Иногда я думаю, у каждого
человека появляется ощущение,
что он в клетке... В какой-то
психологической клетке. Хочется
найти выход собственным желаниям.
Муж должен был вот-вот прийти. Она ждала и боялась его прихода. Двенадцать лет совместной супружеской жизни или, вернее будет сказать, совместного ада, научили её бояться. Да и его тоже, наверное... Это были не те люди, которые абсолютно равнодушны друг к другу. Тогда можно было бы просто развестись. Они ненавидели друг друга, страшной, лютой ненавистью. Дать противоположной стороне развод теперь даже не приходило им в голову. Они не нуждались в подобной благотворительности. Они уже вообще ни в чём не нуждались. Давным-давно, ещё в другой эре, они ещё выясняли отношения друг с другом, но это уже прошло. Остались в прошлом жуткие скандалы и драки, измены из мести, её попытка самоубийства и его инфаркт. Осталась только ненависть, всепоглощающая, яростная, заставляющая идти на всё. По крайней мере, её. Да и его тоже, наверное.... Ничего не случилось, - пыталась успокоить она себя, - я просто решилась на это первой. Просто я первая. Он бы сделал то же самое, просто ещё не дошёл до нужной кондиции. Или, может, просто трусит. Он не боится убить меня, он боится потерять объект своей ненависти. А я не боюсь. Ненавидеть можно и мёртвых... Хватит, надоело. Нужно чтобы кто-то положил этому конец, я сделаю это. Не он - только я. Она бросила взгляд на большую бутылку настоящего бургундского вина, стоящую на столе. Посмотрела на часы и замерла, прислушиваясь к его шагам. Муж уже шёл домой. Каждый шаг приближал его к собственной смерти.
Он вошёл, привычно огляделся, молча прошёл на кухню, открыл холодильник, занялся стряпней. Специально, назло ей гремел банками, кастрюлями. Ничего, - говорила она про себя, - покуражься напоследок. Сегодня ему можно всё. Ведь это последний день в его жизни. Но всё-таки поскорее бы он закончился. На кухне наступила тишина, прерываемая изредка поскрипыванием половиц и повизгиванием вилки о тарелку. Ее нервы не выдержали. Она вышла из своей комнаты и прошла на кухню. А ещё считают байками то, что преступника тянет на место преступления, психологи доморощенные, - подумала она. - Тянет, ещё как тянет. Она остановилась в дверях, стала, сложив руки на груди, и оперлась плечом об изъеденный временем дверной косяк.
Муж невозмутимо посмотрел на неё и продолжал есть. Она бросила взгляд на бутылку. Он до неё, как назло, даже не дотронулся.
-Может присядешь, наконец, - нарушил он затянувшееся молчание. - Это ведь и твой дом тоже. Пока во всяком случае.
- Да, пока и мой тоже, - бросила ему она. - Сидеть мне или стоять - это моё дело.
Она поневоле заводилась от любой его фразы.
- Как хочешь, - кивнул он. - Дом вскоре будет моим, и тогда ни стоять, ни сидеть в нём тебе вообще не придётся.
Это было правдой. На дом она не имела никаких прав. Она вообще никогда не имела никаких прав. Теперь в современном цивилизованном мире, это называется брак по контракту. Проклятая бумажка сделала её абсолютно бесправной, но только не в случае смерти мужа. А в том, что её муж скоропостижно скончается, она уже не сомневалась. Только бы он выпил хоть глоток вина. Тогда всё будет, как она задумала. Её план был прост и гениален. На его осуществление ушло больше полугода, она не жалела об этом. Возможно, именно этот план в течение последних шести месяцев спасал её от окончательного безумия. Самым трудным было найти подходящий яд. После долгих поисков она нашла его. Яд действовал медленно, в течение суток, и ещё через сутки распадался. Как она рассчитала, муж, выпив его вечером, мог пойти утром на работу, и умереть следующим вечером, уже придя домой. Себе она бы обеспечила алиби, уехав с семьёй приятельницы-соседки на три дня. Все эти дни тело мужа пролежало бы дома. Яд успел бы распасться, не осталось бы никаких следов. Когда тело найдут, врач констатирует банальную смерть от обычного сердечного приступа. С кем ни бывает, такое случается сплошь и рядом.
Будто прочитав её мысли, муж медленно протянул руку к бутылке.
- Ого, 1897-ой год, - хмыкнул он, рассматривая этикетку, - надеюсь, ты достала вино не только для себя.
- Только для себя, - буркнула она.
Она знала, как заставить его выпить. Теперь даже если муж и не хотел бы пить, он бы обязательно открыл вино назло ей.
- Это настоящий махровый эгоизм, - противно сморщив нос, просифонил он. - Впрочем, ты всегда была эгоисткой.
- Уж не больше, чем ты, - парировала она, откидывая гриву своих каштановых волос, в которых уже давно блестела седина. Не от возраста, (она была ещё молода) от паскудной жизни.
- Ну да, конечно, - хмыкнул он, - во всех твоих несчастьях виноват только я.
- Ты можешь назвать кого-то другого? - спросила она. - Назови, и я размозжу ему голову бабушкиным половником или размажу по крышке нашего неработающего унитаза. На выбор, что тебе больше понравится.
- Королевская кобра отдыхает перед твоим жалом, - усмехнулся он. - Бьюсь об заклад, его ты получила в наследство от своей матери. Тем более, что ничего другого тебе она не оставила. А папу ты вообще не помнишь. Если ты хотя бы чуть-чуть напоминаешь свою мать, то не удивляюсь, что он сбежал от вас через год. Слабак! Я выдержал с тобой двенадцать лет и ничего - всего лишь один инфаркт.
- Действительно, ничего, - распаляясь, бросила она. - Ты - полный ноль без своих денег.
- Как и ты без меня, - ответил он, открывая бутылку.
Звякнуло стекло о стекло, коричнево-красноватая, как кровь, жидкость плавно перетекала из бутылки в его бокал. Она подумала, что у вина цвет его крови. Или её крови, кто знает... Он поставил бокал на стол.
- Что молчишь? Никогда не поверю, что тебе нечего сказать, ведь у тебя так много накопилось за эти годы. Разве не так, а?
- Мне надоело высказываться, - она сказала это очень тихо, почти шёпотом и вздрогнула, когда муж поднёс стакан ко рту и мелкими глотками выпил содержимое.
Он поставил стакан на стол и удивлённо посмотрел на неё.
- Ты побледнела, красавица, - сузив глаза, заметил он. - Что с тобой? Уж не инфаркт ли?
Она вспомнила как от сердечного приступа корчился здесь, на полу кухни человек, которого она называла своим мужем. Почти наслаждалась страшным зрелищем, она тогда стояла и думала, стоит ли ему помогать. И вдруг представила на его месте себя. Представила, как он смотрел бы на её агонию, и ей стало страшно. Противно и страшно.
-Не дождешься, - прошипела она, - теперь я точно переживу тебя.
Это было огромной ошибкой. Но сдержаться было выше ее сил. Возможно, подсознательно она хотела, чтобы он узнал. Узнал, что она ОТОМСТИЛА ему. Я хочу, чтобы он узнал, хочу, потому что всё ещё люблю его! - с ужасом поняла она. - А если и он?...
Муж мгновенно всё понял. Другой мужчина не обратил бы внимание на сказанные в пылу ссоры слова разъярённой жены. Кто угодно, только не её муж. Он медленно поднялся из-за стола, посмотрел на неё, прищурив свои холодные глаза.
- Как ты сказала? Переживёшь? - Его взгляд упал на бутылку. - Твоя французская кровь требовала, чтобы ты меня отравила, - спокойно констатировал он.
Он понимал, что должен быть спокойным, повторного инфаркта ему не пережить. И тогда его жене не понадобился бы никакой яд.
Ей удалось взять себя в руки.
- Тебе не нужно никакого яда, - спокойно проговорила она, - скоро сам отойдёшь, вон как побледнел. Из тебя выйдет симпатичный труп.
- Из тебя тоже.
Он действовал мгновенно. Захватив руку жены, выкрутил её за спину, тут же приставив узкий кухонный нож к её горлу.
- Только пошевелись, - предупредил он её.
Они медленно подошли к столу.
- Допей вино, - приказал он, прижимая лезвие к её кадыку.
- Ты сумасшедший, - прошипела она, всё ещё пытаясь играть.
- Допей, или...
- Я выпью, - прервала она его. - Успокой свои расшалившиеся нервишки.
Она выбрала верный тон, правильную тактику, и нужные слова. Всё-таки она была его женой.
Глядя, как она решительно наливает вино, и делает глоток, он поверил ей и отпустил её. Это было ЕГО ошибкой: нельзя доверять женщине, которую предал, как, впрочем, и обманутому мужчине. Предательство порождает предательство, убийство порождает убийство, и так далее...
Она выплюнула отравленное вино ему прямо в лицо. Стакан с хрустом разлетелся о его лоб. Осколки изрезали его лицо и её ладонь. Он, ухнув, выкинул руку с ножом вперёд, сделал выпад, нанося удар точно в живот.
Она отчаянно вскрикнула, попыталась вонзить вилку ему в глаз, но попала в щёку, и теперь уже его дикий рёв огласил округу. Нож выпал.
Упав на колени, почти обессиленная, она подхватила оружие. Нож вошел ему в правый бок по самую рукоять. Муж упал рядом с ней. Его руки сомкнулись на рукоятке ножа. Он выдернул лезвие из своего тела и вонзил в неё. Точно в сердце.
- Ты первая, первая, первая... - хрипел он.
С трудом поднявшись, муж сделал несколько шагов по кухне, оставляя за собой кровавые следы. Вилка продолжала торчать из его щеки. Навалившись на косяк, он застыл.
Да, она умерла первой, он пережил её. Но только какой в этом был смысл?.. Он не смог предотвратить всего этого кошмара. Кошмара длиной в двенадцать лет. Кошмара длиной в жизнь. Он умер раньше её. Его убили собственные ошибки.
Мужчина медленно сполз по косяку двери вниз, так и не успев понять, от чего же все-таки умирает - от ножевых ран, инфаркта, яда или ...
Комиссар прибыл на место происшествия в весьма дурном настроении. В управлении он с подчинёнными отмечал свой день рождения. Весьма круглую дату. И вдруг это происшествие.
- Семейная разборка, - доложил высокий дородный сержант. - Два трупа, господин комиссар.
- Образцовая семейка, - хмыкнул молодой белобрысый инспектор, прибывший вместе с комиссаром.
Когда комиссар вошёл на кухню, то почувствовал, как зашевелились волосы на затылке. Зрелище не из приятных. Кухня была залита кровью, на полу лежали два трупа. Муж и жена.
- Скотобойня какая-то? - Молодой инспектор хладнокровно рассматривал место сражения.
Комиссар неодобрительно посмотрел на него, но ничего не сказал. Может быть, это и хорошо, что он уже сейчас такой, - подумал старик. Полицейский должен быть циником. Иначе станет сердечником.
- Они часто ссорились, - тихо сказал сержант, бывший видимо участковым этого района.
- Надо было развестись, и дело с концом, - буркнул инспектор, подходя к столу и рассматривая этикетку на внушительной бутылке. - Оформите здесь всё.
Инспектор нагнал его у выхода. Отгибая край пальто, показал шефу бутылку.
- 1897-ой год, комиссар, - многозначительно сказал он - и ваш день рожденья. К тому же, если её не возьму я, сержант опорожнит её ещё до рассвета.
Комиссар прикрыл глаза, давая понять молодому пройдохе, что не возражает. Они вернулись в управление, где продолжался праздник. К утру всё управление, все двенадцать человек были пьяны вдрызг. Никто не смог удержаться, от того чтобы не попробовать Настоящее Бургундское 1897 года.
ЛИНДА