В любви все способы доступны,
Кто любит, тот меня поймет.
Случилось так, что люди трупны,
Тому порукой пулемет.
Но трупность штука не из легких,
Кто гроб носил, меня поймет.
Печальный вздох стремлю из легких,
Ах, жизнь моя, ты разве мед?
Зачем курносая стучится,
Когда любовь людей гнетет?
Не лучше ль отдохнуть ей в Ницце,
Попав в любовный переплет?
Пусть втюрится, как та девчушка,
Которая не разберет,
Кто ей милей -- Блок, Бродский, Пушкин,
А может быть, наоборот...
И сердце девичье поет:

Под ветры вьюг летели сани,
Ой, перегудо-гей-люли,
Они толкались с небесами
И чушь прекрасную везли.
Возница, парень тороватый,
Хлестал кобылу в толстый круп,
И взгляд отчасти вороватый
Глядел богатство снежных круп.
А сзади в шубе из овчины
Сидела дева, чуть дыша,
И сиськи были у дивчины
Чуть меньше, чем ее душа.
Душа ее была широкой,
Как Волга, Амазонка, Нил.
Сама же девка -- кареокой,
Как Амфилохий Теофил.
Тот Амфилохий, кстати, бондарь
Во поколении втором,
Но, к сожалению, он лодырь,
Ему работать страшно в лом.
Однажды этот Амфилохий
С базара ехал на коне,
Ему попались в поле лохи,
И он их обманул вполне,
И этой мзды теперь хватает,
Чтоб жить без дела ремесла,
Конечно, жизнь не стала раем,
Но и не стала домом зла.
Так подлость вывела к достатку,
Который можно продолжать,
Но как смотреть на правду-матку,
Когда приспеет срок рожать?
Такие смутные бураны,
Такие тщетные труды,
Такие глупые романы,
Что потерялися следы,
И вряд ли кто-нибудь укажет,
Когда прервется эта вязь,
И вряд ли вымажется в саже
Жестокосердный мира князь.
А он ведь тоже глас имеет
И любит спеть, чтоб дрогнул ад,
И где у песни князя перед,
Прознал лишь тот, кто видел зад.
А вот середка в аккурат:

...Куда мне деться из себя?
Я сам в себе, но тут же с вами.
Какой любовью, к бога маме,
Мне стать, чтоб вылюбить, любя?
Вы говорите бог -- любовь,
Но если да, то где же счастье,
Зачем покрошено на части,
Как в суп закланная морковь?
Где эта целостность миров,
Когда убийственна десница
Не станет саблей резать лица,
А станет строить людям кров?
И где предательства отбой,
Чтоб ни в большом, ни даже в малом
Меж нами фальши не бывало --
Тобой и мной, мной и тобой?
К чему вопросы бытия,
Когда оно -- существованье:
Не то кривлянье павианье,
Не то рыданья нытия?
Скажи, отец, какого хрена
Я стал изгоем из раёв,
Я вышел из своих краев
И стал вселенной постепенно?
К чему я -- этот мир -- притек?
И... как там ты? Не жмет раёк?

Такую слышит середину
Герой из песни о санях,
Летящих в трудную годину,
Когда природа на сносях.
Она заснула сном тревоги,
Ища дыханье кожей пор,
И ряд ли ей помогут боги
Дожить до благодатных пор.
Никто не даст ей упованья,
Раз всяк, кто вхож, оставил их.
Никто не прорысачит ранью,
Пшеничнокудр и дюже лих.
И дева, кутаясь в овчину
Глядит на спину седока,
Боготворя уклад общинный
И витамины молока.
А парень, лошадь понукая,
В мечтах взбирается на печь,
Где дева, робкая такая,
Уже изволила прилечь.
И в том тепле соединившись,
Они зачнут себе дитя,
Попутно блудом нарезвившись
И согрешив почти шутя.
Такая мысль его и греет
И оттого в штанах бугреет.

А та девчушка, что в поэтах
Никак согласья не найдет,
Угробит жизнь свою на это,
Не девка -- сущий обормот.
Курносой нет! Поверить трудно.
Кто любит, тот меня поймет.
О том и песни льются нудно,
О том и пышет огнемет.
Оставьте труп для церемоний,
А душу близкий пусть возьмет.
Ищите радость даже в стоне.
Ползущий, вот билет в полет!
Кто любит, тот меня поймет...
Кто любит, тот меня поймет...