Литвин Виталий Владимирович : другие произведения.

Ал.Блок. Распутья. Прочтение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Попытка отследить сюжет книги Блока "Распутья"

  -- Ал. Блок. Распутья - прочтение
  
  -- Предисловие
  
   Если про первую книгу Александра Блока существует довольно богатая литература, то вторая - вниманием не избалована. Хотя, вроде бы, первая обрывается на самом интересном месте... Но и "Стихи о Прекрасной Даме" за редким исключением прочитаны совершенно неверно, а уж в советские времена они стали восприниматься в большинстве своем не как книга - то есть не как литературное произведение, обладающее своей структурой, своим сюжетом, а эдаким сборником стихотворений про Любовь Дмитриевну. Этому способствовало и неудачное название, ибо книга эта хоть и вызвана, вдохновлена, а иногда и просто продиктована "Прекрасной Дамой", но на деле - о самом поэте. В 911 году он напишет Андрею Белому:
"Отныне я не посмею возгордиться, как некогда, когда, неопытным юношей, задумал тревожить темные силы - и уронил их на себя."
   Книга была именно об этом - о принятии миссии и попытки ее совершить.
  
   Напомню сюжет, в котором стихам отводилась поначалу роль дневника, а потом - путеводителя для последующих... Поэтому стихи и факты биографии переплетаются меж собой, объясняют друг друга.
   На заре юности Блок переживает - одно, несколько? - мистических снов, видений, происшествий - "пророчеств". 
   (Возможно, описание одного из них дано в стихотворении в   стихотворении "Ты свята, но я Тебе не верю":
  
"...И давно всё знаю наперед:
Будет день, и распахнутся двери,
Вереница белая пройдет.

Будут страшны, будут несказанны
Неземные маски лиц...
Буду я взывать к Тебе: "Осанна!"
Сумасшедший, распростертый ниц.

И тогда, поднявшись выше тлена,
Ты откроешь Лучезарный Лик.
И, свободный от земного плена,
Я пролью всю жизнь в последний крик.
                29 октября 1902"
   Возможно, воспоминание о той же ночи в знаменитом стихотворении Блока "К Музе":
  
   "...Я не знаю, зачем на рассвете,
В час, когда уже не было сил,
Не погиб я, но лик твой заметил
И твоих утешений просил?
   29 декабря 1912")
  
   И в не менее знаменитом "Как тяжело ходить среди людей" - о том же:
  
   "...И вглядываясь в свой ночной кошмар
   Строй находить в нестройном вихре...
   10 мая 1910 - 27 февраля 1914")
  
   В 1898 году 18-летний Блок встретил 16-летнюю Любовь Дмитриевну "...в той обстановке, которая обыкновенно заставляет влюбляться [домашняя постановка сцен из "Гамлета"]. Этот последний факт не замедлил произойти тогда же..." (Блок - Менделеевой. Из неотправленного письма).  К весне 1900 года Блок уже "непрестанно тосковал о Л. Д. М." (Из дневников 1918 года). Далее "Мистика начинается. Средневековый город Дубровской березовой рощи.". Далее: "...Начало богоборчества. Она [Л.Д.] продолжает медленно принимать неземные черты. На мое восприятие влияет и филология, и болезнь, и мимолетные страсти". И наконец, в 901 году:  "25 января -- гулянье на Монетной к вечеру в совершенно особом  состоянии"... "В конце января и начале февраля (еще -- синие снега около полковой церкви, -- тоже к вечеру) явно является Она." "...Живая ...и Она уже в дне, то есть, за ночью, из которой я на нее гляжу... В таком состоянии я..." (Из дневников 1918 года)
   В таком состоянии, когда он - среди синих ночных снегов, а Она - живая, явная, явленная в свете - завтрашнего? - дня...  И вот, после этого, сразу после этого: "В таком состоянии я встретил Любовь Дмитриевну..." которая и без того земными чертами для него уже не отличалась... "...на Васильевском острове... Она вышла из саней на Андреевской площади и шла на курсы по 6-й линии, Среднему проспекту -- до 10-й линии, я же, не замеченный Ею, следовал позади." "На следующее утро я опять увидал Ее издали... Я покорился..." (Из дневников 1918 года)
   Блок покорился, Блок принял на себя миссию, напророченную ему ранее: "Сбылось пророчество моё". Задача - совершить несовершаемое - принята!
   И ещё раз:
    "...В конце января и начале февраля явно является Она. Живая же оказывается Душой Мира (как определилось впоследствии), разлученной, плененной и тоскующей..." (Из дневников 1918 года) И требуется - вырвать из плена, соединиться, воплотить!
   Но еще одно принял Блок.  Влюбленный мальчик уверовал: "...меня оправдывает продолжительная и глубокая вера в Вас (как в земное воплощение пресловутой Пречистой Девы или Вечной Женственности, если Вам угодно знать)" (Блок - Менделеевой. Из неотправленного письма). То есть:
  
Всё в облике одном предчувствую Тебя!
   Но это было не сопоставление, не подсказка, а противопоставление, это была подстава, соблазн, отвлекалово!
   Ещё одним отвлекающий фактором от миссии стали "двойники", которые открыли Блоку доступ к тому, что я называю "тропа миров". То есть возможность - бывать? - наблюдать? - создавать? - другие вероятностные реальности.
   В результате воздействий всех этих факторов:
   - весной 901 года Блок осознавал, приспосабливался к открывшемся знанию;
   - летом 901 года Блок готовился сам и подготавливал необходимое, чтобы "совершить несовершаемое";
   - но осенью 901 года начинаются чуть ли не ежедневные "случайные" свидания Блока с Л.Д. и первые экзерсисы "двойников":  "К ноябрю началось явное мое колдовство,  ибо я вызвал двойников";
   - и к зиме 902 года Л.Д. увлекает Блока в храмы, куда они ходят вместе, где они стоят рядом друг с другом, сидят тесно друг к другую. Очевидно, она пыталась подтолкнуть его к большей мужской активности, большей интимности, большей определенности;
   - весной 902 года, ничего не добившись, Л.Д. пытается порвать с Блоком. А Блок в это время бродит, гуляет, упивается тропой миров;
   - летом 902 года Л.Д. показательно игнорирует Блока, у него срывает управление двойниками, и он получает лето бесконечных кошмаров. Он принимает их ужасы, как наказание за уклонение от миссии, но все равно требует права на "каменные дороги";
   - осенью 902 года выясняется, что Блок запутался на перепутьях троп, запутался в реальностях, и он решается на объяснение с Л.Д... Которое неожиданно для неё самой принимается.
  
   И на этом книга обрывается. А как же миссия? А как же "пророчество моё"? Чем дело-то кончилось?! Ответы на это, должна бы дать следующая книга "Тома I" трилогии вочеловечивания  - "Распутья".
  
  -- Распутья (1902-1904)
  
  --
  -- 1. "Я их хранил в приделе Иоанна..."
  
  
   Я их хранил в приделе Иоанна,
   Недвижный страж, -- хранил огонь лампад.
  
   И вот -- Она, и к Ней -- моя Осанна --
   Венец трудов -- превыше всех наград.
  
   Я скрыл лицо, и проходили годы.
   Я пребывал в Служеньи много лет.
  
   И вот зажглись лучом вечерним своды,
   Она дала мне Царственный Ответ.
  
   Я здесь один хранил и теплил свечи.
   Один -- пророк -- дрожал в дыму кадил.
  
   И в Оный День -- один участник Встречи --
   Я этих Встреч ни с кем не разделил.
   8 ноября 1902
  
  
   [Придел -- либо специально выделенная часть основного здания храма, либо пристройка (обычно с южной или северной стороны) для размещения дополнительного алтаря с престолом для богослужений.]
  
   Напомню, 8 ноября 1902 - это дата объяснения Блока с Любовью Дмитриевной Менделеевой, в замужестве Блок (далее - Л.Д.).
   Напомню, что Блок тяжело тосковал по ней с лета 1898 года.
   Напомню, что прошлой осенью-зимой Л.Д. дала ему надежду, но раздраженная его нерешительностью, весной попыталась порвать с ним. Но Блок отказался принять разрыв: "...так что "знакомство" благополучно продолжалось в его "официальной" части, и Блок бывал у нас по-прежнему." (Из воспоминаний Л.Д.)
   Потом всё лето в Боблове на глазах у Блока: "...Со зла я флиртовала... в Боблове с двоюродными братьями Смирновыми, тоже гимназистами, которые все поочередно влюблялись в меня и в мою сестру." (Из воспоминаний Л.Д.)
   Потом всю осень... "Я рвалась в сторону, рвалась из прошлого; Блок был неизменно тут, и все его поведение показывало, что он ничего не считает ни потерянным, ни изменившимся. Он по-прежнему бывал у нас.
   Но объяснения все же не было и не было. Это меня злило, я досадовала пусть мне будет хоть интересно, если уж теперь и не затрагивает глубоко. От всякого чувства к Блоку я была в ту осень свободна." (Из воспоминаний Л.Д.)
   Как может сделать себе "интересно" девушка с надоевшим поклонником - можете нафантазировать себе все эти издевательства сами.
   И вот 8 ноября 1902 года Блок написал предсмертную записку, взял револьвер и поехал к ней.
  
   Но это только один пласт. Другой... Блок из дневников 1918 года: "...В конце января и начале февраля [1901 года] явно является Она. Живая же оказывается Душой Мира (как определилось впоследствии), разлученной, плененной и тоскующей...". И Блок 25 января 1901 года принял на себя миссию. Андрей Белый: "В Видении Блока загадано Блоку: произвести на земле - катастрофический акт: совершить несовершимое" - освободить Её, встретить Её, утешить, возрадовать Её! Вести Её в наш мир!
   Как? Блок, из неотправленного письма:
   "...Разумеется, это и дерзко и, в сущности, даже недостижимо... однако меня оправдывает продолжительная и глубокая вера в Вас (как в земное воплощение пресловутой Пречистой Девы или Вечной Женственности, если Вам угодно знать)"...
   То есть и целью, и средством было проявить в его любимой - Её!
   Наиболее близок к своей цели Блок, по-видимому, был мистическим летом 1901 года, а потом отвлёкся на земные свидания с Любочкой, на мистические странствия с двойниками, потом получил ответку и за то - "разрыв", и за другое - лето кошмаров... К осени 902 года провал миссии виделся уже отчетливо.
   В своём "пророчестве" - мистическом видении в юности:
  
   "Сбылось пророчество мое:
   Перед грядущею могилой
   Еще однажды тайной силой
   Зажглось святилище Твое."
  
   грядущая могила, как цена, видится вполне отчетливо. Так что Блок шел на последнее свидание не только, как на решительное объяснение, но и как на последний шанс, на последний эксперимент, на последний ритуал - на жертвоприношение...
   Что произошло бы, если бы Л.Д. сказала "нет", гадайте сами, но не для того её сразу подставили Блоку, чтобы теперь дать хоть какие-то шансы на успех его миссии... Любочка, которая "...от всякого чувства к Блоку... была в ту осень свободна", Любочка сделала, что от нее требовалось: сказала "да". В процессе объяснения она "...в душе не оттаивала, но действовала как-то помимо воли этой минуты, каким-то нашим прошлым, несколько автоматически. В каких словах я приняла его любовь, что сказала не помню". (Из воспоминаний Л.Д.) Никто ей никакой "воли" давать не собирался - она "действовала как-то... автоматически". Под диктовку фактически! Она даже слов, которые произносила, - которые за неё произнесли! - не запомнила!
  
   А потом Блок вернулся домой и написал это стихотворение.
   Оно воспринималось бы проще, будь записано четверостишиями, первые двустрочия которых - что было раньше: "Я...хранил огонь лампад", "Я пребывал в Служеньи много лет", "Я... один... дрожал в дыму кадил" - а последние, что он получил в награду: "И вот -- Она, и к Ней -- моя Осанна", "Она дала мне Царственный Ответ", "Я этих Встреч ни с кем не разделил"...
   Но самые последние две строки...
  
   И в Оный День -- один участник Встречи --
   Я этих Встреч ни с кем не разделил...
  
   Мы рады, конечно, за "отрока", который когда-то "зажигал свечи", но приватизировать "земное воплощение пресловутой Пречистой Девы или Вечной Женственности..." - вряд ли это то, ради чего данный отрок начинал своё Служение...
  
   И напомню стихотворение:
  
   ***
   "Имеющий невесту есть жених; а друг жениха, стоящий и внимающий ему, радостью радуется, слыша голос жениха.
   От Иоанна, III, 29
  
  
   Я, отрок, зажигаю свечи,
   Огонь кадильный берегу.
   Она без мысли и без речи
   На том смеется берегу.
  
   Люблю вечернее моленье
   У белой церкви над рекой,
   Передзакатное селенье
   И сумрак мутно-голубой.
  
   Покорный ласковому взгляду,
   Любуюсь тайной красоты,
   И за церковную ограду
   Бросаю белые цветы.
  
   Падет туманная завеса.
   Жених сойдет из алтаря.
   И от вершин зубчатых леса
   Забрежжит брачная заря.
   7 июля 1902"
  
   Тогда, летом, на фоне "кокетств" Л.Д. с "гимназистами" ему вдруг довелось ощутить себя "шошбеном", другом жениха, который "не завидовал жениху и его счастью с невестой: он знал, что должен был помочь им соединиться и, выполнив свою задачу, он с удовольствием и радостью покидал свое место на сцене".
   Теперь - никаких-таких "женихов", теперь он - "один"!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- 2. "Стою у власти, душой одинок..."
  
  
   Стою у власти, душой одинок,
   Владыка земной красоты.
   Ты, полный страсти ночной цветок,
   Полюбила мои черты.
  
   Склоняясь низко к моей груди,
   Ты печальна, мой вешний цвет.
   Здесь сердце близко, но там впереди
   Разгадки для жизни нет.
  
   И, многовластный, числю, как встарь,
   Ворожу и гадаю вновь,
   Как с жизнью страстной я, мудрый царь,
   Сочетаю Тебя, Любовь?
   14 ноября 1902
  
   Л.Д. Из воспоминаний.
   "...уже 9-го я расставалась с Блоком завороженная, взбудораженная, покоренная. Из Казанского собора мы пошли в Исаакиевский. Исаакиевский собор, громадный, высокий и пустой, тонул во мраке зимнего вечера. Кой-где, на далеких расстояниях, горели перед образами лампады или свечи. Мы так затерялись на боковой угловой скамье, в полном мраке, что были более отдалены от мира, чем где-нибудь. Ни сторожей, ни молящихся. Мне не трудно было отдаться волнению и "жару" этой "встречи", а неведомая тайна долгих поцелуев стремительно побуждала к жизни, подчиняла, превращала властно гордую девичью независимость в рабскую женскую покорность".
  
   "Рабская женская покорность" - она, а он весь из себя такой - "владыка земной красоты", "мудрый царь"... Эдакий Соломон... Мальчишеское самодовольствие так и прёт... И даже начальная неудовлетворенность в первой строчке: "душой одинок" - как же среди этих "долгих поцелуев" у него осталось чувство одиночества?! - снимается кощунственным каламбуром в последних двух: "Любовь" с прописной буквы - можно прочитать и как отвлеченный мистико-философский термин, и как имя его возлюбленной, которую он "сочетает", приучит, научит "жизни страстной".
  
   В рамках "Тома I" это стихотворение - прямое продолжение стихотворения из "мистического лета", из "Стихов о Прекрасной Даме":
  
   "Одинокий, к тебе прихожу,
   Околдован огнями любви.
   Ты гадаешь. -- Меня не зови --
   Я и сам уж давно ворожу...
   1 июня 1901. С. Шахматово"
  
   То есть - гадалка это. Та самая, задача которой было и остается отвлечь его от Миссии, не мытьем, так катаньем не дать ей свершиться. И Блок эту угрозу понимал:
   "Сейчас я вернулся из Боблова (21 июля 1902 года, ночь). Л. Д. сегодня вернулась от Менделеевых, где гостила чуть не месяц. У нее хороший вид; как всегда почти -- хмурая; со мной еле говорит. Что теперь нужно предпринять -- я еще не знаю...
   ...Я хочу не объятий: потому что объятия (внезапное согласие) -- только минутное потрясение. Дальше идет "привычка" -- вонючее чудище.
   Я хочу не слов. Слова были и будут; слова до бесконечности изменчивы, и конца им не предвидится. Все, что ни скажешь, останется в теории. Больше испуга не будет. Больше ПРЕЗРЕНИЯ (во многих формах) -- не будет.
   Правда ли, что я ВСЕ (т. е. мистику жизни и созерцания) отдам за одно? Правда. "Синтеза"-то ведь потом, разумеется, добьешься. Главное -- овладеть "реальностью" и "оперировать" над ней уже. Corpus ibi agere non potest, ubi non est! [Тело не может действовать там, где его нет (лат.) ]
   Я хочу сверх-слов и сверх-объятий. Я ХОЧУ ТОГО, ЧТО БУДЕТ. Все, что случится, того и хочу я. Это ужас, но правда. Случится, как уж -- все равно, все равно что. Я хочу того, что случится. Потому это, что должно случиться и случится -- то, чего я хочу. Многие бедняжки думают, что они разочарованы, потому что они хотели не того, что случилось: они ничего не хотели. Если кто хочет чего, то то и случится. Так и будет. То, чего я хочу, будет, но я не знаю, что это, потому что я не знаю, чего я хочу, да и где мне знать это пока!
   То, чего я хочу, сбудется."
   (Ал. Блок. Из дневников)
  
  
  
  
  
  
  -- 3. "Еще бледные зори на небе..."
  
   Несбыточное грезится опять.
   Фет
  
  
   Еще бледные зори на небе,
   Далеко запевает петух.
   На полях в созревающем хлебе
   Червячок засветил и потух.
  
   Потемнели ольховые ветки,
   За рекой огонек замигал.
   Сквозь туман чародейный и редкий
   Невидимкой табун проскакал.
  
   Я печальными еду полями,
   Повторяю печальный напев.
   Невозможные сны за плечами
   Исчезают, душой овладев.
  
   Я шепчу и слагаю созвучья --
   Небывалое в думах моих.
   И качаются серые сучья,
   Словно руки и лица у них.
   17 ноября 1902
  
  
   У Блока эпиграф - это, обычно, не расшифровка смысла стихотворения, а ссылка на расшифровывающую смысл стихотворения сцену. Перечитаем стихотворение Фета полностью:
  
  
   * * *
   "Еще весна, -- как будто неземной
   Какой-то дух ночным владеет садом.
   Иду я молча, -- медленно и рядом
   Мой темный профиль движется со мной.
  
   Еще аллей не сумрачен приют,
   Между ветвей небесный свод синеет,
   А я иду -- душистый холод веет
   В лицо -- иду -- и соловьи поют.
  
   Несбыточное грезится опять,
   Несбыточное в нашем бедном мире,
   И грудь вздыхает радостней и шире,
   И вновь кого-то хочется обнять.
  
   Придет пора -- и скоро, может быть, --
   Опять земля взалкает обновиться,
   Но это сердце перестанет биться
   И ничего не будет уж любить."
  
   Картина: влюблённый юноша в сумерках поздней весны (которая под Курском так похожа на раннее лето под Москвой) идущий по цветущей земле, юноша, которому грезится несбыточное... Несбыточное - в "нашем мире", то есть в этом мире, то есть - в вашем бедном мире! А у него -
  
   "И грудь вздыхает радостней и шире,
   И вновь кого-то хочется обнять."
  
   и ещё, и главное: у него - несбыточное!
   Подобная картина прочитавшим "Стихи о Прекрасной Даме" знакома. Это типичное возвращение Блока "мистическим летом" из Боблово к себе в Шахматово. Когда ему там радовались, когда "несбыточное" - мистические явления - происходили чуть ли не каждую неделю, когда истинное чуда сверкало даже в куче булыжников:
  
   "Признак истинного чуда
   В час полночной темноты --
   Мглистый мрак и камней груда,
   В них горишь алмазом ты.
   29 июля 1901. Фабрика"
  
   Поэтому на дата исходного стихотворения - 17 ноября 1902 - указывает на дату написания, а не на время действия. Ему вдруг вспомнилось позапрошлое лето, когда он был "провидцем и обладателем тайны", а теперь, кто он теперь?
  
   Еще бледные зори на небе,
   Далеко запевает петух.
  
   "Он [Пётр] отвечал Ему: Господи! с Тобой я готов и в тюрьму и на смерть идти. Но Он сказал: говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня."
  
  
  
  
  -- 4. "Я надел разноцветные перья..."
  
  
   Я надел разноцветные перья,
   Закалил мои крылья -- и жду.
   Надо мной, подо мной -- недоверье,
   Расплывается сумрак -- я жду.
  
   Вот сидят, погружаясь в дремоту,
   Птицы, спутники прежних годов.
   Всё забыли, не верят полету
   И не видят, на что я готов.
  
   Эти бедные, сонные птицы --
   Не взлетят они стаей с утра,
   Не заметят мерцанья денницы,
   Не поймут восклицанья: "Пора!"
  
   Но сверкнут мои белые крылья,
   И сомкнутся, сожмутся они,
   Удрученные снами бессилья,
   Засыпая на долгие дни.
   21 ноября 1902
  
   Ну, что сказать... Поворчим на "рифму" "и жду - я жду", решим, что "разноцветные перья" стали "белыми крыльями" в результате "закалки", обратим внимание на вдруг появившихся "спутников прежних годов", которые, как промокшие вороны, "сомкнутся, сожмутся" и опять вспомним про картину из "Ночной фиалки", которую он опишет через три года:
  
   ...дальний угол избы,
   Где сидит под мерцающим светом,
   За дремотой четы королевской,
   За уснувшей дружиной,
   За бесцельною пряжей -
   Королевна забытой страны...
  
  
   И порадуемся герою, которому пока хватает и сил, и желаний "понять восклицание "Пора!""
  
  
  
  
  
  
  --
  --
  --
  --
  -- 5. Песня Офелии
  
   Он вчера нашептал мне много,
   Нашептал мне страшное, страшное...
   Он ушел печальной, дорогой,
   А я забыла вчерашнее --
   забыла вчерашнее.
  
   Вчера это было -- давно ли?
   Отчего он такой молчаливый?
   Я не нашла моих лилий в поле,
   Я не искала плакучей ивы --
   плакучей ивы.
  
   Ах, давно ли! Со мною, со мною
   Говорили -- и меня целовали...
   И не помню, не помню -- скрою,
   О чем берега шептали --
   берега шептали.
  
   Я видела в каждой былинке
   Дорогое лицо его страшное...
   Он ушел по той же тропинке,
   Куда уходило вчерашнее --
   уходило вчерашнее.
  
   Я одна приютилась в поле,
   И не стало больше печали.
   Вчера это было -- давно ли?
   Со мной говорили, и меня целовали --
   меня целовали.
   23 ноября 1902
  
  
   Блок. Из неотправленного письма:
   "...Четыре года тому назад я встретил Вас в той обстановке, которая обыкновенно заставляет влюбляться. Этот последний факт не замедлил произойти тогда же."
   "Обстановка" - это их дачные сцены из "Гамлета", где Л.Д. играла Офелию. Напомню, суть сюжета отношений героев: Офелия любит Гамлета, но он предаёт ее во имя своей миссии - мести. После ее смерти он будет кричать, что любил ее как "40 000 братьев любить не могут"... Но это - после. После того, как она сошла с ума и утонула.
   Напомню, что последнее стихотворение книги "Стихи о Прекрасной Даме" написано от лица героини и последняя строфа в нем:
  
   "...Я закрою голову белым,
   Закричу и кинусь в поток.
   И всплывет, качнется над телом
   Благовонный, речной цветок.
   5 ноября 1902"
  
   Это было до объяснения Блока с Л.Д., и вот, трёх недель не прошло - опять.
  
   "Я не нашла моих лилий в поле..."
   С луговыми лилиями у Блока особые отношения. Для него они - символ "непостижного света", "несказанности":
  
   "...Предо мной -- к бездорожью
   Золотая межа.
  
   Заповеданных лилий
   Прохожу я леса...
   22 февраля 1902"
  
   Может, в том, 1898 году в венке цветов на Любочке были лилии?
  
   "...Какие бледные платья!
   Какая странная тишь!
   И лилий полны объятья...
   Май 1902"
  
  
   0x01 graphic
  
  
   "...На белом холодном снегу
   Он сердце свое убил.
   А думал, что с Ней в лугу
   Средь белых лилий ходил.
   12 октября 1902"
  
   "...Входил в свою тихую келью,
   Зажигал последний свет,
   Ставил лампаду веселью
   И пышный лилий букет.
   Октябрь 1902"
  
   В данном стихотворении, в данной сценке, героиня в луга за лилиями выбралась одна, но тоже, как и он той осенью - нерезультативно.
  
   Я не искала плакучей ивы --
   плакучей ивы.
  
   (Из Шекспира - пер. Пастернак):
  
  
   "Над речкой ива свесила седую
   Листву в поток. Сюда она пришла
   Гирлянды плесть из лютика, крапивы,
   Купав и цвета с красным хохолком,
   Который пастухи зовут так грубо,
   А девушки - ногтями мертвеца.
   Ей травами увить хотелось иву,
   Взялась за сук, а он и подломись,
   И, как была, с копной цветных трофеев,
   Она в поток обрушилась.")
  
   0x01 graphic
  
  
   Жуткое впечатление от стихотворения: написано оно, повторю, от лица героини, но... словно она - на сцене, а в первом ряду, или даже за ближайшей к ней кулисой обхвативший голову, качающийся от боли - видящий всё это Гамлет...
  
   ...Я одна приютилась в поле,
   И не стало больше печали.
   Вчера это было -- давно ли?
   Со мной говорили, и меня целовали --
   меня целовали.
  
   И ещё повторю: от объяснения в любви, от принятия его любви прошло ещё только две недели...
  
   Л.Д. Блок. Из воспоминаний:
   "Думаете, началось счастье?.."
  
  -- 6. "Я, изнуренный и премудрый..."
  
  
   Я, изнуренный и премудрый,
   Восстав от тягостного сна,
   Перед Тобою, Златокудрой,
   Склоняю долу знамена.
  
   Конец всеведущей гордыне. --
   Прошедший сумрак разлюбя,
   Навеки преданный Святыне,
   Во всем послушаюсь Тебя.
  
   Зима пройдет -- в певучей вьюге
   Уже звенит издалека.
   Сомкнулись царственные дуги,
   Душа блаженна, Ты близка.
   30 ноября 1902
  
  --
   Наконец-то - "Ты"! Напомню, на исходе лета он настаивал на своем праве бродить по "каменным дорогам":
  
   "Тебя я встречу где-то в мире,
   За далью каменных дорог.
   Август 1902"
  
   И вот теперь, "изнуренный и премудрый", он опомнился...
  
  
  
  
  -- 7. Голос ("Жарки зимние туманы...")
  
  
   Жарки зимние туманы --
   Свод небесный весь в крови.
   Я иду в иные страны
   Тайнодейственной любви.
  
   Ты -- во сне. Моих объятий
   Не дарю тебе в ночи.
   Я -- царица звездных ратей,
   Не тебе -- мои лучи.
  
   Ты обманут неизвестным:
   За священные мечты
   Невозможно бестелесным
   Открывать свои черты.
  
   Углубись еще бесстрастней
   В сумрак духа своего:
   Ты поймешь, что я прекрасней
   Привиденья твоего.
   3 декабря 1902
  
  
  
   В прошлом стихотворении ("Я, изнуренный и премудрый") поэт "склонял долу знамена" "перед тобою, Златокудрой" и обещал:
  
   "Конец всеведущей гордыне. --
   Прошедший сумрак разлюбя,
   Навеки преданный Святыне,
   Во всем послушаюсь Тебя"
  
  
   В прошлом стихотворении он фактически признавал, что все эти "каменные дороги" не ведут никуда.
   В этом - "Златокудрая" (стихотворение написано от женского лица) предупреждает: то, что он считает смирением - еще один морок. "Душа блаженна, Ты близка"? - нет! "Ты обманут неизвестным", "Ты -- во сне". Его призывают:
  
   Углубись еще бесстрастней
   В сумрак духа своего...
  
   И тогда, ты, поэт, поймёшь "царица звездных ратей" "не дарит объятий"; "бестелесным невозможно" "открывать свои черты"!
  
   В общем, поэт, опомнись: со "Златокудрой" обнимашки-поцелуйчики не предусмотрены!
  
  
  -- 8. "Я буду факел мой блюсти..."
  
  
   Я буду факел мой блюсти
   У входа в душный сад.
   Ты будешь цвет и лист плести
   Высоко вдоль оград.
  
   Цветок -- звезда в слезах росы
   Сбежит ко мне с высот.
   Я буду страж его красы --
   Безмолвный звездочет.
  
   Но в страстный час стена низка,
   Запретный цвет любим.
   По следу первого цветка
   Откроешь путь другим.
  
   Ручей цветистый потечет --
   И нет числа звездам.
   И я забуду строгий счет
   Влекущимся цветам.
   4 декабря 1902
  --
  
       Ал. Блок. Из письма Андрею Белому. 22 октября 1910:
   "...Ведь вся история моего внутреннего развития "напророчена" в "Стихах о Прекрасной Даме"."
   "Распутья" - уже не "Стихи о Прекрасной Даме", но грядущий "Соловьиный сад" просматривается отчетливо. Да сравните сами:
  
   "...А у самой дороги -- прохладный
   И тенистый раскинулся сад.
   По ограде высокой и длинной
   Лишних роз к нам свисают цветы.
   Не смолкает напев соловьиный,
   Что-то шепчут ручьи и листы."    
  
   Правда, там в героях - рабочий с каменоломен, а здесь... может, охранник? Который "свой факел блюдет"? Или все же проезжий рыцарь? Но суть всё та же - здесь:
  
   Цветок -- звезда в слезах росы
   Сбежит ко мне с высот...        
  
   а там:
  
   "...Правду сердце мое говорило,
   И ограда была не страшна,
   Не стучал я -- сама отворила
   Неприступные двери она."
   И каменотес из будущей поэмы словно предрекает участь сегодняшнего "звездочета". После бегства из соловьиного сада:
  
   "Путь знакомый и прежде недлинный
   В это утро кремнист и тяжел.
   Я вступаю на берег пустынный,
   Где остался мой дом и осел...
  
   ...А с тропинки, протоптанной мною,
   Там, где хижина прежде была,
   Стал спускаться рабочий с киркою,
   Погоняя чужого осла."
  
  
  
  
  -- 9. "Мы всюду. Мы нигде. Идем..."
  
  
   Мы всюду. Мы нигде. Идем,
   И зимний ветер нам навстречу.
   В церквах и в сумерках и днем
   Поет и задувает свечи.
  
   И часто кажется -- вдали,
   У темных стен, у поворота,
   Где мы пропели и прошли,
   Еще поет и ходит Кто-то.
  
   На ветер зимний я гляжу:
   Боюсь понять и углубиться.
   Бледнею. Жду. Но не скажу,
   Кому пора пошевелиться.
  
   Я знаю всё. Но мы -- вдвоем.
   Теперь не может быть и речи,
   Что не одни мы здесь идем,
   Что Кто-то задувает свечи.
   5 декабря 1902
  
   Ах, какая картина: он, она и противостоящий им Кто-то, противостоящее им Всё! Он - паладин, и она - равная ему! - рядом. Они идут, и позади остаются стены, сумерки, церкви, дни и дали. Они поют - и вспыхивают свечи!
   Которые за ними гаснут.
   Зимний сумеречный питерский ветер сбивает их огоньки. Или это не ветер? Или это...
   Прочь сомнения! Ибо "мы - вдвоем"!
  
  
  -- 10. "Я смотрел на слепое людское строение..."
  
   Андрею Белому
  
   Я смотрел на слепое людское строение,
   Под крышей медленно зажигалось окно.
   Кто-то сверху услыхал приближение
   И думал о том, что было давно.
  
   Занавески шевелились и падали.
   Поднимались от невидимой руки.
   На лестнице тени прядали.
   И осторожные начинались звонки.
  
   Еще никто не вошел на лестницу,
   А уж заслышали счет ступень.
   И везде проснулись, кричали, поджидая вестницу,
   И седые головы наклонялись в тень.
  
   Думали: за утром наступит день.
  
   Выше всех кричащих и всклокоченных
   Под крышей медленно загоралось окно.
   Там кто-то на счетах позолоченных
   Сосчитал, что никому не дано.
  
   И понял, что будет темно.
   5 декабря 1902
  
   Личное знакомство Ал. Блока и Андрея Белого ещё не началось. Первые письма друг другу - одновременно! - они напишут только через месяц. Пока они знают только стихи друг друга. Блок - "Северную симфонию", "Драматическую Симфонию", Белый - "Стихи о Прекрасной Даме".
  
   Данное стихотворение - словно из лета, оно словно описание ещё одного тогдашнего кошмара:
  
   "Говорили короткие речи,
   К ночи ждали странных вестей.
   Никто не вышел навстречу.
   Я стоял один у дверей.
  
   Подходили многие к дому,
   Крича и плача навзрыд.
   Все были мне незнакомы,
   И меня не трогал их вид...
  
   ...Так стоял один -- без тревоги.
   Смотрел на горы вдали.
   А там -- на крутой дороге --
   Уж клубилось в красной пыли.
   15 июля 1902"
  
  
   Но тогда... Л.Д.: "Я рвалась в сторону, рвалась из прошлого; Блок был неизменно тут... Со зла я флиртовала с товарищами Миши Менделеева, мальчиками-реалистами", а теперь... И месяца не прошло после объяснения. У них же ещё всё было, как в первый раз, ещё всё должно было быть внове: "...неведомая тайна долгих поцелуев стремительно побуждала к жизни...", но...
   В стихах Блока опять летние кошмары, когда до него пытались достучаться, когда "провидцу и обладателю тайны" пытались напомнить про миссию, про служение, когда пытались намекнуть, что с "обликом одним" ничего не получится...
   Впрочем, и здесь - о том же.
  
   Напомню строфы из стихотворения Вл. Соловьева "Неопалимая купина":
  
   "...В трудах бесславных, в сонной лени
   Как сын пустыни я живу
   И к Мидианке на колени
   Склоняю праздную главу.
  
   И реже всё и всё туманней
   Встают еще перед умом
   Картины молодости ранней
   В моем отечестве чужом..."
  
   Питерская Мидианка своё предназначение - отвлечение от Миссии - исполняет усердно.
  
  
  -- 11. "Царица смотрела заставки..."
  
  
   Царица смотрела заставки --
   Буквы из красной позолоты.
   Зажигала красные лампадки,
   Молилась богородице кроткой.
  
   Протекали над книгой Глубинной
   Синие ночи царицы.
   А к Царевне с вышки голубиной
   Прилетали белые птицы.
  
   Рассыпала Царевна зерна,
   И плескались белые перья.
   Голуби ворковали покорно
   В терему -- под узорчатой дверью
  
   Царевна румяней царицы --
   Царицы, ищущей смысла.
   В книге на каждой странице
   Золотые да красные числа.
  
   Отворилось облако высоко,
   И упала Голубиная книга.
   А к Царевне из лазурного ока
   Прилетела воркующая птица.
  
   Царевне так томно и сладко, --
   Царевна-Невеста -- что лампадка
   У царицы синие загадки --
   Золотые да красные заставки.
  
   Поклонись, царица. Царевне,
   Царевне золотокудрой:
   От твоей глубинности древней --
   Голубиной кротости мудрой.
  
   Ты сильна, царица, глубинностью,
   В твоей книге раззолочены страницы.
   А Невеста одной невинностью
   Твои числа замолит, царица.
   14 декабря 1902
  
  
   Напомню, что данное стихотворение, входит в книгу "Распутья". Из словарей: "РАСПУТЬЕ: Перекрёсток двух или нескольких дорог". Распутья - это когда "перекрёстки" следуют один за другим, когда они путают, отвлекают от цели, сбивают с истинного пути.
   Данное стихотворение - это как раз такое отвлечение, другая дорога, чужой путь. Потому что стихотворение - это реплика или, выражаясь языком начала XXI века - фанфик Блока на "1 Симфонию, Героическую" Андрея Белого.
   Царица, невинная царевна, птицы... Сравните:
  
   "В тот час родилась королевна. Пала красная мантия на мрамор перил. Король, весь в белом шелку, весь в утренних, алмазных искрах, молился над ребенком своим.
   И навстречу молитве сияла голубая бесконечность, голубая чистота восходящей жизни.
   Король пел над ребенком своим. Он с каждым аккордом срывал со струн розу.
   И день проходил. Стая лебедей потянула на далекий север. Звезды - гвозди золотые - вонзались в сапфировую синь...
  
   ...Надвигалось ненастье. Мать сиживала у окна в изразцовой комнате. Не смела выйти на осенний холод -- вся седая, вся строгая, вся покорная судьбе.
   Отец поговорит о минувшем горе. Голову склонит. Стоит опечаленный.
   Тогда прилетал лебедь темный и садился на перила террасы.
   Королевна боялась лебедя темного. Звали лебедя лебедем печали.
  
   ...старая королева, залитая атласной ночью, обратила взор свой к дочке. Она прощалась, собираясь в путь.
   Ветерок шевелил белыми, как снег, кудрями. И кудри струились. Ветерок принес из далеких чащ запоздалый привет короля.
   Старуха указывала рукой на далекие лесные чащи, и обе плакали. Потом старая королева говорила дочке своей: "Я знаю, что ты скрыла от меня".
   И обе плакали.
   Потом старая королева говорила дочке своей: "Я уже давно приготовилась к этому: по ночам принимала тайные вести.
   "А теперь, когда это случилось в лесных чащах, мне больше нечего медлить. Но ты не плачь ни о мне, ни о короле...
   "Я поручаю тебя Вечности...
   "Уже не раз Она стояла меж нами в час печали. Отныне Она заменит тебе и отца и мать".
   Старуха дрожала. Из глаз струились слезы, а вокруг головы - кудри... Она вся заструилась и растаяла облачком.
   Над плачущей сиротой склонилась Ночь в виде бледной, строгой женщины в черном.
   Бледная женщина в черном целовала и звала на служение себе..."
     
   Не правда ли, сидя "у окна в изразцовой комнате" так уютно разгадывать "синие загадки - золотые да красные заставки"...
     
  
  
  
    
  
  
  -- 12. "Вот она -- в налетевшей волне..."
  
  
   Вот она -- в налетевшей волне
   Распылалась последнею местью,
   В камышах пробежала на дне
   Догорающей красною вестью.
  
   Но напрасен манящий наряд;
   Полюбуйся на светлые латы:
   На корме неподвижно стоят
   Обращенные грудью к закату.
  
   Ты не видишь спокойных твердынь,
   Нам не страшны твои непогоды.
   Догорающий факел закинь
   В безмятежные, синие воды.
   24 декабря 1902
  
  
   "Она" в "манящем наряде", безликие воины в "светлых" латах, "ты" "мы"... Кто они все? Корабль с воителями, на фоне "спокойных твердынь" напоминает о Трое, напоминает о едва ли не первом подарке "двойников" - видение Елены, глядящей на приближающуюся армаду ахейских судов ( СПД - "Зарево белое, желтое, красное..."); камыши - совсем о другой реальности, о мире, о месте, где ему всегда хорошо, где он видел "у берега рябь и камыш", где "мы встречались с тобой на закате", где "ни любви, ни тоски, ни обиды", где сейчас "догорает красная весть"... Где Андрей Белый видел, как "...большой красный месяц выплывал из-за тумана", как "...увидели, что сон их не сон, потому что Он стоял, раздвигая стебли камышей, и шептал им все то, что они видели во сне..."
   Или здесь очередной перекрёсток распутий завёл его в ещё чей-то мир? И это ещё один фанфик?
  
  
  -- 13. "Все кричали у круглых столов..."
  --
  
  
   Все кричали у круглых столов,
   Беспокойно меняя место.
   Было тускло от винных паров.
   Вдруг кто-то вошел -- и сквозь гул голосов
   Сказал: "Вот моя невеста".
  
   Никто не слыхал ничего.
   Все визжали неистово, как звери.
   А один, сам не зная отчего, --
   Качался и хохотал, указывая на него
   И на девушку, вошедшую в двери.
  
   Она уронила платок,
   И все они, в злобном усилье,
   Как будто поняв зловещий намек,
   Разорвали с визгом каждый клочок
   И окрасили кровью и пылью.
  
   Когда все опять подошли к столу,
   Притихли и сели на место,
   Он указал им на девушку в углу,
   И звонко сказал, пронизывая мглу
   "Господа! Вот моя невеста".
  
   И вдруг тот, кто качался и хохотал,
   Бессмысленно протягивая руки,
   Прижался к столу, задрожал, --
   И те, кто прежде безумно кричал,
   Услышали плачущие звуки.
   25 декабря 1902
  
  
  
   Напомню, что прошло полтора месяца со дня (7 ноября 1902 года) объяснения Александра Блока с Любовью Дмитриевной, на котором она приняла его любовь и стала невестой.
   Влюбился он в неё летом 1898 года, то есть прошло 4,5 года. Четыре с половиной года влюблённости, мечтаний, беспрестанных мыслей о ней и тоски, тоски, тоски.
   Напомню, что перед с этим объяснением он написал предсмертную записку, а на свидание пошел с револьвером.
   И вот полтора уже месяца он - счастливый жених. А стихи... Как летом - описание ещё одного кошмара; как летом, его опять кинуло в очередную тёмную реальность. К безликим. Которые - как свора. Псов? Нечисти? Готовых кинуться, до крови передравшись из-за этого, на кого угодно, на что угодно:
  
   И все они, в злобном усилье,
   Как будто поняв зловещий намек,
   Разорвали с визгом каждый клочок
   И окрасили кровью и пылью.
  
   Кинуло в реальность, где герой запутался меж "невестами" - одна из которых пришла с ним ("девушка, вошедшая в двери"), а другая - ждала его здесь ("девушка в углу"), где не может прийти в себя от хохота и плача Пьеро. Сравните:
  
  
   ...И вдруг тот, кто качался и хохотал,
   Бессмысленно протягивая руки,
   Прижался к столу, задрожал...
   и:
  
   "...А там -- в углу -- под образами.
   В толпе, мятущейся пестро,
   Вращая детскими глазами,
   Дрожит обманутый Пьеро.
   7 октября 1902"
  
  
  
  
  -- 14. "Покраснели и гаснут ступени..."
  
  
   Покраснели и гаснут ступени.
   Ты сказала сама: "Приду".
   У входа в сумрак молений
   Я открыл мое сердце. -- Жду --
  
   Что скажу я тебе -- не знаю.
   Может быть, от счастья умру.
   Но, огнем вечерним сгорая,
   Привлеку и тебя к костру.
  
   Расцветает красное пламя.
   Неожиданно сны сбылись.
   Ты идешь. Над храмом, над нами --
   Беззакатная глубь и высь.
   25 декабря 1902
  
   Одно из самых светлых стихотворений Блока во всем "томе I".
   Вот только для юного инока из христианского храма свидание с хорошенькой девчонкой - это разве не "поруганье обетов священных"?
   Впрочем, "храм" для Блока - это то, куда Любочка прошлой осенью-зимой, вдруг отказавшаяся от "привычной суровости", водила его, где они сидели рядом, где случилось ещё что-то... первое соприкосновение ладоней? колен?.. Или она просто положила ему голову на плечо? "Храм" для Блока - это место, где этой осенью-зимой Любочка узнала "тайну долгих поцелуев". Это то, куда она всеми своими сокровенными изгибами влекла его с самого начала - явившись сразу после Явления Света позапрошлой зимой:
  

"Пять стенаний сокровенных,
Но ужасней -- средний храм --
Меж десяткой и девяткой,
С черной, выспренней загадкой,
    С воскуреньями богам.
                                                    10 марта 1901"
  
  
  
  -- 15. "Я искал голубую дорогу..."
  
  
   Я искал голубую дорогу
   И кричал, оглушенный людьми,
   Подходя к золотому порогу,
   Затихал пред Твоими дверьми.
  
   Проходила Ты в дальние залы,
   Величава, тиха и строга.
   Я носил за Тобой покрывало
   И смотрел на Твои жемчуга.
   Декабрь 1902
  
  
   Ну, вот и прямое подтверждение - "каменные дороги":
  
   "Тебя я встречу где-то в мире,
   За далью каменных дорог...
   Август 1902"
  
   Летом до него пытались достучаться, вернуть к миссии, вернуть к служению, но "каменные дороги" - вот, что он выставил в качестве своего варианта встречи с Тобой. И теперь он впрямую подтверждает, что именно по ним он блуждал всю осень, по ним пришел к "Твоим дверям" ... Но к Твоим ли?..
  --
  --
  -- 16. "Мы отошли -- и тяжко поднимали..."
  
  
   Мы отошли -- и тяжко поднимали
   Веселый флаг в ночные небеса,
   Пока внизу боролись и кричали
   Нестройные людские голоса.
  
   И вот -- заря последнего сознанья, --
   Они кричат в неслыханной борьбе,
   Шатается испытанное зданье,
   Но обо мне -- воздушный сон в Тебе.
   Декабрь 1902
  
  
   Как бы это не воспоминание о стихотворении прошлого года:
  
   "Душа молчит. В холодном небе
   Всё те же звезды ей горят.
   Кругом о злате иль о хлебе
   Народы шумные кричат...
   Она молчит, - и внемлет крикам,
   И зрит далекие миры...
   3 февраля 1901"
  
   Это воспоминание о чувствах, о смыслах прошлого года: тогда было непонятно, как "народы" могут требовать своих "хлеба и зрелищ" накануне небывалого, так и теперь, там, внизу, по-прежнему всё еще о чём-то "борются и кричат... людские голоса", но "душа" определилась: "далёкие миры" - это Твой сон "обо мне".
  
  
  
  
  -- 17. "Она ждала и билась в смертной муке..."
  
  
   Она ждала и билась в смертной муке.
   Уже маня, как зов издалека,
   Туманные протягивались руки,
   И к ним влеклась неверная рука.
  
   И вдруг дохнул весенний ветер сонный,
   Задул свечу, настала тишина,
   И голос важный, голос благосклонный
   Запел вверху, как тонкая струна.
   Декабрь 1902
  
  
   Кажется, поэт определился. В предыдущих сюжетах его кидало из мира в мир, от безнадежности к отчаянию, но вот несколько стихотворений подряд посреди декабря - весна, небо, "беззакатная глубь и высь" ...
   Вот только никуда не исчезает двойничество: и здесь опять "две невесты" - одна "бьётся в смертной муке", важный голос другой - "поет вверху".
  
  
  
  -- 18. "Запевающий сон, зацветающий цвет..."
  
  
   Запевающий сон, зацветающий цвет,
   Исчезающий день, погасающий свет
  
   Открывая окно, увидал я сирень.
   Это было весной -- в улетающий день.
  
   Раздышались цветы -- и на темный карниз
   Передвинулись тени ликующих риз.
  
   Задыхалась тоска, занималась душа,
   Распахнул я окно, трепеща и дрожа.
  
   И не помню -- откуда дохнула в лицо,
   Запевая, сгорая, взошла на крыльцо.
   Сентябрь-декабрь 1902
  
  
   Дата под стихотворением словно бы итожит всю осень 1902 года. В которой не осталось ни смертельной тоски, ни предсмертной записки, ни блужданий по тёмным вероятностям, ни краха Служения... Ни всей этой питерской осенней хмари, а только цветущее, так похожая на весну, лето Шахматово! Мистическое лето! Когда вместе с реальным рассветом за окном сияли не менее реальные "ризы", и Ты - реальнее всех реальностей! - "всходила на крыльцо!
  --
  --
  -- 19. "Целый год не дрожало окно..."
  
   Андрею Белому
  
   Целый год не дрожало окно,
   Не звенела тяжелая дверь;
  
   Всё забылось -- забылось давно,
   И она отворилась теперь.
  
   Суетились, поспешно крестясь.
   Выносили серебряный гроб...
  
   И старуха, за ручку держась,
   Спотыкалась о снежный сугроб.
  
   Равнодушные лица толпы,
   Любопытных соседей набег...
   И кругом протоптали тропы,
   Осквернив целомудренный снег
  
   Но, ложась в снеговую постель,
   Услыхал заключенный в гробу,
   Как вдали запевала метель,
   К небесам подымая трубу.
   6 января 1903
  
   Первое письмо Блок написал Борису Бугаеву 3 января 1903 года, и не зная о том, поэт, который в историю русской литературы войдёт как Андрей Белый, напишет Блоку 4 января 1903 года.
   Кто был тогда для Александра Блока Андрей Белый?
  
   "...ты свободен в этом волшебном и полном соответствий мире. Твори, что хочешь, ибо этот мир принадлежит тебе...Ты - одинокий обладатель клада; но рядом есть еще знающие об этом кладе. Отсюда - мы: немногие знающие, символисты.
   С того момента, когда в душах нескольких людей оказываются заложенными эти принципы, зарождается символизм, возникает школа. Это - первая юность, детская новизна первых открытий. Здесь еще никто не знает, в каком мире находится другой, не знает этого даже о себе; все только "перемигиваются", согласные на том, что существует раскол между этим миром и "мирами иными"; дружные силы идут на борьбу за эти "иные", еще неизвестные миры.
  -- Дерзкое и неопытное сердце шепчет: "Ты свободен в волшебных мирах"; а лезвие таинственного меча уже приставлено к груди; символист уже изначала - теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие; но на эту тайну, которая лишь впоследствии оказывается всемирной, он смотрит как на свою; он видит в ней клад, над которым расцветает цветок папоротника в июньскую полночь; и хочет сорвать в голубую полночь - "голубой цветок"."
  -- "О современном состоянии русского символизма"
  
   Андрей Белый был для Блока - "немногим знающим", "символистом", с которым, даже не общаясь можно "перемигиваться", ещё одним "теургом, то есть обладателем тайного знания". Андрей Белый был для Блока тем, кто стоял рядом, плечом к плечу в борьбе за ""иные", еще неизвестные миры". Он был - "другом", в древне-славянском смысле этого слова - тем, кто в одной с тобой дружине!
   А кем был для него Блок?
  
   "В 1900--1901 годах "символисты" встречали зарю; их логические объяснения факта зари были только гипотезами оформления данности; гипотезы - теории символизма; переменялись гипотезы; факт - оставался: заря восходили и ослепляла глаза; в ликовании видящих побеждала уверенность...
   Появились вдруг "видящие" средь "невидящих"; они узнавали друг друга; тянуло делиться друг с другом непонятным знанием их; и они тяготели друг к другу, слагая естественно братство зари, воспринимая культуру особо: от крупных событий до хроникерских газетных заметок; интерес ко всему наблюдаемому разгорался у них; все казалось им новым, охваченным зорями космической и исторической важности: борьбой света с тьмой, происходящей уже в атмосфере душевных событий, еще не сгущенных до явных событий истории, подготовляющей их; в чем конкретно события эти, - сказать было трудно: и "видящие" расходились в догадках: тот был атеист, этот был теософ; этот - влекся к церковности, этот - шел прочь от церковности; соглашались друг с другом на факте зари: "нечто" светит; из этого "нечто" грядущее развернет свои судьбы."
   "Воспоминания о Блоке"
  
   Так кем? Если коротко, тем же - братом:
  
   "...Помнится, что в июле [1901 года] пришло от С. М. Соловьева письмо; и оно поразило меня; в нем описан приезд в Дедово А. А. Блока, с которым С. М. Соловьев очень много скитался в полях, разговаривал на темы поэзии, мистики и философии Владимира Соловьева; с удивлением сообщил мне С. М., что А. А. , как и мы, совершенно конкретно относится к теме Софии Премудрости; он проводит связь меж учением о Софии и откровением лика Ее: в лирике Соловьева; и из письма выходило: А. А. независимо от всех нас сделал выводы наши же о кризисе современной культуры и о заре восходящей; те выводы он делал резко, решительно, впадая в "максимализм", ему свойственный; выходило, по Блоку, что новая эра - открыта; и мир старый - рушится; начинается революция духа, предвозвещенная Соловьевым; а мы, революционеры сознания, приглашаемся содействовать революции; чувствовалось в письме Соловьева ко мне: появление в Дедове Блока - событие...
      Письмо Соловьева ко мне преисполнено изумлением перед смелыми выводами своего троюродного брата; упоминалось в письме о стихах, написанных Блоком. Письмо взволновало меня; оно падало на почву вполне готовую; ведь я в это лето отдал безраздельно себя соловьевскому мистицизму...   Письмо Соловьева о Блоке - событие; понял: мы встретили брата в пути..."
   "Воспоминания о Блоке"
  
   "Мы встретили брата в пути"... Как бы не больше. Они в Москве обсуждали мистику Соловьёва, присматривались к ней, примеривались к ней. И вдруг увидели, встретили человека - ровесника! - который жил ею. Который претворял её в явь!
  --
   Предыдущие пять стихотворений Блока были преисполнены весной, восторгом, - ощущениями Мистического лета... А брату он пишет совсем другое - всё опять, как в предыдущем посвящении (10. "Я смотрел на слепое людское строение"), когда он "понял, что будет темно", всё опять, как прошедшим летом, когда он путался в кошмарах, когда заря перестала быть провозвестием, в чем он увидел "верный знак, что мы внутри / Неразмыкаемого круга..", всё опять как только что закончившейся безнадежной осенью:
  
   "Входил в свою тихую келью,
   Зажигал последний свет,
   Ставил лампаду веселью
   И пышный лилий букет.
  
   Ему дивились со смехом,
   Говорили, что он чудак.
   Он думал о шубке с мехом
   И опять скрывался во мрак.
  
   Однажды его проводили,
   Он весел и счастлив был,
   А утром в гроб уложили,
   И священник тихо служил.
   Октябрь 1902"
  
  
  -- 20. "Здесь ночь мертва. Слова мои дики..."
  
  
   Здесь ночь мертва. Слова мои дики.
   Мигает красный призрак -- заря.
   Наутро ввысь пущу мои крики,
   Как белых птиц на встречу Царя.
  
   Во сне и в яви -- неразличимы
   Заря и зарево -- тишь и страх...
   Мои безумья -- мои херувимы...
   Мой Страшный, мой Близкий -- черный монах...
  
   Рука или ветер шевелит лоскутья?
   Костлявые пальцы -- обрывки трав...
   Зеленые очи горят на распутьи --
   Там ветер треплет пустой рукав...
  
   Закрыт один, или многие лики?
   Ты знаешь? Ты видишь! Одежда пуста!..
   До утра -- без солнца -- пущу мои крики.
   Как черных птиц, на встречу Христа!
   9 января 1903
  
  
  
   Как же не совпадает всё-таки у Блока жизнь реальная и жизнь истинная! Казалось бы, всего пару месяцев назад у него было объяснение с любимой, по которой он тосковал четыре года! Летом будет свадьба, он сейчас - счастливый жених, а в стихах - ужас.
   И невеста... Если тебе "...не трудно было отдаться волнению и "жару" этой "встречи", а неведомая тайна долгих поцелуев стремительно побуждала к жизни, подчиняла, превращала властно гордую девичью независимость в рабскую женскую покорность", если "тут прибавилось еще то "десятое чувство", которым влюбленная женщина понимает любимого", - ну, так пойми и встань рядом!
  
   "Мы всюду. Мы нигде. Идем,
   И зимний ветер нам навстречу.
   В церквах и в сумерках и днем
   Поет и задувает свечи...
  
   ...Я знаю всё. Но мы -- вдвоем...
   5 декабря 1902"
  
   Но они так и не станут - "вдвоём", не станут парой.
   И вот... Помните, что такое было "заря" для того поколения, как сияли зори 901-ого года? "В 1900 - 1901 годах "символисты" встречали зарю; их логические объяснения факта зари были только гипотезами оформления данности; гипотезы - теории символизма; переменялись гипотезы; факт - оставался: заря восходили и ослепляла глаза; в ликовании видящих побеждала уверенность..." (Андрей Белый. "Воспоминания о Блоке"). Теперь заря стала "красным призраком", заря, которая ещё весной была - "видением", которая заставляла его чувствовать себя теургом, "обладателем тайны"! - преобразилась в "тишь и страх". И вместо ликов - маски; указующие персты - сухой соломой; херувимы - чучелами, от которых с клекотом рвутся птицы. И черные, и белые.
   И распутья, распутья, распутья...
  
  --
  --
  
  --
  -- 21. "Я к людям не выйду навстречу..."
  
  
   Я к людям не выйду навстречу,
   Испугаюсь хулы и похвал.
   Пред Тобой Одною отвечу,
   За то, что всю жизнь молчал.
  
   Молчаливые мне понятны,
   И люблю обращенных в слух.
   За словами -- сквозь гул невнятный
   Просыпается светлый Дух.
  
   Я выйду на праздник молчанья,
   Моего не заметят лица.
   Но во мне -- потаенное знанье
   О любви к Тебе без конца.
   14 января 1903
  
   Два года назад он оглядывался и удивлялся:
  
   "Кругом о злате иль о хлебе
   Народы шумные кричат...
   3 февраля 1901"
  
   Теперь он сам хочет затеряться в толпе. Не вести её:
  
   "Я шел -- и вслед за мною шли
   Какие-то неистовые люди...
  
   ...Передо мною шел огнистый столп.
   И я считал шаги несметных толп.
   И скрежет их, и шорох их ленивый
   Я созерцал, безбрежный и счастливый.
   1 января 1902"
  
   Не вести её - затеряться в ней.
   Пожалуй, это первый намёк на желание отказаться от миссии. На желание "вочеловечиться".
  
  
  -- 22. "В посланьях к земным владыкам..."
  
  
   В посланьях к земным владыкам
   Говорил я о Вечной Надежде.
   Они не поверили крикам,
   И я не такой, как прежде.
  
   Никому не открою ныне
   Того, что рождается в мысли.
   Пусть думают -- я в пустыне
   Блуждаю, томлюсь и числю.
  
   Но, боже! какие посланья
   Отныне шлю я Пречистой!
   Мое роковое познанье
   Углубилось в сумрак лучистый...
  
   И только одна из мира
   Отражается в каждом слоге...
   Но она -- участница пира
   В твоем, о, боже! -- чертоге.
   27 января 1903
  
  
   В прошлом стихотворении (21. "Я к людям не выйду навстречу...") он отказывался от лидерства, от того, чтобы вести людей, он соглашался на роль одного из безликих:
  
   " Молчаливые мне понятны...
   ...Я выйду на праздник молчанья,
   Моего не заметят лица..."
  
   Здесь он не хочет говорить ещё и с "земными владыками", то есть отказывается от ещё одной миссии служения Купине. Напомню, что голос из горящего куста требовал от Моисея идти к фараону. От пророка - требовали действий и, в качестве первого шага - разговора с ним. Сейчас Блока побуждают "блуждать, томиться и числить"...
   Но для меня самые главные строки в стихотворении:
  
   Мое роковое познанье
   Углубилось в сумрак лучистый...
  
   Он углубляется в сумрак.
  
   *
  
   И насчет "земных владык"... Интересно, насколько в этой фразе отразилось воспоминание об этом эпизоде? -
   "...как-то в дождливый осенний день (если не ошибаюсь, 1900 года) отправился я со стихами к старинному знакомому нашей семьи, Виктору Петровичу Острогорскому... Он редактировал тогда "Мир божий". Не говоря, кто меня к нему направил, я с волнением дал ему два маленьких стихотворения, внушенные Сирином, Алконостом и Гамаюном В. Васнецова. Пробежав стихи, он сказал: "Как вам не стыдно, молодой человек, заниматься этим, когда в университете бог знает что творится!" - и выпроводил меня со свирепым добродушием." Блок. "Автобиография".
   Конечно, этому можно улыбаться, иронично и снисходительно, но почему в памяти моей вплывает не эпизод из начала века, а стихотворение из его середины:
  
   ...Сами участники грозного пира,
   Лучше мы Гамлета, Цезаря, Лира
   Будем читать над свинцовой рекой;
   Лучше сегодня голубку Джульетту
   С пеньем и факелом в гроб провожать,
   Лучше заглядывать в окна к Макбету,
   Вместе с наемным убийцей дрожать, --
   Только не эту, не эту, не эту.
   Эту уже мы не в силах читать!
   1940
  
   Нет, это не про лондонцев, это про жителей города у которого украли имя, сделав его - "Ленинградом", про жителей страны у которой украли имя, сделав её - "Советским Союзом", про людей, у которых украли всё:
  
   ...Показать бы тебе, насмешнице
   И любимице всех друзей,
   Царскосельской веселой грешнице,
   Что случилось с жизнью твоей...
  
   И напишет это женщина, которая тоже тогда не верила ни в какую мистику (правда, считала "мелочью", что может заходить в чужие сны), которая, наверное, не читала Вл. Соловьёва и уж наверняка - тогда ещё ненаписанную! - "Розу мира", но которая, вспоминая те годы, напишет сама:
  
   ...Он там один.
   На стене его твердый профиль.
          Гавриил или Мефистофель
                 Твой, красавица, паладин?
  
   И его поведано словом,
   Как вы были в пространстве новом,
   Как вне времени были вы, --
   И в каких хрусталях полярных
   И в каких сияньях янтарных
   Там, у устья Леты -- Невы.
  
   "Решка", обратная сторона монеты... Расплатой считала весь последующий ужас Анна Ахматова. И Блока - главным действующим лицом того представления... И не балаганчика - кровавого балагана...
  
   Только уточню - лицом бездействовавшим.
  
   ...И я не такой, как прежде.
  
   Никому не открою ныне
   Того, что рождается в мысли...
  
  
  --
  
  
  
  
  -- 23. "Здесь память волны святой..."
  
  
   Здесь память волны святой
   Осталась пенистым следом.
   Беспечальный иду за Тобой --
   Мне путь неизвестный ведом.
  
   Когда и куда поведешь,
   Не знаю, но нет сомнений,
   Что погибла прежняя ложь,
   И близится вихрь видений.
  
   Когда настанет мой час,
   И смолкнут любимые песни,
   Здесь печально скажут: "Угас",
   Но Там прозвучит: "Воскресни!"
   31 января 1903
  
  
  
  
   "И нет сомнений"... Нет сомнений, что всё, что было - было "ложью".
   "В конце января и начале февраля (еще -- синие снега около полковой церкви, -- тоже к вечеру) явно является Она." - ложь.
   "...началось хождение около островов и в поле за Старой Деревней, где произошло то, что я определял, как Видения (закаты)" - все эти зори 901 года - ложь.
   "Сбылось пророчество мое" - ложь.
   "Мистическое лето " - ложь.
   И он отринул всю эту "ложь". Это раньше, два года назад, в начале пути он был уверен:
  
   "...Смотри туда участно, безучастно, --
   Мне всё равно - вселенная во мне.
   ...Я сам в себе с избытком заключаю
   Все те огни, какими ты горишь.
   17 мая 1901"
   Теперь:
  
   Беспечальный иду за Тобой --
   ...Когда и куда поведешь,
   Не знаю...
  
   Как там говорится? - ночная кукушка дневную перекукует?  Русская Венера перекуковала и Деву, и Зарю, и Купину.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- 24*. "Потемнели, поблекли залы..."
  
  
   Потемнели, поблекли залы.
   Почернела решотка окна.
   У дверей шептались вассалы:
   "Королева, королева больна".
  
   И король, нахмуривший брови,
   Проходил без пажей и слуг.
   И в каждом брошенном слове
   Ловили смертный недуг.
  
   У дверей затихнувшей спальни
   Я плакал, сжимая кольцо.
   Там -- в конце галлереи дальней
   Кто-то вторил, закрыв лицо.
  
   У дверей Несравненной Дамы
   Я рыдал в плаще голубом.
   И, шатаясь, вторил тот самый --
   Незнакомец с бледным лицом.
   4 февраля 1903
  
  
  
   Рыцари, король, королева... Это мир "Северной симфонии" Андрея Белого:
  
   "Стаи северных богатырей собирались к древнему трону, а у трона король молодой говорил новые речи, обнимая красавицу королеву, юную жену свою.
   Зубцы его короны и красная мантия сверкали, когда он встряхивал вороными кудрями -- весь исполненный песни.
   Он говорил о вершинах, где вечное солнце, где орел отвечает громам.
   Приглашал встать над пропастями.
   Он говорил, что туманы должны скрыться, сожженные солнцем, и что ночь -- заблуждение.
   Огненным пятном горели одежды королевские пред троном..."
  
   Правда, замок в стихотворении не описанный Белым, а... может, соседний? Но месторасположение замка - это всего лишь частность. Другая - живое проявление двойника, "незнакомца с бледным лицом". Как намёк на то, каким образом поэт увидел этот мир:
  
   "...Как бы ревнуя одинокого теурга к Заревой ясности, некто внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие лучезарного меча меркнет и перестает чувствоваться в сердце...
   Переживающий все это - уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками"), из которых его злая творческая воля создает по произволу постоянно меняющиеся группы заговорщиков. В каждый момент он скрывает, при помощи таких заговоров, какую-нибудь часть души от себя самого. Благодаря этой сети обманов - тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, - он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности - все, чего он ни пожелает: один принесет тучку, другой - вздох моря, третий - аметист, четвертый - священного скарабея, крылатый глаз..." Ал. Блок. "О современном состоянии русского символизма"
  
   Не частность в стихотворении - отчаяние героя, не частность - ужас предчувствия неизбежности ухода "Несравненной Дамы".
  
  --
  -- 25. "Старуха гадала у входа..."
  
  
   Старуха гадала у входа
   О том, что было давно.
   И вдруг над толпой народа
   Со звоном открылось окно.
   Шуршала за картой карта.
   Чернела темная дверь.
   И люди, полны азарта,
   Хотели знать -- что теперь?
   И никто не услышал звона --
   Говорил какой-то болтун.
   А там, в решотке балкона,
   Шатался и пел чугун.
   Там треснули темные балки,
   В окне разлетелось стекло.
   И вдруг на лице гадалки
   Заструилось -- стало светло.
   Но поздно узнавшие чары,
   Увидавшие страшный лик,
   Задыхались в дыму пожара,
   Испуская пронзительный крик.
   На обломках рухнувших зданий
   Извивался красный червяк.
   На брошенном месте гаданий
   Кто-то встал -- и развеял флаг.
   13 февраля 1903
  
   Ну вот и гадалка... "Стихи о прекрасной даме":
  
   "Одинокий, к тебе прихожу,
   Околдован огнями любви.
   Ты гадаешь...
                 1 июня 1901. С. Шахматово"
  
   Напомню, я полагаю, что "гадалка" - это одно из воплощений тёмных стихиалей. Тех, которые пытались не допустить исполнения Блоком его миссии: ввести в наш мир воплощение Лучезарной.
   И больше она не прячется - грим сошёл:
  
   Старуха гадала у входа...
  
   Ну, а дальше - то, что сбудется: толпы, пожары, крики, червяки красных знамен...
  
  
  
  
  
  
  
  -- 26. "Погружался я в море клевера..."
  
  
  
   Погружался я в море клевера,
   Окруженный сказками пчел.
   Но ветер, зовущий с севера,
   Мое детское сердце нашел.
  
   Призывал на битву равнинную --
   Побороться с дыханьем небес.
   Показал мне дорогу пустынную,
   Уходящую в темный лес.
  
   Я иду по ней косогорами
   И смотрю неустанно вперед,
   Впереди с невинными взорами
   Мое детское сердце идет.
  
   Пусть глаза утомятся бессонные,
   Запоет, заалеет пыль...
   Мне цветы и пчелы влюбленные
   Рассказали не сказку -- быль.
   18 февраля 1903
  
  
   Луга, переполненные цветами, гудящие пчелами, порхающие бабочками и путь на битву, которая не тяжкий долг, а как ещё один луг с бабочками, цветами и пчелами. С любовью!
   Все-таки Любочка теперь ему дарила и такое - лето! 18 февраля - лето!
  
  
  
  
  
  -- 27. "Зимний ветер играет терновником..."
  
  
   Зимний ветер играет терновником,
   Задувает в окне свечу.
   Ты ушла на свиданье с любовником.
   Я один. Я прощу. Я молчу.
  
   Ты не знаешь, кому ты молишься, --
   Он играет и шутит с тобой.
   О терновник холодный уколешься,
   Возвращаясь ночью домой.
  
   Но, давно прислушавшись к счастию,
   У окна я тебя подожду.
   Ты ему отдаешься со страстию.
   Всё равно. Я тайну блюду.
  
   Всё, что в сердце твоем туманится,
   Станет ясно в моей тишине.
   И когда он с тобой расстанется,
   Ты признаешься только мне.
   20 февраля 1903
  
  
   А это что? Это он увидел? Это он напророчил всю свою дальнейшую жизнь с "Любочкой"?
  
   И когда он с тобой расстанется,
   Ты признаешься только мне.
  
   В 907 году, нечаянно забеременев от очередного любовника, она вернётся к Блоку.
   Так увидел или напророчил? И было ли для него тогда в этих терминах различие?
  
   Конечно, всё эти "терновники-любовники" - проба пера, попытка написать жестокий романс. Может, вернулся из какого-нибудь кабака с цыганами, послушал:
  
   "...Ваша хозяйка в старинные годы
   Много имела хозяев сама,
   Опытных в дом привлекала из моды,
   Более нежных сводила с ума.
   Таял в объятьях любовник счастливый,
   Таял порой капитал у иных..."
   А. Апухтин
  
   послушал и подумал: "А я смогу?". Смог. Вот только не демиургу баловаться со словами.
  
  
  
  -- 28. "Снова иду я над этой пустынной равниной..."
  
  
   Снова иду я над этой пустынной равниной.
   Сердце в глухие сомненья укрыться не властно.
   Что полюбил я в твоей красоте лебединой --
   Вечно прекрасно, но сердце несчастно.
  
   Я не скрываю, что плачу, когда поклоняюсь,
   Но, перейдя за черту человеческой речи,
   Я и молчу, и в слезах на тебя улыбаюсь!
   Проводы сердца -- и новые встречи.
  
   Снова нахмурилось небо, и будет ненастье.
   Сердцу влюбленному негде укрыться от боли.
   Так и счастливому страшно, что кончится счастье
   Так и свободный боится неволи.
   22 февраля 1903
  
  
   Сравним со стихотворением из лета 1901 года:
  
   Кругом далекая равнина,
   Да толпы обгорелых пней
   Внизу -- родимая долина,
   И тучи стелятся над ней.
  
   Ничто не манит за собою,
   Как будто даль сама близка.
   Здесь между небом и землею
   Живет угрюмая тоска.
  
   Она и днем и ночью роет
   В полях песчаные бугры.
   Порою жалобно завоет
   И вновь умолкнет -- до поры.
  
   И всё, что будет, всё, что было,
   Холодный и бездушный прах,
   Как эти камни над могилой
   Любви, затерянной в полях.
   25 августа 1901. Д. Ивлево
  
   Тогда в д. Ивлево его "на месте свершения", его на исходе "Мистического лета" столкнули с Л.Д., та, очевидно, окатила его "привычной холодностью", и следствием - пейзаж, где "Живет угрюмая тоска".
   Но теперь-то, теперь на полпути меж объяснением в любви и свадьбой, почему "Снова нахмурилось небо, и будет ненастье"? Потому что появились "глухие сомнения" по поводу "провод сердца" и "новых встреч". Узнавая свою суженную, поэт уверяет себя, что "вечно прекрасно", то что "полюбил я в твоей красоте лебединой", вот только:
  
   Снова нахмурилось небо, и будет ненастье.
   Сердцу влюбленному негде укрыться от боли.
  
   Многое можно прочитать в этих строках, только не про счастье.
  --
  -- 29. "Всё ли спокойно в народе?..."
  
  
   -- Всё ли спокойно в народе?
   -- Нет. Император убит.
   Кто-то о новой свободе
   На площадях говорит.
  
   -- Все ли готовы подняться?
   -- Нет. Каменеют и ждут.
   Кто-то велел дожидаться.
   Бродят и песни поют.
  
   -- Кто же поставлен у власти?
   -- Власти не хочет народ.
   Дремлют гражданские страсти --
   Слышно, что кто-то идет.
  
   -- Кто ж он, народный смиритель?
   -- Темен, и зол, и свиреп:
   Инок у входа в обитель
   Видел его -- и ослеп.
  
   Он к неизведанным безднам
   Гонит людей, как стада...
   Посохом гонит железным...
   -- Боже! Бежим от Суда!
   3 марта 1903
  
  
  
  
   Ну, что сказать? В содержательной части, как написано, ровно так и случится: и императора казнят; и все, кто сумеет "сбегут от Суда"; и людей, "как стада", погоняют всласть тоже... Уж не буду вдаваться в подробности, в Историю, которая до сих пор - более ста лет прошло! - остро-политична.
   Нам в рамках сюжета книги Блока "Распутья" интересен лирический герой стихотворения - инок, выглянувший из своей кельи, из своей - слоновой кости! - башни, и увидевший плоды того, что он не домолился, что он не содеял свой подвиг, разглядевший последствия того, что он не "совершил несовершаемое".
  
  
  -- 30. "Дела свершились..."
  
  
   Дела свершились.
   Дни сочтены.
   Мы здесь молились
   У сонной реки.
  
   Там льды носились
   В дни весны.
   И дни забылись!
   Как далеки!
  
   Мой день свершенный
   Кончил себя.
   Мой дух обнаженный
   Для всех поет.
  
   Утомленный, влюбленный,
   Я жду тебя,
   Угрюмый, бессонный,
   Холодный, как лед.
   4 марта 1903
  
  
   Холодный как лёд, горячий, как утюг, трепетный, как лань... Нет, конечно рифмы типа "себя-тебя", он будет использовать всю жизнь:
  
   "Что ж, пора приниматься за дело,
   За старинное дело свое. --
   Неужели и жизнь отшумела,
   Отшумела, как платье твое?
   29 февраля 1916"
  
   "...но всему же есть предел, братцы?"
  
  
  
  -- 31. "Мне снились веселые думы..."
  
  
   Мне снились веселые думы,
   Мне снилось, что я не один...
   Под утро проснулся от шума
   И треска несущихся льдин.
  
   Я думал о сбывшемся чуде...
   А там, наточив топоры,
   Веселые красные люди,
   Смеясь, разводили костры:
  
   Смолили тяжелые челны...
   Река, распевая, несла
   И синие льдины, и волны,
   И тонкий обломок весла...
  
   Пьяна от веселого шума.
   Душа небывалым полна..
   Со мною -- весенняя дума,
   Я знаю, что Ты не одна...
   11 марта 1903
  
  
   Как и предыдущее стихотворение ("Дела свершились") - это о "мире у разлива рек":
  
   "Мы живем в старинной келье
   У разлива вод.
   Здесь весной кипит веселье,
   И река поет.
   18 февраля 1902"
  
  
   Это то место, откуда тогда, год назад, выходил на "бездорожье":
  
   "...Предо мной -- к бездорожью
   Золотая межа.
  
   Заповеданных лилий
   Прохожу я леса.
   Полны ангельских крылий
   Надо мной небеса."
   22 февраля 1902"
  
   Мир, где он - не один, где такие же, как и он, живут в кельях, где познание, и даже девы - не источник горечи, а чистого веселья. Прошлогодней весной он довольно плотно обжил его. Вот перечень стихов о том мире, из того мира: "Мы живем в старинной келье", "Мы всё простим -- и не нарушим", "Ты -- божий день. Мои мечты", "Целый день передо мною"
   И сейчас ему на его распутьях, после апокалипсических картин, где
  
   "...Сердцу влюбленному негде укрыться от боли
   22 февраля 1903"
  
   где:
   "...Он к неизведанным безднам
   Гонит людей, как стада...
   3 марта 1903
  
  
   ему словно дали глотнуть воздуха. Заодно напомнив: вот как было, когда ты отошёл от "Любочки". (Напомню, как раз тогда Л.Д., которой надоела нерешительность Блока, потребовала прекратить "случайные" встречи с нею.)
  
  
  
  -- 32. "Отворяются двери -- там мерцанья..."
  
  
   Отворяются двери -- там мерцанья,
   И за ярким окошком -- виденья.
   Не знаю -- и не скрою незнанья,
   Но усну -- и потекут сновиденья.
  
   В тихом воздухе -- тающее, знающее...
   Там что-то притаилось и смеется.
   Что смеется? Мое ли, вздыхающее,
   Мое ли сердце радостно бьется?
  
   Весна ли за окнами -- розовая, сонная?
   Или это Ясная мне улыбается?
   Или только мое сердце влюбленное?
   Или только кажется? Или все узнается?
   17 марта 1903
  
  
   Побывка в мире у скрещенья вод помогла. Тамошняя вечная весна разогнала кошмары. И теперь всё, как два года назад: видения, мерцания, надежды, предчувствия... И почти видна улыбка Ясной...
   Вот только в личной эйфории совсем пропала прошлогодняя тема Служения:
  
   "Весна в реке ломает льдины
   И милых мертвых мне не жаль:
   Преодолев мои вершины,
   Забыл я зимние теснины
   И вижу голубую даль.
  
   Что сожалеть в дыму пожара,
   Что сокрушаться у креста,
   Когда всечасно жду удара
   Или божественного дара
   Из Моисеева куста!
   Март 1902"
  
  
  
  
  
  
  -- 33. "Я вырезал посох из дуба..."
  
  
   Я вырезал посох из дуба
   Под ласковый шопот вьюги
   Одежды бедны и грубы,
   О, как недостойны подруги!
  
   Но найду, и нищий, дорогу,
   Выходи, морозное солнце!
   Проброжу весь день, ради бога,
   Ввечеру постучусь в оконце.
  
   И откроет белой рукою
   Потайную дверь предо мною
   Молодая, с золотой косою,
   С ясной, открытой душою.
  
   Месяц и звезды в косах...
   "Входи, мой царевич приветный."
   И бедный дубовый посох
   Заблестит слезой самоцветной...
   25 марта 1903
  
  
   Уж не будем придираться и просить уточнить: сколько кос у "молодой" - одна: "...с золотой косою" или некоторое не исчисленное количество: "Месяц и звезды в косах", обратим внимание на явную эйфорию, и затаенное чувство вины: и подруги - "недостойны", и сам он - "нищий", и дверцу перед ним, "царевичем" открывают "потайную", и его посох блестит "слезой".
   И напомню стихотворение-вступление к "Стихам о Прекрасной Даме":
  
   Отдых напрасен. Дорога крута.
   Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
  
   Дольнему стуку чужда и строга,
   Ты рассыпаешь кругом жемчуга.
  
   Терем высок, и заря замерла.
   Красная тайна у входа легла.
  
   Кто поджигал на заре терема,
   Что воздвигала Царевна Сама?
  
   Каждый конек на узорной резьбе
   Красное пламя бросает к тебе.
  
   Купол стремится в лазурную высь.
   Синие окна румянцем зажглись.
  
   Все колокольные звоны гудят.
   Залит весной беззакатный наряд.
  
   Ты ли меня на закатах ждала?
   Терем зажгла? Ворота отперла?
   28 декабря 1903
  
   Вступлением к книге, рассказывающей о попытке "совершить несовершаемое" оказалось стихотворение из времени, когда неудача попытки становилась очевидной, когда становилось очевидным, и что предчувствие:
  
   "Всё в облике одном предчувствую Тебя.
   4 июня 1901. С. Шахматово"
  
   Предчувствие, что "ты" и "Ты" явлены в одном образе - ошибочны. Что "потайная дверца" и "ворота" - ведут в разные апартаменты.
   И в данном стихотворении, в данной главке трехтомника вочеловечивания, "Царевна сама" царственные черты подрастеряла, и встречает она - любовника, а не любимого, встречает нищего, с занятным посохом, то есть "поэта и человека", а не "провидца и обладателя тайны".
  
  
  
  
  -- 34. "У забытых могил пробивалась трава..."
  
   С. Соловьеву
  
   У забытых могил пробивалась трава.
   Мы забыли вчера... И забыли слова...
   И настала кругом тишина...
  
   Этой смертью отшедших, сгоревших дотла,
   Разве Ты не жива? Разве Ты не светла?
   Разве сердце Твое -- не весна?
  
   Только здесь и дышать, у подножья могил,
   Где когда-то я нежные песни сложил
   О свиданьи, быть может, с Тобой.
  
   Где впервые в мои восковые черты
   Отдаленною жизнью повеяла Ты,
   Пробиваясь могильной травой.
   1 апреля 1903
  
   С. Соловьёв - троюродный брат Блока, племянник философа Владимира Соловьёва. В те годы воспринимался Блоком как брат по духу.
  
   Напомню, что "грядущая могила" была в "пророчестве" Блока:
  
   "Сбылось пророчество мое:
   Перед грядущею могилой
   Еще однажды тайной силой
   Зажглось святилище Твое...
   7 марта 1901"
  
   В свою очередь "пророчество" - очевидно, воспоминание об одном из мистических явлений, происшествий, видений, которое произошло в ранней юности. Возможно, описание "пророчества" - в стихотворении "Ты свята, но я Тебе не верю":
  
   "...И давно всё знаю наперед:
   Будет день, и распахнутся двери,
   Вереница белая пройдет.
  
   Будут страшны, будут несказанны
   Неземные маски лиц...
   Буду я взывать к Тебе: "Осанна!"
   Сумасшедший, распростертый ниц.
  
   И тогда, поднявшись выше тлена,
   Ты откроешь Лучезарный Лик.
   И, свободный от земного плена,
   Я пролью всю жизнь в последний крик.
   29 октября 1902"
  
   О том же происшествии, я думаю, вспоминал Блок в своем знаменитом стихотворении "К Музе"( "Есть в напевах твоих сокровенных"):
  
   " ...на рассвете,
   В час, когда уже не было сил,
   Не погиб я, но лик твой заметил
   И твоих утешений просил.
   29 декабря 1912"
  
      То есть была мучительная, бессонная ночь, и когда, на рассвете, он уже ощущал себя на грани смерти, "попросил утешений Музы" - попробовал из всего этого ужаса сделать стихотворение, "пророчество". О чем намекнул в не менее знаменитом "Как тяжело ходить среди людей":
  
                    "...И, вглядываясь в свой ночной кошмар,
                     Строй находить в нестройном вихре чувства...
                                           10 мая 1910"
  
   А как в том кругу воспринимались "могилы" можно прочитать в воспоминаниях Андрея Белого (после похорон отца):
   "
   ...с того дня на закате ходил в монастырь, чтоб сидеть перед еще живыми   цветами цветущей могилы, едва озаряемой вспыхами маленького темно-розового фонаречка надгробного; мраморный ангел взвивал свои белые крылья с соседней   могилы.
   ...Здесь под ангелом, глядя на вспыхи лампадок, на ряд точно руки   подъявших распятий, внимая звененью фарфоровых, бледных венков, я испытывал   необъяснимую радость; мой спутник, склонясь локтями в колени, без шапки, твердил в розоватые зори стих Блока, написанный только что, столь мной любимый в те дни:
     
      У забытых могил пробивалась трава
   "
  
  
  
  
  
  
  
  -- 35. А.М. Добролюбов
  
   A.M.D. своею кровью
   Начертал он на щите.
   Пушкин
  
  
   Из городского тумана,
   Посохом землю чертя,
   Холодно, странно и рано
   Вышло больное дитя.
   Будто играющий в жмурки
   С Вечностью -- мальчик больной,
   Странствуя, чертит фигурки
   И призывает на бой.
   Голос и дерзок, и тонок,
   Замысел -- детски-высок.
   Слабый и хилый ребенок
   В ручке несет стебелек.
   Стебель вселенского дела
   Гладит и кличет: "Молись!"
   Вкруг исхудалого тела
   Стебли цветов завились...
   Вот поднимаются выше --
   Скоро уйдут в небосвод...
   Голос всё тише, всё тише...
   Скоро заплачет -- поймет.
   10 апреля 1903
  
   Непосредственным поводом к написанию стихотворения послужило, конечно, совпадение аббревиатуры лозунга A.M.D. с инициалами А.М. Д[обролюбов]. Добролюбов - поэт из первого поколения символистов, пожалуй, наиболее полно воплотивший принцип жизнетворчества. Но Блок писал не про Добролюбова, как не писал он про Л.Д.М. - он писал о себе.
  
   A(ve), M(ater) D(ei) - Ave, Mater Dei - "Радуйся, Божья Матерь!"- вообще-то это начало католической молитвы, у "рыцаря бедного" оно - было девизом, а вот для Блока... Аббревиатура из трех заглавных букв для него всегда была инициалами посвящения. Например:
  

Через Двенадцать лет

  
   К. М. С.
   1.
   Всё та же озерная гладь,
   Всё так же каплет соль с градирен..."
  
  
   И какие буквы начертаны были на его щите в 1898-1904 гг. - достаточно очевидно.
  
   И опять же, как и в других случаях, эпиграф у Блока - это не квинтэссенция текста, не подсказка к его разгадке, а ссылка на предшествующую сценку, на то, что надо держать перед "очами души", читая данное стихотворение. Приведем его:
  
  
  
   Александр Пушкин
  --
   "Жил на свете рыцарь бедный,
   Молчаливый и простой,
   С виду сумрачный и бледный,
   Духом смелый и прямой.
   Он имел одно виденье,
   Непостижное уму,
   И глубоко впечатленье
   В сердце врезалось ему.
   Путешествуя в Женеву,
   На дороге у креста
   Видел он Марию деву,
   Матерь господа Христа.
   С той поры, сгорев душою,
   Он на женщин не смотрел,
   И до гроба ни с одною
   Молвить слова не хотел.
   С той поры стальной решетки
   Он с лица не подымал
   И себе на шею четки
   Вместо шарфа привязал.
   Несть мольбы Отцу, ни Сыну,
   Ни святому Духу ввек
   Не случилось паладину,
   Странный был он человек.
   Проводил он целы ночи
   Перед ликом пресвятой,
   Устремив к ней скорбны очи,
   Тихо слезы лья рекой.
   Полон верой и любовью,
   Верен набожной мечте,
   Ave, Mater Dei  кровью
   Написал он на щите.
   Между тем как паладины
   В встречу трепетным врагам
   По равнинам Палестины
   Мчались, именуя дам,
   Lumen coelum, sancta Rosa! 
   Восклицал всех громче он,
   И гнала его угроза
   Мусульман со всех сторон.
   Возвратясь в свой замок дальный,
   Жил он строго заключен,
   Все влюбленный, все печальный,
   Без причастья умер он;
   Между тем как он кончался,
   Дух лукавый подоспел,
   Душу рыцаря сбирался
   Бес тащить уж в свой предел:
   Он-де богу не молился,
   Он не ведал-де поста,
   Не путем-де волочился
   Он за матушкой Христа.
   Но пречистая сердечно
   Заступилась за него
   И впустила в царство вечно
   Паладина своего."
  
   "Бедный рыцарь" непостижимое видение имел на пути в Женеву, а Блок... Может быть, Блок, читая эти строки вспоминал то, что он опишет в дневнике 18-ого года про зиму 901-ого:
   "25 января - гулянье на Монетной к вечеру в совершенно особом состоянии. В конце января и начале февраля (еще - синие снега около полковой церкви, - тоже к вечеру) явно является Она. Живая же оказывается Душой Мира..."
   Но, учитывая предыдущее стихо ("У забытых могил пробивалась трава") вероятнее, что здесь опять о более раннем "видении", которое случилось где-то в 93-96 годах, про которое он вспомнит "явственно увидев Ее" зимою 901-ого: "сбылось пророчество мое", которое вспомнит позже в стихотворении "К музе":
  
   " ...на рассвете,
   В час, когда уже не было сил,
   Не погиб я, но лик твой заметил
   И твоих утешений просил
   29 декабря 1912"
  
   то есть, если перевести с языка лирики на язык мемуарной прозы, была бессонная ночь, и на рассвете, когда казалось, что - что? - вот-вот сведёт ума и казалось, что гибель неизбежна, юный поэт "лик твой заметил": он попытался из муки сделать произведение искусства ("и вглядываясь в свой ночной кошмар / строй находить в нестройном вихре чувства").
   Которое распишет в стихотворении лета 1902 года "Ты свята, но я Тебе не верю":
  
   "...И давно всё знаю наперед:
   Будет день, и распахнутся двери,
   Вереница белая пройдет.
  
   Будут страшны, будут несказанны
   Неземные маски лиц...
   Буду я взывать к Тебе: "Осанна!"
   Сумасшедший, распростертый ниц.
  
   И тогда, поднявшись выше тлена,
   Ты откроешь Лучезарный Лик.
   И, свободный от земного плена,
   Я пролью всю жизнь в последний крик.
   29 октября 1902"
  
   Вот представьте себе того мальчика (тогда ему было где-то меж 13-ью и 16-ью годами), в столкновении с играми Высших еле тогда выжившего ("не погиб я"), и теперь читайте:
  
   Из городского тумана,
   Посохом землю чертя,
   Холодно, странно и рано
   Вышло больное дитя.
   Будто играющий в жмурки
   С Вечностью...
  
   который проиграет:
  
   Стебель вселенского дела...
   ...Скоро уйдут в небосвод...
   Голос всё тише, всё тише...
   Скоро заплачет -- поймет.
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- 36. "У берега зеленого на малой могиле..."
  
  
   У берега зеленого на малой могиле
   В праздник Благовещенья пели псалом.
   Белые священники с улыбкой хоронили
   Маленькую девочку в платье голубом.
  
   Все они -- помощью Вышнего Веления --
   В крове бога Небесного Отца расцвели
   И тихонько возносили к небу курения,
   Будто не с кадильницы, а с зеленой земли.
   24 апреля 1903
  
  
  
   Поэт никак не может отойти от воспоминаний о своём "пророчестве" - детском видении, предрёкшим ему "небывалое". В предыдущих стихотворениях были и "могила" из пророчества:
  
   "Сбылось пророчество мое:
   Перед грядущею могилой...
   7 марта 1901"
  
  
   ... и "белые священники":
  
   "...И давно всё знаю наперед:
   Будет день, и распахнутся двери,
   Вереница белая пройдет.
   29 октября 1902"
  
  
   И вот новое уточнение: в могиле должна быть "Маленькая девочка в платье голубом"...
  
  
  -- 37. "Я был весь в пестрых лоскутьях..."
  
   Я был весь в пестрых лоскутьях,
   Белый, красный, в безобразной маске
   Хохотал и кривлялся па распутьях,
   И рассказывал шуточные сказки.
  
   Развертывал длинные сказанья
   Бессвязно, и долго, и звонко --
   О стариках, и о странах без названья,
   И о девушке с глазами ребенка.
  
   Кто-то долго, бессмысленно смеялся,
   И кому-то становилось больно.
   И когда я внезапно сбивался,
   Из толпы кричали: "Довольно!"
   Апрель 1903
  --
   Ну вот... И вслед за видениями, вслед за воспоминаниями о "пророчестве" в предшествующих стихотворениях ("У забытых могил пробивалась трава", "А.М. Добролюбов", "У берега зеленого на малой могиле") пришла она - госпожа Ирония...
   "Ее проявления - приступы изнурительного смеха, который начинается с дьявольски-издевательской, провокаторской улыбки, кончается - буйством и кощунством... И мне самому смешно, что этот самый человек, терзаемый смехом, повествующий о том, что он всеми унижен и всеми оставлен, - как бы отсутствует; будто не с ним я говорю, будто и нет этого человека, только хохочет передо мною его рот. Я хочу потрясти его за плечи, схватить за руки, закричать, чтобы он перестал смеяться над тем, что ему дороже жизни, - и не могу. Самого меня ломает бес смеха; и меня самого уже нет. Нас обоих нет. Каждый из нас - только смех, оба мы - только нагло хохочущие рты..." (Ал. Блок "Ирония")
   Позже она расцветет в "Балаганчике" и задохнется в "Плясках смерти", а сейчас вот - первые ее улыбки...
   ...Из которых, кажется, через пару лет расцветет вот это чудо:
  
   "Девушка пела в церковном хоре
   О всех усталых в чужом краю,
   О всех кораблях, ушедших в море,
   О всех забывших радость свою.
  
   Так пел ее голос, летящий в купол,
   И луч сиял на белом плече,
   И каждый из мрака смотрел и слушал,
   Как белое платье пело в луче.
  
   И всем казалось, что радость будет,
   Что в тихой заводи все корабли,
   Что на чужбине усталые люди
   Светлую жизнь себе обрели.
  
   И голос был сладок, и луч был тонок,
   И только высоко, у Царских Врат,
   Причастный Тайнам, - плакал ребенок
   О том, что никто не придет назад.
   Август 1905"
  
  
  
  -- 38. "По городу бегал черный человек..."
  
  
   По городу бегал черный человек.
   Гасил он фонарики, карабкаясь на лестницу.
  
   Медленный, белый подходил рассвет,
   Вместе с человеком взбирался на лестницу.
  
   Там, где были тихие, мягкие тени --
   Желтые полоски вечерних фонарей, --
  
   Утренние сумерки легли на ступени,
   Забрались в занавески, в щели дверей.
  
   Ах, какой бледный город на заре!
   Черный человечек плачет на дворе.
   Апрель 1903
  
   Черный человечек лезет на фонари и тушит свет. Белый рассвет лезет в небо и свет зажигает... Живая мистика зари: появления из тьмы - света, из-под земли - солнца! Эпитет "бледный" у Блока - праздничен. Он для него - атрибут Л.Д. (Скорее всего, та, стесняясь своего яркого естественного румянца перед встречами с Блоком обильно осыпалась пудрой.) :
  
   " ...Жду -- внезапно отворится дверь,
   Набежит исчезающий свет.
   Словно бледные в прошлом мечты,
   Мне лица сохранились черты
   И отрывки неведомых слов,
   Словно отклики прежних миров,
   Где жила ты и, бледная, шла,
   Под ресницами сумрак тая...
   20 декабря 1901"
  
   Это он ждал ее после уроков у г-жи Читау.
  
   "Были странны безмолвные встречи.
   Впереди -- на песчаной косе
   Загорались вечерние свечи.
   Кто-то думал о бледной красе.
   13 мая 1902"
  
   Это он в своём любимом мире "где у берега рябь и камыш", естественно - с нею:
  
   "...Белый стан, голоса панихиды
   И твое золотое весло.
   13 мая 1902"
  
   Это он вспоминает о спектакле 98 года, с которого всё началось:
  
   "Какие бледные платья!
   Какая странная тишь!
   И лилий полны объятья,
   И ты без мысли глядишь.
   Май 1902"
  
   Это он холодным лето 902 года, когда Любочка, как могла, показывала, что от Блока она свободна - ему показывала! - он хоть деревом мечтал склониться над ней:
  
   "Ты придешь под широкий шатер
   В эти бледные сонные дни
   Заглядеться на милый убор,
   Размечтаться в зеленой тени.
   31 июля 1902"
  
   А это ему привидилось осенью, когда он уже купил пистолет, когда отмерил себе последний месяц:
  
   "...Бесшумный появился друг.
  
   Он встал и поднял взор совиный,
   И смотрит -- пристальный -- один,
   Куда за бледной Коломбиной
   Бежал звенящий Арлекин.
  
   А там -- в углу -- под образами.
   В толпе, мятущейся пестро,
   Вращая детскими глазами,
   Дрожит обманутый Пьеро.
   7 октября 1902"
  
  
   В общем слово "бледный" было для него очень ярким эпитетом:
  
   "...А здесь уже бледные девы
   Уготовали путь весны.
   10 февраля 1902"
  
   И вот апрель1903 года - весна, однако!
  
  
  
  
  -- 39. "Просыпаюсь я -- и в поле туманно..."
  
  
   Просыпаюсь я -- и в поле туманно,
   Но с моей вышки -- на солнце укажу
   И пробуждение мое безжеланно,
   Как девушка, которой я служу.
  
   Когда я в сумерки проходил по дороге,
   Заприметился в окошке красный огонек
   Розовая девушка встала на пороге
   И сказала мне, что я красив и высок
  
   В этом вся моя сказка, добрые люди
   Мне больше не надо от вас ничего:
   Я никогда не мечтал о чуде --
   И вы успокойтесь -- и забудьте про него.
   2 мая 1903
  
   Стихотворение входит в "сюжет о страннике":
  
   1."Отдых напрасен. Дорога крута.":
  
  
   Отдых напрасен. Дорога крута.
   Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
  
   ..Терем высок, и заря замерла.
   Красная тайна у входа легла.
  
   Кто поджигал на заре терема,
   Что воздвигала Царевна Сама?
  
   Каждый конек на узорной резьбе
   Красное пламя бросает к тебе.
  
   Купол стремится в лазурную высь.
   Синие окна румянцем зажглись.
  
   Все колокольные звоны гудят.
   Залит весной беззакатный наряд.
  
   Ты ли меня на закатах ждала?
   Терем зажгла? Ворота отперла?
   28 декабря 1903
  
  
  
   2. "Я вырезал посох из дуба":
  
   Я вырезал посох из дуба...
  
   ...Проброжу весь день, ради бога,
   Ввечеру постучусь в оконце.
  
   И откроет белой рукою
   Потайную дверь предо мною
   Молодая, с золотой косою,
   С ясной, открытой душою.
  
   Месяц и звезды в косах...
   "Входи, мой царевич приветный."
   25 марта 1903
  
  
   И вот теперь... О чуде он, оказывается, и не мечтал, и он - не царевич, и она - не царевна, и вы, добрые люди, забудьте про него...
  
   А "вышка" - после свадьбы Блок пристроит к своему домику в Шахматово маленькую башенку... "Для себя и супруги":
  
   0x01 graphic
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- 40. "На Вас было черное закрытое платье..."
  
  
   На Вас было черное закрытое платье.
   Вы никогда не поднимали глаз.
   Только на груди, может быть, над распятьем,
   Вздыхал иногда и шевелился газ.
  
   У Вас был голос серебристо-утомленный.
   Ваша речь была таинственно проста.
   Кто-то Сильный и Знающий, может быть, Влюбленный
   В Свое Создание, замкнул Вам уста.
  
   Кто был Он -- не знаю -- никогда не узнаю,
   Но к Нему моя ревность, и страх мой к Нему.
   Ревную к Божеству, Кому песни слагаю,
   Но песни слагаю -- я не знаю, Кому.
   15 мая 1903. Петербург
  
  --
   "Газ", который "вздыхал иногда и шевелился" - разумеется ткань ("Газ (фр. gaze -- от города Газа на Ближнем Востоке) -- лёгкая, прозрачная ткань особого газового переплетения. В процессе ткачества две нити основы переплетаются с одной нитью утка? и не уплотняются при этом. За счёт пространства между нитями газ вырабатывается нежным и полупрозрачным." Википедия.)
   "Всё в облике одном предчувствую Тебя". Две сущности, но облик - один. Любимая и...
   Ал. Блок. Из неотправленного письма:
   "...продолжительная и глубокая вера в Вас (как в земное воплощение пресловутой Пречистой Девы или Вечной Женственности...)"
   А у пресловутого воплощения голос, оказывается "серебристо-утомленный" и ходит она в черном закрытом платье, и скромное декольте прикрывает "нежная и полупрозрачная ткань".
   И девушку эту можно уже - уже есть законное право! - ревновать... Только вот к Кому?
  
   "15 мая 1903. Петербург"... Напомню: "Точно указано время и место писания под стихотворениями, которые я хочу подчеркнуть".
  
  
  -- 41. "Когда я стал дряхлеть и стынуть..."
  
  
   Когда я стал дряхлеть и стынуть,
   Поэт, привыкший к сединам,
   Мне захотелось отодвинуть
   Конец, сужденный старикам.
   И я опять, больной и хилый,
   Ищу счастливую звезду.
   Какой-то образ, прежде милый,
   Мне снится в старческом бреду,
   Быть может, память изменила,
   Но я не верю в эту ложь,
   И ничего не пробудила
   Сия пленительная дрожь.
   Все эти россказни далече --
   Они пленяли с юных лет,
   Но старость мне согнула плечи,
   И мне смешно, что я поэт...
   Устал я верить жалким книгам
   Таких же розовых глупцов!
   Проклятье снам! Проклятье мигам
   Моих пророческих стихов!
   Наедине с самим собою
   Дряхлею, сохну, душит злость,
   И я морщинистой рукою
   С усильем поднимаю трость...
   Кому поверить? С кем мириться?
   Врачи, поэты и попы...
   Ах, если б мог я научиться
   Бессмертной пошлости толпы!
   4 июня 1903. Bad Nauheim
  
  
   Из биографии: "25 мая Блок и Любовь Дмитриевна обручились, а 17 августа в Боблове состоялась свадьба". То есть 25 мая Блок обручился, а 4 июня оказался в Германии на водах, в Бэд Наухейме.
  
   Ал. Блок. Из примечаний к первой книге "Собрания стихотворений" 1911-ого года:
   "Точно указано время и место писания под стихотворениями, которые я хочу подчеркнуть."
   В "Стихах о Прекрасной Даме" дата и место указано у стихов о мистических прозрениях. Но даже в период Мистического лета 901 года таковые не следуют сплошь на протяжении месяца с лишним. (4 июня 1903. Bad Nauheim - Июль 1903. С. Шахматово). Так что здесь "Bad Nauheim" указывает, я думаю, не на исключительность, а именно на географию написания.
   Bad Nauheim - город для Блока особенный. Здесь в 1897 году он встретился с К.М.С.(адовской). 17-летний мальчик начал ухаживать за 35-летней дамой, а та, сначала приняв его ухаживания с долей юмора, потом, очевидно, подумала: "А почему бы и нет?", и стала его первой женщиной. И позволила с ним чуть более, чем позволяла себе с мужем. Но, что для зрелой дамы поначалу было хиханьками-хаханьями, для юного поэта стало шоком. И он на десятилетия уверился, что секс - это нечто постыдное, грязно-сладкое, притягательно-срамное.
   ("...и только ослепительная, солнечная жизнерадостность Кармен [1914 г.] победила все травмы и только с ней узнал Блок желанный синтез и той и другой любви". Л. Д. Блок. "И быль и небылицы о Блоке и о себе.")
   И вот он сразу после обручения, накануне свадьбы снова здесь. И что же он чувствует меж обручением и свадьбой в городе своей первой женщины? Он чувствует себя глубоким стариком.
  -- 42. "Скрипка стонет под горой..."
  
  
   Скрипка стонет под горой.
   В сонном парке вечер длинный,
   Вечер длинный -- Лик Невинный,
   Образ девушки со мной.
  
   Скрипки стон неутомимый
   Напевает мне: "Живи..."
   Образ девушки любимой --
   Повесть ласковой любви.
   Июнь 1903. Bad Nauheim
  
  
   Невинный Лик, девушка, скрипка... Вроде бы о чём ещё должен писать молодой поэт меж обручением (25 мая) и свадьбой (17 августа)? Но поэт ставит под стихотворением метку Bad Nauheim - название города, навсегда, связанного с именем другой женщины, которая войдёт в историю литературы и в его личную историю лишь инициалами К.М.С. А "скрипка"... Он уже вспоминал скрипку:
  
   "Мы были вместе, помню я...
   Ночь волновалась, скрипка пела...
   Ты в эти дни была моя,
   Ты с каждым часом хорошела...
  
   Сквозь тихое журчанье струй,
   Сквозь тайну женственной улыбки
   К устам просился поцелуй,
   Просились в сердце звуки скрипки...
   9 марта 1899"
   Над этим стихотворением тоже нет посвящения К.М.С., но через двенадцать лет он напишет:
  
   " ***
   К.М.С.
  
   ...Железный мост через ручей,
   Вся в розах серая ограда,
   И синий, синий плен очей...
   О чем-то шепчущие струи,
   Кружащаяся голова...
   Июнь 1909"
  
   И ещё:
  
   " ***
   К.М.С.
  
   ...Твой очерк страстный, очерк дымный
   Сквозь сумрак ложи плыл ко мне.
   И тенор пел на сцене гимны
   Безумным скрипкам...
   Март 1910"
  
  
  -- 43. "Ей было пятнадцать лет. Но по стуку..."
  
  
   Ей было пятнадцать лет. Но по стуку
   Сердца -- невестой быть мне могла.
   Когда я, смеясь, предложил ей руку,
   Она засмеялась и ушла.
  
   Это было давно. С тех пор проходили
   Никому не известные годы и сроки.
   Мы редко встречались и мало говорили,
   Но молчанья были глубоки.
  
   И зимней ночью, верен сновиденью,
   Я вышел из людных и ярких зал,
   Где душные маски улыбались пенью,
   Где я ее глазами жадно провожал.
  
   И она вышла за мной, покорная,
   Сама не ведая, что будет через миг.
   И видела лишь ночь городская, черная,
   Как прошли и скрылись- невеста и жених.
  
   И в день морозный, солнечный, красный --
   Мы встретились в храме -- в глубокой тишине
   Мы поняли, что годы молчанья были ясны,
   И то, что свершилось, -- свершилось в вышине.
  
   Этой повестью долгих, блаженных исканий
   Полна моя душная, песенная грудь.
   Из этих песен создал я зданье,
   А другие песни -- спою когда-нибудь
   16 июня 1903. Bad Nauheim
  
  
  
  
  
  
   Биографическая основа стихов - очевидна:
  
   Ей было пятнадцать лет. Но по стуку
   Сердца -- невестой быть мне могла.
  
   - Впервые Блок и Л.Д. по-настоящему встретились в 1898 году, когда той было шестнадцать.
  
   Мы редко встречались и мало говорили,
   Но молчанья были глубоки...
  
   - До мистического лета 901 года встречи были крайне редки.
  
   И она вышла за мной, покорная,
   Сама не ведая, что будет через миг...
  
   - "Подходило 7-е ноября [1902 года] ...я уже не сопротивлялась судьбе: по лицу Блока я видела, что сегодня все решится, и затуманило меня какое-то странное чувство - что меня уже больше не спрашивают ни о чем, пойдет все само, вне моей воли, помимо моей воли... Мы вышли молча, и молча, не сговариваясь, пошли вправо - по Итальянской, к Моховой, к Литейной - к нашим местам."
  
   И видела лишь ночь городская, черная,
   Как прошли и скрылись - невеста и жених.
  
   - "...Была очень морозная, снежная ночь. Взвивались снежные вихри. Снег лежал сугробами, глубокий и чистый. Блок начал говорить... В каких словах я приняла его любовь, что сказала не помню..."
  
   И в день морозный, солнечный, красный --
   Мы встретились в храме -- в глубокой тишине
   Мы поняли, что годы молчанья были ясны,
   И то, что свершилось, -- свершилось в вышине.
  
   - "...Из Казанского собора мы пошли в Исаакиевский. Исаакиевский собор, громадный, высокий и пустой, тонул во мраке зимнего вечера. Кой-где, на далеких расстояниях, горели перед образами лампады или свечи. Мы так затерялись на боковой угловой скамье, в полном мраке, что были более отдалены от мира, чем где-нибудь. Ни сторожей, ни молящихся... Вся обстановка, все слова - это были обстановка и слова наших прошлогодних встреч, мир, живший тогда только в словах, теперь воплощался. Как и для Блока, вся реальность была мне преображенной, таинственной, запевающей, полной значительности."
  
   Этой повестью долгих, блаженных исканий
   Полна моя душная, песенная грудь.
   Из этих песен создал я зданье,
   А другие песни -- спою когда-нибудь.
  
   - "...Воздух, окружавший нас, звенел теми ритмами, теми тонкими напевами, который Блок потом улавливал и заключал в стихи..."
  
   Биография - биографией, но из стихотворения следует, что Блок посчитал "здание" - "созданным", законченным, завершённым.
   А как же "тайна"? Два года назад, "27 апреля 1901 года" на "поле за Старой Деревней" он рыдал, от предчувствия, что станет ""потухшим, измененным злыми законами времени, с песней наудачу" (т. е. поэтом и человеком, а не провидцем и обладателем тайны)." И - стал.
   А как же "Купина"?
  
   "...В трудах бесславных, в сонной лени
   Как сын пустыни я живу
   И к Мидианке на колени
   Склоняю праздную главу.
  
   И реже всё и всё туманней
   Встают еще перед умом
   Картины молодости ранней
   В моем отечестве чужом..."
  
   Как Моисею в этих строках Вл. Соловьева не до горящих кустов, так Блоку не до миссий - у него свадьба на носу.
  
  
  -- 44. "День был нежно-серый, серый, как тоска..."
  
  
   День был нежно-серый, серый, как тоска.
   Вечер стал матовый, как женская рука.
  
   В комнатах вечерних прятали сердца,
   Усталые от нежной тоски без конца.
  
   Пожимали руки, избегали встреч,
   Укрывали смехи белизною плеч.
  
   Длинный вырез платья, платье, как змея,
   В сумерках белее платья чешуя.
  
   Над скатертью в столовой наклонились ниц,
   Касаясь прическами пылающих лиц.
  
   Стуки сердца чаще, напряженней взгляд,
   В мыслях -- он, глубокий, нежный, душный сад.
  
   И молча, как по знаку, двинулись вниз.
   На ступеньках шорох белых женских риз.
  
   Молча потонули в саду без следа.
   Небо тихо вспыхнуло заревом стыда.
  
   Может быть, скатилась красная звезда.
   Июнь 1903. Bad Nauheim
  
  
   Город, комнаты, скатерти, платье, прически и... И пылающие лица, напряженные взгляды, руки, плечи, стыд, змеиная чешуя, сад... Вспыхнувшее небо!
   Что это - случайная встреча, вдруг ставшая страстным свиданием или... Или свидание под той самой яблоней в нежном, душном первом Саду под шипение Змеи?..
  
   Стуки сердца чаще, напряженней взгляд,
   В мыслях -- он, глубокий, нежный, душный сад.
  
   И молча, как по знаку, двинулись вниз.
   На ступеньках шорох белых женских риз.
  
   Через шесть лет, в своей следующей жизни, он опять будет здесь в Бэд Наухейме и вспомнит, и напишет о том, что было до 1898 года, до "привычно суровой" Любови Дмитриевной, до "Гамлета", до Офелии:
  
  
   " ***
   К.М.С
  
   ...туман сырого сада,
   Железный мост через ручей,
   Вся в розах серая ограда,
   И синий, синий плен очей...
   Июнь 1909"
  
   Но сейчас, в "Июне 1903" он вспомнит о другом:
  
   Может быть, скатилась красная звезда.
  
   Блок Любовь. "И быль и небылицы о Блоке и о себе": 1898 год, Боблово: "Августовская ночь черна в Московской губернии и "звезды были крупными необычно". Как-то так вышло, что еще в костюмах (переодевались дома) мы ушли с Блоком вдвоем в кутерьме после спектакля и очутились вдвоем Офелией и Гамлетом в этой звездной ночи. Мы были еще в мире того разговора и было не страшно, когда прямо перед нами в широком небосводе медленно прочертил путь большой, сияющий голубизной метеор. "И вдруг звезда полночная упала"..."
  
   Вот так путается в стихотворении город и Эдем, Bad Nauheim и Боблово, К.М.С и Л.Д.М. И уж какие там "прозрения", "пророчества" и "тайны"... Не до них.
  
  
  
  -- 45. "Пристань безмолвна. Земля близка..."
  
  
   Пристань безмолвна. Земля близка.
   Земли не видно. Ночь глубока.
  
   Стою на серых мокрых досках.
   Буря хохочет в седых кудрях.
  
   И слышу, слышу, будто кричу:
   "Поставьте в море на камне свечу!
  
   Когда пристанет челнок жены,
   Мы будем вместе с ней спасены!"
  
   И страшно, и тяжко в мокрый песок
   Бьют волны, шлют волны седой намек...
  
   Она далёко. Ответа нет.
   Проклятое море, дай мне ответ!
  
   Далёко, там, камень! Там ставьте свечу!
   И сам не знаю, я ли кричу.
   Июль 1903. С. Шахматово
  
  
   Ал. Блок. Из примечаний к первой книге "Собрания стихотворений" 1911-ого года:
   "Точно указано время и место писания под стихотворениями, которые я хочу подчеркнуть."
   Но здесь ещё Ал. Блок хотел подчеркнуть, что Bad Nauheim остался позади, что он снова в "С. Шахматово" - что, конечно же, означает "село Шахматово", но можно, как и в "Стихах о Прекрасной даме", прочитать по аналогии с "С.-Петербург" - "Санкт Шахматово", "святое Шахматово"...
  
   Стою на серых мокрых досках.
   Буря хохочет в седых кудрях.
  
   Имеем описание кошмара. До Бэд Наухейма уже тысячи верст, но Блоку по-прежнему, как там:
  
   "Когда я стал дряхлеть и стынуть,
   Поэт, привыкший к сединам...
   4 июня 1903. Bad Nauheim"
  
   ему по-прежнему представляется, что он - старик.
   Как в "Стихах о Прекрасной Даме", мы помним слова Брюсова: "В ранних стихах Блока река - не просто река, но символ границы, отделяющей его от Идеала." И вот на этой границе - "ночь глубока", "буря хохочет", "бьют волны, шлют волны седой намек", и Она... "Она далёко...". А "свеча" - что?.. На таком ветру её вмиг задует.
   Ну и откройте любой сонник: "море", "соленая вода" - это к слезам.
  
   Впрочем... Кому из нас, мужчин, не снились кошмары, накануне свадьбы?!
   :)
  
  
  
  
  
  
  -- 46. "Я -- меч, заостренный с обеих сторон..."
  
  
   Я -- меч, заостренный с обеих сторон.
   Я правлю, архангел, Ее Судьбой.
   В щите моем камень зеленый зажжен.
   Зажжен не мной, -- господней рукой.
  
   Ему непомерность мою вручу,
   Когда отыду на вечный сон.
   Ей в мире оставлю мою свечу,
   Оставлю мой камень, мой здешний звон.
  
   Поставлю на страже звенящий стих.
   Зеленый камень Ей в сердце зажгу.
   И камень будет Ей друг и жених,
   И Ей не солжет, как я не лгу.
   Июль 1903
  
  
  
  
  
  
   Напомню строки из статьи "О современном состоянии русского символизма":
   "Дерзкое и неопытное сердце шепчет: "Ты свободен в волшебных мирах"; а лезвие таинственного меча уже приставлено к груди; символист уже изначала - теург, то есть обладатель тайного знания, за которым стоит тайное действие; но на эту тайну, которая лишь впоследствии оказывается всемирной, он смотрит как на свою; он видит в ней клад, над которым расцветает цветок папоротника в июньскую полночь; и хочет сорвать в голубую полночь - "голубой цветок".
      В лазури Чьего-то лучезарного взора пребывает теург; этот взор, как меч, пронзает все миры: "моря и реки, и дальний лес, и выси снежных гор", - и сквозь все миры доходит к нему вначале - лишь сиянием Чьей-то безмятежной улыбки.
     
      Лишь забудешься днем, иль проснешься в полночи,
      Кто-то здесь. Мы вдвоем, -
      Прямо в душу глядят лучезарные очи
      Темной ночью и днем.
      Тает лед, утихают сердечные вьюги,
      Расцветают цветы.
      Только Имя одно Лучезарной Подруги
      Угадаешь ли ты?
      (Вл. Соловьев)
     
      Миры, предстающие взору в свете лучезарного меча, становятся все более зовущими; уже из глубины их несутся щемящие музыкальные звуки, призывы, шепоты, почти слова. Вместе с тем, они начинают окрашиваться (здесь возникает первое глубокое знание о цветах); наконец, преобладающим является тот цвет, который мне всего легче назвать пурпурно-лиловым (хотя это название, может быть, не вполне точно).
      Золотой меч, пронизывающий пурпур лиловых миров, разгорается ослепительно - и пронзает сердце теурга."
   (Напомню значение слова "теург": как демиурги создают, творят миры, так теурги работают с божественными сущностями.)
   В этой статье явление лучезарного меча - теза символизма, антитезой станет появление Незнакомки, которое станет свидетельством краха теургии, опрощение её до уровня "творчества".
   Из дневников 1918 года:
   "АПРЕЛЬ 1901:
   ...Тут происходит какое-то краткое замешательство ("Навстречу вешнему..."). Тут же закаты брезжат видениями, исторгающими "слезы, огонь и песню", но кто-то нашептывает, что я вернусь некогда на то же поле другим -- "потухшим, измененным злыми законами времени, с песней наудачу" ( т. е. поэтом и человеком, а не провидцем и обладателем тайны)."
  
  
  
  -- 47. Двойник ("Вот моя песня -- тебе, Коломбина...")
  
  
   Вот моя песня -- тебе, Коломбина
   Это -- угрюмых созвездий печать --
   Только в наряде шута-Арлекина
   Песни такие умею слагать.
  
   Двое -- мы тащимся вдоль по базару,
   Оба -- в звенящем наряде шутов.
   Эй, полюбуйтесь на глупую пару,
   Слушайте звон удалых бубенцов!
  
   Мимо идут, говоря: "Ты, прохожий,
   Точно такой же, как я, как другой;
   Следом идет на тебя непохожий
   Сгорбленный нищий с сумой и клюкой".
  
   Кто, проходя, удостоит нас взора?
   Кто угадает, что мы с ним -- вдвоем?
   Дряхлый старик повторяет мне: "Скоро"
   Я повторяю- "Пойдем же, пойдем"
  
   Если прохожий глядит равнодушно,
   Он улыбается; я трепещу;
    Злобно кричу я: "Мне скучно! Мне душно?"
   Он повторяет: "Иди. Не пущу"
  
   Там, где на улицу, в звонкую давку
   Взглянет и спрячется розовый лик, --
   Там мы войдем в многолюдную лавку, --
   Я -- Арлекин, и за мною -- старик.
  
   О, если только заметят, заметят,
   Взглянут в глаза мне за пестрый наряд! --
   Может быть, рядом со мной они встретят
   Мой же -- лукавый, смеющийся взгляд!
  
   Там -- голубое окно Коломбины,
   Розовый вечер, уснувший карниз...
   В смертном весельи -- мы два Арлекина
   Юный и старый -- сплелись, обнялись!
  
   О, разделите! Вы видите сами:
   Те же глаза, хоть различен наряд!..
   Старый -- он тупо глумится над вами,
   Юный -- он нежно вам преданный брат!
  
   Та, что в окне, -- розовей навечерий,
   Та, что вверху, -- ослепительней дня!
   Там Коломбина! О, люди! О, звери!
   Будьте как дети. Поймите меня.
   30 июля 1903. С. Шахматово
  
  
  
   Два года назад он закрывал окна, он прятался "от людей и зверей":
   "Я недаром боялся открыть
   В непогодную полночь окно.
   Как и встарь, привелось отравить,
   Что надеждою было полно.
  
   ...В непрестанной молитве моей,
   Под враждующей силой твоей,
   Я хранилище мысли моей
   Утаю от людей и зверей.
   1 апреля 1901"
  
   Теперь он - внизу.
   Тогда от всего мира он хотел закрыться, чтоб как-то справится со "всегдашней суровостью Л. Д. Менделеевой", теперь Менделеева стала совсем другой: "... неведомая тайна долгих поцелуев стремительно побуждала к жизни, подчиняла, превращала властно гордую девичью независимость в рабскую женскую покорность.", а сам он всё повторял "Любочка всё поймет".
  
   "...Каждый конек на узорной резьбе
   Красное пламя бросает к тебе.
  
   Купол стремится в лазурную высь.
   Синие окна румянцем зажглись..." -
  
   Вот как было. Стало:
  
   Та, что в окне, -- розовей навечерий,
   Та, что вверху, -- ослепительней дня!
  
   Но была "Царевна сама!", а теперь - Коломбина... А значит, и он, не пророк, а Арлекин. Арлекин со своим престарелым мудрым злобным двойником... Который обо всём подскажет, всё объяснит, всё обсмеёт...
  
  
  
  
  -- 48. "Над этой осенью -- во всем..."
  
  
   Над этой осенью -- во всем
   Ты прошумела и устала.
   Но я вблизи -- стою с мечом,
   Спустив до времени забрало.
  
   Души кипящий гнев смири,
   Как я проклятую отвагу.
   Остался красный зов зари
   И верность голубому стягу.
  
   На верном мы стоим пути,
   Избегли плена не впервые.
   Веди меня. Чтоб всё пройти,
   Нам нужны силы неземные.
   11 августа 1903. С. Шахматово
  
  
   Из биографии: "25 мая Блок и Любовь Дмитриевна обручились, а 17 августа в Боблове состоялась свадьба".
   Он ещё надеется: "Любочка всё поймёт", и они - "избегли плена", он ещё верен "голубому стягу", он ещё призывает "неземные силы", но у зари - "красный зов", но "Ты... устала"...
  
   Напомню объяснения Андрея Белого "факта зари" для тогдашнего Блока:
   "Понять А. А. Блока - понять: все есть для него объяснение звука зари, совершенно реальной; конкретностью окрашено для него наше время; и выход поэзии Блока из философии Соловьева, есть выход в конкретности факта зари; в воплощения Вечного в жизнь".
   И его же объяснения оттенков цветов:
   "Появление сумрака - появление сумрака в храме, который трепещет сиянием "красных лампад"; распространяется розовый отблеск и смешивается с погасающей золотой лучезарностью 901 года в ту особую, розово-золотую, густую и пряную обрядовую атмосферу, в которой таится нетерпеливое ожидание встречи с ней, материализованной в образ, входящий в храм. Розовое, озаренное заменяет лазурь золотистую, лучезарную."
  
   И в этом стихотворении над героем - голубой стяг, но вся атмосфера именно такая: густая и пряная... обрядовая..., в которой таится нетерпеливое ожидание встречи...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- 49. Вербная суббота
  
  
   Вечерние люди уходят в дома.
   Над городом синяя ночь зажжена.
   Боярышни тихо идут в терема
   По улице веет, гуляет весна.
  
   На улице праздник, на улице свет,
   И свечки и вербы встречают зарю.
   Дремотная сонь, неуловленный бред --
   Заморские гости приснились царю.
  
   Приснились боярам... -- Проснитесь, мы тут...
   Боярышня сонно склонилась во мгле
   Там тени идут и виденья плывут.
   Что было на небе -- теперь на земле...
  
   Весеннее утро. Задумчивый сон.
   Влюбленные гости заморских племен
   И, может быть, поздних, веселых времен.
  
   Прозрачная тучка. Жемчужный узор.
   Там было свиданье. Там был разговор.
  
   И к утру лишь бледной рукой отперлась,
   И розовой зорькой душа занялась.
   1 сентября 1903. С.-Петербург
  
  
  
  
  
   Из биографии: "25 мая Блок и Любовь Дмитриевна обручились, а 17 августа в Боблове состоялась свадьба".
   Напомню стихотворение, ставшее "Вступлением" к "Стихам о Прекрасной Даме":
  
   "Отдых напрасен. Дорога крута.
   Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
  
   Дольнему стуку чужда и строга,
   Ты рассыпаешь кругом жемчуга.
  
   Терем высок, и заря замерла.
   Красная тайна у входа легла.
  
   Кто поджигал на заре терема,
   Что воздвигала Царевна Сама?
  
   Каждый конек на узорной резьбе
   Красное пламя бросает к тебе.
  
   Купол стремится в лазурную высь.
   Синие окна румянцем зажглись.
  
   Все колокольные звоны гудят.
   Залит весной беззакатный наряд.
  
   Ты ли меня на закатах ждала?
   Терем зажгла? Ворота отперла?
   28 декабря 1903"
  
   В одном стихотворении:
  
   Над городом синяя ночь зажжена.
  
   И в другом:
  
   "Купол стремится в лазурную высь.
   Синие окна румянцем зажглись."
  
   В первом:
  
   На улице праздник, на улице свет,
   И свечки и вербы встречают зарю.
  
   И во втором:
  
   " ...и заря замерла.
   Красная тайна у входа легла."
  
   В теперешнем, написанном осенью:
  
   Боярышни тихо идут в терема
   По улице веет, гуляет весна
  
   И в прошлом, которое писалось в разгар зимы:
  
   "Терем высок, и заря замерла.
   Красная тайна у входа легла."
  
   В этом:
   Вечерние люди уходят в дома.
  
   И в том:
  
   "Вечер прекрасен. Стучу в ворота".
  
   Что ж, он достучался в высокий "терем", но в нём не "Царевна Сама", в нём... Царю да боярам снится что-мистическое в их перинах пуховых, а "боярышня":
  
   ...Там было свиданье. Там был разговор.
  
   И к утру лишь бледной рукой отперлась.
  
   "Привычно суровая" Л.Д. четыре года ждала признания. Двадцатилетняя девушка, которую "...неведомая тайна долгих поцелуев стремительно побуждала к жизни, подчиняла, превращала властно гордую девичью независимость в рабскую женскую покорность.", почти год (с 7-ого ноября) ждала свадьбы - дождалась:
   "Он сейчас же принялся теоретизировать о том, что нам и не надо физической близости, что это "астартизм", "темное" и Бог знает еще что. Когда я ему говорила о том, что я-то люблю весь этот еще неведомый мне мир, что я хочу его - опять теории: такие отношения не могут быть длительны, все равно он неизбежно уйдет от меня к другим. А я? "И ты так же". Это приводило меня в отчаяние!"
  
   А Вербная суббота - это праздник, когда вспоминают, как восторженно встречали жители Иерусалима Христа... Которого через неделю по их требованию: "Распни его, распни!" - и распнут.
  
  
  
  --
  -- 50. "Мой месяц в царственном зените..."
  
  
   Мой месяц в царственном зените.
   Ночной свободой захлебнусь
   И там -- в серебряные нити
   В избытке счастья завернусь.
  
   Навстречу страстному безволью
   И только будущей Заре --
   Киваю синему раздолью,
   Ныряю в темном серебре!..
  
   На площадях столицы душной
   Слепые люди говорят:
   "Что над землею? Шар воздушный.
   Что под луной? Аэростат".
  
   А я -- серебряной пустыней
   Несусь в пылающем бреду.
   И в складки ризы темносиней
   Укрыл Любимую Звезду.
   1 октября 1903
  
  
  
   Избыток счастье, ночная свобода, страстное безволье купанье в тёмном серебре - всё правильно: чем ещё заниматься с молодой женой в медовый месяц... Вот только обычно в такие ночи ни до кого, а поэт... Поэт из своего неба видит площади и людей, людей, которые - слепцы! - не видят его счастья, которым душно, которых никто вслед "огненным столпом" не поведёт к Земле Обетованной. Вот как оно мнилось:
  
   "Я шел -- и вслед за мною шли
   Какие-то неистовые люди.
   Их волосы вставали под луной,
   И в ужасе, с растерзанной душой
   Зубами скрежетали, били в груди,
   И разносился скрежет их вдали.
   Я шел -- и вслед за мной влеклись
   Усталые, задумчивые люди.
   Они забыли ужас роковой.
   Вдыхали тихо аромат ночной
   Их впалые измученные груди,
   И руки их безжизненно сплелись.
   Передо мною шел огнистый столп.
   И я считал шаги несметных толп.
   И скрежет их, и шорох их ленивый
   Я созерцал, безбрежный и счастливый.
                 1 января 1902"
  
   Теперь он один. Ему не до них.
  
   А я -- серебряной пустыней
   СНесусь в пылающем бреду.
   И в складки ризы темносиней
   Укрыл Любимую Звезду.
   1 октября 1903
  
  
  
  
  
  
  
  -- 51. "Возвратилась в полночь. До утра..."
  
  
   Возвратилась в полночь. До утра
   Подходила к синим окнам зала.
   Где была? -- Ушла и не сказала.
   Неужели мне пора?
  
   Беспокойно я брожу по зале...
   В этих окнах есть намек.
   Эти двери мне всю ночь бросали
   Скрипы, тени, может быть, упрек?..
  
   Завтра я уйду к себе в ту пору,
   Как она придет ко мне рыдать.
   Опущу белеющую штору,
   Занавешу пологом кровать.
  
   Лягу, робкий, улыбаясь мигу,
   И один, вкусив последний хлеб,
   Загляжусь в таинственную книгу
   Совершившихся судеб.
   9 октября 1903
  
  
   Совершенно жуткое стихотворение. Есть у Андрея Вознесенского строки: "Будто сначала пишется реквием, / а уж потом всё идёт как по нотам" - вот здесь полная партитура будущей его семейной жизни... А ведь сейчас только-только кончился календарный срок их медового месяца (дата свадьбы 17 августа 1903 года), неделю назад в стихотворении "Мой месяц в царственном зените" он плескался в тёмном серебре, и вот...
  
   Блок. Из дневников:
   16 сентября
   Люба все уходит из дому -- часто.
   10 октября
   Люба продолжает относиться ко мне дурно.
   6 октября
   Ночью -- острое чувство к моей милой, маленькой бедняжке. Не ходит в свой подвал, не видит своих, подозрительных для меня, товарищей -- и уже бледнеет, опускается, долго залеживается в постельке по утрам. Ей скучно и трудно жить. Скучно со мной тоже.
   27 октября
   Ну что ж, записать черным по белому историю, вечно таимую внутри.
   Ответ на мои никогда не прекращавшиеся преступления были: сначала А. Белый, которого я, вероятно ненавижу. Потом -- гг. Чулков и какая-то уж совсем мелочь (А<услендер>), от которых меня как раз теперь тошнит. Потом -- "хулиган из Тьмутаракани" -- актеришка -- главное. Теперь -- не знаю кто.
   30 октября
   Милая ласкова со мной.
   5 ноября
   Любанька, господь с тобой.
   7-го ноября этого года -- ровно десять лет с тех пор. Тогда у меня была в кармане записка.
   9 ноября
   Боже мой! Если бы Люба когда-нибудь в жизни могла мне сопутствовать, делить со мной эту сложную и богатую жизнь, входить в ее интересы. Что она теперь, где, -- за тридевять земель
   14 декабря
   Вчера утром милая сказала мне, что уезжает сегодня.
   22 января
   Милая сказала мне к вечеру: "Если ты меня покинешь, я погибну там (с этим человеком, в этой среде). Если откажешься от меня, жизнь моя будет разбитая. Фаза моей любви к тебе -- требовательная. Помоги мне и этому человеку".
   Все это было ласково, как сегодняшний снежно-пуховый день и вечер.
   29 января
   С милой ссорились (из-за актерства и Мейерхольда) со вчерашнего вечера. В вечеру помирились. Опять уедет скоро, может быть, на той неделе.
   20 марта
   Брожу, брожу...
   Милая и единственная, господь с тобой, где ты, приезжай.
   29 мая
   Вчера поздним утром милая приехала домой...
   "...а уж потом всё идёт, как по нотам..."
  
  
  --
  -- 52. "Я бежал и спотыкался..."
  
   Андрею Белому
  
   Я бежал и спотыкался,
   Обливался кровью, бился
   Об утесы, поднимался,
   На бегу опять молился.
   И внезапно повеяло холодом.
   Впереди покраснела заря.
   Кто-то звонким, взывающим молотом
   Воздвигал столпы алтаря.
   На черте горизонта пугающей,
   Где скончалась внезапно земля,
   Мне почудился ты -- умирающий,
   Истекающий кровью, как я.
   Неужели и ты отступаешь?
   Неужели я стал одинок?
   Или ты, испытуя, мигаешь,
   Будто в поле кровавый платок?
   О, я увидел его, несчастный,
   Увидел красный платок полей...
   Заря ли кинула клич свой красный?
   Во мне ли грянула мысль о Ней?
   То -- заря бесконечного холода,
   Что послала мне сладкий намек...
   Что рассыпала красное золото,
   Разостлала кровавый платок.
   Из огня душа твоя скована
   И вселенской мечте предана.
   Непомерной мечтой взволнована --
   Угадает Ее Имена.
   18 октября 1903
  
   Напомню кем Блок был для Андрея Белого. Вот как Борис Бугаев узнал о нём:
  --
   "Помнится, что в июле [1901 года] пришло от С. М. Соловьева письмо ...Письмо Соловьева ко мне преисполнено изумлением перед смелыми выводами своего троюродного брата; упоминалось в письме о стихах, написанных Блоком. Письмо взволновало меня; оно падало на почву вполне готовую; ведь я в это лето отдал безраздельно себя соловьевскому мистицизму...   Письмо Соловьева о Блоке - событие; понял: мы встретили брата в пути..."
   Андрей Белый "Воспоминания о Блоке"
  
   "Мы встретили брата в пути"... Как бы не больше. Они в Москве обсуждали мистику Соловьёва, присматривались к ней, примеривались к ней. И вдруг увидели, встретили человека - ровесника! - который жил ею. Который претворял её в явь!
   А сам он для Блока... Андрей Белый был для Блока - "немногим знающим", "символистом", с которым, даже не общаясь можно "перемигиваться", ещё одним "теургом, то есть обладателем тайного знания". Андрей Белый был для Блока тем, кто стоял рядом, плечом к плечу в борьбе за ""иные", еще неизвестные миры". Он был "другом" - в древне-славянском смысле этого слова - тем, кто в одной с тобой дружине!
  
   И вот это стихотворение. Раздерганное, неустроенное, с рваным ритмом...
  --
   Я бежал и спотыкался,
   Обливался кровью, бился
   Об утесы...
  --
   Да уж, это не полеты "в лазурную высь"... Помните, с чего всё начиналось:
  --
   "Отдых напрасен. Дорога крута.
   Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
  
   Дольнему стуку чужда и строга,
   Ты рассыпаешь кругом жемчуга.
  
   Терем высок, и заря замерла..."
  
   Зори начала того века... Про их восприятие символистами тоже есть у А. Белого:
  
   "В 1900--1901 годах "символисты" встречали зарю; их логические объяснения факта зари были только гипотезами оформления данности; гипотезы - теории символизма; переменялись гипотезы; факт - оставался: заря восходили и ослепляла глаза; в ликовании видящих побеждала уверенность...
   Появились вдруг "видящие" средь "невидящих"; они узнавали друг друга; тянуло делиться друг с другом непонятным знанием их; и они тяготели друг к другу, слагая естественно братство зари, воспринимая культуру особо: от крупных событий до хроникерских газетных заметок; интерес ко всему наблюдаемому разгорался у них; все казалось им новым, охваченным зорями космической и исторической важности: борьбой света с тьмой, происходящей уже в атмосфере душевных событий, еще не сгущенных до явных событий истории, подготовляющей их; в чем конкретно события эти, - сказать было трудно: и "видящие" расходились в догадках: тот был атеист, этот был теософ; этот - влекся к церковности, этот - шел прочь от церковности; соглашались друг с другом на факте зари: "нечто" светит; из этого "нечто" грядущее развернет свои судьбы."
   "Воспоминания о Блоке"
  
   Даже не верящая ни в какую мистику Любовь Дмитриевна и та с некоторым изумлением вспоминала:
  
   "Закаты того года, столь известные и по стихам Блока, и по Андрею Белому, я переживала ярко..."
   Любовь Дмитриевна Блок. "И быль и небылицы о Блоке и о себе".
  
   Итак, ещё одна заря:
  
   И внезапно повеяло холодом.
   Впереди покраснела заря...
  --
   Но теперь это уже не "Стихи о прекрасной даме", когда было:
  
   "Терем высок, и заря замерла.
   Красная тайна у входа легла.
   Кто поджигал на заре терема,
   Что воздвигала Царевна Сама?"
  --
   Теперь - "Распутья", и впереди не "терема" с "Царевной", а "на черте горизонта пугающей... скончалась внезапно земля", и осталась не вера в Лучезарную Подругу, а надежда на брата, который:
  
   ...звонким, взывающим молотом
   Воздвигал столпы алтаря.
  
   Но и он...
  
   ...умирающий,
   Истекающий кровью, как я.
   Неужели и ты отступаешь?
   Неужели я стал одинок?
  
   Да и заря... Красные всполохи, которые, казалось, ранее только добавляли яркости, теперь проявили свою сущность. Вот воздвигающий взывающим молотом алтарь брат в отсветах зари, кажется, мелькающим кровавым платком, а вот сама заря расплескалась на "красном платке полей" - кровь, кровь, кровь...
   И больше нет уверенности, что Ты - "в имени одном"! Осталась лишь надежда, что Её имя угадает... может, угадает хоть он...
  
   Из огня душа твоя скована
   И вселенской мечте предана.
   Непомерной мечтой взволнована --
   Угадает Ее Имена.
  
   Распутья...
  
  
  
  
  -- 53. Иммануил Кант
  
  
   Сижу за ширмой. У меня
   Такие крохотные ножки...
   Такие ручки у меня,
   Такое темное окошко...
   Тепло и темно. Я гашу
   Свечу, которую приносят,
   Но благодарность приношу.
   Меня давно развлечься просят.
   Но эти ручки... Я влюблен
   В мою морщинистую кожу...
   Могу увидеть сладкий сон,
   Но я себя не потревожу
   Не потревожу забытья,
   Вот этих бликов на окошке
   И ручки скрещиваю я,
   И также скрещиваю ножки.
   Сижу за ширмой. Здесь тепло
   Здесь кто-то есть. Не надо свечки
   Глаза бездонны, как стекло.
   На ручке сморщенной колечки.
   18 октября 1903
  
  
  
  
   Биографы пишут о Канте: "Это был слабенький мальчик, с нежным, бессильным телосложением, с плоской, вдавленной грудью", "человек со слабым здоровьем, причинявшим ему всякого рода беспокойства и затруднения при умственной работе".
  
   Но...
   "Связка этого стихотворения с Кантом не является изначальной. В письме от 20 ноября 1903 года Блок писал Белому:
  
"...и вот женился, вот снова пишу стихи, и милое прежде осталось милым; и то, что мне во сто раз хуже жить теперь, чем прежде, не помешало писать о том же, о чём прежде, и даже об Иммануиле Канте, как оказалось впоследствии из анализа стихотворения "Сижу за ширмой""
  
   Из этого ясно, что стихотворение оказалось связанным с Кантом уже после его написания - при "анализе". В момент же его написания оно определялось переживаниями Блока в начале его супружеской жизни.
   ...Кенигсбергский философ многократно появляется в следующем письме Белому, и на него надеваются разные юмористические маски - Кантик, Кантище... Поэт приписывает философу роль городского сумасшедшего, пользуясь для этого символами Петербурга и элементарными идеями кантовской философии. Блок рассказывает о воображаемой сцене, в которой двое в колпаках, ухмыляясь провозят Канта по улицам Петербурга во время наводнения; философ путешествует в ящике на ялике, на котором написано: "Осторожно!!!". На перекрёстке Кант высовывает "головку" (та же лексика, что и в стихотворении "Сижу за ширмой. У меня") и говорит чушь: о наводнении - что "нынче хорошая погода" и о пространстве-времени - что к вечеру собирается доплыть в Кенигсберг. Источник этого образа, возможно, стоит расшифровывать фонетически: странно подобранные слова ящик и ялик оба содержат в себе авторское `я'. В этом письме Блок приписывает изображённому им Канту тот же комплекс ощущений, что и в своём стихотворении: изолированность от мира, неадекватность пространству и времени, особое качество инфантильного тела.
   Кантовские категории чувствительны к миру, но не к телу. Блок был прав в своём "анализе" (ему, вполне вероятно, помогли тут друзья): сингулярность тела не вписывается в категории; его "ножки", "ручки", "морщинистая кожа" выделены из пространства-времени особой "ширмой"".
   (Эткинд А.М. Хлыст: Секты, литература и революция. М.: НЛО, 1998
  
   Добавлю, что и у Андрея Белого в его "Второй симфонии" книга Канта "Критика чистого разума" является едва ли не действующим лицом.
   Напомню, что Блок накануне своего объяснения с Любовью Дмитриевной от тоски по ней был на грани сумасшествия и был готов на самоубийство в случае отказа. Но теперь... "...мне во сто раз хуже жить теперь, чем прежде..."
  
  -- 54. "И снова подхожу к окну..."
  
  
   И снова подхожу к окну,
   Влюблен в мерцающую сагу.
   Недолго слушать тишину:
   Изнеможенный, снова лягу.
  
   Я на покой ушел от дня,
   И сон гоню, чтоб длить молчанье...
   Днем никому не жаль меня, --
   Мне ночью жаль мое страданье...
  
   Оно в бессонной тишине
   Мне льет торжественные муки.
   И кто-то милый, близкий мне
   Сжимает жалобные руки...
   26 октября 1903
  
  
   В предыдущем стихотворении "Иммануил Кант" у его героя были: "Такие крохотные ножки... / Такие ручки... / Такое темное окошко...". Там его "...давно развлечься просят. / Но эти ручки..." И он сидит "за ширмой" и не может отвести глаз от своих рук, ведь "колечки" - "На ручке сморщенной..".
   В этом он говорит о себе:
  
   И снова подхожу к окну...
   А там
  
   ...кто-то милый, близкий мне
   Сжимает жалобные руки...
  
   "Кто-то близкий мне..." Совсем недавно это был тот, кто "...звонким, взывающим молотом/
   Воздвигал столпы алтаря", а теперь вот - артель инвалидов...
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- 55. "Когда я уйду на покой от времен..."
  
  
   Когда я уйду на покой от времен,
   Уйду от хулы и похвал,
   Ты вспомни ту нежность, тот ласковый сон,
   Которым я цвел и дышал.
  
   Я знаю, не вспомнишь Ты, Светлая, зла,
   Которое билось во мне,
   Когда подходила Ты, стройно-бела,
   Как лебедь, к моей глубине.
  
   Не я возмущал Твою гордую лень --
   То чуждая сила его.
   Холодная туча смущала мой день, --
   Твой день был светлей моего.
  
   Ты вспомнишь, когда я уйду на покой,
   Исчезну за синей чертой, --
   Одну только песню, что пел я с Тобой,
   Что Ты повторяла за мной.
   1 ноября 1903
  
   Разъединённость... Он ещё не "ушёл на покой", он ещё не исчез "за синей чертой", всё уже в прошлом - и нежность, и сны... И зло, и возмущения, и холодные тучи.
   И он видится уже только одним из... Одним из череды трубадуров, от которого в памяти западает лишь только одна песенка...
  
  
  -- 56. "Так. Я знал. И ты задул..."
  
   Андрею Белому
  
   Так. Я знал. И ты задул
   Яркий факел, изнывая
   В дымной мгле.
   В бездне -- мрак, а в небе -- гул.
   Милый друг! Звезда иная
   Нам открылась на земле.
  
   Неразлучно -- будем оба
   Клятву Вечности нести.
   Поздно встретимся у гроба
   На серебряном пути.
  
   Там -- сжимающему руки
   Руку нежную сожму.
   Молчаливому от муки
   Шею крепко обниму
  
   Так. Я слышал весть о новом!
   Маска траурной души!
   В Оный День -- знакомым словом
   Снова сердце оглуши!
  
   И тогда -- в гремящей сфере
   Небывалого огня --
   Светлый меч нам вскроет двери
   Ослепительного Дня.
   1 ноября 1903
  
  
  
  
  
   Стихотворение как продолжение, как еще обращение... Впрочем, это и есть - еще одно обращение к Андрею Белому. Вот из предыдущего:
  
   "...Впереди покраснела заря.
   Кто-то звонким, взывающим молотом
   Воздвигал столпы алтаря...
  
   ...Мне почудился ты -- умирающий,
   Истекающий кровью, как я.
   Неужели и ты отступаешь?
   18 октября 1903"
  
  
   И теперь - продолжение:
  
   Так. Я знал. И ты задул
   Яркий факел, изнывая
   В дымной мгле...
  
   Сам герой уже видит себя беспомощны, почти уродцем:
  
  
   " ... У меня
   Такие крохотные ножки...
   Такие ручки у меня...
   18 октября 1903"
  
   Он почти сдался:
  
   "...я уйду на покой от времен,
   Уйду от хулы и похвал..."
  
  
   Но есть надежда на друга... Повторю, изначальное значение данного слова: друг - это тот, кто с тобой в одной дружине. Может, сообща можно будет сделать то, что не получилось в одиночку:
  
   Светлый меч нам вскроет двери
   Ослепительного Дня.
  
   Ал. Блок. "О современном состоянии русского символизма":
   "В лазури Чьего-то лучезарного взора пребывает теург; этот взор, как меч, пронзает все миры: "моря и реки, и дальний лес, и выси снежных гор", - и сквозь все миры доходит к нему вначале - лишь сиянием Чьей-то безмятежной улыбки... Золотой меч, пронизывающий пурпур лиловых миров, разгорается ослепительно - и пронзает сердце теурга. Уже начинает сквозить лицо среди небесных роз; различается голос; возникает диалог, подобный тому, который описан в "Трех Свиданиях" Вл. Соловьева; он говорит: "Не трижды ль Ты далась живому взгляду? - Твое лицо явилось, но всю Тебя хочу я увидать". - Голос говорит: "Будь в Египте". "
   В Египте Вл. Соловьев Ее увидел:
   "Я, Владимир Соловьев, уроженец Москвы, призывал Тебя и видел Тебя трижды: в Москве в 1862 году, за воскресной обедней, будучи девятилетним мальчиком; в Лондоне, в Британском Му-зее, осенью 1875 года, будучи магистром философии и доцентом Московского Университета; в пустыне близ Каира в начале 1876 года".
  
   Обращение "милый друг" - оно тоже от Вл. Соловьёва:
   "Милый друг, иль ты не видишь,
Что все видимое нами --
Только отблеск, только тени
От незримого очами?
   Милый друг, иль ты не слышишь,
Что житейский шум трескучий --
Только отклик искаженный
Торжествующих созвучий?
   Милый друг, иль ты не чуешь,
Что одно на целом свете --
Только то, что сердце к сердцу
Говорит в немом привете?
 1892"
  
  
  
  
  
  
  -- 57. "Ты у камина, склонив седины..."
  
  
   Ты у камина, склонив седины,
   Слушаешь сказки в стихах.
   Мы за тобою -- незримые сны
   Чертим узор на стенах.
  
   Дочь твоя -- в креслах -- весны розовей,
   Строже вечерних теней.
   Мы никогда не стучали при ней,
   Мы не шалили при ней.
  
   Как у тебя хорошо и светло --
   Нам за стеною темно...
   Дай пошалим, постучимся в стекло,
   Дай-ка -- забьемся в окно!
  
   Скажешь ты, тихо подняв седины
   "Стукнуло где-то, дружок?"
   Дочка твоя, что румяней весны,
   Скажет: "Там серый зверок"
   1 ноября 1903
  
  
   В этом стихотворении нет посвящения Андрею Белому. Просто нарисована картинка из его мира, из его книги, из его Первой симфонии. "Героической":
  
   "Надвигалось ненастье. Мать сиживала у окна в изразцовой комнате. Не смела выйти на осенний холод -- вся седая, вся строгая, вся покорная судьбе.
   Отец поговорит о минувшем горе. Голову склонит. Стоит опечаленный.
   Тогда прилетал лебедь темный и садился на перила террасы.
   Королевна боялась лебедя темного. Звали лебедя лебедем печален.
     
   ...Было тепло и уютно в изразцовой комнатке. Была изразцовая комнатка с очагом, тихо пылавшим, с мехами по стенам, с парчовыми и бархатными лавками.
   Здесь, прижавшись друг к другу, коротали зиму.
   А над головою словно ходили... Раздавались шаги на террасе. Словно отдыхал один из холодных летунов замороженного полюса.
   А потом вновь летун срывался, продолжая хаотическую бредню.
   В изразцовой комнатке слушали вьюгу и не жаловались. Только в окошке стоял плач, потому что оттуда била тусклая мгла и там мелькали бледные вихри.
   Молодая девушка дремала на коленях державной матери."
  
  
  
  
  -- 58. "Крыльцо Ее словно паперть..."
  
  
   Крыльцо Ее словно паперть
   Вхожу -- и стихает гроза.
   На столе -- узорная скатерть
   Притаились в углу образа.
  
   На лице Ее -- нежный румянец,
   Тишина озаренных теней.
   В душе -- кружащийся танец
   Моих улетевших дней.
  
   Я давно не встречаю румянца,
   И заря моя -- мутно тиха.
   И в каждом кружении танца
   Я вижу пламя греха
  
   Только в дар последним похмельям
   Эта тихая радость дана.
   Я пришел к ней с горьким весельем
   Осушить мой кубок до дна
   7 ноября 1903
  
  
  
   "7 ноября 1903" - ровно год назад измученный любовью Александр Блок признался в оной перед Любовью Дмитриевной, и хотя "...От всякого чувства к Блоку я была в ту осень свободна..." она его любовь принимает. И "...неведомая тайна долгих поцелуев стремительно побуждала к жизни, подчиняла, превращала властно гордую девичью независимость в рабскую женскую покорность"... Но для Блока...
   "...меня оправдывает продолжительная и глубокая вера в Вас (как в земное воплощение пресловутой Пречистой Девы или Вечной Женственности, если Вам угодно знать)."
   ...как для Блока было наблюдать за превращением "земного воплощения Пречистой Девы" "в рабскую женскую покорность"...
  --
   Я пришел к ней с горьким весельем
   Осушить мой кубок до дна.
  --
  --
  
  -- 59. "Облака небывалой услады..."
  
  
   Облака небывалой услады --
   Без конца их лазурная лень.
   Уходи в снеговые громады
   Розоватый приветствовать день.
   Тишины снегового намека,
   Успокоенных дум не буди...
   Нежно-синие горы глубоко
   Притаились в небесной груди.
   Там до спора -- сквозящая ласка,
   До войны -- только нежность твоя,
   Без конца -- безначальная сказка,
   Рождество голубого ручья...
   Невозможную сладость приемли,
   О, изменник! Люблю и зову
   Голубые приветствовать земли,
   Жемчуговые сны наяву.
   21 ноября 1903
  
   Этюд в лазурных тонах: "лазурная лень", "Нежно-синие горы", "Рождество голубого ручья", "Голубые... земли"; этюд в тонах нежности: "Облака небывалой услады", "Нежно-синие горы", "сквозящая ласка", "нежность твоя", "Невозможную сладость приемли", "Люблю и зову"...
   "О, изменник!" - обращается он к себе. Оказывается, помимо каменных дорог, гадалок, всегдашней тоски, всегдашнего долга, помимо Лучезарной Подруги есть "...простая жизнь и свет,/
Прозрачный, теплый и весёлый..." (как потом этому факту удивится Анна Ахматова...)
   Изменник...
  
  
  
  -- 60. "Темная, бледно-зеленая..."
  
   М.А. Олениной д'Альгейм
  
   Темная, бледно-зеленая
   Детская комнатка.
   Нянюшка бродит сонная.
   "Спи, мое дитятко".
  
   В углу -- лампадка зеленая.
   От нее -- золотые лучики.
   Нянюшка над постелькой склоненная...
   "Дай заверну твои ноженьки и рученьки".
  
   Нянюшка села и задумалась.
   Лучики побежали -- три лучика.
   "Нянюшка, о чем ты задумалась?
   Расскажи про святого мученика".
  
   Три лучика. Один тоненький...
   "Святой мученик, дитятко, преставился...
   Закрой глазки, мой мальчик сонненький.
   Святой мученик от мученья избавился".
   23 ноября 1903
  
   "Ноженьки"-"рученьки" фигурировали в недавнем стихотворении "Иммануил Кант":
  
   "Сижу за ширмой. У меня
   Такие крохотные ножки...
   Такие ручки у меня..."
  
   То стихотворение было написано в раздрае тоски:
   Из письма Андрею Белому:
   "...и вот женился, вот снова пишу стихи, и милое прежде осталось милым; и то, что мне во сто раз хуже жить теперь, чем прежде, не помешало писать о том же, о чём прежде, и даже об Иммануиле Канте..."
   Во сто раз хуже, чем до этой "женитьбы", когда он огненно тосковал, когда глядел на огненные зори, которые являли виденение. Когда провозвестием - "истинным чудом" - была даже груда булыжников, подсвеченная гнилушками:
  
   "Признак истинного чуда
   В час полночной темноты --
   Мглистый мрак и камней груда,
   В них горишь алмазом ты.
  
   А сама -- за мглой речною
   Направляешь горный бег
   Ты лазурью золотою
   Просиявшая навек.
   29 июля 1901. Фабрика"
  
   А теперь:
   Святой мученик от мученья избавился.
  
   В переводе на русский: умереть бы...
  
   0x01 graphic
  
   Мария Алексеевна Оленина-д'Альгейм (урождённая Оленина, по мужу д'Альгейм; 19 сентября (1 октября) 1869, имение Истомино -- русская камерная певица (меццо-сопрано) (Википедия).
   Ал. Блок был знаком с нею, посещал её концерты. Вот из письма Блока Сергею Соловьёву: "Был концерт Олениной. Со мной делалось сначала что-то ужасно потрясающее изнутри, а после немецких песен я так устал что с трудом слушал русские. Она пела, между прочим, "Лесного царя", "Двойника", "Два гренадера". К счастью, не было "Песен и плясок смерти", но была "Детская" Мусоргского..."
  
   Приведу отмеченный им текст "Детской":
   "Расскажи мне, нянюшка,
Расскажи мне, милая,
Про того, про буку страшного;
Как тот бука по лесам бродил,
Как тот бука в лес детей носил,
И как грыз он их белые косточки,
И как дети те, кричали, плакали.
   Нянюшка! Ведь за то их, детей-то, бука съел,
Что обидели няню старую,
Папу с мамой не послушали;
Ведь за то он съел их, нянюшка?
   Или вот что: расскажи, мне лучше
Про царя с царицей,
Что за морем жили в терему богатом.
Ещё царь все на ногу хромал,
Как споткнётся, так гриб вырастет.
У царицы-то всё насморк был:
Как чихнёт - стёкла вдребезги!
   Знаешь, нянюшка, ты про буку-то уж не рассказывай!
Бог с ним, с букой!
Расскажи мне, няня, ту, смешную-то!"
   М.А. Оленина д'Альгейм - стала прообразом "Королевы" во Второй Симфонии Андрея Белого. И вот его описание её концерта:
  
   "С крепко подвязанной маской на лице среди озаренных электричеством зал скользит чей-то беспечно-небрежный черный контур. Над бездною скользят дамы, наводя лорнеты и обмахиваясь веерами. Над бездною колышутся фалды сюртуков, застегнутых на все пуговицы. Все без исключения затыкают масками зияющую глубину своих душ, чтобы из пропасти духа не потянуло сквозняком. Когда дует Вечность, эти люди боятся схватить мировую лихорадку.
   Кто-то кому-то шепчет: "Талантливая певица"... И только?
   Нет, нет, конечно, не только, но не спрашивайте ни о чем, не срывайте с души покровов, когда никто не знает, что делать с подкравшейся глубиной.
   Но тише, тише.
   Высокая женщина в черном как-то неловко входит на эстраду. В ее силуэте что-то давящее, что-то слишком большое для человека. Ее бы слушать среди пропастей, ее бы видеть в разрывах туч. В резких штрихах ее лица простота сочеталась с последней исключительностью. Вся она -- упрощенная, слишком странная. Неопределенные глаза жгут нас непомерным блистаньем, точно она приближалась к звездам сквозь пролеты туманной жизни.
   Поет,
   О том, что мы забыли, но что нас никогда не забывало, -- о заре золотого счастья. Стенания ее, точно плач зимней вьюги о том, как брат убил брата... Из далеких мировых пространств раздается жалоба старого Атласа, в одиночестве поддерживающего мир.
   То, что казалось прозрачным и сквозило бездной мира, вот оно опять потускнело и ничем не сквозит. Вот стоит она онемевшим порывом. Стройная ель, обезумевшая от горя, так застывает в мольбе.
   Но она уходит. Гром рукоплесканий раздается ей вслед. Бесцельны порывы титана у карликов. Великие чувства и малые дела.
   Маскарад возобновляется. Платья шелестят. Маска спрашивает маску: "Ну что?" Маска отвечает маске: "Удивительно".
   Когда она поет, все сквозит глубиной. Но если хочешь окунуться в эти бездны, неизменно пока разбиваешься о плоскость.
   Когда же это кончится?" ("Арабески").
  
   Вот это вспомнил Блок. И ещё Блок вспомнил рассказы Андрея Белого об удивительном её союзе с мужем. В котором каждый помогает другому, является залогом общего служению искусству...
   В котором любят друг друга.
   И сейчас вспомнил Блок эту песенку, где непослушных деток грызет страшный бука за то, что они не слушались, за то, что не делали, что должны были делать... Что делать им было должно. А он...
  
   "Святой мученик, дитятко, преставился...
   Закрой глазки, мой мальчик сонненький.
   Святой мученик от мученья избавился".
  
   Когда же это кончится? Когда ж он сам-то теперь от мучений избавится?
  
  
  
  
  -- 61. Фабрика
  
  
   В соседнем доме окна жолты.
   По вечерам -- по вечерам
   Скрипят задумчивые болты,
   Подходят люди к воротам.
  
   И глухо заперты ворота,
   А на стене -- а на стене
   Недвижный кто-то, черный кто-то
   Людей считает в тишине.
  
   Я слышу всё с моей вершины:
   Он медным голосом зовет
   Согнуть измученные спины
   Внизу собравшийся народ.
  
   Они войдут и разбредутся,
   Навалят на спины кули.
   И в жолтых окнах засмеются,
   Что этих нищих провели.
   24 ноябре 1903
  
   Напомню, что для слова жёлтый у Блока - двойное описание. И через "е" он обозначает нормальный цвет:
  
   "...Немеет небо, земля в молчаньи,
   За желтой нивой...
   7 июля 1901"
  
   Или:
   "Зарево белое, желтое, красное,
   Крики и звон вдалеке.
   6 ноября 1901"
  
   А буквой "о" он добавляет ощущение нездешности, нереальности, инфернальности:
  
   "Там -- в улице стоял какой-то дом,
   И лестница крутая в тьму водила.
   Там открывалась дверь, звеня стеклом,
   Свет выбегал, -- и снова тьма бродила.
  
   Там в сумерках белел дверной навес
   Под вывеской "Цветы", прикреплен болтом.
   Там гул шагов терялся и исчез
   На лестнице -- при свете лампы жолтом...
   1 мая 1902"
  
   Или:
  
   "При жолтом свете веселились,
   Всю ночь у стен сжимался круг,
   Ряды танцующих двоились,
   И мнился неотступный друг.
  
   Желанье поднимало груди,
   На лицах отражался зной.
   Я проходил с мечтой о чуде,
   Томимый похотью чужой...
   Сентябрь 1902"
  
   Конечно, заглавное стихотворение можно прочитать как "лирику социального протеста". Вот только точка наблюдения для болеющего за "восьмичасовой рабочий день" и "справедливую оплату труда" уж больно экзотическая:
  
   Я слышу всё с моей вершины...
  
   И сразу и эта "фабрика", и эти "измученные спины" представляются мелким муравейником с копошащимися в нём насекомыми:
  
   "Кругом о злате иль о хлебе
   Народы шумные кричат...
   3 февраля 1901"
  
   Потому что "народы"...
   Блок. Из дневника 18-ого года:
   "ФЕВРАЛЬ 1901
   Вечерами -- уже "звуки живых голосов", и ее "прах потревожен". Былое воскресает. Песня "родная и знакомая". "Звезды" -- все те же, "народы" (не народ) -- все те же, но "душа, молча, уже готовит чудные дары своим богам в одиночестве". Она "умащена, ловит зов другой души". МЕЧТА (термин Вл. Соловьева -- действенный[то есть тот, который порождает действие]) становится УПОРНОЙ в искании (неудачно сказано и удачно поправлено: воскрешении)"мертвого праха давней жизни". Над ней уже ответно "загораются небеса". Сквозь "суровость пути- райские сны в полнощном бдении" (сны -- тоже термин Вл. Соловьева, тоже действенный). Эти сны райские, в отличие от других, которые "объемлют дух страстной мглой" (начинается борьба другая, борьба с "адом", на которую тратятся не те пошлые силы, которые уходят на человеческую борьбу)."
  
   Потому что "фабрика" - это не завод, на котором "пошлые силы, которые уходят на человеческую борьбу" перерабатывается в "злато и хлеб", а метка места, где он пережил истинное чудо - одно из сильнейших ощущений в своё мистическое лето, то есть во всей своей жизни, когда зримо увидел, что Ты - во всём, что даже в груде камней - Ты:
  
  
  
   "Признак истинного чуда
   В час полночной темноты --
   Мглистый мрак и камней груда,
   В них горишь алмазом ты.
  
   А сама -- за мглой речною
   Направляешь горный бег
   Ты лазурью золотою
   Просиявшая навек.
   29 июля 1901. Фабрика"
  
   А этих, которые ""народы" (не народ)" у которых "согнутые измученные спины", что на "фабрике" зарабатывают на "хлеб" - их обманули:
  
   ...И в жолтых окнах засмеются,
   Что этих нищих провели.
  
  
  
  -- 62. "Что с тобой -- не знаю и не скрою..."
  
  
   Что с тобой -- не знаю и не скрою --
   Ты больна прозрачной белизной.
   Милый друг, узнаешь, что с тобою,
   Ты узнаешь будущей весной.
  
   Ты поймешь, когда в подушках лежа,
   Ты не сможешь запрокинуть рук.
   И тогда сойдет к тебе на ложе
   Непрерывный, заунывный звук.
  
   Тень лампадки вздрогнет и встревожит,
   Кто-то, отделившись от стены,
   Подойдет -- медленно положит
   Нежный саван снежной белизны.
   5 декабря 1903
  
  
   "Милый друг..." - это обращение из стихотворения Вл. Соловьёва:
  
   "Милый друг, иль ты не видишь,
   Что всё видимое нами -
   Только отблеск, только тени
   От незримого очами?
  
   Милый друг, иль ты не слышишь,
   Что житейский шум трескучий -
   Только отклик искаженный
   Торжествующих созвучий?
  
   Милый друг, иль ты не чуешь,
   Что одно на целом свете -
   Только то, что сердце к сердцу
   Говорит в немом привете?"
  
   То есть в стихотворении Блока - не об "отблеске" или об "житейском шуме трескучем", а о мире "торжествующих созвучий", об истинном мире. И вот там... Там всё не так, как грезилось, всё не так как показывали ему. В его "пророчестве" - в видении, в откровении во времена нежной юности (о существовании которого он упоминал два года назад: "Сбылось пророчество моё") грядущее действо виделось так:
  
   "...Будет день, и распахнутся двери,
   Вереница белая пройдет.
   Будут страшны, будут несказанны
   Неземные маски лиц...
   Буду я взывать к Тебе: Осанна!
   Сумасшедший, распростертый ниц.
  
   И тогда, поднявшись выше тлена,
   Ты откроешь Лучезарный Лик.
   И, свободный от земного плена,
   Я пролью всю жизнь в последний крик.
   29 октября 1902"
  
   Но нет ничего "несказанного", никаких экстазов, ни раскрытия "Лучезарного лика" - всё тихо, всё обыденно, не:
  
   "И тогда, поднявшись выше тлена,
   Ты откроешь Лучезарный Лик.
   И, свободный от земного плена,
   Я пролью всю жизнь в последний крик.
   29 октября 1902"
  
  
   На самом деле всё будет проще, всё будет... скучнее:
  
   Тень лампадки вздрогнет и встревожит,
   Кто-то, отделившись от стены,
   Подойдет -- медленно положит
   Нежный саван снежной белизны.
  
  
  
  
  
  -- 63. "Мы шли на Лидо в час рассвета..."
  
  
   Мы шли на Лидо в час рассвета
   Под сетью тонкого дождя.
   Ты отошла, не дав ответа,
   А я уснул, к волнам сойдя.
  
   Я чутко спал, раскинув руки,
   И слышал мерный плеск волны.
   Манили страстной дрожью звуки,
   В колдунью-птицу влюблены.
  
   И чайка-птица, чайка-дева
   Всё опускалась и плыла
   В волнах влюбленного напева,
   Которым ты во мне жила.
   11 декабря 1903. С.-Петербург
  
  
  
   "Лидо (итал. Lido) -- цепочка песчаных островов, отделяющих Венецианскую лагуну от Адриатики. Главный остров архипелага (Лидо), находящийся всего в 20 минутах хода на моторной лодке от города, славится своими пляжами. Ежегодно в сентябре на Лидо проходит Венецианский кинофестиваль." (Википедия)
   "С.-Петербург" - это северная Венеция. Для Блока - тоже. Через двенадцать лет он напишет:
  
   "От знающего почерк ясный
   Руки прилежной и прекрасной,
   На память вечную о том
   Лишь двум сердцам знакомом мире,
   Который вспыхнул за окном
   Зимой, над Ponte dei Sospiri...
   15 декабря 1915"
  
   "Ponte dei Sospiri - Мост Вздохов (итал. Ponte dei Sospiri) -- название одного из мостов в Венеции через Дворцовый канал -- Рио ди Палаццо" (Википедия)
   Но оба стихотворения написаны зимой, то есть скорее - в контраст солнечной Италии, чем в подобие.
  
   Возвращаясь к исходному:
   "Мы шли..." Мы - это "ты" и "я", но "Ты отошла". "Я" в одиночестве долго не остался - появляется "колдунья-птица", " чайка-дева" - ведьма, если перейти на язык сугубой прозы, которая:
  
   ...плыла
   В волнах влюбленного напева,
   Которым ты во мне жила.
  
   ...которая подстраивалась, вплеталась, маскировалась, "плыла" в "твоей" мелодии, в "твоём напеве"...
  
   Это едва ли не первое, едва ли не единственное стихотворение, где осознано и выявлено противостояния "тебя" и "гадалки", тебя и "русской Венеры", тебя и той, которая едва ли не сразу после явления Света, явления Лучезарной 25 января 1901 года повлекла его в темный храм чужих божеств.
  
   Ал. Блок. Из дневников:
   "25 января - гулянье на Монетной к вечеру в совершенно особом состоянии. В конце января и начале февраля (еще - синие снега около полковой церкви, - тоже к вечеру) явно является Она. Живая же оказывается Душой Мира (как определилось впоследствии), разлученной, плененной и тоскующей (стихи 11 февраля ["Я понял смысл твоей печали"], особенно - 26 февраля,["Я понял смысл твоих стремлений"] где указано ясно Ее стремление отсюда для встречи "с началом близким и чужим" (?) - и Она уже в дне, т. е. за ночью, из которой я на нее гляжу. То есть Она предана какому-то стремлению и "на отлете", мне же дано только смотреть и благословлять отлет).
   В таком состоянии я встретил Любовь Дмитриевну на Васильевском острове (куда я ходил покупать таксу, названную скоро Краббом). Она вышла из саней на Андреевской площади и шла на курсы по 6-й линии, Среднему проспекту - до 10-й линии, я же, не замеченный Ею, следовал позади (тут - витрина фотографии близко от Среднего проспекта). Отсюда появились "пять изгибов".
  
   "Пять изгибов сокровенных
   Добрых линий на земле.
   К ним причастные во мгле
   Пять стенаний вдохновенных.
  
   ...Но ужасней -- средний храм --
   Меж десяткой и девяткой,
   С черной, выспренней загадкой,
   С воскуреньями богам.
   10 марта 1901"
  
   И ещё раз напомню, что "незамеченный ею", это его личное мнение, на самом деле...
   Л.Д. Из воспоминаний:
   "...около Курсов промелькнул где-то его профиль - он думал, что я не видела его. Эта встреча меня перебудоражила".)
  
   Ну и разумеется "курсы" и "средний храм" были в разных реальностях. Как сейчас, в титульном стихотворении, "Лидо" и "С.-Петербург".
  
  
  
  -- 64. "Мне гадалка с морщинистым ликом..."
  
  
   Мне гадалка с морщинистым ликом
   Ворожила под темным крыльцом.
   Очарованный уличным криком,
   Я бежал за мелькнувшим лицом.
  
   Я бежал и угадывал лица,
   На углах останавливал бег.
   Предо мною ползла вереница
   Нагруженных, скрипящих телег.
  
   Проползала змеей меж домами --
   Я не мог площадей перейти...
   А оттуда взывало: "За нами!"
   Раздавалось: "Безумный! Прости!"
  
   Там -- бессмертною волей томима,
   Может быть, призывала Сама...
   Я бежал переулками мимо --
   И меня поглотили дома.
   11 декабря 1903
  
   Полтора года тому назад в лето кошмаров 1902 года подобное ему уже снилось:
  
   "Сбежал с горы и замер в чаще.
   Кругом мелькают фонари...
   Как бьется сердце -- злей и чаще!
   Меня проищут до зари.
  
   Огонь болотный им неведом.
   Мои глаза -- глаза совы.
   Пускай бегут за мною следом
   Среди запутанной травы.
  
   Мое болото их затянет,
   Сомкнется мутное кольцо,
   И, опрокинувшись, заглянет
   Мой белый призрак им в лицо.
   21 июля 1902"
  
   Какие-то "призраки" или незнакомцы, кто-то его "ищет" или кричит "Безумец!", его "поглощают дома" или "их" "затягивает его болото", но надо "бежать", "бежать", "бежать"!
   Полтора года назад, казалось, что это потому что:
   Блок. Из дневников:
   (21 июля 1902 года, ночь). Л. Д. сегодня вернулась от Менделеевых, где гостила чуть не месяц. У нее хороший вид; как всегда, почти -- хмурая; со мной еле говорит."
   Потому что:
   Л.Д. Из воспоминаний:
   "В Боблове я провела отчужденно от Блока, хотя он и бывал у нас."
   Но вот он уже год как счастливый муж женщины, которую...
   Л.Д. Из воспоминаний:
   "неведомая тайна долгих поцелуев стремительно побуждала к жизни, подчиняла, превращала властно гордую девичью независимость в рабскую женскую покорность".
   Изменилось всё... Кроме привычных кошмаров.
  -- 65. "Плачет ребенок. Под лунным серпом..."
  
   Е.П. Иванову
  
   Плачет ребенок. Под лунным серпом
   Тащится по полю путник горбатый.
   В роще хохочет над круглым горбом
   Кто-то косматый, кривой и рогатый.
  
   В поле дорога бледна от луны.
   Бледные девушки прячутся в травы.
   Руки, как травы, бледны и нежны.
   Ветер колышет их влево и вправо.
  
   Шепчет и клонится злак голубой.
   Пляшет горбун под луною двурогой.
   Кто-то зовет серебристой трубой.
   Кто-то бежит озаренной дорогой.
  
   Бледные девушки встали из трав.
   Подняли руки к познанью, к молчанью.
   Ухом к земле неподвижно припав,
   Внемлет горбун ожиданью, дыханью.
  
   В роще косматый беззвучно дрожит.
   Месяц упал в озаренные злаки.
   Плачет ребенок. И ветер молчит.
   Близко труба. И не видно во мраке.
   14 декабря 1903
  
  
  
  
   Е.П. Иванов. Из воспоминаний:
   "Мне было года 22, 23. Душа моя <...> шла тогда, если можно так выразиться, под знаком Девы (один из двенадцати знаков Зодиака); в ней была жажда воочию увидеть того, кому бы сердце мое молвило "вот он"; искание острое, жгучее, связанное со склонностью к обожению и обожанию. Если хотите понять, в чем дело, что за знак Девы, прочтите Пушкина "Письмо Татьяны": письмо Татьяны -- это малый символ веры этого знака Девы. Всем "чистым сердцем" это понятно. "Чист сердцем" отрочески-девический возраст, в нем остра жажда увидеть божество, склонность к обожению и обожанию <...> вот что значит знак Девы и почему приурочен он именно к Деве. Это я хотел сказать в начале своего воспоминания об Ал. Ал., ибо не поняв или позабыв об этом отрочески влюбленном вдохновении, о "девичьих грезах", о "слезах первой любви", о всем, что, одним словом, связано с молодым и роковым знаком Девы, можно ли понять Ал. Ал. Блока? -- Не думаю. Не даром девичье сердце всегда чутко к нему прислушивалось с такой верой, надеждой и любовью <...> Вернемся к себе <...> слыша о Блоке, я уже надеялся, что это "он"."
   Е.П. Иванов. До революции - член Петроградского религиозно-философского Общества и "Вольфилы". После революции - библиотекарь и статистик. Арестован по делу "Воскресения" 11 декабря 1929 г. как "участник к/р церковно-монархической организации А. А. Мейера "Воскресение"". Выслан в Северный край на 3 года, в ссылке в Великом Устюге (1929--1932 гг.). В 1932--1942 гг. проживал в Ленинграде. Работал счетоводом, рабочим, кассиром в Консерватории. Умер в блокадном Ленинграде от голода. Википедия.
  
   "Близко труба" - это не та, которая "...Кто-то зовет серебристой трубой", а совсем другая, конечно же:
  
   "И когда Он снял седьмую печать, сделалось безмолвие на небе, как бы на полчаса.
   И я видел семь Ангелов, которые стояли пред Богом; и дано им семь труб...
   ...И семь Ангелов, имеющие семь труб, приготовились трубить.
   Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь..."
  
   То есть картина в заглавном стихотворении - это полчаса безмолвия небес до последнего конца...
   И опять же, как в предыдущих стихотворениях, нечто подобное Блок уже видел, уже описывал осенью 1902 года, когда казалось, что лишь объяснение с Л.Д. оборвёт чреду этих видений, этих предчувствий:
  
   "...Идешь ты к дому на горах,
              Полдневным солнцем залитая,
              Идешь -- повязка золотая
              В смолистых тонет волосах.

              Зачахли каперса цветы,
              И вот -- кузнечик тяжелеет,
              И на дороге ужас веет,
              И помрачились высоты.

              Молоть устали жернова.
              Бегут испуганные стражи,
              И всех объемлет призрак вражий,
              И долу гнутся дерева.

              Всё диким страхом смятено.
              Столпились в кучу люди, звери.
              И тщетно замыкают двери
              Досель смотревшие в окно.
                24 сентября 1902"
  
  
  
  

  
  
  
  
  
  
  
  
  -- 66. "Среди гостей ходил я в черном фраке..."
  
  
   Среди гостей ходил я в черном фраке.
   Я руки жал. Я, улыбаясь, знал:
   Пробьют часы. Мне будут делать знаки.
   Поймут, что я кого-то увидал...
  
   Ты подойдешь. Сожмешь мне больно руку.
   Ты скажешь: "Брось. Ты возбуждаешь смех".
   Но я пойму -- по голосу, по звуку,
   Что ты меня боишься больше всех.
  
   Я закричу, беспомощный и бледный,
   Вокруг себя бесцельно оглянусь.
   Потом -- очнусь у двери с ручкой медной,
   Увижу всех... и слабо улыбнусь.
   18 декабря 1903
  
  
   И ещё одна реплика старых кошмаров:
  
   "Явился он на стройном бале
   В блестяще сомкнутом кругу.
   Огни зловещие мигали,
   И взор описывал дугу.
  
   Всю ночь кружились в шумном танце,
   Всю ночь у стен сжимался круг.
   И на заре -- в оконном глянце
   Бесшумный появился друг.
  
   Он встал и поднял взор совиный,
   И смотрит -- пристальный -- один,
   Куда за бледной Коломбиной
   Бежал звенящий Арлекин.
  
   А там -- в углу -- под образами.
   В толпе, мятущейся пестро,
   Вращая детскими глазами,
   Дрожит обманутый Пьеро.
   7 октября 1902"
  
   Но кошмары Блока они - вещественны. Они малоотличимы от реальности, они - порождения двойников.
   (Из статьи "О современном состоянии русского символизма":
   "Переживающий все это - уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками")... он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности - все, чего он ни пожелает: один принесет тучку, другой - вздох моря, третий - аметист, четвертый - священного скарабея, крылатый глаз."
   Первой "лучшей драгоценностью" в подарок они поднесли зрелище Елены Прекрасной, наблюдающей со стен Илиона за высадкой ахейцев:
  
     "Зарево белое, желтое, красное,
                Крики и звон вдалеке.
                Ты не обманешь, тревога напрасная,
                Вижу огни на реке.

                Заревом ярким и поздними криками
                Ты не разрушишь мечты.
                Смотрится призрак очами великими
                Из-за людской суеты.

                Смертью твоею натешу лишь взоры я,
                Жги же свои корабли!
                Вот они -- тихие, светлые, скорые --
                Мчатся ко мне издали.
                6 ноября 1901"

Блок. Из дневников 18-ого года:
     "...В том же мае я впервые попробовал "внутреннюю броню" -- ограждать себя "тайным ведением" от Ее суровости. Это, по-видимому, было преддверием будущего "колдовства"...
     ...К ноябрю началось явное мое колдовство,  ибо я вызвал двойников  ("Зарево белое...", "Ты -- другая, немая...")".)
  
   Блок опять выбрался на тропу миров, но, как летом 902 года, никак не может восстановить управляемость, и его мотает из одной кошмарной реальности в другую: вот он "очнулся у медной ручки - но это же сон! Но "очнулся" он из ровно такого же сна, где он ходил "в черном фраке"! Позади сон, сейчас сон, а когда он проснётся - это сном не будет?
  
  
  
  
  -- 67. Из газет
  
  
   Встала в сияньи. Крестила детей.
   И дети увидели радостный сон.
   Положила, до полу клонясь головой,
   Последний земной поклон.
  
   Коля проснулся. Радостно вздохнул,
   Голубому сну еще рад наяву.
   Прокатился и замер стеклянный гул:
   Звенящая дверь хлопнула внизу.
  
   Прошли часы. Приходил человек
   С оловянной бляхой на теплой шапке.
   Стучал и дожидался у двери человек.
   Никто не открыл. Играли в прятки.
  
   Были веселые морозные Святки,
  
   Прятали мамин красный платок.
   В платке уходила она по утрам.
   Сегодня оставила дома платок:
   Дети прятали его по углам.
  
   Подкрались сумерки. Детские тени
   Запрыгали на стене при свете фонарей.
   Кто-то шел по лестнице, считая ступени.
   Сосчитал. И заплакал. И постучал у дверей.
  
   Дети прислушались. Отворили двери
   Толстая соседка принесла им щей.
   Сказала: "Кушайте". Встала на колени
   И, кланяясь, как мама, крестила детей.
  
   Мамочке не больно, розовые детки
   Мамочка сама на рельсы легла.
   Доброму человеку, толстой соседке,
   Спасибо, спасибо. Мама не могла...
  
   Мамочке хорошо. Мама умерла.
   27 декабря 1903
  
   С одной стороны - это история семьи из "Фабрики": "В соседнем доме окна жолты." Вот этот как раз дом, из квартирки которого видны эти "жолтые окна" здесь и имеем.
   Это как приём современного кинематографа - сначала взгляд из космоса, когда не разобрать даже толп - всё население Земли сливается в "народы":
  
   "Кругом о злате иль о хлебе
   Народы шумные кричат...
   3 февраля 1901"
  
   Но вот включается зум. И поэт уже не в нескончаемых далях, а ближе, на некоей "вершине", с которой не только всё видно. (Например, вот такой "человечек":
  
   "Недвижный кто-то, черный кто-то
   Людей считает в тишине.
   24 ноябре 1903")
  
   Но и "слышно все" тоже.
   Дальше ещё раз включается зум, и мы оказываемся уже внутри этой квартиры, куда постучится "недосчитавшийся":
  
   ...Приходил человек
   С оловянной бляхой на теплой шапке.
   Стучал и дожидался у двери человек.
  
   Кстати, "человек", повторено дважды, явно не потому, что Блок не нашел приемлемую рифму к этому слову. Главным образом для усиления "прозаичности", конечно же, как и чуть далее "платок-платок" но ещё, ещё...
  
   С другой стороны, вся эта достоевщина: смакование подробностей в картине ужаса - точных подробностей! - добавляющих реализма, реальности в описываемое (Вот Мышкин смотрит на мертвую Настасью Филипповну "...В ногах сбиты были в комок какие-то кружева, и на белевшех кружевах, выглядывая из-под простыни, обозначался кончик обнаженной ноги; он казался как бы выточенным из мрамора и ужасно был неподвижен. Князь глядел и чувствовал, что, чем больше он глядит, тем еще мертвее и тише становится в комнате. Вдруг зажужжала проснувшаяся муха, пронеслась над кроватью и затихла у изголовья..."), вся эта достоевщина - это жестокий сарказм Блока над своим "пророчеством":
  
   "...Будет день, и распахнутся двери,
   Вереница белая пройдет.
   Будут страшны, будут несказанны
   Неземные маски лиц...
   Буду я взывать к Тебе: Осанна!
   Сумасшедший, распростертый ниц.
  
   И тогда, поднявшись выше тлена,
   Ты откроешь Лучезарный Лик.
   И, свободный от земного плена,
   Я пролью всю жизнь в последний крик.
   29 октября 1902"
  
  
   Вместо "распахнутых дверей" - "Стучал и дожидался у двери человек. / Никто не открыл", будет не "вереница белая", а толпа голодных детей. И, уж наконец, там "открыла Лучезарный лик", открывая новую Историю, а здесь "встала в сияньи", закрывая свою жизнь не прощаемым грехом самоубийства.
   Куда уж более...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- 68. Статуя
  
  
   Лошадь влекли под уздцы на чугунный
   Мост. Под копытом чернела вода.
   Лошадь храпела, и воздух безлунный
   Храп сохранял на мосту навсегда.
  
   Песни воды и хрипящие звуки
   Тут же вблизи расплывались в хаос.
   Их раздирали незримые руки.
   В черной воде отраженье неслось.
  
   Мерный чугун отвечал однотонно.
   Разность отпала. И вечность спала.
   Черная ночь неподвижно, бездонно --
   Лопнувший в бездну ремень увлекла.
  
   Всё пребывало. Движенья, страданья
   Не было. Лошадь храпела навек.
   И на узде в напряженьи молчанья
   Вечно застывший висел человек.
   28 декабря 1903
  
   0x01 graphic
  
   Заголовок стихотворения даёт намёк, где именно поэт увидел "вечно-застывшего". И стихотворение можно прочитать, как описание скульптуры на Аничковом мосту Санкт-Петербурга. Как, например, у Пушкина описание царско-сельской скульптуры:
  
   "Урну с водой уронив, об утес ее дева разбила.
   Дева печально сидит, праздный держа черепок.
   Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
   Дева, над вечной струей, вечно печально сидит."
  
   0x01 graphic
  
   Вот только тут другой Петербург - "достоевский и бесноватый", Петербург Блока, город перепутанных реальностей, город вечных мгновений и распадающихся вечностей, где, следуя за любимой можно за очередным сокровенным изгибом "9-й линии" оказаться в храме с "черной, выспренней загадкой", где на каждой улочке натыкаешься на вывеску "Аптека" и где можно увидеть вот эту сцену:
  
    " Там -- в улице стоял какой-то дом,
                И лестница крутая в тьму водила.
                Там открывалась дверь, звеня стеклом,
                Свет выбегал, -- и снова тьма бродила.

                Там в сумерках белел дверной навес
                Под вывеской "Цветы", прикреплен болтом.
                Там гул шагов терялся и исчез
                На лестнице -- при свете лампы жолтом.

                Там наверху окно смотрело вниз,
                Завешанное неподвижной шторой,
                И, словно лоб наморщенный, карниз
                Гримасу придавал стене -- и взоры...

                Там, в сумерках, дрожал в окошках свет,
                И было пенье, музыка и танцы.
                А с улицы -- ни слов, ни звуков нет, --
                И только стекол выступали глянцы.

                По лестнице над сумрачным двором
                Мелькала тень, и лампа чуть светила.
                Вдруг открывалась дверь, звеня стеклом,
                Свет выбегал, и снова тьма бродила.
                1 мая 1902"
  
   Более подробно о том Питере Блок расскажет в своём "Третьем томе", а в заглавном - лишь эскиз, лишь попытка присмотреться, попытка разобраться, понять - как? Как оно здесь происходит, как работает? Как здесь существуют...
  
   Лошадь влекли под уздцы на чугунный
   Мост. Под копытом чернела вода...
  
   "Вода" - это просто лужа, плеснувшаяся под копытами. Но лужей она остаётся лишь одно мгновение, а уже в следующем "тут же":
  
   Песни воды...
   Тут же вблизи расплывались в хаос.
  
   Ну, как "хаос" можно организовать из одной лужи? Да нет, это уже не лужа! Это "черная вода", равная "черной ночи", она уже "неподвижна" и "бездонна", в ней уже легко отражается огромная лошадь - "несущаяся" лошадь! - и над этой ночью-тьмой-водой молча - молча крича от ужаса! - повис человек...
   Неподвижность несётся, тишина хрипит и что-то в полной темноте отражается, что? Лошадь, которая послушно влечётся или которая неистово раздирает упряжь? И кто кого "влечет" -- лошадь или человек?
   Хаос...
  
  
  
  
  
  
  
  -- 69. "По берегу плелся больной человек..."
  
  
   По берегу плелся больной человек.
   С ним рядом ползла вереница телег.
  
   В дымящийся город везли балаган,
   Красивых цыганок и пьяных цыган.
  
   И сыпали шутки, визжали с телег.
   И рядом тащился с кульком человек.
  
   Стонал и просил подвезти до села
   Цыганочка смуглую руку дала.
  
   И он подбежал, ковыляя как мог,
   И бросил в телегу тяжелый кулек.
  
   И сам надорвался, и пена у губ.
   Цыганка в телегу взяла его труп.
  
   С собой усадила в телегу рядком,
   И мертвый качался и падал ничком.
  
   И с песней свободы везла до села.
   И мертвого мужа жене отдала.
   28 декабря 1903
  
  
   Кажется, первое появление цыганки в лирике Блока, а так - ещё один кошмар, под стать предыдущим. Такой же бессмысленный и безнадежный. В котором главное ощущение - чувство одиночества в толпе... Когда рядом, когда вокруг могут быть толпы народа, здесь - цыган, а он - один, когда рядом у "них" - какие-то заботы, какие-то хлопоты, а у него своя непонятная даже ему цель. Например, подобный мучил его в позапрошлом году:
  
   "Звезда -- условный знак в пути,
   Но смутно теплятся огни,
   А за чертой -- иные дни,
   И к утру, к утру -- всё найти!
   15 августа 1901"
  
   Что найти, почему именно к утру? - надо!
   Или из прошлого года:
  
   "Говорили короткие речи,
   К ночи ждали странных вестей.
   Никто не вышел навстречу.
   Я стоял один у дверей.
   15 июля 1902"
  
   Толпа безликих отдельно, он отдельно. Хоть умри...
   Герой исходного стихотворения и умирает... Что ж, караван цыган сгрузит его в деревне и отправиться дальше... "в дымящийся город" - веселиться, пьянствовать и хохотать...
  
  
  
  
  
  -- 70. "Ветер хрипит на мосту меж столбами..."
  
  
   Ветер хрипит на мосту меж столбами,
   Черная нить под снегами гудет.
  
   Чудо ползет под моими санями,
   Чудо мне сверху поет и поет...
  
   Всё мне, певучее, тяжко и трудно,
   Песни твои, и снега, и костры...
  
   Чудо, я сплю, я устал непробудно.
   Чудо, ложись в снеговые бугры!
   28 декабря 1903
  
  
   Стихотворение, написанное в тот же день, в той же форме двустиший, словно продолжение предыдущего:
  
  -- "69. По берегу плелся больной человек...
  
   По берегу плелся больной человек.
   С ним рядом ползла вереница телег.
  
   В дымящийся город везли балаган,
   Красивых цыганок и пьяных цыган.
  
   И сыпали шутки, визжали с телег.
   И рядом тащился с кульком человек.
  
   Стонал и просил подвезти до села
   Цыганочка смуглую руку дала.
  
   И он подбежал, ковыляя как мог,
   И бросил в телегу тяжелый кулек.
  
   И сам надорвался, и пена у губ.
   Цыганка в телегу взяла его труп.
  
   С собой усадила в телегу рядком,
   И мертвый качался и падал ничком.
  
   И с песней свободы везла до села.
   И мертвого мужа жене отдала.
   28 декабря 1903"
  
   Стихотворение, как взгляд, как ощущение того самого "мертвого мужа" в той самой телеге:
  
   Чудо ползет под моими санями,
   Чудо мне сверху поет и поет...
  
   Стихотворение, как метафора всего его первого тома: он плёлся к своей неназванной цели, но сил не хватило... И случайная телега вернула его к его смертной жене. Уже мертвым.
  
  
  
  -- 71. "Светлый сон, ты не обманешь..."
  
  
   Светлый сон, ты не обманешь,
   Ляжешь в утренней росе,
   Алой пылью тихо встанешь
   На закатной полосе.
  
   Солнце небо опояшет,
   Вот и вечер -- весь в огне.
   Зайчик розовый запляшет
   По цветочкам на стене.
  
   На балконе, где алеют
   Мхи старинных баллюстрад,
   Деды дремлют и лелеют
   Сны французских баррикад.
  
   Мы внимаем ветхим дедам,
   Будто статуям из ниш:
   Сладко вспомнить за обедом
   Старый пламенный Париж.
  
   Протянув больную руку,
   Сладко юным погрозить,
   Сладко гладить кудри внуку,
   О минувшем говорить.
  
   И в алеющем закате
   На балконе подремать,
   В мягком стеганом халате
   Перебраться на кровать...
  
   Скажут: "Поздно, мы устали..."
   Разойдутся на заре.
   Я с тобой останусь в зале,
   Лучик ляжет на ковре.
  
   Милый сон, вечерний лучик...
   Тени бархатных ресниц...
   В золотистых перьях тучек
   Танец нежных вечерниц.
   25 февраля 1904
  
  
   (баллюстрада - сооружение из ряда фигурных столбиков, соединенных сверху горизонтальной балкой или перилами, ограждающее и украшающее лестницы, балконы, террасы и т. п. Википедия)
  
   Двое молодых, улыбающихся над революционными дедами, которые когда-то были ого-го-го! Весь Париж, заливали пламенем, а теперь могут лишь "Сладко гладить кудри внуку"...
   Вот только молодой Блок (904 год - Блоку 24 года), кажется, ассоциирует себя именно с ними, а не с лирическим героем стихотворения - "внуком". Ведь всего три года назад он в своё "мистическое лето" был готов "совершить небывалое", но "все померкло, прошло, отошло"! И теперь... К 904 году у него даже внуков еще не было. И, как мы знаем, никогда не будет.
  
  
  
  
  
  
  -- 72. "Мой любимый, мой князь, мой жених..."
  
  
   Мой любимый, мой князь, мой жених,
   Ты печален в цветистом лугу.
   Павиликой средь нив золотых
   Завилась я на том берегу.
  
   Я ловлю твои сны на лету
   Бледно-белым прозрачным цветком.
   Ты сомнешь меня в полном цвету
   Белогрудым усталым конем.
  
   Ах, бессмертье мое растопчи, --
   Я огонь для тебя сберегу.
   Робко пламя церковной свечи
   У заутрени бледной зажгу.
  
   В церкви станешь ты, бледен лицом.
   И к царице небесной придешь, --
   Колыхнусь восковым огоньком,
   Дам почуять знакомую дрожь...
  
   Над тобой -- как свеча -- я тиха,
   Пред тобой -- как цветок -- я нежна.
   Жду тебя, моего жениха,
   Всё невеста -- и вечно жена.
   26 марта 1904
  
  
   В степи "на том берегу"... Он уже бывал здесь. После Мистического лета, осенью 901-ого года, когда Любочка отвлекала его от миссии, когда позволяла видеться с собою в якобы случайных встречах после Курсов - после занятий в театральной студии...
   (Блок. Из дневников 18-ого года:
   "Любовь Дмитриевна ходила на уроки к М. М. Читау, я же ждал ее выхода...". )
   ... а двойники делали то же самое, прельщая россыпью миров. И это мир вечной Степи, мир вечной битвы, мир Куликова поля, где победа у него будет только в том случае, если он и она будут вместе, если он убедит, умолит, уломает, соблазнит встать рядом.
   Осень 1901 года:
  
   Ты страстно ждешь. Тебя зовут, --
   Но голоса мне не знакомы,
   Очаг остыл, -- тебе приют --
   Родная степь. Лишь в ней ты -- дома.
   Там -- вечереющая даль,
   Туманы, призраки, виденья,
   Мне -- беспокойство и печаль,
   Тебе -- покой и примиренье.
   О, жалок я перед тобой!
   Всё обнимаю, всем владею,
   Хочу владеть тобой одной,
   Но не могу и не умею!
                22 ноября 1901
  
  
   В 908-ом на Куликовом поле будет так:
  
   "Река раскинулась. Течет, грустит лениво
   И моет берега.
   Над скудной глиной желтого обрыва
          В степи грустят стога.
   7 июня 1908"
  
   Убедить, соблазнить, уломать - не получится:
  
   "...Умчались, пропали без вести
   Степных кобылиц табуны...
   И я с вековою тоскою,
   Как волк под ущербной луной,
   Не знаю, что делать с собою,
   Куда мне лететь за тобой!
  
   ...Объятый тоскою могучей,
   Я рыщу на белом коне...
       31 июля 1908"
  
   И будет поражение. Потому что, как и сейчас, в 904-ом:
  
   Завилась я на том берегу.
  
   так и 908-ом будет:
  
   "Опять за туманной рекою
   Ты..."
   *
  
   В этом стихотворении Блок признаёт, что он смирился со своим поражением и называет причину:
  
   Всё невеста -- и вечно жена.
  
   "Любочка" добилась своего: стала женой. Земной женой.
  
   Ты сомнешь меня в полном цвету
  
   Стала женщиной, которую на законных основаниях "мнут" и "мнут".
  
   *
  
   В церкви станешь ты, бледен лицом.
   И к царице небесной придешь, --
   Колыхнусь восковым огоньком,
   Дам почуять знакомую дрожь...
  
   А это, конечно, воспоминания о "соборах", куда она его той осенью 901-ого уводила, где они в сумерках стояли рядом, где в сумерках в отдалении от всех сидели рядом. Где впервые и проявилась эта "знакомая дрожь"...
  
   *
   И ещё одно стихотворение вызывает в памяти последние строчки исходного
   (Жду тебя, моего жениха,
   Всё невеста -- и вечно жена)
  
   стихотворение, написанное до Света, до "Стихов о прекрасной даме" в далёком 1899 году:
  
   "Не призывай. И без призыва
   Приду во храм.
   Склонюсь главою молчаливо
   К твоим ногам.
  
   И буду слушать приказанья
   И робко ждать.
   Ловить мгновенные свиданья
   И вновь желать.
  
   Твоих страстей повержен силой,
   Под игом слаб.
   Порой -- слуга; порою -- милый;
   И вечно -- раб.
   14 октября 1899"
  
   Сколько же горечи в этом: "...и вечно жена".
  
  
  
  -- 73. Молитвы
  
   Наш Арго!
   Андрей Белый
  
  -- 1. "Сторожим у входа в терем..."
  
  
   Сторожим у входа в терем,
   Верные рабы.
   Страстно верим, выси мерим!
   Вечно ждем трубы
  
   Вечно -- завтра. У решотки
   Каждый день и час
   Славословит голос четкий
   Одного из нас.
  
   Воздух полон воздыхании,
   Грозовых надежд,
   Высь горит от несмыканий
   Воспаленных вежд.
  
   Ангел розовый укажет,
   Скажет: "Вот она:
   Бисер нижет, в нити вяжет --
   Вечная Весна".
  
   В светлый миг услышим звуки
   Отходящих бурь.
   Молча свяжем вместе руки,
   Отлетим в лазурь.
  
  
  -- 2. Утренняя
  
  
   До утра мы в комнатах спорим,
   На рассвете один из нас
   Выступает к розовым зорям --
   Золотой приветствовать час.
  
   Высоко он стоит над нами --
   Тонкий профиль на бледной заре
   За плечами его, за плечами --
   Все поля и леса в серебре.
  
   Так стоит в кругу серебристом,
   Величав, милосерд и строг.
   На челе его бледно-чистом
   Мы читаем, что близок срок.
  
  
  -- 3. Вечерняя
  
  
   Солнце сходит на запад. Молчанье.
   Задремала моя суета.
   Окружающих мерно дыханье
   Впереди -- огневая черта.
  
   Я зову тебя, смертный товарищ!
   Выходи! Расступайся, земля!
   На золе прогремевших пожарищ
   Я стою, мою жизнь утоля.
  
   Приходи, мою сонь исповедай,
   Причасти и уста оботри...
   Утоли меня тихой победой
   Распылавшейся алой зари.
  
  
  -- 4. Ночная
  
   Они Ее видят!
   В. Брюсов
  
  
   Тебе, Чей Сумрак был так ярок,
   Чей Голос тихостью зовет, --
   Приподними небесных арок
   Всё опускающийся свод.
   Мой час молитвенный недолог --
   Заутра обуяет сон.
   Еще звенит в душе осколок
   Былых и будущих времен.
   И в этот час, который краток,
   Душой измученной зову:
   Явись! продли еще остаток
   Минут, мелькнувших наяву!
   Тебе, Чья Тень давно трепещет
   В закатно-розовой пыли!
   Пред Кем томится и скрежещет
   Суровый маг моей земли!
   Тебя -- племен последних Знамя,
   Ты, Воскрешающая Тень!
   Зову Тебя! Склонись над нами!
   Нас ризой тихости одень!
  
  -- 5. Ночная
  
  
   Спи. Да будет твой сон спокоен.
   Я молюсь. Я дыханью внемлю.
   Я грущу, как заоблачный воин,
   Уронивший панцырь на землю.
  
   Бесконечно легко мое бремя
   Тяжелы только эти миги.
   Всё снесет золотое время:
   Мои цепи, думы и книги.
  
   Кто бунтует -- в том сердце щедро
   Но безмерно прав молчаливый.
   Я томлюсь у Ливанского кедра,
   Ты -- в тени под мирной оливой.
  
   Я безумец! Мне в сердце вонзили
   Красноватый уголь пророка!
   Ветви мира тебя осенили.
   Непробудная... Спи до срока.
   Март-апрель 1904
  
  
   Напомню, что эпиграф у Блока - это, чаще всего, не выжимка смысла стихотворения или намёк на то, как его читать, а отсылка на повод к стихотворению, на предшествующую стихотворению сцену.
   Приведу стихотворение Андрея Белого "Золотое руно":
  
  -- Золотое руно
   Посвящено Э. К. Метнеру
  
   1
  
   Золотея, эфир просветится
   и в восторге сгорит.
   А над морем садится
   ускользающий солнечный щит.
  
   И на море от солнца
   золотые дрожат языки.
   Всюду отблеск червонца
   среди всплесков тоски.
  
   Встали груди утесов
   средь трепещущей солнечной ткани.
   Солнце село. Рыданий
   полон крик альбатросов:
  
   "Дети солнца, вновь холод бесстрастья!
   Закатилось оно --
   золотое, старинное счастье --
   золотое руно!"
  
   Нет сиянья червонца.
   Меркнут светочи дня.
   Но везде вместо солнца
   ослепительный пурпур огня.
  
   Апрель 1903
   Москва
  
   2
  
   Пожаром склон неба объят...
   И вот аргонавты нам в рог отлетаний
   трубят...
   Внимайте, внимайте...
   Довольно страданий!
   Броню надевайте
   из солнечной ткани!
  
   Зовет за собою
   старик аргонавт,
   взывает
   трубой
   золотою:
   "За солнцем, за солнцем, свободу любя,
   умчимся в эфир
   голубой!.."
  
   Старик аргонавт призывает на солнечный пир,
   трубя
   в золотеющий мир.
  
   Все небо в рубинах.
   Шар солнца почил.
   Все небо в рубинах
   над нами.
   На горных вершинах
   наш Арго,
   наш Арго,
   готовясь лететь, золотыми крылами
   забил.
  
   Земля отлетает...
   Вино
   мировое
   пылает
   пожаром
   опять:
   то огненным шаром
   блистать
   выплывает
   руно
   золотое,
   искрясь.
  
   И, блеском объятый,
   светило дневное,
   что факелом вновь зажжено,
   несясь,
   настигает
   наш Арго крылатый.
  
   Опять настигает
   свое золотое
   руно...
   Октябрь 1903. Москва
  
   903-ий год, Москва, вокруг Бориса Бугаева собрался кружок юных поэтов, юных философов, музыкантов, художников - литераторов, которых потом назовут младосимволистами, но сами себя они называли - по этому стихотворению - аргонавтами!
   Они - ровесники Блока (Борис Бугаев - Андрей Белый - 1880; Лев Кобылинский (Эллис) - 1879, Сергей Соловьёв - 1885). Они были из одного круга - профессорские дети. Сергей Соловьев был даже родственником Блока (троюродный брат). Они все были абсолютными последователями Вл. Соловьева. И ещё все они входили в "братство зари":
   "...факт -- оставался: заря восходили и ослепляла глаза; в ликовании видящих побеждала уверенность...
   ...Появились вдруг "видящие" средь "невидящих"; они узнавали друг друга; тянуло делиться друг с другом непонятным знанием их; и они тяготели друг к другу, слагая естественно братство зари, воспринимая культуру особо: от крупных событий до хроникерских газетных заметок; интерес ко всему наблюдаемому разгорался у них; все казалось им новым, охваченным зорями космической и исторической важности: борьбой света с тьмой..." А. Белый.
   Сравните, Ал. Блок. Из дневника 18-ого года:
   "...началось хождение около островов и в поле за Старой Деревней, где произошло то, что я определял, как Видения (закаты)".
   Вот и в этом стихотворении А. Белого заря - действующий фактор! Как и в стихотворении Блока:
  
   Воздух полон воздыхании,
   Грозовых надежд,
   Высь горит от несмыканий
   Воспаленных вежд.
  
   Ангел розовый укажет,
   Скажет: "Вот она:
   Бисер нижет, в нити вяжет --
   Вечная Весна".
  
  
   В чем сюжет стихотворения А. Белого, что показывает нам "предшествующая сцена"? - новое отплытие Арго - с новым экипажем! "Старик-аргонавт" собрал на новый подвиг - "нас"!
   "Мы", "вечные рабы" - это обитателя мира "у разлива рек", послушники истинного храма, - не того, в который завлекла его Любочка немедленно после Явления, сразу после Света, пристроившегося в сокровенных изгибах достоевского и бесноватого Питера:
  
   "Восемь, девять, средний храм --
   Пять стенаний сокровенных,
   Но ужасней -- средний храм --
   Меж десяткой и девяткой,
   С черной, выспренней загадкой,
   С воскуреньями богам.
   10 марта 1901"
  
   ... и не те, в которые Любочка в томлении по "неведомой тайне долгих поцелуев" водила его осенью 901 года, где
  
   "Высоко бегут по карнизам
   Улыбки, сказки и сны.
   25 октября 1902"
  
  
   в котором он страшной осенью 902 года, накануне объяснения с Л.Д. в полной готовности к самоубийству (Л.Д.: "Блок вынул из кармана сложенный листок, отдал мне, говоря, что если бы не мой ответ, утром его уже не было бы в живых. Этот листок я скомкала, и он хранится весь пожелтевший со следами снега..." ) попытается ещё раз убедить себя, что
  
   "...я верю: Милая -- Ты.
   25 октября 1902"
  
   В этом храме всё было по-другому, было - радостно:
  
   "Мы живем в старинной келье
   У разлива вод.
   Здесь весной кипит веселье,
   И река поет.
  
   Но в предвестие веселий,
   В день весенних бурь
   К нам прольется в двери келий
   Светлая лазурь.
  
   И полны заветной дрожью
   Долгожданных лет
   Мы помчимся к бездорожью
   В несказанный свет.
   18 февраля 1902"
  
   Год назад, зимой 902-ого года он про аргонавтов ещё ничего не знал, но вот - словно явственно увидел. Увидел - и они появились! И в первой "молитве" есть радостное, ликующие предчувствие начала:
  
   В светлый миг услышим звуки
   Отходящих бурь.
   Молча свяжем вместе руки,
   Отлетим в лазурь.
  
  
   Вторая молитва - "Утренняя" рисует быт этих послушников, мнихов - подвижников! Но больше их обыкновения напоминают быт студентов всех времен:
  
   До утра мы в комнатах спорим...
  
   (И почти видится жбанчик пива на столе... или сухого монастырского...) И только один уходит на стражу, на молитву, на пост:
  
   Так стоит в кругу серебристом,
   Величав, милосерд и строг.
  
   Но нет в его служении мрачной истовости, и нет в их ожиданиях угрюмой жертвенности:
  
   На рассвете один из нас
   Выступает к розовым зорям --
   Золотой приветствовать час.
  
   Радость, свет - вот что окружает их: "Gaude?mus ig?tur, juv?nes dum sumus!" - "Будем же веселы, пока мы молоды!"
  
   Третья молитва - "Вечерняя". И вот картинка очередной стражи, очередного из братства зари. Все спят, а он на посту:
  
   ...Окружающих мерно дыханье
   Впереди -- огневая черта.
  
   ...Утоли меня тихой победой
   Распылавшейся алой зари
  
   Четвертая молитва - Ночная.
  
   И опять сначала посмотрим на предыдущую сценку, на которую намекает эпиграф:
  
   "Они Ее видят! они Ее слышат!
   С невестой жених в озаренном дворце!
   Светильники тихое пламя колышат,
   И отсветы радостно блещут в венце.
  
   А я безнадежно бреду за оградой
   И слушаю говор за длинной стеной.
   Голодное море безумствовать радо,
   Кидаясь на камни, внизу, подо мной.
  
   За окнами свет, непонятный и желтый,
   Но в небе напрасно ищу я звезду...
   Дойдя до ворот, на железные болты
   Горячим лицом приникаю - и жду.
  
   Там, там, за дверьми - ликование свадьбы,
   В дворце озаренном с невестой жених!
   Железные болты сломать бы, сорвать бы!..
   Но пальцы бессильны, и голос мой тих.
   1903"
  
   Картина всё та же: храм-дворец ликующей молодёжи, в котором идёт служение-праздник. Свадьба! Свадьба, которая не как ознаменование разрешения трахаться вволю, а как пролог к Жизни Новой -  La Vita Nuova!
   Там - озарение, а герой стихотворения - вне, на берегу "голодного моря" (на "скрещении вод"?). Он когда-то покинул их? Был изгнан? Но больше не допущен.
   И вот теперь читаем монолог, молитву этого изгнанного:
  
   Тебе, Чей Сумрак был так ярок,
   Чей Голос тихостью зовет, --
   Приподними небесных арок
   Всё опускающийся свод...
  
   От лица всех таких же, как он, уставших, не выдержавших, покинувших, предавших:
  
   Явись! продли еще остаток
   Минут, мелькнувших наяву!
  
   ...Ты, Воскрешающая Тень!
   Зову Тебя! Склонись над нами!
   Нас ризой тихости одень!
  
  
  
  
  
  
  
  
   Пятая молитва - Ночная.
  
   Опять - ночная!
  
  
   Я безумец! Мне в сердце вонзили
   Красноватый уголь пророка!
  
   Это, конечно аллюзия на "Пророка" Пушкина, Лермонтова:
  
   "...И шестикрылый серафим
   На перепутье мне явился.
  
   ...И он мне грудь рассек мечом,
   И сердце трепетное вынул,
   И угль, пылающий огнем,
   Во грудь отверстую водвинул."
   Пушкин
  
   Но у Блока это не тот пророк, который на площадях "глаголом жжет сердца людей", а лермонтовский одинокий отшельник:
  
   "...Завет предвечного храня,
   Мне тварь покорна там земная;
   И звезды слушают меня,
   Лучами радостно играя.
  
   "...Смотрите: вот пример для вас!
   Он горд был, не ужился с нами:
   Глупец, хотел уверить нас,
   Что бог гласит его устами!
   Смотрите ж, дети, на него:
   Как он угрюм, и худ, и бледен!
   Смотрите, как он наг и беден,
   Как презирают все его!""
   Лермонтов
  
   И ещё одно стихотворение Лермонтова вызывают в памяти строки: "Я томлюсь у Ливанского кедра, /Ты -- в тени под мирной оливой.":
  
  -- * * *
   "На севере диком стоит одиноко
   На голой вершине сосна
   И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим
   Одета, как ризой она.
  
   И снится ей все, что в пустыне далекой,
   В том крае, где солнца восход,
   Одна и грустна на утесе горючем
   Прекрасная пальма растет."
  
   В исходном стихотворении нет этих огромных расстояний меж диким севером и далёой пустыней, в нем герой даже "внемлет дыханию" спящей, но безнадежность та же... У героя - своя стража, свои битвы - "Красноватый уголь пророка" диктует "думы и книги", но иногда он приходит сюда, и здесь:
  
   Бесконечно легко мое бремя
   Тяжелы только эти миги.
  
   И здесь бесконечно тяжело ему здесь. Здесь он понимает, что его миссия - пробудить спящую, - провалилась. Что её "сроки" не связаны с ним.
   Вот как всё начиналось:
  
   "Тихо вечерние тени
   В синих ложатся снегах.
   Сонмы нестройных видений
   Твой потревожили прах.
   Спишь ты за дальней равниной,
   Спишь в снеговой пелене...
   Песни твоей лебединой
   Звуки почудились мне.
   Голос, зовущий тревожно,
   Эхо в холодных снегах...
   Разве воскреснуть возможно?
   Разве былое - не прах?
   Нет, из господнего дома
   Полный бессмертия дух
   Вышел родной и знакомой
   Песней тревожить мой слух.
   Сонмы могильных видений,
   Звуки живых голосов...
   Тихо вечерние тени
   Синих коснулись снегов.
   2 февраля 1901"
  
  
   Вторая "Ночная молитва" - как ответ на первую. Там он молил:
  
   "Явись! продли еще остаток
   ...Тебя -- племен последних Знамя,
   Ты, Воскрешающая Тень!
   Зову Тебя!..."
  
   "Сонмы видений" два года назад вызвали его на подвиг пробуждения Ея... Не состоялось. И теперь ему тоже не ответили. И осталось только хранить её сон:
  
   Спи. Да будет твой сон спокоен.
   Я молюсь...
  
   *
  
   О чём же весь этот цикл "Молитвы"? Он о переложении ответственности: у меня не получилось, аргонавты - ваша очередь!
  
  
  
  -- 74. "Дали слепы, дни безгневны..."
  
  
   Дали слепы, дни безгневны,
   Сомкнуты уста.
   В непробудном сне царевны,
   Синева пуста.
  
   Были дни -- над теремами
   Пламенел закат.
   Нежно белыми словами
   Кликал брата брат
  
   Брата брат из дальних келий
   Извещал: "Хвала!"
   Где-то голуби звенели,
   Расплескав крыла
  
   С золотистых ульев пчелы
   Приносили мед.
   Наполнял весельем долы
   Праздничный народ
  
   В пестрых бусах, в алых лентах
   Девушки цвели...
   Кто там скачет в позументах
   В голубой пыли?
  
   Всадник в битвенном наряде,
   В золотой парче,
   Светлых кудрей бьются пряди,
   Искры на мече,
  
   Белый конь, как цвет вишневый.
   Блещут стремена...
   На кафтан его парчевый
   Пролилась весна --
  
   Пролилась -- он сгинет в тучах,
   Вспыхнет за холмом.
   На зеленых встанет кручах
   В блеске заревом,
  
   Где-то перьями промашет,
   Крикнет: "Берегись!"
   На коне селом пропляшет,
   К ночи канет ввысь...
  
   Ночью девушкам приснится,
   Прилетит из туч
   Конь -- мгновенная зарница,
   Всадник -- беглый луч...
  
   И, как луч, пройдет в прохладу
   Узкого окна,
   И Царевна, гостю рада,
   Встанет с ложа сна...
  
   Или, в злые дни ненастий,
   Глянет в сонный пруд,
   И его, дрожа от страсти,
   Руки заплетут.
  
   И потом обманут -- вскинут
   Руки к серебру,
   Рыбьим плёсом отодвинут
   В струйную игру...
  
   И душа, летя на север
   Золотой пчелой,
   В алый сон, в медовый клевер
   Ляжет на покой...
  
   И опять в венках и росах
   Запоет мечта,
   Засверкает на откосах
   Золото щита,
  
   И поднимет щит девица,
   И опять вдали
   Всадник встанет, конь вздыбится
   В голубой пыли...
  
  
   Будут вёсны в вечной смене
   И падений гнёт.
   Вихрь, исполненный видений, --
   Голубиный лет...
  
   Что мгновенные бессилья?
   Время -- легкий дым...
   Мы опять расплещем крылья,
   Снова отлетим?
  
   И опять, в безумной смене
   Рассекая твердь,
   Встретим новый вихрь видений,
   Встретим жизнь и смерть!
   Апрель-май 1904. С. Шахматово
  
   Ал. Блок. Из примечаний к первой книге "Собрания стихотворений" 1911-ого года:
   "Точно указано время и место писания под стихотворениями, которые я хочу подчеркнуть."
   И, конечно, поэт хотел подчеркнуть всё-таки не только значение стихотворения, но и именно - место написания. "С. Шахматово", которое означало "село Шахматово", но рядом с "С. Санкт-Петербургом" Блоком наверняка расшифровывалось как "Святое Шахматово" - место его "мистического лета". Три года назад именно так - время и место писания он указывал под стихотворениями, описывающими его мистические прозрения.
   А теперь...
   Антураж стихотворения - "спящая царевна", "узкие окна теремов", красные копья заката - "блеск заревой", - всё это из сюжета о страннике.
  
   Вот, прошлой осенью ("Вербная суббота"):
  
   "Боярышни тихо идут в терема
   По улице веет, гуляет весна."
  
   И появляются "гости заморских племен/ И, может быть, поздних, веселых времен.", которые провозглашают: "Что было на небе -- теперь на земле!". Правда наверное им, кажется, только одна... боярышня? царевна? -
  
   "...Там было свиданье. Там был разговор.
  
   И к утру лишь бледной рукой отперлась,
   И розовой зорькой душа занялась.
   1 сентября 1903. С.-Петербург"
  
   Далее "царевна" появятся уже зимой ("Царица смотрела заставки"):
  
   "...Царевна румяней царицы --
   Царицы, ищущей смысла.
  
   ...У царицы синие загадки --
   Золотые да красные заставки.
  
   ...Ты сильна, царица, глубинностью,
   В твоей книге раззолочены страницы.
   А Невеста одной невинностью
   Твои числа замолит, царица.
   14 декабря 1902"
  
   Стихотворение, которое неожиданно даёт ещё одно сопряжение с миром "Северной симфонии" Андрея Белого (Первое - это мир, "где у берега рябь и камыш")
  
   Потом будет стихотворение, которое Блок сделает вступлением к "Стихам о Прекрасной Даме":
  
   "Отдых напрасен. Дорога крута.
   Вечер прекрасен. Стучу в ворота.
  
   Дольнему стуку чужда и строга,
   Ты рассыпаешь кругом жемчуга.
  
   Терем высок, и заря замерла.
   Красная тайна у входа легла.
  
   Кто поджигал на заре терема,
   Что воздвигала Царевна Сама?
   28 декабря 1903"
  
   Которое в подсветке реалий А. Белого приобретает неожиданный смысл: жених у его царевны - он, вообще-то, чудовище.
  
   Далее ("Я вырезал посох из дуба"):
  
   "...Одежды бедны и грубы,
   О, как недостойны подруги!
   Но найду, и нищий, дорогу,
  
   ...Ввечеру постучусь в оконце.
  
   И откроет белой рукою
   Потайную дверь предо мною
   Молодая, с золотой косою,
   С ясной, открытой душою.
  
   Месяц и звезды в косах...
   "Входи, мой царевич приветный.
   25 марта 1903"
  
   В нем "царевич" порядком обветшал, и царевна никаких "красных тайн" ему не сулит, и он сам явно не "провидец и обладатель тайны".
   (Ал. Блок, из дневника 1918 года:
   "АПРЕЛЬ 1901:
   ...Тут происходит какое-то краткое замешательство ("Навстречу вешнему..."). Тут же закаты брезжат видениями, исторгающими "слезы, огонь и песню", но кто-то нашептывает, что я вернусь некогда на то же поле другим -- "потухшим, измененным злыми законами времени, с песней наудачу" ( т. е. поэтом и человеком, а не провидцем и обладателем тайны)."
  
   И следующее стихотворение сюжета только подтверждало эту мысль ("Просыпаюсь я -- и в поле туманно"):
  
   "...И пробуждение мое безжеланно,
   Как девушка, которой я служу.
  
   Когда я в сумерки проходил по дороге,
   Заприметился в окошке красный огонек
   Розовая девушка встала на пороге
   И сказала мне, что я красив и высок
  
   В этом вся моя сказка, добрые люди
   Мне больше не надо от вас ничего:
   Я никогда не мечтал о чуде...
   2 мая 1903"
  
   Да и он - не царевич... да и она - не царевна...
  
   И вот теперь это... Идёт вечная игра, каждой весной (Будут вёсны в вечной смене) Прекрасная Дама даёт знак: "И поднимет щит девица" и мчится к ней по её зову витязь:
  
   И опять вдали
   Всадник встанет, конь вздыбится
   В голубой пыли...
  
   Но что ждёт его там? Радостное приветствие "вставшей с ложа" девицы-красавицы или...
  
   Или, в злые дни ненастий,
   Глянет в сонный пруд,
   И его, дрожа от страсти,
   Руки заплетут.
  
   И потом обманут -- вскинут
   Руки к серебру,
   Рыбьим плёсом отодвинут
   В струйную игру...
  
   Или морок это бесовский с русалками и их "струйными" смертельными обманами? Вот к чему свелись "рассыпавшиеся жемчуга" и серебряные плёсы - к нечистым играм немёртвых утопленниц...
   Да, это только один из вариантов, но сказал бы кто о нём Блоку весной 901-ого года...
  
  
  
  --
  -- 75. "В час, когда пьянеют нарциссы..."
  
  
   В час, когда пьянеют нарциссы,
   И театр в закатном огне,
   В полутень последней кулисы
   Кто-то ходит вздыхать обо мне...
  
   Арлекин, забывший о роли?
   Ты, моя тихоокая лань?
   Ветерок, приносящий с поля
   Дуновений легкую дань?
  
   Я, паяц, у блестящей рампы
   Возникаю в открытый люк.
   Это бездна смотрит сквозь лампы
   Ненасытно-жадный паук.
  
   И, пока пьянеют нарциссы,
   Я кривляюсь, крутясь и звеня...
   Но в тени последней кулисы
   Кто-то плачет, жалея меня.
  
   Нежный друг с голубым туманом,
   Убаюкан качелью снов.
   Сиротливо приникший к ранам
   Легкоперстный запах цветов.
  
  
  
  
  
  
   Это стихотворение тоже входит свой сюжетный ряд - в театральный роман. Вот в "Стихах о Прекрасной Даме":
  
   "Свет в окошке шатался,
   В полумраке -- один --
   У подъезда шептался
   С темнотой Арлекин.
  
   Был окутанный мглою
   Бело-красный наряд
   Наверху-за стеною --
   Шутовской маскарад...
   6 августа 1902"
  
   Далее:
  
   "Явился он на стройном бале
   В блестяще сомкнутом кругу...
  
   ...Он встал и поднял взор совиный,
   И смотрит -- пристальный -- один,
   Куда за бледной Коломбиной
   Бежал звенящий Арлекин.
  
   А там -- в углу -- под образами.
   В толпе, мятущейся пестро,
   Вращая детскими глазами,
   Дрожит обманутый Пьеро.
   7 октября 1902"
  
   Вот продолжение сюжета уже в "Распутьях":
  
   "Вот моя песня -- тебе, Коломбина
   Это -- угрюмых созвездий печать --
   Только в наряде шута-Арлекина
   Песни такие умею слагать.
  
   ...Там, где на улицу, в звонкую давку
   Взглянет и спрячется розовый лик, --
   Там мы войдем в многолюдную лавку, --
   Я -- Арлекин, и за мною -- старик.
  
   ....Там -- голубое окно Коломбины,
   Розовый вечер, уснувший карниз...
   В смертном весельи -- мы два Арлекина
   Юный и старый -- сплелись, обнялись!
  
   ...О, разделите! Вы видите сами:
   Те же глаза, хоть различен наряд!..
   Старый -- он тупо глумится над вами,
   Юный -- он нежно вам преданный брат!
   30 июля 1903. С. Шахматово"
  
  
   И вот опять...
   Тут нельзя забывать, что вся его история с Л.Д. ("с тобой, Офелией моей") началась с театра, с их постановки в 1998 году сцен из "Гамлета". И когда из-под грима датского принца вдруг ухмыляется Арлекин... Это значит рушится мир...
  
   "Перед лицом проклятой иронии - все равно для них: добро и зло, ясное небо и вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба. Все смешано, как в кабаке и мгле. Винная истина, "in vino Veritas" - явлена миру, все - едино, единое - есть мир; я пьян; ergo - захочу - "приму" мир весь целиком, упаду на колени перед Недотыкомкой, соблазню Беатриче; барахтаясь в канаве, буду полагать, что парю в небесах; захочу - "не приму" мира: докажу, что Беатриче и Недотыкомка одно и то же. Так мне угодно, ибо я пьян. А с пьяного человека - что спрашивается? Пьян иронией, смехом, как водкой; так же все обезличено, все "обесчещено", все - все равно.
   ... Не слушайте нашего смеха, слушайте ту боль, которая за ним. Не верьте никому из нас, верьте тому, что за нами."
   Блок. "Ирония". Ноябрь 1908.
  
   Это предпоследнее стихотворение книги, предпоследнее стихотворение всего "Тома первого", которое оказывается непосредственным вступлением к "Тому второму". Тому "антитезы русского символизма":
  
   "...Как бы ревнуя одинокого теурга к Заревой ясности, некто внезапно пересекает золотую нить зацветающих чудес; лезвие лучезарного меча меркнет и перестает чувствоваться в сердце. ...Если бы я писал картину, я бы изобразил переживание этого момента так: в лиловом сумраке необъятного мира качается огромный белый катафалк, а на нем лежит мертвая кукла с лицом, смутно напоминающим то, которое сквозило среди небесных роз.
   ...Переживающий все это - уже не один; он полон многих демонов (иначе называемых "двойниками")... Благодаря этой сети обманов - тем более ловких, чем волшебнее окружающий лиловый сумрак, - он умеет сделать своим орудием каждого из демонов, связать контрактом каждого из двойников; все они рыщут в лиловых мирах и, покорные его воле, добывают ему лучшие драгоценности... Все это бросает господин их в горнило своего художественного творчества и, наконец, при помощи заклинаний, добывает искомое - себе самому на диво и на потеху; искомое - красавица кукла.
   Итак, свершилось: мой собственный волшебный мир стал ареной моих личных действий, моим "анатомическим театром", или балаганом [Выделено мною. В.Л.], где сам я играю роль наряду с моими изумительными куклами... Иначе говоря, я уже сделал собственную жизнь искусством... Жизнь стала искусством, я произвел заклинания, и передо мною возникло наконец то, что я (лично) называю "Незнакомкой" [выделено Блоком]."
   Ал. Блок. "О современном состоянии русского символизма". Март-апрель 1910.
  
   Вот что будет в томе следующем - балаган. Где собственная жизнь будет только поводом, только материалом к искусству. В принципе для поэта так оно и есть: "... всё в жизни лишь средство / Для ярко-певучих стихов..."(В. Брюсов). Но для Блока... "Играть роль", где он до этого жил, "придумывать", что он раньше - описывал, быть "поэтом", помня себя "провидцем и обладателем тайны"... И губы начинает кривить ирония.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  -- 76. "Вот он -- ряд гробовых ступеней..."
  
  
   Вот он -- ряд гробовых ступеней.
   И меж нас -- никого. Мы вдвоем.
   Спи ты, нежная спутница дней,
   Залитых небывалым лучом.
  
   Ты покоишься в белом гробу.
   Ты с улыбкой зовешь: не буди.
   Золотистые пряди на лбу.
   Золотой образок на груди.
  
   Я отпраздновал светлую смерть,
   Прикоснувшись к руке восковой.
   Остальное -- бездонная твердь
   Схоронила во мгле голубой.
  
   Спи -- твой отдых никто не прервет.
   Мы -- окрай неизвестных дорог.
   Всю ненастную ночь напролет
   Здесь горит осиянный чертог.
   18 июня 1904. С. Шахматово
  
  
   Напомню, с чего всё начиналось:
  
   "Сбылось пророчество мое:
   Перед грядущею могилой
   Еще однажды тайной силой
   Зажглось святилище Твое.
  
   И весь исполнен торжества,
   Я упоен великой тайной
   И твердо знаю - не случайно
   Сбывались вещие слова.
   7 марта 1901"
  
   Повторю, я считаю, что "пророчество" - это мистическое происшествие, случившееся с ним в отрочестве, про которое он помнил всю жизнь.
   (О нем и здесь:
  
   "...И вглядываясь в свой ночной кошмар
   Строй находить в нестройном вихре...
   10 мая 1910 - 27 февраля 1914")
  
   И здесь:
   "....Я не знаю, зачем на рассвете,
   В час, когда уже не было сил,
   Не погиб я, но лик твой заметил
   И твоих утешений просил?
   29 декабря 1912"
   )
  
   описание самого пророчества дано в стихотворении в   стихотворении "Ты свята, но я Тебе не верю":
  
"...И давно всё знаю наперед:
Будет день, и распахнутся двери,
Вереница белая пройдет.

Будут страшны, будут несказанны
Неземные маски лиц...
Буду я взывать к Тебе: "Осанна!"
Сумасшедший, распростертый ниц.

И тогда, поднявшись выше тлена,
Ты откроешь Лучезарный Лик.
И, свободный от земного плена,
Я пролью всю жизнь в последний крик.
                29 октября 1902"
   Ровно три года назад, в разгар "мистического лета" он напишет, он увидит:
  
   "Невозмутимая, на темные ступени
   Вступила Ты, и, Тихая, всплыла.
   И шаткою мечтой в передрассветной лени
   На звездные пути Себя перенесла.
  
   И протекала ночь туманом сновидений.
   И юность робкая с мечтами без числа.
   И близится рассвет. И убегают тени.
   И, Ясная, Ты с солнцем потекла.
   19 июня 1901"
  
   В исходном стихотворении итог: могила есть, но разбудить Тебя "пророку и обладателю тайны" не удалось:
  
   Спи -- твой отдых никто не прервет.
  
   "Тихая", "Ясная" на "звездные пути" не перенеслась. "Лучезарный Лик" не открылся. И его собственная жизнь никому не понадобилась, от "земного тлена", он не "освободился".
   Более того, он остался не без прибытка: "Мы -- окрай неизвестных дорог", - это как бы не смакование открывшейся возможности без угрызений совести о заброшенном долге служения всласть побродить с "двойниками" по Тропе Миров...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"