Вьюги вышние горечь рассыплют вокруг,
Но и ласка в них есть, хоть они неутешны.
Дай мне руку, мой друг -- только руку, мой друг,
И не бойся паденья -- оно неизбежно. 

Грустный ангел, чьим взглядом расплавятся льды,
Эти муки убьёт... и снега  -- тихо, нежно
Так целуют, истерзанных, наши следы,
Наши раны не тронув... Мы -- хрупки, небрежны.

Пусть метель достаёт свою виолончель,
Словно старая дева -- в ней ясная свежесть;
Льётся нежность в зовущие горечь и хмель:
То щемящая жалость, то сети надежды!

Её чистым дыханием вьюга летит,
Словно светоч холодный, сияющий томно,
За всё то, что нестихнувшей скорбью горит,
И за то, что и солнце укуталось чёрным.

Загребу я в ладони тот девственный снег,
Тишину я приму, уж не чуя в ней жала;
И прощу злую плеть у духовных калек,
Что скупы на любовь, на добро или жалость.

Может, тоже давились тем слёзным огнём,
Застревающим в горле, не видя участья,
Не живя ни грядущим, ни прожитым днём,
И счастливых кляня -- не надеясь на счастье.

Что ж, конечно, не зря, выпив яд до конца,
Цепенея от горя, обидной неволи,
Мы, беду не боясь, вскрыли наши сердца,
И разверзнули мрак, изнывая от боли.

Грустный ангел, вместивший заветы Христа,
Вновь склонился и вот, с состраданием нежным,
Всех убитых бедою -- целует в уста,
Со слезами горячими... призрак надежды!

Потому что мечтая о доле другой,
Слышишь ты: пред тобой свищет саблями вечность,
Разжигает сердца -- древний, вечный огонь,
Не геенны пустой, а святой -- Человечность.

Пусть помилует Бог, ледяная заря,
Холодами пьяня, бьющий пульс успокоит.
Мы и слово "катарсис" любили не зря,
И слепа, и невинна молитва изгоев.

И огромные крылья раскроет заря,
Ссыпав снег ледяной, в лес худой и зелёный,
И увидит нас, светом слепящим горя,
Ангел всех прокажённых и всех оскорблённых!