Пушкин вообще-то стихи писать не умел, но пользовался одним простым приёмом. Бывало, смотрит в потолок и талдычит: "Я, я, я...", словно немецкий заучивает. И так это слово произнесёт, и эдак, то кричит на всю лицейскую общагу, то с придыхом шепчет - не сочиняется стихотворение. Тогда берёт он свой мизинец, согнёт его слегонца, как саданёт его себе в нос, достанет оттуда бурого полужидкого козла, посмотрит на него и запишет: "Я помню", попробует на вкус оную козюлю и тут же новые бессмертные слова выдаст: "Я помню чудное мгновение". Но козюли-то кончаются. Тогда Александр Сергеич за барабухи принимается. Здесь требуется объяснить, что сие значит: "барабухи". Слово это ввёл в оборот Гоголь. Оно означает правильную волосяную сферу, образующуюся между ягодицами в районе сфинктера, в процессе войлочного валяния средь оных ягод. Конечно, во времена лицейской юности Пушкина отца Гоголя ещё в планах не было. Тогда барабухи назывались "очипками".
Вот, значится, берёт Пушкин барабух, макает его в чай, а потом обсасывает. Надолго ему барабухов хватало (жутко кучерявый был мальчуган) - бывало, целую поэму напишет на одних барабухах сидючи. Но и барабухи не вечны - бывало, совсем чуть-чуть не хватает, чтоб произведение закончить. Тогда в дело допсредства идут: Пушкин в виски серу ушную втирает, соль из подмышек нюхает, какао с перхотью заваривает.
Вы спросите: "Почему же Пушкин у друзей сырьё не доставал? Насколько бы обогатилась сокровищница мировой литературы!" Не давали они ему его - жадные были очень.