Липатов Борис Михайлович : другие произведения.

Легенда возвращается

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   ... Боже, как мертвецы ухмыляются у стены,
   Наблюдая за весельем на балу победы...
  
   Альфред Нойс
   "Бал победы"
  
  
  
  
  
  
  
   ЛЕГЕНДА ВОЗВРАЩАЕТСЯ
  
  
  
   Глава 1
  
  
   Борьба за выживание
  
  
  
   Ничто, никогда, не начинается.
   Нет гневного момента, или гневного слова, с которых можно было начать историю.
   Ее корни, всегда восходят к другой истории, более ранней, и так, до тех пор, пока ее исток не затеряется в веках, хотя, каждая эпоха рассказывает ее по-своему.
   Так освещается языческое, страшное становится смешным, любовь превращается в сантименты, а демоны - в заводных кукол.
   Ничто не застывает. Туда сюда, снует ткацкий челнок фантазии, сплетая факты и легенды, мысли и чувства в причудливый узор, в котором еще неясен будущий мир.
   Поэтому, надо подумать, с чего начать рассказ. Наверное, из какого-нибудь места, между полузабытым прошлым и неведомым будущим. А так как эта история не имеет начала, и не имеет конца, можно начать отсюда.
  
   Несмотря на жаркое утро, в небольшом уютном кафе, под тентом, сидели за разными столиками два господина, не знакомые друг с другом. Оба были иностранцы, и пили сухое вино. Проходящие мимо люди рассматривали их с немалым любопытством. В особенности, привлекал внимание младший из двух - огромный, широкоплечий блондин с пышными волнами волос, зачесанных назад. У него было красивое лицо и добрые голубые глаза. Несмотря на длинную золотистую бородку английской стрижки, молодца этого даже по первому взгляду нельзя было принять ни за англичанина, ни за немца. Сразу бросался в глаза мягкий и расплывчатый славянский тип. И действительно, гигант был русский, из Москвы - Алексей Петрович Верещагин.
   Другой иностранец, темно-русый, почти брюнет, с усами, но без бороды. Он был немного пониже ростом, худощавый. Загорелое, значительно помятое жизнью, и уже не очень молодое лицо - скорее эффектное, чем красивое - оживлялось быстрыми карими глазами, умными и проницательными. Видно было, что обладатель их - тертый калач. И его мало, чем на белом свете можно было смутить и удивить, а испугать - тем более.
   - Простите! Кажется мы соотечественники, - обратился он к Верещагину по-русски.
   - Да, - сказал Алексей Петрович. - А как вы узнали?
   - В вашей фигуре есть что-то московское.
   Верещагин засмеялся:
   - Вы очень наблюдательны, хотя на художника не похожи.
   - А как вы узнали?
   - У художников взгляд иной, вы не умеете сразу осмотреть человека. Это только трем профессиям дано: художникам, портным и гробовщикам.
   - Вы правы. Давайте познакомимся - Валерий Мартов.
   Верещагин назвал себя и с большим любопытством уставил на него свои большие глаза. Оказалось, что эффектная наружность Мартова не обманывала его. Он вспомнил, что слышал о нем. Мартов был знаменитый путешественник и светский человек, искатель приключений, ученый и мистик. Для одних - мудрец, для других - опасный фантазер, сомнительный авантюрист - бродяга.
   Верещагин - хоть и не крупный, но все-таки московский финансист - помнил имя Мартова не только по молве и славе. Он знал брата Валерия. Тот стоял во главе нескольких промышленных предприятий и слыл большим дельцом - холодным и расчетливым.
   О Валерии, который сейчас сидел с Верещагиным - держалась твердая молва - живет на средства брата.
   - Я слышал, - сказал Верещагин, - вы недавно путешествовали по Африке?
   - Да. Я не знаю, почему об этом писали в газетах. Это было заурядное путешествие, каких я сделал немало. Нет страны, доступной европейцу, где не побывала моя нога. Земля ужасно мала. Пора выдумать какие-нибудь дополнения к ней - иначе, очень скоро, людям станет тесно и мрачно, как в тюрьме. Гамлет прав! Весь мир - тюрьма, и родина - самое скучное в ней отделение.
   Верещагин снова засмеялся:
   - Дополнение к земле? Однако!
   Мартов бросил на него пристальный взгляд.
   - Почему бы нет? Делают же пристройки к домам, и у растущих городов развиваются пригороды.
   - А вы, что же? Какую-нибудь надстройку, что ли, желаете учредить?
   - Назвать мы всегда успеем, лишь бы было что назвать. Места в небе много, вот какой простор, - и он вскинул руку вверх.
   - Вы говорите о воздухоплавании!
   - Да, человеку пора иметь крылья.
   - Может быть, вы сами занимаетесь этим вопросом?
   - Занимаюсь. Но не делайте беспокойных глаз. Крылья я не изобретаю. Следовательно, не полезу в карман за планами и чертежами.
   - Помилуйте, я и не думал, - сконфузился Верещагин, потому что у него действительно мелькнула, было, мысль.
   Мартов улыбнулся:
   - Не думали - тем лучше. Тем более, у нас нет такого мифического мастера, как Дедал, который сделал крылья для своего сына, и Икар полетел. Если бы знали, сколько денег я потратил на все эти изобретения, что и сосчитать страшно. И вот перед вами сидит бедный человек. - Мартов тяжело вздохнул. - Хотя, если человеку суждено полететь, он полетит. Сам полетит, как сам плавает.
   - Вот те раз! Как же это? - удивился Верещагин.
   Мартов задумчиво смотрел вдаль.
   - Я представлю вам доисторическую картину. Первобытный человек видит в первый раз реку. Раньше он видел только ручейки, которые легко переходил, не замочив ног, выше колена. Он видит, что перед ним вода, но не может дать себе отчета, ни в ее силе, ни в ее глубине. Предполагая, что это ручей, только более широкий, он входит в воду. Она покрывает постепенно его колени, бедра, грудь, шею, подбородок. Если погружение идет последовательно, то дикарь может струсить и вернуться на берег. Тогда он будет только знать, что вода глубока, что входить в нее человек может, но лишь до тех пор, пока она не заливает ему рот, нос, уши. Словом, будет знать закон о зловредности воды. То есть, она враг, с нею надо обходиться очень осторожно, иначе - гибель. Ну, и конечно, обожествлять ее, как грозного и непреодолимого бога. А если он сорвался в глубокую колдобину, под ногами у него дна нет, он взял и поплыл. Хотя сам он, разумеется, не понял, как он это сделал. Но он начинает припоминать, что болтал ногами и руками, и вода стала его держать. Вот так дикарь достиг возможности плавать.
   Верещагин от души расхохотался.
   - По вашей теории, - сказал он, - выходит так: человек с горы бросился вниз и вместо того, чтобы разбиться, он должен полететь?
   - Конечно, - серьезным тоном произнес Мартов. - И в этом не будет ничего сверхъестественного.
   - Простите меня, но вы слишком увлечены верой в цивилизацию. Тяготение к сверхъестественному в человеке происходит не от борьбы с природою за роль в ней, а от стремления к высшему идеалу, закрытому от нас смертью. Ее-то ведь вы не рассчитываете уничтожить?
   - Нет. Но ей пора быть управляемой - приходить, когда сам человек ее захочет. Чтобы смерть была не мукой и ужасом, а лишь удовлетворяющим фазисом великого, естественного физиологического процесса. Чтобы запрос на нее предъявлял сам организм наш, и умирать было бы так же просто, как пить, рожать детей. И смерть будет, как последнее отправление организма. И к победе над смертью наука уже движется уверенными шагами.
   - Я все это понимаю, но организм - то наш изнашивается. Смерть вы по естественному хотению все-таки оставляете?
   - Конечно.
   - А если будет такое хотение, то будет и такой порог, за которым начинается для человека сверхъестественное, и остается любовь и пытливость к нему, и он всегда сохранит для себя в природе множество темных уголков, к которым будет относиться с суеверным страхом и с фантастическим уважением.
   Мартов снисходительно кивнул головой.
   - Вот вы говорите, что в мире нет ничего сверхъестественного. А я твердо уверен, что вы преувеличиваете свой материалистический энтузиазм. - Верещагин неприятно поморщился: ему показалось, что солнечный день, как будто посерел, и в жар солнечных лучей, опалявший Кипр, прокралась тонкая струйка холодной северной сырости. - А чтобы вы сказали, - спросил он после долгого молчания, понизив голос, - если бы вам случилось видеть призрак? Настоящий призрак... совершенно такого же человека, как мы с вами, но он мертвый и, однако, ходит и говорит, как живой?
   Мартов зорко посмотрел на Верещагина и подумал: "Почему он так стал выглядеть? Боязнь? Утомление? Перегруженность в работе"? Лицо Валерия, как зеркало, отражало внутреннее смятение. Затем спросил:
   - С вами было что-нибудь подобное?
   В первый момент, у Алексея возникло желание рассказать Мартову все, но сейчас, внутри него бушевал неописуемый страх. Он сразу подумал, что Валерий посмеется над ним и скажет, что ему пора обратиться к психиатру, по поводу его потусторонних страхов.
   - Не люблю я говорить об этом, - сказал он после долгого колебания, видя, что настойчивый взгляд Мартова не хочет от него оторваться. - Это, извините меня, довольно свежая рана и, вспоминая о ней, я дурно себя чувствую. Когда-нибудь, при случае, если встретимся и буду я более спокойным, попробую вам все рассказать.
   - Как вам я завидую, - сказал путешественник. - Мне никогда не удавалось проникнуть в мертвый мир, хотя я всю жизнь гонялся, чтобы увидеть что-нибудь необыкновенное и фантастическое, по всем странам земного шара.
  
   Новый знакомый очень понравился Верещагину. Он чувствовал, что сдружится с Мартовым, и был доволен, что судьба послала ему навстречу такого опытного и бывалого путешественника. Но странный разговор несколько расстроил его. И когда тот откланялся и ушел, Верещагин долго еще сидел в кафе, погруженный в довольно мрачные мысли. Вопреки своей богатырской внешности, он странствовал не по своей воле: врач предписал ему провести, по крайней мере, год под южным солнцем, не смея даже думать о возвращении домой. И вот теперь он нашел себе уголок, где мог зазимовать удобно, весело и недорого. Хотя он был не бедный, но сорить деньгами не хотел.
   Неожиданно свалившись с Ленинского проспекта на сверкающий Кипр, Верещагин, сказать правду, изрядно таки скучал. Человек он был - Мартов сразу угадал - самый Московский: сытый, ленивый холостой, окруженный комфортом. И смолоду, пылок он не был. А к тридцати годам вовсе разучился понимать беспокойных шатунов по белому свету и охотников до сильных ощущений. Взамен бушующих морей, горных вершин, классических развалин, он предпочитал: мягкий диван, пылающий камин, интересную книгу и восприимчивое воображение.
   - Совсем необязательно, переживать сильные ощущения лично, - говорил он, - если можно их воображать, не выходя ни из душевного равновесия, ни из комнаты. Подставлять же под всякие страхи и неудобства свою собственную шкуру - страсть для меня совершенно непонятна. Отсутствие душевного равновесия и комфорта не в состоянии вознаградить никакая красота.
   Он глубоко сожалел о своем московском кабинете, камине, диване, о работе и друзьях.
   - В гостях хорошо, - втайне признавался он, - а дома лучше. И если бы я мог, то сразу вернулся бы домой. Он уехал из Москвы, ни с кем не попрощавшись. Словом это было не путешествие, а бегство.
   Он никому не признавался, что болен, выдавая себя за туриста и ведя соответственно праздный образ жизни. Нервная болезнь, выгнавшая его с родины, была очень странного характера и развивалась на весьма необыкновенной почве. Он закрыл глаза.
   Незадолго, перед тем как ему заболеть, сошел с ума его друг - Юрка Коган. Он работал в Шоу бизнесе, и не один громкий скандал не обходился без него. Психоз Когана вырастал медленно и незаметно. Решительным толчком к сумасшествию явился трагический случай, страшно потрясший расшатанные нервы больного.
   Незадолго перед этим, у него завязался роман с одной певицей, Татьяной Горностаевой, настолько серьезный, что в Москве стали поговаривать об их свадьбе. Коган не пропускал ни одного ее выступления, и в один из дней, снова, отправился на ее концерт.
  
   А в это время, молодая девушка сидела в темноте на диване. "Что же делать? - думала она. Юрий соблазнил меня и бросил, а я должна ему прислуживать. Что же делать"? Она вспомнила его ласки и слова:
   - Я люблю тебя и никогда с тобой не расстанусь.
   Она вскочила и стала ходить по комнате. Ей представилось, что в эту минуту он занимается любовью с певичкой.
   - Ах, сучонок вонючий, - взвизгнула она, - ты и вправду со мной не расстанешься. Я и после смерти буду преследовать тебя. Я лучше продам душу Дьяволу, но отомщу тебе.
   В это время стекла в окне зазвенели, неподвижно застыли, потом опять задребезжали.
   - Я помогу тебе, - раздался чей-то голос.
   Она вздрогнула и обернулась. Перед ней стоял мужчина, с посохом в руке.
   - Вы кто? - прошептала она.
   - Я тот, кто тебе нужен, - ответил незнакомец. Его горящие глаза, пронизывали ее насквозь. - Ты только сейчас позвала меня, и я пришел тебе помочь. Я - Дьявол. Князь тьмы.
   - Дьявол! Ее глаза вылезли из орбит.
   - Я помогу тебе отомстить, а ты за это, отдашь мне свою душу.
   - Я согласна, - после долгого раздумья, произнесла она. Но умоляю, после смерти, верни меня на землю. Я должна отомстить ему.
   - Будет исполнено, - усмехнулся он, и дотронулся посохом до нее.
   Девушка упала на пол и затихла.
  
   Вернувшись, домой с концерта, Коган никак не мог открыть дверь. Напрасно он стучал, звонил, дверь была закрыта, хотя в квартире должна была находиться его молоденькая служанка, Машенька. Тогда он вызвал милицию. Взломав дверь, они увидели лежащую на ковре в комнате, мертвую служанку. Рядом лежала записка: прошу в моей смерти никого не винить. Коган был страшно поражен. Еще года не прошло, как Машенька стала работать у него. Он никак не мог понять, что толкнуло ее на самоубийство, пока не нашел скомканную бумажку в столе. Когда он развернул ее и прочел, у него волосы стали дыбом. Он понял, что причиной ее самоубийства явились слухи о его женитьбе. В ней было написано: ты можешь жениться, но я не отстану от тебя, и после смерти буду преследовать, пока ты не присоединишься ко мне.
   Коган сразу вспомнил, как соблазнил ее, пообещав, никогда не расставаться с ней. Он тяжело вздохнул и сжег записку.
   Ему не хотелось больше жить в этой квартире, и он, продав ее, купил новую. Однажды, немного выпив, он задремал в кресле. И вот он видит сон: в комнату вошла Машенька, живая и здоровая, только бледная очень и холодная, как лед. Она села к нему на колени, как бывало при жизни, и говорит тихим голосом:
   - Вы, Юрий Михайлович, женитесь, женитесь, а я вас не оставлю, не оставлю...
   И стала его целовать так, что он весь задрожал и стал с удовольствием отвечать на ее бешеные ласки. Вдруг его ударила страшная мысль: "Что же я делаю? Как же это может быть? Ведь она мертвая"?
   И тут он, охваченный неописуемым ужасом, заорал благим матом и проснулся весь в поту.
   С этого времени он стал кутить, потом, внезапно, заперся дома, стал пить в одиночку, не отвечая на звонки.
   Однажды, поздно ночью, он пришел к Татьяне и стал умолять ее поторопиться со свадьбой. Та, конечно, согласилась. Будучи, суеверной, как большинство певиц, она на следующий день поехала к знаменитой гадалке, узнать о своей судьбе в будущем браке.
   Вернулась она вся в слезах.
   - В чем дело? - спросил ее Коган. - Что сказала гадалка?
   Татьяна долго не хотела ему отвечать, говорила, что все это глупости. Но, наконец, призналась, что гадалка сказала ей, что свадьбы не бывать. Между вами стоит мертвый дух.
   Коган выслушал ее и не возразил ни слова. Он стоял страшно бледный перед ней, низко опустив голову. Потом поднял на невесту глаза, полные холодной, язвительной ненависти, дико улыбнулся и тихим шипящим голосом произнес:
   - Узнала?
   Затем ругнулся матом. Певица так от него и шарахнулась. Коган засмеялся и вышел. Больше его невеста никогда не видела.
  
   В одном из ночных клубов, группа "Молодые" исполняли хит "Невеста Вампира":
   Ты покончи с ней,
   Ты займись другой,
   Ты должен идти, за новой жизнью вновь!
   В это время, здоровый мужчина, шатаясь, как пьяный, сбивая с ног танцующие пары, бросился к исполнителям. Его пыталась остановить охрана, но он стал с ними драться. Его схватили, вызвали милицию и доставили в отделение. Там, он ударил одного милиционера, и впал в бешеное буйство. Его отвезли в психиатрическую больницу, и надели смирительную рубашку. Он поведал врачам, что его любовница - самоубийца Машенька, навещает его с того света, и между ними продолжаются те же ласки, те же отношения, что и при жизни. И он не в силах сбросить с себя иго страшной, посмертной любви, и что он чувствует, как она его убивает.
   Галлюцинации его не прекращались, но он стал их принимать, как должное, в порядке вещей.
   Верещагин, как старый товарищ Когана, был свидетелем всего процесса его помешательства. В полную противоположность Когану, он был человек редкого равновесия, как физического, так и нравственного. Когда Коган стал сходить с ума, многие его друзья отвернулись от него, а он, чувствуя, что с ним что-то твориться, стал чаще его навещать. Узнав, что Коган в психиатрической больнице, он стал приходить к нему и туда.
   Коган его любил, легко узнавал и охотно с ним разговаривал, а Верещагину было интересно за ним наблюдать.
   Однажды, находясь в гостях у своих знакомых, он рассказал им историю Когана. Его друг, Борис, пожал плечами и бросил взгляд на жену. Та на минуту задумалась и сказала:
   Алексей! Все это не так просто, как кажется. Вашему другу угрожает опасность, я боюсь за его жизнь. Мне необходимо с ним поговорить, и кое-что выяснить.
   - Хорошо, - сказал Алексей. - Я буду у него в воскресенье и договорюсь о встрече.
  
   Как только Верещагин ушел, Ирина стала говорить:
   - Не нравится мне все это, Борис. Я уверена, что это опять происки Дьявола. Он хочет опять вернуться на землю.
   - А как он сможет это сделать? - спросил Борис.
   - Только через человеческую душу - сказала Ирина. - Я уверена, что эта девушка влюбилась в Когана, и соблазнила его, думая, что он всегда будет с ней. Но Коган решил жениться и бросил ее. Тогда она продала душу Дьяволу, чтобы отомстить ему после смерти. Он убил Машеньку, и направил ее призрак запугать Когана, чтобы его разум потемнел. И как видишь, преуспел. Теперь Коган во власти призрака, Дьявол мучит его сладострастными снами и ночными галлюцинациями, развращая ум воспоминанием о развратном видении. Верещагин же говорил нам о том, что во сне, Коган занимается любовью с призраком. Дьявол хочет завладеть и его душой.
  
   Верещагин лежал на диване. В нем, впервые, где-то в глубоком уголке души зашевелилось жуткое суеверное чувство.
   Вспоминая слова Когана о своей мучительнице - Танюше, ему, с одной стороны было жаль его, а с другой - смешно. Жаль, потому что говорил он о галлюцинации ужасного, сверхъестественного характера, которую никто не в силах был представить себе без содрогания. А смешно - потому что тон его при этом был самый будничный, повседневный, которому до смерти надоела капризная служанка. Он рад был бы с ней разделаться, но не мог.
   Однажды, он с врачом засиделись у Когана в палате, разговаривая, как тот вскочил и стал их выпроваживать.
   - Идите, а то моя Машенька сейчас пожалует ко мне.
   - Юра, - пошутил Верещагин, - ты бы показал ее нам.
   - Идите, вы ее сейчас в коридоре встретите, - серьезно отозвался Коган и залился хохотом.
   На Верещагина эта сцена произвела удручающее впечатление. В коридоре он шел за врачом, опустив голову, в глубоком раздумье. Врач шел и ворчал:
   - Чувствуете, какая сырость?
   В самом деле, Верещагина пронзило до костей влажная струя затхлого воздуха, летевшего им навстречу. В темном конце коридора он столкнулся лицом к лицу с женщиной в черном платье. Она показалась Верещагину небольшого роста, худенькой и бледной. Врач поздоровался с ней и пошел дальше. Вдруг, он перестал слышать позади себя шаги Верещагина. Обернувшись, он увидел, что тот стоит весь белый, как мел, бессильно прислоняясь к стене, и держится рукой за сердце, глядя в спину только что прошедшей женщины.
   - Что с вами? - произнес врач, подходя к нему.
   - Кто... это..., - заикаясь, произнес Верещагин, тыча пальцем вслед незнакомке.
   - Наша санитарка, Марья Ивановна, - ответил врач.
   Верещагин сразу покраснел, как вареный рак, и даже, плюнул от злости.
   - Вы правы, Василий Иванович, мне надо перестать бывать в больнице. У вас тут с ума сойдешь. После разговора с Коганом, я вообразил, что это шла к нему его Машенька. Он тяжело вздохнул.
   После этого случая, Верещагин перестал навещать Когана, оберегая свои нервы. Но, после разговора с Ириной, он решить сходить к нему.
   Утром ему позвонил врач и попросил придти. Василий Петрович встретил его и сказал, что Коган хочет срочно видеть его. Войдя в палату, Верещагин застал его крайне слабым, но вполне разумным человеком. Коган лежал на кровати, и Верещагин приблизился к нему, превозмогая робкое замирание сердца. Он увидел желтое лицо Когана, точно слепленное из отечных мешков: под глазами, на скулах, на висках и выпуклостях лба - всюду обрюзглости, тем более неприятные на вид, что там, где мешков не было, лицо казалось очень худым, кожа липла к костям.
   - Вот что, Леха, - зашептал он, - чувствую, умираю. Хочу проститься с тобой
   - Да ты что, Юрка, мы с тобой еще поживем, - стал утешать его Верещагин.
   Коган покачал головой.
   - Съела она меня, съела, - он бросил взгляд на врача, - это я про болезнь говорю, а не про что иное.
   - Да Бог с вами, я и не думал, - замахал руками врач.
   Послушай Леха, - проговорил Коган. Позволь поблагодарить тебя за то, что ты не бросил меня в трудную минуту.
   Ты о чем говоришь? - пробормотал Верещагин.
   - Я хочу попросить тебя напоследок, сделай одолжение, поставь памятник на могиле. Машеньке, бедняжке, а то я забыл это сделать, - глаза его, было, помутились и утратили разумное выражение, но он справился с собой и продолжал:
   - Мертвая она у меня... памятник, чтобы не забыл...
   Он страшно слабел и путал слова. Врач заглянул ему в лицо и махнул рукой.
   - Защелкнуло! - сказал он с досадой. - Теперь вы больше толку от него не добьетесь. Он опять бредит.
   Коган тупо посмотрел на врача.
   - Ан не брежу, - подмигнул он Верещагину, и стал смеяться тихим, бессмысленным смехом. Потом, как бы пораженный внезапной мыслью, уставился на Алексея и долго рассматривал его пристально и серьезно. Затем медленно проговорил:
   - А знаешь, Леха? Завещаю я тебе свою Машеньку.
   - Господи! Да ты о чем говоришь? - встрепенулся Верещагин, как подстреленная птица.
   - Больной снисходительно замахал руками.
   - Не благодари меня, не благодари... не стоит. Бери... Уступаю...Только будь с ней строго... Меня съела, и тебя съест. Злая она, что мало прожила. Голодная. Чувства гасит, сердце высушивает, вытягивает кровь из жил. Он снова захихикал. - Одним словом голодная, хочет жить и любить. Ей нужна жизнь многих, многих...
   - А как же так, - усмехнулся врач, - она же мертвая, а вы говорите, жить и любить хочет?
   - Мертвая, а ходит. Ее закопали в яму, и она в ней сгнила. На миллиарды частиц распалась, и как распалась, сразу ожила. Они все живут, мертвые. Он сжал кулак, потом разжал его, и тряхнул пальцами.
   Верещагин с содроганием проследил его жест. Сумасшедшая болтовня Когана стала его утомлять.
   - Ты думаешь, воздух пустой? - пробормотал Коган, нет, он живой. Из каждой горсточки воздуха можно вылепить сотни Машек. В нем блуждает материя, понимаешь, Верещагин? Послушная материя, которую великая творческая сила облекает в формы, какие захочет. Это и холера, и тиф. Это ведь они, мертвые, входят в живых, и уводят их за собой. Им нужны жизни чужие, в оплату за свою жизнь. Мертвые живут и мстят. Например, я брошу ручку на пол, она упадет. Почему?
   - Силою земного тяготения.
   - А ты видишь эту силу?
   - Разумеется, нет.
   - Вот и знай, что самое сильное на свете - это невидимое. И если оно против тебя, ты с ним не совладаешь. Поэтому я тебе советую, не борись, а покорно погибай. Машка что, форма, слепок. Она сама раба. Но есть сила, которая оживляет материю этими формами, и посылает уничтожить нас, забрать наши души. Коган таращил глаза, хватал руками воздух, мял его между ладонями, как глину. Людей он перестал замечать, весь поглощенный созерцанием незримого мира, который копошился вокруг него.
   Верещагин слушал этот хаос слов, с каким-то глухим отчаянием.
   - Что с вами? - шептал ему врач, - на вас лица нет. Опомнитесь, ведь это бред сумасшедшего.
   А Коган продолжал лепетать:
   - Я давно умолял Машеньку, чтобы она перестала меня истязать. Дай мне хоть умереть спокойно, говорил я ей. А она отвечала, я забрала у тебя душу, но хозяин требует еще одну. Отдай меня кому-нибудь, и ты больше не будешь страдать, и умрешь спокойно. Поэтому, я тебе ее и подарил. Возьми ее и приюти, пусть теперь тебя любит.
   - Пошли, - пробормотал Верещагин, потянув врача за руку. - Это очень тяжело слушать.
   Очутившись в коридоре, Верещагин огляделся, как после тяжелого сна, и, вспомнив что-то, взял врача за руку.
   - Василий Петрович! - сказал он дружеским и печальным голосом, - зачем вы тогда солгали.
   Врач вытаращил глаза.
   - Когда?
   - А помните, вот на этом самом месте мы встретили...
   - Санитарку, Марью Ивановну, - перебил его врач. - Конечно, помню, потому что вам, что-то почудилось, и вы чуть не упали в обморок.
   - Но это не Марья Ивановна была.
   Василий Петрович внимательно взглянул ему в лицо.
   - Извините меня, Алексей Петрович, но у вас нервы расшатались. Да мы у нее самой сейчас спросим.
   Он открыл боковую дверь, и они, войдя, в подсобное помещение, увидели женщину, сидящую за столом.
   - Марья Ивановна, скажите нам, пожалуйста. Вы помните, неделю назад, мы столкнулись с вами около палаты Когана.
   Конечно, помню. Этот мужчина побледнел, при виде меня, и шарахнулся в сторону.
   - Вы слышали, - засмеялся врач.
   Верещагин был поражен. Свидетельство санитарки, непременно доказывало, что Василий Петрович говорил ему правду, хотя он готов был присягнуть, что у встреченной женщины была другая фигура, и другой рост. Вежливо улыбнувшись, он сказал, обращаясь к санитарке.
   - Но вы показались мне совсем не такой.
   - Да что вы, это была я. Было темно, поэтому, вы меня и не узнали.
   - Может быть, - произнес Верещагин. Он вышел из больницы с легким сердцем, хохоча над своим суеверием, как ребенок. Но все же, он решил сходить к Борису, и поговорить с его женой.
  
   Вечером, смеясь, он рассказал им, какую шутку сыграли с ним расстроенные нервы.
   - Алексей! Ты напрасно смеешься, - сказала Ирина тревожным голосом. - Меня эта история только убеждает в моем первом предположении, что мы имеем дело с суккубом, который может принимать какой угодно вид и форму, когда на него смотрит живой человек.
   Верещагин вздрогнул и прошептал:
   - А кто это?
   - Дьяволица. И я думаю, что ты видел не эту санитарку, а настоящего суккуба.
   На мгновение, Верещагина что-то обожгло.
   - Лепкий воздух, живой, - с отвращением вспомнил он и задрожал, поймав себя на том, что повторяет жест Когана, и сам мнет воображаемую глину.
   - Глупости, - с досадой, сказал он сам себе, - пора взять себя в руки. Я что, совсем с ума сошел. А к Когану, больше не пойду.
   И, овладев собой, перевел разговор на другую тему.
  
   Домой Алексей вернулся поздно. Быстро раздевшись, он уселся в кресло, напротив камина, и подбросил несколько поленьев дров. Огонь вспыхнул, ярко озарив всю комнату красным шатающимся светом. Верещагин сидел и курил. Незаметно, он задремал. Вдруг он почувствовал дуновение ветра, и открыл глаза. Он подобрал выпавшую, было, изо рта сигарету, лежащую на коленях, и недовольно повернулся в кресле, почувствовав холод. И слева, откуда дуло, он услышал над самым своим ухом, будто кто-то греет руки: ладонь зашуршала о ладонь. Он лениво взглянул в ту сторону и увидел на диване, сидящую молоденькую, худенькую девушку. Она, покачиваясь, терла, будто с холода, руку об руку.
   "Кто это"? - подумал он.
   Девушка все грелась, не обращая внимания на Верещагина. Наконец, она повернула к нему лицо - бледное, с огромными глазами, бездонными, как омут, темными, как ночь. И он увидел, как бледные ее губки дрогнули, и страшно сверкнули в полумраке, ровные, белые зубы. Затем раздался голос, тихий, ровный и низкий, точно из-за глухой стены:
   - Машенькой меня зовут, Машенькой.
   Алексей изумленно смотрел на нее, на лице выступили капли пота.
   - И чего ты хочешь? - спросил Верещагин. Он не мог совладать с заиканием.
   - Я хочу любить тебя, - прошептала она. - Хочу любить тебя целую вечность.
   - Ты же умерла, Машенька?
   - Нет, я не умерла. Я причислена к иным. Отдай мне свою душу и присоединяйся ко мне. Я хочу тебя. Хочу, чтобы ты вошел в меня.
   Она подошла к нему и завладела его ртом. Рука стала гладить его бедра, от ягодиц до коленей. Физическое желание потрясло Алексея, разжигая пожар в его нервах. Его яички ныли и жаждали высвобождения. И тут он увидел, как она медленно сняла с себя одеяния. Он увидел гладкую кожу ее живота, твердые упругие бедра, треугольник темных волос между ними. Лихорадочный жар бушевал в его мозгу, теперь у него была лишь одна нужда, одно желание в мире. Она почувствовала это, и двигалась, со сводящей с ума, медлительностью. И то, что ее жуткие глаза смотрели на него, почти безразлично, ему было все равно. И то, что Машенька была видением из ночного кошмара, ему было тоже, все равно.
   Машенька так ласкала его тело, словно была обжигающим прикосновением огня. Густые черные волосы свисали ей на плечи. Их аромат был похож на запах дикого леса. Она оседлала Алексея, тесно прижав ноги к его телу, и двинулась вперед, направляя его рукой. Она тихонько вздохнула и начала двигаться, сначала медленно, затем, с все возрастающей страстью. Ее ногти вдавились в его плечи, а немигающие глаза уставились в лицо, с мрачным безразличием. Алексей схватил ее за руки и почувствовал их гладкую, твердую кожу. Он приподнялся, а она, в то же самое время, навалилась на него, смешав его наслаждение с болью. В следующий момент он взорвался внутри ее, с получеловеческим завыванием, в котором, с трудом признал свой собственный голос. Влажность ее тела поглотила его, заставив, трепетать с силой, которая не покидала его. Она снова навалилась на него, прижав своими ногами. Оргазм разорвал его, подобно молнии, а она все еще двигалась, сидя верхом, досуха выдаивая его. Когда она бешено, тряслась в судорогах своего оргазма, он легонько провел пальцами по ее плечам, а затем опустил их на ее соски. Они были тверды, как метал.
   Когда все было закончено, она молча слезла с его тела.
   Прошло несколько минут, и ее рот и пальчики стали вновь играть с его телом до тех пор, пока он снова не возбудился, и не затрепетал.
   - Теперь ты мой, пока не умрешь, - прошептала Машенька ему на ухо, опускаясь на него с лихорадочной интенсивностью, кусая плечи и горло.
   Ее бедра расплющивали его. Она лежала на нем, хрипло тяжело дыша, до тех пор, пока новый оргазм охватил его.
   И в этот момент черная волна сна, захлестнула его. Только ее шепот донесся до него:
   - Ты принадлежишь мне, и только мне. Помни об этом всегда.
  
   Утром он очнулся голым, лежащим на ковре. В его глазах стоял невыразимый, нечеловеческий ужас. У него было ощущение, что его кошмар только начинается. Он еле-еле поднялся с пола, и направился в ванну. Приняв душ, и выпив пару рюмок коньяка, он почувствовал себя уже совершенно здоровым.
   Раздался телефонный звонок, и врач сообщил ему, что Коган ночью умер.
   Верещагин страшно побледнел.
   - Я знаю,- невольно вырвалось у него.
   Василий Петрович очень удивился, но ничего не сказав, повесил трубку.
   Верещагин, выпив еще рюмку, лег спать, и проспал до вечера. Проснувшись, он принял душ, взял деньги, и пропал до следующего дня. Так прошла неделя.
   Когана давно похоронили, а Верещагина никто не видел на кладбище. Он стал кутить напропалую. Вечерами он ужинал в ресторанах, затем ехал в публичный дом. Здесь он покупал двух-трех девушек, хотя не пользовался ни одной. Они должны были только сидеть и говорить с ним. Когда светало, он расплачивался и ехал домой. Это был как раз тот образ жизни, который вел покойный Коган, и Алексей с холодным ужасом сознавал, что встал на ту же дорогу.
   Единственный раз, когда Верещагин остался ночевать дома, Машенька снова навестила его.
   На утро, он поехал к психиатру.
   - Послушайте, Юлий Абрамович - шептал он, я потерял покой. Я вижу призраки, а если я их не вижу, то все равно их предчувствую. Между моим глазом и светом, как будто легла тюлевая сетка, и ясный день, мне кажется серым.
   Выслушав Верещагина, психиатр надолго задумался.
   Вот что, Алексей Петрович, вам надо лечиться. Звуковые галлюцинации еще половина беды, а уж если пошли зрительные, он поперхнулся. Ничего, я вас вылечу. Бегите из Москвы, бегите под солнце, лучше к морю. Там вы забудете своих призраков. А север - родина душевных болезней, и для вас не годится. Ваш Коган говорил правду, воздух у нас живой и лепкий: он наделен неврастенией, удрученными и раздражительными настроениями. Вы читали Гомера?
   - Давно.
   Доктор закрыл глаза и прочитал наизусть:
   - Бледная страна мертвых, без солнца, одетая мрачными туманами, где, подобно летучим мышам, рыщут с пронзительными криками стаи жалких приведений, наполняющих и согревающих свои жилы алой кровью, которую высасывают они на могилах своих жертв.
   Эта цитата заставила Верещагина вздрогнуть. Психиатр увидел это и, засмеявшись, хлопнул его по плечу.
   - У вас расстройство нервной системы. Бегите на юг. Недуг, порожденный туманом и мраком, излечивается только на солнце.
   И вот он здесь.
  
   Вечером, Алексей Петрович и Валерий Мартов снова встретились в театре, в антракте спектакля. Верещагин был удивлен обилием знакомых у Мартова. Ему приходилось здороваться на каждом шагу. Почти все женщины, кивали ему.
   - Когда же вы успели приобрести такую популярность? - спросил Алексей Петрович.
   - Да я здесь бывал, раз десять. Живу по месяцу, иногда, два. Я хочу показать вам потухший вулкан. Старожилы уверяют, что давно-давно, много людей кончали жизнь самоубийством в бездне кратера. Это были ритуальные самоубийства в честь богов. Демонологии на этом соединении жажды смерти с пифическим экстазом построили множество суеверных теорий и нагородили всякой дьявольщины.
   - Я вижу, - заметил Верещагин, вы наполнили всю свою жизнь погоней за необыкновенными чудесами.
   - Вернее сказать, за знаниями, - поправил его Мартов.
   - А как вы относитесь к Блаватской. Она же верила в сверхъестественные силы.
   - Что могу я вам сказать: она всю жизнь уверяла, будто искала знания естественных психологических сил, присущих человеку, чтобы осуществлять чудесное, но не изученное им до степени разумного волевого владения. А на самом деле, втайне, про себя, ненавидела такое естественное знание всей душой, жаждала только веры и только чуда - откровений сверхъестественного, феноменов мистической силы. Когда обнаруживались перед ней пути естественных объяснений сверхъестественным феноменам, она отмахивалась от подобных возможностей обеими руками. Она сама говорила, что все неизвестное, таинственное привлекает ее, как пустое пространство, и, производя головокружение, притягивает к себе, подобно бездне.
   И вам скажу, чудес не бывает. Все зависит от настроения. Демоны, призраки, таинственные звуки - не вне нас. Они сидят в самом человеке, в его гордой охоте считать себя выше природы.
   - А как вы относитесь к колдунам и гипнотизерам?
   - Гипнотизеру нужен характер, а колдуну вера. Потому что колдовство - палка о двух концах: оно и внушение и самовнушение. Хороший колдун - непременно человек убеждения, самообмана. Это такое же правило, как и то, что бесхарактерный человек не может быть гипнотизером, зато сам легко поддается гипнозу. И я сам переживал интереснейшие иллюзии: бывал и испуган и растроган тем, чего не было, но хотелось, чтобы было. Хотите, расскажу вам один случай.
   - Внимательно, слушаю вас.
  
   - Я был в Генуе, у меня там много друзей и знакомых. Я люблю посещать кладбища - музеи, где каждые новые похороны, предлог для сооружения статуй и саркофагов замечательной красоты. И вот однажды я гулял по кладбищу, где захоронено много известных итальянцев. Я присел под кипарисами и, замечтавшись, заснул. Просыпаюсь, темно. И не как не могу понять, как случилось, что я заснул. Я зажег спичку, взглянул на часы и ахнул - девять часов.
   Тишина была мертвая. Внизу, как блуждающий огонек, двигалась тускло светящая точка. "Дежурный сторож, - подумал я, - обходит свои владения". Пока я раздумывал, позвать его на помощь или нет, тусклая точка исчезла. Я сидел и ждал, когда взойдет луна, и я смогу спокойно дойти до ворот кладбища. И вот, все силуэты стали чернее на просветлевшем фоне. Кипарисы стали такие острые и стройные, что казались копьями, вонзенными землею в небо. Белая щебневая дорожка ярко определилась у моих ног. И я направился к выходу. Пройдя несколько шагов, я невольно вздрогнул, и даже попятился от неожиданности - передо мной возник черный исполин, как бы высматривая запоздалого путника.
   "Что это? - подумал я, - призрак или злой дух". В этот момент мне и в голову не могло придти, что это памятник. Он меня совсем заколдовал, тем более я забыл о его существовании, несмотря на то, что часто проходил мимо него. Я пошел дальше и увидел, как царство мертвых мраморов ожило под лучами светила, не греющего живых. Мне вспомнилась поэтическая фраза:
   - Мертвые, только днем мертвые, а ночи принадлежат им, а восходящая луна - их солнце.
   Я стоял и смотрел, а в душу мою понемногу просачивалось таинственное волнение, и жуткое, и приятное. Не хотелось уходить с кладбища. Хотелось бродить по нему, вглядываться в серо-черные фигурки, в которых предал их памяти потомства резей художника. Верить, что в этих немых каменных людях бьются слабые пульсы жизни, подобно нашей, благоговеть перед их непостижимой тайной, и любопытно слушать невнятное трепетание спящей жизни этих людей. Это было необычное место. Это был уголок погребенных воспоминаний, молчаливое общество умерших, анклав земных существ, вышедших за пределы жизни.
   Но я решил уйти с кладбища, внутренне смеясь над собой и своим фантастическим настроением - главное над тем, что оно мне очень нравилось. Пробираясь между монументами в неосвященной части кладбища мне чудился шепот, точно шаркали по земле старческие ноги.
   Признаюсь вам откровенно, проходя мимо мраморной женщины, мне почудилось, что она мне родная, и я лишь позабыл ее. "Ты заснула, страдая, - думал я. - Горе томило тебя не день, не год, а всю жизнь. Оно с тобой родилось - горе души, явившейся в мире чужою, неудержимым полетом, стремившейся от земли к небу. А подрезанные крылья не пускали тебя в эту чистую глазурь, где так ласково мерцают твои сестры - звезды. Жизнь тебе выдалась суровая и беспощадная. Ты боролась с нуждой, судьба хлестала тебя потерями, разочарованиями, обманами. Но велика была твоя нравственная сила, и житейская грязь отскакивала от твоего сердца. И сны твои были прекрасными снами. Они открывали тебе твой родной мир чистых грез и надежд. И вот ты сидишь успокоенная, ты забылась, ты уже вне мира. Хор планет поет тебе таинственные гимны. Я поклоняюсь тебе, я тебя люблю. Меня одолевало желание склониться к ногам этой мраморной женщине, припасть губами к ее прекрасной девственной руке и согреть ее ледяной холод тихими умиленными слезами. Это все, конечно, звучит крайне дико, но я так и сделал. Мне было, право, очень хорошо, и не одно из моих многочисленных увлечений не давало мне большего наслаждения, чем несколько часов проведенных мною в благоговейном восторге у ног моей стыдливой, безмолвной возлюбленной. Я чувствовал себя, как те рыцари, которые весь свой век носили в голове образ дамы сердца.
   Мрамор холодил мне лицо, но мне чудилось, что этот холод уменьшается, что рука девушки делается мягче и нежнее, что это уже не камень, а тело, медленно наполняемое возвращающейся жизнью. Я знал, что этого не может быть, но верил в это.
   Я поднял взор на лицо статуи и вскочил на ноги, не веря своим глазам. Ее ресницы трепетали, губы вздрагивали в неясной улыбке, а по целомудренному лицу все гуще и гуще разливался румянец радостного смущения. Я чувствовал, еще мгновение и она проснется. Я думал, что схожу с ума, и стоял перед зрелищем этого чуда, как загипнотизированный. Разумеется, так оно и было.
   Но она не проснулась, а меня похлопал по плечу, неслышно подошедший кладбищенский сторож.
   - Как вы попали на кладбище в такую рань? - спросил он.
   И в ответ на мой бессмысленный взгляд, продолжал:
   - Я уже три раза окликал вас, но вы не слышали, видать засмотрелись.
   Я ничего не ответил. Оказалось, я провел на кладбище целую ночь, и в своем любовном забытье не заметил рассвета. Я даже не заметил, когда ранние лучи солнца заиграли на лице мраморной красавицы. Теперь моя возлюбленная спала беспробудным сном, сияя ровными белыми тонами своих ослепительно сверкающих одежд.
  
   Так разговаривая, Верещагин с Мартовым просидели в театральном ресторане не только антракт, но и акт пьесы.
   Хотите, я вас познакомлю с очаровательным семейством? - спросил Мартов.
   - Конечно, хочу, - ответил Верещагин.
   - Видите, сидящих за столом, пойдемте, я вас представлю Романовым. И они направились к столу.
   Видя приближающего Мартова, отец семейства поднялся из-за стола. Это был огромного роста, лысый мужчина, с огромными седыми усами и черными глазами. Он напоминал Верещагину морского орла, который вот-вот сорвется со скалы и бросится на добычу. Романов дружески приветствовал нового знакомого.
   - Это моя дочь, Софья, - представил он.
   Она была похожа на отца чертами лица, но, тем не менее, лишена того гордого и открытого выражения, каким отличался острый, внимательный взгляд орлиных очей, и повелительный склад мясистых губ Романова. Наоборот, в ней было что-то робкое, подозрительное. Точно на душе у нее лежала опасная или постыдная тайна, и смотрела она на Верещагина исподлобья. Но, несмотря на это, девушка была хороша собой, и ему понравилась. Алексей Петрович, кажется, ей тоже понравился, по крайней мере, взгляд ее смягчился, а на губах задрожала слабая улыбка, сделавшая красивое, бледное лицо Софьи, совсем очаровательным.
   Мартов с усмешкой наблюдал эти живые проявления таинственного электрического тока, который внезапно установился между Софьей и Верещагиным. Он знал, что это всегда бывает при встречах мужчины и женщины, если они понравились друг другу. Рядом с Софьей находилась девушка, лет двадцати пяти. Она была высокого роста и очень полной. Смуглое ее лицо, еще недавно на редкость красивое, было испорченно ожирением, которое придавало коже, болезненно-желтоватый оттенок. Она сверкнула на Верещагина черными глазами из-под густых, почти сросшихся бровей, и взгляд ее показался ему мрачным, почти свирепым.
   "Странная какая-то", - подумал он, рассматривая ее наряд: шею обвивала ожерелье, в виде золотой змеи с рубиновыми глазами, а всю грудь завесила монистом, из червонцев. Такие же змеевидные красноглазые браслеты бросились в глаза Верещагину на обеих руках, талию тоже сжимал чешуйчатый пояс восточного серебра, замкнутый пряжкой двух впившихся друг в друга, змеиных голов. Только у этих змей глаза были: у одной зеленые, изумрудные, у другой - желтый топаз. Заметив пристальный его взгляд, она закуталась в длинную шаль.
   - Эта моя подруга, Лариса, - сказала Софья.
   В ответ на вежливый поклон, Лариса быстро кивнула головой, и хмуро буркнула два слова сквозь зубы.
   Романов расхохотался:
   - Не обращайте, внимание на ее сердитые глаза, просто она боится новых знакомых, пока не узнает их поближе. Не старайтесь, подружится с ней, если вы ей понравитесь, она сама подойдет к вам и протянет руку. - И, наклоняясь к уху Верещагина, прошептал:
   - У нее мозги немного не в порядке, хотя она добрая и хорошая подруга моей дочки. Затем пригласил их в гости.
  
   После спектакля, Верещагин с Мартовым решили прогуляться по набережной.
   - А ведь Софья, хороша, - проговорил Мартов, поймав Алексея на этой же мысли. В голосе Валерия слышался смех. Верещагину это не понравилось. "Что-то уж слишком много он позволяет для первого знакомства", - с неудовольствием подумал он.
   - Или может быть, вы мечтаете о свирепой, но очаровательной Ларисе? - так же лукаво продолжал Мартов.
   - Ни о ком я не мечтаю, - сухо возразил Алексей. - Кстати, что вы можете сказать о ней?
   - Да ведь вы же видели, дикое существо с гор, лишенное всякого образования, хотя ее все уважают.
   - Да, вы правы. У нее дерзкий взгляд и надменные губы, - согласился с ним Алексей. - Наверняка у нее мерзкий характер.
   - Да нет, она только вспыльчивая. В сущности, весьма милое и кроткое создание, хотя ненавидит наш пол до исступления. Мы-то с ней друзья, а вот когда наш общий друг Зигмунд, вздумал за ней поухаживать, она проткнула ему живот шпилькой.
   Шпилькой? - изумился Верещагин.
   - А вы разве не заметили, у нее в волосах торчит золотой шар. Под этим шаром - золотая шпилька, сантиметров пять. Такая шпилька в умелых руках, стоит доброго ножа. По крайней мере, Зигмунд, после этой шпильки, долго болел.
   - Какая дикость?
   - Да, странная девушка. Зато, она отлично поет и читает стихи.
   - А вы заметили, сколько она на себя змей навесила. И в золоте, и в серебре. Я нахожу это довольно отвратительным.
   Какой же вы неблагодарный.
   - Почему?
   - Да кем бы мы были с вами теперь, если бы не усердие змия райского к нашей праматери, Еве?
   - Да, вы правы.
   То-то и оно. А что касается змей, то предупреждаю вас заранее, у Романова водится ручная гадина, и ползает в доме повсюду. Большой любимец Софии, и Ларисы. Громаднейшая тварь, красавец в своем роде, пестрый, как мрамор, редкостный экземпляр.
   - Спасибо, что сказали, а то я с испугу мог треснуть его, чем попало.
   - Вы бы сразу врагов себе нажили, Романовы очень обожают этого красавца. Лариса, последним куском с ним делится и позволяет спать ему в собственной постели. И наша дружба с этого началась. Я рассказал ей однажды о змеином культе в Африке. С тех пор, я ее фаворит, и нашу дружбу водой не разольешь. И знаете, что я вам хочу еще сказать - наша дружба еще более укрепилась, потому что я никогда не ухаживал за Софи.
  
   На следующий день они ужинали у Романовых. Стол был накрыт на террасе. Луна висела в небе, круглая и желтая.
   Лариса не ужинала, и вышла только тогда, когда на столе оставались вино и фрукты, а мужчины курили сигареты. К столу она не села, а, прислонившись к мраморным перилам террасы и, сложа на груди толстые руки, глядела в морскую даль.
   Мартов встал и подошел к Ларисе.
   - Куда вы глядите? - спросил он, любуюсь на ее хмурый профиль, позолоченный отблеском от свечей на столе. Лариса медленно указала на светлое пятно над горизонтом, где золотой столб лунного отражения разливался в целое серебряное море.
   - Смотрите, - сказала она, - знаете, что это?
   - Знаю, луна играет, и очень красиво.
   Лариса вздохнула.
   - А вы знаете, куда ведет эта дорога?
   - К берегу Греции.
   - Нет, мой друг. Это дорога к мертвым, в рай.
   - Вот как? - глазом не моргнув, искусственно удивился Мартов. - До сих пор я считал, дорога мертвых - Млечный путь.
   - Когда я была маленькой, не слушая, возразила Лариса, - то, бывало, стану у берега и смотрю, пока у меня все мысли не уйдут в одну цель - вот сейчас увижу отца, мать, тетку. И тогда они показывались, шли ко мне по заливу, но, не доходя до меня, таяли в воздухе. А я потом, как сумасшедшая, стояла еще долгое время...
   - А теперь, вы умеете приводить себя в такое состояние? - серьезно спросил Мартов.
   - Труднее и реже. Прежде, легче было. Стоило только пожелать, и оно начинается. Только большего напряжения требуется. Столько, что боюсь, сердце разорвется. Страшно устою, но с усилием могу.
   - Например, даже и сейчас?
   Лариса покачала головой.
   - Нет, сейчас не в состоянии отвлечься, - отрывисто сказала она. - Я слишком зла. Сердитое сердце мешает мне сосредоточиться. Лариса бросила на Мартова косой взгляд и на низком ее лбу, под крутящимися, жесткими волосами, обозначилась резкая морщинка, а верхняя губа нервно задрожала под черными усиками.
   - Этот тоже будет к ней свататься? - спросила она.
   - Кто? К кому? - изумился Мартов.
   - Не смейтесь надо мной, - гневно прикрикнула Лариса. - Я говорю о вашем приятеле.
   О, Лариса, вы неподражаемы. Да он видит Софью в первый раз.
   - Ну и что? Разве надо много времени, чтобы влюбиться. Посмотрите, какие теплые глаза у них обоих. Зачем вы привели его?
   - Потому что Романов пригласил его в театре. Да вам что за дело? За что вы его невзлюбили? Хотя я мало его знаю, но мне кажется, он добрый малый.
   - Вы еще скажите и хороший? - презрительно ответила Лариса. - Разве это достоинство? Все добры, пока не делают зло. Но мне он не симпатичен. И знаете, почему? Я чувствую, что он какой-то не свой, и на меня от него веет чужим. Он сам по себе, а вокруг него сгустилась неведомая сила. Люди ее не видят, и сам он ее, может быть, не чувствует, а между тем, она им владеет, движет и управляет. И он ее дышит, мыслит, чувствует. Он, как невольник, поглощен ею, а она его уничтожит. Если бы я не боялась, что мои слова будут подслушаны в недобрый час злым ветром, я сказала бы вам, что я прочла все это в глубине его голубых глаз.
   - Да, - серьезным тоном, произнес Мартов. - У ветра хороший слух и вечная память. Он слышит и помнит, помнит и знает.
   - А теперь взгляните, как пристально смотрит на Верещагина мой Яшка. Разве не удивительно, что в такой прохладный вечер он остался у моря, на террасе. А не зарылся в теплые одеяла.
   Мартов бросил взгляд туда, куда показала Лариса. Один из столбов террасы был обвит блестящим узорчатым шнуром в два пальца шириной, резко рельефный на белом мраморе. От шнура отделялась в воздух на длинной шее, золотистая змеиная голова, в глазах которой, Мартову, в самом деле, почудилось какое-то необычное выражение, почти человеческое, и бесспорно, возбужденное.
   - Каким гигантом становится Яшка, - заметил он. - Скоро станет удавом.
   - Посмотрите, как у него горло вздулось, - перебила его Лариса. - Он сегодня ужасно волнуется. И знаете, когда это бывает?
   - Скажите, буду знать.
   - Когда он видит мертвеца, - шепнула она.
   Мартов засмеялся.
   - Надеюсь, вы не предполагаете, что Верещагин выходец с того света, или, что он вампир.
   К его удивлению, Лариса ответила не сразу.
   - Нет, - сказала она, наконец, после долгой задумчивости - Нет, это не то, иначе, Яшка волновался бы по-другому.
   - А что, у вас были опыты? - усмехнулся Валерий.
   Лариса обвела его холодным взглядом.
   - Какое вам дело? - резко спросила она.
   - Как, какое дело? - попробовал отшутиться Мартов. - Мне с ним возвращаться, вдруг он наброситься на меня, и кровь всю выпьет.
   Лариса с укором, покачала головой.
   - Слушайте, Мартов, вы хороший человек, но зачем смеяться над чужой верой. Вы образованный, знаете, науки, и я не насилую ваших взглядов и убеждений. Я дикая, глупая девушка, и вы не обижайте мои мысли. Я вас люблю и уважаю, но есть вещи, в которых нам не спеться. Вы объехали много стран, но того, что я в горах видела, вы не видели и не увидите никогда.
   - Так расскажите, поделитесь, и я буду знать.
   - Нет. У вас прекрасные черные волосы, и я не хочу, чтобы они побелели.
   - О? Так страшно?
   - Как все - по ту сторону жизни.
   - Однако, Лариса, ваши собственные волосы черные, как смоль.
   - То, что пугает других, меня не волнует.
   - Вы знаете, что любопытство, враг мой. Уж лучше я поседею, но лучше, вы расскажите. А волосы, можно покрасить.
   - Нет, - Лариса упрямо трясла головой, - мертвые не понимают шуток. Не сердите их, они слышат больше, чем думают живые. Они любят, чтобы их уважали и боялись. Ой, смотрите, смотрите, Яшка, пляшет на хвосте.
   Мартов увидел, как тот, почти отцепившись от столба, мотался пестрой, гибкой палкой, ритмически подскакивая, будто и впрямь танцевал. Лариса свистнула, и он клубком перекатился через террасу. Она протянула руку, и Яшка обмотал ее частыми мраморными кольцами, а свою золотистую голову спрятал ей под мышку.
   Мартов вздрогнул от неожиданности.
   - Смотри, как молния. Хороший у вас друг.
   - И друг, и сторож, и предсказатель.
   - Даже?
   - Еще бы. Он отлично предсказывает мне хорошую и плохую погоду, друзей и врагов. Он предан и строг, ревнив и мстителен. Смотрите, как он грозно клубится по руке.
   - Вы должно быть, очень сильны физически, Лариса. Я смотрю, как вы держите руку, Судя по величине, тяжесть ужа не малая.
   - Да. Однажды я несла Софью на руках километр. И меня обидеть трудно. Когда я сплю, то под подушкой держу отточенный нож, малейший укол которого, смертелен, так как он пропитан ядом. Да и Яшка чуток, и никому не позволит, приблизится ко мне во сне.
   - А если вы выйдете замуж, то вам придется расстаться с Яшкой.
   Лариса презрительно пожала плечами.
   Зачем мне выходить замуж? Я уже старая. На что мне муж, когда у меня есть Софья и Яшка
   - Да, но Софья может выйти замуж.
   - Софи? - переспросила она с тревогой и сомнением. - Никогда.
   - А мне кажется, что ей пришло время, выходить замуж.
   - Софи? - Лариса захохотала громко и зло.
   - Лариса! Можно, тише.
   - Простите, Сергей Юрьевич, Мартов рассказывает смешные вещи. Я не смогла удержаться. В ее голосе запела фальшивая, недобрая нотка, ноздри раздувались, глаза сверкали.
   - Может, ты споешь нам, или прочтешь стихи?
   - Не хочу, - резко оборвала Лариса и вышла, тяжело ступая ногами и звеня браслетами.
   Романов тихо смеялся ей в след:
   Сейчас вернется и споет нам. Она сегодня не в духе, будет вымещать зло на гитаре. Вы что поссорились, - обратился он к дочери.
   Софья, с тех пор, как раздался смех Ларисы, утратила свое оживление и сидела молча.
   - Нет, мы не ругались, - тихо отозвалась она, не поднимая глаз.
   - Слушайте, - шепнул Мартов.
   В воздухе прогудел и оборвался короткий звук гитары, будто шмель прожужжал коротко и гневно. Сердитая рука продолжала щипать все ту же струну, и она звучала все жалобнее и протяжнее, плача и негодуя. Заплакал в ответ струне и голос - такой голос, что Алексей Петрович широко открыл глаза от изумления. Ничего подобного он никогда не слышал. Ее барханный голос звучал одинаково красиво и полно. Лариса пела на греческом языке. Верещагин не понимал ни слова из ее песни, но в глазах его стояли слезы, его захватила сама мелодия. Это было что-то тоскливо-грустное, и в то же время широкое, размашистое. Он закрыл увлажненные глаза, и ему стало хорошо на душе.
   Внезапно Лариса оборвала песню, и Верещагин открыл глаза. Ему на минуту показалось странным, что вокруг море и лунное небо - и все это блестит.
   И когда Лариса показалась в дверях, Софья вскочила и, бросившись к ней, припала головой на ее грудь.
   - Выплакалась? - с доброй усмешкой, сказал Романов.
   Лариса улыбнулась. Лицо ее было светло, глаза полны вдохновения. Она, должно быть, уже готовилась лечь в постель, потому что сняла с себя все браслеты и распустила волосы, закрыв ими всю спину.
   - Спеть вам еще, и прочесть стихи? - мягко спросила она, торжественно поднимая гитару.
   - Как хочешь, тебя неволить нельзя, - тихо сказал Романов.
   Лариса села и задумалась, напряженные мысли отразились морщинками, побежавшими по лбу. Она тронула струны и заговорила тихо и таинственно, не глядя ни на кого, кроме Софьи. Романов стал переводить Верещагину.
  
   " Мы были вдвоем на пустынной скале, оторванной подземным огнем от острова, и одиноко брошенной в море.
   Солнце тонуло в море, а нарастающий полумесяц уже стоял в небе белым пятном, готовый загореться, едва последний красный луч сбежит с лысых вершин, едва померкнет морская даль, окрашенная золотом и кровью.
   И солнце утонуло, и синяя ночь вышла на смену ему, из прохладного водного царства. Мертвый месяц ожил, и длинный золотой столб закачался в спокойных водах, дрожа и сверкая, тянулся он от нашей скалы. Казалось, это был таинственный путь, по которому мертвые идут с земли в обитель блаженства. Я смотрела в далекий белый туман, и искала вереницу белых теней, как неверно ступают они, слепые, по огненной влаге, робко держась, друг за друга, покорные зову путеводителя душ. И парус, застывший черным пятном на золоте моря, будет служить ладье, где спокойно дремлет старый Харон, ожидая, пока уйдет в воду ветшающий челн, под грузом, незримых седоков, пока голос тени водящего бога не прикажет ему налечь мозолистой рукой на тяжесть кормчего весла.
   Мы были вдвоем - я и Он. Как всегда, я не видела Его, как всегда. Он только дышал прохладой над моими плечами. Но я знала, что Он со мной - светлый, как белое облако, прозрачный, как пламя, зыбкий, как туман. И был Он, как всегда задумчив и тих, могуч и велик, и я, как всегда, знала, кто он: демон ли, раскаявшийся в своем падении? Ангел ли, усомнившийся в своем совершенстве.
   Его узкая рука холодным мрамором лежала на моем плече, и пока шептало засыпавшее море, шептал над моим ухом и его грустный, размеренный голос.
   - Смотри в небеса, найди, где трепещет зеленой искрой меч Ориона. Там, в этот час проплывала когда-то планета. Она сгорела, и осколки ее давно превратились в незримую пыль.
   Как прекрасна была она. Люди были на ней, как светлые Боги, которых научили воплощать в белом мраморе творческие сны.
   О, как мудры они были. Там, да там, был светлый Эдем, возвещенный вам, людям, вдохновенными учителями правды.
   Они были вечны. Не знали они ни смерти, ни злобы, ни горя, ни стыда. Там не было жен и мужей - были только братья и сестры.
   Дух гнева и мести на черных крыльях поднялся к этой золотой планете. Вражда и зависть к добру, увлекали его. Он летел, чтобы воевать и разрушать. Но ни меча, ни копья, ни громов, ни огненной лавы не нес он с собой. Его оружие было в нем самом - в одном коротком слове, сильным, как смерть, коварным, как Змий-искуситель.
   Это слово было - любовь.
   Он подкрался к спящему юноше и шепнул ему на ухо, роковое слово. И послал ему сны, полные сладкой отравы. Он подкрался к спящей красавице и отравил ее грезы, словами и видениями любви.
   Когда они проснулись, оба, новыми глазами взглянули они на мир. И новые мысли, новые чувства охватили их.
   Они полюбили друг друга.
   С хохотом улетел черный дух с планеты - и тысячи лет кружилась она, нося в себе яд любви.
   И снова посетил Дьявол отравленный мир. Как вор крался он в первый раз по планете. Как царь он вошел в нее теперь, и сел на троне могил и надгробных памятников. Потому что любовь сильна, как смерть, и привела с собой смерть.
   Люди планеты лишились блага вечной любви. Они стали рожать и умирать. Срок их жизни сокращался из века в век. Они мельчали ростом и силой. Они узнали золото, роскошь, войны, хитрые измены. И Господь впоследствии проклял землю, когда осудил Адама и Еву.
   Людей стало много - так много, что природа планеты, которая была их матерью и кормилицей, уже не могла поддерживать их своими простыми средствами. Люди стали насиловать природу, придумывали способы истощать ее, сделались ее врагами, воевали с ней всю жизнь. И жизнь их истощалась и сгорала, как свеча, зажженная с двух сторон.
   И чем больше сокращался срок жизни и силы людей, тем больше одолевал их враг - природа. И она становилась все грознее и грознее, потому что планета старела, охлаждался согревающий ее огонь, и путь ее отклонился от солнца.
   От полюсов поползли туманы, снега и льды. Они ползли неудержимо, и люди бежали от них, сталкивались, воевали за лучшие места. Лилась кровь, все было полно ненавистью, родившейся из одного только слова - любовь.
   Прошли тысячелетия, Дьявол снова посетил отравленный мир. Там, где росли пальмы, он увидел землю, заросшую травой.
   Он искал людей, а нашел кучку большеголовых карликов, зашитых в шкуры, которые старались развести костер, чтобы согреть своих карлиц, похожих на обезьян. Но отрава жила и в этом жалком племени - они влюблялись, сходили с ума, ловили миг обладания, ревновали, дрались и умирали за любовь.
   А льды все ползли и ползли с севера и с юга по застылой планете. И вот они встретились, и на планете ничего не осталось, кроме льда. И планета умерла.
   Долгое время она носилась в немом пространстве, пока ее не разбила случайная комета. Куски ее брызнули во все концы вселенной. И нет планеты, которая не приняла бы хоть частицу погибшего мира.
   Но больше всех приняла их земля.
   Ты слышишь эти песни? Чувствуешь ли этот воздух, наполненный любовью. Этот остров, это море, берега, что виднеются за морем - все это упало с неба ледяным куском в тот день, когда разрушилась, отравленная любовью планета. Лед растаял, и кусок, полный яда, разлил эту отраву по земле.
   Дитя мое! Мы - в родине любви. Беги же от нее, спасайся. Потому что нет в мире зла и несчастья, больше, чем любовь.
   Я спросила:
   - Учитель, кто ты, знающий такие тайны? Почему я должна верить тебе?
   Он отвечал:
   - Я тот, кто первый услышал слово любовь на умершей планете, я тот, кто отравился сам любовью и отравил ею весь народ.
   И он плакал, и ломал руки, и стонал:
   Не люби! Не люби! Разбитая любовь может превратиться в смерть.
   А ночь уже белела, и розовые пятна блуждали на восточных водах.
  
   Гитара вывалилась из рук Ларисы. Сама она была в обмороке. Импровизация стоила ей страшного нервного подъема и теперь наступила реакция. Софья скрыла свое лицо на ее коленях. Мартов наблюдал за ней с обычным ему интересом. Верещагин хмурился. Ему не нравилась интонация и выражение глаз Ларисы, когда она говорила " Не люби!". Словно предостерегала Софью против него.
   Сама Лариса теперь возбуждала в нем отвращение. Она была утомленна, измучена, как загнанная лошадь. Желтоватое ее лицо блестело от пота, будто покрытое лаком. Волосы развились и повисли прямыми косицами. Вдохновенная Пифия исчезла. Осталась немолодая жирная, раскисшая баба.
   - Пора спать, - пробормотала Лариса, стуча зубами о стекло стакана, который поднес к ее губам Романов.
   Софья и Мартов подхватили ее под руки и увели в спальню.
   - Ну, как вам песня? - спросил Романов.
   - Очень напоминает миф о Змии Искусителе и падших ангелов.
  
   На следующий день Мартов уехал к своему другу, архитектору, который изучал венецианские постройки. Верещагин в течение нескольких дней знакомства, так привык к этому веселому, причудливому человеку, что стал скучать. Мартов звал его с собой, и Верещагин поехал бы, да жалко было расставаться с Романовыми. Он бывал у них каждый день, и только слепой не заметил бы, что между ним и Софьей растет и развивается симпатия. Замечал это, конечно, и Сергей Юрьевич, но молчал. Ему нравился Верещагин, и он не прочь был породниться с ним, так как по наведенным справкам, Алексей Петрович, оказался богатым человеком. Когда он получил эти сведения, то стал еще лучше к нему относиться. Всем жених был по вкусу, кроме, Ларисы. Если приезжал Верещагин, она старалась не попадаться ему на глаза - запиралась у себя в комнате, или уходила в горы. Антипатия была обоюдной. Враждебное чувство к Ларисе, зародившееся в душе Алексея Петровича в первый вечер знакомства, не только не угасло, а только усилилось. Особенно потому, что он убедился в огромном влиянии ее на Софью.
   Подруги девушки, которую мы любим, приятны нам только тогда, когда они благоволят к нашим чувствам, но если они начинают предъявлять свои права на личность любимой девушки, то ставят свою дружбу, не ниже, обязанностей любви. И скоро превращаются в наших врагов.
   Верещагин чувствовал к Ларисе странное физическое отвращение. Он ненавидел ее грубую, уже разрушающуюся красоту, ее дикий наряд, ее ужа, даже ее гитару, и ее чудесный голос. В ней чудилось ему, что-то преступное и порочное. Близость Ларисы к Софье оскорбляла его. Ему казалось, что эта дружба или вернее сказать, подчинение, пачкает его невесту, такую наивную, чистую, кроткую и, как действительно убедился Верещагин, воспитанную и образованную девушку.
   Временами ему становилось странно, почему он ненавидит ее. Она же не сделала ему ничего плохого. Стоило ему услышать ее голос, как холод пробегал по его спине. Он чувствовал с немалым смущением и страхом, что его ощущения, при виде Ларисы, напоминают ему видения Машеньки, и последнее свидание с Коганом. Это производило на него угнетающее впечатление чего-то непонятного, чуждого человеческой природе, и то же время сильного и властного, с чем нельзя бороться.
   Обоих прямо-таки заедала безмолвная злоба, как взаимная ненависть, непонимающих друг друга животных. Таким образом, Верещагин и Софья чувствовали себя хорошо только тогда, когда бывали одни. Алексей Петрович любовался ею, и читал стихи.
   - А, как вы относитесь к Гейне? - однажды, спросила она.
   - Это был великий поэт Х1Х века. Он ярче всех передавал в своих песнях, тайны любовного безумия.
   - Я слышала, - сказала Софья, что последние мысли Гейне были о любви?
   - Как вам сказать? - улыбнулся Верещагин. - Он так часто и охотно умирал в своих стихах, что разобраться в этих разнообразных смертях невозможно. Он говорил:
   - Вся жизнь проходит в любви, и даже сама смерть должна поглощаться любовью.
   И человек не замечает, когда кончается любовь, и начинается смерть.
   - Как вы сказали? Софья побледнела.
   Он повторил.
   - Любовь! Смерть! Это ужасно, - пробормотала она, ежась плечами, как от холода.
   Верещагин с недоумением посмотрел на нее и увидел в ее глазах выражение страха.
   - И никогда, слышите, никогда больше не говорите мне о любви, - невольно вырвалось у нее, - и о смерти, тоже, так как любовь и в самом деле связана со смертью. Если я полюблю, то умру. - Она разрыдалась. - А жизнь так хороша. Я так люблю жизнь.
   - Что с вами? - удивился Верещагин.
   Она вся дрожала, со слезами на глазах.
   - Софи! - начал он, дрожащим голосом, - хотя вы запрещаете мне говорить о любви, я должен вам сказать, что люблю вас.
   - Знаю, - чуть слышно, ответила она.
   - Так как же быть?
   Она молчала.
   - Да, или нет?
   - Ах, если бы, - вырвалось у нее, таким мучительным звуком, что Верещагин понял, что она его любит.
   - Софи! - сказал он, - я хочу объяснить вам, что я за человек. Мне тридцать три года, возраст Христа. Я никогда никого не любил, а сейчас люблю вас. До ваших денег мне нет никакого дела. Если вы богаты - хорошо, а если нет - и того лучше. У меня было нервное расстройство, которое я пережил в Москве. Врач посоветовал мне уехать на юг. Здесь мне хорошо и я не собираюсь возвращаться. Если мне грозит повторение болезни, то лучше я останусь добровольным изгнанником. Значит, я не разлучу вас ни с вашими родными, ни с привычным, вам, бытом. Ваш отец деловой, я тоже. Мы можем быть полезными друг другу. Если откажите, мне будет очень больно. И я обещаю, что буду вас любить, пока смерть не разлучит нас.
   Нежно-шутливая речь Верещагина кончилась, он ждал. Софья, тоже молчала.
   - Я бы рада, - шепнула она, наконец.
   - Тогда в чем же дело? - Алексей Петрович сжал ее руки и заглянул в лицо. Оно было грустно: губы плотно сжаты, тонкие брови нахмурены.
   - Мне не позволят, - тихо сказала она, отворачиваясь, чтобы уклониться от его испытующего взгляда.
   - Кто не позволит? - изумился он. - Ваш отец?
   Софья отрицательно качнула головой.
   - О нет. Он наоборот хочет, чтобы я вышла за вас замуж.
   - В таком случае...
   - Вы ничего не понимаете, - перебила она его, - я не принадлежу себе. Забудьте наш разговор, его не надо было начинать, а я не имела право вас слушать.
   - Вы любите кого-нибудь?
   Софья ласково взглянула на него.
   - Я вас люблю.
   - Тогда я хочу знать причину вашего отказа.
   - Зачем вам, вы не поймете.
   - Тогда я уверен, что это влияние вашей подруги, - глаза его засверкали гневом.
   - Алексей! Ради бога! - воскликнула Софья, она побледнела, а глаза ее расширились от страха.
   - За что она ненавидит меня, - прохрипел он. - Вы любите меня, и гоните в угоду ей. Откуда у нее такая власть над вами?
   - Молчите же, молчите, - бормотала она, - пытаясь закрыть ему рот своей маленькой ручкой, и боязливо оглядываясь. - Если она узнает...
   - Пусть знает, перебил он ее, - я даже, буду рад. Но... - он опомнился и пристально взглянул на нее, - откуда же она может узнать? Ее же нет с нами рядом.
   А почем я знаю, - отчаянно воскликнула Софья, но если она услышит, то отомстит вам. А я вас люблю.
   Верещагин смотрел на нее, как на сумасшедшую.
   - Что же вас связывает с Ларисой? - медленно проговорил он.
   - Я не могу дать ответа, - холодно и твердо проговорила она. Думайте, что хотите. Вы никогда не узнаете нашего общего секрета. И не советую вам искать его, потому что, если бы я нарушила обет и вышла бы за вас замуж, или рассказала вам нашу тайну... Умоляю вас, откажитесь от меня, и оставьте намерение проникнуть в наши отношения.
   - Ни за что! - резко воскликнул он.
   Софья опустила голову, с видом покорного отчаяния.
   - В таком случае и мне и вам надо готовиться.
   - К чему?
   К скорой смерти.
   - Софи?
   - Я больше ничего не скажу. Не могу, не имею права. Вы и так узнали слишком много. И умоляю вас, молчите. Ни слова.
  
   После разговора с Софьей, Верещагин чувствовал себя скверно. И не только потому, что она отказала ему. Это его огорчало, но не тревожило. Во-первых, он видел, что она любит его и, стало быть, отказ ее какое-то недоразумение, и со свадьбой все образуется. Во-вторых, если перед ними стоят какие-то непреодолимые препятствия, он все равно не откажется он нее. Его расстраивали, таким образом, не сами препятствия, но их странный характер: суеверный страх Софи перед Ларисой, которую она считала сверхъестественным существом.
   Он вспомнил случаи, завладения чужой волей, через гипноз. Блавацкая не отрицала возможности злого влияния на людей.
   - Человек, слишком богатый фантазией, замкнутый в узком кругу интересов, - говорила она, -
   поддается гипнозу не только через усыпление, но очень часто и в обычном состоянии. Психическое наваждение до такой степени помрачает разум и волю некоторых людей, что они отдаются в безусловное управление другим человеком, действует в его распоряжении, как марионетки, и только по его воле, и под его руководством, видят, слышат, чувствуют, ходят.
   Но раздумывая и рассуждая, Верещагин, время от времени, чувствовал, как по его телу пробегает странная мистическая дрожь. Он невольно заражался чувствами Софи, переполнялся знакомой тоской, и предчувствием панического ужаса.
   - Неужели все начинается снова, и мне придется бежать. А куда? - спрашивал он у себя. - Я и так бросил дом, живу в незнакомой стране. Нет, никуда я больше не поеду, и от Софи не откажусь. Если я и в самом деле склонен к сумасшествию, как намекал мне психиатр, то от навязчивых идей надо не убегать, а бороться с ними.
   В нем проснулось то грозное и гордое чувство самообороны, с каким находясь, в безвыходном положении волк бросается на собак.
   К Романовым он заходил несколько раз, но поговорить с Софьей не представлялся случай, так как она всегда находилась в кругу домочадцев. Однажды, обедая у них, он подумал: "А что если я сейчас встану и попрошу у Сергея Юрьевича руку его дочери. Софи меня любит, и он не откажет мне".
   В ту сторону стола, где сидела Лариса, он не смотрел. Он почему-то боялся, что она угадывает его мысли. Но внутренний голос говорил ему:
   - Решайся.
   С огромным усилием над собой, он поднялся и сказал:
   - Сергей Юрьевич! Я человек одинокий, и привык жить один. Но благодаря вашей доброте я узнал, насколько мне недоставало света и тепла, домашнего очага, и как печальна жизнь без них. Я искренне привязался к вашей семье и желал бы никогда не расставаться с вами. Я люблю вашу дочь и хочу жениться на ней.
   Софья вскрикнула, закрыла лицо руками и выбежала из комнаты, а Романов поднялся, подошел к Верещагину и похлопал по плечу.
   - Молодец! - радостно сказал он. - Я согласен, и дочка рада. Затем бросил взгляд на посиневшее лицо Ларисы, с померкшими глазами. Та машинально водила ножом по скатерти, и пропорола в ней большую дырку. Сергей Юрьевич рассердился.
   - Лариса! Что это значит? - прикрикнул он на нее. - Нельзя ли, хоть сегодня, обойтись без фокусов. У нас такая радость, а ты такая грустная. Сходи за Софи, а лучше я сам схожу.
   Он похлопал Верещагина по плечу, пригрозил пальцем Ларисе и вышел. Два врага обменялись взглядами смертельной ненависти. В глазах Ларисы Алексей прочел насмешку:
   - Ты думаешь, что победил меня и завоевал Софи? Напрасно ты так думаешь. Мы еще поборемся с тобой.
   - Ну и поборемся, - стучало в голове у Верещагина. - Только не поддаваться, не раскисать духом. Не больно ты и страшна мне.
   В следующий миг Лариса вскочила и направилась к выходу. В дверях она столкнулась с Романовым и его дочерью, и молча, не глядя, пропустив их, вышла.
   - Ну, скажи ему ответ, сама скажи, - взволнованно проговорил, Сергей Юрьевич.
   Софья искала глазами Ларису, но ее уже не было. Смущение девушки дошло до крайних пределов. Она тяжело дышала, щеки пошли красными пятнами.
   - Вы все-таки настояли на свом, - сказала она. - Я же говорила вам, что это не возможно Вы что, не поверили мне?
   Я люблю вас, - улыбнулся Верещагин, а ужасов я не боюсь.
   Софья смотрела ему в глаза.
   - Все, что я говорила, правда. Я не имею права выходить замуж, и ваше предложение грозит нам смертью.
   - И пускай грозит, но мы не испугаемся. Я буду защищать наше счастье от ваших страшных фантазий, своей грудью, и я вас спасу.
   Софья покраснела, уронила голову на грудь Верещагина и прошептала:
   - Хорошо же, я согласна. Пусть исполнится судьба. И если мы погибнем, то умрем вместе.
   Поздно вечером, Верещагин расстался со своей невестой и побрел пешком по набережной. Ему надо было освежить голову, полную впечатлений, и успокоить нервы, слишком приподнятые, волнениями дня. Ему было спокойно и хорошо. Неприятно было только то, что немножко кружилась голова, и как будто знобило. "Наверное, нервная реакция, после возбуждения, - подумал он. - Напряжение было сильное, чувствую себя совсем разбитым". Он шел, еле переставляя ноги, и вдруг споткнулся об камень.
   Он присел на стенку набережной, и его потянуло ко сну. Но едва дремота качнула его, как он, почувствовав острый удар в сердце, подпрыгнул и очнулся. Сердце уже не болело, зато неприятно ныла правая сторона груди, теснило под ребрами, и отдавало в спину. "Что же это такое, - подумал он, - что со мной происходит, неужели оттого, что я так сильно переволновался".
   Ночь была холодная, и у него по телу побежали мурашки. Он зашел в кафе, и выпил пару рюмок водки.
   - Здравствуйте! - окликнул его знакомый голос.
   Верещагин поднял голову и увидел психиатра, Юлия Абрамовича.
   - Присаживайтесь! - сказал он, выпьем за встречу.
   Тот присел и внимательно посмотрел на него.
   - Вы больны? - спросил он.
   - Нет. А что?
   - У вас очень бледное лицо. Я вас дважды звал, но вы не отвечали.
   - Наверное, задумался. Но представьте себе, я решительно не помню, о чем я думал.
   - Бывает, - сказал доктор.
   Они выпили и разошлись.
   Пройдя к себе в номер, Верещагин опустился в кресло, чтобы перевести дух, и начал медленно раздеваться, борясь со сном. В это время дверь скрипнула, и в комнату вошел и сел за стол, напротив него, мужчина. Он улыбнулся, и его лицо показалось Верещагину знакомым.
   Он вздрогнул и произнес:
   - Коган! Откуда ты взялся? Он открыл глаза, разбуженный звуком своего голоса и понял, что бредил. В комнате никого не было. Он провел рукой по лбу и почувствовал на нем капли пота. "Что это было? - подумал он, - Галлюцинация. Если это так, то она была потрясающе реальной". В чем он был абсолютно уверен, так это в то, что у него кружится голова.
   - Напрасно я пил водку, - сказал он сам себе.
   Но едва Верещагин погасил свет и нырнул под одеяло, как сразу погрузился в море сна. И снова, из тьмы, выплыл Коган, полуосвещенный желто-красным огнем. Он сидел и молча кивал головой.
   - Что тебе надо? Зачем пришел? - сердито спросил Алексей. - Я отлично сознаю, что вижу тебя во сне, и не боюсь тебя.
   - Это хорошо, что ты сознаешь, - отозвался Коган. - И не поддавайся, воюй, крепись. Его черты лица стали расплываться в воздухе. - Ты меня понимаешь, - шептал голос Когана над левым ухом.
   - Понимаю, - произнес Верещагин. - Эх, напрасно пил я водку, все у меня болит.
   Лихорадочный кошмар мучил его целую ночь. Он слышал, как Коган все это время ему нашептывал странные и глупые слова. К утру, он сказал:
   - Прощай друг, мне пора.
   - Но ты же умер?
   - Умер, а ты ко мне на похороны не пришел. Не хорошо.
   - И откуда же ты узнал, что я здесь?
   - Я теперь все знаю, что меня интересует.
   - А почему я тебя интересую?
   - Я тебя полюбил. Ты парень хороший. Я стану тебя беречь. И ты молодец, когда за обедом сделал Софье предложение.
   - Так это ты меня подбадривал. Ну, спасибо тебе, Юрий.
   - Но, тебе надо остерегаться. Очень ты рискуешь. Против тебя сила собрана, ох, какая сила.
   - Послушай, Юрий! Вот ты узнал, где я, и пришел, но ведь ты же мертвый?
   - Ну, мертвый?
   - Значит, мертвый всегда может найти живого?
   - Может.
   - Если так, то Машенька тоже знает, куда я сбежал от нее.
   - Надо полагать, знает.
   - Тогда почему она не преследует меня?
   - Значит, не может.
   - Как же ты можешь?
   - Дурачок ты. Да ведь я не существо, а твое сновидение. А как существо, я лежу в могиле и разлагаюсь. А как совсем разложусь, перестану быть сном, и снова стану существом.
   - Да врешь ты все. Отвяжись от меня.
   - На прощание хочу сказать, береги себя. И он растворился, как будто его и не было.
   Верещагин заснул, было, крепко, но не надолго. Кто-то барабанил в дверь его номера. Он открыл глаза, удивленный яркостью белого дня.
   Тук, тук, тук, стучали в дверь.
   - Открывай, соня, - услышал он знакомый голос.
   - Мартов, - обрадовался он.
  
   Валерий, обменявшись с Верещагиным новостями, и поздравив его, поспешил к Романовым. Сергея Юрьевича не оказалось дома, и он, хорошо знакомый с расположением дома, направился искать Софью, на террасу. Но и здесь никого не было, кроме солнца, несносно палящего, даже сквозь узор, густо повисших виноградных лоз. Он опустился в кресло-качалку и стал ожидать, когда появиться хоть одна живая душа. Где-то вблизи, он услышал женские голоса. Один, как будто плакал, другой был резким и гневным. Валерий кашлянул раз, другой, но его не слышали, и разговор не прекращался, а наоборот, становился все громче и резче. Он невольно уловил несколько фраз, после которых, он переменил свое намерение удалиться, чтобы стать непрошенным свидетелем чужих тайн. Он притаился и насторожил уши.
   - Нет, нет, нет, - говорил резкий голос. - Мартов едва узнал голос Ларисы. - Этого не будет никогда. Не валяйся у моих ног, это напрасно. Я не могу тебя простить, даже если хотела, и ты знаешь почему. Зачем же тогда эти просьбы и слезы?
   Слов Софьи он не расслышал. Злой хохот был на них ответом.
   - Любишь! - вскрикнула она. - Ты его любишь! Какое мне дело до твоей любви? Как ты смеешь любить? Как ты смеешь говорить мне об этом?
   Опять, нервно пробормотала Софья.
   - Ты сошла с ума! - с холодным, презрительным гневом, оборвала ее Лариса. - Жених? Как хватает у тебя дерзости произносить такие слова? Ты - обреченная девственница! В твоем уме подобная мечта, в твоих устах подобные слова - преступление.
   - Да что я, не человек что ли? - вскрикнула Софья, поднимая голос. - Мне уже двадцать лет, и все мои подруги давно замужем.
   - Они не давали обета, - сдержанно возразила Лариса. - Они не посвящали себя тайнам. Земные твари, достанутся земным тварям, но твоим женихом и супругом будет только тот, кому ты клялась и присягнула. Он от своих слов никогда не отказывается. Он убьет тебя, но никогда никому не отдаст.
   - Если я ему нужна, - раздался голос Софьи, в котором прозвучало недоверие таинственному жениху, - почему же он так долго ждет и не приходит? До каких пор мне быть невестой без жениха, или женой без мужа. Когда же придет этому конец?
   - Никогда. Твое дело молчать, терпеть и ждать. Его воля - высшая воля. И о ней не должен знать никто. Даже я, потому что я раба, заключенная в темницу глухого и слепого человеческого тела. Быть может, это случиться сейчас, сегодня в ночь, завтра, послезавтра... Он удостоит тебя ложа своего, может быть, когда ты станешь дряхлой старухой. Его ты возродишь, как женщина в расцвете юности, и принесешь обетованный плод - великое, божественное яйцо, через которое возродится новый Змий, надежда, опора и спаситель мира. Я открыла тебе возможность быть царицей вселенной, и каждая тварь назовет тебя госпожой и матерью. Береги себя, блюди честь свою, храни свое святое будущее.
   - Я не хочу жить неведомым будущим, Лариса, - я молодая, и не хочу состариться.
   Ты нетерпелива. Молись Ему, совершай священные обряды, зови Его, думай о Нем, Люби Его...
   - Хватит об этом, - перебила ее Софья. - Я была маленькой и во всем соглашалась с тобой, а теперь я получила образование, узнала многих людей...
   Лариса перебила ее:
   Твое образование не нужно той, которая со временем будет знать прошедшее, настоящее и будущее, одним только откровением твоего супруга - Великого Змия.
   - Все твои слова мне кажутся противными.
   - Может, и я стала тебе противной?
   - Как ты можешь об этом говорить. Ты мой лучший друг, самое дорогое для меня существо на свете.
   Может быть, и была, но не сейчас. И не лги мне Софи, ты же знаешь, что я могу читать твои мысли.
   - Это не правда.
   - Ты изменила мне, правда не телом. Твоя мысль ушла от меня, твое нежное желание отвернулось от меня. С того самого вечера, как ты познакомилась с Верещагиным. И священные ласки, которыми я сохраняла тебя от мужских соблазнов для грядущего супруга, чтобы непорочную и девственную, не тронутую нечистыми устами, принял в свои объятия Великий Змий - Саммаэль. Может быть, и я уже тебе не нужна? Может быть, и мои ласки стали тебе в тягость?
   Софья долго молчала. Затем, затаив дыхание, Мартов расслышал ее лепет:
   - Да, Лариса. Не сердись на меня, я люблю тебя, нисколько не меньше прежнего, но обряды эти... Ты взрослая женщина, и я уже не ребенок. Я устала насиловать свой стыд и краснеть за себя. Времена языческой совести давно закончились. Я не хочу больше быть игрушкой прошлых веков. Прости меня, но я больше не буду участвовать в этих обрядах.
   Глухой крик, стону подобный, вырвался из груди Ларисы.
   - Предательница! Неблагодарная! Так что, всему конец? Несчастная! Вспомни, как ты клялась над священным костром, не знать земной любви? Где я представила тебя великим силам воздуха, как мою наследницу и преемницу, которая станет их жрицей, когда придет мое время закончить свою жизнь в земной оболочке, и соединится со стихией. И рады были тебе великие силы воздуха, и нарекли они тебя достойной супругой Великого Змия.
   И посмеешь ты теперь сказать мне, что любишь земного червя. Берегись Софи. Силы грозны и могущественны. Кто идет против них, погибает беспощадно. Твой жених обречен нами, он умрет, но тебя спасти еще можно. Мне жаль тебя. Откажись от него, чтобы он не увлек тебя в пропасть вместе с собой.
   Софья долго молчала, раздумывая над словами Ларисы. Затем раздался ее голос:
   Лариса! Прости меня, но я больше не верю во все это.
   - Не веришь? - вскрикнула она, точно раненная. - Но разве мало я тебе показала могучих тайн и грозных знамений. Может быть, тебе показать новые чудеса?
   - Это лишнее.
   - Жалкое существо! Ты уже подозреваешь меня, что я фокусница. Хочешь, я сделаю так, что день померкнет в твоих глазах, или эти столы и стулья будут плясать и кружиться перед твоими глазами?
   Лариса! Не надо. Я знаю твою силу, я испытывала ее десятки раз.
   - Все знаешь, все помнишь, а мне не веришь.
   - Мне кажется, что все, что было между нами, осталось во сне.
   - Это он тебя уверил. Это его влияние, - с ненавистью, взвыла Лариса. - Так знай, он тебе все лжет. Да, ты во сне, потому что вся земная жизнь - это сон. Но этот сон и сейчас окружает тебя, и ты принадлежишь ему, и ты сама - сновидение для других, и вся явь, длящая для нас, долгая таинственная греза. Умри и разрушишь сон жизни. И только тогда ты будешь права. А то тех пор, не заблуждайся. Не во сне, а наяву, ты отдала мне во власть свою душу, чтобы я сделала тебя жрицей таинственной пятой стихии, разлитой между всеми стихиями, в которую, со временем, уйдем и мы.
   - Мне страшны твои тайны. Ты неудачно сделала свой выбор, я плохая ученица. Я слишком робка и слаба. Я не хочу больше ничего знать. Я хочу жить и наслаждаться. Меня к земле тянет, к людям.
   - Есть пути, с которых не свернешь. Кто взвалил на себя непосильную ношу, тот не имеет право ее сбросить. Неси, или умри под ней. Это закон, и я предупреждала тебя об этом.
   - Что я могла понимать, - раздраженно проговорила Софья. - Мне не было и двенадцати, как ты увлекла меня своими сказками о звездах, об огненных и воздушных людях, змеях. Разве я владела своим умом, когда бросилась за тобой в эту демонскую пучину? Отпусти меня, я хочу быть обыкновенной женщиной. И я больше не буду участницей, ни орудием твоего колдовства.
   - Если ты называешь колдовством желание, право и возможность смотреть в тайны природы глубже и более сознательно, чем в состояние людей, пусть это будет колдовством, и я, колдунья. Но ты хоть раз видела, что мое колдовство принесло кому-нибудь, зло или вред?
   - Но сейчас, ты хочешь сделать ужасное зло. И кому же? Человеку, которого я люблю.
   - Я уже сказала тебе, чтобы ты не смела, произносить этого слова. Оно для тебя запретное. Берегись Софи, я не одна тебя слышу. Видишь, как Яшка гневно поднял голову, как грозно устремлены на тебя его вещие глаза, как заклубились его сверкающие кольца.
   - Если я тебя не боюсь, то тем более не испугаюсь этой бессмысленной и бессловесной твари.
   Я не люблю, когда он бросается. Уйми его, иначе, я могу убить его.
   - Вот уже до чего дошло? И ты смеешь просить меня, чтобы я пощадила Верещагина? Не я хочу сделать ему зло. Он сам идет к тому, и вынуждает меня убить его. Есть обстоятельства, при которых я теряю волю и обращаюсь в слепое орудие силы, живущей вокруг меня, и повелевающей мною.
   - Пожалей его, Лариса. Заклинаю тебя, прости.
   - Откажись от него, - глухо сказала она, после недолгого молчания, - может быть, тогда, я сумею как-нибудь успокоить оскорбленную стихию и отведу от него беду.
   - А он? - горько засмеялась Софья. - Разве он откажется?
   - Заставь его.
   А как? Он знает, что я люблю его.
   - Скажи, что разлюбила.
   - Он не поверит, и будет прав. Вот ты сейчас предлагала продемонстрировать свои чудеса. Сделай так, чтобы я ненавидела и презирала его, но ты сделать этого не сможешь. Есть в человеке область, над которой твоя мудрость не властна. Убить ты можешь, но отнять любовь, никогда.
   Лариса мрачно молчала, а Софья продолжила:
   - Вот если бы я могла объяснить, кто ты, кто мы обе...
   - Ты что, окончательно хочешь погубить себя, - перебила ее Лариса. - Разве можно открывать таинства.
   - А он смеется над моими суеверными страхами. Он ненавидит тебя и хочет удалить меня от твоей власти. А власть твою надо мной он чувствует, хотя ничего не понимает.
   - Земной червяк! Прах двуногий! - еще глуше и ниже произнесла гневная Лариса. - Когда он появился у нас в доме, меня душил запах трупа. За ним следят чье-то мертвые глаза, его ждут чьи-то объятия, но не твои. Нет, не твои. Погоди, в полнолуние, я совершу вещий обряд, и буду знать о нем все.
   Молчание, было ответом.
  
   Мартов продолжал сидеть в кресле. Его заинтересовал этот разговор, так как он сам изучал основные понятия магии. Он знал, что источники магии - страсть и невежество. И это все присутствовало в Ларисе. Он стал раздумывать:
   - Существо магии основано на предположении в природе таких таинственных средств и сил, которые могут обуздывать или возбуждать энергию демонической деятельности. Вечное брожение желаний, ненасытных в обычных условиях земного бытия, вызывают в уме мечты о могуществе абсолютном, способном удовлетворить все аппетиты жизни. А незнание непреклонных законов природы окрыляет подобные мечты упованием найти законы высшего порядка - сверхъестественные, которыми действие естественных законов, как низших, может быть изменено и прекращено. Но магия не может существовать без Дьявола, так как, где растет вера в него, растет и магия, и наоборот.
   Он сразу вспомнил, как, путешествуя по Африке, наткнулся на одно племя, чьи жители поклонялись Великому Змию. Туземцы считали его другом людей и будущим хозяином мира. Они уверяли Мартова, что он - дух великой тайны, и поэтому, его никто не видит, за исключением своих жрецов и жриц. Змия он не видел, зато был свидетелем, как жрицы вербовали на службу ему, новых жриц. Вооруженные дубинками и факелами, они, как шайка демонов, врывались в хижины, хватали и уводили всех девочек в возрасте от десяти до двенадцати лет. Никто им не сопротивлялся, напротив, все родители падали перед ними на колени, как перед богинями, с выражением признательности и счастья. Уводя избранниц, жрицы, во весь голос голосили победную песнь, в которой часто и явственно повторялись слова: "Ева", "Эвва", "Эвга". Это его очень заинтересовало, потому что напоминало вопли античных вакханок. Валерий спросил у одного из жителей этой деревни, что значит это слово. Тот очень охотно ответил ему, что эти слова, на их древнем языке означают "Самка Змия".
   И когда Мартов сказал ему, что у них Ева - имя первой женщины на земле, житель одобрительно кивнул и сказал, что самка Змия, и есть праматерь человечества. И прежде чем стать женой первого человека, Адама, она любила Великого Змия. И он, из-за любви к ней, намеревался через нее открыть будущим людям, мудрость и тайны мира, и сделать их всех прекрасными и счастливыми, подобно богам. Но грозный дух, вечный и непримиримый враг Великого Змия, победил его в жестокой борьбе, отнял у него Еву, и отдал первому человеку на земле. Поэтому женщины на земле, как покоренный пол, стоят ниже мужчин и должны подчиняться им. Но наступит день, когда Великий Змий, среди всех девственниц земли изберет себе новую Еву. И она зачнет от него и родит великое чудо - великое, священное яйцо, из которого выйдет новый, юный Змий. Он объявит войну старому Духу, владеющему миром, и победит его. И тогда для людей снова настанет счастливый и беззаботный век, который знали они в те далекие времена Великого Змия. Но так, как не известно, когда и какую девственницу удостоит Великий Змий, то у них существует обычай, посвящать ему большое количество девочек, входящих в брачный возраст. Обряд этого девичьего набора он и застал в деревне.
   Жрицы уводят девочек в храм и дают воспитание, необходимое для культа Великого Змия. Обращаются с ними очень хорошо, учат их пению, танцам, священным обрядам. В храме совершаются какие-то особые женские таинства. Говорить о них запрещается, под страхом, что виновную Великий Змий сожжет своим огненным дыханием. Угроза, к удивлению, оказывается настолько действительной, что никогда ни одна из кандидаток на роль Евы, не проболталась о секретах жизни своей у жриц. Через определенное время девочки возвращаются в свои семьи. Родители должны щедро заплатить за их пребывание в монастыре и принести богатые дары и жертвы в благодарность за честь, которую он оказал их роду.
   Через два-три года, когда им исполняется тринадцать - пятнадцать лет, "невесты Змия" возвращаются в храм для того, чтобы превратиться в "жен Змия". Как и что при этом происходит, он не узнал, но ему сказали, что обряд великолепен и пышен, а в городе происходит праздник.
   После свадьбы, каждая девушка возвращается в родительский дом, где ее принимают с таким почетом, как будто она, живая богиня.
   - Дикий бред, - пробормотал он и открыл глаза. - Но как слова Ларисы в точности совпадали с теми, которые он слышал в той далекой Африканской деревни - культ Великого Змия. Неужели она связана с этим, но этого не может быть. Он тяжело вздохнул и открыл глаза.
  
   - Вот вы где! - весело заговорил, входя на террасу, Романов. - И почему вы в одиночестве? Где Софья?
   - Этого я не могу вам сказать, - равнодушно ответил Мартов. - Знаю только, что уже минут десять хожу по вилле, как по заколдованному кругу, и не вижу ни души.
   - Как, целых десять минут? Неужели вы ходите так медленно?
   - Я стоял и смотрел на море, - спокойно солгал Валерий, как рыбаки вытаскивали сеть.
   - В такое жаркое время, - Сергей Юрьевич, покачал головой. - Пойду, позову дочь.
   Он вышел, а Мартов стал ходить по террасе. Его коричневые глаза горели любопытством, и он от волнения потирал руки.
   "Это необходимо расследовать, - думал он. - Великий Змий в Европе? Праматерь Эвга? Культ Змия у двух славянок? Странно, очень странно".
   Из тяжелых раздумий его вывел, появившийся Романов.
   - Придется принимать вас без женского общества. Софья лежит в постели, у нее разболелась голова, а эта сумасшедшая Лариса не в духе, и на моих глазах уплыла в море. Чем вас угощать?
   - Чай, если можно?
   Принесли чай с пирожными.
   Во время чаепития Мартов, постепенно, навел Романова на разговор о Ларисе.
   - Скажите, Сергей Юльевич, а что за существо ваша Лариса, и кем она вам приходится?
   Романов вытер усы.
   Лариса, или точнее сказать, Лариса Горская, моя дальняя родственница - двоюродная племянница. В общем, хорошая девушка, но говорит, иногда, такую чушь, что уши вянут. И самое главное, она верит всему, о чем говорит.
   - Да, - протяжно сказал Мартов, - в ней есть что-то дикое, таинственное, что, признаюсь вам, очень меня интересует.
   - Таинственное! Вы не один это находите. У нас, из-за нее, не уживается ни одна прислуга.
   - Что так?
   Лариса кажется им ведьмой. Если бы она жила в семнадцатом веке, ее сожгли бы на костре.
   - Суеверие, - вздохнул Мартов.
   А этот уж, который всюду следует за ней, как собака. Ее обмороки, припадки, одинокие ночные поездки далеко в море, или прогулки в самые глухие места. Мне иногда кажется, что она по ночам, при луне, вызывает злых духов. В ней живет наследственное языческое знахарство. Когда я взял ее в дом, вы даже представить себе не можете, как мои сестры были против этого. К тому же, она неуступчивая, спорщица, властная. Надо было быть таким спокойным и здравомыслящим человеком, чтобы выдержать поднятую против нее бурю бабьих наговоров и предрассудков. Даже покойная жена, кротчайшая женщина, и та была недовольна. Однако, как видите, живем и уживаемся
  
   Верещагин болел уже неделю. Он каждый день показывался у Романовых, но все более на короткое время. После недолгого разговора, он ослабевал, мысли становились тяжелые, начинался шум в ушах, появлялось ощущение давящего обруча вокруг головы. В воскресенье, он вообще не пришел к Филимоновым, а вместо него, к ним приехал с извинениями, Мартов. Он был смущенный и расстроенный.
   - Мой друг совсем расхворался, и я пригласил к нему врача. Оказалось, что он хорошо знает Верещагина, так как уже лечил его в Москве
   - Что с ним? - встревожился Сергей Юрьевич.
   - Он определил острое психическое расстройство. И не только. Он полагает, что у него малярия.
   - Малярия? Здесь? Откуда здесь быть малярии. Она бывает там, где болота.
   Мартов пожал плечами.
   - Вот уж истина, что радость не бывает без печали. И как же быть со свадьбой?
   - Верещагин думает, что если вы с Софи согласитесь, то лучше всего обвенчаться немедленно. Затем, соединить полезное с приятным. Поехать в свадебное путешествие и малярию вылечить.
   - Что же? Я нахожу это решение благоразумным. К свадьбе мы готовы. Надо узнать, что скажет Софья.
   Узнав о болезни жениха, она перепугалась еще больше, чем можно было ожидать.
   - Малярия? Но этого не может быть, - вскрикнула она, устремив сверкающий взгляд на Ларису, которая стояла рядом с ней. Та спокойно выдержала этот взгляд и пожала плечами. Лицо у нее было угрюмое, постаревшее, между бровями лежала тяжелая жирная складка. Услышав о желании Верещагина немедленно венчаться, по хмурым ее чертам скользнула презрительная улыбка, никем не замеченная, кроме Мартова. Он, как только она вошла, впился в нее любопытными глазами и следил за нею. Она заметила это внимание, взмахнула на него тяжелыми ресницами, и несколько секунд смотрела на него суровым взглядом.
   - Тебе-то, что надо? Куда ты лезешь? - безмолвно спрашивала она.
   Несмотря на этот взгляд, Мартов подошел к ней и сказал:
   - Лариса! Мне надо поговорить с вами.
   Она кивнула головой и вышла. Он последовал за ней.
   - Хотите в сад, или пойдемте ко мне? - предложила она.
   - Нет, лучше в сад, - сказал Мартов. - У меня к вам секретный разговор, а из вашей комнаты все слышно на террасе.
   Лариса быстро взглянула ему в глаза и нахмурилась еще больше.
   - Я и не замечала.
   - А я знаю, - значительно повторил он.
   Лариса побледнела, верхняя ее губа задрожала.
   - Как скажите? Говорите смело, здесь нас никто не услышит, - сказала она, - Никто, кроме моря. Глаза ее были спокойны, а голос звучал ровно.
   Мартов устремил на нее пристальный взгляд своих ярких коричневых глаз. Лариса улыбнулась с шутливым превосходством.
   - Если вы намерены меня магнетизировать, не советую, - сказала она. - Я вас сильнее, и вы заснете первым.
   Но Мартов на ее шутку даже не улыбнулся.
   - Лариса, - серьезно сказал он, - Верещагин очень болен.
   - Да, я слышала, малярия, - равнодушно ответила она.
   - Лариса, - голос его зазвучал еще строже, - малярии здесь не может быть.
   - Что же с ним, в таком случае?
   - Я предполагаю, что он отравлен.
   Лариса отшатнулась.
   - Вы шутите?
   - Мне, право, не до шуток. Я не стал говорить Романову, но Юлий Абрамович сказал, что Верещагин, почти безнадежен. И если болезнь будет прогрессировать, то он дает ему две недели. И это еще хорошо. Он сказал, что у себя на родине, Верещагин страдал психическим расстройством. И оно, по-видимому, возвратилось к нему. Он опасается за его рассудок.
   - Но откуда тогда вы взяли, что он отравлен.
   - Прежде всего, из слов врача:
   - Это, либо малярийное помешательство, либо действие яда.
   Но он изумляется, откуда у Верещагина может быть малярия, да еще в такой жесткой форме.
   - По-моему, он совершенно прав.
   - Нет, Лариса. Врач просто схватился за малярию только потому, что эта болезнь широка и разнообразна в своих проявлениях, что под нее можно подогнать все, чего не понимаешь при диагнозе. Но как болеет Верещагин, я наблюдал только однажды, на болотах в Африке.
   - Так, где же быть малярии, если не в болотах?
   - Я там видел, как местного жителя убивала эта странная малярия. Говорили, что он оскорбил местное божество и был проклят его жрицами. Он умер в страшнейших галлюцинациях, причем его еще живое тело стало разлагаться и падать лоскутами, как от укуса ядовитой змеи. И все жители этой деревни славили гнев и мщение Великого Змия. И я вижу, что у Верещагина те же фазисы умирания, что и у негра. Следовательно, остается предположить яд.
   Лариса слушала его, не меняясь в выражении лица, и только сросшиеся брови, сжались к переносице, расположились на бледно-желтом лбу.
   - И какой же яд? - спросила Лариса.
   - То-то и оно, что не знаю.
   Лариса презрительно усмехнулась.
   - Разве ваша наука не располагает средствами узнавать яды?
   Мартов покачал плечами.
   - Только знаю одно, малярия, помимо своих чисто лихорадочных проявлений, способна скрывать нервно-мозговые расстройства. И в этом случае малярия, естественного или отравного происхождения, завершается безумием и смертью.
   Лариса закусила губу.
   - И вы считаете, что Верещагин отравлен ядом? И кого же вы подозреваете в его отравлении?
   - Вас, Лариса, - произнес Мартов спокойным голосом.
   - Меня? Она посмотрела на него широко раскрытыми глазами.
   - Вас, - продолжал Мартов. - Неделю назад, сидя на террасе, я слышал ваш разговор с Софи. Вы грозили Верещагину смертью. И вот он, здоровый человек, вдруг ни с того ни с сего, начинает умирать, с очевидными признаками медленного отравления. Естественно, первое предположение, что отравили его вы. Тем более, вы принадлежите к тайной и грозной секте, которая владеет ядами и пускает их в ход.
   Страшный крик вырвался из груди Ларисы. Она схватилась за голову.
   - Ты сам умрешь, если посмеешь разгласить это, - взвизгнула она, краснея от гнева.
   Мартов почувствовал, как холодок пробежал по спине. Но он быстро пришел в себя и принял оборонительное положение, видя, что Лариса инстинктивным движением взялась за шпильку, торчавшую в косе. Он сразу вспомнил смерть молодого человека.
   - Я ничего не намерен разглашать, Лариса, - выдавил он из себя. - Я только хочу предупредить, что вас могут подозревать в отравлении Верещагина.
   - Я ничего не давала ему.
   - Однако, если бы вы слышали его бред.
   - А он уже бредит? - быстро спросила она.
   - Уже, - подчеркнул Мартов. - И не только бредит - галлюцинирует. Он все видит своего друга, недавно умершего. И со слов этого мертвеца уверяет, что вы испортили его.
   - Ну, а если бы и так, - вымолвила она, после долгого молчания. Вы слышали наш разговор с Софи, и знаете, что Верещагин осужден на погибель не мной, а силами высшими, чем я.
   - Я не верю в сосуществовании сил, выше человеческого разума и воли. А если вы в них верите, то ваш поступок с Алексеем, плохое доказательство их могущества. Если сила высшая, то она не должна нуждаться в яде. Это преступное шарлатанство, Лариса.
   Она протянула вперед руки и торжественно заявила:
   - Пусть будут эти силы, убивающие вашего друга, свидетелями, что я не отравляла Верещагина. Я скажу вам прямо, он приехал сюда, уже осужденный ими. Они искали его, но были безвластны, его схватить. Но я позвала их, и они приблизились к нему. Позову еще, и он будет целиком в их власти. Врач лжет, что Верещагин безнадежен. Пусть он откажется от Софии, и уезжает отсюда, а я пощажу его, хотя мне будет трудно это сделать. Я сама рискую собой, но я сделаю так. Не для него, а для Софи. Она его безумно полюбила, и я не хочу, чтобы она страдала и рыдала всю жизнь.
   - Скажите, Лариса, я имею право это спросить. Вы против брака Софи только с Верещагиным, или против всякого?
   - Всякий брак могила для нее, и ее избранника, - мрачно ответила Лариса. - Она не имеет право выйти замуж. Она рождена для другой цели. Лариса опомнилась от первого смущения и вызывающе глядела на Мартова.
   - Да! Я жрица Великого Змия и царства мертвых, которыми он повелевает. Я ношу на теле его знаки. Вы узнали в Африке живой символ моего бога. Но есть и другой символ его на земле - любимая им великая, северная водная змея, могучая мать - Обь, родина шаманов, святая река, от которой мы, поклонники Змия, берем название своей веры. Есть образ Оби в Сибири, а есть незримая Обь - океан смерти, разлитой между землей и звездами. И я верую в великую Обь, и в силы, ей покорные. Верует в нее и Софи. Когда я умру, она похоронит меня по обряду сибирских жрецов. Мой дух войдет в нее, и я буду жить в ней. И Софи присягнула остаться девственной служительницей таинственного слияния любви и смерти, обожаемого нами в слове "Обь". Теперь вы знаете, с кем имеете дело. Мои вещие сны и гадания открыли мне его нареченную. Эту белую девушку, возрожденную Эвгу, радостную отречься от Адама для Самаэля - будущую мать нового Змия - Победителя.
   И эта девушка, как я могу понять, Софья?
   - Да.
   - Не могу в это поверить. Встретить культ Оби в Европе, среди цивилизованного общества, неожиданно и маловероятно.
   - Слуги Оби разбросаны повсюду, и она слышит своих детей, помогая им в беде. И теперь, когда ее будущая жрица, невеста Великого Змия, забыла свое призвание и собралась совершить великое преступление, мать-Обь спасает свое заблудшее дитя и устраняет причину ее греха.
   - Если мать-Обь так сильна, - возразил Мартов, - зачем она допустила их встречу? Она могла бы поразить Верещагина заранее.
   - Она и поразила его, - гордо сказала Лариса. - Обь - царица мертвых. Она послала к Верещагину прекрасную мертвую девушку, которая полюбила его, и насиловала бы до смерти, если бы он не сбежал от нее. Но он не уйдет от нее, не уйдет. Она уже здесь, и я чую ее. Это она - малярия, убивающая вашего друга. Она приблизилась к Мартову и положила руку на его плечо.
   - И ты погибнешь, - продолжила она, - если не свернешь с нашей дороги. Берегись. Мне было бы, жаль, тебя потерять. Не отнимай у Оби ее добычу. Оставь все мертвое - мертвым, иначе, они возьмут тебя самого. Прощай! Я извиняю тебя за твои угрозы, так как ты не знал силы той, с кем говоришь. Но искренне говорю тебе, отойди, не надо больше говорить. Потому что слова, летая в воздухе, образуют формы и силы. Зрящие формы не забывают слов, и, оскорбляясь словами, мстят за них. Не накликай на себя мести сил. Они слепые и неудержимые. И если что должно случиться, значит свершится. Люди все время умирают. Это грустный жизненный факт. Прощай!
   Она исчезла, как призрак.
   - Ну и дела, - проворчал Мартов. - Девушке предстоит получить в мужья райского Змия-искусителя, то есть самого Дьявола, и подарить миру Антихриста, а она упирается и желает выйти замуж за москвича.
   Он вошел в дом с твердым намерением рассказать все Романову, но не нашел его. Ему сказали, что Сергей Юрьевич уехал проведать Верещагина.
   "Это хорошо, что Романов уехал, - подумал он, - а то не дай бог, если он узнает, в какую игру Лариса втянула его дочь, он может свернуть ей голову". А этого он допустить не мог.
  
   Мартов отправился в город. Пешая дорога дала ему время подумать. Верил Валерий, или не верил, в ее бредни он не знал, но ряд одиноких мыслей разожгли в нем обычное любопытство, чуть-чуть скрашенное тревогой. Он рассуждал:
   - Лариса говорила ему совершенно искренне. Если она обистка, то клятва Обью для нее, великая сила, а слуги ее не лгут. Поэтому, словам ее, что она ничего не давала Верещагину, можно верить. В возможность погубить человека внушением дурного глаза он верил, и если у Верещагина было расстройство нервной системы еще в Москве, то от злобного гипноза Ларисы он мог заболеть и умереть. Внушение смерти не раз приводило смерть. Сколько таких случаев было описано в литературе.
   Он застал Романова у постели больного. Тот лежал и бредил, говоря непонятные фразы о Когане, Машеньке, Софье и Ларисе.
   - Его нельзя оставлять без присмотра, - волновался Сергей Юрьевич. - Надо перевести его к нам.
   Врач находился рядом и кивал головой.
   - Если у него малярия, то ему будет легче у моря.
   - Может поместить его в больницу, - предложил Мартов.
   - Я думаю, пока не следует. Он ведет себя скорее напугано, нежели безумно, - заметил Юлий Абрамович.
   Когда Верещагин очнулся, ему предложили перебраться на виллу. К удивлению Романова и доктора, он заупрямился.
   - Почему же нет, - рассердился Сергей Юрьевич. - Чужой вы мне, что ли? Боитесь скомпрометировать Софи? Так ведь вы жених ее. Сыграем свадьбу, как только вы поправитесь.
   - Я знаю, что не могу противопоставить вам ни одной разумной причины, - сказал Алексей, но мне надо посоветоваться с Мартовым. Как он скажет, так я и сделаю.
   Романов и доктор вышли.
   - Вы знаете, о чем я хочу поговорить с вами? - спросил Верещагин. Мартов на его внимательный взгляд ответил таким же внимательным.
   - Кажется, догадываюсь.
   - Я уверен, что моя болезнь связанна с Ларисой.
   - Да, я не стану разуверять вас, но вам действительно надо ее опасаться. Она очень зла на вас и может устроить вам какую-нибудь гадость.
   - Вы говорили с ней? Узнали что-нибудь? - быстро прервал его больной.
   - Да как вам сказать. Она странная особа, очень опасная и вредная во всяком случае. Я даже заподозрил, что она подсыпала вам чего-нибудь в вино.
   Верещагин покачал головой.
   Нет, это я испорчен. Не отравлен, а испорчен еще в Москве, под влиянием... Он остановился, бросив на Мартова подозрительный взгляд.
   - Будьте откровенны, - сказал Мартов, - это очень важно.
   Эта ведьма, Лариса, - проговорил Верещагин, после долгого молчания, - я боюсь ее, до ужаса боюсь. Из-за нее, я не хочу переезжать на виллу. Пусть вся ее власть надо мной один бред расстроенного воображения, пусть она такая же, как все мы, даже может лучше. Но раз я уверен, что она приносит мне вред, неужели вы думаете, что рядом с ней мне станет лучше.
   - Конечно, вы правы. Но какую же причину отказа вы скажите Романову?
   - Да скажите ему правду, - задыхаясь, произнес больной и закрыл глаза.
   Узнав, что Верещагин не хочет переезжать из-за Ларисы, Романов сказал:
   - Я все решу, и, не заходя обратно в номер к больному, сел в машину и уехал.
   Мартов сел возле дремлющего больного, взял со стола газету и стал читать.
   - Валерий! - услышал он голос Верещагина. - Помните, я обещал вам рассказать странную галлюцинацию, жертвой которой я стал в Москве.
   Мартов качнул головой.
   - Если вы расположены, выслушать меня, я хотел бы исполнить свое обещание.
   - Я-то, конечно, с удовольствием выслушаю вас, но боюсь, что ваши воспоминания взволнуют и утомят вас. А еще хуже, навредят вам.
   - Ничего страшного со мной не случится, должен же я посоветоваться и разрешить свои сомнения. Наедине с ними мне еще становится хуже. Я очень боюсь сойти с ума, а иногда мне кажется, что я уже сошел. Выслушайте меня, проверьте болезнь моего мозга. Я доверяю вам, потому что вы можете тонко чувствовать и разберетесь в моем бреде. Что находится внутри меня, а что извне. Рассказать Романову я не решаюсь, потому что Софья суеверна, и я боюсь ее перепугать. А вы послушайте и дайте мне совет, возможно, мой мозг уже в таком плачевном состоянии, что мне следует отказаться от нее. Обрекать любимую девушку быть женой сумасшедшего, это преступление. Плодить ненормальных, тоже. Помогите мне. Слушайте, почему, я уехал из Москвы и поселился здесь.
   Когда Верещагин закончил свой рассказ, Мартов долго сидел и молчал. "Какое совпадение", - подумал он, вспоминая недавние слова Ларисы о мертвой девушке, которой силы Оби, будто бы отдали Верещагина в жертву.
   - Почему вы молчите? - задыхаясь, спросил больной.
   - Потому что я должен осмыслить фантастику вашего рассказа, и найти к нему логический ключ. Я не принадлежу к числу тех, кто отделывается от подобных историй легким словом - галлюцинация.
   Верещагин со страхом уставился на него.
   - Вы верите в реальность этой... Машеньки?
   - Нисколько.
   - Этого не могло быть?
   Конечно, нет.
   - Тогда почему же вы не хотите определить ее появление, моей галлюцинацией?
   - Напротив. Я, именно, так ее и определяю. Ложные преставления имеют свою логику. Это те же сновидения, только наяву. Логика сновидения идет кривыми, или даже зигзагами, извращая мысли, но все-таки остается логикой. И если ее не всегда удается проследить, то это происходит от нашей лени, внимательно и пристально рыться в бесчисленных мелочах нашей жизни, дающей нашим снам, наводящие отражения. То, что человек смутно чувствует во сне - присутствие логической основы. И причинная связь вашей московской галлюцинации обнаруживается легко. Юлий Абрамович был совершенно прав, предостерегая вас от визитов к Когану. У него была паранойя на истерической почве с бредом преследования. Этот бред упал на подготовленную почву вашего назревающего, нервного расстройства. И то, что вы сами шли навстречу к нему, свойственно почти всем неврастеникам.
   Вы занимались оккультизмом. Ваше мистическое чтение, ваши сеансы, подготовили так сказать, воздух для материализации бреда, который вы усвоили от Когана. И достаточно было вам получить толчок от его безумного завещания, как на почве нервного расстройства у вас вылепилась заразная галлюцинация.
   Верещагин остановил его.
   - Я нисколько не сомневаюсь, что вы правы в происхождении моей первой галлюцинации. Но не забудьте, что она была не минутная, а повторялась несколько раз.
   Мартов пожал плечами.
   - Относительно длительности галлюцинаций, ни вы, ни я, ответить на этот вопрос не можем. Но мне кажется, что мгновение во сне, может быть полно действия на часы, и даже на дни.
   Сон очень слабо считается с идеей пространства, и вовсе не считается с идеей времени, которое он заставляет работать в бешеном темпе, с быстротой молнии. Уставший человек может заснуть в любую секунду, и сразу же проснуться. И окажется, что он успел увидеть длинный и интересный сон. Сновидение - это вечность в мгновении. То же самое и с галлюцинациями. Вы не убедите меня, что видели эту Машеньку часами. Это вам просто казалось, а на самом деле эта галлюцинация длилась всего секунду. И я вам это докажу.
   Вы думаете, что первый ваш обморок длился часами, а при втором, вас стали приводить в чувство немедленно, после того, как вы упали в обморок. Между тем, ваши впечатления, видения и переживания, в обоих обмороках, совершенно тождественны, одинаково подробны и, значит, одинаково длительны. Следовательно, ваши галлюцинации длились минуты, и вероятнее всего, секунды. И разница была не в длительности обмороков, а в их глубине. Первый был глубже второго, почему и показался вам дольше. Что вы на это скажите? Мартов обрадовался, видя, что лицо больного проясняется. - Что касается повторности галлюцинаций, - продолжал он, - то они, вследствие сильного впечатления, которым они поражают наши чувства, есть способность развивать в нас через эмоцию страха, самовнушение движений невольных и противоположных. Вы, наверное, наблюдали, что люди, страдающие нервным подергиванием мышц, кривляются лицом все более и более, чем сильнее стараются не показывать своей болезни. И ваше приведение, навеянное любовным бредом Когана, было эротического характера. Это бывает у старых холостяков. И помните, магнетическая сила женщин, вся в матке. А у мужчин - в его семени. Половые аномалии и галлюцинаторное состояние - взаимосвязаны. И прав был Юлий Абрамович, что отправил вас путешествовать. История приведений доказывает, что они более всего ненавидят расставаться с местом и обстановкой, где появились. Если бы вы остались в Москве, я бы не удивился бы, что ваша прекрасная покойница посещает вас каждую ночь. Но здесь, вам необходимо о ней забыть. И ей неоткуда взяться. Но если вам что-то померещилось, то владейте собой и не забывайте, что это ваша же идея. И всегда помните, что воле враждебного влияния, противопоставляется воля сознательной самообороны, и рассудок должен поправить здоровье, расшатанное чрезмерной чуткостью, или самообманом инстинкта.
   И Ларисы не бойтесь. Признаюсь вам, что утром я тоже немного испугался за вас. Но когда она поклялась, что вы не отравлены, я спокоен. А от малярии вас спасет путешествие.
   Верещагин слушал его бодрую речь, и ему становилось все лучше и лучше.
   - А как насчет женитьбы? - спросил он.
   - С точки зрения наследственности, я не могу вам ответить, потому что не знаю вашего родословия, поэтому не могу быть вам судьей. Но я думаю, что если все больные, типа вас, перестали бы жениться и рожать детей, то род человеческий сократился бы.
   - Да, задумчиво проговорил Верещагин. - Если бы я сейчас отказался бы от Софи, Лариса могла бы вообразить, что я струсил. Но нет, я этого торжества ей не доставлю. И назло ей мы с Софи обвенчаемся, как только я почувствую себя лучше. И вы будете моим шафером.
   - С удовольствием.
   В дверь постучали. Это вернулся Романов, довольный и сияющий.
   - Я все устроил, - объявил он, потирая руки. - Лариса будет жить в другом месте. Я снял ей отдельный дом, и она уже переехала со своим удавом. Да и вы стали лучше выглядеть, так что едем без разговоров ко мне.
   Верещагин быстро собрался, сел в машину, и они уехали. Мартов, под предлогом, что ему надо написать несколько писем и их отправить, остался в городе.
   "Хорошо, что я его подбодрил и успокоил", - думал Валерий, прогуливаясь по набережной. Но каким образом могла узнать Лариса о его галлюцинации, он не мог понять. Может быть, она читала его мысли, но это казалось ему сверхъестественным. Скорее всего, она слышала те же бредовые разговоры, которые слышал и он, сидя у его постели. Эта женщина сама живет в бредовом состоянии, поэтому у нее, наверняка, обострился слух". Он читал, как один ненормальный мужчина слышал на пятом этаже тиканье часов с первого этажа. И что все это происходит у сумасшедших людей, накануне полного помешательства.
  
   Окруженный заботами Филимоновых, Верещагин, как будто, стал поправляться. Мартов радовался про себя, окончательно убежденный в том, что Лариса на самом деле ничего не делала ему. Он критически посмотрел на все это и пришел к выводу, что причиной такой подозрительности была завеса тайны, окружавшая Ларису.
   Выбрав удобную минуту, он откровенно высказал это Софье. Болезнь Верещагина и постоянные совместные дежурства у его постели, сблизили его с девушкой. Он считал неприличным и нечестным скрывать от нее, что проник в ее секрет и знает о ее недавней принадлежности к культу матери-Оби. Разговор был неприятным, но после него обоим стало легче и смелее смотреть друг другу в глаза.
   - Вам, Софья, надо взять себя в руки и смотреть на жизнь веселее. А то в последние дни, вы страшно изменились. С такими фатальными глазами нельзя ухаживать за нервным больным. Каждый ваш взгляд говорит, что Верещагин обречен.
   - Мой взгляд отражает то, что чувствует моя душа, - выдавила она из себя. Разве я не знаю, что все напрасно, и Алексей не встанет.
   - Однако, ему лучше.
   - Можно тянуть время: сегодня лучше, завтра хуже, но я ведь знаю, Лариса непримирима. Силы ее могущественны. Алексей умрет, и я последую за ним.
   - Софья, вам должно быть стыдно за то, что настраиваете себя на подобные мысли.
   - Может быть вы и правы, убеждая меня, выбросить из головы ее разговоры о Великом Змии, но мой ум отравлен ими. В меня вошло суеверие, которое сильнее моего рассудка. Я не верю больше в эту Обь, которую исповедает Лариса, но боюсь ее. Ореол, которым была окружена в моих глазах Лариса, погас, но я была свидетельницей грозных чудес ее психической силы. И когда я думаю, что теперь эта сила обращена против меня, сознание беззащитности гнетет меня.
   - Что же вам, именно, показывала Лариса?
   - Софья задумалась.
   - Знаете что? Иногда, когда я вспоминаю, мне кажется, что слишком много, а иногда, как сейчас, будто не было ничего. Когда Лариса втянула меня в свои обряды, мне еще не исполнилось двенадцати лет, а ей уже было двадцать. Она казалась мне совершенным существом на свете. Она была прекрасна: сильная красивая вдохновенная, с тысячами таинственных песен и дивных рассказов. Я была совершенно порабощена ее влиянием, и следовала по ее приказу за ней повсюду. Ее всегда почему-то ненавидели мужчины и замужние женщины, но обожали девушки. А так как она всем своим подругам и поклонницам предпочитала меня, то я была необыкновенно горда этим, и готова была за нее хоть в огонь и воду. И когда я спрашивала у нее, кто дал тебе это, она отвечала, что обязана той силе, которой служит. Если хочешь быть как я, посвяти себя той же силе. И ты будешь не только такой, как я, а в тысячу раз лучше, прекраснее, сильнее меня. И она слегка приоткрыла мне секрет матери-Оби. Сначала я испугалась, но Лариса успокоила меня и сказала, что тому, кто принял крещение Великого Змия, все позволено, и весь мир для него становится лишь представлением внешности, которую он меняет, как хочет, потому что совсем не в ней существо жизни. Все государства, общества, идеи, религии, церкви, находящие в этой внешности, не более, как скользящий сон, исчезающий в недрах Матери-Оби быстрее и с меньшим влиянием, чем песчинка, брошенная в океан. Потому что она, падая на дно, увеличивает собой твердую землю. В недрах же Матери-Оби, нет дна. Она - вечный поток веществ, в непрерывном стремлении, без начала и конца. Сам из себя разливающийся, в самого себя впадающий.
   И какой бы ты вере не служила, Матерь-Обь обладает такой силой, что ты все равно служишь ей. Этими словами она и убедила меня. И вот в одну ночь, в полнолуние, свершилось мое посвящение в жрицы Оби. Она привела меня на кладбище и сказала, что здесь находится могила ее тетки Дивы, последней жрицы Оби. Ею я была посвящена в познание истины, как теперь посвящаю тебя. Люди думают, что она умерла, но это неправда. Мы, верные Матери-Оби, не знаем смерти. Дух Дивы вошел в меня, и теперь, когда я стою перед Матерью-Оби, я не Лариса, а Дива. Когда я отдам свое тело земле, то дух мой войдет в тебя. И тогда ты тоже почувствуешь, что ты не Софи, а Лариса. А в Ларисе - Дива. А в Диве - все святые девственницы Матери-Оби.
   Затем она очертила большой плоский камень, широким кругом, в который вписала пятиугольник, и разожгла на нем костер. Пламя взвилось, Лариса время от времени бросала в него порошок и лила что-то из бутылочки. Огонь стал менять свой цвет, то он был голубой, то розовый, то красный, то желтый. Простирая руки к костру, она говорила и пела что-то, на непонятном языке, временами взвизгивая. Отдыхая в перерывах, она спрашивала меня - дрожащую и изумленную.
   - Чувствуешь ли веяние? Вихри слышат тебя, сила слышит меня, сила идет. Видишь ли ты деву, качаемую на языках вещего пламени? Это тень Дивы дрожит в огне, приветствуя тебя. Она зовет, она благословляет тебя. Поклонись ей. Скажи ей:
   - Радуйся избранная из всех женщин земли, девственная мать моя.
   Я не видела никакой Дивы, не чувствовала никакого веяния, но это место было такое таинственное, ночь так мрачна и холодна, что понемногу настроение Ларисы передалось мне. Мне стали чудиться дальние голоса, за чертой круга скользили смутные видения. Я взглянула на Ларису, мне показалось, что она уже не Лариса. У нее было другое лицо - прекрасное, мудрое и жестокое. Она выла, кричала совой, каркала вороной, мяукала кошкой, лаяла собакой. Ужас охватил меня, ночь ожила, толпы диких фигур заходили перед глазами, куда бы я, не посмотрела. Всюду вставали черные великаны, порывающие войти в круг. Я закричала не своим голосом и потеряла сознание. Очнулась я уже в своей постели. Лариса на руках принесла меня домой. Вот все чудеса, которые я видела в двенадцать лет.
   Все дети любят тайну, все дети любят игру. Фантастические рассказы Ларисы, ее галлюцинации, ее талант к поэтической импровизации переплелись с моими собственными мечтами. Я чувствовала себя гордо, что я, не как смертные люди, а особенная девочка, знакомая с существами другого мира. Было занимательно, жутко и весело участвовать в обрядах Матери-Оби, творя их, как таинственную игру, известную только нам с Ларисой. Было увлекательно воспринимать учение и легенды Матери-Оби, слушая их, как сказку, которую Лариса никому больше не рассказывала.
   Когда игра мне надоела, Лариса снова подогрела меня откровением, что я избранница Великого Змия, будущая возрожденная Ева, и мать таинственного нового Бога из бездны, который возвратит блаженство на земле и спасет вселенную. Мне в это время шел пятнадцатый год, и я чувствовала себя взрослой. За мной начинали уже ухаживать, и я стала мечтать о замужестве. Лариса, узнав о моих мечтах, пришла в бешенство и в резких формах напомнила мне, что я дала обет остаться девственницей до самой смерти и никогда не думать о супружестве. Я ей отвечала со смехом, мало ли какие обязательства берут на себя дети в своих играх.
   Тогда она страшно побледнела и закричала:
   - Какая игра?
   И тут же пустила вход свое откровение. А вы знаете ее способности к импровизации. Признаюсь вам, что она потрясла меня страшно. И опять перед моими глазами открылся какой-то новый, бездонный мир.
   Я спросила ее:
   - Чем ты можешь доказать, что ты не ошиблась, и Матерь-Обь действительно удостоила тебя откровения. И я - истинная избранница Великого Змия, возрожденная Ева, надежда людей?
   - Проси у меня знамения, - решительно ответила она, - какого хочешь.
   Я не знала, что спросить.
   Тогда она сама предложила:
   - Выбери любого из мертвых, кого хотела бы видеть живым. В знамении моей правды, и твоей будущей великой власти, он сейчас явится и пройдет перед тобой.
   Мне стало любопытно, и я согласилась. Тогда Лариса устремила на меня свой блестящий взгляд, и мне, как тогда на кладбище, ее лицо показалось чужим и старым.
   - Зови же, - прохрипела она, и в этот момент я не узнала ее голоса.
   Я не знала что делать, так как на ум мне ничего не приходило. Между тем, ее блестящие глаза, как будто расширились, и стали похожи на звезды, на солнце. Мне показалось, что Лариса ушла от меня вдаль, и голос ее, который я услышала, прозвучал, как будто из подвала:
   - Зови же.
   Зимой я находилась в Париже, и была на экскурсии в Лувре. Мне очень понравилась картина, на которой был изображен Людовик четырнадцатый. Его имя всплыло у меня в памяти, и я прошептала:
   - Людовик четырнадцатый, король Франции.
   Лицо Ларисы приблизилось ко мне. Я увидела, как в ее глазах зажегся свет, и на нее стало страшно смотреть.
   - Теперь ты поверишь, - сказала она, свистящим голосом, обливаясь потом, который катился по ее лицу. - Он уже здесь.
   Я огляделась и пожала плечами.
   - Комната пуста, - возразила я, - ты ошибаешься, я никого не вижу.
   - А это кто? Вдруг спросила она спокойно, тихо, почти шепотом, но опять с тем страшным, нечеловеческим взглядом, показывая рукой на сад. Я взглянула, буквально чувствуя, что она ведет своим пальцем мои глаза, будто привязанные на веревке.
   В аллее сада, между двумя деревьями, стоял, как на картине, король Франции. Сердце у меня застучало, в ушах загудело. Я сразу узнала стройную его фигуру. Людовик был предо мной таким, каким я видела его на портрете в Лувре. И в тот же миг, ужасный крик человека, которого душат, погасил видение, а на полу билась и исходила пеной изо рта в жестком припадке, бесчувственная Лариса.
   Софья умолкла, и бросила испытующий взгляд на Мартова. Он молчал.
   - Что вы скажите об этом случае? Клянусь вам, я не преувеличиваю ни одного штриха. Все было, именно так. Я видела короля Франции так же ясно, как теперь вижу вас.
   - Охотно верю, - произнес Мартов.
   - Значит, его дух мог...
   - Но он не дал ей продолжить.
   - Не знаю, как духи, но картины, действительно, имеют способность оставаться в зрительной памяти такими, как вы их видели. Из этого следует, что вы видели не тень Людовика, а тень его портрета, который произвел на вас впечатление. Это все пустяки, и ничего сверхъестественного в себе не заключают. Это все иллюзия. Просто нервная сила Ларисы, оказавшаяся достаточно сильной, заставила вашу зрительную память выделить из себя портрет Людовика и фиксировать в видении. Хотя, по-видимому, бедной Ларисе это напряжение обошлось весьма недешево.
   Эту колдовскую религию, сплетенную из экстатических самообманов, поддерживаемых, и как бы оправдываемых истерическими эпидемиями, необычайно частыми и сильными я наблюдал среди племен, у которых она в силе, особенно в Африке. Чисто спиритических явлений, хотя они ими хвастаются, я у обистов не наблюдал. Материализации не видел, а вертеть бубен и заставлять стол прыгать, это и наши медиумы, немалые мастера. А вот гипнотические внушения, они мне показывали, выдавая их, как медиумические. Я внимательно наблюдал за этими обрядами и видел, как жрец усыплял своих пациентов с невероятной быстротой, передавая им свою волю с неодолимой силой и настойчивостью. Но я замечал, что работает жрец так успешно, только над своими собратьями: суеверными, невежественными неграми, которые приходят на сеанс уже полуживые от страха перед ним, и живущее в нем божество мертвых - Великая Обь. Против меня колдун Оби оказался бессильным, встретив отпор своему влиянию в твердом и сознательном намерении ему не поддаваться. Вы должны знать, что если человек с сильной волей будет стоять на своем, то его никто не сможет превратить в куклу. Если бы чудо Ларисы застало вас не в новом скептическом настроении противодействия, а, наоборот, в прежней готовности ей помочь, то поверьте, ей не пришлось бы так напрягаться до такого страшного потрясения. А что касается сверхъестественных способностей Ларисы, то они не возбуждают во мне никакого чувства, кроме глубочайшей к ней жалости, как опасной истерички. И я опасаюсь ее мести, скрытой не в словах, а в травах и камнях. И я сейчас вам объясню почему.
   Обизм - культ мрачный и жестокий. Его божество - совокупность мертвецов, эфирный океан, Великая Обь. Его символ - Великий змий, изгнанный с небес черный бог, Сатана, Дьявол, Царь мертвых. Жизнь человеческая для обиста значит немного, потому что он считает себя трехсоставным: тело, дух и то, что в оккультизме называется астральным телом, то есть, близнецом души. Он верит в свое бессмертие. Таким образом, убийство для него является лишь насильственным перемещением человека, как бы с одной квартиры, осязаемой, в другую, неосязаемую, но полную жизни, как и первая. Обисты думают, что мертвый ест, пьет и может пребывать в обществе живых, сколько ему угодно. Мертвый может поселиться в доме, в теле домашнего животного, перейти из своего тела в тело живого человека и распоряжаться им, как своим собственным. Смерти нет, следовательно, и нет преступления в причинении смерти. Поэтому убийство и самоубийство - самые обычные явления в их среде. В особенности, посредством отравления. Они обладают множеством ядов, еще не изученных, и не знающих противоядия. Поэтому, Лариса могла отравить Верещагина без всякого угрызения совести, даже с гордым сознанием выполненного долга.
   Теперь, когда наш больной стал поправляться, я думаю посетить Ларису и извиниться перед ней за недавний, неприятный разговор.
   Софья промолчала.
   - История вашего романа, - думаю я, - еще не закончена.
   - Что же? - наконец очнулась она. - Надеюсь, вы понимаете, как должно было подействовать на меня видение Людовика. А Лариса воспользовалась впечатлением и, подогревая меня, довела до такой экзальтации, что я стала грезить наяву, воображая великие перспективы, которые она мне сулила.
   Когда отец отправил меня учиться, Лариса сопровождала меня и зорко следила, чтобы я не выбилась из-под ее власти. Но она не могла мне помешать читать и думать и я, мало-помалу, еще не теряя веры в культ, стала сомневаться в нем и приходить в ужас. Мне стало стыдно за многие стороны нашего культа, обрядности, символы. Я поняла, что иметь их не только в действии или речи, но даже в голове, в условиях цивилизованной жизни, значит, быть грязной и испорченной девчонкой. Лариса почувствовала, что я опять заколебалась, и всячески старалась закрепить мои цепи, чтобы не было поворота назад. Последняя наша ссора вышла из-за того, что я наотрез отказалась сделать священную татуировку у себя на теле. У меня даже не поворачивается язык сказать вам, какие это были рисунки. Если бы вы узнали, то пришли бы в ужас.
   - Если эти рисунки похожи на те, которые я видел на жрицах, то я вас понимаю.
   - Вот видите, - ее лицо запылало. - Я оттягивала эту операцию, как могла, а она спешила, потому что рассчитывала, что, сделав татуировку, я тем самым закреплю свой обет остаться девственницей. Она была уверена, что стыд, за свое разрисованное тело, никогда не позволит мне выйти замуж. За месяц до знакомства с Верещагиным, между нами произошла страшная ссора из-за этого. Я едва выпросила отсрочку. Но все равно, она утомила меня, устраивая скандальные сцены. И чем больше я отдаляюсь от Ларисы, тем она становится ревнивее, подозрительнее и требовательнее. Она отчуждает меня даже от отца, лишила меня подруг, и окружала меня собой со всех сторон, чтобы у меня не осталось ни мыслей, ни поступков, ни желаний, идущих вразрез с ее волей. Это нравственное рабство было неприятно, но терпимо. Но пришла любовь, и я взбунтовалась против нее.
   - Вы не видитесь больше?
   - Нет. С тех пор, как она выехала, она не показывается здесь.
   - А сами к ней не собираетесь?
   - Нет. Наша дружба умерла.
   - Вам тяжело?
   Софья замялась.
   - Не знаю, как вас сказать. Конечно, я ее очень люблю, но с другой стороны, она стала такая страшная и жестокая, что стала внушать мне ужас.
   - А я часто наблюдаю за ней в бинокль, как она бродит под жарким солнцем по раскаленным горам, или вижу ее в море.
   - Горы и море, две ее страсти, - тихо сказала Софья. - Вот смотрите, ее лодка качается на волнах.
   Потянуло прохладой с моря, и воздушным течением донеслось до них протяжное, заунывное пение Ларисы.
   - Интересно, что она поет?
   - Это ее обрядовая песня, - молвила Софья, вздрагивая плечами.
   - Известно вам ее значение?
   - Да.
   - Можно узнать?
   Она колебалась, потом кивнула головой.
   - Все равно теперь. Лариса зовет к себе силы, которым повинуется ее душа, чтобы они помогли ей победить усилившихся врагов.
   Оба замолчали.
   - Какой удушливый вечер, - наконец, молвила Софья.
   - Да еще эта песня наводит тоску на душу. Так что получается, все это от песни. Слышали вы это нытье когда-нибудь раньше?
   - Когда Ларису оскорбил молодой человек.
   - И она проткнула ему бок своей шпилькой?
   - Точно так, она пела и в тот раз.
   Они снова замолчали, а Лариса продолжала петь.
  
   Верещагин проснулся и позвал к себе Софью. Узнав, что он чувствует себя лучше, Мартов простился с Романовыми, вышел из виллы, сел в лодку и поплыл вдоль берега. Он остановился вдалеке от дома, в котором проживала Лариса. Он подошел к нему и постучал в дверь. В доме было темно, и Лариса не отозвалась. Он толкнул дверь, она открылась, и он вошел. Никого не было. "Куда же она могла подеваться"? - подумал он.
   Мартов хотел вернуться к лодке, но потом подумал, что она не может всю ночь скитаться, и решил подождать. Он увидел лодку, лежащую на берегу, значит, она в горах. Он подошел к лодке и, опустившись на нее, слушал море. Когда взошла луна, она осветила ему узкую тропинку, убегающую в горы. Он решил пойти по ней и встретить Ларису, разминуться с ней было невозможно. Мартов встал и пошел. Тропинка, удобная в начале, вскоре запрыгала среди валунов, и он, порядком утомленный, добрался до вершины невысокого, но крутого мыска, врезавшего в море. Тропинка круто уходила вниз. Глубоко внизу он заметил ярко-огненную точку, и до его слуха донеслось пение. Очевидно, Лариса была там, у костра. Мартов стал осторожно спускаться вниз, надеясь, что Лариса не заметит его, и он увидит какой-нибудь таинственный и незнакомый ему обряд. Когда огненная точка выросла в пылающий костер, он свернул в густую чащу кустарников и пополз, сквозь них, бесшумно, как ящерица, пока не очутился на краю обрыва, повисшего прямо над костром. Он выглянул из кустарников, и то, что он увидел, изумило его.
   Костер был разведен на широком плоском камне, возвышенном над белым прибоем, который клокотал, меняя свой цвет, соответственно, цвету пламени, высоко извивавшегося острым и белым языком. Лариса стояла на берегу совершенно нагая, если не считать ожерелий, браслетов, талисманов, обильно навешанных на большую грудь, и ужа, перевивавшегося с плеча на плечо, вокруг ее шеи свободным пестрым кольцом, с блестящей головкой, под вспышками костра, будто золотым топазом в перстне.
   Мартову показалось, что вокруг бедер жрицы обвилась другая змея - темнее, больше и толще ужа. Внимательно всмотревшись, он заметил, что эта змея не отражает света и неподвижна на теле Ларисы. Внезапно она заволновалась, надулась и устремила голову в воздух. Он понял, что это священная татуировка. Рисунок змеи, наколотой на коже, начинался с тонкого хвоста между лопатками, дважды обвивал тело и опускался головой, с длинным жалом к низу живота. Рассматривая татуировку, он скоро заметил и другие символические изображения, виданные им у обистов Конго и Гаити. Особенно ярко бросались в глаза треугольник под правой грудью, и круг под левой. А между грудями тот же треугольник был вписан в такой же круг, таинственным знаком соединения двух творческих начал человеческого рода. Он сразу вспомнил рассказ Софьи об их ссорах, связанных с татуировкой, и улыбнулся:
   Он вообразил изумление супруга, получившего в брачную ночь молодую, с такой зоологией и геометрией на теле.
   Лариса, свершая свой обряд, все время ходила по круговой линии - между костром и месяцем, остерегаясь стать спиной к ним. Поэтому, она ходила боком. И одна половина тела купалась в лунных лучах, зеленовато-белого цвета, а другая, под колеблющимся светом пламени, дрожала медно-красными, коричневыми тенями. В этом причудливом мерцании Лариса стала, как будто, выше ростом и еще массивнее. Она с силой простирала руки, то к месяцу, то к огню, и ее волосы черной гривой трепетали по спине. Что она пела, Мартов понять не мог, язык ему был неизвестен. Но выражение звуков было сурово и грозно, как лицо жрицы.
   Дым от костра стлался по ветру и наплывал на глаза Мартова. Он был пахуч и едок, и ему приходилось прилагать все усилия, чтобы не чихнуть.
   Чем больше она пела, тем все более ее голос становился хриплым. Руки напрягались, все с большей энергией, точно хотели сокрушить свои собственные мышцы, разорвать свои собственные жилы. Глядя на Ларису, Мартов понял, что, значит, выйти из себя. Тело Ларисы было здесь, пред его глазами, но энергия тела напряглась, чтобы вырваться из физических оков и улететь куда-то, в неведомую даль. Горное эхо глухо повторяло ее вопли и Мартову чудилось, будто кто-то перекликается с ней загадочным и диким разговором, сквозь шумящий прибой.
   Огонь краснел, а дымная пелена становилась все гуще. Казалось, что она создает над морем тучу. Вдруг Лариса упала на землю, так неожиданно и быстро, с таким острым и мучительным криком, что Мартов, невольно, вскочил на ноги, готовый броситься ей на помощь.
   Лариса лежала, широко разбросав крестом руки и ноги. Она не была в обмороке, как предположил, было, Мартов. Из губ ее вырывались свистящие стоны, вперемежку с глухим бормотанием, истерическим смехом и взвизгиванием. Грудь и живот поднимались тяжелыми дыханиями. Ее подкидывало снизу вверх, уж вился, скользил и блестел по телу Ларисы, как пестрая молния, и хвост его бил по ее бедрам, как плеть.
   Ритуальную эпилепсию Мартов видел не раз, и в разных культах, но в припадке Ларисы было что-то ему не знакомое. Обрядовая симуляция на глазах его переходила в настоящий припадок. Несчастное тело корчилось в эротической бессознательности, и в этом живом мясе, души уже не было. На земле бился дикий зверь в бессмысленном трепете инстинктивного, немого и глухого экстаза.
   Прошло немного времени и Лариса, лежавшая как труп, приподнялась. Мартова смущало то странное обстоятельство, что она, как будто приблизилась к нему. Он видел ее гораздо яснее, и мог даже различить ее глаза, ужасные, остекленевшие, но не Ларисы, а мертвые, и в то же время блестящие. Ему показалось, что они стали больше лица, на котором помещались. Она уставила их в лунный просвет, и Мартов тоже, невольно, повел глазами по направлению ее взгляду. Она простерла руки, и он вдруг поймал себя на мысли, что тоже тянет руки к лунному столбу.
   - Стой! Нет! - спохватился он. - Это уже начинается гипноз.
   Месяц то исчезал, затемняемый проплывающими облаками, то разгорался вновь. Лунный столб угасал и вновь светился. Лариса впилась в даль глазами и бормотала, бормотала, а Мартов смотрел неотрывно туда же, куда и она. На светящем горизонте, он увидел темную точку, которая росла по мере своего приближения. "Что это, может быть"? - подумал он. И в то же время рассердился на самого себя.
   - Вот оно, наваждение, - прошептал он, вспомнив, как Лариса внушала ему, что столб месяца на воде - это дорога в царство мертвых.
   А точка все росла. Мартов видел ее уже крупным темным облаком между землей и небом. Причем, к ней тянулись, как будто лапами, и облака и волны. Он впился глазами в ее неясные очертания. В них ему чудилось что-то живое, почти, человеческое. У него замерло сердце. Черное пятно коснулось облака и волн, соединилось с ними, будто обняло, и летело к берегу гигантское, длинное, извилистое, крутящееся огромной спиралью темного змия.
   Радостный крик торжества вырвался из груди Ларисы, и Мартов закрыл глаза, охваченный паническим страхом. Нервы его не выдержали, и он упал на землю, не решившись взглянуть на встречу облачного змия с землей. Он долго лежал, как слепой. Похолодало. Он, почувствовав влагу на руках и на лице, понял, в чем дело, и ему стало стыдно за свою минутную слабость. Он открыл глаза, на берегу уже никого не было, и только угли костра еще шипели, дотлевая. Ему было досадно и смешно, что, заразившись галлюцинацией полоумной Ларисы, он пропустил редкую возможность наблюдать до конца, одну из самых красивых чудес моря.
   И как только он не сообразил, что на Средиземном море часто появляются маленькие безвредные смерчи, которые, как возникают, тут же рассыпаются пылью. И он оказался ничуть не умнее дикарей, принимающих смерчи за морских дьяволов.
  
   Мартов сидел у себя в номере и заносил свое приключение в записную книжку, когда к нему вошел Юлий Абрамович.
   - Простите, что так поздно, но дело важное.
   - Пожалуйста, заходите.
   - Я только что от Верещагина, ему стало хуже.
   - Но когда я вчера уходил от него, он чувствовал себя хорошо.
   Врач развел руками.
- Я уверен, что надежды нет. Он умрет.
   - Да что же случилось?
   - Расставшись с вами, больной уснул. Я был уверен, что кризис миновал, и он пошел на поправку. И вдруг, среди ночи, он начинает хрипеть, метаться, задыхаться. Он просыпается, вернее сказать, приходит в чувство, но никого не узнает. Софью отталкивает от себя, кричит, что она хочет выпить всю его кровь. Романов сам приехал за мной. Я застал больного уже несколько успокоившимся, но достаточно мне было взглянуть в его глаза, я понял, что болезнь вступила в мозг - он уже сумасшедший.
   - Что вы говорите?
   - Он стал жаловаться мне, что внутри у него все ледяное, а кожу поливают кипятком. Я дал ему согревающее питье, и он стал уверять меня, что оно замерзло у него в желудке.
   А потом у него открылось кровотечение через поры, и остановить его невозможно. Если оно не прекратится, то больной умрет.
   - Поехали, - сказал Мартов.
  
   - Верещагину совсем плохо, - встретил их словами Сергей Юрьевич, - пойдемте к нему.
   - Валерий! Я умираю, - произнес тихим голосом Верещагин, увидев Мартова. - Мне уже ничего не поможет.
   - Все мы ходим под Богом, - произнес Валерий.
   - Нет, - выдавил из себя Верещагин. - Ей все равно, кто во что верит. Никто не поможет мне.
   - Бредит, - шепнул доктор.
   Сергей Юрьевич согласно кивнул головой, а Мартов увидел, как Софья страшно побледнела и вышла из комнаты.
   Доктор приподнял одеяло и жестом пригласил Мартова взглянуть на постель больного. Мартов едва стерпел, чтобы не ахнуть громко. На розовой простыне бессильно лежали исхудалые ноги Верещагина, покрытые ярко-красными пятнами крови, неустанно выступавшими из тела.
   - Третью простыню меняем, - тихо произнес Романов, глаза его были полны слез. Софья возвратилась и стояла на коленях у кровати умирающего жениха.
   - Все это ничего, - лепетал Алексей, но вот зачем она... она...
   - Кто? - спросил Мартом, склонившись к больному.
   - Она... Машенька...
   - Вы ее видите? - хмуро спросил он.
   - Нет. Я чувствую в воздухе... Она, как вирус проклятия. И чем она больше находится во мне, тем она больше впитывается в меня. Мне душно от нее... Разве вы не слышите запах трупа? Валерий!... Не позволяйте ей. Зачем она... Коган... Коган... где ты? Ведь ты обещал... мне...
   - Плохо дело, - безнадежно произнес Мартов.
   - Коган! Коган! Коган! Его нет, а она здесь... Разве вы не слышите запах трупа?
   - Неудивительно, если мы его почувствуем, - сказал доктор Мартову.
   Простыню под больным опять поменяли, и он задремал. Через полчаса доктор снова заглянул под одеяло.
   - Кровавое выделение остановилось, - изумленно произнес он. - Может быть, его сильный организм справится с этим, хотя я ни за что не ручаюсь. Другой на его месте, давно был бы покойником.
   Верещагин уснул. Доктор потребовал, чтобы все от больного удалились. Когда все вышли, он попросил Мартова подежурить у постели. Валерий согласился. Он вошел обратно в комнату и уселся в кресло. Валерий устал, гоняясь вчера за Ларисой по горам. Он закрыл глаза. Мысли запрыгали у него в голове, не теряя еще связи с действительностью, но утратив всякую последовательность. Он спал.
   Мартов увидел, как из тумана вышел и сел перед ним незнакомый человек, печальной наружности. Желтое его лицо было угрюмо, глаза, две блестящие коричневые пуговки, смотрели пристально и тревожно. Он качал головой и жалобно лепетал. Мартов не слышал звуков голоса, и, тем не менее, разбирал слова:
   Я предупреждал, я говорил... Ах, как дурно.
   Мартову было страшно слушать, хотя он и не понимал, о чем лепечет незнакомец, когда и кого он предупреждал, что дурно. "Какой тяжелый сон", - думал он, придя, наконец, к убеждению, что он спит, а незнакомец продолжал бормотать:
   - Я предупреждал, что я мог...
   - Ага! - с удовольствием соображал сонный Мартов, - я тебя поймал. Ты Коган, ты забежал в мою голову из головы Верещагина.
   - Она здесь, она здесь, - вдруг Коган вытянулся, превращаясь в клубы дымчатых паров.
   И все потемнело, ни стало больше никаких видений. Сон тяжелым свинцовым грузом навалился на грудь Мартова.
   Его разбудил неистовый вопль. Оглядевшись мутными глазами, он не сразу сообразил, где он. Вид постели с распростертым на ней больным, возвратил его к действию.
   - Боже мой, - прошептал он в стыде и смущении, его все еще шатало от сна, а глаза слипались.
   - Я проспал Софья. Вы уже здесь. Почему вы меня не разбудили.
   Она в черном платке на голове стояла на коленях у постели, опустив низко голову к лицу больного. Она не шевельнулась и не отозвалась, когда Мартов ее окликнул. А он кричал без слов, диким воем, громовой икотой.
   - Это агония, последний смертный вопль, - как молния озарило Мартова, и стряхнуло с него последние остатки сна. Обойдя Софью, он стал на колени с другой стороны кровати и нагнулся к Алексею. Теперь больной только хрипел и вздрагивал, глаза его мутные и ясные, как бутылочное стекло, были ужасны. Они смотрели и не видели. Кровь лилась ручьями, и он тонул в ней.
   - Он умирает, Софья, - закричал он.
   Ответа не было, а Мартов, оглядевшись, увидел, что ошибся. То, что он со сна принял за Софью, было тенью от вешалки с халатом, за которую был поставлен ночник, чтобы свет не беспокоил больного. В комнате, кроме него, никого не было, только хрипел и вздрагивал, как рыба на песке, Верещагин. Трупный запах внутренней гангрены вырывался теперь с каждым его вздохом. Мартов налил в стакан воды и протянул Алексею.
   - Хочешь воды?
   Внезапно, рот Верещагина дернулся в попытке что-то сказать. Результатом был лишь беспомощный хрип.
   - Все будет в порядке, - попытался ободрить его Валерий.
   Но глаза на иссохшем лице не принимали этого утешения. Нет, говорили они, не все в порядке, совсем не все. Смерть стоит за дверью.
   - Чем я могу тебе помочь? - спросил Мартов, ставя стакан на стол.
   Неожиданно, пальцы Алексея схватили Валерия за запястье и сжали его так, что стало больно. Он почувствовал тошнотворный запах. Нарастающая в нем паника померкла перед туманной тенью, прошедшею перед ним. Верещагин тратил последние силы, пытаясь, что-то передать ему, но он ничего не понимал.
   - О Боже! - раздался сзади голос врача.
   Его вторжение разрушило усилие Верещагина что-то сказать Мартову. Он выпустил его руку и закатил глаза. Из его рта пополз ручеек темный слюны. Он умер.
  
   Мартов возвращался в гостиницу. Документы были оформлены, и он решил сам сопровождать гроб с покойником. Ему оставалось уложить вещи и вылететь на родину. Оставалось пройти несколько десятков метров, как он увидел, приближающую к нему фигуру в красном платке.
   - Не удивляйтесь, это я.
   Первой его мыслью было, что это какая-то ошибка. Но это была Лариса. Она сильно похудела и была очень бледна.
   - Да вы что так смотрите на меня? Я живая, а не призрак.
   - Я столько пережил за это время, что не удивился бы и появлению вашего призрака.
   - Мне надо поговорить с вами, - тихо сказала Лариса, оставляя без внимания его сердитые, насмешливые слова.
   - К вашим услугам, - очень сухо ответил Мартов.
   - Вы видели сегодня Софи? - произнесла Лариса, после долгого молчания. Ее лицо пошло красными пятнами. - Как она?
   - Если ваша великая Мать-Оби добивалась непременно убить два невинных существа, то она может быть спокойна, месть ее удовлетворена. Софья еще жива, убитая горем, а труп Верещагина я сопровождаю в Москву.
   Лариса молча выслушала упрек Мартова, не дрогнув ни одним мускулом бесстрастного, широкого, каменного лица.
   - Девичьи слезы, как роса, - сказала она. - Взойдет новое солнце и высушит росу. Вы не знаете Софи, а я, ее хорошо знаю. - Горькая улыбка осветила ее суровые черты. - Я ее не могу увидеть, Сергей Юрьевич очень зол на меня.
   - Да, он страшно возбужден, и я не советую попадаться ему на глаза. Он может ударить вас.
   Лариса ответила с презрением:
   - Я нисколько его не боюсь. Что он может сделать мне? Я дуну на его руку, и она отсохнет, поэтому мне и не хочется с ним встречаться. Он хороший человек, я его люблю, и не хотела бы отплатить злом, за его доброту ко мне. Если он увидит меня, то оскорбит. А оскорбить жрицу Оби, значит написать себе смертный приговор. Для нас, трехсоставных, - гордо произнесла она, - не существует замков и преград. Если бы я захотела, то послала бы Софи свою душу, которая говорила бы с ней за меня. Но она сейчас вне себя, и слушать меня не будет. Она огорчена тем, что я убила Верещагина, я это и не отрицаю. Да, это я убила его. Вызывающе глядя на Мартова, она смачивала языком пересохшие губы.
   Мартов молчал.
   - Но ее, - продолжила Лариса, - Хотя она достойна казни, но ее убить я не могу. Я слишком ее любила и люблю, поэтому я вымолила ей пощаду у таинственных сил Матери-Оби. Пусть она живет и не заботится больше об истине, которую она должна была познать, но отвергла. Пусть забудет она все, что было между нами. Не для нее, а для вас скажу я только одно, не дешево и тяжко досталось мне выкупить ее от мести мертвых богов. Смотрите. Она сдернула платок с головы, и Мартов с изумлением увидел, что волосы ее, еще три дня назад черные, как смоль, стали совершенно седыми. - Это печать моего горя и ужаса, и я наказана за свою ошибку. Целые столетия дух девственниц повелевал силами стихий. Теперь я униженная жрица, разжалованный воин. Отныне, я должна повиноваться тем, кем повелевала. Я поклялась, что больше не увижу Софи. Силы посылают меня в долгое и страшное путешествие. Мне теперь предстоит блуждать по свету, пока не найду другую девушку, подобную Софье, но мужеством, достойную к подвигу, возрождения Евы. Я найду ее, и тогда вина моя падет. А Софи скажите, что она свободна. Пусть забудет меня, как ночной бред. Прощайте.
   - А почему вы не освободили ее раньше? - горько упрекнул ее Мартов. Зачем надо было умереть Верещагину?
   Она холодно улыбнулась.
   - Зачем сжигает огонь? Зачем из отравленной людьми земли, поднимаются ядовитые газы? Зачем тайна дышит смертью, а стремиться в тайну, значит спешить к смерти? Зачем человек отверг древо жизни, лишь бы отведать плодов древа познания добра и зла? Зачем мертвое и живое стало враждебно и грозно? И теперь, чтобы соединить их, нужно новое творение, нужен новый Бог-победитель, а для этого должна возродиться Ева.
   - Это не ответ Лариса, это старые сказки.
   - Думайте, как считаете нужным, мне все равно. Если вас не убедило все происшедшее, то не убедят никакие чудеса. Мне жаль вас, очень жаль. Вы случайно оказались замешаны в тайны Оби, и враждовали против нее. Я не сержусь на вас, потому что вы не понимали, что делаете, но придет и ваш черед поплатиться за неосторожность. Когда, как, не знаю, и не могу предсказать. Я вижу только тучу, а грома не могу предсказать. Остерегайтесь встреч с мертвым миром, он хочет завладеть вами. Берегитесь и до свидания. И знайте, я вас очень люблю. Вашу беспокойную душу, вашу пытливую голову, ваш сильный и холодный характер, ваши неугомонные поиски новизны, знаний, истины.
   - Лариса! Мы не понимаем друг друга. Я убежден в вашей искренности, но так же убежден, что вы несчастнейшая в мире женщина, погубившая саму себя. Я действительно человек пытливый, но, думая о причине смерти Верещагина, не вижу в ней ни какого намека на сверхъестественные силы, знание которых и могущество вы себе приписываете.
   - Сначала, как вы знаете, я думал, что Верещагин был отравлен. За это очень извиняюсь перед вами. Теперь я полагаю, что он приехал сюда уже психически больным. Ему здесь, под влиянием морского климата стало лучше и легче. Обманутый ложным улучшением здоровья, он стал не внимательно относиться к себе, и при первой же простуде болезнь снова завладела им. Ваше фантастическое поведение и вражда к нему повлияли на его расстроенное воображение, и возбудили суеверную подозрительность, которой начало положила еще московская галлюцинация и тяжкая смерть Когана. Согласитесь Лариса, что о нем вы в первый раз слышите. А он сыграл здесь роль, гораздо большую, чем его мертвая любовница, которую вы отгадали вашим вторым зрением или слухом. Сплелся узел гипнотизирующих совпадений. И все это отразилось в больном мозгу новыми галлюцинациями, настолько резкими и выразительными, что сила их заразила и нас самих, свидетелей его страданий. Вот и все.
   Лариса пожала плечами.
   - Думайте, что хотите, - повторила она, - я пришла не убеждать вас, а проститься с вами, и через вас с теми, кого я больше всех любила, чем всех людей мира. Будьте счастливы, если сможете. А я - ваш друг. Поэтому, еще раз прошу вас - остерегайтесь встреч с мертвым миром.
  
  
   Глава 2
  
  
  
   После похорон Верещагина, Мартов решил побыть одному. Прежде, жажда новых ощущений увлекала бы его в Южную Америку, Африку, Среднюю Азию, Сибирь. Теперь же он решил побыть одному и поехал на дачу, на которой уже не был несколько лет.
   Приехав на нее, он увидел, что там все заросло густой травой. Глядя на сад, он с грустью наблюдал, как запустение, пожирает плоды труда его матери, словно он находил в этом соответствие печали, пожиравшей его душу. Не найдя тропинки, он напролом направился к дому, сквозь непроглядную заросль сирени, кустов малины, черной смородины. Еле-еле пробираясь между ними, он подошел к террасе и увидел, что на ступеньках растет мох, трава и молодые древесные побеги. Дом был старый, дверь снизу совсем прогнила. "Скоро гнилые доски, уже не смогут помешать крысам и мышам проникать в дом", - подумал он. Открыв дверь, он вошел в дом и стал обходить темные, мрачные комнаты. Внутри царил полный бардак. На стенах висело несколько дешевых картин, мебель была старой, а занавески и ковры, по виду, годились только на свалку. Стены и потолок были покрыты многолетним слоем пыли, чувствовался запах гнили. В одной из комнат, он решил отрыть окно, чтобы проветрить помещение, но не смог этого сделать. Мешали ветки старой сирени, и от них было темно. "Надо будет ее срубить, - подумал он, - но прежде, пусть отцветет. А сейчас она, вся, как невеста под венцом в кистях белых благоухающих звездочек".
   Валерий начал подниматься по лестнице. Скрип-скрип раздавалось непрерывно под его шагами. От этого скрипа у него разболелась голова. Он ощутил слабость и непонятный страх.
   Он одернул себя. "Некогда распускаться, - подумал он, - надо делать ремонт в доме". На втором этаже стекла были разбиты, и гулял ветер. Тяжело вздохнув, он спустился вниз и уселся в кресло. Его взгляд упал на ковер, лежащий на полу.
   То, что случилось потом, заняло доли секунды. То ли ум его заработал быстро, то ли время растянулось, и он не смог разглядеть зрелище, во всех деталях.
   Время заставило краски ковра потускнеть, превратило алый цвет в розовый, а кобальт - в чахлую голубизну, но общее впечатление было поразительным.
   Каждый сантиметр ковра, даже его края, покрывали причудливые изображения, совершенно не похожие друг на друга. Но их детали не терялись. Изумленные глаза Валерия видели их, все разом. В одном месте, несколько узоров сплетались воедино, в другом, они стояли рядом, заслоняя друг друга, как непослушные дети. Некоторые вырвались на края, а другие, напротив, тянулись к центру, чтобы присоединиться к царящей там толчее.
   На самом поле ковра, ленты разных цветов, выписывали причудливые арабески, на зелено-коричневом фоне, напоминая стилизованные изображения животных и растений. Цент ковра украшал большой медальон, горящий цветами, как осенний сад, по которому шли сотни геометрических фигур, в которых можно было найти и хаос, и строгий порядок. И цветок и теорему.
   Он охватил все это одним взглядом. Следующий взгляд уловил изменения в картине. Краем глаза он увидел, что окружающий мир - дом. Фигуры людей, стена, на которой он балансировал, куда-то исчез. Он, внезапно, оказался висящим в воздухе над ковром, раскинувшимся внизу.
   Но ковер, уже не был ковром. Его узлы дрожали, словно пытаясь распуститься, краски и узоры волновались, перетекая друг в друга. Ковер оживал. Из ткани возникал некий пейзаж, вернее, смешение пейзажей. Разве это не гора там, внизу, проглядывающая через облака? А это разве не река? И разве он не слышит рокот ее воды, низвергающейся с уступов искристым водопадом.
   Под ним простирался мир.
   И он, вдруг, стал птицей, бескрылой птицей, парящей в теплом, благоуханном ветерке - единственным свидетелем фантастического зрелища. С каждым ударом сердца, его глаза видели все новые подробности.
   На глади озера, он видел множество островов, похожих на спящих китов. Поля, злаки которых, колыхал тот же ветер, что поддерживал его в воздухе. Поросший деревьями холм, увенчанный сторожевой башней, сверкающей на солнце.
   Были и другие признаки людей, хотя их самих не было видно. У излучины реки стояли дома. Они приютились и на гребне скалы, игнорируя силу тяготения. И город - кошмар архитектора, половина улиц которого, были безнадежно запутаны, а другая половина заканчивались тупиком.
   Та же путаница наблюдалась повсюду. Равнины и возвышенности, плодоносные зоны и пустоши перемежались с нарушением всех законов природы, словно созданные каким-то выжившим из ума богом. Он подумал, как хорошо было прогуляться там, среди этого бесконечного разнообразия, не зная, какой пейзаж ждет за поворотом. Жить в таком городе - это вечное, нескончаемое приключение.
   Он увидел, как навстречу летит красивая девушка и хочет ему, что-то сказать. Ее золотистые волосы развивались в разные стороны, а зеленые глаза горели на солнце. Он попытался сблизиться с ней, чтобы понять, о чем она говорит, но в этот момент подул ветер, таща его вниз. Девушка пропала, а он понял, что падает. Попытался крикнуть, но от скорости падения крик застрял в горле. Он попытался раскинуть руки, но лишь перевернулся в воздухе. Он уже не различал земли, от неба. Он уже подумал, что за ним пришла смерть. И тут все исчезло. Он пролетел сквозь кромешную темноту и ударился о землю. Какие-то звуки и боль убедили его, что он еще жив. Рядом раздался смех. Он открыл глаза и увидел, склонившего над ним Юрия, жившего по-соседски.
   - Что с тобой? - спросил он. - Скажи что-нибудь?
   Валерий приподнял голову и осмотрелся. Он лежал посреди комнаты на ковре.
   - Наверное, задремал и упал с кресла, - ответил Валерий. - А ты откуда узнал, что я приехал. Он шатаясь, поднялся на ноги и посмотрел вниз. Ткань притворялась неподвижной. Горы и реки вновь спрятались под рядами узелков.
   - Ты разве забыл, что я опер. Почувствовал тебя на расстоянии. Пошли ко мне, выпьем по рюмке за твой приезд. За одно расскажешь, про свои путешествия.
   - Юрий! Дай немного отдохнуть. Я теперь буду здесь жить, приводить дом в порядок.
   - Согласен, - проговорил Юрий. На выходные сделаем шашлычок.
   Проводив Юрия, и закрыв за ним дверь, Валерий подошел к окну и стал раздумывать над своим сном. Он чувствовал в глубине души, когда увидел нечто чудесное, что его жизнь непоправимым образом изменилась. Он видел девушку и был уверен, что снова ее увидит. А может он, как Верещагин, сходит с ума, иначе, он не мог объяснить свою галлюцинацию. Выглянув в окно, он увидел силуэт дерева в лунном свете. Многоголовый силуэт, словно некая гидра, раскачивался, шипел и поджидал его прямо под окном. При следующем порыве ветра он, почти, мог слушать, как эта тварь шепчет:
   - Выходи наружу Валерий, где ярко светят звезды и луна, где ночь глуха. И где никто не увидит, как я разрываю тебя на кусочки.
   - Боже мой, - прошептал он, - здесь ничего нет, кроме темноты деревьев.
  
   Второй день шел дождь. От скуки Мартов стал рыться в старинном сундуке. В нем находились книги, оставшиеся еще от его прадеда - Ивана Афанасьевича. Большинство из них были мистическими.
   Отца он не помнил, так как тот умер, когда ему, было, пять лет. И воспитывал его дед, Дмитрий Иванович. Он рассказывал, что его отец был не от мира сего - одаренный способностью ясновиденья, и редкой магнетической силой, хотя сам страдал галлюцинациями слуха и зрения, приписывая свою болезнь от фантастов - предков.
   Мать его была доброй женщиной, но суеверной и истерической, поэтому дед прилагал все усилия, чтобы ослабить ее влияние и воспитывал их с братом сам. И все-таки материнская кровь взяла вверх, и они стали такими же мучениками фантазии, как и прадед.
   Материалистическое воспитание пригодилось ему. Едва Валерий стал самостоятельно думать, он начал интересоваться исключительно явлениями, которые представлялись ему выше материи. Он старался подогнать их под рамки своего знания, найти для них толк в системе положительных наук. Он был уверен, что на свете нет ничего сверхъестественного и все объяснимо логическим путем. Он исколесил весь мир в жадной погоне за тем, чего еще объяснить не умел.
   Его брат Эдик всегда говорил:
   - Меня считают финансовым гением, но я просто счастливчик. Деньги - это океан. Я всегда верю, в свою звезду и иду, куда меня влечет вдохновение, инстинкт, чутье золотого запаха. Я фаталист, безнадежный и неизлечимый фаталист.
   В сущности, Эдик был таким же авантюристом, как и он, только в другой отрасли. Поэтому он любил его, хотя они виделись редко. Валерий чувствовал его любовь через время и пространство. Однажды, будучи в Китае, Валерий почувствовал себя нехорошо и понял, что Эдик заболел, хотя тот ему не позвонил
   Перебирая книги, Валерий наткнулся на небольшую картину, лежащую на дне. Он взял ее в руки и стал рассматривать. На ней была изображена красивая девушка. Чем больше он всматривался в лицо девушки, тем больше ему казалось, что он уже видел ее. Да это была девушка из сна. Он почувствовал озноб, пробежавший по позвоночнику. "Что это? - думал он. - Сверхактивное воображение, или нет. Но сон - это одно. А то, что он видел наяву - совсем другое". Он понимал, что с ним что-то происходит, хотя разобраться в этом пока, не мог. Валерий знал только одно - эти зеленые глаза преследовали его повсюду. Он положил картину на место и стал читать книги, потому что его интересовал вопрос о галлюцинациях и гипнозе. Он думал, как этот бред мог одурять головы людей. Ему вспомнилась ночь, когда он не посмел взглянуть на морской смерч, приняв его за змея, вызванного заклинаниями Ларисы. Ах, Лариса! Безумная, дикая Лариса! Странно, когда он вспоминает историю Верещагина, ему больше всех жаль ее виновницу - таинственную Ларису, бедную, злую, полусумасшедшую, жрицу таинственной Оби. Она, кажется, тоже питала к нему некоторую симпатию. По крайней мере, ее последний визит был к нему. Он даже помнит, что она сулила ему какие-то бедствия и предостерегала от них. Где-то бродит она теперь, вся, внезапно поседевшая, со своим ужом. Нашла ли она новую ученицу, за которой пустилась в поиски, взамен красивой и поэтической Софи. Он сомневался, что ей удастся еще раз порадовать Великого Змия открытием возрожденной Евы, готовой вступить с ним в законный брак.
   Валерий хотел бы повидать Ларису. Неугомонное стремление знать и видеть новое всегда держало его в стороне от женщин. Он постоянно говорил:
   - Кто связывается с женщинами, кто им подчиняется, всегда останется невеждой во всяком познании. Валерий никогда не был влюблен, и не понимал этого чувства. Женщин он знал много, но они оставались для него, либо сестрами, либо проститутками. Соединить свою судьбу с судьбой какой-нибудь из них, он никогда не ощущал ни желания, ни возможности. С Ларисой было приятно, в ней не надо было чувствовать женщину, зато он чувствовал в ней хорошего товарища. В ней сидел тот же демон фантастического авантюризма, что тревожил и носил по свету его. Теперь Лариса, преждевременная старуха, дикарка, погибшая в ревнивом чаду суеверий, беспощадных и убийственных. Жаль, что поздно он встретил ее. Лет десять тому назад ее можно было бы перевоспитать. А если бы ей дали образование, и она покончила бы со своим суеверием, то они смогли бы сделать это с двойственной их энергией.
   Мартов продолжал перебирать книги и записи прадеда, как вдруг остановился и вздрогнул. То, что он прочитал, потрясло его. Оказалось, что Иван Афанасьевич путешествовал по Сибири и наткнулся на селение, жители которого поклонялись Великому змию и Матери Оби. Он вскочил и нервно стал ходить по комнате. Он, как бы заново, присутствовал при разговоре Ларисы с Софьей. Все написанное прадедом, полностью совпадало со словами Ларисы. "Этого не может быть", - думал он.
   Валерий рано лег спать. Всю ночь ему снилась Лариса, суровая и бледная. Она грозила ему пальцем и повторяла:
   - Я же предупреждала тебя, а ты не поверил мне. Берегись. Оно нагнало тебя. Оно начинается. Затем подняла руку вверх, и вокруг них разверзся целый ад огня и грохота.
  
   Утром его разбудил солнечный свет. Настроение было удручающее, и он решил походить по лесу. Валерий пробыл в нем целый день и когда выходил, увидел стоящую между деревьями девушку. Подойдя поближе, он бросил взгляд на нее. Незнакомка была очень красива. Валерий подумал, что она страстная любительница природы, так как стояла и любовалась на закат огромными, зелеными глазами. Увидев его, незнакомка вздрогнула от изумления и так быстро скрылась за деревьями, что он не успел сказать ей ни одного слова. "Очаровательное создание", - пронеслось у него в голове. В этой немой мимолетной встрече было что-то поэтическое. "Как она похожа на девушку на картине, и из сна, - подумал он. - Особенно, зеленые глаза. Он со свистом выдохнул воздух, пытаясь проанализировать увиденное. - Что это было? Сон или явь".
   Вечером к нему зашел сосед, и Валерий за рюмкой водки рассказал ему о своей встрече с незнакомкой.
   - Не беспокойся Валерий, обязательно узнаю. Мент должен знать всех.
   Они ужинали. Юрий продолжал шутить, но острый колючий взгляд был направлен на него. "Что это с ним произошло", - подумал Валерий, но в слух, ничего не произнес.
  
   Ночью, проснувшись, Валерий увидел, как сверкнула молния, и раздался гром. Он открыл раму и сел на подоконник. Чудное было зрелище. Когда небо вспыхивало голубым пламенем, в саду был виден каждый лист, трепещущий под каплями дождя и похожий на бриллиант в этом грозном освещении. Гроза кончилась таким могучим ударом грома, что он, испугавшись, вскочил с подоконника. Молния блеснула прямо ему в лицо. И в месте с нею, все небо точно рухнуло на землю. Спать уже не хотелось, он зажег свет и снова стал изучать книги. Перекладывая их, он наткнулся на пожелтевшие листки. Оказалось, что это воспоминания его тетки Татьяны. Еще в детстве мать говорила, что она сошла с ума. "Еще немного, и я сам, последую за ней", - подумал он, начиная читать ее рукопись:
   Я вам все расскажу, только дайте хорошенько все вспомнить. Простите, если мои слова покажутся вам странными и дикими. С меня нельзя много требовать, так как меня объявили сумасшедшей и лечат, без конца лечат. Сначала меня лечили дома, а когда родным надоело возиться со мной, упрятали в больницу. Здесь ничего, удобно, только зачем эти решетки на окнах, я же все равно не убегу. Мне все равно где жить, я всюду одинаково несчастна, а между тем вид этих решеток сильно угнетает меня. Я чувствую себя, как в тюрьме.
   Может быть, мои родители и правы, и я на самом деле безумна. Мне даже хотелось, чтобы они были правы, потому что мои переживания очень тяжки. Я была бы счастлива, сознавать, что моя жизнь недействительность, а сплошная галлюцинация, повседневный бред, непрерывный ряд воплощений нелепой идеи, призраков больного воображения. Но, к несчастью, память моя тверда, и я мыслю связно и отчетливо. Врачи не раз задавали мне различные вопросы, и я на них отвечала, вполне разумно. Однажды, психиатр, спросил, а помню ли я, как меня зовут. Мне стало смешно. Я подумала, что он хочет услышать от меня какую-нибудь глупость, показав свое безумие. И я сказала ему, что меня зовут Екатериной Великой.
   Разумеется, что я не Екатерина Великая, а просто Татьяна Мартова. Честно говоря, я даже не знаю, сколько мне лет. Правда, знаю, когда все начиналось со мной, мне было семнадцать лет. Но с того дня, дни и ночи летят порывистым, беспорядочным вихрем, и я потеряла им счет. Иногда мне кажется, что мое безумие продолжается целую вечность. Иногда - оно началось вчера.
   Я была очень хороша собой, не то, что теперь. Недавно я посмотрела на себя в зеркало и ужаснулась. На меня смотрело чужое лицо: костлявое, зеленое, под глазами и на висках провалы, челюсти выдавались, уши стали большие и бледные.
   Он довел меня до этого. Он - странное, непонятное существо: ни человек, ни демон, ни зверь, ни призрак. Он, ежедневно налагающий на меня свою тяжелую руку. Он, в чьей губительной власти моя душа и тело. Он, кого я днем боюсь, а ночью люблю всей доступной моего существу страстью. Он, неумолимо ведущий меня к скорой, ранней смерти. Да что мне болезнь, безумие, смерть. Никакой ужас видимого мира не испугает меня. Все, что люди зовут несчастьем, кажется мне и слабым, и ничтожным, когда я сравниваю это с моей жизнью. И все-таки порой, я уверяю себя, что тайны эти, дороги мне. И мне лучше расстаться с жизнью, чем с ним. Моя беспощадная судьба катит на меня грохочущую колесницу смерти управляемую Им, и у меня уже нет сил и воли, посторонится, и я, со сладострастным трепетом жду момента, когда пройдут по мне губительные колеса.
   Ну, начну, с самого начала. И зачем я пошла на старое кладбище, где впервые встретила его. Я не помню, тут у меня провал в памяти. Да это им не важно. Наступил закат, большое, багровое солнце ползло вниз. Под его лучами развалины нарумянили свои морщины, и позолотили облепивший их седой мох. Я стояла между двумя деревьями и думала: надо скорее возвращаться домой. И тут я заметила, что не одна. Рядом с чьей-то могилой, на покосившейся скамейке сидел человек.
   Это удивило меня. Я знала всех, живущих вокруг людей, но этот человек был мне незнаком. Больше всего меня удивило, что он был одет в старомодный, черный костюм. Он сидел, далеко вытянув перед собой худые ноги. Его руки, как плети, висели бессильно опущенные на скамью. В его позе было что-то неустойчивое, непрочное, но что, объяснить не смогла. Из любопытства я стала следить за ним. Он не замечал меня, и не проявлял ни одним движением никаких призраков жизни. Солнце зашло. Когда красный шар растаял на границе неба и земли, незнакомец ожил. Он пошевелился, потянулся, как только пробудившийся от сна человек, глубоко вздохнул и хотел подняться, но не смог, и снова опустился на скамейку. Затем он опять вздохнул и стал раскачивать тело, вправо, влево, как будто хотел размять затекшие от долгого неподвижного сидения члены, делая гимнастику. Эти упражнения выходили у незнакомца так легко, точно он совсем не имел костей. Качался он долго. Неутомимость и чудовищная гибкость незнакомца, сначала, изумляли меня, потом стали смешить. Мне захотелось разглядеть чудака поближе. Я сделала несколько шагов и оказалась прямо напротив него, но он не обратил на это внимание. Когда же я заглянула в его лицо, то смех мой застыл. Глаза незнакомца были закрыты, а на желтом, немолодом лице лежало выражение человека, спящего крепким, но мучительным сном, от которого хочется проснуться, но нет сил, пробудится. Контраст сонного лица с подвижностью туловища незнакомца был странен и жуток. Страх обуял меня, и я вскрикнула.
   В тот же момент он перестал качаться, как будто остановленной невидимой рукой. Щеки его задрожали, глаза медленно открылись и вонзили в мое лицо, внимательный, острый взгляд. Они были почти круглые и желтые, как у совы или кошки, и горели тем же хищным и хитрым огнем. Под их взглядом я как будто вросла в землю. Ноги меня не слушались, и не хотели бежать отсюда, хотя страх, внезапно внушенный мне пробуждением странного создания, громко требовал - беги. Бессознательно, я уставила свои глаза прямо в глаза незнакомца, и тотчас мне почудилось, будто своим неприятным взором он проник мне глубоко в душу, и читает в ней, как по книге, мои мысли. Между тем, проклятые его глаза расширились, округлились еще больше, сделались яркими, как огонь. В них появилось что-то манящее, зовущее и повелительное. Я инстинктивно чувствовала, как опасно мне подчиняться этому зову, как необходимо напрячь все свои душевные силы, чтобы отразить его влияние, и не находила сил. Сознание возмущалось, а воля была скованная, не слушаясь сознания.
   Незнакомец медленно простер ко мне руки и трижды потряс ими в воздухе. И я, против своей воли, сделала то же самое. Затем он стал приближаться ко мне, и с каждым его шагом я тоже делала шаг навстречу ему, подражая каждому его движению. Страх мой, по мере приближения странного существа, замирал, переходя в чувство нового для меня и мучительного, и сладкого беспокойства, томившего и счастьем, и тоскою. Мы шли, пока встретились лицом к лицу, грудь к груди. Руки незнакомца опустились мне на плечи, голова моя упала ему на грудь. Мне показалось, что кровь в моих жилах превратилась в кипяток и понеслась по телу разъяренным горячим потоком, чтобы вырваться на волю, чтобы задушить меня. То был непостижимый прилив неведомой страсти. И если я любила кого-нибудь больше себя, больше света и жизни, то именно этого незнакомца в эти таинственные минуты сладостного безумия.
   Я очнулась в своей комнате, окруженная хлопотами родных. От них я узнала, что час назад меня нашли у ворот нашего дома без сознания.
   Тот, в чью жизнь непрошено-негаданно врывается чудесное начало, всегда бывает, угнетен и подавлен. Его быт полностью выбивается из привычного русла появлением новых дум, ощущений и настроений. После всего, что с вами происходит, уже не хочется возвращаться к серой, обыденной жизни. Вам было показано призрачное будущее, и стремление к нему, которое давит в вашем сердце, все желания и страсти настоящего, и память прошлого. Вы уже рветесь к чему-то, а к чему, сами не знаете, но неведение цели не остановит вас, а еще больше разгорячит и подстрекнет в упорной погоне за мечтой, и оторвет от жизни. Существование человека, ступившего одной ногой за порог естественного, превращается в сплошной экстаз, в безумную смесь хандры и пафоса, восторгов и отупения. Все становится презренным и излишним, остается только нужным овладевшая вами воображаемая тайна.
   Так было и со мной. Моя веселость пропала, моя жизнь погасла. Молча, запершись в самой себе, влачила я свое существование после вечера на кладбище, твердо уверенная в том, что передо мной прошло существо иного мира, во сне, или наяву. В часы мучительных раздумий мои желания так часто менялись: от проклятий Ему, я переходила к сладким мечтам о Нем. И мне хотелось, чтобы Он не существовал, а был лишь причудливым призраком лихорадочного сна. Иногда, я жаждала видеть Его, как действительное, способное являться живым человеком умеющего любить, и быть любимым. Когда приближался вечер, я делалась сама не своя. Мне надо было бороться с собой, как с лютым врагом, чтобы не покориться таинственному, могучему зову, доносившемуся ко мне откуда-то издалека, и манившему меня. Куда? Я это знала, на старое кладбище. Но я не шла. У меня еще была кое-какая воля и оставалась сознание, чтобы чувствовать в роковом зове нечто, чуждое человеку, волшебное и преступное. В такие часы я забивалась в какой-нибудь уединенный уголок и со страшно бьющимся сердцем, трясясь всем телом, стуча зубами, как в лихорадке, читала молитвы и ждала, когда отхлынут от души мои смутные грезы.
   Я не пошла на встречу к Нему, тогда Он сам за мной пришел. В одну ночь я проснулась, как будто от электрического удара, и увидела два знакомых кошачьих глаза. Его не было видно, а глаза, казалось, были врезаны прямо в стену и долго смотрели, не мигая, на меня. Я, даже, не успела испугаться, так как меня сразу охватило оцепенение. Тогда Он и отделился от стены, словно прошел сквозь ее, наклонился надо мной, и я снова впала в тот сладкий обморок, что охватил меня на кладбище.
   Мне снились переливы торжественной музыки, похожие на громовые аккорды исполинских арф, перекликающихся в необозримых просторах. Звуки поднимали и уносили меня вверх, как крылья. Кругом все было голубое, и в безбрежной лазури колыхались передо мной, не то птицы, не то ангелы - создания с громадными белыми крыльями, подвижные и легкие, как пушинки при ветре. Золотые метеоры сыпались вокруг меня. Сверху, помогая и отвечая арфам, гудел серебряный звон, и я купалась в море красок и звуков. То было недосягаемое, неземное блаженство, спокойное, теплое и светлое. "Как хорошо мне, и как я счастлива", - подумала я. И как только подумала, что-то больно укололо меня в сердце. Я вскрикнула, светлый мир покрылся черной тьмой, будто в нем сразу потушили солнце, и я очнулась. Я была одна.
   С тех пор, каждую ночь я видела Его, и в каждую ночь уносили меня далеко от земли Его объятья. И в каждую ночь я пробуждалась в одиночестве, от острого удара в сердце. Дико и мрачно проводила я дни, ожидая ночи. Вялая, скучная, молчаливая, я возбудила опасения отца. Доктора нашли у меня малокровие, начали поить лекарствами.
   Мне стало жаль своей молодой жизни, и я хотела спасти себя. Однажды, я преодолела влияние моего врага, и не поддалась его огненным глазам.
   - Сжалься, - простонала я, - кто бы ты ни был, сжалься и не губи меня. Твои ласки сжигают меня. Я счастлива ими, но они для меня убийственны. Ты забрал у меня всю кровь, посмотри, как я жалка и слаба. Пощади меня, я скоро умру.
   И в ответ я услышала впервые его голос, шум, похожий на шелест сухих листьев:
   - Не бойся умереть. Ты моя, и соединена со мной. Ты не умрешь, как я, и будешь жить, как я. Ты поддержала мою жизнь ценой своей жизни, а потом ты, как и я, пойдешь к другому живому существу, и сама будешь жить его жизнью. Как и я, узнаешь ты холодные, бесстрастные дни покоя и ничтожества. Как и мне, улыбнутся тебе полные наслаждения и безумных восторгов вечера. Золотая луна будет тебе солнцем, и темная ночь - белым днем. Люби меня, и не бойся умереть.
   И в первый раз я почувствовала на своих губах, его холодные губы, и в этом поцелуе он выпил мою душу.
   Больше мне нечего вам рассказать, потому что на другой день отец, поговорив со мной, со слезами вышел от меня, и я поняла, что меня считают сумасшедшей. Меня положили в психиатрическую больницу, но все это напрасно. Ничто мне уже не поможет, никто не в силах прогнать Его, таинственного, неуловимого, никем, кроме меня, не видимого. И я стану Его жертвой, и неземной страх охватывает меня, когда я припоминаю его темные слова:
   - Ты будешь жить моей жизнью.
   - Что это значит? Кто он? У меня нет сил, спросить у Него прямого ответа.
   Прощайте! Солнце садится. Я уже чувствую дыхание ветра, предшествующего появления существа, и привычная дрожь пробегает по моим членам. Сейчас, вот там, в углу, засветятся его ненавистные глаза. Во он идет... идет... идет...
   "Что же это, получается, - думал Валерий, - неужели, все мои родственники были психопатами, может и я, один из них.
   Погасив свет, он вернулся на кровать. Комната погрузилась во тьму. Его нервы были в напряжении, словно чья-то ледяная рука гладила его по плечам. Уже в течение нескольких дней он пытался притворяться, что все в порядке, объясняя свои внутренние ощущения лишь беспокойством, которое скоро пройдет, и он снова станет тем же здравомыслящим человеком, каким был всегда. Но это не проходило.
   Свое состояние он не мог объяснить простым беспокойством, или чем-то, хотя бы отдаленно знакомым. Его терзал страх и смятение, но он стыдился признать, что все больше и больше боится чего-то призрачного и неощутимого. В конце концов, это могло свидетельствовать о том, что и в его снах, было что-то, чего следовало бояться.
  
   Утром к нему зашел Юрий и сказал, что тайна его незнакомки раскрыта. Золотистые волосы могут принадлежать только одной девушке, живущей в нашем поселке, зовут ее Юля.
   Мартов улыбнулся и сказал:
   - Все это хорошо, но мне хотелось бы посвятить тебя в одну историю, произошедшей со мной за границей.
   Юрий уселся в кресло, бросив любопытный взгляд на Мартова, и приготовился слушать. Чем больше слов слетало с губ Валерия, тем мрачнее становилось его лицо. Когда Мартов закончил, он еще долго сидел и молчал, устремив взгляд в одну точку. Наконец он сбросил с себя оцепенение и сказал:
   - Вот что, Валерий. Я познакомлю тебя с моими друзьями. Ты им повтори свой рассказ, и выслушай их мнение. Они сведущи в таких вопросах.
  
   После ухода Юрия, Валерий решил пойти в лес, надеясь вновь встретить вчерашнюю незнакомку. Он повстречался с ней на том же самом месте, но она, увидев приближающего к ней Валерия, исчезла в зелени. Он поспешил за ней, но не смог ее догнать. Если бы он не слышал треск хвороста под ее ногами, он принял бы эту встречу за галлюцинацию, за сон. Но сновидение не имеет тяжести, и хворост сам по себе хрустеть не мог.
   Мартов решил вернуться домой, и медленным шагом двинулся обратно. Он впал в задумчивость, глубокую и отвлеченную, как магнетическое усыпление. Он даже не помнил, сколько времени он шел. Большая птица тяжело поднялась с сука и проплыла над его головой. Мягкий шум ее полета заставил его очнуться. Валерий огляделся. Вокруг был лес, но не тот знакомый ему березняк. Гигантские сосны обступали его, а ноги тонули в росистой траве, и вокруг не было видно ни одной тропинки. Он терял голову в догадках, куда завела его непонятная рассеянность, и каким образом завела. Почувствовав, что теряет сознание и не может найти в себе силы, чтобы выбраться из этого проклятого Богом, леса, он уселся на первый попавшийся пенек. Было тихо и его потянуло ко сну.
   Рядом с ним в кустах, что-то зашевелилось. Он пригляделся, но было темно. Послышался женский вздох, и он решил посмотреть, что там происходит. Он сделал два шага, и в этот момент, что-то дотронулось до его лица, и он отпрянул. Это походило на холодные, мокрые сопли, но они двигались, и явно были частью чего-то большого.
   В следующий миг липкая влажность окутала его грудь и ноги и потянула вниз. Он попытался закричать, но вещество уже залепило его губы. Потом он почувствовал холод в промежности. Его джинсы упали на землю. Он отбивался, но безуспешно. Липкое обхватило его ноги, и его член провалился в какую-то дыру, которая могла бы быть плотью, если бы не ее могильный холод. Слезы бессилия и ужаса застлали ему глаза, но он увидел, что существо под ним похоже на человека - без лица, но с маленькими грудями, которые так ему нравились. Несмотря на ужас, его похоть все же воспламенилась, и он толчками задвигался в распростертом под ним вязком теле. Он поднял голову, желая лучше разглядеть обладательницу грудей, и тут перед ним предстала другая тень, противоположность его мерцающей любовницы. Высокая, худая фигура с дырами на месте рта, и промежностями, такими большими, что сквозь них просвечивались звезды.
   Валерий снова стал сопротивляться, но это не замедлило ритма его партнерши, и он вновь почувствовал знакомое сладкое напряжение. Ему уже показалось, что тощая ведьма, присевшая перед ним, оказалась незнакомкой с соблазнительно обнаженной грудью, и высунутым языком. Не в силах больше сопротивляться такой порнографии, он выбросил содержимое своего члена в холодную дыру. Сразу после этого, печать спала с его рта. За коротким удовольствием пришла долгая, незатухающая боль.
   Валерий закричал и, открыв глаза, увидел, что продолжает сидеть на пеньке. Ему стало жутко. Он продолжал сидеть, обливаясь холодным потом. Прошло некоторое время, пока он пришел в себя. "Надо выбираться из этого места", - решил он. Быстро вскочив, он пошел. Ему посчастливилось сразу попасть на тропинку. Он шел неутомимо в одну и ту же сторону, никуда не сворачивая с нее.
   И вот последний строй векового леса остался за ним, и он увидел знакомые березы.
  
   Уже второй день он жил под гнетом странного беспокойства, которое охватывает человека, когда кто-то сосредоточенно и страстно о нем думает. В это он верил, потому что много раз испытывал это на себе. Магнетические токи между людьми, способны к нравственному общению человека с человеком на расстоянии, и свойственны в большей или меньшей степени ему.
   Он позвонил брату, тот был здоров. Все это казалось ему странным.
   Валерий много раз замечал, что когда долго ломаешь голову над трудным вопросом, пытаясь разрешить его в уме, и это не удается, стоит написать этот вопрос на бумаге, чтобы он стал более легким, и память подскажет быстрый ответ.
   Как он только стал это проделывать, в его уме зазвучало искомое имя:
   - Лариса! Лариса! - и никто, кроме нее.
   Валерий твердо был в этом уверен, так как у него и мысли о ней не было, еще за минуту, перед тем, как его осенило ее имя.
   Это Лариса. Она привиделась ему во сне, грозила, предупреждала, предостерегала. Он знал, что магнетическое влияние передается сонному человеку сильнее, чем бодрствующему. И если он теперь чувствует наяву на себе ее влияние, значит, Лариса думает о нем. Зачем? Почему же тогда она не связалась с ним. А может, не имеет права.
   Все подобные телепатические зовы, явления, пробуждения памяти обыкновенно были неразлучными спутниками и результатами последних напряжений жизненной энергии, обостренных и усиленных в предсмертной агонии, или жизни, угрожающей опасности. Он вспомнил ее слова, в последнюю их встречу, и мурашки пробежали по его спине.
   - Хватит! - приказал он себе. - Нельзя терять разум и сходить с ума в расцвете сил. Вдыхая вечерний воздух, врывавшийся в открытое окно, Валерий почувствовал в голове приятную легкость и свободу от всяких мыслей. Ему хотелось ни о чем думать.
   Уголья в камине догорали, бросая красный зловещий отблеск на стены, мебель и на утонувшую в кресле фигуру хозяина. Утомив глаза червонным блеском огня, Валерий поднял их на стоящее зеркало и увидел в нем отражение странной фигуры. Она была фантастична и необычна. "Начинается", - подумал Валерий. Он еще больше вжался в кресло и вздрогнул, увидев, как от рядом стоящего шкафа отделялось что-то, похожего на серое облако. Затем в облаке, стал проясняться чей-то облик, освещенный умным, пристальным и недобрым взглядом. Это была какая-то неясная тень, со слабым намеком на лицо. Она была серая, в ней чудилось нечто сильное, красивое и злое. Иногда, обличье видения выяснялось резче, иногда оно рисовалось бледным, едва заметным пятном на черном фоне шкафа.
   - Слу.. ша...й! - низко, медленно, тягуче и глухо раздалось в тиши комнаты, словно кто-то заговорил далеко, за тремя стенами, но все-таки явственно и внятно.
   Лицо Мартова покрылось потом, и он, с невольным испугом смотрел на приведение.
   - Не бойся! - продолжала звучать странная речь. - Не бойся!
   - Кто ты? - выдавил из себя Мартов.
   - Не знаю! - донесся ответ призрака.
   - Зачем ты здесь?
   - Ты мне близок, и мне тебя жаль. Я наблюдал за тобой и читал в твоей душе.
   - Может быть, ты злой дух? - немного осмелев, спросил Мартов.
   Призрак беспокойно заволновался. Две яркие точки в тумане засверкали острым блеском.
   - Я сказал тебе, что не знаю, кто я. Не все ли мне равно? Да и тебе тоже? Я пролетаю мир, не ведая, откуда я взялся и давно ли я живу. Иногда мне кажется, что я, не существо, а чей-то сон, чья-то мечта. Я люблю тебя за то, что твои мысли находят во мне отголосок в то самое мгновение, как они зарождаются в твоей голове. Быть может, я сам, не что иное, как твоя безумная, печальная и злая дума, отделившаяся от тебя.
   - Не понимаю.
   Я не умею сказать яснее.
   - Чего ты хочешь?
   - Помочь тебе. Ты мне близок и мне жаль тебя.
   - Почему?
   - Потому что ты должен умереть, а боишься.
   Мартову послышалось что-то, похожее на едкий холодный смех.
   - Ты смеешься над моей жизнью, над моими страхами?
   - Нет! Это ты смеешься. Говорю тебе, что я - ничто. Я - лишь отражение твоего ума. Я - тот инстинкт, которого лишился человек, когда перестал быть животным. Я смеюсь, если ты смеешься. Плачу, если ты плачешь. Хочу, чего ты хочешь. Вот сейчас ты думаешь, что если это видение, стоящее перед моими глазами, сверхъестественно, пусть покажет мне дорогу домой. Странные вы, умные люди. Как многому и ненужному вы научились, и как много необходимого, вы забыли. Животное, лишенное слова, видит духовный мир так же, как мир телесный. Слышишь ли ты, далекий вой пса? Он предвещает покойника. Кто им будет? Быть может, и ты. Сибирский шаман в пророческом исступлении говорит со своими предками, как с живыми людьми. Задает им вопросы и получает ответы. А ты, одаренный развитым наукой умом, не в силах помочь себе в самом страстном своем стремлении.
   - Смерть не может возвращать своих жертв, - глухо произнес Мартов.
   - Призрак засмеялся.
   - Разве есть смерть в природе? Она - часть жизни. И ты, умный человек, решаешься произнести это слово в присутствии такого существа, как я?
   - Чему же ты смеешься? Всему приходит конец.
   - Конец - это человеческий миф. Конца в мире не существует. Ты видишь перед собой бесконечное, и тревожишься боязнью конца?
   - Ты бессмертен?
   - Больше - я не понимаю смерти. Во мне нет ее идеи. Она - покой, а я вечное движение. Поэтому, я ее отрицаю.
   - Значит, смерти нет?
   - Нет.
   - А будущая жизнь?
   - Ее тоже нет
   - Так что же есть?
   - Есть вечное перемещение стихий, вечное движение атомов. Вглядись в меня. Мой облачный покров дрожит, зыблется, волнуется переливами, готов принимать сотни разнообразных форм и красок. Я могу быть всем, что может представить себе твое воображение. Но мой час еще не пришел, поэтому я таинственное Ничто. Когда-нибудь мировые частицы, составляющие меня, силой своего сцепления переработаются, из Ничто в Нечто. И заставят меня сделаться существом телесного мира, как ты теперь, но ненадолго, как недолго здесь и ты. Исполнив срок того, что вы, люди, принимаете за жизнь, я снова распадусь на бесчисленные частицы. Их миллиарды носятся в мировом пространстве, и они не умирают, не теряются, не изменяются. Часть себя я передам, быть может, той сирени, что стучится в твое окно, часть разольется водой в ближней реке, или с парами поднимется к облакам, чтобы дождем упасть снова на землю, часть станет зародышем в чреве матери, и опять воплощусь. И опять распадусь. Так всегда и будет - сегодня воплощение, завтра распадение. Я вечен, как вечна природа и обмен ее веществ. А ты говоришь о какой-то смерти. Не бойся ее. Это узел только туго развязывается, но нитка все та же. Смерть не ужас. Жизнь - не радость. Всюду и всегда одно и то же перемещение атомов.
   - Значит, и я буду жить, как ты?
   - Разумеется. Серое облако потускнело и слилось со шкафом. Призрак исчез.
   В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Юрий.
   - Пошли, - сказал он, - нас с тобой ждут.
  
   Еще по дороге Мартов решил рассказать свои приключения, пережитые им на Кипре, и найти ответы на свои вопросы.
   Ирина, с необыкновенным вниманием, слушала его рассказ. Когда он закончил, она стала говорить:
   - Понимаете, Валерий, вы были свидетелем и участником всех этих безумий и таинств, произошедших вокруг семьи Романовых. Не приходило вам в голову подозрение, что ваша нервная система пошатнулась под их влиянием.
   - Этого не может быть, - невольно вырвалось у Мартова.
   - Дело в том, - продолжила Ирина, что Верещагин, был другом моего мужа. Он рассказывал нам историю болезни Когана. Я хотела помочь Алексею, но он куда-то пропал, а оказалось, что он уехал за границу. Мне кажется, что из всех действующих лиц вашей повести, наибольшее место занимает Лариса. Она - настоящий очаг эпидемического психоза. Галлюцинации и иллюзии гнездятся в ней, как микробы и бациллы. Она даже вам внушила, что вы видели Змия в воздухе, - Ирина усмехнулась. - Вы сами говорили, что она занималась магией. Изобретение магии приписывается Дьяволу. Существо магии основано на предположении в природе таких таинственных средств и сил, которые в известных сочетаниях могут обуздать или возбудить энергию демонической деятельности. Поэтому все маги и колдуньи оказывались союзниками и помощниками Дьявола.
   Источники магии - страсть и невежество. Вечное брожение желаний, ненасытных в обычных условиях земного бытия, вызывают в уме мечты о могуществе абсолютном, способном удовлетворить все аппетиты жизни. А незнание непреклонных законов природы, окрыляет подобные мечты упованием, найти законы высшего порядка.
   Магия и Дьявол - две согласные, взаимодействующие, неразрывно действующие силы. Там, где растет вера в Дьявола, растет и магия. И наоборот. И тот, кто владеет магией, является слугой Дьявола. Поэтому, она могла внушить вам все.
   - Вы что, считаете, что я мог сойти с ума?
   - Конечно, нет. Но вы, переживая подобную сверхъестественную передрягу, могли нарушить свою нервную систему.
   - Может быть, - нахмурился Мартов. - Но тогда отчего умер Верещагин?
   - Алексей - жертва галлюцинации, которой он заразился от своего приятеля Когана. На языке современной психиатрии у Верещагина была паранойя на истерической почве, с манией преследования. Поверженный натиску дьяволицы - суккуба он страдал, даже когда ее не видел. Я думаю, что призрак Машеньки и убил их.
   Мартов вздрогнул, услышав ее слова. Он сразу вспомнил, что с ним произошло в лесу, встречу с существом, и решил переменить тему.
   - Два раза в лесу, я видел девушку, но она сразу уходила, едва я к ней приближался. Мне, даже, казалось, что, я ее видел, во сне. Я уже подумал, не преследует ли меня галлюцинация.
   - Ирина! - засмеялся Юрий, до этого молчавший. Познакомь его с Юлей, а то он мне все уши прожужжал.
   Ирина улыбнулась.
   - Борис! - сказала она, - сходи за Юлей.
   - А может не надо, - смутился Валерий, - уже поздно.
   - Ничего страшного, - ответил Борис, - закрывая за собой дверь.
   Ирина молча сидела и смотрела на Валерия. Ей было жалко его, но в этот момент она не знала, чем ему помочь. Она чувствовала, что он чего-то ей не договаривает, но задавать вопросы не стала.
   Когда девушка вошла, у Мартова, при виде ее, вытянулась шея. У нее были огромные зеленые, как у кошки, глаза, большой рот, тонкая талия, золотистые волосы, рассыпанные по плечам.
   - Добрый вечер! - сказала она с ослепительной улыбкой и, присев на стул, вытянула длинные, стройные ноги. По первому впечатлению он усомнился, что эта красавица, та таинственная незнакомка из леса, но потом, лукавые улыбки и хитрые намеки убедили его, что перед ним действительно она - девушка на картине.
   Во время ужина Мартов не мог оторвать от нее взгляда. Лилась музыка, и он пригласил ее танцевать. Во время танца она вся прижалась к нему, и он, сжав ее в объятьях, сразу позабыл все свои страхи. "Что же я делаю, - думал он, - надо уходить". Он никогда еще не встречал такой девушки, которую желал бы так страстно. У него громко застучала в висках кровь, и бешено заколотилось сердце.
   После танца Валерий засобирался домой.
   - Я тоже пойду, - сказала Юля, и они вместе вышли из дома. Он пошел ее провожать и очутился у нее дома. Он не успел сказать и слова, как она вся, трепетала в его объятьях. Это искушение оказалось слишком велико. Мысленно, Валерий еще пытался сопротивляться, но ее жар обволакивал его таким пламенем, против которого он не мог устоять. В следующую минуту он поднял ее на руки и понес на кровать. От его жарких объятий она еле перевела дыхание и легла, улыбаясь, на спину. Его поразило строение и роскошь ее тела. Под великолепными грудями, прощупывались хрупкие ребра. Изгиб бедер был потрясающий, так же, как нежность ее живота. Ее губы искали его, и когда нашли, она издала стон, и слилась с ним в единое целое. Губы оказались, как спелый сочный плод, язык был живым и деятельным. Мгновенно, весь мир провалился в бездну. Было слышно только прерывистое дыхание дикого желания, вздохи, стоны. Экстаз до такой степени, что забывается все остальное, все меркнет.
   Вся ночь превратилась в темную, такую же черную, как пантера, такую же потрясающую и сладострастную. Черная ночь протекла, как усладительная река в теплую долину, где он, в конце концов, уснул.
  
   Ранним утром, возвращаясь, домой, он услышал, как в воздухе дрожал долгий стонущий звук, доносившийся из леса. Он сразу лег спать, и пока не заснул, все время слушал этот протяжный стон. Ему казалось, что он слышит таинственный упрек:
   - Зачем? Зачем?
   - Отвяжись! - со злобой пробормотал он. - Что пристал? Чем я виноват? Она сама бросилась ко мне в объятья. Спал он, как убитый, но, проснувшись, сразу вспомнил, что с ним произошло вчера и пришел в ужасное настроение. Юля ему очень нравилась, но была молода и дерзка.
   Он встретился с ней вечером. Она улыбалась ему всеми ямочками своего лица, а ее зеленые глаза были полны счастьем.
   - Послушай, Юленька, - сказал Валерий, - ты моложе меня на пятнадцать лет, поэтому я не могу на тебе жениться.
   Она покраснела и прижалась к нему.
   - Дурачок, я люблю тебя.
   - Надолго?
   - Пока ты будешь любить меня.
   - А потом?
   - Не знаю. Она засмеялась, глядя ему в глаза.
   - Я никогда не знаю, что сделаю с собой. Ты думаешь, я знала, что мы проведем ночь вместе? Я даже не знаю, как это случилось. В меня, иногда, вселяется какое-то безумие, и я теряю голову. И живу иногда, сама себя не чувствую. И делаю тогда не то, что надо. Но только то, чего я хочу.
   - Я тоже так живу, Юля.
   В ее глазах мелькнул огонек, она взяла его лицо в обе ладони, мягкие и душистые и, приблизив к своему лицу, поцеловала.
   - Ты за меня не переживай, - сердечно сказала она, - значит такая судьба моя, пропадать от Мартовых.
   Валерий изумленно бросил взгляд на нее.
   - Я тебе сейчас расскажу старую легенду нашего рода. Твой прадед, Иван Афанасьевич, путешествуя по Сибири, влюбился в местную девушку, Татьяну Жданову. Он привез ее сюда и женился на ней. Они прожили счастливо несколько лет. Потом Татьяна скоропостижно умерла. Ходили слухи, что ее отравили родственники Ивана Афанасьевича. Ее похоронили, а он на могиле поставил такой чудесный памятник со статуей, такой прекрасной, будто в нее вошла душа Татьяны, и она ожила в ней. После его смерти, родственники уничтожили статую и сравняли с землей, могилу. И в народе говорили, что статуя стонала и плакала по ночам, бродила по кладбищу и пугала людей. И вот я, тоже происхожу от нее по прямой линии.
   Ничего себе сказка. И ты сама в это веришь? - спросил Валерий.
   - Конечно, верю. Недавно, к моему отцу заходил его приятель, Олег, и говорил, что видел приведение. К нему ночью приходила Татьяна Жданова и говорила с ним.
   - И что она говорила, - спросил его отец.
   - Спите, - говорила она, - спите.
   - А когда он увидел меня, стал креститься. Говорил, что я, как две капли похожа на нее.
   Валерий сразу вспомнил девушку на картине и понял, что на ней изображена жена прадеда - Татьяна Жданова. Он вдруг почувствовал, как страшно заныло его сердце, каким-то суеверным, недобрым предчувствием, а в ушах снова болезненно зазвенело вчерашнее:
   - Зачем? Зачем?
  
   Вернувшись, домой, Валерий увидел, как кто-то похозяйничал в комнате. Бумаги на столе были разбросаны. "Ну и дела, - подумал он, - кто бы мог побывать в доме, если дверь была закрыта". Он решил пойти к Ирине и рассказать ей все.
  
   Ирина молча слушала его, не перебивая. Затем встала со стула и прошлась по комнате.
   - Триста лет назад, твою тетку сожгли бы на костре, как колдунью, посещаемую инкубом, - сказала она.
   - Мне кажется, что таинственный "Он" является скорее вампиром, - проговорил Валерий.
   - Наверное, ты прав. Во всяком случае, бред у нее, не совсем обыкновенный. Но, кто бы, Он не был, его хозяином является Дьявол. В книге Премудрости Соломоновой сказано: Дьявол - это разрушитель и развратитель божественного мироздания. Тот, кто из зависти подстрекнул прародителей к греху, и из зависти - ввел в мир смерть. Не хочу тебя пугать, но мне кажется Дьявол хочет забрать твою душу. Попробую тебе помочь.
   - И откуда вы так много знаете о Дьяволе.
   - Мой отец всю жизнь боролся с ним и расстраивал его планы, пока не погиб.
   - Разве можно с ним бороться.
   - Не только можно, но и нужно. Спросите у Юрия. Он вместе с моим отцом предотвратил нашествие вампиров на землю.
   Валерий бросил взгляд на Юрия, тот закивал головой.
   - А кто же был ваш отец? - голос Валерия дрожал.
   - Божий избранник на земле.
   В это время в комнату влетела бледная Юля.
   - Что с тобой? - спросил Валерий.
   - Я сейчас перепугалась до смерти. Я направилась к зеркалу, поправить прическу и вдруг вижу, будто из него ко мне навстречу выходит женщина. Я как закричала и выбежала из дома. Только сейчас я поняла, что испугалась своего собственного отражения.
   Валерий проводил ее до дома и направился к себе. Он лег спать, но сон не шел к нему. Ему казалось, что что-то душит его за горло, что кто-то реет над ним и дышит на него. Что-то ужасное, в форме женщины. Но это, не человек. И он снова слышит звон:
   - Зачем? Зачем? Зачем?
  
   Утром Мартов сидел в садике под яблоней, и пил кофе. Рядом сидела Юля, и делал ему бутерброды. И в это время он увидел, как перед ним появилась другая Юля - такая же прекрасная, как сидевшая рядом с ним. Только лицо ее было худо и печально, а глаза смотрели на него с тоской, упреком и мучительной мольбой. "Начинается", - молнией мелькнуло в его уме, обещанная Ириной галлюцинация. Он даже не вскрикнул, и не изменился в лице. А она, вторая Юля, оперлась на их стол своими ручками.
   По спокойному лицу живой Юли он понял, что она ничего не видит. А та стояла и смотрела, пронизывая его своим трогательным взглядом, чаруя и покоряя, а лицо, словно излучало колдовской блеск. И Валерий поддался силе галлюцинации. Он невольно смотрел на это порождение оптического обмана, как на реальное существо.
   Губы ее дрогнули, и вздох тоскливо зазвучал тем самым жалобным стоном, что мучило его последнее время.
   - Кто вы? О чем вы просите? - невольно сорвалось с его губ. И в этот момент она пропала, растаяла в воздухе. А живая Юля расхохоталась.
   - Я решительно ничего не прошу, Валерий. Что с тобой?
   Он промолчал о своей галлюцинации, так как видеть чей-то двойник, это к смерти тому, кого видят. "А что, если это не галлюцинация"? - подумал он.
  
   Вчерашнее видение не давало ему покоя. Он сидел за столом и трезво анализировал, происходящее с ним.
   - Что же я видел? - спрашивал он у себя. - Я видел прекрасный призрак с зелеными глазами, полными грустной мольбой. Неужели сказка, рассказанная Юлей, правда. И в этом доме есть свое привидение, и оно перешло мне в наследство. Так или иначе, но я, как и прадед, сошлись, или на одной и той же галлюцинации, или на одном и том же призраке.
   - Ерунда какая-то, - произнес он в слух. - И зачем призрак появился сейчас, и что он должен сделать для нее, чтобы успокоить ее страждущую тень. Ах, Иван Афанасьевич! Бог тебе судья. Ты совсем заморочил мне голову. Он сразу вспомнил последнюю встречу с Ларисой. Она просила его остерегаться встреч с мертвым миром.
  
   Вот уже третий день, как Мартов стоял одной ногой в мире действительности, а другой, где-то, за границей возможности. И она тянула его переступить эту черту. Он заперся дома, нигде не бывал, никого не принимал. Юля приходила к нему несколько раз, но он ей не открывал.
   У него не было уже сомнений в том, кого он видел в лесу, кого встретила Юля в комнате - это была Татьяна Жданова.
   Валерий написал это имя твердой рукой на странице тетрадки. Он знал, что если сходит с ума, то только по ней. Ее имя, та неподвижная идея, около которой вращаются все его мысли.
   Вчера ночью его вновь окружил тот странный, густой, как будто полный незримой, но тягучей материи воздух, который стал в последнее время неизменным спутником его размышлений. Валерий вдруг почувствовал, как какой-то могучий прилив небывалых сил, словно захватил его из земной среды, и возвысил над таинственной, сверхчеловеческой властью.
   Он почувствовал, что стоит позвать ее, и она придет. И он позвал ее.
   Валерий, сначала, увидел тень на полу. Потом он поднял глаза, и увидел ее. Валерий почувствовал, как она несчастна. Ему показалось, что перед ним происходит какая-то полу зримая борьба. Что-то рвалось к нему, и что-то, другое, не пускало ее.
   Его сердце разрывалось на части. Он был вне себя, и готов был последовать за ней в Ад, лишь бы прекратить ее горе, лишь бы возвратить ей счастье и покой.
   Он чувствовал, что это зависит от него, иначе, зачем она к нему явилась.
   - Скажи мне, что тебе надо? Не мучь не себя, не меня, - шептали его губы. - Или не можешь? Ты тень, достигшая материализации, но лишенная слова? Астральное тело, не осязаемое и беззвучное.
   Он задумался об ее удивительном сходстве с Юлей, и вдруг, не узнал ее. Он увидел, как гневно вспыхнули ее глаза. Что значит ее гнев. Уж не ревнует ли она его к Юле? Да разве "там", есть любовь и ревность? А почему бы нет? Если вместе с телом не умирают другие человеческие страдания, почему должны умереть эти?
   Он должен понять, чего хочет от него эта странная мертвая красавица, которая приходит к нему с того света.
   Она чуть-чуть было, не заговорила. Но, прежде, чем с ее губ вырвался хоть один звук, лицо ее исказилось ужасом и отвращением. Она потемнела, как земля, опрокинулась на спину и переломилась, как молодая березка. И расплылась серыми хлопьями, как дым в сырой осенний день. А Валерий услышал другой голос - человеческий.
   - Привет, Валерий! Ты куда пропал, мы волнуемся, не случилось ли чего. На пороге стоял Юрий.
   - Как ты попал? - крикнул Валерий, будучи не в силах сдержать себя.
   - Да что с тобой? - спокойным голосом спросил Юрий, усаживаясь на стул. - У тебя дверь была не закрыта. Пойдем со мной, Ирина хочет поговорить с тобой.
   - Я плохо себя чувствую, - попытался схитрить Валерий.
   - Ты просто захандрил, пойдем.
   - Хорошо! - согласился он, только ненадолго.
   Когда они подходили к дому, ветер донес до Валерия только одно слово - Душа...а...а...а. Он резко обернулся, рядом с ним стоял Юрий. "Видимо, что-то почудилось", - подумал он. И в этот момент опять услышал:
   - Душа...а...а...а.
   Ему показалось, что это слово прозвучало, сразу несколькими голосами. Они, то сливались, то дробились на сотни отчетливых звуков. Парализованный ледяным страхом он почувствовал, как какая-то устрашающая сила сжимает его сердце, перед его глазами все поплыло, и он покачнулся.
   - Что с тобой? - спросил Юрий. - На тебе лица нет.
   - Все в порядке, - с трудом выдавил из себя Валерий.
  
   Войдя в комнату, Валерий оторопел от неожиданности ее внешним видом. Ирина была одета в черную блузку, ее черные глаза, цвета ночи, пронизывали его насквозь.
   - Проходи, Валерий, присаживайся, - произнесла она тихим голосом. - Я вижу, что ты чем-то перепуган и выведен из равновесия. Расскажи нам, что с тобой произошло.
   - Хорошо! - сказал Валерий. - Я все расскажу, иначе я сойду с ума. И поведал ей о весьма странных событиях, которые произошли с ним в последнее время.
   - Я уже тебе говорила, что Дьявол хочет забрать твою душу, как забрал у Когана и Верещагина. В свое время он сделал демонов языческими богами, которые склоняли людей к греху, блуду, осквернению храмов. Его заботит лишь одно - как накопить больше сил и обрести огромную власть. Поэтому между Богом и Дьяволом идет постоянная война. И чем больше у него последователей, тем больше у него власть, сила, могущество.
   Не надеясь более завоевать утраченное положение на небе, Дьявол заботится только об одном: остаться владыкой человечества, и истребить из него следы искупления, обратив землю во второй Ад. А ее историю, в летопись скорби, греха и преступления. Начав с Евы, он развращает массы людей, потому что, только испачкав душу, он может захватить ее. Любимое время Дьявола, конечно, ночь, когда к людям подкрадывается его усердный союзник - сон. Он ослабляет волю и разум человека.
   Валерий молча слушал ее. Его внимание было сосредоточенно над чем-то другим: время от времени, он прислушивался и пристально вглядывался в одну точку. Ему казалось, что он видит Ларису, которая шепчет ему:
   - Я тебя предупреждала, предупреждала.
   "Уж не помутился ли мой рассудок на самом деле"? - подумал Валерий. Он закрыл глаза, а когда их открыл, Ларисы не было.
   - Мы сейчас это проверим, - продолжала Ирина, доставая колоду карт Таро. Выкладывая карты одну за другой, она не могла удержаться от того, чтобы не морщить лоб.
   - Какой необычный расклад карт, - произнесла она. Перед ней лежала смерть, в своем черном вооружении, с кланяющимися ей жрецами. Так же открылся Дьявол, с неприятным враждебным взглядом. Она увидела ввернутого Чернокнижника. Этой стороной карта означала психическую болезнь и беспокойство.
   Она долго всматривалась в эти карты. "Что они означают? - подумала она. - Может, Валерий на самом деле болен"? Она снова стасовала карты, и положила карту Чернокнижника, как вопрос. Для этого нужно было положить карту в центр, прикрыть ее другой картой и разложить кельтский крест с самого начала. Тогда карты должны дать ей более подробную информацию, что он значит.
   Она разложила девять карт, после чего перевернула десятую. Она почувствовала посылку к рвоте, и ей снова показалось, что на нее кто-то смотрит. Десятой картой был тот же Чернокнижник.
   Ирина подняла карту, прикрывающую ее карту - вопрос. Внизу лежала Смерть. Может, она и ошиблась. Все равно она была уверена, что положила сначала Чернокнижника. Она собрала карты еще раз, уверенно положила его на стол, и стала раскладывать карты, пока у нее не осталась одна.
   Но на ней ничего не было. Это была чистая карта. У нее появилось непреодолимое ощущение, что кто-то решительно не хочет, чтобы она совала свой любопытный нос, куда не надо.
   Ей сразу все стало ясно. Она была права, Дьявол хочет забрать его душу и вернуться на землю.
   Валерий сразу заметил, произошедшую в ней перемену. Он какое-то время внимательно всматривался в ее лицо, потом поднялся и задал вопрос:
   - И что показали карты, и чем ты напугана? Он стиснул рот, и на его щеках заиграли желваки.
   Несколько минут Ирина сидела молча, пристально разглядывая свои руки. "Что делать", - думала она, но не находила ответа. Она окончательно убедилась, что Валерию угрожает опасность, и ей хотелось помочь ему, чтобы он остался в живых. Она проникла к нему чувством симпатии, как к человеку, попавшему в беду.
   - Я помогу тебе, - наконец сказала она. - Но для этого, ты должен всегда оставаться у нас на виду. Но на всякий случай возьми священный кинжал. Только им ты можешь убить мертвеца.
   Как только Валерий вышел, Юрий спросил у Ирины:
   - Неужели, все это правда?
   - Я уже сталкивалась с этим, - сказала Ирина. - Помнишь, я рассказывала тебе о своей сестре, которая поддалась соблазнам Дьявола и чуть не погибла. Мне кажется, что кто-то уже преследует Валерия, и овладевает им. Мне отец как-то рассказывал, что его преследовал призрак жены, и он чуть не погиб. Сначала он только слышал ее голос, а затем, стал видеть ее. То же самое происходит сейчас и с Верещагиным.
   - А разве призрак можно видеть? - удивился Юрий.
   - Я в этом уверенна. Незримое присутствие призрака переходит, в зримое. И он начинает пугать свою ослабевшую жертву. Так было с Коганом, потом Верещагиным, а теперь происходит и с Валерием.
   Но я прошу тебя, не оставляй пока его одного, а иначе, с ним может случиться беда. Темные силы не дремлют.
  
   - Валерий! - прошептал рядом женский голос, как будто кто-то шептал ему на ухо, едва он вышел от Ирины.
   Валерий обернулся, но никого не увидел. Только темные, с неясными очертаниями деревья, боролись с ветром, который безжалостно пригибал их к земле.
   - Валерий! - повторил голос, на этот раз громче и более убедительно, как будто молил о чем-то. - Не оставляй меня. Помоги мне.
   - Кто здесь? - осторожно спросил он.
   В ответ была тишина. Но у него было удивительное тревожное чувство, что кто-то, или что-то передвигается рядом с ним, будто невидимое движение вызывает дрожание воздуха. Его пронизало ощущение холода, чувство затерянности и болезненной грусти.
   - Валерий! - вновь услышал он голос.
   Он огляделся, изо всех сил стискивая зубы, и сжимая кинжал. У него уже не было сомнений в том, чей это был голос.
   - Татьяна? - сипло прохрипел он. - Ты где?
   Постепенно, напротив него, стала высвечиваться ее фигура.
   - Валерий! - снова прошептала она, не раскрывая рта. - Спаси меня. Она подплыла к нему поближе, и он почувствовал, как ее лицо коснулось его. - Я люблю тебя! Не оставляй меня! Спасение! Душа! Затем ее призрак замигал и исчез.
   - Да, я был прав, говоря о том, что мертвые ревнуют к живым, - прошептал он.
   В этот момент он услышал завывающий голос над головой:
   Ты прав, Валерий!
   Он поднял голову, но не увидел ничего, кроме тьмы.
   - Кто это?
   - Это я, в которого ты не веришь. Но я, твой талисман.
   - Дьявол! - выдавил он из себя. - Но это же безумие. Еще несколько минут, и я сойду с ума. Его лоб был усеян каплями холодного пота.
   - Ты зря не поверил Ирине, с которой у меня свои счеты. Смотри.
   И вновь перед ним возникла Татьяна. Теперь она стояла перед ним, как живая.
   Каким чудом возникла эта иллюзия? Каким чудом ей удавалось выглядеть так естественно, если она мертва, он не знал.
   - Я вижу Валерий, ты удивлен? - усмехнулся Дьявол. - А между тем удивляться нечему. Я все могу. И тебе не уйти от меня. Отдай мне свою душу, и Татьяна навеки, останется с тобой.
   Валерий увидел, как Татьяна радостно протягивала к нему руки.
   - Спаси меня! Дай мне жизнь.
   Его внутренний голос заголосил:
   - Нет, не делай этого. Но он отмел его прочь, и отказался к нему прислушаться. "Зачем мне душа, - подумал Валерий, - если я жить не могу без нее". Он уже не мог больше думать ни о ком, и ни о чем.
   Он уже сделал шаг к ней навстречу, как внутренний голос снова стал надрываться:
   - Что ты делаешь? Она же мертва? Этим ты только погубишь Юлю. Она же убьет ее. Валерий остановился.
   - Иди же ко мне, - захрипела Татьяна, - и я заберу тебя отсюда.
   - Куда?
   Туда, где мы будем вдвоем. Ты должен понять, что мир, в котором ты живешь, на грани гибели. Отдай душу Дьяволу, и тебя ждет вечная жизнь. Перед нами открывается новая эра.
   Валерий затряс головой, чтобы избавится от непосильной для человеческого рассудка, видений Он сразу вспомнил слава Ирины:
   - Дьявол хочет вернуться на землю, а для этого ему необходимы человеческие души.
   "Коган и Алексей отдали ему свои души, - промелькнуло у него в голове, - и он стал настолько сильным, что воскрешает мертвых. Но со мной, у него ничего не получится".
   Дьявол прочел сомнения в его душе.
   - Отдай мне свою душу, - взревел он, - или Татьяна убьет Юлю.
   - Никогда!
   Валерий почувствовал удар в грудь, и упал на землю. Кинжал вывалился из кармана.
   - Возьми кинжал, - приказал он Татьяне, и принеси Юлю в жертву Матери Оби. Та подняла кинжал и исчезла.
   Валерий лежал и видел возвышающее над ним лицо Дьявола. Громадное, как солнечная система, где одним глазом было солнце, а другим - луна. Он понял, что плененная им планета была под вечным его надзором. Валерий увидел, как Дьявол в черных развевающихся одеждах воздвигается над городами. Растет, растет, и тень его наползает на лик земли. Наконец, страшный силуэт заслонил звезды, и все творение поглотила черная трясина бездны.
   - Твоя душа принадлежит мне, и тебе этого не остановить, - гремел голос Дьявола.
   - Моя душа принадлежит Господу. Я освобожу Юлю, и отправлю Татьяну обратно в могилу.
   В этот миг он услышал Юлин голос, доносившийся из его дома. Он вскочил и направился к нему. Вдогонку, он услышал смех Дьявола:
   - Беги, жалкий человечек! Тебе все равно не успеть, и Юля будет принесена в жертву.
  
   Валерий шел медленно и с трудом, его дыхание было неровным.
   - Если я убью Татьяну, Дьявол не сможет воцариться на земле, как заведенный повторял он. Дом ожидал его приближения в суровом молчании. Он боялся его. Страх, словно темная бесформенная масса, вышедшая из-под контроля, терзала его изнутри. Он замер у калитки, затем распахнул ее и вошел внутрь, ощущая усиливающийся жар на своем лице. Его движения казались тяжелыми и сонными. И хотя внутренний голос упрашивал его повернуть обратно, он знал, что должен войти в дом. Он вытер лицо, дыша больше раскрытым ртом, чем носом, и приблизился к нему.
   В окне появилась фигура. Она смотрела на него в течение нескольких секунд, потом исчезла. "Опять галлюцинация", - подумал Валерий. Он подошел к двери и открыл ее. Войдя в комнату, он увидел лежащую на ковре обнаженную Юлю. Ее плоть казалась бледной и прозрачной, на фоне ковра. Казалось, что она спит, или накачана наркотиками, потому что не двигалась.
   Твари, облаченные в черные одеяния, окружали кольцом обнаженную девушку. Они что-то пели на своем невразумительном языке, затем опустились на колени, и подняли вверх руки. И только тогда он заметил, что их руки мокры от крови. Кровью были запачканы их рты.
   В изголовье у Юли, стояли медный котел, до краев наполненный кровью, и шесть медных чаш. Прямо над этим котлом, стоял мрачного вида железный шест с отрубленной головой черной лошади, из которой все еще сочилась кровь.
   Пение продолжалось, до Валерия доносился неровный гул их голосов. Он видел их горящие жестокостью глаза.
   Призрак Татьяны в волочившем по полу черном одеянии, оказался в поле его зрения. Стоявшие вокруг нее твари слегка наклонили головы, в знак уважения к королеве. Она остановилась перед Юлей, и проговорила несколько фраз. Затем подняла кинжал, и сделала еще один шаг к Юле.
   Валерий понял, что сейчас состоится жертвоприношение. И в этот момент он ударил по стеклу. Осколки дождем посыпались вниз. Лица тварей исказились, и они стали обступать его, дыша ненавистью. Их руки, как когтистые лапы, пытались вцепиться в него. Он бросил взгляд вокруг себя и увидел, что в камине огонь. Он бросился к нему, схватил рядом стоящие щипцы, и стал выбрасывать из камина на пол горящие головешки. Искры и пепел стали кружиться вокруг него, а огонь стал распространяться повсюду.
   Сзади послышался шипящий звук и свист рассекаемого воздуха. Он успел пригнуться, и кинжал пролетел мимо его лица.
   Тварь, с маской холодной абсолютной ненависти на лице, накинулась на него, вынуждая отступить назад. Две другие, стоящие по обе стороны от него, вцепились в его грудь и горло стальной хваткой.
   - Вот и пришло твое время, - прошептала Татьяна двойным голосом, сплетенным из двух других голосов, отдающихся друг от друга. - Как ты можешь сопротивляться жрице Великого Змия
   Юля слегка пошевелилась.
   - Подержите ее, пока я закончу, - приказала Татьяна.
   - Оставь ее в покое, - закричал Валерий. Он отчаянно боролся, но обнаружил, что не может пошевелиться. - Отойди от нее! Слезы ярости и ужаса подкатились к его глазам. Как в тумане, он услышал ее издевательский смех.
   - Я вышла из могилы, поэтому должна что-то отдать могиле. Присоединяйся ко мне. Скоро с миром будет покончено, и только мы останемся на земле и будем им править.
   - Никогда! - взревел Валерий.
   - Тогда я убью Юлю на твоих глазах, Валерий. Татьяна подняла кинжал с пола.
   - Остановись! Остановись! - захрипел он, его горло разрывалось на части. - Если тебе нужна жертва, возьми меня.
   Татьяна моргнула, остановив кинжал прямо над сердцем девушки, и медленно повернула голову к нему. Ее ехидная улыбка заморозила его до мозга костей.
   - Оставь ее в покое! - взвизгнул Валерий, осмеливаясь взглянуть ей в лицо - Возьми меня в качестве жертвы, если ты не боишься.
   Татьяна не пошевельнулась.
   Где-то вдалеке завыла сирена. Дым заклубился по комнате, и Валерий услышал, как пламя гложет крышу дома. Звук сирены усилился.
   - Давай сразимся один на один, - продолжал настаивать он. - Иди сюда, ты, шлюха.
   Губы Татьяна разошлись, образовав ужасный оскал, но она все еще не шевелилась.
   - У тебя мало времени, - сказал Валерий. - Дом горит, сука. Решайся!
   Дым клубился между ними, где-то в доме задребезжало стекло.
   - Забирайте Юлю, и уходите, - прошептала Татьяна остальным, пристально глядя на Валерия. - Все уходите.
   Твари колебались.
   - Идите прочь! - взревела она, ее голос дрожал от мощи и был полон власти.
   Твари отпустили Валерия и, подойдя к Юле, помогли ей подняться на ноги.
   Валерий увидел ее лицо, когда она направила на него свой взгляд. Один ее глаз горел ужасной призрачной силой, и одна сторона лица была искажена ненавистью. Другой глаз был ясный и перепуганный. И он понял, что без обряда, трансформация была неполной, и она оставалась Юлей, но так же частично и невестой Змия. Она находилась между двумя мирами.
   - Уведите ее, - скомандовала Татьяна.
   - Юля! - воскликнул Валерий. - Не позволяй им завладеть тобой. Я люблю тебя. Он увидел, как ее лицо исказилось. Ненависть на нем боролась с любовью. Слеза стекла из незамутненного яростью глаза и упала на щеку.
   - Валерий, - хрипло прошептала она. - Вале...- и в этот момент твари накинули на нее черную мантию, чтобы прикрыть ее наготу, и направились к выходу.
   Прогремели выстрелы, и твари, державшие Юлю, упали на пол и стали рассыпаться в прах, на глазах у изумленного Валерия. Он увидел Юрия, стоящего у двери и державшего в руке пистолет.
   - Уводи Юлю, - вскрикнул Валерий.
   - А ты?
   - Мне надо расправиться с этим мерзким чудовищем.
   Юрий поднял с пола потерявшую сознание Юлю, и вынес из горящего дома.
   Валерий остался наедине с Татьяной, дышащей ненавистью. Он рывком вернул себя к действительности.
   - Юля спасена, а мне осталось убить это исчадие Ада, - прошептал он. - Боже! Помоги мне! Дай силы!
   Татьяна взмахнула кинжалом и направилась к нему, как львица, выслеживающая добычу, медленно и осторожно.
   - Никто не сможет остановить Дьявола. Я убью тебя, и он заберет твою душу, - прошипела она.
   Они сошлись в рукопашной схватке с яростью, от которой затрещали половицы. Валерий дотянулся и ухватил ее за запястье, в котором было оружие, а другой рукой схватил за горло.
   Она оскалилась и закрутила его волчком, словно игрушку, потом приподняла и откинула к стене. Затем снова накинулась на него, размахивая кинжалом. Валерий успел увернуться, и с размаху ударил кулаком ей в лицо. Он увидел, как из уголка рта потекла черная жидкость. Но ее глаза горели еще яростнее. Она широко улыбалась безумной улыбкой. Она снова метнула в него кинжал, и тот просвистел мимо его головы.
   Валерий быстро опустился на пол и, подняв кинжал, бросился на нее. Он помнил слава Ирины, что только этим кинжалом он сможет убить ее. Он подбежал к ней и вонзил кинжал в грудь. Крик кровожадной леденящей ярости Татьяны, от которого кровь сворачивалась в жилах, сливался с ее криком боли. Она скорчилась, и тело начало оседать на пол. Ее рот открывался еще шире, и это ужасное пламя, спектральной, призрачной мощи, замерцало и погасло в ее глазах.
   Валерий успел выскочить во двор прежде, чем обвалилась крыша дома, и поглотила призрак Татьяны. Он упал на землю и потерял сознание.
  
   Откуда-то из глубин тьмы возникла рука и закружила над его лицом, целясь выцарапать ему глаза. Валерий в отчаянии попытался отдернуть голову, отвернуться, но не мог этого сделать. Он был словно пришпилен к земле, лишен возможности, защищаться. Валерий застонал и забился, пытаясь увернуться от страшных, скрюченных пальцев, которые, подрагивая, медленно приближались к его открытым глазам. Рука постепенно разрасталась все шире и жилистее, заслоняла от него весь мир. Валерий заметил, как дрожат сухожилия, предвещая острую боль в глазницах, которые вот-вот опустеют. С истошным криком:
   - Нет, - он начал сопротивляться.
   Рука вдруг вспыхнула. Он увидел очертания другой руки. Она легла ему на лоб, и ее прикосновение успокоило его, пришло, блаженное избавление от боли, с каждым вздохом разрывавшей все его тело. Он попробовал разглядеть кто это, но ему на глаза легла ладонь, и он забыл обо всем на свете.
   - Как он? - услышал Валерий знакомый голос Юрия.
   - Жара нет. Все будет хорошо. Ему надо спать.
   И Валерий провалился в сон, в котором он снова сражался с призраком Татьяны.
   Когда он снова открыл глаза, то увидел рядом сидящего на стуле Юрия.
   - С возвращением, - улыбнулся тот. - Четыре дня ты пролежал в горячке, и одной ногой стоял в могиле. Но вчера жар спал, и ты очнулся. Теперь все будет хорошо.
  
   Прошло три месяца после описанных событий. В палате Мартова сидели Ирина, Юрий и Юля. Валерий еще полностью не оправился от своей болезни, но рассуждал уже совершенно, разумно. Острый припадок помешательства у него прошел бесследно, благодаря могучему здоровью. Болезнь свою он объяснял переутомлением, в результате беспокойной жизни, связанной с его путешествиями и приключениями.
   По мнению психиатра, болезнь его началась давно. В последнее время, перед его припадком, Валерий сохранял вид нормального человека. А на самом деле был совсем невменяем, ибо жил и чувствовал себя не в реальном мире, а в искаженном иллюзиями и галлюцинациями, которые создавал назревающим недугом мозг. Он видел и слышал уже не то, что проходило перед ним в действительности, и что ему говорили, а только то, что хотел и позволял видеть и слышать больной мозг. Все его видения и звуки рождались в нем самом из воспоминаний и старых впечатлений, и приобретали над ним власть и силу.
   - Когда Юрий нашел тебя во дворе горящего дома, ты лежал без сознания, - произнес Юлий Абрамович. - И благодарите Юлю, которая во время болезни, не отходила от тебя.
   Валерий с любовью, посмотрел на нее.
   - И еще одно хочу сказать, поезжай на море, там ты скорее придешь в себя.
   Когда они выходили, Валерий подошел к Ирине, и прошептал ей на ухо:
   - Ты была права, Я видел Дьявола, и он хотел забрать мою душу. И я убил женщину, которая была уже мертва. Если бы не Юрий...- он тяжело вздохнул.
   - Валерий! - проговорила она. - Наши души принадлежат Богу. И он никогда не допустит возвращению Дьявола на землю. Помни об этом всегда.
  
   Валерий стоял и смотрел, что осталось от дома. Господь поразил его. Остался один обугленный каркас: крыша обвалилась, вместо окон зияли пустые дыры. Он пришел на это место в последний раз, больше он сюда никогда не вернется, и его жизнь начнется заново с этого места, и этого времени. Валерий еще долго стоял, думая о том, что Лариса была права, и легенда может снова возвратится. Он еще не мог себе представить, что его ждет впереди.
  
  
   Глава 2
  
   Прислужник Дьявола
  
  
   Ночью раздался звонок. Звонил брат и сказал, чтобы он срочно поехал к дяди, который тяжело заболел. На следующий день Мартов направился в Звенигород, где в последнее время проживал дядя. Валерий давно его не видел, и, честно говоря, не стремился к этому. Он знал, что тот был богат, холост и стар.
   Красота местности, по которой он проезжал, не в силах была отвлечь его от тягостных мыслей. Некоторые, из них были связаны с его прошлым, большинство же относилось к будущему. Причуды его дяди, угрюмый нрав, ходившие по поводу его многолетней затворнической жизни - все это стучало в его мозг тяжелыми, назойливыми ударами. Выглядывая в окно из машины, он старался приободриться. Ему казалось, что на какое-то мгновение он освобождается от всех этих неотвязных мыслей, но образовавшуюся вдруг пустоту нечем было запомнить, и тогда ему невольно приходилось вновь задумываться о своей жизни. И чем ближе он подъезжал к Звенигороду, тем тяжелее становилось у него на душе.
   Он вспомнил последние слова отца перед смертью: хотя мой брат и странный человек, тебе придется с этим примириться. Наши с ним отношения давно зашли в тупик, и я давно его не видел. Но когда с ним что-то случится, постарайся облегчить его душу и помоги ему, чем сможешь.
   В это время такси остановилась у дома дяди. Мартов вышел и нажал на звонок. Ему открыл дверь здоровый мужчина, и когда он назвал себя, проводил его до дома. Старая экономка встретила его радостно и сразу проводила до спальни,
   Старик лежал на кровати и, увидев Валерия, обрадовался. Он вспомнил, что всегда был холоден с ним, и его черствое сердце смягчилось. И как ни слабы были узы, связывавшие его с племянником, с которым он всегда обращался, как с чужим, в эту минуту он вдруг почувствовал, что это как-никак родная кровь и ухватился за него, как утопающий за соломинку.
   - Валерий, славный мой мальчик, хоть ты приехал ко мне. Всю жизнь я держал тебя далеко от себя, а теперь вот умираю и вижу, что нет у меня человека ближе, чем ты. Посиди со мной рядом.
   Мартов, до глубины души удрученный тяжелым положением, в котором он нашел старика среди всех богатств, окружавших его, и тронутый его торжественной просьбой облегчить его последние минуты жизни, присел на кровать рядом с ним.
   Старик сразу схватил его за руку и сказал:
   - Я хочу выпить стакан вина, оно прибавит мне несколько часов жизни, сходи за ним.
   Мартов, войдя в кабинет, сразу почувствовал, что кроме дяди ни один человек не переступал его порога.
   Он нашел вино и, наполнив им стакан, поставил бутылку на стол.
   Прежде чем покинуть кабинет, осмотрелся. Его глаза, словно по какому-то волшебству остановились в эту минуту на висевшем на стене портрете. И его неискушенному взгляду показалось, что он намного превосходит по мастерству все другие картины, висевшие на стенах. Портрет этот изображал мужчину средних лет. Ни в одежде, ни в наружности его не было ничего особенно примечательного, но он не в силах был оторвать свой взгляд от его глаз. Он даже не заметил его сходства с портретом.
   Валерий сразу вспомнил странный взгляд дяди, когда он посылал его за вином: к страху смерти примешивался еще и ужас, перед кем-то или перед чем-то. И ему сразу на ум пришли чьи-то стихи:
   Глаза лишь жили в нем,
   Светившись дьявольским огнем,
   И блеск огня творило зло,
   Сжигая на пути добро.
   Охваченный ужасом он продолжал смотреть на портрет, пока кашель умирающего не вывел его из этого состояния и заставил поспешно вернуться.
   Старик залпом выпил вино. Он как будто немного оживился, и его потянуло к откровенности.
   - Валерий, что ты видел в кабинете, или обратил на что-то внимание?
   - Только на портрет, дядя.
   - Портрет, - выдохнул старик, - Оригинал до сих пор еще жив, и как он похож на тебя.
   Несмотря на то, что Валерий был еще под воздействием глаз мужчины, отказался в это верить.
   - Быть не может, - невольно вырвалось у него. - Портрет помечен 1785 годом.
   - Валерий, - прошептал дядя, - я умираю не от болезней, - тут черты его лица чудовищно перекосились, он весь затрясся и схватил племянника за руки, - я умираю от страха. Этот человек, - он протянул свою исхудавшую руку в сторону кабинета, как будто показывая на живое существо, твой предок и он жив, скоро ты сам увидишь его. Он отпустил руку и закрыл глаза.
   В комнате воцарилась полная тишина. Валерий продолжал сидеть. Он не в силах был справиться с множеством нахлынувших на него мыслей, но отделаться от них он никак не мог. Он не представлял, что дядя умирает от страха, и что человек, живший двести с лишним лет назад до сих пор жив.
   Поток его мыслей прервался: факты всегда таковы, что могут опровергнуть любую логику. "Как ни трезвы ум и чувства у дяди, а он умирает от страха", - подумал он и в ужасе посмотрел на втянутые ноздри, остекленевшие глаза, отвисшую челюсть и на другие признаки, отчетливо выражавшие, что конец уже близок.
   В эту минуту старый Мартов был, казалось, погружен в глубокое оцепенение, во взгляде его больше не было ужаса, и руки его, которые перед этим судорожно перебирали одеяло короткими, прерывистыми движениями застыли теперь и неподвижно лежали на нем - такие пожелтевшие и раскинувшие вширь. Валерий, решив, что старик спит, движимый каким-то безотчетным порывом, решил сходить в кабинет. Шорох его шагов разбудил умирающего, и он приподнялся на постели. Валерий не мог его видеть, ибо уже находился в кабинете, но услышал стон, скорее даже какой-то сдавленный клокочущий хрип, возвещающий, что наступила ужасающая борьба охваченного судорогами тела и смятенного духа. Он вздрогнул, повернул назад и тут же заметил, что глаза портрета, от которого он не мог оторваться, обращены на него, кинулся назад к постели старика.
   Окончательно обессиливший дядя не мог больше произнести ни одного слова и Валерий, отойдя от кровати, сел в кресло, стоящее в дальнем углу. В эту минуту он увидел, как дверь вдруг открылась и на пороге появилась какая-то фигура. Вошедший незнакомец оглядел комнату, после чего спокойно удалился.
   Валерий, однако, успел рассмотреть его лицо и убедиться, что это был никто иной, как живой оригинал виденного им портрета. Ужас его был так велик, что он порывался вскрикнуть, но у него перехватило дыхание. Тогда он вскочил, что бежать вслед за пришельцем, но одумался и не сделал ни шагу вперед. Сходство между живым человеком и портретом давно умершего предка, было поразительно. И пусть оно могло привести в ужас дядю, но его из равновесия не выведет.
   И в это время, пока он гордился принятым решением, дверь снова открылась и фигура появилась снова. Валерий вскочил, чтобы в этот раз последовать за ней, но, услышав, слабые хрипы дяди, остановился. Он бросился к кровати. Старый Мартов испустил дух.
  
   Прошло несколько дней после похорон, и завещание покойного было вскрыто. В нем было сказано, что единственным наследником дяди является Валерий. Закончив чтение завещания, адвокат добавил, что внизу приписаны еще несколько строк рукой дяди.
   Он протянул завещание и Мартов, взяв его в руки, прочел следующие слова: "Приказываю племяннику и наследнику моему, уничтожить портрет предка, висящий у меня в кабинете. А так же достать пожелтевшую рукопись из письменного стола и сжечь ее",
   Когда адвокат уехал, Мартов остался один. Он расхаживал из угла в угол по комнате покойного дяди в тревожном и мрачном раздумье. Он подходил к кабинету, а потом отступал назад, не смея войти в него. Он решил поговорить со старой экономкой, рассчитывая, что она объяснит необыкновенное происшествие, свидетелем которого он стал.
   И она ему рассказала, что недавно его дяде стало плохо во дворе, и он упал. Она стала ему помогать подняться и увидела, как по двору идет какой-то высокий мужчина, подходит к забору и исчезает. О портрете и рукописи она ничего не знает, хотя существует легенда, что его предок жив и появляется лишь перед смертью кого-либо в доме, когда последние часы умирающего омрачены страшной тенью зла, причиненного людям.
   Валерий с волнением слушал ее, охваченный то любопытством, то страхом. Он вспомнил стихи Гете:
   - Бегу, беда над этим домом,
   Бегу, да не погибну в нем.
   От этих слов он вздрогнул и почувствовал, как капли пота выступили у него на лбу. И он решил вечером пойти в кабинет и прочесть рукопись.
   Она действительно лежала в письменном столе и была старая, разорванная и выцветшая, Вытаскивая испачканные чернилами листы, Мартов почувствовал, что руки у него стали холодны, как у мертвеца. В доме стояла мертвая тишина.
   Он погрузился в какое-то забытье и очнулся, когда часы пробили двенадцать. Это были единственные звуки, которые он услышал за это время. И в них он слышал что-то зловещее. Валерий с неохотой посмотрел на рукопись, раскрыл ее, остановившись на первых строчках. Он слышал, как за стенами опустевшего дома завывает ветер, а дождь уныло стучит в дребезжащие стекла. И ему захотелось, чтобы звуки ветра были не такими печальными, а звуки дождя - не мучительно однообразными. И он стал читать рукопись.
  
  
  
  
   На одном из островов Тихого океана существовало предание, что на нем воздвигнут первый храм Матери Оби, которой поклонялись все жители острова.
   - Мать Оби, - невольно вырвалось у Мартова. Он вздрогнул и продолжал читать.
   Землетрясение, потрясшее остров, разрушило храм и на нем осталось меньше половины жителей. Храм, однако, был отстроен вновь стараниями ее поклонников, которые снова стали бывать на острове, как вдруг ураган необыкновенной силы обрушился на этот остров. Храм от удара молнии сгорел дотла, а оставшиеся в живых люди его покинули. И на опустевшем острове не осталось и следа пребывания людей, их культуры, и вообще никакой жизни. И он на долгие годы остался пустынным и безлюдным.
   Туземцы уверяли, что там нет, не только никаких животных, но и ни каких растений и воды. И когда они проплывали на лодках мимо него, то со страхом и грустью взирали на царившее там запустение, и всякий раз кидали что-нибудь за борт, чтобы умилостивить Мать Оби.
   Остров, предоставленный таким образом самому себе, пышно расцвел. И некоторые рыбаки, которые проплывали мимо этого острова, рассказывали, что слышали, как с него доносятся какие-то звуки, столь сладостные, что не иначе, как место это облюбовала некая другая богиня. Они уверяли, что видели, как женская фигура сказочной красоты бродит по острову.
   Многие молодые люди подплывали на лодках к острову, чтобы хоть на мгновение увидеть эту красоту, но ничего не дождавшись, с грустью уплывали обратно.
   Постепенно дурная слава об острове улеглась, и он перестал внушать людям страх.
   Однажды произошло событие, сделавший этот остров святостью этих мест. Молодой туземец со своей девушкой подплыли к острову. Вокруг все было тихо, спокойно и погружено в темноту. Они решили попросить новую владычицу острова быть к ним благосклонной. Они собрали цветы, и девушка, сделав венок, повесила его на обломки обезображенного идола, торчавшие среди хаоса камней и совершенно заросшие растительностью.
   - Один цветок в нем завял, - заметил молодой туземец.
   - Да, да, завял, - помрачнела девушка.
   - Оживи увядшую розу у себя на груди, - попросил он, упоенный любовью, прижимая ее к груди.
   Уступая голосу любви и суеверному чувству, девушка уже была готова ответить на его объятия. Но неожиданно, испустив дикий крик, она изо всех сил оттолкнула его и, не помня себя от страха, опустилась на землю и застыла на месте. Ее дрожащая рука указывала на какую-то фигуру, которая появилась в эту минуту среди беспорядочного нагромождения камней. Юношу этот крик нисколько не встревожил и он кинулся, чтобы подхватить ее. Когда его взгляд обратился на фигуру, чей вид так поразил девушку, он в немом благоговении пал перед ней ниц.
   Существо это было женщиной, но такой они никогда не видели. Она была, совершенно белой. Ее длинные светло-каштановые волосы ниспадали к ее ногам. Руки и ноги ее были обнажены, а быстрота и легкость, с которой она передвигалась, произвели на них впечатление не менее сильное, чем цвет ее кожи и волос. Видение это повергло их в страх. И это время в их ушах зазвучал восхитительный голос. Таинственное существо заговорило с ними, но язык его они понять не могли. Это окончательно укрепило в них уверенность, что они слышат язык богов.
   Юные влюбленные поднялись и направились к лодке. С тех пор они пели песни, прославлявшие белую богиню и остров, песни, посвященные ей и всем влюбленным.
  
   Хотя красавицу, единственную обитательницу острова, встревожило появление ее почитателей, но скоро она успокоилась. Она не знала, что такое страх, ибо в мире, в котором она жила, ей ничего не угрожало.
   Человеческие существа, иногда подплывающие к острову, повергали ее в легкое волнение, но вызывали скорее любопытство, нежели тревогу.
   Солнце и тень, цветы и листья деревьев, фрукты и ягоды, служили ей пищей, а вода - утоляла жажду.
   Так она жила, словно цветок, между солнцем и бурей, расцветая на свету, склоняясь перед дождем и ветром. Причем ее дикая и нежная жизнь, как бы вбирала и то и другое. И оба эти влияния, объединившись, оказывались особенно благоприятными для нее, как будто она была любимицей природы, даже в ее гневе. Жизнь девушки, наполовину действительная, наполовину сотканная из причуд воображения, но не отягощенная никакой мыслью, ни какой страстью, продолжалась до тех пор, пока ей не исполнилось пятнадцать лет.
  
   Однажды вечером, девушка стояла на берегу, когда к ней неожиданно приблизилось некое существо, непохожее на всех тех, кого ей до сих пор доводилось видеть. Этот чужестранец больше походил на нее, чем остальные, которых она видела. Он сделал несколько шагов вперед, и она устремилась к нему навстречу. К ее великому удивлению, он заговорил с ней на языке, который она помнила с детских лет.
   - Здравствуйте, милая девушка, - сказал он, - как вы оказались на этом острове.
   - Меня создал бог.
   Ему было понятно, что девушка попала на этот остров ребенком после гибели у его берега корабля со всеми людьми.
   - Ты самое прекрасное из всего, что он сотворил, - сказал чужестранец, взяв ее за руку, и устремив на нее горящие глаза обольстителя. - Я буду звать тебя Афродитой - богиней красоты.
   - Нет, - возразила она. - У него есть творения, более прекрасные: цветы, румянее меня, деревья - выше, а волны сильнее. Но все они изменяются, а я никогда не меняюсь.
   - Прелестное создание, - сказал чужестранец, - я прибыл из мира, где проживают миллионы людей, похожие на меня.
   - Не может этого быть! - воскликнула она. - Ведь я живу здесь одна, и в других мирах все должно быть так же.
   - Я говорю правду.
   Девушка, после недолгого молчания, сказала:
   - Мы оба с тобой одинаковы, ведь я понимаю твою речь. Как хорошо жить в мире, где тебя все понимают.
   - Значит, ты живешь здесь одна? - спросил он. - И у тебя нет даже подруги?
   - Есть! - ответила она. - У меня есть друг. Он живет под водой, но на щеках у него яркий румянец. Он тоже целует меня, а когда я хочу поцеловать его, он принимается плясать и его красивое лицо дробится на множество частиц.
   - А кто же все-таки твой друг, мужчина или женщина?
   - А что означают эти слова?
   - Я хочу знать, какого пола твой друг.
   Однако, на этот вопрос чужестранец не получил ответа.
   Когда же на следующий день он посетил остров, то обнаружил, что догадка его подтвердилась. Он увидел, как девушка склонилась над речкой, отражавшая ее собственное лицо.
   Он некоторое время наблюдал за ней, и черты его лица меняли свое выражение по мере того, как проносились мысли. Разобраться в них обыкновенному человеку было бы непосильно. Ведь за всю жизнь это была первая из намеченных жертв, при виде которой в нем пробудилось раскаяние. Красавица с радостью встретила его. Казалось, чувства вновь возвратились в его сердце давно отвергнувшие его. Когда же она спросила, как он оказался на острове, чужестранец уклонился от прямого ответа, а только сказал:
   - Я прибыл сюда из мира, совершенно не похожего на тот, в котором ты живешь. Я прибыл из мира, где все, как и я, умеют говорить и думать.
   От удивления она воскликнула:
   - О, как живущие люди в этом мире любят друг друга! Ведь я люблю моих бедных птичек, мои цветы и деревья, ручейки, поющие мне свои песенки.
   Чужестранец улыбнулся:
   - Во всем этом мире нет существа такого красивого и такого невинного, как ты. Это мир страданий, греха и суеты.
   Казалось, что эта одинокая девушка не имеет никакого представления о мире, кроме своего острова - маленького куска суши в океане. Это маленькое дитя природы ничего не знающее о добре и зле и никогда не покидавшее свой цветущий остров, слушала искусителя, рассказывающего ей о мире, которого она не знала. И ей стоило немалого труда понять значение этих слов.
   - О, если бы только я могла жить в этом мире, я бы сделала там всех счастливыми.
   - Нет, ты бы не смогла этого сделать, так как этот мир так велик, что тебе понадобилась бы целая жизнь, чтобы пересечь его от края до края. И ты смогла бы поговорить только с очень немногими страдальцами, а горе их так велико, что облегчить его свыше человеческих сил.
   Услышав эти слова, девушка залилась слезами.
   - Если бы эти слезы, - сказал чужестранец, - могли исцелить человеческий недуг, сердце, и погасить огонь недозволенной страсти.
   Девушка в ужасе слушала эти речи, а в ответ могла лишь пролепетать, что всюду, куда ни пойдет, она принесет с собой людям цветы и сияние солнца.
   Чужестранец хотел уже уходить, как вдруг заметил, что в ясных глазах девушки проступают слезы.
   - Ты плачешь? - спросил он.
   - Да, - ответила она, - я каждый раз плачу, когда вижу, как солнце скрывается за тучами. Так неужели и ты, солнце моего сердца, тоже скроешься в облаках? Неужели ты не взойдешь еще раз? - Она припала к его руке. - Стоит мне подумать, что ты больше ко мне не вернешься, мое сердце начинает испытывать муки.
   - Я вернусь, моя красавица, а когда вернусь, дам тебе заглянуть в уголок того мира, откуда я пришел, и где ты будешь сама скоро жить.
   - Так значит, я увижу тебя там? - недоверчиво спросила она.
   - Разумеется.
   Тогда прими от меня эту розу, и мы с тобой будем вместе вдыхать ее аромат.
   Чужестранец взял цветок из букета, который она держала перед ним. Это была уже увядшая роза. Он схватил ее и спрятал на груди.
   - Мы еще встретимся с тобой в мире страданий.
   Покидая остров, он еще раз посмотрел на прелестную девушку, привыкшую к уединению. Что-то человеческое как будто отозвалось в его сердце, и в ответ на прощальный взмах руки, ответил:
   - Мы еще встретимся.
  
   Прошло несколько дней, и девушка вновь увидела чужестранца. Она бросилась к нему с необузданной и простодушной радостью. Вид ее возбудил в нем на миг, что-то вроде раскаяния. Он старался заглушить его, но чуткая девушка ощутила это в его замедленных шагах и отведенном в сторону взгляде. Она остановилась, дрожа, охваченная робостью, делавшую ее, еще красивее. Глаза ее были полны слез.
   "Она должна научиться страдать, - подумал он, - и тогда она сможет стать моей ученицей".
   - Ты плачешь, - сказал он, подходя к ней ближе.
   - Да, - ответила она, улыбаясь сквозь слезы, - ты должен научить меня страдать и тогда я буду, готова жить в твоем мире.
   Он смотрел на нее и думал, что не будет больше покушаться на ее нравственность. И он стал ей рассказывать о том, что происходило в мире несколько веков назад.
   Девушка, слушая его, не ощущала никакой разницы между прошлым и настоящим, ибо ни сами события, ни время, когда они совершались, ничего не говорили ее душе, незнакомой с постепенным изменением обычаев, ни с ходом исторического развития.
   Вечерами они часто сидели на берегу и смотрели на простертую перед ними синеву океана. Девушка хотела лучше его узнать и задавала множество вопросов, но он с большой неохотой отвечал на них. Познания его были обширны, разносторонни и глубоки, и ей это доставляло удовольствие. Он мог ей рассказывать все: объяснял национальные особенности людей, их характеры, чувства и нравы. И из его рассказов она черпала такие знания, какие никогда бы не смогла почерпнуть из книг.
   Может быть, для этого необыкновенного существа, ни жизнь, ни смерть, ни человеческие чувства не имели никакой власти. Общение с ней было некой странной и печальной передышкой среди непрестанных преследований судьбы. Мы этого не знаем и никогда не сможем сказать, какие чувства возбудили в нем ее целомудрие, беспомощность и красота. Известно только, он перестал смотреть на нее, как на жертву. Сидя с ней рядом и слушая ее вопросы, или отвечая на них, он, казалось, радовался тем коротким просветам, выпадавшие ему в его безумной и зловещей жизни.
  
   Расставшись с ней, он возвращался в мир, чтобы находить, терзать и искушать новые человеческие души. Когда он вновь встречался с ней, он как будто забывал об этом. Он смотрел на нее, и неистовый блеск его глаз смягчался проступавшими в них слезами. Он поспешно вытирал их и снова впивался в нее взглядом. Он опускался на землю около нее, проводил рукой по бледному лбу, вытирая выступившие на нем капли холодного пота, и ему на какие-то мгновения начинало казаться, что он перестает быть преступившим нравственные законы существом, позорное клеймо с него стерто, во всяком случае, на это время, проводимое с ней. Но очень скоро, непроницаемый мрак снова окутывал его душу. Он снова чувствовал, как его гложет все тот же червь, раздавить который ему не по силам. Обжигает огонь, погасить который ему никогда не суждено. Зловещий блеск своих глаз он устремлял на единственное существо, которое никогда не стремилось отвести от них взгляд, ибо невинность делала ее бесстрашной. И когда он увидел ее доверчивую улыбку, встречающий его взгляд, способного испепелить сердце самого смелого человека, горькая слеза туманила ослепительный блеск его глаз и смягчала неистовый взгляд.
   Во время своих рассказов, он хотел представить ей жизнь в таком искаженном виде, чтобы она испугалась, и не стремилась бы знакомиться с ней поближе. Ему хотелось, чтобы она всегда оставалась на этом острове, и он мог вместе с ней вдыхать струю свежести и чистоты. Она стала для него единственной девушкой, способной вывести его из выжженной пустыни собственной жизни.
   - Может быть, ты хочешь встретить людей из этого мира, где столько преступлений и горя?
   - Да, хочу, потому что ты пришел из этого мира, а когда ты опять в него вернешься, будут все счастливы, кроме меня.
   - Так ты думаешь, я могу дарить людям счастье? Лицо его приняло какое-то странное выражение, в нем слились воедино насмешка, отчаяние и злоба.
   Девушка не обратила, внимание, на его выражение и сказала:
   - Не знаю, но ведь это ты научил меня радости и страданиям. Но с тех пор, как мы встретились, я все время плачу, и слезы для меня отрада.
   И несчастная девушка, подавленная чувствами, которые она не могла ни понять, ни выразить, сложила руки на груди, словно стараясь скрыть ту тайну, от которой по-новому билось ее сердце. Она отошла в сторону и опустила глаза, не в силах больше сдерживать хлынувшие из них слезы.
   Искуситель, казалось, был смущен. На какое-то мгновение его охватило незнакомое ему чувство, но потом губы его искривились в усмешке, выразив презрение к себе. Казалось, он упрекал себя за то, что на мгновение поддался заговорившему в нем человеческому чувству.
   Выражение напряженности снова исчезло с его лица, когда он взглянул на отвернувшуюся от него склоненную фигуру и, казалось, что он сам раздираем душевной мукой, и в тоже время ищет для себя забавы в муках другого.
   - И чего же ты хочешь?
   - Не знаю, - после продолжительного молчания, сказала она.
   - Но почему же ты тогда плачешь?
   - Не знаю, - ответила несчастная девушка, и слезы ее полились еще сильнее.
   - И что же ты хочешь, чтобы я сделал? Он почувствовал, как человеческое тепло охватило его душу.
   Девушка долго колебалась, прежде чем ответила.
   - Чтобы ты остался со мной, - сказала она, наконец, и протянула ему руку.
   Раздавшийся вдруг дикий и резкий смех испугал ее. Он оттолкнул ее руку и воскликнул:
   - Я не подхожу для такой участи.
   Вспыхнувшее в ней негодование и обида вступили в борьбу с нежным и любящим сердцем. Несколько мгновений она молчала, а потом, сдерживая слезы, твердо сказала:
   - Тогда уходи назад в свой мир, раз ты хочешь быть несчастным. Уходи! И повернулась к нему спиной.
   - Останься, останься еще хоть на минуту и выслушай то, что я тебе скажу.
   В это мгновение он готов был открыть ей сокровенную тайну своего предназначения, которую ему было запрещено открывать людям. Девушка даже не обернулась к нему, и печально покачав головой, ушла.
  
   Прошло много времени, прежде чем чужестранец вновь появился на острове. Ни один человек на свете не мог бы сказать, чем он был занят, и какие чувства владели им все это время. Может быть, бывали часы, когда он торжествовал, думая о горе, которое он причинил, а может быть, жалел об этом. Побуждаемый то ли злобой, то ли нежностью, непохожей на ту, подлинную, чистую жизнь, которой жила девушка, пропитанную ароматами цветов и запахами земли, или движимый собственной волей, он вернулся.
   Она стояла, прислонившись к скале, слушая неумолкаемый рокот и плеск океана. Это была самая пустынная часть берега. Вокруг - ни кустика, ни цветка. Когда он увидел ее в первый раз, она была окружена цветами, всем разнообразием животного и растительного мира. Казалось, что она царила над ним. Теперь же, казалось, ее покинула сама природа, дочерью которой она была. Казалось, что характер ее изменился, так же, как и чувства. Она перестала любить все прекрасное, созданное природой, словно предчувствовала участь, ожидающую ее. Она как бы вступила в союз со страшными и зловещими силами.
   В воздухе вокруг была и грусть, и скрытая угроза. Казалось, ему передались чувства, боровшиеся в девушке, которая была в эту минуту так одинока.
   Вечер был очень темный. Тяжелые тучи, надвигавшиеся как вражеские полчища, заволакивали горизонт. Ни одно дуновение ветерка не шевелило поверхность океана, деревья неподвижно поникли, и даже шорох не пробегал по их притаившейся листве. На всем острове не слышно было ни звука, говорившей ей о жизни.
   Девушка смотрела на это грозное зрелище без малейшего волнения, равнодушная ко всему, что происходило вокруг. Ее глаза пристально смотрели на угасающий свет, и на растущую тьму.
   Чужестранец подошел к девушке. Лицо ее поражало своей бледностью, глаза были устремлены в даль, а фигура ее, стоящая к нему спиной, казалось, говорила:
   - Пусть я лучше достанусь богу, но только не человеку. Эта поза, принятая, ею случайно, не выражала ее подлинных чувств, но в его сердце вновь пробудились злые помыслы. Его давняя темная страсть преследовать людей и овладевать ими, с новой силой вспыхнуло в нем. Видя это судорожное буйство природы, и рядом с ним беспомощную, ничем не защищенную девичью красоту, он испытал приступ страсти, овладевшую им. Его страшная колдовская сила давала ему возможность беспрепятственно проникать всюду.
   Вооруженный всем своим могуществом, и всей своей злобой, он приблизился к ней, единственным оружием которой была ее чистота.
   Светлая фигура девушки выделялась на фоне окутывавшего ее мрака. Нежные очертания ее стана, казались еще нежнее рядом с суровой каменной глыбой, к которой она прислонилась. Ее плавные, изящные и гармоничные линии словно бросали вызов чудовищному буйству стихии, в своем гневе сеющие разрушения.
   Чужестранец подкрался к ней так, чтобы она его не заметила. Шаги его заглушали шум океана и зловещее завывания ветра. Подобно змею, он ощущал свою силу и понимал, что время пришло. Несчастная девушка не сознавая, а может быть, и не чувствуя грозившей ей опасности, пела песню, говорившую об отчаянии и о любви, словно откликаясь на приближение бури. Когда она закончила свою грустную песню, она повернулась, чтобы уйти, и встретила устремленный на нее взгляд чужестранца.
   Она покраснела вся до корней волос, но на этот раз из ее уст не вырвалось радостных слов, как обычно, когда он появлялся на острове. Он указал ей на развалины храма, где они могли бы укрыться. Не глядя на него и шатаясь, она побрела за ним. В молчании приблизились они к развалинам. И странно было видеть, как эти два существа, не разговаривая, идут друг за другом, несмотря на ярость стихии. Мысли об опасности не приходили им в голову. Ибо, один из них был вооружен против нее своим отчаянием, а другой - своей невинностью. Наконец они остановились. Все вокруг нее было неестественно, дико и страшно. На полу валялись обломки камней и груды песка. Казалось, этот храм был создан не человеческими руками, а разрушить его мог только сам дьявол. Зияли трещины тяжелых сводов над головой, сквозь которые то темнело, то ярким светом вспыхивало опять небо.
   Освещенная этими мгновенными вспышками, фигура девушки источала такую силу и трогательную нежность, что любой художник мог бы обессмертить себя, изобразив в ее лице ангела, сошедшего в обитель гнева и печали, огня и мрака, чтобы принести с собой мир.
   Когда она склонилась перед ним, чужестранец бросил на нее один из тех взглядов, повергавший всех в трепет, кроме ее одной. Но на этот взгляд несчастная жертва отвечала самозабвенной преданностью. К этому чувству так же примешивался еще невольный страх, охвативший девушку в ту минуту, когда она опустилась на колени, перед своим страшным врагом не говоря ни слова. Она, словно обращалась к нему с немой мольбой быть милосердным к себе самому. Когда вокруг сверкали молнии, а земля под ее белоснежными ногами дрожала, когда стихии, казалось, поклялись уничтожить на земле все живое и нагрянули с высоты небес, чтобы привести свой замысел в исполнение, все чувства девушки сосредоточились на избраннике сердца. Весь облик, и каждый ее порыв были прекрасны, но вместе с тем страдальческим выражением безграничной покорности женского сердца - предмету своей любви, его слабостям, страстям, и даже преступлениям.
   Она опустилась на колени, чтобы его успокоить, и припала к его руке. Собрав последние силы, она хотела произнести какие-то слова, но голос ей изменил, а потоки слез сказали за нее все. Ответом было порывистое пожатие руки, которую затем отдернули.
   Девушка лежала распростертая на земле, она была в ужасе.
   - Нет! Нет! Нет! - закричала она, приложив к ушам свои тонкие руки.
   - Ты должна ненавидеть меня! Проклинать меня! - воскликнул он, не обращая на нее внимания, ступая с такой силой по разбросанным по полу плитам, что стук его шагов был похож на раскаты грома. - Ненавидеть меня так, как я тебя. Ибо, я ненавижу все живое и мертвое, так как я сам ненавистен всем.
   - Только не мне, - прошептала она. Слезы слепили ее, но она тянулась во тьму к его руке.
   - Ты тоже будешь ненавидеть меня, когда узнаешь, кем я послан, и кому служу.
   Девушка напрягла все силы, пробудившие в ней, чтобы ему ответить.
   - Я не знаю, кто ты, но я твоя, - сказала она. - Я не знаю, кому ты служишь, но и я буду ему служить. Я буду с тобой навеки. Если ты захочешь, то можешь меня покинуть, но когда я умру, вернись на этот остров и скажи себе: - Розы расцвели и увяли, потоки пролились и иссякли, скалы сдвинулись со своих мест, но была на свете та, которая никогда не менялась, и ее больше нет. - В ее словах слышались страсть и тоска. - И не пиши ни слова у меня на могиле, ибо, одного слова, начертанного твоей рукой достаточно, чтобы меня оживить. И не плачь обо мне.
   - Афродита! - вскричал он.
   Девушка подняла глаза и увидела, что он плачет. Она смотрела на него и думала: "Или он демон, раскаявшийся в своем падении, или ангел, усомнившийся в своем совершенстве". Заметив ее взгляд, он тут же безнадежным движением руки смахнул с лица слезы и, стиснув зубы, разразился приступом неистового судорожного смеха.
   Дошедшая до полного изнеможения, девушка не произнесла ни слова, а только задрожала, припав к его ногам.
   - Выслушай меня, несчастная! - закричал он голосом, в котором попеременно звучали то дикая злоба, то сострадание, привычная неприязнь и необычная мягкость, - выслушай меня! Я ведь знаю, с каким тайным чувством ты борешься, знаю лучше, чем твое сердце. Подави его, прогони, уничтожь. Раздави его так, как ты раздавила бы змею.
   - Ни разу в жизни я не раздавила бы ни одной живой твари.
   - Так значит, ты любишь. Знаешь ли ты, кого полюбила?
   - Тебя! - ответила она, искренне признаваясь ему. - Тебя! Это ты научил меня думать, чувствовать, плакать.
   - И за что ты меня любишь? - спросил искуситель с иронией и сочувствием. Ты только подумай, кого избрала для своих чувств. Существо непривлекательное на вид, отделенного от жизни и человечества непроходимой пропастью, обездоленного пасынка природы, занятого тем, что проклинает и совращает людей.
   В это время молния чудовищной, непереносимой силы блеснула меж развалин, прорываясь сквозь каждую щель мгновенным, ослепительным светом.
   В этот момент девушке показалось, что она слышит какие-то звуки, и что ее любимый отвечает кому-то, говорящему с ним.
   - Это настал мой час, а не твой. Отойди и не мешай мне.
   Когда она снова подняла глаза, на его лице не было уже и следа человеческих чувств. Казалось, что его сухие и горящие глаза не могли пролить ни одной слезы. Что в его руке, обхватившую ее руку никогда по жилам не струилась кровь. И это прикосновение было холодное, как у мертвеца.
   - Пощади меня, - в страхе воскликнула девушка, напрасно пытавшая уловить хоть искорку человеческих чувств в этих каменных глазах. Она подняла свои, полные слез глаза. - Пощади! И произнося эти слова, она не знала даже, о чем она просит и чего боится.
   Чужестранец не ответил ни слова, ни один мускул не дрогнул у него на лице. Казалось, что охватившие ее стан руки не ощущают тела, а устремленные на нее глаза не видят ее.
   - Ты просишь пощады, - выдохнул искуситель голосом, от которого, даже в этом раскаленном воздухе, где трудно было дышать, кровь холодела в жилах. - Что же, тебя пощадят. Меня вот не пощадил никто, но я сам навлек на себя эту страшную судьбу, и получаю теперь заслуженную награду. Смотри же, несчастная, смотри, приказываю тебе. И он властно и раздраженно топнул ногой, чем поверг в еще больший ужас это нежное и страстно тянувшееся к нему существо.
   Она вздрогнула от его объятий, а потом застыла в оцепенении, встретив его мрачный взгляд. Повинуясь его приказанию, она откинула длинные пряди каштановых волос, и кроткая, как дитя, и послушная, как верная жена, пыталась исполнить его приказание. Но ее полные слез глаза не в силах были выдержать весь ужас того, что им теперь открывалось.
   Раньше, все явления природы были для нее одинаково чудесными и одинаково странными. И ее воображение, казалось, одинаково благоговело и перед солнцем и перед бурей, а чистый алтарь ее сердца безраздельно, как священную жертву, принимал и цветы и пожары.
   Но с тех пор, как она встретила чужестранца, новые чувства заполнили ее сердце. Она научилась плакать и бояться, и в этом облике грозового неба она ощутила зарождение мистического страха, потрясающий глубины сердца, которое осмелилось любить.
   Среди этого хаоса стояли два существа: одно было так прелестно, что не могло бояться стихий, даже в их гневе. И другое - чей бесстрашный и упорный взгляд как бы бросал им вызов.
   - Здесь ли место, где мы можем говорить о любви, - воскликнул искуситель, да еще в такой час. Сама природа охвачена ужасом.
   - В такой час надо молиться о защите, - прошептала девушка, робко прижимаясь к нему.
   - Взгляни на небо, - сказал чужестранец. - Его не знающий страха взгляд отвечал бушующей стихии, такими же вспышками молнии. - И если ты не сможешь противиться пробуждениям сердца, то, по крайней мере, найди для них более достойный предмет. Люби бурю с ее разрушительной силой. Нежно ласкай плывущие по небу плотные тучи. Пусть лучше огненные молнии утолят твой пыл, лобызая грудь, в которой теплится страсть. Замани к себе стихии и погибни в их неистовых объятиях. И ты будешь счастливее, чем сделаться моей и жить со мной. Да это же невозможно. Но если ты хочешь быть моей, то тебе придется до скончания века оставаться среди... - Тут его голос сделался еще громче и превратился в демонический крик, наполненный яростью и ужасом. Он простер руки, словно собираясь сразиться с какими-то страшными силами и, стремительно выйдя из-под свода, где оба они стояли. Прижавшая к нему девушка упала к его ногам, и дрожащим голосом спросила у него:
   - А ты там будешь?
   - Да, я должен там быть до скончания века. А ты решишься быть там со мной?
   - Да, буду.
   Какая-то дикая чудовищная сила вдруг влилась в его тело, и усилила его голос.
   - Быть тому! - вскричал он, и резкая судорога исказила черты его бледного лица, - и под удары грома я обручаюсь с тобой, обреченная на гибель, невеста. Ты будешь моей навеки. Приди, и мы скрепим наш союз перед Алтарем природы. Пусть же молнии будут нашими светильниками, а проклятие природы - нашим свадебным благословением.
   Девушка слушала его слова и не понимала, что сама природа, зловещее завывание ветра, отблеск молнии и разгул стихии предсказывают ей скорую смерть. Она в ужасе вскрикнула, но не от его слов, а от того, с каким выражением он их произнес.
   - Приди, - повторил он, - пока мрак может еще быть свидетелем нашего необыкновенного и вечного союза.
   И в это время, когда искуситель произносил эти слова, тучи умчались прочь, и небо стало голубым, засветило солнце.
   Молодая девушка увидела в этом предзнаменование. Она отбежала от него на свет, обещавший ей спасение.
   - Обручись со мной при этом свете, - воскликнула она, - и я буду твоей на веки.
   И солнце, проплывающее по безоблачному небу, озарило ее лицо, и она протянула к нему обнаженные руки, как бы в залог их союза.
   - Обручись со мной при этом свете, - повторила она, упав на колени, - и я буду твоей на веки.
   Чужестранец приблизился к ней, движимый чувствами, которые ни один смертный никогда бы не мог разгадать. И в эту минуту маленькая тучка набежала на солнце.
   Глаза искусителя метали на нее лучи, в которых были и нежность, и злоба. Он с силой прижал ее к себе. Девушка вздрогнула, она поняла, что ей надо вырваться из его объятий.
   - Прощай на веки, - воскликнул чужестранец и кинулся от нее прочь.
   Истерзанная волнением и страхом, она упала без чувств на землю. Чужестранец вернулся, поднял ее на руки.
   - Неужели она умерла? - пробормотал он. - Впрочем, пусть будет так, чем она станет моей.
   Он опустил бесчувственное тело на землю, закрыл ей глаза и исчез. Больше он уже никогда не появлялся на острове.
  
  
  
   Прошло несколько лет. Однажды, по улице города проходила молодая девушка, окруженная сопровождающими ее женщинами. Стоило только мужчинам увидеть ее, как они самозабвенно влюблялись в нее, но она не обращала на них ни какого внимания.
   Ее поразительная природная красота резко выделялась среди других женщин. Юное существо с неодолимой силой приковало к себе внимание всех тех, кто находился рядом с ней, но они замечали, что на ее лице лежит печать грусти.
   Не успела она появиться, как какой-то незнакомец стал приближаться к ней.
   - Афродита!
   Она узнала этот голос и, едва слышно вскрикнув, повернулась туда, откуда он доносился. Лицо ее выражало страдание. Она пошатнулась, и одна из женщин быстро усадила ее в карету. Незнакомец устремил ей вслед сверкающий взгляд.
  
   На следующее утро девушка должна была с матерью и братом покинуть город, чтобы провести несколько дней в поместье, принадлежавшее ее семье.
   Ее мать, Екатерина Ивановна, была холодной и важной, сочетавшей в себе природную степенность. Ее брат, Александр, соединял в себе страсть с мрачной замкнутостью. Его огромное себялюбие и тщеславие было уязвлено мыслью о том, что предки его занимались торговлей. И видя в редкостной красоте сестры возможность породниться с каким-нибудь знатным родом, он смотрел на девушку с тем эгоистическим чувством, которое в одинаковой степени постыдно и для того, кто его испытывает, и для того, на кого оно направлено.
   Среди таких людей жила девушка, дочь природы, обреченная чахнуть, подобно яркому и благоуханному цветку. Ее необыкновенная судьба, словно перенесла ее из глуши природы, в глушь духовную. И ее сегодняшнее состояние, может быть, было хуже, чем прежнее.
   Сидя в карете с ними, девушка услышала, как ее мать сказала:
   - Дочь моя, я слышала, что, гуляя вчера, тебе стало плохо. Наверное, ты чего-то испугалась?
   - Нет, что вы, матушка.
   - Но мне сказали, что ты, как только увидела какого-то человека, ужасно разволновалась.
   - Этого я вам рассказать не смею, - воскликнула девушка, прикрывая вуалью залившееся краской лицо.
   Но тут же ее искренность неудержимым потоком ринулась ей в сердце, и она бросилась к ногам матери с криком:
   - Я вам все сейчас расскажу.
   - Нет, - ответила Екатерина Ивановна, - сейчас не время, да я и не люблю всяких бурных чувств. Твое дело - полное повиновение, покорность и нерушимое молчание. Если тебя мучит совесть, поговори с отцом Никоном.
   Как только они приехали, к ним явился священник. Это был человек крепкого телосложения. Он любил власть и почитание к себе.
   После обеда девушка, низко поклонившись, матери и священнику, удалилась к себе.
   - Отец мой, - печально сказала Екатерина Ивановна, что-то происходит с Настенькой. Мне становится страшно подумать, когда я вижу у нее в глазах слезы. Уж не плачет ли она по своему языческому острову, принадлежавшему дьяволу, где она провела свои юные годы.
   - Я с ней поговорю, - сказал отец Никон, и наложу на нее покаяние.
   - Хоть вы меня и успокоили, я все равно чувствую себя несчастной. Она говорит, что в основе религии должна лежать любовь ко всему на свете. Что все люди должны быть доброжелательными, кроткими и смиренными.
   - Я сам все выясню.
  
   Вечером Настенька сидела у открытого окна. Она вспоминала богатство красок и запахов, среди которого проходила ее прежняя жизнь, похожую на сон. Ей хотелось верить, что она снова стала королевой своего сказочного острова. Ей не хватало только одного существа. Только в глубине сердца таила она еще надежду встретить этот образ и поэтому страдала.
   Она уже перестала верить тому, что ей подсказывают собственные чувства, лишь бы избежать преследований со стороны окружающей ее людей. И появление чужестранца сделалось для нее одним из тех видений, составляющих и радость и горе ее таинственной, призрачной жизни.
   И в этот момент она пронзительно вскрикнула. В ту же минуту мать и брат кинулись в ее комнату. Настенька стояла бледная как смерть. Взгляд ее перебегал с матери на брата, но казалось, не различал их. Но она все же не потеряла присутствия духа, не покидающую женщину, если ей надо сохранить что-то в тайне. Она ни движениями, ни глазами не указала никому на окно, где вдруг появилось то, что повергло ее в такую тревогу. Ее спрашивали, что случилось, а она не могла ответить им ни на один вопрос.
   Одна из служанок, сорвав несколько роз, поднесла их Настеньке. Вид и запах цветов пробудил в ней воспоминания о прошлом, и она прошептала:
   - Нет больше таких цветов, как те, что были вокруг, когда он увидел меня впервые.
   - А ком ты говоришь? - спросила мать в тревоге.
   - Она бредит, - сказал священник, входящий в комнату. Как человек проницательный, он понял, что тут скрывается какая-то тайна, и сам решил ее раскрыть и укрепить свое влияние на нее. - Идемте, оставим ее одну, пусть она отдыхает.
   - Екатерина Ивановна, - начал отец Никон, как только они вышли. - Вы знаете, я пекусь о вашем семействе. Необходимо убедить Настеньку стань монахиней.
   - Я этого хотела бы всей душой, - выдохнула мать, сложив руки и закрыв глаза, как будто она увидела в эту минуту, что дочь ее приобщается к лику святых.
   - Я и слышать об этом не хочу, - сказал Александр. - Красота и богатство моей сестры дает мне право добиваться родства с самыми знатными домами России.
   - Вы забываете, сын мой, о необыкновенных обстоятельствах, связанных с ранними годами жизни вашей сестры. И тот самый остров, на котором провела свое детство ваша сестра, околдовал ее своими дьявольскими чарами.
   - Я не верю ни одному вашему слову, - раздраженно сказал Александр.
   - Дочь моя, - сказал священник, обращаясь к Екатерине Ивановне. Он отлично понимал, что мрачный Александр не способен в данный момент понять его. - Нам следует быть очень осторожными, ведя за собой тех, кто спотыкается на пути благодати. Молитесь вместе со мной, чтобы у сына вашего открылись глаза на то, что призвание его сестры состоит в том, чтобы она вступила на тропу, ведущую в обитель, где безграничная щедрость божественной благодати возвышает счастливых избранников над всеми низменными и суетными заботами и слабостями.
   - Тогда у меня к вам просьба, отец мой, - сказал Александр. - Я хочу попросить вас, чтобы вы больше не возвращались к разговору о монастыре до тех пор, пока не вернется отец.
   - Хорошо, - сказал священник, - я слышу в ваших словах искреннее раскаяние и смирение, поэтому соглашаюсь.
  
   Настенька провела эту ночь без сна. Ее лихорадочная призрачная жизнь, состоявшая из диких непримиримых контрастов между настоящим и видениями прошлого, не соответствие всего, что таилось в ее душе с тем, что окружало ее теперь, между яркими воспоминаниями и унылой действительностью - все это оказалось ей не под силу.
   Сердце ее было переполнено чувствами, владеть которыми она не привыкла, а голова кружилась от всех превратностей судьбы, могущие сломать и более сильную натуру.
   Она подошла к окну, стараясь глотнуть немного свежего воздуха, но ей это не удалось, так как ночь была душной. Она подумала, как было бы хорошо вновь оказаться на своем острове.
   В этот момент она увидела, что кто-то идет к ней. "Неужели это он", - подумала она.
   - Афродита моя, - услышала она голос чужестранца.
   - Меня зовут Настенька, - произнесла она дрожащим голосом. Страх за него в эту минуту пересилил ее радость, едва она увидела его. - Как ты мог попасть ко мне? Молю тебя, сейчас же уходи, оставаться здесь опасно. Неужели ты вдруг решил подвергнуть себя такой опасности, чтобы увидеть ту, которую ты давно успел забыть?
   - Дорогая моя, - ответил чужестранец с сатанической усмешкой, - да будет тебе известно, что я могу войти куда угодно и выйти, когда мне заблагорассудиться, и мне не надо спрашивать ни у кого разрешения.
   - Тихо, нас могут услышать, - она вздохнула. - Неужели я тебя видела, или все это происходило во сне. О, лучше бы я никогда тебя не видела.
   - Тебе надо примирится со своей страшной судьбой. Да, это ты меня видела, это я приковал твой взор, это я пронзил ударом молнии твое сердце, и ты, сраженная моим горящим взглядом, обессилив, упала. Это я вторгся на этот райский остров и нарушил твой покой. Это я гонялся за тобой, выслеживая каждый твой шаг, несмотря на то, что тебя спрятали от меня.
   - Они схватили меня, - выдохнула девушка, притащили сюда, уверяя, что все это делается ради моего спасения, ради моего счастья.
   - Счастья! - повторил чужестранец с усмешкой, - а сейчас ты разве не счастлива? Ты можешь общаться с образованными людьми вместо того, чтобы слышать щебетанье птиц. Ты окружена всем, что может усладить чувства, опьянить воображение или растрогать сердце. Все это должно заставить тебя позабыть сладостную, но грубую свободу прежней жизни.
   - Нет, мне не нравится эта жизнь.
   - Значит, твоя новая жизнь не оправдала твоих ожиданий?
   - Вся моя прошлая жизнь была предвосхищением будущего, нынешняя же вся стала памятью о прошедшем. У счастливых жизнь полна надежд, у несчастных она полна воспоминаний. Я так плохо разбираюсь в этом новом мире, что мне надо много всего узнать. Чувства мои так часто меня обманывают, а привычки мои и понятия так далеки от того, какими они должны быть. Пройдет несколько лет учения и страданий и я пойму, что в этом мире не может быть счастья.
   Временами, когда день кончается, сон уносит меня назад, на тот очаровательный остров. Во сне я снова живу среди цветов и благоуханий. Воздух вдруг оживает от струящихся по нему мелодий, и все неживое оживает и любит меня.
   - А больше ты ничего во сне не видишь?
   - Мне незачем говорить тебе, ты же знаешь, что каждую ночь ты со мной.
   - Я?
   - Ты везешь меня на лодке на остров.
   - Но это же нелепый бред. Это плод твоего воображения.
   - А то, что я вижу тебя сейчас, это тоже бред или сон? - воскликнула она, - А то, что я говорю с тобой, тоже сон?
   - Я открою тебе некоторые тайны, - он устремил на нее мрачный взгляд, в котором сквозила жестокая усмешка. - Мне поручено мять ногами все цветы, расцветающие как на земле, так и в человеческой душе. Я могу плыть по морю на остров, куда твои сны посылают меня, пробираться сквозь льды, или даже мое обнаженное мертвой тело может бороздить волны того океана, где я рано или поздно окажусь. И буду бороздить до скончания века, и пожинать лишь плоды отчаяния.
   - Замолчи! Замолчи! О, пощади меня, не произноси больше таких страшных слов. Неужели ты действительно тот, кого я видела на острове? Неужели ты тот, с кем сплетены воедино все мои молитвы. Неужели ты тот, кто послал мне силы, и я выжила. Только мысль о тебе, твой образ придал мне силы. Я любила, а любовь - это значит жить. И когда я лишилась того восхитительного мира, преследующий меня во сне - эти сны сделались моей второй жизнью. Я думала о тебе, мечтала, любила.
   - Любила меня? Ни одно живое существо еще не любило меня, не поплатившись за это слезами.
   - А разве я не плакала? - сказала Настенька. - Первые слезы были пролиты из-за тебя. И она заплакала.
   Плакать я не умею, - сказал он, впиваясь в нее своими сухими горящими глазами, которые при слабом свете луны сверкали особенно ярко, - источник слез, как и источник всякой благодати, вообще, во мне иссяк.
   - Я буду плакать за нас двоих, если только в этом дело.
   И она разрыдалась: тут были и воспоминания и печаль, а когда оба эти источника скорби соединяются воедино, только богу известно, сколь стремительны и сколь горькие эти слезы.
   "Побереги их для нашей свадьбы, невеста моя, - подумал он, - вот уж когда тебе представится случай их пролить".
   - Если ты меня любишь, - прошептала Настенька, - не надо больше тайных свиданий. Встречайся со мной в присутствии моих родных, и я больше не буду стыдиться и страдать. Когда я полюбила тебя, то слышала только один голос - голос сердца. Теперь же я слышу много голосов, хотя у иных людей нет сердца, как у меня. Но если ты любишь меня, полюби их бога, их надежды и их страну.
   - Ты покорила меня своей красотой Афродита. Тут он подавил в себе сатанический смех, но если ты любишь меня, мы будем жить на другой земле. Она достанется моим наследникам, и будет принадлежать им до скончания века. Это новый мир. Там - все богатства, и роскошь, и власть. Там обретают все те, о которых ты читала в истории. О, у тебя будет с кем провести время в этом ярко освещенном краю, ибо там действительно светло.
   - Я не понимаю, что означают твои слова, но я знаю, что это ужасно. И не говори мне больше об этом крае. Я готова идти за тобой в пустыни, в непроходимые чащи, куда ни ступала нога человека, и я пойду по твоим следам. В уединении родилась, в уединении могла бы умереть. Позволь мне остаться с тобой. А что касается места, где должен будешь ты находиться, там буду и я. И буду там счастлива, как на том острове, где цвели цветы и сияло солнце, и где я увидела тебя в первый раз. И когда я слышала эхо твоих шагов, или звук твоего голоса, мне казалось, что это и есть человеческая музыка, которую, я услышала впервые в жизни.
   - Ты услышишь и не такое, - перебил ее чужестранец, - голоса тысяч духов, существ, издающих бессмертные непрестанные звуки. Те, которые никогда не замирают и не сменяются тишиной.
   - О, как это будет прекрасно! - воскликнула Настенька, хлопая в ладоши, - единственный язык, которому я научилась в этом новом мире, и на котором стоило бы говорить - это язык музыки. Так это и есть твое прибежище, куда ты меня зовешь?
   - Да, это оно. Приди и будь моей. Я действительно хочу, чтобы ты стала моей женой навеки. Не бойся, там тебя ждет блестящее общество. Ты любишь музыку, там ты встретишь великих музыкантов. Представь себе музыку все этих живых светил, вечно вращающихся на своих огневых осях, вечно сияющих, вечно поющих. Там ты увидишь всех тех, кто во все времена заблуждался касательно своего назначения и доходил до того, что воображал, будто радость - никакое не преступление, а улыбка не отвлекает человека от обязанности страдать.
   - Я не понимаю тебя, - сказала Настенька, смущая его и чувствуя, как сердце ее замирает, когда одновременно ощущаешь неизвестность и страх. - Хотя, когда я всякий раз слышу музыку, я думаю о тебе.
   - Значит, ты будешь моей?
   - Что мне тебе ответить, если ответа требует твоя любовь. Поговори с моими родителями, женись на мне так, как положено законом и правилами церкви, которой я недостойна, и я стану твоей навеки.
   - Навеки! - повторил искуситель, - это хорошо сказано, невеста моя. Значит, ты будешь моей навеки?
   - Да! Да! Но сейчас уходи, а то тебя могут увидеть. Молю тебя, уходи.
   - Ухожу. Только знай одно: для меня и восход солнца, и появление твоих слуг, и вообще все, что творится наверху на небе, и здесь на земле, одинаково безразлично.
  
   Эти свидания продолжались. С утра до вечера Настенька думала только о той минуте, когда снова должна будет его увидеть. Весь день она была молчалива, задумчива, равнодушна ко всему, поглощена одной единственной мыслью. Когда наступал вечер, ее настроение заметно поднималось. Душа ее стала похожа на цветок, который распускается и начинает благоухать только с приближением ночи. Только к ночи Настенька оживала, и у своего освещенного лунным светом окна, начинала дышать полной грудью.
   Часами она стояла у окна и ждала его. Он появлялся каждую ночь, и ничто не могло помешать его приходу.
   Даже на острове, где он впервые увидел ее, когда ее разум только что пробуждался, она ощутила в себе присутствие неких высших сил, и сознание это приносило ей утешение, не вызывая в душе ни малейшей гордости. Она вырастала в собственных глазах лишь по мере того, как росла ее беззаветная любовь. Любовь эта и составляла предмет ее гордости, а ее развившийся разум убеждал ее, что если необыкновенный пришелец увидит, что все вокруг восхищаются ее красотой, ее талантами и богатством, то он падет перед ней на колени. Вот на что она надеялась во время его посещений. Но не прошло и недели с начала их встречи, как Настеньке пришлось уже отказаться от иных своих притязаний. Она оставила мысль о том, чтобы заинтересовать его собой или поразить - эту тайную мечту, живущую в каждом женском сердце бок о бок с любовью. Отныне все ее надежды и мечты сходились не на том, чтобы быть любимой, а на единственном желании любить самой. Ей хотелось сидеть и слушать. Вскоре, она уже перестала понимать смысл его слов. Ей захотелось вникать в него самого, больше вглядываться, нежели вслушиваться, постигать его суть чувством, в котором зрение и слух сливаются воедино.
   Они проводили вместе недолгие ночи. Она взирала то на луну, то на своего таинственного возлюбленного, прислонившись к каменному столбу балкона. Оба они молчали до тех пор, пока не начинало светать, и Настенька движением руки давала понять, что им пора расставаться.
   Никакие слова им уже были не нужны, так как она научились говорить друг с другом одним биением сердца.
   Иногда ей казалось, что она бросила свою жизнь, как жемчужину в кубок, поднятый во здравие своего возлюбленного, и эта жемчужина растворилась в вине.
   - Я люблю тебя, - говорила она, - и буду твоей навеки, но объясни мне, что такое любовь в твоем понятии.
   - Что такое любовь? - повторил он с усмешкой. - Любить, означает жить в мире, который создается твоим сердце, и чьи формы и краски столь же ярки, сколь и иллюзорны и далеки от жизни. Для тех, кто любит, не существует ни дня, ни ночи, ни лета, ни зимы, ни общества, ни одиночества. В их упоительной, но призрачной жизни есть только два периода, которые в сердечном календаре обозначаются двумя словами: свидание и разлука. Это заменяет все различия, существующие в природе, и в обществе. В мире для них существует только один человек, и он является для них одновременно и целым миром, и единственным обитателем. Они могут дышать только одним воздухом, и свет его очей - то единственное солнце, в лучах которого они нежатся, и которое озаряет их жизнь. Любовь - это пламя безрассудное и летучее, непостоянное и переменчивое. Это - лихорадочный жар, то затухающий, то вспыхивающий с новой силой.
   "Значит, я люблю тебя", - подумала она.
   - Любить, - продолжал искуситель, - означает жить в вечном противоречии: чувствовать, что разлука с любимым невыносима, и вместе с тем быть обреченным на то, что присутствие его становится мучительным. Когда его нет, тобой одолевают тысячи мыслей, и ты мечтаешь о том, как приятно будет встретить его и все ему рассказать, но встреча эта проходит, и ты вновь ощущаешь тоску по нему. Ты чувствуешь, - и голос его зазвучал еще громче, - что вся твоя жизнь поглощена его жизнью, что ты не ощущаешь ничьего присутствия рядом, а только его присутствие, которое тебя радует. И что страдать ты способна, когда он страдает, и ты чувствуешь, что вся твоя жизнь посвящена ему.
   - Значит, я тебя люблю, - сказала Настенька. - Она вся задрожала, и из глаз ее хлынули слезы - Я никогда не отрекусь от тебя. Никогда. Ты не оставишь меня в смертный час? Ты не покинешь меня в часы испытаний?
   При свете горевших у нее свечей в комнате искуситель увидел, как она стала на колени перед распятием. Он мог ощутить ее тревогу потому, как вздымались ее трепетная грудь. Казалось, ее сложенные руки молили господа помочь ей справится с этим непокорным сердцем, которое никак не удавалось унять. Потом эти же руки сжимались покрепче и, поднятые ввысь, просили у него прощения. Он, увидев, как она припала к распятию, содрогнулся. Казалось, что в эти минуты дьявольское начало, управляющее всей его жизнью, потеряло вдруг свою власть над ним. Он любовался ее красотой и не мог отвести от нее взгляда. Понимая, что ему никогда не достанется эта красота, он отвернулся в горечи и тоске, и лунный луч, озаривший его горящие глаза, не увидел в них ни одной слезинки.
   Когда Настенька поднялась с колен, вид у нее был более спокоен и отрешенный.
   - А какие ты можешь представить доказательства той любви, которую я тебе описал?
   - Все те, - твердо ответила Настенька, - которые может представить самая любящая из смертных - мое сердце и руку, мою решимость стать твоей. И принять тайну, окружающую тебя. И горе, которое меня ждет. И если надо будет последовать за тобой в изгнание, на край света.
   Когда она говорила, глаза ее светились, лицо было озарено сиянием, и вся она излучала такую высокую духовность, что становилась похожей на лучезарное видение, воплотившее в себя и целомудрие, и страсть.
   Ее нежная фигура говорила об уверенности в себе, о сильном духе, и о победе, одержанной безоружной над победителем. Она стояла, как женщина, движимая любовью, но не унизившая себя в этой любви, соединившая в себе нежность с великодушием, готовая поступиться ради любимого всем.
   Он посмотрел на нее. Порыв великодушия и человечности забился у него в жилах, затрепетал в сердце. Он видел девушку во всей ее красоте - самозабвенной, преданной, исполненной невинности, безраздельно любящей того, кому самой противоестественностью его бытия было не дано ответить на чувство смертного существа.
   - Я люблю тебя, - сказала Клара, - требуй от меня любого доказательства моей любви. Большее будет свыше человеческих сил, а меньшее - недостойно.
   Эти слова произвели на него настолько сильное впечатление, что он воскликнул:
   - Да, все это неоспоримо доказывает твою любовь. Значит, ты согласна соединить свою судьбу с моей судьбой? Ты действительно станешь моей, и тебя не смутят ни покров тайны, ни горе? Ты последуешь за мной с суши на море, и с моря на сушу, и лишишься покоя и крова, согласившись на своем челе носить позорное клеймо, и на своем имени проклятие? Ты действительно будешь моей, моей единственной?
   - Да, буду. Я этого хочу.
   - Тогда, - сказал он, - получи сейчас доказательство моей вечной признательности. Знай, я больше тебя никогда не увижу. Я покидаю тебя навеки. С этими словами он исчез.
  
   Настенька настолько привыкла к непонятным намекам и выходкам своего возлюбленного, что его странные слова и внезапное исчезновение ее не встревожили. И все это ей не раз уже приходилось слышать и видеть. Она помнила, что после подобных вспышек ярости, он появлялся снова и бывал довольно спокоен. В размышлении этом она находила для себя поддержку и уверяла себя, что любовь немыслима без страдания.
   В это время, в комнату постучавшись, вошла служанка и сказала, что ее срочно хочет видеть матушка. Как только Настенька появилась в комнате матери, как та прочла ей письмо, полученное от отца, в котором он сообщал, что скоро приедет с ее женихом.
   Слушая мать, Настенька побледнела и упала без сознания на пол. Ее сразу подняли и вынесли на свежий воздух, где скоро она пришла в себя и вернулась к себе в комнату.
   Пережитое, ею потрясение было пробным камнем для ее сердца. Это был ужасный для нее день. Она все время думала о том, как найти выход из этого положения, в которое она попала, хотя в глубине сердца она была уверена, что выхода нет.
   Наступила ночь, и в ней пробудилась былая независимость, в течение дня ни разу не напоминавшая о себе. Чужестранец не появлялся, и от этого тревога ее сделалась еще сильнее. Ей стало казаться, что он покинул ее навсегда, и сердце ее замирало при этой мысли.
   Суровый, холодный и категоричный тон отца в письме почти не оставлял надежды, что в нем она найдет друга. Против нее было все: слабая и вместе с тем деспотическая натура матери, заносчивость и эгоизм брата, и сильное влияние на них отца Никона. Она была в отчаянии и плакала, чувствуя, что мужество покидает ее.
   - О, если бы мой любимый был здесь, - воскликнула она, - он дал бы мне совет, что мне делать.
   Тень чужестранца темным пятном обозначилась в конце аллеи, и через мгновение он уже стоял у нее под окном.
   Завидев его, она вскрикнула от радости и от страха, а он приложил палец к губам и прошептал:
   - Я знаю все.
   Настенька молчала. Она хотела сообщить ему о своем горе, а он, оказывается, знал об этом. Поэтому она стала ждать, что он ей скажет.
   - Я все знаю, - повторил он, - отец твой возвращается домой с твоим будущим мужем. Это твердое решение, принятое твоей семьей, и противиться ему бессмысленно. И через две недели ты станешь невестой князя Троекурова.
   - Я раньше стану невестой смерти, - сказала девушка спокойным тоном.
   Услышав эти слова, чужестранец подошел еще ближе к окну и пристально на нее посмотрел. По ее, словно выточенному из мрамора лицу, по глазам, в которых горел свет отчаяния, по приоткрытым каменным губам, можно было подумать, что она не осознает того, что говорит. Она стояла, точно статуя, у окна. При лунном свете складки ее одежды казались изваянными из камня, а возбуждение, охватившее ее душу, и бесповоротная решимость, придавали такую же неподвижность чертам ее лица. Он смутился и, отойдя немного назад, сказал:
   - Так ты это решила?
   - Умереть, - тем же твердым голосом ответила она.
   Лицо ее сохраняло спокойное выражение и, глядя на нее, можно было поверить, что она на самом деле способна совершить то, что задумала. И при виде этого нежного существа, в котором соединились вечные соперники - сила и слабость, красота и смерть, каждая жилка в чужестранце затрепетала с неведомой до той поры силой.
   - Значит, ты можешь умереть ради того, кого любишь?
   - Да, я скорее умру, нежели стану женой князя Троекурова, - ответила Настенька, - так как полюбить его я не смогу.
   - Но почему ты не сможешь его полюбить?
   - Потому что я любить могу только одного. Ты был первым человеческим существом, кого я встретила. Ты научил меня, и говорить и чувствовать. Твой образ неизменно стоит передо мной, даже, когда тебя нет со мною рядом. Ты - это первый неизгладимый образ, запечатлевшийся в моей душе. Я полюбила тебя вовсе не за привлекательную наружность, не за ласковое обращение, не за приятные речи, а за то, что ты был для меня первым и единственным связующим звеном между миром людей и моим сердцем. И твой образ связан в моем воображении со всем величием природы, потому что твой голос, когда я его впервые услышала, доносился до меня вместе с рокотом океана и музыкой звезд. И в твоем образе для меня соединилось все - природа и чувство, воспоминание и надежда. Я похожа на путника, который проехал много стран и ищет в них только одного - солнца, изливающее свой свет, сияет ли оно ярко, или затянуто тучами. Я полюбила один раз и навсегда, - и дрожащим голосом добавила, - и мои чувства к тебе охладить никто не сможет.
   - И это твои настоящие чувства?
   - Настоящие! - На ее щеках выступил румянец. - Да я разве способна солгать тебе.
   - Тогда подумай о том, что тебя ожидает, - сказал чужестранец, - союз с человеком, которого ты не можешь полюбить. Или о том, что тебя ожидает преследование со стороны твоей семьи.
   - О, не заставляй меня о ней думать. Ты мне лучше скажи, что можно сделать, чтобы вырваться из этого плена.
   - По-правде говоря, - он нахмурил брови так, что на лбу появились глубокие морщины, - я не вижу для тебя другого выхода, как стать моей женой.
   - Стать твоей женой, - воскликнула Настенька и закрыла руками лицо. Ей стало страшно. - Разве это, возможно, выйти за тебя замуж?
   - Все возможно для тех, кто любит, - ответил он с усмешкой. - Ты обвенчаешься со мной по моей вере, которую, я исповедую. И если ты готова обрести свободу, завтра ночью я приду.
   - Да, приходи, - прошептала она. - Я готова ради тебя на все.
  
   На следующий вечер, Екатерина Ивановна с отцом Никоном сидели в комнате и обсуждали предстоящую свадьбу Настеньки.
   - Тише, - вдруг сказала Екатерина Ивановна. - Вы слышите шум?
   - Ничего я не слышу, - ответил священник, вслушиваясь в окружающую их тишину. - Ничего, - добавил он спокойным и уверенным голосом.
   - Вы видите, стали мигать свечи, - сказала она, глядя на пламя.
   - Окна открыты, - сказал священник.
   - Но они вспыхивают так, как будто вот-вот потухнут.
   Поглядев на свечи, священник увидел, что она говорит правду.
   - Наверное, сквозняк, где-то открыта дверь, - сказал он, поднимаясь с места.
   - Не оставляйте меня одну, испуганным голосом сказала Екатерина Ивановна. Оцепенев от ужаса, она приросла к креслу и могла только устремить на него свой взгляд.
   Отец Никон ничего не ответил. Он вышел в коридор и увидел, что дверь в комнату Настеньки открыта. Священник тихо вошел туда и огляделся - в комнате никого не было. Он подошел к окну - оно было открыто настежь. Он пронзительно вскрикнул. Его крик донесся до слуха матери. Трепеща от страха и шатаясь, она вышла из комнаты в коридор и упала. Священник с трудом поднял ее и повел обратно. Он усадил ее в кресло. Несчастная мать пыталась указать на опустевшую комнату дочери, словно прося, чтобы он ее туда отвел.
  
   На эту ночь и была назначена свадьба Настеньки и чужестранца. Девушка рано ушла к себе в комнату и сидела у открытого окна, дожидаясь его прихода. Можно было подумать, что в такую страшную минуту, когда должна была решиться ее судьба, она будет сама не своя от волнения, однако она была спокойна.
   На протяжении этих часов, когда Настенька ждала появление своего таинственного жениха, только одно чувство владело ею - страх перед его приходом и то, что она должна будет за ним последовать. Она была бледная, но исполненная решимости. Она была уверенна, что он придет и заберет с собой, как бы ее надежно не охраняли.
   Было около часа ночи, когда искуситель появился в саду и в полной тишине перекинул Настеньке веревочную лестницу. Он помог ей сойти по ней вниз. Быстрыми шагами они прошли через сад. Она никак не могла понять, как они прошли сквозь крепко запертые и надежно охраняемые ворота.
   Они очутились на открытом пространстве. Настеньке чудились грозные голоса и топот погони.
   Ночь выдалась очень темной. Порывы ветра, то холодного, то наполненного зноем, говорили о том, что в воздухе происходят какие-то необычные перемены. Настенька почувствовала некое зловещее предзнаменование и что силы, и присутствие духа оставляют ее. Она заметила, что ее быстро уносит вперед нечеловеческая сила. Она с трудом переводила дыхание, ноги подкашивались, и ей казалось, что все происходит во сне.
   - Остановись! - воскликнула она, совсем обессилив. Куда ты меня несешь?
   - На твою свадьбу, - ответил искуситель, глухим голосом.
   - Дай мне передохнуть, взмолилась она.
   Он остановился, поддерживая ее.
   - Какая ужасная ночь, - прошептала она и заплакала.
   - Ты уже раскаиваешься в том, что сделала?
   - Нет, любовь моя, нет! - ответила Настенька, утирая слезы. - Никогда в жизни я в этом не раскаюсь. Но как уныло здесь завывает ветер. Он пронизывает меня насквозь даже в эту душную ночь. Неужели это брачная ночь? Это не похоже на свадьбу. И где же церковь, под сводом которой мы соединим наши судьбы.
   - Тут недалеко, - сказал он, - есть разрушенный монастырь, ты могла его видеть из своего окна. И рядом с ним живет отшельник, он и обвенчает нас.
   - Нет! Никогда я его не видела, и прочь от меня, - воскликнула Настенька, отталкивая его от себя. В эту минуту ее хрупкая фигура вновь обрела ту царственность, наделенную природой. - Прочь, - повторила она. - Не смей приближаться ко мне ни на шаг, пока не скажешь, когда и где мы обвенчаемся, и я стану твоей законной женой.
   - Настенька! - сказал он, испугавшись этой внезапной решимости. - Выслушай меня.
   - Нет, выслушай ты меня. Ради тебя я отказалась от всего. Поклянись мне, что не обесчестишь меня.
   - Клянусь! - закричал он, становясь перед ней на колени. - Намерения мои так же чисты, как и душа твоя. Пойдем к пустыннику, и ничего не бойся. Хотя ты в моей власти и беспомощна, как ребенок, но я не хочу употребить эту власть во зло. Вот моя рука, позволь мне отвести тебя под священные своды, где нас с тобой обвенчают по обычаям твоей страны.
   Пока он говорил, Настенька беспомощно смотрела на него. Многие тревожные мысли угнетали ее.
   - Ты говоришь, - наконец сказала она умоляющим и покорным голосом, - о моей вере так, что повергаешь меня в дрожь. А какую веру исповедуешь ты сам?
   - Я одинаково уважаю обряды всех религий.
   - Значит, ты веришь в то, что свято.
   - Да, есть бог, в которого я верю, - ответил он голосом, от которого у нее похолодела кровь. - И как истинная христианка ты придешь в восторг, увидев, как твоего мужа жгут на костре за то, что он доказывал приверженность своей вере.
   Этих слов Настенька уже не слышала. Она потеряла сознание и упала на землю. Чужестранец стал поливать воду из речки, протекающей рядом, где они остановились, ей на лицо. Она пришла в себя. Скорее всего, причиной ее обморока была усталость, а не страх. Как только ей стало лучше, он стал настаивать на продолжении пути, и Настенька последовала за ним.
   Вскоре, они услышали топот человеческих ног. Чужестранец внезапно остановился, и Настенька в страхе повисла на его руке. Ни один из них не произнес ни слова, однако, ее глаза увидели, что он указывает на какую-то приближающую фигуру. Он оставил ее и направился к появившемуся человеку. Сквозь тьму она увидела, как между двумя мужчинами завязалась борьба, которая быстро закончилась.
   - Бежим скорее, любовь моя!
   - Куда? - спросила она, не понимая смысла его слов.
   - К развалинам монастыря, к жилищу отшельника. Он нас обвенчает.
   - Но за нами кто-то гнался, - вспомнила Настенька.
   - Никто больше не будет гнаться, - зло усмехнулся он.
   Настенька последовала за ним в молчании и ужасе. Вскоре, они подошли к большому, неосвещенному строению.
   - Это и есть развалины, - прошептал он, - а рядом жилище отшельника. Еще немного - и мы будем вместе.
   Настенька собрала все свои последние силы и стала подниматься по склону, на котором когда-то стоял монастырь. Узенькая тропа, по которой они шли, привела их к фасаду, выходившему на большое кладбище. Он указал ей на какое-то неясное пятно в глубине и сказал, что это и есть убежище отшельника. Он пойдет к нему и попросит их обвенчать.
   - Я тоже пойду с тобой, - сказала Настенька, оглядывая могилы
   - Тебе к нему нельзя, - резко сказал он и быстро ушел
   Настенька опустилась на одну из могил, чтобы передохнуть.
   Неожиданно до нее донесся какой-то слабый звук. Она подняла голову и ей показалось, что какая-то человеческая фигура медленно пробирается вдоль кладбищенской ограды. И хотя она не приближалась к ней, Настенька, думая, что это ее жених, поднялась и стала ждать его. Это странное существо повернулось к ней и, помахав рукой, скрылось среди развалин. Подошел чужестранец и сказал, что им надо идти к часовне, куда придет священник.
   - Я его уже видела, - сказала Настенька, имея в виду замеченную фигуру, - он опередил нас.
   - Кого видела? - порывисто спросил он.
   - Какую-то фигуру, - в страхе прошептала Настенька, - мне показалось, что она пошла в сторону развалин.
   - Ты ошиблась, пойдем скорее.
   Он увлек за собой ее, но внезапно остановился и спросил:
   - А ты перед его появлением слышала музыку, или какие-то звуки?
   - Нет.
   - Ты уверена?
   - Да, уверена.
   Искуситель знал, что если кто-то слышит нежную, торжественную и пленительную музыку, доносившуюся из-под земли, то это означает, что она готовит его к переходу в иной мир. Эта музыка должна возвещать о присутствии Дьявола, который насмехается над людьми, готовясь излить на них дыханье ада. И спрашивая Настеньку о музыке, он боялся за ее участь, хотя сам являлся орудием дьявольских сил. Но на этот раз в нем проснулись человеческие чувства и опасения за свою возлюбленную.
   Они стали подниматься по неровным ступенькам к часовне. Вскоре они вошли в нее. Настенька даже в темноте разглядела, что стены в часовне кое-где обвалились, и она имеет заброшенный вид.
   - Он еще не пришел, - сказал чужестранец, - подожди здесь одну минуту.
   Настенька до такой степени ослабела от страха, что не в силах была что-либо сказать. Она даже не пыталась его удержать. Оставшись одна, она стала осматривать часовню. В эту минуту слабый и расплывчатый свет лунного луча прорвался сквозь тучи и озарил все вокруг. Взгляд ее упал на узорчатое окно - оно было разбито. Грязные осколки стекла были разбросаны между каменными столбами. Они, как и столбы, были покрыты мхом и увиты плющом. Она увидела остатки Алтаря и распятия. Рядом стояла каменная скамья, и она опустилась на нее, не чувствуя от усталости под собой ног.
   В это время набежавшая туча закрыла луну, и все погрузилось в такую тьму, что Настенька не заметила, как ее жених подошел к ней и, взяв за руку, сказал:
   - Священник пришел, сейчас он нас обвенчает.
   Настенька услышала какой-то шорох, словно кто-то вошел. Ей хотелось понять доносившиеся до нее слова, но смысл их до нее не дошел. Она попыталась сказать что-то сама, но не понимала, что говорит. Все было в тумане - она не чувствовала его руки, но зато ощутила чью-то соединившую их руку. И та была холодна, как рука смерти.
  
   В ту страшную ночь, когда исчезла Настенька, Екатерина Ивановна была близка к отчаянию. Страдания ее, усугублялись еще страхом перед мужем. Екатерина Ивановна боялась, что он станет упрекать ее, что она не выполнила свой материнский долг и недоглядела за дочерью. Когда рассвело, повинуясь безотчетному побуждению, она поднялась с кресла и поспешила в комнату дочери.
   То, что она увидела, повергло ее в шок. На кровати лежала Настенька и крепко спала с улыбкой на губах. Крик изумления вырвался из ее груди. Этот крик разбудил отца Никона, который на рассвете уснул мертвым сном. Он вскочил, протер глаза и направился в комнату Настеньки. Не веря в то, что увидел, он воскликнул:
   - Да поможет нам господь и все святые!
   Как все слабые натуры, Екатерина Ивановна привыкла получать поддержку со стороны. Душа ее была во власти суеверных страхов, поэтому она схватила его за руку.
   - Святой отец! Не оставляйте меня одну в таком положении. Все это дело рук дьявола. Мы громко разговариваем, а Настенька даже ничего не слышит.
   - Вы глубоко заблуждаетесь, - ответил священник, пойдемте, и не будем мешать, ей спать.
  
   Только к обеду Настенька появилась перед ними. Лицо ее было безмятежно спокойно, походка ровной, и она так владела собой, что можно было подумать, что она ничего не знает обо всех страхах, причиненных матери, ее ночным исчезновением.
   После нескольких минут замешательства мать, и священник задали ей множество вопросов, наперебой восклицая: Где? С кем? Куда? Почему? - это были единственные слова, которые они могли выговорить. Только все это было напрасной тратой сил. Ни в этот день, ни в последующие дни никакие уговоры матери, к которым присоединились увещевания священника, охваченного еще большей тревогой, не могли вырвать из нее ни единого слова, чтобы объяснить им, что произошло с ней в эту ужасную ночь.
   Возмущенный ее упорством, и вместе с тем боясь потерять свое влияние в семье, отец Никон пригрозил ей, что не будет ее исповедовать.
   - В таком случае, я исповедуюсь перед богом, - ответила ему Настенька.
   Видя, что положение становится отчаянным, Екатерина Ивановна условилась со священником, что они ничего не расскажут о таинственных событиях этой ночи ни отцу, ни брату.
  
   Прошло несколько месяцев, на протяжении которых посещения ее мужа окончательно вернули Настеньке прежнее спокойствие и уверенность в себе. Она смотрела на мужа, и ей было радостно не видеть его нахмуренных бровей, и его еще более страшной улыбки. У нее зародилась надежда, что рано или поздно ее влияние и вера сможет спасти неверующего мужа.
   И вот в одну из ночей, когда искуситель находился у нее в комнате, она сказала:
   - Когда ты позволишь сказать моей семье, находящейся в тревоге, какими узами мы с тобой связаны с той ночи? - Последовало молчание. - О, как я предстану перед взором того, чьи очи направлены на меня и сейчас? Что я скажу? Жена без мужа, жена ребенка без отца, связавшая себя клятвой никогда не называть его имени. О, любимый, сжалься надо мной, избавь меня от этой принудительной и лживой жизни. Признай меня, как законную жену перед лицом моей семьи, и перед лицом той страшной участи, которую жена твоя разделяет и последует за тобой всюду, и если надо, погибнет с тобой.
   Она обняла его, ее слезы катились по щекам.
   Искуситель почувствовал, что она умоляет его спасти ее от позора. Он схватил протянутые к нему руки, впиваясь в глаза своей жертвы - своей жены - страшным испытывающим взглядом и спросил:
   - А это правда?
   Услышав эти слова, Настенька побледнела и, вздрогнув, вырвалась из его объятий. Ее молчание было ему ответом. Сердце его трепетно забилось - человеческой мукой.
   - Он мой, - сказал он сам себе. - Он мой - плод моей любви, мой первенец. И теперь, чтобы со мной не случилось, на земле останется человеческое существо, похожее на меня.
   С этой минуты он стал нежнее к ней относиться.
   Настенька успокоилась и стала безропотно переносить тяготы своего положения и сопутствующее ему недомогание и уныние, которые становились еще больше от постоянного страха и необходимости все держать в тайне. Она надеялась, что он, в конце концов, вознаградит ее тем, что, как подобно порядочному человеку, признает ее перед всеми своей законной женой. Время быстро приближало ее к роковому дню, и мучительные, страшные опасения не давали ей покоя, когда она думала о судьбе ребенка, который должен был родиться при таких таинственных обстоятельствах.
   На следующую ночь, он застал ее в слезах. Когда он стал ее успокаивать, она воскликнула в ответ:
   - Если ты хочешь, чтобы у меня не было слез, то стереть их может твоя рука. Я чувствую, что мне не дожить до того, чтобы увидеть мое дитя. Прошу тебя, обещай мне заботиться о нем.
   Искуситель стал заверять ее, что подобные опасения появляются у женщин в таком состоянии.
   Настенька в ответ покачала головой.
   - Предчувствия, одолевающие меня сейчас, никогда не приходят понапрасну. Я всегда верила, что чем мы ближе подходим к невидимому миру, тем слышнее для нас становятся его голоса, страдания и горе - это посредники между нами и вечностью. И есть некое глубокое и неизъяснимое чувство, непередаваемое и неизгладимое, совершенно непохожее ни на какое физическое страдание.
   - Афродита моя! - сказал искуситель, опускаясь перед ней на колени.
   - Муж мой! - продолжала она, - я вправе потребовать, чтобы ты исполнил одну мою просьбу. Ради тебя я пожертвовала всем. Никогда еще не было такой преданной женщины, как я. В эти опасные и мучительные для меня дни, я страдаю и переношу в тайне от всех свои муки. У меня отнимут ребенка прежде, чем я успею его поцеловать. Исполни для меня единственную просьбу, - горячо молила она, - поклянись мне, что мое дитя будет окрещено по всем обрядам церкви, и что ребенок будет христианином. - В эту минуту Настенька плакала холодными слезами отчаяния. - Так обещай мне все это и поклянись.
   - Твой ребенок будет христианином, - торжественно заверил ее искуситель.
  
   В этот вечер муж был с ней необычайно нежен. Он молчал, но часто смотрел на нее, а в глазах его были тревога и любовь. Казалось, он хотел ей что-то сказать, но никак не мог на это решиться. Настенька это чувствовала и попросила его объяснить, что означают его взгляды.
   - Отец твой возвращается, - неохотно сказал он.
   Это известие привело ее в ужас.
- Мой отец! - воскликнула она. - Я же его никогда не видела. И почему мать не сказала мне об этом.
   - Мать твоя еще не знает об этом.
   - А как же ты мог об этом узнать, если ей даже об этом не известно?
   Какое-то время он молчал, его лицо переменилось и стало напряженным и мрачным.
   - Никогда меня больше об этом не спрашивай, - сказал он сурово, - тебе достаточно знать, что я тебя не обманываю.
   - Прости меня, милый, - может быть, я в последний раз обидела тебя.
   Муж был настолько поглощен своими думами, что ничего ей не ответил. После нескольких минут мрачного молчания он, наконец, сказал:
   - Вместе с ним прибывает и твой жених, с которым тебя уже обручили. Все приготовления к свадьбе уже закончены. Вместе с ними приезжает и твой вспыльчивый братец, который ездил встречать их. По случаю твое свадьбы в доме будет большое торжество. Я тоже буду на нем присутствовать.
   Настенька оцепенела от ужаса.
   - Торжество, - повторила она, - свадьба. Но ведь я твоя жена и вот-вот стану матерью.
   В это время она услышала топот копыт. Было слышно, как множество всадников приближаются к дому. Искуситель поднял руку, но не для прощания, а как показалось ей, с угрозой, и мгновенно исчез. А через час Настенька опускалась на колени и кланялась отцу, которого никогда не видела. Она спокойно выслушала поздравления отца и матери и намеки брата, что она могла бы составить более выгодную партию. Все это проплывало перед ней, как во сне, хотя она была уверена, что если ей пришлось стоять перед алтарем, муж ее все равно избавил бы от жениха.
  
   На следующий день должен был состояться костюмированный бал. Настенька подумала, что муж ее воспользуется этим случаем и увезет из дома. Она ждала этих слов от него, но он не проронил ни слова. Она была потрясена его зловещим молчанием. В одну из таких минут, которые становились для нее мучительными от убежденности, что роковой час уже близок, она взмолилась:
   - Увези меня из этого дома. Жизнь моя ничего не стоит. Я не в силах уже выносить все ужасы, выпавшие на мою долю. Если тебе не жаль меня, то пожалей хотя бы твоего ребенка. Я схожу с ума. Ничто уже не может меня волновать. Я всегда шла за тобой, помоги мне бежать в эту ужасную минуту. И хотя я чувствую, что жить мне осталось слишком мало, с тобой останется тот, кто без слов, одной улыбкой напомнит тебе о слезах, которые я сейчас проливаю.
   Муж слушал ее с напряженным вниманием и не проронил ни слова.
   - Итак, ты отдаешься мне целиком? - наконец спросил он.
   - А разве я уже не сделала все для тебя?
   - Значит, ты готова порвать все, что связывает тебя с другими. Отказаться от всех надежд, положиться целиком на меня одного, чтобы я позволил тебе выбраться из этого безысходного положения, в котором ты очутилась?
   - Да, я согласна и полагаюсь на тебя.
   - И если я окажу тебе эту услугу, ты станешь моей?
   - Твоей? А разве я уже не твоя.
   - Значит, ты согласна, мне во всем подчиняться? Так знай, я использую всю свою силу, чтобы дать тебе возможность бежать? Я был терпелив и ждал, когда меня призовут к делу. Лучше бы этого никогда не случилось! - выражение жесточайшего страдания искривили его суровые черты. - Но ты можешь взять обратно свое решение.
   - И тогда ты не спасешь меня от позора и опасности? - его слова чуть не сводили ее с ума.
   - Если я молю тебя не спешить, если я сам колеблюсь и трепещу, то это все для того, чтобы дать тебе время. И твой добрый ангел шепнет тебе спасительные слова.
   - Спаси меня, и этим ангелом будешь ты, - прорыдала Настенька, падая к его ногам.
   Услышав эти слова, искуситель весь затрясся. Затем поднял ее и успокоил, обещав, что спасет ее. Бросив взгляд на кресло, на котором было разложено сверкающее своим великолепием платье, он спросил:
   - Что это?
   - В этом платье я должна быть на празднестве, - ответила она. - Но ты не оставишь меня?
   - Ничего не бойся, - торжественно заверил ее муж, - ты просила у меня помощи и ты ее получишь.
  
   Час торжества приближался, и начали съезжаться гости. Настенька, разодетая в причудливый сказочный наряд и радуясь тому, что под маской скрылась ее бледность и грусть, смешалась со всей компанией. Искуситель обещал придти в полночь, и вот, наконец, часы пробили двенадцать раз. В это мгновение она вдруг почувствовала, как кто-то тихо коснулся ее руки, и одна из масок, наклонившись к ней, прошептала:
   - Я здесь! И подола ей знак.
   Не в силах вымолвить ни слова, Настенька могла только ответить ему тем же знаком.
   - Пошли, - прошептал он, - все приготовлено, чтобы ты могла бежать, нельзя терять ни минуты. Он взял ее за руку и увлек за собой.
   - Стой, негодяй! - раздался голос ее брата. - Куда это ты тащишь мою сестру? А ты, куда собралась бежать, и с кем?
   Чужестранец попытался проскочить мимо него, но тот, обнажив шпагу, преградил им путь.
   - Прочь с дороги, глупец, прочь! - воскликнул чужестранец. - Мне не нужна твоя жизнь, с меня довольно и одной жертвы в этом доме. Прочь от меня, или ты погибнешь!
   - Ты хвастун! - воскликнул Александр, делая отчаянный выпад, который чужестранец отстранил одним движением руки. - Обнажай шпагу, трус,
   Искуситель не спеша, вытащил из ножен шпагу.
   - Мальчишка! - зловеще произнес он, - стоит мне направить на тебя клинок, и минуты твои сочтены. Лучше дай нам уйти. Его кровожадные глаза заблестели зловещим огнем.
   Вместо ответа, Александр яростно на него напал, и их шпаги скрестились. Искры дождем посыпались с них.
   Участники шумного празднества, услышав крики Настеньки, бросились в сад. Следом бежали слуги с факелами в руках.
   - Разнимите их, - кричала Настенька, падая к ногам родителей. - Спасите моего брата! Спасите моего мужа!
   Эти слова открыли матери всю страшную правду и, успев только бросить на испуганного священника взгляд, сразу потеряла сознание. Поединок длился мгновение, ибо силы противников были неравны. Чужестранец, с быстротой молнии нанес Александру два удара неотразимой силы, и тот рухнул к его ногам. Александр умер.
   На несколько минут все застыли в ужасе. Чужестранец вложил шпагу в ножны, и взгляд его упал на Настеньку, лежащую, у его ног, рядом с телом брата. Он склонился над ней и прошептал:
   - Настенька, бежим. Сейчас самое время. Руки у них скованы, мысли - неподвижны. Поднимайся, и бежим, это твое спасение, воспользуйся этой минутой.
   Настенька узнала его голос, но не узнала его самого. Она приподнялась, посмотрела на него, бросила взгляд на залитую кровью грудь брата и, упав прямо на нее, окрасилась сама этой кровью.
   Чужестранец поднял голову и заметил пробежавшую по лицам людей вражду. Он бросил на них мгновенный зловещий взгляд, и мужчины, схватившись за шпаги, бессильны были вытащить их из ножен.
   - Жалкие люди, - воскликнул он, - я не собираюсь причинять вам зла, но задержать меня вам не удастся. Никогда больше я не соблазню ни одной женщины. Сказав это, он не спеша повернулся, собираясь уйти.
   - Изыди, окаянный, и не смущай нас. Изыди. - воскликнул священник.
   - Я иду с победой и для того, чтобы побеждать, - ответил искуситель с неистовой яростью и торжеством. - Несчастные! Ваши пороки, ваши страсти и ваша слабость делают вас моими жертвами. Обращайте свои упреки не ко мне, а к себе. Вы готовы валяться у меня в ногах, чтобы я помог вам. Нет сердца, которое не проклинает меня, но нет и руки, которая может остановить меня.
   Когда чужестранец уходил, по толпе прокатился ропот неодолимого ужаса. Он прошел, хмурясь и глядя на них, как лев - на свору псов. Ни один человек не обнажил шпаги, ни один даже не поднял руки. На челе у него была печать, и те, кто мог ее разглядеть, понимали, что она означает. Они знали, что никакая человеческая сила над ним не властна, и прибегать к ней бессмысленно.
   - Да свершится над ним воля божья, - произнес священник.
  
   Не прошло и часа, как все гости разъехались, за исключением немногих, которые остались. Одни - из-за любопытства, чтобы посмотреть на страдания несчастных родителей, другие - из-за участия, чтобы разделить их горе.
   Настенька лежала рядом с окровавленным телом брата. Ее пытались увести, но она с такой силой к нему прижалась, что понадобилось применить силу, чтобы ее от него оторвать.
   Один отец Никон сохранил присутствие духа и способность здраво мыслить. Он несколько раз обращался к Настеньке с одним и тем же вопросом:
   - Так ты замужем за этим чудовищем?
   - Да, я замужем, - ответила страдалица, поднимаясь над телом брата.
   Когда несчастную Настеньку, наконец, оттащили от тела брата, она почувствовала, что у нее начинаются родовые схватки. И она воскликнула:
   - Вы увидите сейчас живого свидетеля, если только дадите ему жить.
   Слова ее скоро подтвердились, и несколько часов спустя, без всякой посторонней помощи, она родила дочь.
  
   Прошло несколько недель, прежде чем Настенька пришла в себя. Когда она опомнилась, то увидела, что находится у себя в комнате. Рядом с ней находился ребенок. Она прижала его к груди и заплакала от радости. Она моя, - шептала она, рыдая, - и только моя. Отца у нее нет, он где-то на другом конце земли.
   Он покинул меня, но я не одна, раз со мной ты.
   Ее надолго оставили в покое, никто не приходил к ней. Но однажды, к ней вошел отец Никон.
   - Несчастное существо, - сказал он спокойным голосом, - молю тебя, очисти душу свою от греха и откройся мне. Ты согласна?
   - Да, святой отец.
   - А ты будешь отвечать мне так, как ответила бы перед судом божьим?
   - Да, буду. И она опустилась перед ним на колени, отвечая на все его вопросы.
   После окончания разговора, священник долго сидел в задумчивости. Потом задал ей несколько вопросов о муже, на которые она не смогла ответить. Затем он встал, чтобы уйти.
   - Прощай, и да хранит тебя господь! - произнес он.
   - Отец мой, - побудьте со мной еще минуту, - взмолилась она, вставая между ним и дверью. - Скажите мне, неужели я погибла, погибла на веки?
   - Дочь моя, - ответил священник суровым голосом, - я постарался облегчить твою участь тем утешением, которое было в моих силах тебе дать. Да будет господь к тебе милосерден.
   - Я хочу задать вам еще один вопрос.
   И наклонившись над кроватью, она взяла на руки бледного, ни в чем не повинного младенца и протянула его священнику.
   - Отец мой, скажите, разве может эта малютка быть отродьем дьявола? Ведь вы сами кропили ее святой водой и произносили над ней святые слова.
   Казалось, мольба эта его растрогала, и он готов был долго целовать несчастное дитя. Но он открыл дверь, и прежде чем уйти сказал:
   - Дочь моя, да хранит тебя господь.
   - Да пусть хранит меня господь, - прошептала Настенька, прижимая малютку к груди.
  
   В этой прелестной и глубоко несчастной женщине поразительны были кротость и послушание, раскаяние в содеянном грехе и готовность принять страдание. Ее мучило горе, причиненное родителям. Из-за нее погиб брат. Ей становилось все хуже и хуже. Она умирала и попросила мать послать за священником, так как еще раз хотела поговорить с ним.
   Настенька лежала на кровати, возле нее сидел отец Никон.
   - Отец мой, - сказала она слабеющим голосом, - призрак смерти уже не страшит меня, так как я умираю. Умоляю вас, спасите мою дочь, она не в чем не виновата.
   - Обещаю тебе позаботиться о ней.
   - Если смерть для других ужасная вещь, то для меня - единственное прибежище от тревог здешней жизни, высшее благо, источник моей свободы, полное и окончательное освобождение от всех бедствий. И я вижу в ней больше радости, нежели в жизни. Смерть очень скоро порвет все нити, которые связывают меня с ним. Ибо, пока я жива, я должна любить того, кто погубил мою жизнь. Враг рода человеческого относился ко мне хорошо, но я отвергла его последний, страшный соблазн, и покорилась своей участи. И я ощущаю победу над ним, и уверена в том, что меня ждет спасение.
   - Дочь моя, я не понимаю тебя.
   - Муж мой, посетил меня ночью.
   Священника слова эти привели в неописуемый ужас. О смог только перекреститься и ему почудилось, что сейчас откроется дверь, и он увидит перед собой дьявола.
   - Во сне я увидела его впервые на цветущем острове. Затем я видела его ночью под моим окном. Но сегодня это был уже не сон. Отец мой, он пробыл здесь всю ночь. Он заклинал меня принять из его рук свободу и безопасность, жизнь и счастье. И самое главное - бессмертие. Он предлагал мне жить с ним на том острове, в том раю посреди океана, где не будет людей, и где никто не будет посягать на мою свободу. Он обещал, что будет любить меня одну, и любить - вечно. И я слушала его, отец мой Я еще так молода, и слова жизни и любви сладостной музыкой звучали у меня в ушах. Но когда он шепотом сообщил мне страшное условие, на которое я должна буду согласиться, чтобы он мог исполнить свое обещание, когда он сказал мне, что...
   - Дочь моя, - выдохнул священник, склоняясь над ней, - дочь моя, заклинаю тебя назвать мне те условия, которые предложил тебе искуситель.
   - Обещайте мне сначала прощение, если я повторю сейчас эти слова. И даже если мое дыхание будет последним, когда они будут у меня на устах.
   - Отпускаю тебе грехи, - произнес священник, низко склонившись над нею, пытаясь услышать все, что она скажет. Но как только эти слова были произнесены, он вскочил, словно его ужалила змея, и, отойдя от кровати, затрясся от страха.
   - Отец мой, дайте почувствовать вашу руку, человеческую руку, в мой смертный час.
   - Обратитесь к господу, дочь моя! - сказал священник, прикладывая распятие к ее холодеющим губам.
   - Я любила его веру, - пробормотала умирающая, благоговейно целуя крест, - я любила его веру еще до того, как ее узнала, и господь, должно быть, был моим учителем, ибо другого у меня не было. О, если бы я не любила никого, кроме бога, какой бы глубокий покой наполнил бы мою душу, каким сладостным был бы для меня смертный час. А теперь, его образ преследует меня даже на краю могилы, куда я схожу, чтобы от него убежать.
   - Дочь моя, - сказал священник, обливаясь слезами, - дочь моя, твой путь лежит в обитель блаженных. Борьба была жестокой и недолгой, но победа осталась за тобой. По-новому зазвучат для тебя арфы, и песнь их будет приветствовать тебя, а в раю уже сплетают для тебя венец из пальмовых ветвей.
   - В раю, - прошептала Настенька. В этот момент она увидела, как в темноте сверкнул луч солнца. Ей показалось, что это и есть таинственный путь, по которому мертвые идут с земли в обитель блаженства. - В раю, - повторила она, испуская последний вздох. - Пусть только и он будет там.
  
   Рукопись на этом заканчивалась. Дочитав ее, Мартов в изнеможении опустил голову и застыл, дав волю круговороту обуревавших его чувств. Мысли его были напряжены, и вместе с тем, оцепенели. Так прошло несколько минут. Он вспомнил вдруг о том, что дядя приказал ему уничтожить портрет. Валерий схватил его и снял со стены. Руки его сначала дрожали, но пришедший в ветхость холст не стал им противиться. Он выдрал его из рамы с криком, в котором слышались и ужас и торжество. Портрет упал к его ногам, и Мартов содрогнулся от этого едва слышного звука. Он ждал, что совершенное им святотатство - сорвать портрет - предка, более двухсот лет, хранившийся в семье, исторгнет из этой тишины зловещие замогильные вздохи. Он прислушался, но в комнате продолжала стоять тишина. Он нагнулся над портретом, черты лица его как-то странно изменились, а на губах как будто заиграла улыбка. Лицо его на мгновение словно ожило, и Мартов ощутил неописуемый ужас. Капли холодного пота выступили у него на лбу. Подняв измятый холст с полу и, взяв с собой рукопись, он кинулся с ними в соседнюю комнату, и там принялся рвать холст и рукопись на мелкие куски. Бросив их в камин, он стал смотреть, как ярким пламенем они вспыхнули. Когда последний кусочек догорел, он лег в постель в надежде забыться крепким сном. Он исполнил то, что от него требовали, и теперь чувствовал сильнейшее изнеможение, как физическое, так и душевное.
   Недавняя смерть дяди и посещение дома странным пришельцем, в реальность которого он стал верить, неразрывно сочеталось в его представлении с превратностями судьбы. Страху свойственно сближать в сознании людей далекие друг от друга события. Он ворочался с боку на бок, находясь еще под впечатлением от прочитанной рукописи, и с безрассудной надеждой увидеть, как оригинал уничтоженного им портрета выйдет вдруг из стены и сам продолжит эту страшную быль. В комнате воцарилась полная тишина, только было слышны капли дождя, стучавшие по стеклу и завывания ветра.
   Недавняя смерть дяди и посещение дома странным пришельцем, в реальность которого он стал верить, неразрывно сочеталось в его представлении с превратностями судьбы. Страху свойственно сближать в сознании людей далекие друг от друга события.
   "Странно, - подумал Валерий, услышав в коридоре шум, - как будто кто-то по нему ходит". Он затаил дыхание, и в этот момент услышал чьи-то приближающие к двери шаги. Дверь открылась и на пороге показалась фигура, в которой Мартов сразу узнал оригинал портрета, и существо, чье непостижимое появление в ту минуту, когда он сидел у постели умирающего дяди, повергло его в оцепенение.
   Фигура эта стояла какое-то время в дверях, а потом тихо пошла вперед и, дойдя до середины комнаты, снова остановилась, но даже не взглянула на него. Приросший к дивану, Валерий уставился невидящими глазами на пришельца.
   Это действительно был его родственник, такой же, каким он был несколько сот лет назад, и каким может быть будет в грядущих веках, если возобновится действие того страшного договора, который продлевал его дни. Сокрытая в нем сила не ослабла, однако, взгляд его потускнел. В нем не было больше того устрашающего сверхъестественного блеска, какой он всегда излучал. Всем своим обличьем он ничем не отличался от обыкновенного смертного, от того, каким он был изображен на портрете, уничтоженным Валерием. Только глаза у него теперь были, как у мертвеца.
   Когда он подошел совсем близко к столу и мог Валерия коснуться, тот в ужасе вскочил с дивана и приготовился защищать себя, хотя отлично понимал в эту минуту, что не сможет этого сделать. Искуситель взмахнул рукой - жест этот выражал скорее пренебрежение, чем вражду, и до слуха Валерия донесся голос, который всегда был обращен к несчастным, истерзанным горем людям, но на этот раз он был спокойным и размеренным, и был подобен отдаленным раскатам грома.
   - Зачем ты меня сжег? Только знай, что никакой огонь не властен надо мной, меня нельзя уничтожить. Я жив, я здесь возле тебя. Ты прочел о моей судьбе, и о событиях, которые она за собой повлекла. Предназначение мое исполнилось, а вместе с ним завершились и все события, возбудившие в тебе жалкое любопытство. И вот я здесь, чтобы рассказать тебе и о том, и о другом. Тот, о котором ты только что прочел, стоит перед тобой. Валерий, ты видишь перед собой предка, того самого, чей портрет был написан еще более двухсот лет назад. И не бойся ничего, - добавил он, видя страдание и ужас на его лице. Злобная усмешка пробежала по его лицу. - Есть ли у тебя, чем я мог утолить жажду? - спросил он, усаживаясь за стол.
   Валерий налил стакан воды и протянул его гостю. В этот момент он ощутил какой-то холод в руке. Искуситель поднес стакан ко рту и отпил немного, а потом поставил его на стол.
   - Знаешь, ты? - спросил он, обращаясь к Мартову, который в полной растерянности взирал на явившееся ему видение. - Знаешь ли ты, какой прием скоро окажут мне? Я вхожу в храм, и меня там встречают души все тех, кому я причинил зло на земле. Когда я прохожу между ними, они глухими голосами предлагают мне выпить за них и протягивают мне кубки с их кровью, а под алтарем, возле которого зияет бездна погибели, которая должна поглотить меня. Такой вот прием скоро окажут мне. Настенька! Я гнал себя от нее, но вновь возвращался. Когда к тебе придет настоящая любовь ты почувствуешь, как тяжко быть без любимой. Настенька! Тебя я увижу последней, и это будет для меня самая страшная из всех встреча. Поэтому мне надо допить последние капли земной влаги, последние, которыми суждено смочить мои смертные губы.
   Он допил, а у Валерия не было сил что-то сказать, или что-то спросить. Предок погрузился в глубокую задумчивость, и Мартов не решался ее нарушить.
   Так они просидели в молчании, пока не начало рассветать и бледные лучи зари не пробились сквозь шторы. Тогда искуситель поднял голову и устремил на Мартова застывший взгляд.
   - Твой предок вернулся домой, - сказал он, - скитания его закончились. Сейчас мне даже не интересно знать, что люди говорили и думали обо мне. Даже если мои преступления превзошли все, что мог содеять смертный. Таким и должно будет мне наказание. Я сеял на земле страх, но не зло. Никого из людей нельзя было заставить разделить мою участь. Нужно было его согласие, и ни один такого согласия не дал, поэтому ни на кого из них не распространится чудовищная кара. Я должен всю ее принять на себя. Бог отвернулся от меня, потому что я протянул руку и вкусил запретный плод. Врата рая для меня закрыты, и я обречен, скитаться до окончания века среди безлюдных и проклятых миров.
   Ходили слухи, что Враг рода человеческого продлил мою жизнь за пределы того, что отпущено смертным, что он наделил меня даром преодолевать все препятствия и любые расстояния, и переноситься с быстротой мысли из одного края земли на другой, проникать повсюду, где при моем прикосновении все замки открывались. Утверждали, что я наделен этой силой для того, чтобы искушать несчастных, если они только соглашаться обменяться участью со мной. Если это так, то это лишь подтверждает истину, произнесенного устами того, чье имя я не смею произнести. Он мне дал вечную жизнь - вечный кошмар. И я стал вечно одиноким, никому не нужным человеком - живым призраком на земле.
   Ни одно существо не поменялось участью со мной. Я исходил весь мир и не нашел ни одного человека, который, ради того чтобы обладать этим миром, согласился бы погубить свою душу. И я очень рад за тебя, что ты в борьбе с моим хозяином вышел победителем, и сохранил в чистоте свою душу. Ведь он хотел, чтобы именно ты, заменил меня, на земле, и стал собирать для него человеческие души. Он хочет создать новый мир - проложить торную дорогу, соединяющую Ад с Землей, а для этого ему необходимо множество душ. Павшее человечество должно рухнуть из гармонии в разлад, из нежной невинности в суровое отчуждение - в Адскую погибель.
   От услышанных слов, Валерий вздрогнул, и весь покрылся потом.
   Предок замолчал, и, несмотря на то, что стоял у самой грани своего темного и сомнительного пути, казалось, с горечью и тоской обращал свой взгляд в прошлое, где из дымки тумана перед ним возникала та, с которой он прощался теперь навсегда.
   - А теперь я хочу отдохнуть, - сказал он, обращаясь к изумленному Валерию. - Я все еще живу человеческой жизнью.
   И страшная усмешка в последний раз пробежала по его губам. Сколько раз от этой усмешки застывала кровь в жилах его жертв.
   Валерий вышел из комнаты, а предок, опустившись на кресло, заснул глубоким сном. Во сне он видел, как летит вниз, низвергаясь с высоты, Он пытался за что-то ухватиться, чтобы спастись. Вдруг перед ним мелькнули несколько человеческих фигур. В то время, когда он падал, они поднимались вверх. Он кидался к ним, пытаясь зацепиться, но все они пронеслись мимо него.
   Он обернулся последний раз, взгляд его остановился на часах вечности. Поднятая к ним черная рука, казалось, подталкивала стрелку вперед. Наконец она достигла назначенной ему цифры. Он упал и окунулся в огненную волну, пламя охватило его, и он закричал. Он погружался все глубже, и огненная пучина накрыла его с головой.
  
   Настало утро, но Мартов не решился подойти к двери. Только в двенадцать часов он осторожно постучался и, не получив ответа, медленно и нерешительно вошел в комнату. Его предок спал еще в кресле.
   Услышав его шаги, тот приподнялся и спросил, сколько времени.
   Услышав слова Валерия, сказал:
   - Моя жизнь - это печаль и скорбь, и час мой настал. Тебе нельзя находится при этом. Часы вечности скоро пробьют, но уши смертных не должны слышать их боя.
   Валерий подошел поближе к нему и с ужасом заметил, как за ночь он переменился. Зловещий блеск его глаз померк еще раньше, но теперь каждая черта лица выдавала его возраст. Волосы его поседели и были белы, как снег. Рот запал, мускулы лица ослабели, появились морщины. Перед ним было воплощение немощной старости.
   - Ты видишь, что стало со мной, - сказал предок, - это означает, что час настал. Меня призывают, и я должен повиноваться. У господина моего имеется для меня другая работа, и я покидаю землю. И когда ты будешь смотреть на небо, вспомни о духе, которому приказано вести за собой блуждающее во тьме светило. И помни, что будущее еще менее в нашей власти, чем даже прошлое. Опасения, желания влекут нас к будущему. Они лишают нас способности воспринимать и понимать то, что есть, поглощая нас тем, что будет даже тогда, когда нас уже не будет.
   Как говорил Платон: "Делай свое дело и познай самого себя". И мы видим, что каждая из этих половин заповеди включает в себя и вторую половину. И таким образом, охватывает весь круг наших обязанностей. А теперь оставь меня. Я должен побыть один последние часы моей земной жизни на земле, - Слова эти он произнес с каким-то внутренним содроганием, которое ощутил Валерий. - О, лучше бы мне никогда не родиться. И какие бы звуки ты не услышал ночью, не подходи близко к этой двери. И помни, - продолжил он, - возвышая голос, который все еще звучал громко, - что за непомерное любопытство ты можешь поплатиться жизнью. Именно это и заставило меня согласиться на ставку, которая была больше, чем жизнь. И я - проиграл. Хотя в этом, ты очень похож на меня, и хочешь узнать многое в жизни. Скоро ты сам окунешься во тьму и познаешь ее. И помни, Валерий - ни души, ни эпохи не исчезают бесследно. Они оставляют свой след. Весь мир - это вечные качели. Все, что он в себе заключает, непрерывно качается.
   - А что стало с вашей дочерью, - дрожащим голосом спросил Валерий. На мгновение он увидел, как в глазах предка вспыхнул зловещий блеск, который сразу погас.
   - Ее судьба оказалась такой же плачевной, как и у матери, - выдохнул он. - Чем дальше подрастала она, тем больше все восхищались ее красотой, умом, характером. Но я знал, что над ней висит мое проклятие, хотя после смерти Настеньки я хотел исправить свою жизнь и выйти из мрака. Я задавал себе вопрос: - Что делать? Но хозяин ответил: - Слишком поздно. И я к старому греху гордыни, приведшему к безумной ошибке, добавил последний не прощаемый грех отчаяния, хотя мог спастись, положившись на милосердие Бога. Но в решительный момент отказался, предпочитая вечные муки и отлучение от Бога смирению и отчаянию, потому что знал, что раскаяние повлечет за собой отказ от достигнутого могущества. И тем самым попал в еще большую власть своего хозяина. Но пока была жива дочь, была жива и надежда. Но когда он захотел сделать из нее орудие своей мести, суккуба - дьяволицу, я ослушался его и увез ее в Сибирь. Там она встретилась с твоим прадедом, и он привез ее сюда. А остальное - ты сам знаешь. И я благодарен тебе за то, что ты помог ей вернуться туда, где она должна находиться. А теперь уходи.
   Весь остаток дня Мартов не вспоминал о еде. Охватившее его жгучее волнение, казалось, разъедало его изнутри. Он не мог понять значение последних слов предка. Он прилег на кровать, но заснуть не мог. Звуки, доносившиеся ночью из комнаты предка, вначале его не беспокоили, но вскоре сменились другими, полными такого ужаса, что он, сам не свой, поднялся с постели и принялся расхаживать взад и вперед по коридору, который вел в комнату, где творился весь этот ужас.
   Вскоре звуки сделались такими душераздирающими, что даже грозное предостережение Искусителя едва удержало его от того, чтобы не ворваться в комнату. Описать эти звуки нет никакой возможности. Казалось, что все самое разнородное соединилось вдруг в одно целое. Но он не мог понять, были это стоны и мольба - в душе он надеялся, что это так, или же напротив - кощунство и ругательство.
   Перед рассветом звуки вдруг стихли. Последовавшая затем тишина ему показалась даже страшнее всего предыдущего. Он подошел к двери и открыл ее. Комната была пуста. Страшный гость не оставил после себя никаких следов.
   Есть сила убежденности, которая сметает все на своем пути, и все отступает перед выжатой из сердца истиной.
   Мартов заметил платок, который видел ночью на шее предка, лежавший на кресле. Это было все, что осталось от него на земле.
   Весь день Валерий был сам не свой. Он мысленно прокручивал все последние события, произошедшие с ним за этот короткий промежуток времени, пытаясь связать их с прочитанной рукописью, появлением предка и его смерти. Он слышал порывы ветра, шумно пытавшие пробраться через окно, тяжелые удары капель о крышу, плавно переходившие в глухой, надрывный рев дождя. Он рано лег спать, но вскоре проснулся весь в поту. Свет полной луны струился через окно комнаты, отбрасывая продолговатое золотое пятно на ковер, расплескиваясь у ног кровати. По положению теней он догадался, что время далеко за полночь. Он повернулся, стараясь взять себя в руки и снова заснуть, но продолжал видеть одну и туже картину - своего предка. В голове Валерия сразу пронеслись его слова: - Искушение - это экзамен. Очень суровый. Но неизбежно через него все проходят. И ты очень скоро познаешь это на себе.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"