- Аля просит проводить ее в древний Муром, это что, - указал я на два диковинного вида кресла, - машины времени?
Он утомленно вздохнул, но Аля чуть поджала губки, и он торопливо ответил:
- Нет, конечно, нет. Кто мне позволит играть со временем?! Да и вообще в нашем Сфере... Нет, это скорее можно назвать телевизором, точнее сновизором, еще точнее - ноовизором. Мозг получает реальный опыт, вы, как будто на самом деле, будете участниками записанных событий. Но событий - записанных, давно бывших и безвозвратно ушедших. - он вошел в роль учителя или экскурсовода и несколько оживился,- А если учесть, что на подготовительном этапе происходит синхронизация, то есть отбор по соответствию среди персонажей скола в зависимости от психодинамических параметров клиента, то становится ясным, почему опыт скола не отличим для организма от опыта реальной жизни.
- А это не вредно?
- А что не вредно? Вино? Чтение книг? Секс? У нас считается нормальным, если человек проводит около четверти своего живого времени в реальностях скола.
- Лина - женщина, я мужчина. Как мы можем пройти один и тот же скол?
- Ну что вы! В хорошем сколе целый спектр персонажей - на оба пола, на разные темпераменты и многообразные этические стандарты. А это одна из лучших моих работ - "шестерочная" с красным озарением. Прототип наверняка найдется.
- И на кого я там буду похож ? Кем там буду я?
- Не знаю... - покачал головой он, - Скорее всего, кем-либо из ближайшего окружения муромской княгини Феодоры... Но гарантировать ничего не могу: опять говорю, я - не эксплуатационник. Статистики у меня - никакой, и личного опыта - тоже недостаточно: я же - скульптор, мне нельзя свою потенцию транжирить на чужие сколы. Только некоторые "шестерки" великих мастеров...
- Что опять за "шестерки"?
- Есть, м-м, комиссия. Она принимает сколы, и каждый из них получает свой спектр оценок. Мастерство оценивается по шестизначной шкале. Шкала нелинейная. Единичку сделать может практически каждый. Четверку - только мастер. Шестерка - это общепризнанный шедевр.
- Может хватит болтать? - вмешалась Аля. Ей не терпелось рвануть в XIII век.
Мне - напротив. Да и к тому же я был при исполнении. Решать: соглашаться на скол или нет, сейчас было моей работой. Если бы я отказался... Ну, не знаю, может быть, она все равно бы ринулась в Историю, но тогда бы ей все пришлось обдумывать самой, а она думать не любила.
- Ямщик, не гони лошадей! - остановил я Алину.- Эдуард, сколько времени займет скол?
- Он вырублен по классическим канонам: сутки на пролог, год - на сюжет.
- Не понял! Мы вот сейчас год проведем на этом кресле?!
- Да нет! - опять вмешалась Аля, - какой год! Что я дура, шесть лет института бросить коту под хвост?! Год - там, в древней Руси. А здесь - всего неделя. И эта неделя будет только через две недели. А сейчас мы потратим только час на пролог!
- Что это за пролог? - не спешил согласиться я.
- При вхождении в реальность скола происходит перенастройка внутренних циклов, на нее тратится био-энергия, что ограничивает количество возможных для прохождения сколов, - ответил Эдик, - а Заповедные должны быть уверены, что получат то, что хотят. Кроме того, аппаратуре надо подстроиться под отдельного индивидуума. Поэтому стандарты требуют небольшого бесплатного пролога малой концентрации. Канон - сутки там, час здесь.
- Постой, значит на час засыпаешь и все? Лина, давай - лезь в свой скол, а я рядом посижу, книжку почитаю, на тебя посмотрю.
- Нетушки-нетушки! Ты меня хочешь бросить?!
- Давай я с тобой? - предложил Эдуард и в его глазах зажглись такие надежды, что я, наконец, решился. И Алина сразу это поняла.
- Никаких "я"! Сидеть здесь, читать книжки и смотреть на меня будешь ты! И следить, чтобы я не застряла в твоем XIII веке. Слава, пошли!
- Пошли. - ответил я, и Алина прыгнула в кресло.
Я присмотрелся к ее позе, и подойдя к другому устроился так же. На нас не цепляли никаких датчиков, не опутывали проводами, только кресло вдруг перестало быть жестким, под головой образовалась удобная впадина, и потянуло в сон.
- Готовы?
- Готовы! Это ты что-то копаешься!
- Посчитайте до 25. - попросил Эдик. Но он лукавил. Последняя цифра, которую я запомнил, была - 11.
-----------------------------------------------
Был вечер, опушка дубравы, рядом протекала неширокая речонка, и мы ругались с братом.
- Не трогай княгиню! - орал я.
- Трогать баб - это нынче твоя забава! - резко ответил он, - Неужели не понимаешь: как ты играешься с другими, так она забавляется с тобой! Она всех подмяла под себя! Посад ей дарит больше, чем платит в казну, бояре в ее двор своих дочек всеми правдами и неправдами пропихивают, послы после князя у нее толкутся, сам князь и тот!.. И твоя телега - в те же ворота!
- Была бы у тебя женой Бреслава, как у князя, и ты бы воздуха глотнуть к Феодоре захаживал! - Андрей, соглашаясь, криво усмехнулся, и я попытался развить успех, - Ты не можешь ей простить, что не нашим стал княжий стол. Но что не в правду, то не в счастье! Не она - разор был бы в Муроме и усобица, а кончилось бы тем, что, как и в Рязани в свое время - посадили бы к нам Ярослава!
- Да тебе и при нем плохо не было бы! Но это она тебе так картинку расписала? Слова больно гладкие!
- Слова - не девки, гладкими не бывают - они бывают точными! А худа я от Феодоры не имел! И это она уговорила Этдирга, чтобы он давал мне уроки. Китайская техника боя...
- Ерунда это, а не техника! И не спасла она их от татар!
- А тебя что спасло на Калке?! Только ли наша техника?! - верность! А что погубило остальных?! - Нестроение! И у нас, и у китайцев тоже!
- Все! Хватит! Сегодня тебе у Феодоры не бывать! А нестроение, это когда у вдовы-княгини из опочивальни чужеземцы не вылазят!
Больше слов мне не хватило. Ножны были у меня в руках, Андрей был безоружен, и, как обучал Этдирг, я вырвал меч тем самым отточенным поколениями мастеров, тайным движением, которое одновременно и замах и выпад. Я целил в незащищенное ничем плечо брата, но его короткий ножной меч отвел мой клинок. Я успел парировать еще два выпада неведомо откуда взявшихся в его руках ножей, заблокировал удар ногой, ударил эфесом ему в лицо, он уклонился, но мы настолько сблизились, что мое тяжелое оружие оказалось бесполезным. И тут уж его нож резко прошелся по моему плечу. Боль охолонила меня, я остановился и зажал рану рукой. Кровь текла ручьем.
- Мал еще на старшего брата мечом махать, - зло проговорил он и свистнул в два пальца. Раздался топот копыт, и к нам подскакали два красавца коня - его Бархат и мой Облак, черный бархат и белое облако, черная и белая молния, зависть всего Мурома да и не только его...
Не глядя на меня он быстро собрался и ускакал.
До ругани и драки мы тренировались. Брат отвечал за вооруженные силы города - был воеводой - и ввел порядок, что при фехтовании боевым оружием минимальный медицинский набор должен быть под руками. Так что, чтоб перевязать себе рану, мне не надо было рвать рубаху. Зло на брата и глупая гордость не позволила заняться собой при нем, но едва он отъехал, я поспешил. И все-таки было поздно. Крови ушло много, голова кружилась.
Боль прибавила злости: пустяковая рана, а я, как красная девица, готов в обморок упасть. Вон Даниилу Галицкому на Калке тоже 17 было, он в настоящей битве получил рану и все равно еще 5 часов продолжал сражаться и потом сумел уйти. Живым. Как очень не многие...
Дурнота нарастала. Стараясь сосредоточиться, я собрал вещи - у брата не будет повода для насмешек! - все собрал, прикрепил мешок к седлу и взобрался на коня. Облак захрапел. Он тоже не понимал, что со мной происходит. .
- Домой, Облак, домой, - потрепал я его по шее. До города было около 7 верст. "Семь верст до небес и все лесом "- пробрела по грани сознания глупая поговорка. Да, семь верст и все семь верст лесом. Все правильно. Полчаса делов-то. Но я не продержался и 10 минут.
Облак шел легкой рысью, он шел, как мог плавно, шел все замедляя ход, но ничем не мог помочь мне. Становилось все хуже и хуже. Тропа, по которой мы двигались, была достаточно широкой, но некоторые толстенные ветви кряжистых дубов низко нависали над ней, требовалось время от времени уклоняться от них, а сил не осталось. Сил не было держаться в седле прямо. Неведомо откуда взявшиеся сучья цеплялись за упряжь, за одежду, норовили ударить по лицу, выцарапать глаза, небо нависло низкими тучами, духота давила грудь. Я сначала обнял коня за шею, потом и это превысило мои силы.
На перекрестке троп на поляне у старого дуба Облак остановился, и я сполз на землю. Облак! Мой Облак! Хоть ты не оставляй меня!
И какие-то смутные фигуры, склонились надо мной, и какие-то размытые голоса что-то спрашивали, о чем-то переговаривались, но я не понимал, чего они хотят от меня, чтоо они делали со мной...
Очнулся я утром в своей кровати. Не очнулся - проснулся. Ни дурноты, ни боли. На боку - повязка. Но не моя. Моя была из простого полотна, а на этой - плясали вышитые диковинные звери, цвели незнаемые цветы, и на что-то намекали непонятные знаки. "Шитье на перевязку переводить? Кому это досуг не в разор?"
- Угрюм! - крикнул я.
Угрюм был нашим домовным рабом. Дед взял его еще мальчонкой во время похода на мордву. С рождения он ходил за мной. Как раньше за братом.
- Угрюм, опять Угрюм! - в дверях заворчал он, кошмарно-курносый, кошмарно-лохматый, низенький, кряжистый мужичок, хитрый и жадный, и была у него еще куча пороков, искупала которые только его верность. После Калки брата привезли полуживым - он выходил его. После смерти Давыда, когда интригами зашелся весь Муром, его пытался подкупить Глеб, запугать старая княгиня - ничего не получилось ни у кого. Глеб по своей подлости потом жаловался на Угрюма и пытался вернуть свои деньги, Феодора по сию пору смеется, что Угрюма до сих пор понос схватывает при встрече с ней. Но трус и жмот Угрюм, позабрав все дары, и пообещав всем все, исправно докладывал брату о вражеских происках и оставался предан нам. - Дался вам этот "Угрюм", я - Феофаст! - Единственное, чего добилась Феодора с нашим рабом - это то, что он крестился. И к остальным своим порокам добавил еще и занудливую религиозность.
- Как я здесь очутился?
- Ага, стыдно стало! Это ж надо мне старику тебя через весь дом к кровати тащить!
- Где я был?
- Ворота подпирал. Только и мог что стоять, как чурка с глазами, да веками хлопать. А меня увидел снопом повалился, еле перехватить успел.
- Когда я пришел?
- Полночь только простукали.
- Стоп! Где Облак?!
- В конюшне, где ему еще быть-то? Ты за уздечку держался. Он к тебе никого подпускал. Матушку Елизавету будить не стали, Андрея дома не было, но меня он признал. Сдал с рук на руки и успокоился. За ним присмотрели - я проследил. Не по возрасту тебе мед крепкий пить, княже!
- Какой мед?! Я ранен был! - ткнул ему под нос свою повязку. "Чурка!" Сам ты чурка! Конь меня видите ли "с рук сдал"!
- Раненые так не орут. И рукой так не дергают. Одеться помочь? Хоть и рано еще, но князь к завтраку звал. Дежурство твое вечернее Олег отменил. (Олег - княжье имя моего брата. При крещении его назвали Андреем. Кстати у меня княжье имя оказалось моим же родным - Святослав - представляешь какое совпадение! - а крестильное - Кирилл). И старая княгиня присылала два раза. Про твою рану спрашивала. Ты б ее зря не гневил.
- Что воину гнев женщины! - нагло ответил я, и Угрюм тут же опасливо перекрестился: немногие в городе могли бы осмелиться повторить при свидетелях мои слова. Да и без свидетелей тоже: попробуй угляди, в каком углу засел, за какой дверью затаился кто-нибудь из пауков Глеба. А что знает Глеб, то ведомо "старой княгине". - Рана, рана! сколько шума из-за пустого пореза! Ну-ка дай нож.
Угрюм сразу понял, что я замыслил:
- Нож! сразу нож ему подавай... В хозяйстве и тряпочка сгодится. Тем более такая...- Он подсел вплотную, осмотрел повязку, поцокал языком на диковинный узелок, пощупал его своими заскорузлыми, лапами, - ничё, мы и не такие узлы вязывали, и не такие замочки вскрывали, - ухватился за один кончик, прижал что-то посередке, дернул за другой конец, и узел распался. - Так-то вот... - и аккуратно смотал тряпицу. От тела она была отсоединена листьями разных трав и даже не присохла.
- Погоди, княже. Я воды кликну, - сказал он и развернул передо мною полотно, - А ты говорил "ножом"...
Пока он бегал за водой, я разглядывал то, что было бинтом, стягивающим мне плечо.
"Что это такое? Чей алфавит? Иероглифы? Руны? Черточки какие-то и словно вырезы... Надо будет спросить у Феодоры... Хотя при чем здесь княгинюшка - сам разберусь".
Разбираться надо было поскорее - это стало ясно, когда под теплой водой отпали от тела разномастные листья: под ними оказался зарубцевавшийся тонкий шрам. Ни крови, ни раны...
- Духи играли с тобой, княже, - уверенно произнес Угрюм их это работа. Давай-ка в баньку! Потом - завтрак и к князю. А с нечистью как-нибудь опосля разберешься. На свежую голову.
"Голова у меня и сейчас не замаена." - подумал я, - "Времени нет, но сегодня пару часов вырву. Долг за мною. А долги отдавать надо."
- В баню так в баню.
Князь должен был ждать меня в приемных покоях.
Два года назад несладко мне пришлось бы за отсутствие на вечернем дежурстве. И не помогли бы мне ни заступничество воеводы-брата, ни странная рана, ни мое привилегированное положение при самом князе, что при этом Юрие, что при том - прошлом - Давыде. Раз дежурство - мое, то я должен был хоть на карачках приползти в караульную, отметиться, сдать дежурство резерву, а уж потом идти на все четыре стороны - хоть в кровать, хоть в гроб. Но времена были не те, ибо не тот был князь. Давыд Муромский, 35 лет железной рукой правивший городом, заставивший считаться с собой и кичливый Владимир, и лихую Рязань, и важный Ростов, и тароватый Новгород, Давыд Муромский, умудрявшийся быть другом и Всеволода Большое Гнездо, и всех его драчливых птенцов, и даже при всем при том и их вечных соперников, только и ждавших удобного момента, чтобы утвердить свое первенство в низовой Руси, своих сродников, тоже вечно дравшихся между собой, - рязанских князей, Давыд Муромский умер полтора года назад во время княжьего совета. Встал, схватился за сердце и скончался.
И остался Глеб - его младший брат, книгочий и мудрец, все знающий, толи набожный, толи ни во что не верящий, умеющий давать умные злые советы и не имеющий силы решиться на что-нибудь самому, послушный исполнитель воли Давыда - его меч, хотя нет, меч и у самого Давыда был острым - его кинжал и удавка: Давыду и приказывать не надо было, и знать часто не требовалось, он только нахмурит чело, скрипнет зубами, а на утро - исчез человек, как и не было... Только опять молится в церкви Глеб, опять он постится и опять змеится на его губах морозящая душу усмешка - такого бы Муром не принял.
И остались мы с братом - сыновья его среднего брата, погибшего на Калке Изяслава. И за нами была его слава и слава нашего прадеда, величайшего богатыря русского - Коваля, и сам брат, ведь он тоже дрался с татарами, и они вдвоем - Евпатий и он - только они и вернулись... И потому было за нами - все воинство Мурома, но не было за нами права. Ибо отец наш не сидел на княжьем столе. Да, отец спас честь низовых земель, когда наплевав на всю тонкую политику собрал Дружину, забрал старшего сына, ушел на татар и погиб. Но мы стали изгоями - мы выпали из очереди на муромский стол.
И остался, наконец, Юрий. Сын Давыда. Нелюбимый сын от первой, нелюбимой, навязанной Давыду жены. Нелюбимый за свою обыкновенность, за вечное непервенство, за смешную для воина религиозность - вон, посмотрите на Глеба! - за женитьбу на стерве Бреславе, за неудачливость - нелюбимый и все! Нелюбимый половиной города!
Полгорода смотрело на моего брата! Бери власть! Еще чуть и началась бы смута. Как во Владимире 30 лет до этого, как в Рязани за 25 лет до этого, как в Галиче, Чернигове, не говоря уже о бесконечной сваре вокруг Киева.
Еще и похорон не было, а Юрий той же ночью уехал, тайно уехал, сбежал во Владимир. Глеб заперся в каменной церкви своего святого тезки. А брат остался в княжьем тереме. Он был хозяином города. И тут к нему пришла юная вдова - княгиня Феодора.
За два года до того, святой отец Петр, прибывший к нам за видением своим от берегов Черного моря, предрек рязанскому княжичу Федору, что его женой станет византийская принцесса. Всем стало смешно, кроме Федора. Его набожность - в 17-то лет! - тоже вызывала улыбку, но улыбались втихую, ибо характер у Федора был в отца, и мечом он владел не хуже. А Федор сказал: "Быть тому!"
Его отец - Юрий Рязанский сначала оторопел:
- Царевну из Царьграда?! А луну с неба не надо?
Но за княжича заступился Давыд:
- А чем твой парень плох для Царьграда? Или статью не вышел? Или серебра у тебя мало? Да и Никея, она не Константинополь...
Константинополь захватили крестоносцы 30 лет тому назад, а византийское правительство, и византийская знать, и император перебивались в небольшом городке на севере Греции - Никее...
Вызвали иконописца и потребовали срисовать с Федора портрет. Поскребли по сусекам. И с посольством "к грекам" отправился Давыд.
Не знаю, что подействовало больше: портрет Федора, сокровища Рязани, или красноречие посланника, но вернувшийся князь потряс всю низовую землю невестой для Федора и своей юной красавицей женой - грекиней, подругой невесты, дочерью тамошнего боярина.
А потом обнаружилось, что старый князь не боявшийся никого и ничего, робеет перед девчонкой, годившейся ему не то, что в дочери, а во внучки! Что девчонка вводит даже не византийские, а варварские, европейские нравы, охотно принимая, поощряя внешние проявления поклонения: и цветы, и куртуазные строки, и куртуазные фразы. Правда, не дай бог обидеть девочку! Хмурил брови князь, начинал топорщить бороденку Глеб, и у наглеца холодели ноги. Но Давыд соглашался с ее поведением! Признавал, что исповедоваться юная княгиня может только у святого отца Петра, что ей регулярно надо бывать у своей подруженьки - византийской принцессы, а ныне рязанской княжны Ксении, что окрестная молодежь вечно толпится в Муроме; принимал, что девчонка сегодня уносится в Рязань, завтра оказывается в Суздале, а послезавтра - в Ростове, что мужчины охотно соглашаются с ее присутствие на охоте, да что там охота! - она с рязанцами даже на половцев ходила! В каком качестве? Амулета? Да! Но больше - как прекрасная зрительница!
Старый князь выдвигал только одно условие: рядом постоянно должен был быть я:
- Мне за ней уже не угнаться, но пусть девочка развлечется. Она сумасшедшая, но ты ее убережешь.
Я надувался гордостью, повсюду следовал за ней и пару раз уберегал! Первый раз на охоте к ней прорвался секач, но я в походах не отходил от нее ни на шаг, потому был рядом, успел метнуть сулицу и притормозил чудовище, а уж потом его добили старшие. Во второй раз в лесах мы нарвались на засаду мордвы, и мой щит прикрыл ее от поганого копья. Ее-то прикрыл, но меня зацепили. Первая моя рана.
И первые награды - от двух князей: серебрянный кубок от Юрия Рязанского и от Давыда - прадедов шелом из муромской сокровищницы. Увидев дар даже брат крякнул - толи от удовольствия, толи от ревности.
И Феодора... Она тогда никого не допустила ко мне. Сама обмывала рану на боку, сама перевязки делала и ночь первую, самую тяжелую, когда меня то в беспамятство, то в бред бросало, провела у моей постели.
Лишь потом, много после смерти князя, я узнал, что все это Давыду присоветовал Глеб. И я был не только и не столько мечом князя при ней, щитом его, сколько неподкупным его оком... Непременным свидетелем. А мне было тогда всего лишь 13, 14, 15 лет, и рядом с красавицей-женой я был не опасен.
И вот когда Давыд умер, именно она пришла к Андрею. И такой я ее не помнил, я ее такой не знал.
- Князем будет Юрий!
- Девочка у нас не Европа, - отмахнулся от нее Андрей, - по лествиничному праву на стол сядет Глеб. И он ужо поправит...
- Я только что от него. Я ему объяснила, что его правление не продержится и недели. Глеб принимает постриг. Князем будет Юрий.
- Ну, тогда мы на это еще посмотрим.
- Конечно, ты знаешь, что за тебя пол-города!... А теперь послушай меня. Через месяц с Юрием придут суздальцы. Ты забыл, как Давыд сел на стол?! - Мы помнили. Всё было очень просто. В городе после смерти его отца началась свара, и молодого Давыда ближние бояре увезли во Владимир. А оттуда они вернулись с суздальскими полками. Мятежники даже боя не дали. - Так что вторая половина Мурома присоединится к нему. И Глеб с его пауками - тоже. И скольких друзей ты не досчитаешься? Юрий с суздальцами будут снаружи городских стен, а паутина Глеба - внутри.
- Я всех пауков выжгу!
- У тебя нет шансов на победу. Ибо за мной - рязанцы. И они тоже встанут за Юрия. Когда я объявлю об этом, у тебя не останется союзников.
- Да я тебя в поруб!..
- А что это изменит? - и она кивнула на меня, - И ты не боишься потерять брата?..
Олег тяжело взглянул на меня. Я хотел крикнуть, что я - с тобой, брат! - и не сумел разжать губ.
- Но почему - Юрий?!
- За Юрием - право.
Да, право. Но еще - Юрий был первым, кто принял выбор отца. Она и ему годилась в дочери, и у него, наверное, ее манеры вызывали оторопь, но он тоже, как и Давыд только улыбался в бороду на нее глядючи, и, пожалуй, это благодаря нему ее все-таки принял двор, принял Муром и, пожалуй, это благодаря ней старый князь подобрел к уже не молодому сыну. А Андрей... Андрей...
- Но Юрий - не воин!
- Воеводой будешь ты.
- Но мы навсегда становимся изгоями! - прорычал брат.
- Выбирай удел. - спокойно ответила княгиня.
- Но в Муроме нет уделов... - никак не мог понять Андрей.
- В Рязани тоже до недавней поры не было. Бери Камышин.
- Мой - Муром!
- Муром будет Юрия.
И брат ничего не ответил...
- У меня дел много: похороны. Сходи к Глебу. Я с ним договорилась - тебя пропустят. Он считать умеет. Поговорите. Но помни: даже с Глебом вам не выстоять против суздальцев и рязанцев!
И она ушла.
Вечером брат был у Глеба. Они проговорили всю ночь. После похорон мы с Андреем уехали во Владимир звать на стол Юрия.
Весь Муром знал, что это Феодора обрекла на постриг Глеба, что это она уговорила отказаться от борьбы за стол моего брата. Все с облегчением узнали об иночестве Глеба, многие жалели, что не Андрей стал князем муромским, но втайне все вздохнули с облегчением, ведь мало кто хотел смуты.
Перед самым возвращением Юрия, когда мы были еще во Владимире, несколько знатных семей было разграблено и изгнано из города. Большинство из них были ярыми противниками Юрия, значит, сторонниками брата, но мы были далеко, и дело было сделано. Их изгнание никого не удивило. Однако, среди них оказались и приближенные Давыда, друзья Юрия... Тут вспомнили про Феодору, и оказалось, что все изгнанники или их жены, или их дочери отличались особым зубоскальством по ее поводу. И злословия больше не стало...
Кажется, степенные муромские бояре первыми все поняли и прежде, чем о чем-то просить или чего-то предлагать князю, "за советом" - с дарами - шли к ней. А среди муромских удальцов давно бытовало поверье, что благословение княгини перед походом приносит удачу, и как было не отблагодарить за талан после похода? Да и красны девицы заметили, как мало трудов стоило "старой княгине" расстроить любую свадьбу, и какие удачные партии составляли ее подруги или приближенные, и в ее двор выстроилась очередь... В общем новую силу признали все.
Пожалуй только Аглая (Феодора ввела моду на христианские крестильные имена, и даже Аглая хмурила брови, когда ее пытались называть Бреславой), только Аглая никак не могла смириться с особой ролью, особым положением "грекской выскочки", но что она могла сделать? Только пилить мужа - бедного Юрия.
Меня ждали. Меня ждал весь его двор. Ибо Юрий опять засел в часовне. Опять дурные вести.
Вчера после полудня прибыл с товаром, с подарками, с новостями старый наш знакомец - Этдирг, Феодора пригласила его к вечеру к себе, и у нее наверняка собирались все. Должно быть зашел посидеть да послушать и Юрий.
Что случилось с Великой Русью, если чуть ли не все подряд новости стали плохими?!
Полгода не было этого заморского купца, он говорит - из Гишпании, но я спрашивал у германцев, не знают они такого гишпанского имени...
Полгода... Феодора смеется над ним, но, кажется, сама верит, что он связан с нечистой силой. Иначе как можно за такой короткий срок собрать новости с полусвета, привести дары с другого окоема земли?!
Что узнал он на этот раз? Еще одну новгородскую крепость захватили немецкие рыцари? Половцы провались в Черниговскую землю? Кто-то умер из великих князей, и опять смута на всю Русь? А может... Не хочется даже думать... Неужели опять где-то в бескрайней Азии собираются в поход татары?..
Князь с вечера ушел в часовню и не вышел к завтраку. Зайти к нему не осмелился никто. Даже брат в такие минуты не решался без крайней нужды звать князя:
"- Он же сейчас бешенный, - как-то попытался оправдаться передо мной он, - Кому будет хорошо, если мы с ним схватимся в часовне на мечах?!"
Только Глеб не боялся черным змием проскользнуть в дверь и сидеть с ним, молиться с ним, добиться решения какого-либо вопроса и выскользнуть. Но не было от него Юрию ни утешения, ни помощи. И не ждал он Глеба, и не звал никогда.
Ждал он нас. Меня или Феодору, или обоих вместе. Феодора вставала на колени рядом с ним и молилась вслух, и пела ангельским своим голосом греческие гимны, опять молилась и молила Бога, чтоб он даровал ей счастье и продлил молодость, и сохранил красоту, и чтобы друзья ее любили "сильно-сильно!", и чтоб недруги ее боялись "сильно-сильно!", жаловалась на свои беды и несчастья, и князь, заслушавшийся ее голоска, с улыбкой внимал их перечислению, и кончалось все тем, что он целовал ее в лоб, а не удержавшись и в губы, и дарил ей еще одного рысака или на зло жене Бреславе еще одну драгоценность...
Но Феодоры не было. Вчера она засиделась допоздна и еще не встала. А потревожить ее охотников тоже не находилось. "Как же так?! Как до меня, так два раза посылала!.."
Меня встретил брат.
- Выздоровел? - я, почуяв насмешку, вскинул голову, - Ну-ну, успокойся! Рука же не болит? Выручай! К обеду ждем твоего друга-покровителя - Ярослава Всеволодовича. Дел невпроворот, а у Юрия - опять тоска мировая! Но там уже Глеб побывал. Так что тебе туго придется. Иди, и чтоб через час князь вышел.
Я вошел в тесную часовенку. Князь молился у грозной иконы Спаса в Силах. Точно. Дурные новости. Он тяжело встал и повернулся ко мне.
- Не отмолил я Русь. И никто уже не отмолит и не спасет. Нет на Руси праведника! И не помогут нам ни иконы чудотворные, ни крепости каменные. И погибнем мы все.
- Что случилось, князь?
- Новостей целый короб. Но главная, самая страшная - татары. Этдирг принес весть, что был у них княжий съезд - курултай по-ихнему. Сын старшего сына Чингиза - Батый сидит без удела. И было у них решено идти к последнему морю, чтоб достать ему удел. Значит, в Европу. Значит, через нас.
- Батыга... Тот самый?
- Да, тот самый, что был на Калке. Правда тогда ему было-то лет 6-7, но это был он. Он и тогда считался командующим, а теперь на деле стал им. И воеводой у него будет все тот же - Едыгей.
- А много их?
- Много. Они считают воинов туменами - десятками тысяч. Так вот, Батый может привести и 15 туменов, и 20, а может и 50.
- А Русь, сколько может собрать Русь?
- На Калке не было - помнишь? - никого из низовых земель... Кроме 50 человек с твоим отцом. Василько из Ростова дойти не успел. И никого из Новгорода... И то набралось по разным подсчетам тысяч 100 - 120. Так что если объединить всех, то и у нас было бы и 150, и 250 тысяч. Но разве в этом дело? - он вздохнул, - Любой вой из княжих дружин победит любого из ханской охраны, и будет стоить 5-6 простых степняков, почти любой горожанин не хуже в бою татарина, а наша пехота может стоять против их легкой конницы, но все попусту - не поможет. Ведь у татар есть Едыгей, а кто поведет наших? Ты слышал, как они воюют? Все разделены на тумены, тумены на тысячи, сотни, десятки и у всех свои командиры. Андрей с них нашу дружину выстраивает, но остальные по-прежнему воюют кучей. Кто как может и как захочет... Против половцев этого хватает, но татары - не половцы... Любой наш князь, добравшись до их хана, развалит его до седла. Даже я, если прорвусь к Батыю, пересилю его, что уж говорить об тебе или Андрее, но не лезут их ханы в сечу! Вот и разметали 2 тумена татар 10 по 10 тысяч Руси!
- Но наши подошли не одновременно, и те, кто собрались, действовали не сообща! Там не было сразу 100 тысяч!
- А как бы они действовали сейчас? И как будем действовать мы?! Русь собрала без нас 100 000. Сколько соберем без них мы? А ведь они почти наверняка не придут.
- Почему?
- А кому идти? Михаилу Черниговскому? Да он спит и видит, чтобы посекли суздальцев, а если с ними посекут и нас, так ему от этого не велика печаль. Даниил? Ему бы со своим Галичем разобраться, Венгров от себя отвадить, поляков приструнить. Не пойдет Галич к нам. А если татары пойдут через них, неужели ты думаешь, что Юрий Владимирский хоть пальцем пошевельнет, чтобы помочь ему или Чернигову?! И рязанцы не помогут им. Кто ж отправит на убой рать, когда рядом - суздальцы и безудельный Ярослав?! А у нас? Если татары будут здесь, то мы-то, конечно с рязанцами будем вместе, но к нам-то придет ли Юрий?! А с Юрием кто? Василько из Ростова? Да! А новгородцы? А Ярослав? - не знаю. Уж больно расчетлив Новоград, уж больно подл Ярослав.
- Ярослав бросит брата? Они же всегда были вместе! Еще против старшего брата - Константина...
- А если это будет его единственный шанс на великое княжение? Ведь Новгород его не любит, да и кто может управиться с Новгородом? Только Мстиславу Удатному удавалось, но на то он и был Удатным... Юрий крепок и умирать не собирается да и по ратям ходить не любитель, какой из него полководец! Чем бы, к примеру, дело кончилось у Великого Булгара, если б Ярослав не подтолкнул Давыда ударить тогда в левый их фланг?! Да Юрий и сам понимает это и в походы больше других посылает... Его сыновья между тем уже подросли. Вот-вот Новгород запросит к себе кого-нибудь из них: и к великому князю поближе, и от Ярослава подальше, и что тогда остается у Ярослава? Его Переяславль. Маленький Переяславль Залесский. Конечно сейчас там - лепота и богатство, и двор на зависть всем, но это новгородские деньги, а сам удел мал и беден. И его сыновья становятся просто удельными князьками. Практически изгоями. Впрочем, сейчас у него появился шанс...
-------------------------------------------------
- Андрей говорил, ты ранен - но по тебе не видно.
- Выздоровел.
- Быстро.
- Сам не пойму, князь. Волхование словно...
- А нет ли у той волшбы, - усмехнулся Юрий, - косы до пояса да румяных щек? - за разговором Юрий Давыдыч отошел от смертельных дум, пора было уходить, и я показал обиду:
- Князь!
- Ладно-ладно, охолонь. А что здоров - хорошо. Дело для тебя есть: Ярослав сюда едет. Решили: встречать тебе.
- Князь!.. - вспыхнул юный воин от высокой чести.
- Тебе, тебе. Но положение твое не будет легким. Подумай и продумай все. Посоветуйся с людьми... со старой княгиней тоже... И мой привет ей передашь. Время у тебя есть - выедешь после обеда.
На выходе из часовни меня ждал брат.
- Юрий сейчас выйдет.
- Молодец, уложился, - хмыкнул брат и добавил,
- А что сияешь, как восточный динар?
- Встречать Ярослава Юрий посылает меня.
- Тебя?! А впрочем...- он задумался, - Это ему, наверное, Глеб предложил. Умно придумано. Статус у тебя низкий, так что, когда рязанцы узнают, будут довольны, а Ярославу и придраться не к чему: ты - из княжьего дома, и самый большой его друг во всем Муроме.
На радостях от неожиданного поручения, от скорой встречи с Ярославом и его сыновьями я как-то не вникал во все эти тонкости. Но все было рассчитано точно. И противно. Как и все, к чему прикасался Глеб.
- К княгине идешь?
Они и это предусмотрели! Конечно, Феодора - знаток этикета, и у кого, как не у нее можно было набраться ума разума перед ответственной поездкой.
- Нет! И ты же просил не бывать у нее! Я к обеду буду!
- Куда ты? - я не ответил. - Хоть позавтракай!
- Некогда. Должок отдать надо.
Я успел заметить улыбку брата. Он опять понял меня. Понял, куда я сейчас поскачу, с чем поскачу. Но улыбка его!.. Так он улыбался, когда я вчера вечером обнажил против него меч, или когда неделю назад я пытался затеять диспут с Глебом, или прошлой осенью, когда вызвал на поэтический турнир Ярославова Даниила, недавно прозванного Заточником.
Что ж это такое ждало меня на поляне у большого дуба? Что это за ведьма, которая за одну ночь сумела поставить меня на ноги? А может, не ведьма, а ее хозяйка? Андрей - не правоверный христианин, и кто знает, каким богам, какой богине поклоняется в тиши дубравы он. Кто из них приложил или приложила ко мне руки, залечила мне рану, покрыла ее редкостными травами, забинтовала ее изукрашенной повязкой?
Я это узнаю. Облак понимал меня и несся прямо к старому дубу, к перекрестку троп, к заросшей поляне. Тропа была хорошо утоптана, давно проложена, и ни одна веточка не коснулась моего лица. Что же вчера цеплялось за мою одежду?
И вот поляна. Я поднял Облака на дыбы и ржание разнеслось по всему дремучему лесу. Эй, вы! Сколько вас там?! Мы уже здесь!
На большой валун я положил серебряный браслет на соседний сел сам и замер. Прямо за моей спиной чутко прял ушами Облак, от меня до браслета было шесть шагов, и ничто не сможет заставить отвести от него взгляд. И если те, кого я жду - женщины, а какой мужик, человек он или дух, или сам дьявол будет тратиться на шитье! - если они - их же было несколько, не одна точно! - если они - женщины, ангельские ли девы или дьяволицы, то когда между нами драгоценная работа Никодима Златодела - я пересилю их! Не найдется под нашим небом женщины, могущей устоять перед его браслетом из сплетенных лебедей! Уж этому-то я у княгини выучился!
Я сидел, не отводя взгляда от валуна и не обращал внимания на зашевелившиеся на грани зрения тени, ни на странные шорохи, шелесты, даже шепоток! Кому там с кем шептаться?! А тени густели - плевать! - это у меня глаза на браслет глядеть устали! Я смотрел на браслет. Шорохи переросли в шаги - плевать! - это я плохо выспался! Кто-то явственно засмеялся - мы еще посмотрим, кто громче посмеется! Я смотрел на браслет. Легкая рука коснулась головы и пробежали по шее, что ж, здравствуйте! Но эти игры я тоже знаю, играйте с другими: никого не подпустит ко мне сзади Облак! Я смотрел на браслет. Сколько уже прошло? С полчаса, наверное... Да я и до вечера высидел бы, но к полудню ждет князь. Ничего, час у меня еще есть. А они этого не знают. А браслет блестит на солнце. А я смотрю на браслет. И я смотрел на браслет.
- Хорошо умеешь молчать, князь. - в поле моего зрения выступила старуха.
Я знал ее. Да ее в Муроме все знали! И не в одном только в Муроме - Улита! Когда я скакал сюда, я перебрал в уме весь богатый муромский пантеон, но умудрился забыть о них, о живых - про старуху и ее внучку.
Улита! Ворожея и лекарка, ведунья и знахарка, да что я мямлю - ведьма! Говорили, что она видит будущее, но и прошлое для нее - что прозрачный ручей: где другие заметят только блеск и пересверкивание струй, там она разглядит каждый камушек. Говорили, что к ней хаживал за советом Давыд, но говорили тоже, что Остог, ближний боярин и друг его, оскорбил ее и прожил после этого только четыре дня: на охоте не вовремя поскользнулся, и сохатый прибил его рогами к дереву. Я сам видел, как смеялась она на пожаре у Ломтя.
Было утро, дом горел жарко, люди уже и тушить бросили и лили воду на соседние крыши, а она смотрела и хрипло хихикала, но Ломоть сумел сдержаться:
- Может, поделимся радостью? - спросил он.
- Люблю, когда делятся, - непонятно ответила она, - Жди к вечеру.
К полудню догорело все. Ломоть отослал жену с детьми к деверю, а сам уйти не мог, все глядел на пепелище. Пошел дождь. Ломоть не уходил. Он за пару дней до этого пришел с товаром из Великого Булгара и думал, чем теперь, когда сгорели склады, отдавать кредиты.
Мы хорошо знали Ломтя. Брат предложил дать ему в долг под не тяжкий процент, матушка согласилась. В деньгах мы стеснены не были, а за Ломтем - дело верное. Помню, я хотел направиться за ним к его деверю, но Андрей потянул меня на пепелище. Начало смеркаться, а Ломоть и в самом деле все еще был там - сидел и глядел на уже и не шипящие под неспешным осенним дождем угольки.
Улита опередила нас. Когда мы подошли, она стояла рядом с Ломтем и измывалась над ним:
- Что остыли угольки? Были у тебя хоромы, а теперь одна печка осталась и та на честном слове держится! А помнишь, как ты передо мной дедовым домом бахвалился? Я ведь тебя тогда предупредила, но где тебе старуху немощную послушаться...- Ломоть молчал и наливался яростью. - Говорила, что пусто этому месту быть, и вишь - пусто! Лишь только печка торчит, ну, так ты и ее порушь, порушь!
Я, помню, вспыхнул и раскрыл рот, но брат сжал мне плечо, и мне пришлось заткнуться, а он подобрал кувалду и сунул ее в руки побелевшему Ломтю:
- Круши печку. - Ломоть озверело взглянул на Андрея, но тот был спокоен и тверд. - Круши.
Старуха кисло ухмыльнулась и замолчала. Ломоть посмотрел на нее, на брата и пошел к печи, а Андрей нашел на пожарище железяку попрочнее и орудуя ею, как ломом, принялся помогать. Я сунулся, было, тоже, но старуха вцепилась мне за одежду:
- Куда ты, молодец?! Рубашку замараешь!
- Слава, не лезь! - подтвердил брат (он, сразу не взлюбив Феодору, не принимал ее нововведений и крестильными именами пользоваться не любил тоже).
Я остался стоять, где был и со стороны следил, как собирались люди, как принесли факелы, как разобрали печь, как обнаружили под ней железную плиту, как объединенными усилиями сдвинули ее, а под ней...
Прадед Ломтя за 100 лет до нас ходил с Юрием Долгоруким в злосчастный поход на Киев. Тогда южную столицу разграбили так, как и половцы не смели. Но мало кому талану принесло то злато-серебро... Предок Ломтя тоже должен был вернуться богатеньким, но после похода жил скромно, а умер - не нашли ничего, вот только дом этот - хоромы под стать княжьим - и возвел...
Старуха выбрала сережки да кокошник, жемчугами шитый.
Я еще удивлялся:
" - Зачем ей, старой, наряды девичьи?
" - Мало ли чего она впереди видит, - ответил брат.
" - А что так мало взяла?
" - На сколько заработала, столько и взяла. Гордая в этом она.
" - Да она!.. Если б не она!...
" - Если б не она, Ломоть разобрал бы печь через месяц, а если б упала ранняя зима, то следующей весной. А до того бы почти бедствовал. Дорога ложка к обеду... Вот и все.
А через год слух прошел, что у старухи девчонка появилась - внучка, вроде...
Внучка? Я обернулся. Обхватив за шею моего Облака смотрела на меня девушка - коса до пояса, щечки румяные, глаза серые, ресницы стрельчатые.
Волосы - обычно говорят - в золото, но больше цвет их мне сейчас в XX веке напоминает цвет спелой кукурузы, а тогда кукурузы не знали, знали лен. Может поэтому и звали ее Аленой.
- Облак!.. - не сумел сдержать я удивления и досады.
- Не ревнуй, молодец, облако к солнышку, - лукаво улыбнулась девушка.
Ах, ты в слова поиграть хочешь? Со мной?!
- Хотело б солнышко облаком укрыться, да гуляет в поле ветер вольный!
- Кричал пескарь о воле и бредня не заметил!
"Бредень...- бредни!" - мелькнуло в голове:
- Небылицы - не бредни, да бредни не быль: перлом с передней, а дунешь и пыль!
- Пыль от копыт - молодцу, - проскрипело сзади, - перлов блажь - девице, а мне, старой, перину б помягче да сон покрепче... Вот только к вечеру не засыпается...
И я опомнился: "Ты зачем, ты куда приехал? На турнир пиитский?!"
- Прощения прошу! - обернулся я и поклонился Улите, - в беспамятстве был, не знал - поздно вспомнил, - сразу поправился я, - что не один человек меня лечил!
- А что ж прощения у меня только просишь? Не потому ль, что присмотрел уже хозяйку браслету? - хмыкнула старуха, - как же это так: плетение серебра - не мне, и из слов сплетенья - мне тоже ни единого узорчика...
"О, Музы! Великие богини слов греческие, к вам взыскую, не оставьте!.." - и они не покинули меня:
- Плетенье слов, плетенье серебра -
Сплетанье полумрака с полутенью.
Но что разводы "завтра" и "вчера"
Тому, кто зрит самой судьбы сплетенье?!
- Как ты еще молод... - со странным неодобрением произнесла старуха, - бросаешь в воздух сеть из слов и не боишься улова не кузову... На! Держи, Алена. - протянула браслет девчонке. Та стрельнула в меня взглядом и примерила браслет.
Ах, как она это сделала! Так княгинюшка перед зеркалом своим собой при мне любуется, так - за несколько лет до того случайно увидеть мне мальцу-сопляку довелось и на всю жизнь запомнилось - перед братом подруга его тогдашняя косы распускала, так Анютка, ключница-девчонка, служанка Феодоры и ее же наперсница два дня тому назад кофточку под луной передо мной с плеч стягивала - вот так Алена надевала браслет.
Вызов в словах старухи требовал ответа, вызов в кокетстве девчонки требовал ответа, но только серебро блестело на солнце, но только старуха кривилась, да девчонка ручкой своей оттянутой любовалась!
Не было у меня слов. И не искал я их.
Неспешное молчание прервала Улита.
- Да и солнце очи ему слепит, и луна ему глаза застилает, и ветер над головой вольной шумит...
- ... и говорит он красно и красно молчит... - отозвалась в никуда Алена.