Аннотация: Отчет с игры "Жены Верные и Неверные". Нуменор, 3310-3319 г.г.
Когда пришли и сказали, что Маган мертв, она опечалилась, но не удивилась. Давно уже все, что происходило с ней, имело две стороны: для всех и для нее одной. Все видели, что Инзиль наконец-то нашла себе пару - Маган не отпускал ее ни на шаг, пытаясь извести любого, кто смел хотя бы заговорить - как того несчастного юнца, что преподнес ей поэму. Все видели, что она не гонит его, но принимает подарки, позволяет сидеть рядом на пирах и пить с ней из одного кубка. Она же помнила, как Маган привел ее в Храм. Он стоял за спиной, дыша в затылок, и, должно быть, улыбался - но не видел руки, коснувшейся ее плеча в миг посвящения, не слышал слов, обращенных к ней:
"Чем больше душ приведешь ко мне, тем скорее к тебе вернется то, о чем просишь. Я же даю тебе право трижды призвать меня - хоть и не обещаю ответить". Она склонила голову перед ним, но руку, украшенную кольцом, целовать не стала, будто знала, что этого от нее не нужно. Перстень, тяжелый и тесный, сдавил и ее палец - особенно когда Маган, выводя из Храма, крепко сжал ей руку.
За нее ли он получил в дар поместье, где его убили? Она не гадала - и не жалела. Зеркала показывали то же, что и день, что и месяц назад, но места в них стало меньше, и она заглядывала в них куда реже, хотя самих зеркал вокруг нее прибавилось с приездом сестры. Их навязчивое круженье сердило ее - хорошо, что сватовство, затеянное больше ради развлеченья, вышло ко времени: ждали только знакомства жениха и невесты.
Был прием - один из многих во дворце, - и новое платье темно-вишневого цвета - тогда многие носили такой. И наконец-то приехавший наместник Западных земель господин Фаразар - счастливый жених. Он был так хорош, что едва не понравился самой Инзиль. Сестра посмотрела настороженно, нехотя подала руку и заговорила медленно - но Инзиль уже не сомневалась в удаче. Это было ново для нее - вот так, не раздумывая, принять другого, да еще открыто отдавшего предпочтение не ей; тень Храма было шевельнулась внутри - и пропала.
Тем временем господин Фаразар, поворачиваясь к Игмиль, задел стоящего спиной незнакомца - тот пошатнулся и посмотрел вопросительно. Фаразар склонил голову, извиняясь, и вновь отвернулся, незнакомец же отворачиваться не спешил: рассмотрел счастливую пару, словно запоминая до последнего завитка вышивки на рукаве, а потом обратился к Инзиль с теми словами, какие она слышала и привыкла слышать. Пришлось отвечать - а значит, и глядеть на него, и вынести мгновенный приговор: неинтересен. Даже покойный, не оплаканный никем господин Маган был... внушительнее, наверно? Этот казался слишком провинциальным, слишком легковесным, слишком старательным. Мешал только взгляд - из-под ресниц неотступно следующий за ней, будто они сообщники, которым никак нельзя выдать свое сродство здесь, на людях, но стоит только остаться одним!..
Для правды это было бы слишком просто - и все-таки оказалось правдой: перстень с черным камнем на его руке, узнанный с первого взгляда. "Почему это меня не удивляет?" За ней присматривали - не так, как за другими, тайно, а явно, даже нагло. Он представился: Долгухо, "Черный ворон" - странное, тоже провинциальное имя, вместе крикливое и простое, - припомнил тут же покойного Магана и его выходки: за формальным соболезнованием почти не пряталась готовность обратить все в шутку, в повод для комплимента, слишком смелого по дворцовым меркам, слишком похожего на оскорбление. Она стерпела - и дождалась главного: рассказа о снадобье, очень похожем на обещанное. Снадобье предполагалось изготовить посредством придворной целительницы, той, чьи мази и притиранья так мало помогали в последнее время. За него тоже предстояло платить - но цена оказалась до смешного невысока. На этой мысли она споткнулась было, попыталась удивиться - не получалось. Белое Древо не то что засохло для нее, просто никогда не цвело. Впрочем, возмутиться - и громко, чтобы все услышали - это не мешало. Оставалось понять, кто же здесь лжет, и в чем состоит ложь. Сестра с Фаразаром, кажется, так и держали друг друга за руки все это время - и оглянулись на нее недоуменно, словно уже забыли, чьим старанием встретились. Сестра лишь скользнула взглядом, Фаразар рассеянно поинтересовался, не нуждается ли она в помощи, и не нанес ли сей неучтивый господин по недомыслию или отсутствию должного воспитания оскорбление, за кое следует тотчас спросить с него? Господин Долгухо уходил уже и не ответил, и Фаразар не удержался - заметил это вслух. Семена были посеяны - но не было уже времени погасить начавшуюся вражду: в зал ворвался вестник. Вести были не просто плохи - ошеломляющи: нападение на стражу, сторожащую сухой ствол, исчезновение последнего плода и - убийство главы Золотой стражи. Последний, по странному совпадению, приходился господину Фаразару родным братом. Инзиль помнила его: невысокий, жилистый, всегда держащийся в тени, обожающий свою не слишком заметную жену, не похожий на брата. Она оглядывалась: жена, та, не слишком заметная, упала без чувств, Фаразар оказался возле, держал за руку, что-то говорил, придворные гудели - кто сочувственно, кто возмущенно, и возвышался над всем этим шумом тот, кто принес весть - господин Нардуадун, правая рука убитого, новый Глава стражи. Лицо его, обычно лишенное всякого выражения, было сейчас мучительно искажено - но прочесть послание не удавалось. Торжество? Гнев? Говорили, господин Нардуадун мечтает о продвижении по службе - если бы Инзиль не сомневалась в его способности мечтать, поверила бы слуху. Неизвестный злоумышленник - что может быть удобнее? И расследование, которое поручат, конечно... - здесь она ошиблась, расследование доверили господину Фаразару. Свадьба откладывалась - траур, служба, наследство. Господин Нардуадун опять каменно застыл, ничем не выдавая недовольства, толпа шумела вокруг, переминалась с ноги на ногу испуганная девочка, которую он называл невестой. Что ж, теперь у нее было время выполнить обещание, данное - тому, другому. Обещание, сделка - больше она ничего не чувствовала, кем бы он ни был. Ни ужаса, ни восторга, ни преклонения перед его мудростью и величием - ничего. Любая мысль - так говорил некогда Маган - была доступна ему: значит, и эта? Она, усмехаясь про себя, подождала наказанья - и не дождалась.
Прежде ей не случалось вести столько разговоров ни о чем, ждать ответа, отвечать самой. Молодость, недавно бывшая для нее предметом мечтаний, незаметно стала лишь поводом - жаль, ни одна душа еще не попалась в ее сети, но и сил для этого она не имела пока - лишь рассказывала о них господину Долгухо. Кому же докладывал сам Долгухо, предпочитала не думать.
Сестра встречалась с Фаразаром, благодарила ее, говорила, что счастлива и желала такого же счастья; рассказывала о новых зеркалах, которые вот-вот научится делать. Господин Фаразар был по-прежнему безупречен, расследование шло своим чередом - не принося ровно никаких плодов; к вдове покойного приехали с восточного берега сестра с дочерью - так что ухаживание вот-вот должно было обернуться помолвкой. И только ненависть, замеченная еще в день знакомства, пугала по-прежнему. Ни с одним из двоих она не желала и не могла порвать, и оттого делала вещи, вовсе невозможные раньше: уведя Фаразара от сестры, уговаривала его не ссориться с маленьким летописцем; оставалась наедине с Долгухо, слушала его болтовню, кивала в ответ - и вскоре поймала себя на том, что ждет этих встреч. Как бы то ни было, он оставался непреклонен: оскорбление нельзя простить.
Она обнаружила, что стала больше видеть - того, что не предназначалось для ее глаз, и того, что она вовсе предпочла бы не заметить: чужой страх, ненависть, ложь, попытки скрыть что-то от постороннего взгляда. Ей самой было нечего скрывать и бояться. Тронный зал был полон - в скрещении взглядов она подошла к горящему камину, достала из-под накидки сухую ветку и бросила в огонь, сказав положенные слова - они тоже ничего не значили. Кто-то кинулся, попытался помешать - она голой рукой сжала горящий ствол, не чувствуя боли. Гости прятали глаза, королева гневалась - больше напоказ, - ей же показалась забавной мысль об игре с огнем - и она играла с ним, как с кошкой, когда после приема говорила со старшим дворцовым целителем. Странно - раньше ей и в голову не пришло бы его заметить, тем более заговорить первой, теперь же его страх был очевиден, и власть над ним приятна. Дочь-полукровка - не повод ли для отправки в Храм? Но он отрицал, сопротивлялся, лгал - ей, не лгущей ни словом, - и не отрывал взгляда от ее руки с кольцом, от огня, лижущего руку и не оставляющего следов.
Господин Долгухо смотрит с другого конца зала; она ничего не может прочесть в его взгляде и отворачивается. Вечер кончается, гаснет, как свеча. Уходят, простившись, ближайший друг Фаразара - Гимильзагар, адмирал флота, и его жена Замин - она нагоняет и успевает шепнуть, что с расследованием не все так просто - и стоило бы поискать ответа на вопрос "кому выгодно?" Сеющий ветер - пожнет бурю.
Наутро во дворце заговорили зеркала. Она не спрашивала, которое по счету подарила ей сестра - но узнала голос. Голос льстил - слова исчезали из памяти. Голос предупреждал - она постаралась запомнить. Сестра ждала похвал - зеркало и впрямь покрывала искусная роспись, но дар, что принадлежал раньше одной Игмиль, теперь был разделён. Лицо, которое ей дОлжно было вообразить молодым и прекрасным, было все тем же - разве Игмиль не знала, что посвященная увидит правду? Правду Инзиль и сказала: "Это я". Сестра сияла - теперь они были в расчете. Инзиль попробовала расспрашивать - но та, похоже, твердо решила не впускать ее в новую жизнь ближе порога. Лишь два имени заставляли Игмиль поморщиться - пусть на мгновение: господин Долгухо, так и норовящий оскорбить благородного Фаразара, и господин Нардуадун, мешающий расследованию - без него, верно, Фаразар не покидал бы ее так надолго. Инзиль молчала. Что им объяснишь? Что кто-то сталкивает их, не давая времени подумать? Что нельзя принимать браслет, если ненавидишь того, кто надевает его - так, что желаешь ему смерти?
Господин Гимильзагар удачно сочетал в себе качества придворного и моряка - говорить с ним было легко, особенно в отсутствии жены, госпожи Замин. Согласия достигли сразу - он посетовал на излишнюю скрытность Фаразара, она поддержала; порядок церемонии был известен обоим, время назначено. В покоях, где беседовали, пахло цветами - Инзиль вспомнила, как жаловалась королева на дворцовые цветы, что утратили запах, и посчитала нужным сообщить об этом встретившейся сразу же за дверью госпоже Замин - вот прекрасный повод, чтобы войти в милость!
Поклон, несколько слов - за них пришлось заплатить уже мгновение спустя. Господин Долгухо прижимал руку к щеке и улыбался криво, Игмиль стояла, закусив губу, Фаразар хватался за меч... конечно, их разняли. Конечно, они опомнились - здесь, в присутствии королевы.... Но спасать было, в сущности, некого. Фаразар твердил, что его честь задета, что не позволено жалкому бумагомараке оскорблять наместника Западных земель, что поколеблены основы - он, о выдержке и хладнокровии которого складывали легенды. Говорить с сестрой не хотелось вовсе. Кажется, она научилась просить - раньше просто не было нужды. Господин Долгухо пришел сразу, как получил письмо, сел рядом, взглянул: госпожа Инзиль, вы в самом деле хотите этой свадьбы? Очень хотите? Дурак. Умный, хитрый, самоуверенный. Твое же создание поднимает на тебя руку и остается безнаказанным. Кто желает этой вражды? Кто хочет расчистить место, уничтожить вас обоих? Этого она сказать не могла - сама не знала ответа. Господин же Долгухо, как выяснилось, решил торговаться - и назвал цену. Она чуть не рассмеялась - всего лишь свидание? Пусть наедине, пусть не здесь, где от общества их отделяет лишь тонкая ткань драпировки - но свидание? После Магана, после Храма - право же, провинциальность не вытравишь никакими духами, не прикроешь и лучшим платьем... - Да. Он не испугался - ей почудилось торжество, плеснувшее в глазах и тут же погасшее. - Госпожа Инзиль, вы жестоки. Разве можно так шутить с несчастным влюбленным? Простите, мне надо идти.
Она допила вино из кубка, потом из второго, нетронутого. Может ли тот, другой, стравить их? Зачем бы ему ломать свои орудия, ударяя их друг о друга? Огляделась - вот и господин Нардуадун. Господин Нардуадун нес службу - сегодня у выхода из зала. Она еще раз взглянула на его руки - ни колец, ни браслетов. Ни единого украшения - только черная форма, начищенные сапоги, меч - не парадный, а самый обычный... и призрак Храма за плечом - невидимый, но ощутимый, как меч. И лицо, на котором отсутствует выражение - а ведь так удобно бывает прикинуться всего лишь служакой, надежным, как дверь, возле которой он стоит. К чести господина Нардуадуна, он и в разговоре не дрогнул. Отличная тактика - она даже позавидовала: отчего бы и ей не отвечать на все вопросы одной-единственной фразой?
Дворцовая суета кружила, отвлекала, привычный хоровод дел и обязанностей казался теперь желанным. Госпожа целительница... конечно, обязательно, сегодня же... Господин Долгухо - нет, не сержусь. Сесть рядом? Не в этот раз. Господин секретарь - передайте ее величеству мою благодарность... и счастливой пары, конечно. Госпожа Замин - я вижу, вы последовали совету. Господин адмирал - да, все готово.
Рука сестры в ее руке: танец, чьи фигуры давно выучены в ожидании приглашения - втайне, наедине разве что с зеркалом. Приглашение получено, можно начинать. С другой стороны - Фаразар с господином Гимильзагаром, все четверо перестраиваются, сестра отпускает ее - навсегда - и подходит к жениху. Но на плечо ему ложатся не тонкие белые пальцы Игмиль, но квадратная, с плохо подстриженными ногтями - странные вещи успеваешь заметить! - рука господина Нардуадуна. Деревянный голос читает указ - все обороты слышаны и выучены, она пропускает их в ожидании главного: к усекновению руки и казни на алтаре. Она обернулась - господин Долгухо, белее мела, пробирался сквозь толпу придворных к выходу. Что ж, дурак, получил свое - теперь каждый скажет: господин Долгухо отсек руку, которой его ударили... и она бы сказала так, если б не знала его. Это - не его работа. Танец рук закончен. Господину Нардуадуну более никто не мешает. Игмиль убежала - незаметно, без единого слова: искать правды у короля, хлопотать, подкупать, спасать. Интересно, можно ли подкупить - такого? Инзиль смотрит сначала на господина Нардуадуна, потом - на господина Гимильзагара, адмирала, только что лишившегося второго из двух друзей - и медленно опускает голову.
А королева полюбила приемы - и чтобы непременно множество гостей, и обязательно из восточной провинции. Господин секретарь следил, чтобы приглашения в Роменну доставлялись вовремя и принимались без возражений, что же до повода.... Недавно к госпоже Замин приехала с континента некая девица и назвалась невестой ее, госпожи Замин, сына - притом, что сын известить родителей не удосужился. Госпожа Замин источала мед и яд, узнав, что королева желает устроить прием в честь новоприбывшей - лишь присутствие адмирала несколько смягчало ее.
Так трудно отличить один от другого - разве что платье не темно-вишневое, а черное с золотом. Жмется к адмиралу, подальше от госпожи Замин, виновница торжества - можно поспорить, что через два тоста о ней забудут. Секретарь докладывает, что господа из Роменны прибыли и вот-вот появятся, а пока можно скользить в толпе, перехватывать обрывки разговоров, вступать в них самой - и удивляться странности происходящего. Я хочу того же, что и вы, господин адмирал. Но говорить об этом лучше не здесь. Я хочу того же, что и вы, господин Долгухо. Конечно, о Храме. А вы о чем? Я хочу того же, что и вы, госпожа Нардуфэль - напрасно вы говорите, что молодость вернуть невозможно. Я хочу того же, что и вы, госпожа целительница. Обещаю вам в скором времени первую пациентку. Я хочу того же, что и ты, Игмиль. Жаль, что ты не пришла.
Господа из Роменны вели себя как обычно - точно их пригласили не на прием, а на алтарь в качестве жертвы. Поражало обилие молодых девиц - почти детей, одетых кое-как: трудно было поверить, что бывшие князья Андуниэ внезапно впали в нужду - это выглядело даже не пренебрежением дворцовыми правилами, но открытым вызовом. Одна из дам несла небольшой белый сверток, крепко прижимая его к груди - сверток пошевелился, и Инзиль поняла, что там ребенок. Ребенок на пиру у королевы! Но госпожа Ар-Зимрафель смотрит и кивает - значит, дама появилась здесь с ее согласия? И понятно, что разговор за столом - после тех самых первых тостов - заходит о детях. Обычный обмен колкостями - королева, кажется, не слушает, мужчины откровенно скучают, дамы из Роменны поглядывают презрительно, однако опровергнуть утверждение о том, что дети - испытание для родителей, отчего-то не спешат.
Курятся благовония, королева подносит к лицу цветы, подаренные, должно быть, госпожой Замин, разговор становится все бессвязнее, остроты - все злее. Она смотрит на дверь - и, словно в ответ, дверь распахивается, и возникает господин Нардуадун. Рядом с ним - герольд со свитком в руках, но господин Нардуадун отбирает у герольда свиток и читает сам: привести в исполнение. Немедленно. Зачем? Он не королевской крови - тому, другому стоило лишь посмотреть на него, чтобы узнать... да все, что угодно. Чтобы получить его целиком, с потрохами.... Или доблестный Нардуадун не захотел ждать? Она обводит взглядом сидящих за столом - лучше смотреть на них, чем на того, кто был Фаразаром. Кого они просят о милости? Господа из Роменны переглядываются, будто ждут, что с ними вот-вот поступят так же - могли бы уже догадаться, что их не тронут, если не тронули до сих пор. Фаразара уводят - уволакивают. Где же Игмиль? Королева подзывает к себе одну из воспитанниц, затем секретаря - прием заканчивается. Гости поспешно кланяются - Инзиль замечает, что даму с ребенком и ее мужа провожают не к выходу, а в личные покои королевы, но думать об этом некогда.
Адмирал уже ждал ее; госпожи Замин и невестки, к счастью, не было видно. - Поединка, госпожа Инзиль, мне не выиграть - он моложе и быстрее, к тому же на его стороне... - он запинается и пропускает имя, - но иного выхода я не вижу... - А на вашей стороне - я, господин адмирал. Подумайте, о чем бы вам попросить меня. Адмирал молчит, но пока довольно и этого.
Целительница взмахнула, точно крыльями, широкими рукавами одеяния со знаком гильдии на груди: лекарство готово, начните принимать его хоть сейчас - и обретете молодость! Неужели когда-то она и вправду мечтала об этом? Широкий рукав соскальзывает, обнажая руку с алым браслетом, на столе блестят стеклянные, бронзовые, золотые сосуды, тлеют угли в маленькой жаровне... Лекарство надо принимать... всегда. А если оно кончится? - Разве я сказала "всегда", госпожа Инзиль? Всего лишь до тех пор, пока государь наш не добудет на Западе истинное бессмертие! Когда? Совсем скоро - я и сама буду на одном из кораблей, что поплывут на Запад! - Вы? Инзиль слыхала об этом и раньше - но не считала нужным прислушиваться. Мужские игры в войну - что в них толку? - Значит, время терпит, госпожа целительница. Лучше я пришлю к вам тех, кто уже не может ждать.
Госпожа Нардуфэль стара - неприлично стара, в ее годы женщине не пристало появляться при дворе, и она почти не показывается в зале, ожидая двух своих внучек в задних комнатах. Госпожа Нардуфэль очень гордится внучками - но Инзиль трудно отличить одну заносчивую молодую девицу от другой, она здесь не за этим. Она здесь за душой госпожи Нардуфэль - жаль, что ей больше не нужно то, что обещано в обмен на чужие души, и она еще не привела тому, другому ни одной. Она вспоминает Храм и Голос: вернется то, что ты просишь. Не слова ни о красоте, ни о молодости.... Но госпожа Нардуфэль колеблется, госпожа Нардуфэль боится - словно вступила уже на дорогу, ведущую к смерти, и не имеет достаточно сил, чтоб хотя бы попробовать сойти с нее... Что ж, время еще есть.
В зале немноголюдно - госпожа Замин беседовала с невесткой, если здесь было уместно слово "беседовала" - девица не могла вставить ни слова. Несколько дам склонились в углу над свитками, скучала стража - вернее, скучала бы, если бы не господин Нардуадун - он одним своим видом заставил стражников вытянуться и застыть. Странно было видеть, что после этого он, как обычный человек, взял со стола кубок с вином и поднес ко рту.
Господин секретарь распахивает дверь - входит королева. Она - неужели разгневана? Инзиль почти забыла, как это бывает. Двое из Роменны идут за ней - на лицах их уже нет ни превосходства, ни презрения. Нет и ребенка на руках у дамы - его выносит одна из королевских воспитанниц. - Вы свободны! - чеканит королева, и двое, тоскливо оглядываясь, уходят. Она забрала у них ребенка? Зачем? Королева опускается в кресло, подзывает воспитанницу с ребенком и что-то говорит ей - должно быть, тоже отсылает прочь.
Игмиль возникает в зале как из-под земли: один миг - и она уже рядом с господином Нардуадуном, и поднимает руку - похоже, сестре понравилось раздавать пощечины. Но в поднятой руке блестит сталь, и господин Нардуадун падает, его одеяние становится еще чернее от пролившейся крови. Стражники наконец-то выходят из оцепенения, и два крика сливаются воедино: - Капитан убит! - Хватайте ее! Откуда-то появляется главный целитель, господин Арунзагар - прятался, что ли? Он склоняется над Нардуадуном - Инзиль вспоминает вдруг, что они братья... и целительница из той же семьи. Игмиль не сопротивляется, когда стражники хватают ее и, как недавно Фаразара, тащат куда-то. Ничего. Ничего, она жива, и все еще можно поправить.
Сзади, за спиной кто-то не то всхлипнул, не то застонал: - Мой сын! Она убила моего сына! Инзиль медленно обернулась - конечно, отец счастливого семейства, господин секретарь. Его можно понять, но простить его слова нельзя - потому что нельзя упустить время. - По вине вашего сына, господин секретарь, моя сестра перенесла горе столь глубокое, что оказалась не в силах справиться с ним, ожидая правосудия - и свершила его сама. - По вине моего сына? Какой еще вине? Вот оно. Сейчас. - Я обвиняю Нардуадуна Батанузиро в том, что он убил своего командира, господина Аглахада, желая получить его должность, и приписал это убийство неизвестному злоумышленнику. Когда же расследование убийства поручили не ему, а брату убитого господину Фаразару, Нардуадун Батанузиро, боясь разоблачения, написал на него ложный донос. Все видели, что с ним случилось. Моя сестра была невестой господина Фаразара - можно ли обвинять ее? - Доказательства! - кричит Батанузир. - Где доказательства? - Собирать доказательства - не мое дело. Я лишь обвиняю, а у государя нашего достаточно слуг, чтобы подтвердить обвинение. - У вас нет доказательств! Вы клевещете на моего сына! Вы... лгунья! Гнев и усталость рушатся на нее, как огромная темная волна, и словно чужие, звучат слова: - Властью, данной господином моим - Батанузир, я лишаю тебя зрения! Она поклялась бы, что еще мгновение назад не знала, что скажет - все явилось само. Черный браслет сомкнулся на руке - Батанузир не вскрикнул, не шевельнулся, лишь моргнул несколько раз, будто проверяя. - Леди Инзиль! - голос королевы вонзился в спину, как нож. - Я не желаю больше видеть вас! Уходите! - Совсем, Ваше Величество? - Пока я не позову вас.
Тем лучше. В боковой комнате, отведенной когда-то им с сестрой, тепло и тихо, слуги принесли сласти и вино, зажгли светильники. Надо вытащить Игмиль - пока слух о ее опале не разошелся по дворцу. Надо идти...
Занавесь дрогнула, и вошел господин Долгухо. - Хотите навестить сестру? Как будто Игмиль всего лишь сидит в соседней комнате. - Будете навещать, скажите, что ее жених жив. И, глядя в глаза, повторил: - Жив - бежал по дороге в храм и с тех пор скрывается. Говорят, его видели в Роменне.... Вы верите мне? Конечно - это же Фаразар. Как она могла забыть? - Да. - Как прекрасно звучит "да" в ваших устах, госпожа Инзиль! Хотел бы я слышать его почаще! - А... господин Нардуадун? - Представьте, тоже жив! - что это? Он, кажется, доволен? - Господин целитель испросил разрешения уехать вместе с отцом и братом в провинцию для излечения - как только будет возможно, они уедут. Ушел.
В темницу она почти бежала, не задумавшись ни на миг, что скажет стражникам у входа - но говорить ничего не пришлось. "Золотой", дежуривший у двери, лишь почтительно поклонился и отступил в тень. Игмиль сидела на лавке, уронив на колени скованные руки. - Позволь, я помогу тебе... я придумала - отниму у тебя разум, ненадолго, на день, на полдня, чтобы все увидели.... Тогда тебя отпустят, и я спрячу тебя.... Позволь! - Ах, Инзиль! Не довольно ли ты решала за меня? Уже ничего не нужно, сестра моя - я все сделала сама. Сговорилась со стражником - сегодня ночью он выведет меня.... Инзиль вгляделась - сестра не лгала, и не могла солгать посвященной - красный браслет не позволит. Сестра ее выросла, и хочет идти дальше одна. Осталось еще главное: - Фаразар жив - разыщи его! Не верит. Качает головой - но это уже не важно. Прощай!
Стражник снова поклонился, выпуская ее.
- Госпожа Инзиль! - кто-то налетает на нее в коридоре, ведущем - мимо боковых комнат - в общий зал. - Где вы были? Ее величество зовет вас, скорее! Она вздыхает - что еще? Едва ли королева передумала так скоро. Дама почти тащит ее за собой, и из ее слов пополам с одышкой получается, что кто-то поднес королеве вино - горячее! - а она не любит горячего, и оттого отдала воспитаннице, и вот теперь... а целитель сказал, что яд смертельный...
Девица лежит на скамье, королева замерла над ней - лицо едва не бледнее платья. - Госпожа Инзиль! Спасите мою Зингиль - половина вины будет вам прощена! Один секретарь равен двум воспитанницам - отрешенно подсчитывает Инзиль. - Что с ней? - Паралич. На застывшем лице живут только глаза, и движутся веки. - Скорее! "Я же даю тебе право трижды призвать меня - хоть и не обещаю ответить". - Принесите красного вина и нож. Вино подают сразу, принести нож медлят - пока кто-то не протягивает совсем маленький, простой, со сточенным лезвием. Она оглядывается - госпожа Замин спокойно поправляет кружева на груди. Черный браслет готов, две темно-красных струи стекают в чашу. Отзовись! Помоги мне! Голос - тот, другой, - возникает в ней и исчезает. "Первый". Браслет из черного становится красным, втягивая смесь крови и вина, Инзиль выуживает его из кубка и наклоняется над неподвижным телом: - Если хочешь, чтоб я исцелила тебя, моргни дважды. Если отказываешься - единожды. Полупрозрачные веки дрожат - раз и другой. Некогда думать, что это значит - и что бывает, если надеть красный браслет против воли. Не ее дело гадать, кто хотел отравить королеву. Девица вздыхает глубже, широко раскрывает глаза... и садится на скамье. Получилось.
Оставшись одна, она брезгливо отерла руку - спасенная пыталась целовать ее, бормотала, что отслужит, падала на колени. Королева милостиво кивнула, госпожа Замин поморщилась, глядя на испачканное лезвие, но все-таки подобрала нож. На вино, тем более горячее, которое кто-то услужливо подсунул ей, вполне закономерно смотреть не хотелось, усталость наваливалась, и день длился и длился.
Оставались, однако, дела, которые невозможно откладывать. Адмирал не попадался ей на глаза уже несколько дней, это было объяснимо - королевский флот строился с лихорадочной поспешностью. Она не сомневалась, что госпожа Замин уже сообщила мужу - месть его не завершена, но лишь отсрочена. И обо всех прочих происшествиях тоже. Интересно, есть ли у них тайны друг от друга? Удобный случай, чтобы проверить. Говорить с госпожой Замин было почти так же легко, как и с адмиралом, и даже легче - из-за неясного, но явного привкуса опасности. Нет, Храмом здесь и не пахло - опасность таилась в самой госпоже Замин, и поднесенный вовремя ножик служил тому доказательством. - Господин адмирал говорил вам о моем предложении, госпожа Замин? Когда господин Нардуадун появится во дворце - а он, согласитесь, появится, как только встанет на ноги - адмиралу придется принимать решение.... Или вы можете принять его сами? Госпожа Замин смотрит оценивающе: - Вы правы, госпожа Инзиль, мой муж только и ждет, чтобы вызвать господина Нардуадуна - пока еще кто-нибудь не опередил его. И принять на себя его бремя - для меня самый лучший выход. Знать бы еще, какое бремя принять! Господин Нардуадун - не более чем кукла, надетая на руку кукольника - что, если именно его воля заставляет моего адмирала послать этот самоубийственный вызов.... Можно ли противиться ей? - А я, госпожа Замин? Почему кукольник не покарает меня? Госпожа Замин качает головой - до самой Инзиль ей нет дела. Посмотрим, что будет с господином Нардуадуном. Подождем, пока вернется адмирал. Подождем....
Как ни ждала она вестей, как ни готовилась, а все-таки оказалась не готова: очередная придворная сплетница возникла перед ней, и, жадно заглядывая в лицо, оповестила: - Вы слышали, госпожа Инзиль? Ваша сестра... Она повернулась, желая услышать "исчезла" - и услышала "мертва". Как ни странно, первым чувством был гнев: обманула, все-таки обманула! Пусть не солгав ни словом, но вложив в слова иной смысл, которого она не смогла распознать. Или... или это кара того, другого. И карают - ее. Дорога, по которой она совсем недавно возвращалась с легким сердцем, сейчас казалась бесконечной. Стражник у двери - не тот - так же отступил в сторону. Игмиль точно спала - тюремный целитель, должно быть, уже освидетельствовал тело, и кандалы сняли. Спокойное лицо, слишком спокойное... счастливое. Тот, другой, не заходил сюда. У нее больше нет сестры. И голос, что прозвучал везде и нигде, только почудился ей: - Зачем ты пришла? Мы же простились, у меня теперь своя дорога. Уходи.
Ей еще не случалось хоронить близких, но церемониал за годы во дворце она изучила в подробностях. Едва ли королева откажет в просьбе - надо только решить, хоронить ли Игмиль в фамильном склепе или сжечь тело... она так хотела свободы - пусть получит! Гнев и обида, ярость и бессилие. И Фаразар где-то на востоке... живой. Почему она не поверила?
Злорадство и любопытство, искреннее сожаление и равнодушие - она кивала и благодарила всех, выжидая положенный срок траура. Кое-кто пытался отвлечь или развлечь ее новостями - впрочем, довольно бестактно: стоило ли рассказывать сестре ее сестры, что господин Нардуадун, по слухам, быстро поправляется на свежем морском воздухе и благодаря заботам брата? Должно быть, стоило.
Госпожи Замин не было в числе соболезнующих; в ее покоях по-прежнему безмятежно цвели цветы, через окно было видно, как та самая невестка сидит у фонтана с рукоделием. - Красного вина? - Спасибо, нет. Вы приняли решение, госпожа Замин? Нардуадун, как мне сказали, идет на поправку, а вскоре, должно быть, выйдет и на службу. - Как это странно, госпожа Инзиль - я все думаю о тех куклах. Две куклы одного кукольника дерутся друг с другом, когда он хочет повеселить зрителей, так? - Или когда одна из них вдруг оживает и пытается поступить по-своему. Конечно, он сильнее, но что, если она рванется неожиданно? Госпожа Замин отворачивается и тоже смотрит в сад. - Мне сказали, будто вы хотите похоронить вашу сестру в фамильном склепе? Послушайтесь моего совета, госпожа Инзиль, отправьте ее тело куда-нибудь подальше отсюда... например, к морю. Да-да, именно к морю, на восточное побережье! Что она говорит? Игмиль? Игмиль!
Она не запомнила, как простилась с госпожой Замин - пришла в себя лишь в общем зале - к счастью, королева была здесь. - Ваше величество! Позвольте мне просить вас... - О чем же? - О моей сестре! Я бы хотела как можно скорее увезти ее тело... - Вы же хотели бальзамировать его и поместить в фамильный склеп, госпожа Инизль? - Я передумала, Ваше величество. Теперь я хочу отправить ее на побережье... - Что значит - отправить на побережье? Положите бездыханное тело у моря на берегу? - Ваше величество, прошу вас... - Что ж. Верните моего секретаря, и вам простится вторая половина вины.
Господин Батанузир зачем-то прикрыл невидящие глаза повязкой - в другой раз она бы посмеялась столь наивной уловке, но сейчас было не до того. Рука на плече, наспех сказанные слова заклинания... сорванная повязка. Так незначительно, почти рутинно.
Она отдала распоряжения слугам и ушла - остальное было не в ее власти.
Так странно - после безумной спешки последних недель наконец-то никуда не торопиться, ничего не хотеть, ни о ком не думать - даже о себе самой. Лениво перебрасываться словами по утрам в ожидании выхода королевы, снова ловить на себе взгляды - и не отвечать на них. Господин секретарь поглядывал искоса, словно до сих пор не верил в случившееся; старшей из королевских воспитанниц вообще не было видно, и ходили слухи, что она сбежала: то ли к любовнику, то ли от оставленного на ее попечение ребенка - последнее казалось Инзиль вполне извинительным. Вторая воспитанница - та самая Зингиль - попробовала было еще раз подойти с благодарностями, но после должных разъяснений оставила попытки, пряталась по углам, отчего-то проливая слезы, или просиживала часами в библиотеке, рядом с господином Долгухо. Прежние смотрительницы оказались настолько безрассудными, что осмелились хранить там запрещенные книги; более того, были взяты с поличным, когда забирали одну из таких книг у госпожи Замин. Инзиль, узнав об этом, была разочарована вдвойне - она считала госпожу Замин слишком разумной для подобных игр, и, вдобавок, до сих пор не получила ответа ни от нее, ни от адмирала - а если бы госпожу Замин арестовали, то, верно, не получила бы вовсе. К счастью, выход нашелся: королева, распекая госпожу Замин, осведомилась, что за безумие овладело ею, если она себе позволяет такое. Инзиль охотно подтвердила - да, она не раз уже замечала у госпожи Замин кратковременные помутнения рассудка, вероятно, связанные с возрастом, и предложила позвать целителя. Слух о душевном нездоровье госпожи Замин был тут же подхвачен, за целителями послали, невестка испуганно хлопотала, решив отчего-то, что госпожа Замин ослабла и телесно, с верфей был поспешно вызван господин адмирал. Более же всего происходящее забавляло саму госпожу Замин. Оставались еще смотрительницы - точнее, опасность, что они скажут что-то лишнее. Господин Долгухо - в последнее время он ежедневно наносил ей визиты - увещевал их; преступные свитки были изъяты - арестованные сразу указали, где их прячут. Господин Долгухо не сомневался, что они не откажутся и от красных браслетов - и был весьма разочарован, когда отказались. Инзиль воспользовалась его разочарованием - вскоре смотрительницы, не способные более заниматься любимым делом и, самое важное, навредить госпоже Замин, покинули столицу.
Из счастливого оцепенения ее вырвал очередной девичий визг и крики "Помогите!" Девица - еще одна! Сколько их здесь? - корчилась на полу, встревоженная мать поддерживала ее и призывала на помощь. Инзиль узнала их - сестра и племянница вдовы Фаразарова брата. Оказалось, девицу нашли бездыханной в пустой в этот час библиотеке, с неким листком в руках, а теперь она постепенно приходила в себя, но припадок следовал за припадком. Инзиль потребовала листок, пробежала глазами - там весьма высокопарным слогом после длинного маловразумительного вступления сообщалось, что любой мужчина, прочитавший сие, не будет знать счастья в любви, а женщина, совершившая то же, утратит смысл жизни. Инзиль пожала плечами - причина, по ее мнению, была ясна: чрезмерная впечатлительность девицы и ее желание пострадать просто бросались в глаза, требовался лишь повод. Она еще раз оглядела несчастную - простое голубое платье, вышитое жемчугом - весьма неаккуратно, надо сказать. Ни украшений, ни даже ленты в волосах - бедняжка, должно быть, так старалась показать себя, а никто не замечал, вот нежный девичий рассудок и не снес обиды. Инзиль - уже привычно - предложила помощь, очнувшаяся девица шарахнулась, мать, похоже, склонна была согласиться - но попросила время подумать. Инзиль позволила - и отослала ее к Долгухо. Почерк, коим было написано злосчастное послание, был опознан как принадлежащий Зингиль - та, плача, объяснила, что переписала понравившийся отрывок из старинной рукописи. Других пострадавших - хоть строки прочитали все, кто сбежался на крик - не случилось, на том и разошлись. Неделей позже Долгухо сообщил, что девица не без помощи матери надела браслет и теперь совершенно здорова.
Право же, таких происшествий для Инзиль было бы довольно - иное дело королева. Она опять затеяла празднество, благо, и причина нашлась: флот, наконец, был построен и готовился выйти в море. Королева объявила, что в такой день пристало петь воинственные песни - и объявила турнир, на котором всякий мог спеть перед ней. Стоило ли говорить, что отважились на это далеко не многие? Всего лишь двое - дама из Умбара, очень старавшаяся попасть в милость, и молодая девица из Роменны - потому что королева опять не преминула пригласить гостей. К счастью, большую часть достославного поединка Инзиль позволила себе не слушать, болтая с соседками по столу - и очнулась, лишь поняв, что мерный гул голосов стих. Девица из Роменны пела - слова запретного языка звучали там, где были воспрещены еще два века назад! Королевским приказом! Это было вопиюще, неслыханно! Не сами слова, конечно - до них Инзиль дела не было - но столь явное пренебрежение законами Острова, правилами гостеприимства, такое немыслимое для всякого жителя Йозайана неуважение к королеве! Если Инзиль до сих пор не решилась бы утверждать наверняка, что все зло на свете - от молодых девиц, то теперь могла сказать это с полным правом. Она поднялась - в тот же миг с другой стороны стола к поющей метнулась дама, одетая в темное - Нилуфэль, жена Нимрузира, нынешнего главы семейства - и наконец-то заткнула ей рот. Гости переглядывались, шум голосов нарастал. Королева резко поднялась и почти выбежала из зала. Что ж, королеве можно. Ей, Инзиль, нельзя. - Вы чрезвычайно плохо воспитали ваших девиц, госпожа Нилуфэль, и не привили им ни малейшего уважения к законам! Госпожа Нилуфэль судорожно вцепилась в девицу - должно быть, зная ее нрав и опасаясь еще какой-нибудь выходки. Девица вырывалась и кричала, что одна во всем виновата и готова нести наказание, ей опять затыкали рот. - Простите ее - ей всего двадцать, она еще ребенок - она не отвечает за то, что делает! Простите - мы отведем ее домой и накажем! - Госпожа Нилуфэль, нарушен закон! Королевский закон! О чем вы говорите? Преступника должно судить и покарать! К госпоже Нилуфэль присоединились другие - голоса их звучали все громче, все назойливее. Интересно, если бы совершилось убийство - они так же просили бы за преступника? Как бы то ни было, решала королева - или, если кто-то успел отправить весть в Совет Скипетра - то советники. Невероятные по своей наглости просьбы, объяснения и предложения простить девицу, оставить вместо девицы кого-нибудь другого, поскорее забрать девицу домой и наказать ее там продолжались - Инзиль понимала, что виною всему страх, но ведь есть же и честь! Есть верность Королю! Откуда это немыслимое, невероятное неуважение не только к себе, но и к закону?
- Ее величество королева Ар-Зимрафэль! Королева куталась в плащ, точно ее бил озноб. К счастью, голос оставался тверд - и господам из Роменны велено было сей же час покинуть дворец, оставив девицу под стражей. Господа не желали, господа продолжали возмущаться и молить - но принуждены были отступить к двери. Появилась наконец-то стража - но как только стражники приблизились к столу - опять раздался визг, и Инзиль разглядела между спин девицу в голубом, недавно страдавшую припадками. Все же стоило запереть ее - подумала она, подходя ближе - потому что девица заслонила незадачливую певунью своим телом и выкрикивала нечто неразборчивое - подспудный смысл выкриков, впрочем, был ясен: наконец-то меня все видят! Стражники сунулись в толпу, Инзиль протянула руку в тщетной надежде утихомирить девицу - хоть одну - но на расстоянии была бессильна. И вдруг все стихло. Девица в голубом сползла на пол, кто-то склонился над ней и ахнул: мертва! Удар меча. Стражники в ужасе пятились, разглядывая мечи, господа из Роменны, никак не желавшие отыскать, наконец, дверь, рванулись назад, все снова кричали, отталкивая друг друга - и это дворец! Королевский прием! Поистине, наступают последние времена, если такое возможно!
- Дорогу крови Элроса! - королева рассекла толпу, точно раскаленный нож - масло. - Стыдитесь! Как вы ведете себя здесь, передо мной! Один поистине царственный взгляд - и господ из Роменны вымело вон. Второй - и стражники схватили преступницу под локти. Третий - и придворные, позволившие себе повернуться к королеве спиной, склонились в поклонах. Ах - подумала вдруг Инзиль - какова бы из нее была королева! Взмахнув полой плаща, Ар-Зимрафэль удалилась. Стражники медлили, глядя на тело девицы в голубом и на рыдающую над ней мать. Инзиль вздохнула: - Господа, не упрекайте себя. Вашей вины здесь нет - так господин мой карает тех, кто посмел ослушаться его. Она носила красный браслет - и выступила против него. Вы - лишь орудие. Наконец ушла и стража, уводя с собой арестованную - но не успела Инзиль повернуться, как снова раздался крик. Конечно, очередная девица, подумала она с тоской. На этот раз - одна из внучек престарелой госпожи Нардуфэль. Внучка указывала на нее пальцем и кричала: - Убийца! Это не они, это ты убила ее! Я видела - ты протянула к ней руку! Инзиль едва не улыбнулась. Интересно, почему никто не зовет убийцей девицу из Роменны? А ведь она убила эту, в голубом, вернее, чем если бы ударила ножом. И едва не убила своих родных - еще мгновение, и они ввязались бы в драку - безоружные против вооруженных стражников. Почему никто не зовет убийцей и саму покойную - а ведь она умерла сама и теперь тащит за собой следующую. Мало того - она если и не убила собственную мать, то весьма ощутимо ее ранила, не так ли? Нет, убийцей называют ее, Инзиль, не отнявшую ни одной жизни - вот что значит репутация! Но уж с этой-то она справится. Всего один шаг...Осторожно поднять руку... - Милая девица, вы слишком взволнованы и говорите глупости... - Убийца!!!! Рядом с девицей появилась ее сестра, а следом - и госпожа Нардуфэль. Руки ее тряслись, всегда аккуратный, скромный головной убор съехал на сторону. - Замолчи сейчас же! Приказываю тебе - замолчи! Внучка, похоже, даже не заметила призыва. Госпожа Нардуфэль посмотрела на нее, не веря, что такое может случиться, и вдруг упала перед Инзиль на колени, умоляя о прощении. Девицы опять завизжали, крича, что не пристало бабушке унижаться перед убийцей, Инзиль тщетно уговаривала госпожу Нардуфэль подняться - но та, еще раз поглядев на внучек, вдруг начала заваливаться набок. И кто же здесь убийца? - Вы сами себя наказали, милая девица, - бросила она через плечо. Оставалась, конечно, вероятность, что госпожа Нардуфэль жива, но знать об этом она более не желала.
Что же до вестей из Роменны, то они становились все более странными. Говорили, что туда со всех концов Острова стекаются тайные приверженцы бывших князей Андуниэ - город перенаселен, не хватает ни воды, ни пищи. Говорили, что от тесноты начались болезни, которые никто не умел лечить. Несколько раз ей пытались рассказать об Игмиль - она молча поворачивалась и уходила прочь. А вот о господине Нардуадуне послушала бы охотно - но о нем никто не рассказывал. О смерти его - если б он умер - верно, узнали бы: господин Батанузир, секретарь, по-прежнему размеренно исполнял свои обязанности, хотя вся его семья, кроме дочери, исчезла.
Господина адмирала, теперь всякое свободное мгновение проводившего с женой, совершенно уже исцелившейся, эта загадка занимала не меньше - до того, что он испросил у королевы разрешения лично отправиться в Роменну. Правда, на вопрос, что думает госпожа Замин, адмирал выразился несколько невнятно, но королева предпочла не заметить этого. Причины на то имелись, и весьма серьезные - настроения среди Золотой стражи наблюдались такие, что без твердой руки далее нельзя было обойтись - пусть даже это рука господина Нардуадуна. Случалось ли прежде, чтобы стражники помогали бежать преступнице? Та самая певица из Роменны не провела в тюрьме и нескольких дней - стражники не только выпустили ее, но и сам исчезли - как говорили, из-за уязвленной гордости, потрясенные тем, что мечи действовали помимо их воли. Наказание за нее понес другой - юнец, запутавшийся в дворцовых и любовных интригах, он был лишен голоса и выслан в Роменну.
Так или иначе, адмирал получил согласие и отбыл из столицы - многие держали пари, что сделает или скажет госпожа Замин. Вскоре Инзиль могла поздравить себя с выигрышем - госпожа Замин, ни мгновения не промешкав, бросилась вслед за мужем. Во дворце стало совсем скучно - господин Долгухо появлялся и исчезал куда-то, круг его обязанностей был теперь невероятно широк. Приезжая, он неизменно приходил с визитом - этими визитами она одновременно и жила и тяготилась, слишком много недосказанного чудилось за его отточенными комплиментами, оценивающими взглядами, случайными прикосновениями. Потом адмирал и госпожа Замин вернулись, целые и невредимые. Двор несколько дней внимал их рассказам - главной же новостью явилась странная болезнь господина Нардуадуна, которую, по их словам, нельзя было отнести к последствиям ранения. Самого господина Нардуадуна никто из них не видел - но слухи в Роменне, похоже, распространялись не хуже, чем во дворце. Тем не менее - заявил адмирал - он послал господину Нардуадуну вызов через посредника, и надеется, что вызов будет принят. Господин Долгухо, услыхав о том, вдруг чрезвычайно встревожился и поспешил уехать, сказав ей перед отъездом, что весьма опасается за судьбу господина Нардуадуна - слишком уж эта болезнь напоминает ему кару того, другого. А хоть бы и так - подумала она.
Адмирал пришел на следующий день. - Я принял решение, госпожа Инзиль. Без вас мне не обойтись - я принимаю вашу помощь. Попрошу же у вас сил на последний смертельный удар - с одном условием: когда этот удар будет нанесен, ваша помощь мне больше не понадобится. Инзиль не знала, вправе ли забирать дары обратно - не желала знать. Пусть будет, как он хочет. Красный браслет - на этот раз возникший без всякой крови и просьб, его сдержанный кивок, ее ответный поклон. Сделано.
Она была в общем зале, когда - посреди разговора - земля вдруг ушла из-под ног. Тошнотная боль сдавила виски, желудок скрутило - ей показалось, что она стремительно уменьшается, становится суетящимся мелким зверьком, докучливой мошкой, колючей соринкой на ладони... того, другого. "Я недоволен. Ты лишена права просить еще дважды. Остался только один". Еще удар - в самое сердце, - и темнота. Отпустило ее так же внезапно. Поднялась, с трудом убедила столпившихся вокруг дам, что ничего страшного не произошло - и как могла быстро ушла. Легко отделалась. Адмирал по-прежнему носил браслет, госпожа Замин старалась не смотреть в ее сторону, дворец словно бы погрузился в сон, в безвременье, в ожиданье.
Господин Долгухо вернулся и снова сидит у нее, прихлебывая вино. Нардуадуна он так и не повидал - хотя, как утверждает, слышал его голос. На вопрос, что же именно он слышал, предпочитает не отвечать, а на вопрос, что еще нового может рассказать ей, опускает кубок на стол и говорит: - Госпожа Инзиль, выходите за меня замуж! Такого она не ждала - даже в голову не приходило. Больше всего это походит - она останавливается, подбирая слово - на прощание. Словно он хочет что-то оставить ей на память. Что ж, разумно - с его стремительным взлетом, зачем бы ему оставаться здесь, на женской половине дворца, копаясь в сплетнях? А куда тот, другой направит его дар - ей знать не дано. Кажется, и ему тоже. А если так, отчего бы и не принять его? Он ждет, по обыкновению улыбаясь углом рта, насмешливо и виновато сразу, пока она перебирает все "да", что говорила ему за время знакомства. Как странно! Интересно, что сказала бы Игмиль? И, обрывая ненужные мысли, протягивает руку и говорит: - Я согласна.
Все устроилось просто и быстро - без предварительного объявления, без помолвки, без официальных свидетелей. Королева была извещена и пожелала присутствовать на церемонии. Дамы старательно улыбались, слуги разносили вино. Кольцо - то самое, с черным камнем, - пришлось ей почти впору. Кольцо того, другого - знак принадлежности, символ, защита. Она надела ему на палец свое, толстое и тяжелое, жалея, что замена оказалась столь неравноценной - и церемония завершилась. Слова, клятвы, обещания - вздор. Любовь - это то, что происходит с не с нами.
Одна из придворных дам - вдова Фаразарова брата - предложила им уехать после свадьбы к ней в поместье; те, кто оказался рядом, принялись наперебой расхваливать тишину и удобство дома и сказочные красоты тех мест, когда на лестнице знакомо простучали шаги, и вошел господин Нардуадун. Изумленный вздох присутствующих был безжалостно прерван господином адмиралом - вызов, что был некогда передан через посредника, теперь могли услышать все. Господин Нардуадун кивнул, кажется, ничуть не удивившись, и сказал вполне по-человечески: - К вашим услугам, господин Гимильзагар... один момент, только закончу... Шаг в сторону, к столу - меч, молниеносно выхваченный из ножен, удар. Долгухо хватается за горло, будто стараясь удержать текущую кровь - удержать жизнь, вытекающую из него, а Нардуадун так же четко шагает назад, оказавшись лицом к лицу с адмиралом, и говорит: - Теперь бей.
Прощальный дар! Она хватает его за ворот, за золотое оплечье, она кричит - Не смей! Не смей умирать! - в первый раз называя на ты, и вдруг понимает, что зовет не того. - Верни мне его! Голос - так ей кажется - обретает силу, несется вверх, к небу, за его пределы, туда, где обитает в изначальной тьме Дарующий свободу, в которого она - стоит ли обманывать? - так и не верит. "И зря". Ответ то ли чудится ей, то ли действительно возникает внутри. "Последний".
Долгухо вновь хватается за горло... и принимается кашлять. Его укладывают удобнее, задают какие-то вопросы, несут бинты и снадобья. На лестнице опять стучат шаги, входит господин адмирал, целый и невредимый, госпожа Замин держит его за руку, и вносят господина Нардуадуна. Его отец идет следом - в палаты исцеления - хотя никакого исцеления не будет, Нардуадун мертв. Адмирал подходит к ней и протягивает руку с браслетом, но сил больше нет, она пуста - вычерпала себя до дна. - Да снимите его сами, - бормочет она и отворачивается - Долгухо опять кашляет, тяжело, надсадно, захлебываясь, хотя кровь уже не идет, и, хватаясь за спинку скамьи, пытается сесть. В глазах его плещется муть.
- Дорогая, - скрипит Долгухо, - почему здесь так странно? Все рушится, обваливается, как старая штукатурка со стен, а за ней... за ней тьма. И твое лицо - прости - тоже распадается, а за ним... Я один... Он оглядывается со страхом, немыслимым для него прежде- и видит Нардуадуна. - Вот! Сейчас... если он оживет, как я - я буду не один, я спрошу, видит ли он то же, что и я.... Но господин Нардуадун лежит на скамье в палатах исцеления - мертвый окончательно и бесповоротно, и напрасно Долгухо призывает его вернуться, встать, ожить в разваливающемся на части мире, в котором так страшно оставаться одному... до тех пор, пока силы его не кончаются. Инзиль стоит рядом и смотрит. Мысль подхватить с лавки меч и самой составить Долгухо компанию появляется и тут же исчезает - ее-то уже никто не сможет оживить. Она смотрит, как Долгухо отрывают от Нардуадуна, поднимают с пола и кладут на соседнюю скамью, подходит ближе, наклоняется, поправляет ему волосы и складывает на груди руки, снимает ненужную уже повязку, разглаживает ворот, касается губами лба и сложенных рук. "И зря". Теперь она знает, как это следовало понимать.
Его так и хоронят - с ее кольцом на пальце. Хорошо, что черное платье у нее уже есть.
Собственно, она знает, что делать дальше. Тот, другой закрыл перед ней все пути, кроме одного - в Храм, но она медлит, тянет привычное существование, словно ребенок, который уже вырос, но все не может расстаться со старыми игрушками: луч солнца, скользнувший по лицу королевы, очередная колкость из уст госпожи Замин, многословные рассуждения Сафтанбавибэль, вдовы Фаразарова брата - наконец-то она запомнила ее имя, - даже слезы Зингиль. Даже каменное молчание господина секретаря.
Флот отбыл, а с ним многие и многие, в их числе и господин адмирал, собственноручно снявший красный браслет. Она не поехала на церемонию отплытия, но осталась со всеми, когда они вернулись из гавани и боялись расходиться по комнатам, засиживаясь до глубокой ночи. Кто-то вещал о близкой победе, кто-то прятал глаза, кто-то говорил о неблагоприятных знамениях - не важно, главное, не оставаться одному. Однажды - на тридцатый день после отплытия - она почувствовала спиной чей-то взгляд и, обернувшись, увидела: Игмиль! Оказалось, просто вернулась - королева приняла ее. Оказалось, возвращение ничего не меняло - они проходили мимо, будто не замечая друг друга, не говоря ни слова. А на десятый день после того пришла волна. Кто судил им в самый миг удара оказаться рядом? Кто позволил успеть - взглянуть, обняться, спрятать лицо? Любовь - это то, что происходит не с нами, не так ли, сестра моя?