Когда он был маленьким, таким маленьким, что его мягкие волосы еще свивались в детские кудри, а лицо имело оттенок непорочности, ему, как и всем детям, являлись феи. Они были одеты в яркие блестящие платья, как и в книжках (сказочники не лгут!), и нежно утягивали малыша за пухлую ручку в волшебную страну. Крылатые кони, драконы и волшебные приключения открывались его детскому пытливому взору. И малыш наивно пьянел, упиваясь сладостью этой сказки.
Потом, когда прошел означенный срок, и мальчик уже начал превращаться в юношу, увлеченного романтическими историями и саднящими горло лозунгами, феи стали являться все реже. Но раз от раза они становились все прекраснее, обретая в своем облике Ее черты, той незнакомой, но уже несравненной и заветно любимой. Тонкие шелка платьев, легкие прикосновения и прежнее волшебство сказок, которые заставляли юное сердце резко биться, кружили невинную голову.
Он не жил настоящим, не видел холодных отблесков города, только жаждал и жаждал от одного сна до другого, проводя долгие дни за бумагами, подбирая горящие юношеством строки. Но каждый глоток хмельного вина из волшебной страны становился все меньше.
И однажды, поздним вечером, к юноше явилась фея с печальной улыбкой. Она была одета во все зеленое, и ее волосы темно-желтого цвета укутывали шею. Она взяла юношу за руки, оторвав его от стола и своих работ, и поглядела холодно, будто сквозь него. Он понял, что это была последняя фея и хотел было заплакать, но она чуть нахмурилась и поцеловала его в лоб. От этого поцелуя глаза его засияли, и он отнял руки, словно и забыв о неземном зеленоватом свете, озарявшем его комнату. Он уселся за стол и взял в руки карандаш, пьяный безумием веселья. А фея, оправив платье цвета старой бутылки, с легкой печалью повернулась к стене. Спустя миг только поблескивающая темно-желтая тень осталась на паркете, но вскоре и она исчезла. Быть может, фея любила этого мальчика, так, как он думал об этом. Да, быть может.
Утром юноша как будто очнулся, перебрав дрожащими пальцами свои стихи, написанные этой волшебной ночью. Сладкий восторг не стихал в его груди. И тут завертелось.
Первые публикации, горячо сжимающая легкие известность, его собственное Имя. Только вот музы не хватало в затрепанном газетными заголовками сердце. И тогда настали злые, беспокойные дни, в которых он впервые открыл старую книгу и прочитал там историю о Зеленой фее.
Худой, болезненного вида мужчина сидел за письменным столом и жаждуще пил абсент. Его горло привычно болело от крупных глотков, но стихи так и не появлялись. Их не было уже несколько месяцев, и это отягчало существование, одновременно облегчая кошелек. Но пока деньги еще были, и он мог пить.
Он пил горький яд, захлебываясь и пьянея. Он разъедал его сердце, и будто маленькие холодные ручки закрывали ему глаза. Он ждал фею. Давно уже не мальчик, но все еще голодный до сказок, он, как и многие другие, был удивительно нормален в своем модном сумасшествии. И именно то, что он знал это, и обижало его сильно, так, что пальцы сводило в злобе. И холодная синева под глазами проявлялась с каждым днем все четче.
Пьяный до пошлости, в обществе таких же пьяных он чувствовал себя героем. Смешливый и остроумный - одно это, на первый взгляд, выделяло его из общей массы. Но только на первый взгляд. На самом деле, он был таким же грязным и пьяным, как и другие, те, кого через сотню лет будут прозывать великими. Все их стихи будут издавать скопом в мятых сборниках, но пока судорожно и неизбежно сминалась их собственная беспутная жизнь.
Но сейчас именно он, этот болезненный небритый мужчина ронял слезы, которых не чувствовал, в кровь Зеленой феи. Он ждал, что она сама придет к нему. Что снова будет юность, горящая от нетерпения. И стихи, самые лучшие стихи...
Но он был обречен, как и все другие дураки. Он пил, чувствуя горький и страшный вкус. Потом глаза его вспыхивали, так похоже на то, как вспыхивали много лет назад, и он убирал назад темные волосы, и устраивался наскоро за столом, и писал, вновь писал стихи. Изредка только отрываясь, чтобы сквозь губы сглотнуть зеленую горечь.
Фея не приходила. И, видимо, так никогда и не придет. Хотя, вроде бы, он был счастлив. Да, вроде бы.