
рождается искусство "ню".

Взмывает в небеса Бурак.
Вступают раб, глупец, дурак,
политик, нищий, потаскуха,
верблюды шейха, армянин,
неся малиновый муслин -
туда, где наследило брюхо
его соседа Абдуллы.
Вступают овцы, и козлы
зловонные вступают тоже -
туда, где их разъединят:
одним слегка дадут по роже,
других зажарят, как ягнят.

Своим вступлением вступая
в вступлений многоликий ряд,
слегка осклаблюсь, оглянусь...
и вновь к вступлению вернусь!

Вступленье, будь моим послом,
моим союзным государем!
Мы мир, взирающий ослом,
такой диковинкой одарим,
что более чем есть и пить,
ему захочется вступить.

Вступай, вступай, седая кляча,
под плетью творческой задачи.
Своё солёное перо
макну в бездонное ведро -
и распишу твоё нутро!
И жирных мух к нему назначу:
сверлить, буравить, смаковать -
ужо тебе несдобровать!
Исполнить, - властно прошепчу...
А, впрочем, я не захочу.

Что толку в гнусном любованьи
на то, как гнуса гложет гнус?
Пожалуй, лучше я вернусь
к вступлению. Пожалуй, лучше
да и приятнее весьма,
чем делать сито из... Письма
разнообразен род и случай:
одни возносят, не робея,
любви подложные права,
другие просят Гименея
одеть в рога и кружева,
а третьи попросту резвятся,
не оставляя и следа.
Пусть лучше уж они продлятся
в чужой семье - не без стыда,
зато, возможно, без урода.
Высок закон. Его столпы
перемахнувшая природа
с весёлой дерзостью стопы,
законов более не встретя,
не на лужайке улеглась -
в тебе знакомом кабинете
с твоим знакомым заперлась.

Итак, вступление в поэму.
А, может, драму? Выбрать тему!
А там решим, к какому жанру
отнесть возникшую державу
бегущих по странице слов.
Допустим, бег. Сюжет не нов
и, следовательно, описан,
опубликован и прочтён:
бег от себя, к себе... По списку
перечислять, или сочтём
излишним поезд журавлиный
и оббежим? И путь наш длинный
пристанет в Мерве на ночлег.

3
О, здесь случался славный бег!
Великий бег под покрывалом:
от аббасидов, мух, жары...
Здесь чернь с восторгом узнавала,
какие дивные миры
сулит ей праведник изящный,
чей лик скрывает паранджа.
Светло струится дым кизячный.
Войска растут, как на дрожжах.
А дальше... Дальше "Лалла Рук".
Нет, это не подходит, друг.

Так просто с темою не сладить.
Когда б помощника завесть.
Вот он с кнутом крадётся сзади:
- Ну, как успехи, Ваша Честь?
- Да как-то так... Мои тетради
ведут себя хреново, брат.
- Сейчас успех мы к вам привадим:
смелее подставляйте зад.
Он сладострастно размахнётся...
И мысль твоя, визжа, проснётся!

Нет, я не враг своим телесам.
Куда ни шло ещё душа.
Так в чём же дело? Кликнуть беса!
И впрямь идея хороша.
Спросить совета, как у брата.
Контракт мудрёно завернуть.
Когда же подойдёт расплата -
смиреньем ложным обмануть
и, только он ослабит хватку -
ведь жаден чёрт! - так сразу взятку
или иное что подсунуть.
Смутить. Заставить трепетать.
А брешь от адовых форсунок
молитвой резвой залатать,
чтобы предстать пред Иеговой
(Аллахом, Кришною, Христом)
с иголочки, копейкой новой
с трофейным рогом и хвостом.

4
Гуляя среди насаждений
не слишком вежливых острот,
он предавался наслажденью
перелицовыванья строк,
которыми он насладился...
- Ты звал меня, и я явился!

Занятна сцена: в полутьме
пасхальной ночи полнолунной,
с застрявшей в глотке и уме
лихой сентенцией трибунной,
которой чуть не удавился...
Напротив - злостью налитой,
с хвостом - торчащей запятой:
- Ну что, ты своего добился?
Теперь добиться мой черёд:
посмотрим, кто из нас соврёт!
Гляди, не так ещё задышишь,
когда условия услышишь.

Итак, коль ты четыре раза -
а, впрочем, перейдём на "вы" -
предугадаете рассказа
слова финальные, главы
правдоподобное теченье,
мои былые увлеченья
или своими удивите -
я дам вам тему, и - живите.
В противном случае - у Данта
нашлось бы более таланта
в живописании тех мук,
что ожидают вас, мой друг.

Но Дант по времени отстал.
Теперь не то. Кругом - хрусталь.
В увитых рушниками залах,
собой любуяся в зеркалах,
народы древние парят.
Единой мовой говорят,
едят всегда одни галушки
(такие, знаете, пирушки,
на дымоход закинув ногу).
Народов, как галушек, много:
там и шумеры, и аккадцы,
и жирнозадые аркадцы,
и арии, и готтентоты,
антисемиты, литы, скотты -
пожалуй, нет лишь россиян
(за то, что грязных обезьян
за первопредков почитают).
Народы эти щебетают
древнейшей мовою земли.
Там есть норманны, корабли
чьи называлися човнами,
косые пленники цунами,
и эскимосы, и мордва -
да всех упомнишь чёрта с два!
Решится, что вы не поэт -
то вам от них возврата нет.

Не с тем связались вы, дружище,
кто вам задаром тему сыщет.
Не с старичонкой благонравным,
что в бесах числится недавно.
Ну что? Дрожите, простота?
Признайтесь, вы имели виды
позвать какого-нибудь там
жида, татарина, дравида...
Сторгуемся на ингуше?
И - бьется на карандаше
его псюхе, крылами машет,
а карандаш бумагу пашет.
Летит за строчкою строка,
поддёргивая панталоны,
рейтуз слепящие колонны
струятся в мареве листка...

5
Заходит старец, бьёт поклоны:
- Вам с вдохновеньем или без?
- Простите, кто вы?
- Ме-е-лкий бес.
- Пшёл вон.
- Я жаловаться...
- Богу?
- Ох, что вы, что вы! В синагогу.
С равви мы, знаете, родня:
растит он дочку у меня.
- Так дочка ваша иль раввина?
- Да нет. Писателя. Сирина.
- Сирин, как будто, не еврей
и не имеет дочерей.
- Ха-ха! Поставлю вам на вид:
литературную. Лилит.

- Позвольте, но она, однако,
постарше вас, его, меня,
хожденья денежного знака
и, может быть, Творенья Дня.
- Вы слишком верите в года.
Она извечно молода!

- Отбросьте вёсла. Ставим парус!
Мне нравится такой заказ.
Не щурьте глаз, что твой стеклярус.
Вертитесь в профиль и анфас,
тряситесь в старческом удушье -
я принимаю вызов ваш.
Но знайте, в действии грядущем
и вас коснётся карандаш.
Всё опишу, как водит случай:
шальную кровь, лихую гиль...
- Мой новоявленный попутчик,
вы собираетесь кадриль
писать или лезгинку?
- Побойтесь Бога, что за тон?
- Тогда вперёд! Дивана спинку
мы превращаем в фаэтон.
Смелее подбирайте кливер,
наш путь - по суше и воде:
через утопленников ливер
у Посейдона в бороде,
через отверстые могилы,
чей пах курится и смердит.
И, чёрт не выдаст - всех на вилы!
А он не выдаст, s`il le dit!
...............................................................
- Ну, каково?
- Хоть ежечасно
согласен под твои крыла.
Весна в Фиальте - так прекрасна,
а Отт в распутстве - так мила...

6
- Вот как вы представляли это.
Оно, конечно, для поэта
весьма похвально, хоть пространно.
А, впрочем, и для графомана.

За сим, мой влюбчивый приятель,
мгновенья резвости забудьте,
чтоб доказать, что вы - писатель.
А если нет - не обессудьте:
я буду вынужден решиться
на крайне жёсткий аргумент.
- Вы разрешите помолиться?
- Покуда вы не мой клиент, -
кивает бес. И в тот момент,
когда хвостатой камарильей
витают мысли над столом,
и страх собакой Баскервилей
грохочет мышью под полом -
он нить продолжил рассуждений
(недавно прерванную нить)
о Господа предубежденьи
к смиренным чадам Аонид
и Провиденья снисхожденьи,
которое не возбранит
убогим неучам в миру
в воротах ластиться к Петру...
И вдруг, некстати почесав,
он полночь видит на часах.

7
- Ну, как успехи? - с полусмешкой
промолвил старый нетопырь.
- Как у ребёнка с головешкой:
едва лишь к носу - так волдырь.
- Мы серою волдырь излечим.
- Не в Пятигорске ли?
- Увы,
немножко ниже и далече.
Однако, зря смутились вы.
Под сенью Броккена прескверной,
за ресторацией фанерной
тропа в расщелину бежит:
от злых болезней мазью серной
торгует там...
- Надеюсь, жид?
- Вы угадали раз второй!
Не академик, не герой,
не мореплаватель, не пекарь,
фамилия его...
- Аптекарь!
- Вы в третий раз в десятку бьёте.
Когда бы клятву я не дал -
я б душу вам не тряс из плоти.
Но это вызовет скандал
в сферических мирах Аида,
где, вместо жалостливых слёз,
всяк ожидает от пиита
отменной гибели всерьёз.

- Вы думаете, кто б донёс?
- Не просто думаю, а знаю:
не кто иной, как Ваша Честь -
как на невинных жертв данаев
какому-нибудь Менелаю -
всегда изволите донесть
в своих творениях нетленных
на нас, изгнанников смиренных
из стратосферы в ноосферу -
сюда, к йециру и сеферу.

- Так домолились? - бес с усмешкой
на старца розовых устах.
- Простите, неужели спешка
заложена и в ваш устав?
- Надеюсь, нет. Но мы партнёры
в той специфической игре,
где в генералы гренадёры
верхом взлетают на метле.
Поэтому поторопитесь
добить безмозглых полчаса.
Хотите - водкой окропитесь.
Но не скользните в небеса!

8
По буквам молится поэт.
Бес чистит ногти неприлично.
У каждого есть свой скелет
в стенном шкафу. Погасла спичка,
свечи огарок шлёпнул яд
на его шлёпанцы из драпа -
и все его скелеты в ряд
шеренгой выползли из шкапа
и вот такое говорят:
Зачем удушливым вином
ты топишь молодые годы?
И над овином и овном
стоят роскошные погоды:
в них можно резвость утомлять,
в них можно просто погулять.
И нас - родителей своих,
кузин, кузенов, тётьев, дядьев -
вставляешь в неприличный стих,
рифмующийся с, на ночь глядя,
сказать стесняемся мы, чем.
Зачем, зачем, зачем, зачем
озарены твои тетради?
Ведь лун трагических оладьи -
путь к несварению веществ
в твоём желудке многодумном.
Останься прежним: тихим, умным,
дающим на ночь пищу нам,
ласкающим по временам
воздушные сухие кости...
........................................................
Он очутился на погосте.
Он видит крест. Он видит круг.
Он обнаруживает люк...

9
Бес, мастеря его испуг,
усердно пилочкой бряцает.
Усы под носом обвисают,
как нечто, стыдное уму,
но вожделенное для сердца.
И шепчут губы иноверца
в ушко герою моему:
Проснитесь, соня. Где вы были?
Вас точно черти изловили,
и зад, как жижкин барабан,
трясётся лет пятьсот, не меньше.
Признайтеся, вы графоман?
- Я признаюсь: я был у женщин.

- Оставим этот разговор.
Я не люблю игривой темы
с тех пор как... Впрочем, ничего
я не скажу вам. Ведь затем и
сижу я здесь, чтобы зевать
и вам вопросы задавать.
Так вы довольны?
- Я не знаю.
Я думал, в подземельи - Бог.
Но там - ступенька ледяная,
а за ступеньками - порог.
- Возможно... угол там щербатый...
Что под порогом?
- Клочья ваты.
Местами жёлтой, золотой,
местами соком налитой,
местами с запахом и вкусом,
местами...
- Хватит. С Иисусом
вы эти речи проводите.
Что дальше?
- Дальше? Погодите,
не досказал я первой сцены:
местами вкусны, несравненны...
- Молчи! Я знаю тот порог.
Там Бога нет. Там я был бог!

Когда-то богом я, бывало,
принаряжался для неё...
Но время бога миновало.
Согнулось ветхое копьё.
Товарищ, некогда железный,
теперь - помощник бесполезный:
где нужно жечь, колоть, губить -
им только стыд усугубить,
и то - шершаво и прохладно.
Всё, позабавились, и ладно.
Я допускаю, ты поэт -
ты выиграл четвёртый сет.
И с ним - предел моим заботам.
- А где же первый?
- Первый? Вот он.

10
Набоков. Штрих к его портрету
запамятованному здесь.
Блаженной памяти поэта
послание. Изволь прочесть.
- Изволю. Но сперва мотивы,
посылки там, et cetera.
- Oui, s`il vous plait. Диспозитивно
калёным росчерком пера
сей смутный абрис проясните
анфас и профиль, а тогда,
что стало ясным - затемните,
где был огонь - побольше льда.
Мы сговорились? Дайте руку.
Надеюсь, свидимся в аду.

Тропой к коллекторному люку
и склизкой лестнице во льду
спеши, мой пасынок безбедный,
мой легкомысленнейший стих,
своей дорогой кифаредной,
за малой нуждой отпустив
того, кто, как нестрогий отчим,
твоими рысками впотьмах
не то, чтоб слишком озабочен,
но им потворствует весьма.


I
Великой ярмаркой судеб,
под тусклым взором очевидцев,
по направлению в Эреб
решив слегка остановиться,
слегка прославиться в душе -
своей, чужой не признавая -
и первым выйдя из трамвая
из блесток и папье-маше,
на дальней станции швейцарской
исконно русский господин
с невозмутимостью гусарской
достиг блистательных седин.
(А, может, лысин? А уместно?
Как отзовётся - неизвестно).

Тому предшествовало: годы
разлуки с родиной, отцом,
отнюдь не баловнем природы,
убитым неким подлецом,
нацелившимся на другого,
что был развязкой обречён
на снисходительное слово,
хотя ни в чём не уличён.
Вот так их судьбы вполовину
переменяв, залицевав...
Но господин уходит, спину
утратами зарубцевав,
в свою обычную работу:
людей и бабочек ловить
и человечий род дивить
сопоставленьями. И, верно,
они невыгодны для первых.

II
Набоков. Штрих к его портрету,
запамятованному здесь.
Скрипя разгневанным паркетом,
через переднюю пролезть
и там, в его апартаментах,
в ночном халате подловить...
Се человек. И сантименты
ему присущи: есть и пить,
гулять в саду с английским внуком,
купаться в кафельном пруду,
Россию петь английским звуком
и энтомолога труду
с невинным видом предаваться -
увы, того не утаим -
не прекращая издеваться
над соглядатаем своим.

"Кухмистерская - мало значит.
Прозекторская - вот комфорт.
Достать инструмент из заначек,
набрать поболее реторт,
увидеть ужас в лике трупа...
Пора. Мы начинаем с пупа.
С пера - гусиного? - стечёт
тугой сукровицей печали
всё, что на лире набренчали.

Нечеловеческий расчёт
и человеческая... Силы
сплелись. Одна из них вкусила,
другая - выкусила. Счёт
был выставлен не в пользу первой
и не по кошельку второй.
До скрипа перетянут в нервы -
за всё
заплатит
наш герой..."

Боюсь, что Годунов-Чердынцев-
Набоков-Пушкин трижды прав:
проклятье золотоордынцев
отягощает русский нрав,
гомункулусов и уродцев
безостановочно творя.
В нашествии золоторотцев
на чувственные лагеря
сквозит романтика испуга,
их вдохновляя даже там,
где спит дозор Большого круга
и зайцы бродят по пятам.

III
Не лучше, если на предмет
набрасывается эстет.
Вертя павлиниим пером,
присланным чуть не из Шираза,
изящно прищемив бедром
не поддающуюся фразу,
ревниво рыщет край стола:
с кем его мысль переспала?
Доверимся его рассказу.

"Набоков. Штрих к его портрету.
Сей господин уходит в Лету...
Описка. В лето. Лет семи,
когда ещё ничто не может
нас обмануть и побороть -
как вурдалак словесность гложет,
Ахиллом закаляет плоть.
(Ну и каким таким Ахиллом -
весьма застенчивым и хилым?)
Растущий мальчик исподволь
себе приказывал: глаголь!
(Ужасно, если б так и было:
ведь современным "говори"
давно забиты словари...)
Так предрекал себе "глаголь"
он, рано переросший роль
для паинек, заик и заик,
известный больше как прозаик
известным больше как чтецы
известных книг людей известных -
чужих, желательно, не местных -
с кубинской маркой на груди
и, вплоть до пупа, в бигуди..."

Ну вот и он дополз до пупа.
Но пуп здесь выкорчевать - глупо:
на месте от сбежавшей вещи,
глядишь, возникнет вещь похлеще.

Оставим глупости приёмы.
"Глаголом жги", по Соловьёву -
Набоков не любил его? -
дар восхитительного слова,
благая цель для одного
народа или же кого
его из членов с пистолетом -
в лице избранного поэта.
Изобретение мессий.
Кусты. Дорога столбовая.
В одной из маленьких россий
отечества не узнавая,
рисую крестик на стене,
на нём - пророка в простыне...

IV
Я направляю разговор
в то государство, где его,
однако, приняли не сразу,
а лишь по времени, когда
он ухитрился, без труда,
с ранимым сердцем - не переча! -
язвящий ум объединить:
сплести в одну живую нить
равновеликие наречья.

Здесь, на краю календарей,
у перекрёстка океанов -
приют для избежавших рей,
расстрелов, острых ятаганов
(и негр с фамилией Иванов -
равно похож на всех зверей -
гроза прибрежных ресторанов),
тюремных стен, концлагерей.

Здесь нет войны, и так давно,
что это выглядит нормальным.
По вечерам здесь пьют вино
с тяжёлым привкусом миндальным.
И многим нравится оно.

Вдруг некто, из чужих краёв
беглец, изобретя приём
мистификации пародий,
задумывает нечто вроде:

Моя очаровательная леди!
Мир не сошёл с ума. Христос воскрес.
Монтекки помирились с Капулетти.
Вы - божество! И сзади, и спереди.
Моё ребро одолевает бес.

V
Ровесник мастера слепого,
что, много позже, в свой черёд
к Лилит эпитет подберёт,
В.В. прославился "Лолитой" -
молитвой, чёрт-те чем политой,
открывшей нечто, как Евклид.

Но ей предшествует "Лилит".

Согласно иудейским бредням,
Лилит считается последней
по нравственности, но она,
супруга первая Адама -
одновременно рождена
(не из тщеты, ребра, бревна -
костлявых, постных щей мужчины),
как и Адам, из красной глины.
То есть, во всём ему равна.

Лилит равняется Лолите
(согласно бреду моему),
как сердце - двигатель открытий
их завершителю - уму.

Набоков плещется в "Лолите",
"Лилит" цепляясь за корму.

VI
В поэзию вцепилась проза
двуручной хваткой. Меч подъят.
Кто будет прав, кто виноват -
решат не пылкие угрозы,
к ней обращённые в ответ,
а в муках извлечённый свет
из грозной головы Медузы.
Там, где уместны аркебузы,
едва ли подобают розы.
Но в розах вышиты рейтузы...

Велеречивым фавном сладким,
случайности утёнком гадким
случился Гумберт на пиру
холодного седого Пана.
Случался, впрочем, постоянно
и ранее. Но здесь возник
протагонист, а не двойник.

VII
Я привираю. Это явно.
Но что поделаешь - заказ.
Психоз бредовый, бред тщеславный
не посещал ни разу вас?
...Вот дедушка Шломо бежит,
и - шприц? - в руках его дрожит...
Набоков, не любивший Фрейда,
Зигмунда чуял за версту,
покуда маленький ефрейтор
не обнаружил правоту
нечаянную Сигизмунда.

Лилит как активистка Бунда?

VIII
Европа - временно - в загоне,
Америка - пока - в чести,
тщеславие - часах в шести
на переезде-перегоне
с в Париже изданным трудом
везёт удачу в этот дом.

По глянцу контрабандных книг
летит лыжня на материк.

В карманах лавочников ловких
возню обставив как войну,
с неопытной ещё сноровкой
слегка, пожалуй, отщипнув
на бесконечные hotel`и,
расходы на жену, семью...
Как быстро годы пролетели.
Какую сунули свинью!

"Я умер. Яворы и ставни
горячий теребил Эол..."
По пыльной улице ушёл
и растворился
в сне недавнем.

*****

Набоков. Штрих к его портрету.
Сей дворянин уходит к - Фету? -
Толстому, Пушкину, иным...
Гляди: вот тлеет сигарета.
Её душа - летучий дым -
неуловима. Вместе с ним.



 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"