Мне вспомнился один мой добрый знакомый, который говорил так: "Когда после долгого перерыва я берусь читать какую-нибудь умную книжку, я ощущаю, как в моей голове, до того совершенно светлой и прозрачной, начинают ползать и копошиться разные мысли. Очень противно". Именно то же самое должен ощутить, посмотрев фильм, любой интеллигентный или считающий себя интеллигентным человек.
Сцена автокатастрофы в начале фильма. Мороз, и лужа крови на мостовой успела покрыться дрожащей коркой. Молодой гаишник нет-нет да посматривал на нее, все пытаясь прикурить сигарету. Мороз сковал цепью толпу метрах в десяти, которая то ли глазела на место происшествия, то ли ждала автобуса, но дождавшись, все-таки не уезжала, а продолжала ждать следующего. Съемочная бригада, подкатившая к месту на хорошего цвета джипе, выдохнула остатки кабинетного воздуха и начала тут же топать ногами и прихлопывать руками, совершая погребальный танец. Молодой гаишник прикурил сигарету, но она упала в лужицу, и он почему-то не стал ее поднимать, хотя лужица уже совсем подмерзла. Водитель, старший сержант автомобильных войск - ему было стыдно, наверное, он, как и любой человек, стеснялся сниматься на пленку.
- Двое? - Спросил ведущий.
- Двое, - ответил гаишник. - Муж и жена. Насмерть. И собака. Живая.
- Собаку крупным планом, - поспешно буркнул ведущий оператору.
Собака была еще жива и дергалась, когда приехала скорая помощь, но ее не взяли. Камера с любопытством отслеживает, как трупы пакуют в полиэтилен и с трудом грузят в машину, над ними сиротливо болтается капельница, работает невыключенный аппарат искусственного дыхания, гаишник докуривает и идет к мотоциклу, надевая хоккейные перчатки. Съемочная бригада вдыхает обратно кабинетный воздух, помещая себя в ячейки мягких сидений. Все разъезжаются в разные стороны, толпа садится в следующий автобус и уезжает домой. Дальше кадр показывается через забытый на месте происшествия видоискатель, о чем говорит рамка с циферками. Агония, подергивание лапой, рефлекторное сжатие зубов. Теперь мы видим, что это - пекинес.
Нельзя сказать, чтобы я любил все фильмы режиссера Бруно Фраймана. Урбанистическая эстетика немецкого города Берлина вызывает у меня неадекватные ассоциации с "Семнадцатью мгновеньями", но, к счастью, в этот раз режиссер оставил мне возможность выбора, осмотрительно заселив свой Берлин чернокожими. Ни одного европейца. Полицейские-зулусы - что мешает нам заменить их мысленно отечественными постовыми и, таким образом, избавиться от навязшего в зубах колбасно-пивного колорита?
- Leute, raus, schnell, schnell! - Кричит пожарный музыкантам в фойе горящей филармонии, а мой встроенный переводчик нашептывает мне: "Быстрей, все наружу!" Забытый видоискатель показывает мне оркестровую яму, набитую альтами, виолончелями, флейтами. В проходе валяется оброненная дамская сумочка, из нее выкатился блестящий цилиндрик губной помады Љ 31. Сумочку вполне могла обронить моя жена - она любит именно этот номер. Бруно - телепат, он угадывает мысли и желания. Любой культурный человек застынет и будет глядеть не отрываясь на то, как горят изящные лакированные инструменты, испытывая приятное посасывание внизу живота. Да вот и он - лысеющий, лет тридцать пять, во фраке, с выпученными глазами в круглых очках, склонился над оркестровой ямой. Его тошнит - это приступ острого панкреатита на нервной почве, от которого можно умереть. "Pankreas" - идут внизу титры, а я перевожу: "Поджелудочная железа..." Трудно обойтись без пояснений.
Бруно Фрайман - теоретик искусства. Вот что он говорит в интервью журналу "der Spiegel":
- Цель любого искусства - выстроить синтагму не менее заданной жанром длины. Если человек мыслит отдельными словами или сценами - он не художник. Мышление словами и сценами - это бормотание посредственного неокультуренного мозга. Построение синтагмы подобно половому акту: чем она длиннее, тем сильнее оргастические ощущения в конце, но несвязное бормотание, подобное праздному чесанию друг о друга речевых органов, может вызвать подобные ощущения лишь случайно.
Вполне можно сказать, что последний фильм Фраймана состоит из нескольких несвязанных друг с другом синтагм.
Трепанация черепа. Внизу титры на немецком, сопровождаемые нежным женским шепотом:
"Wenn hast Du keinen Trepan..."
Перевожу это так:
"Если у вас нет трепана, вы можете воспользоваться обычным фрезерным станком. Голову следует надежно закрепить в патроне, подачу осуществлять медленно, без рывков".
На экране, впрочем - благообразный пожилой хирург-баварец, но негр, с неизменно улыбающимися прищуренными глазами, благоприятно увеличенными профессорскими очками.
- Tampon... Klemme...
Я немедленно вспоминаю, как я впервые увидел трепан.
Это был старый деревянный ящичек, пахнущий медициной. Он отслужил свое. В принципе, его должны были выбросить на госпитальную свалку, туда, куда обычно выбрасывают пакеты с тампонами и использованные капельницы. Там всегда можно встретить детишек, которые отделяют капельницы от марлевых повязок, чтобы делать из них всяких чертиков. Отец моего одноклассника был главным хирургом западной группы войск. Ящичек содержал в себе инструменты для трепанации черепа, мой одноклассник надеялся приспособить их для своей мастерской. Трепан был полукруглым, с точной, как говорят, прецизионной насечкой. Бурые пятна в бороздах. Я отвернулся и больше никогда его не видел.
Так вот, у Фраймана трепан не показывается, хотя разговоров о нем - в титрах через слово - трепан. Фрайман щадит зрителя - мы не видим самого процесса распиливания костной кастрюли и снятия с нее крышки. Вся сцена видится как бы издали: так, мальчишками мы взбирались на холм перед окнами операционной, запасшись кукурузными хлопьями и пепси-колой. Обычно это было часов в пять. Иногда была одна операция, иногда - сразу три. Больной сидел в кресле. Минут через десять он встал, вытянул руки и пошел к окну, плавно ощупывая спертый медицинским спиртом воздух...
Фрайман - критик природы. Ничтоже сумняшеся в интервью газете "der bayerische Morgenstern" он заявляет:
- С точки зрения эволюции идеальной формой мужского полового органа является больничная капельница.
... Капельница крупным планом. Искусственное питание мозга по методу доктора Фраймана. Операция заканчивается сумбурно. Еще - мельтешение титров и тот же шепот, рассказывающий, что операция не являлась необходимой и проводилась по заявлению пациента, пожелавшего избавиться от шишковидной железы из-за сложностей в социальной адаптации. Пять минут темноты - только фосфорная рамка: видоискатель был забыт по недосмотру хирурга.
Хирург моет руки, снимает халат, выходит в коридор, что-то насвистывая и подбрасывая в руке какой-то шарик. Он проходит тридцать метров, спускается по лестнице, поигрывая шариком и рассматривая его на свет лампы. Выходит с лестничной клетки, проходит еще метров тридцать.
Фрайман - un enfant terrible.
Говорят, что будучи еще театральным режиссером, он поджег театр во время представления, в котором для музыкального сопровождения был задействован симфонический оркестр. Обвинение было снято, поскольку было доказано, что Бруно покинул театр последним - уже почти задохнувшись дымом, свисая с плеча брандмейстера. Положив Бруно на носилки, недовольный брезгливый брандмейстер пошел отмывать комбинезон от рвоты под еще жившей струйкой из пожарного шланга.
Это - явно подвальный этаж, der Keller. Можно сказать также: "Погреб". Поигрывая шариком, он останавливается возле двери. Мы знаем, что это знак, подаваемый нами Бруно из режиссерской ложи: мы должны задуматься.
Фрайман - пациент.
У него - панкреатит. Раньше Фрайман был гурманом.
Дверь отворяет усатый брандмейстер в фельдшерском халате. Сбоку - столик с приготовленными инструментами. Камера наплывает. Три койки, на которых лежат: мужчина, женщина и пекинес. Озадаченное лицо доктора, переводящего взгляд с одной койки на другую, потом на третью. Доктор прицеливается, поигрывая шариком. Сейчас должен включиться видоискатель.
Не дожидаясь развязки, выключаю магнитофон, извлекаю кассету, иду выбрасывать ее в мусорное ведро. Хочется вскрыть ее ножом, слепить из виниловой ленты парик, а потом выдрать из него все волосинки по одной. Это - последний фильм Бруно Фраймана, который я смотрел в своей жизни.
P.S. Режиссер Бруно Фрайман скончался в городской клинике Западного Берлина. Фильм "Забытый видоискатель" так и не был снят.