"Что такое честь для современного писателя?" - задумался Святослав, листая свой последний роман в глянцевой обложке.
Те острые и злободневные вопросы, который он поднимал в каждой своей книге? Терзания менеджера Николая Сергеевича, который долго выбирал между супружеской верностью и нимфеткой-секретаршей. Тоскливые мысли Богдана, пережившего войну в Чечне. Насмешки юного мажора Мишеньки, который ни черта не смыслил в жизни и любил красивых проституток. Аллегории постсоветского пространства? Нет, все это не то. Все это - вокруг, здесь, тяжелым грязевым комом и давит, и душит... Так, что тошно. Нет, это явно не имеет никакого отношения к чести.
Тогда, может быть, любовь? Любовь, которую воспевал Святослав, порочная, с покупаемыми постельными сценами, заканчивающая свою жизнь в слезах и праведном раскаянии? Нет, это тоже не похоже на писательскую честь.
А что еще? Скорость, с которой Святослав успевал "радовать своих обожаемых читателей", новый роман каждые полгода, актуальный, занимающий первые места в рейтингах, получающий почетные премии? И это не то, не то...
Тогда, может быть, последняя надежда... Признание людей, полученные поздравления, улыбки, пожелания. Комплименты от маститых авторов. Да, вот оно, найдено! Вот подтверждение того, что он сохранил свою честь, не продал ее под видом нового остросюжетного романа!
Святослав опустил руки. Нет, это тоже не то... Это не... неправда, что ли. Или нелепое оправдание? Святослав не знал. Он всегда писал то, что было нужно. Он хотел, чтобы - хорошо. Чтобы похвалили, как прилежную собачку. Поэтому он смело разоблачал или хвалил правительство, писал о нужных, важных для обывателя вещах... А "косы, и тучки, и век золотой" остались далеко, в беззаботной юности, когда он считал себя великим. Но разве тогда была правда, разве в том была его где-то потерянная гордость? Ведь нет, не было и не была. Тогда где? Святослав еще раз машинально пролистал книгу, которую держал в руках. Белые страницы с черненькими, непонятыми ему самому буквами, мелькали и будто посмеивались.
Из соседней комнаты что-то сказала жена. Святослав посмотрел в последний раз на счастливо улыбающихся персонажей на обложке и наконец отложил опостылевшую книгу. "Мне нечего сказать. Я всегда страшился написать то, о чем больше всего болит мое сердце. И теперь я нахожусь на пороге жизни, так и не успев ее начать. Я не могу ничего ответить ни себе, никому. Я сам виноват. Разве я был искренен? Разве говорил читателю, то, что важно именно для меня? Нет. Потому что я, наивный "хозяин" слова, всего лишь очередной его пленник", - что-то такое пафосное пробормотал он.
После сытного обеда Святослав заперся в своем кабинете и открыл ящик стола. Там лежали какие-то потертые бумаги. "Рукописи для вечности". Никому они сегодня не нужны. Как и его жизнь - никому не нужна. Даже такой же постаревшей, как и он, жене. Сжечь? Отнести в издательство, чтобы над ним посмеялись? Продать какому-нибудь юному поэтишке? Он шелестел страницами. "Вот он я, весь он - вот, берите меня, жрите, глотайте!" - кричали его старые записи. "Поймите, устал, закопайте, только оставьте!" - кричали новые. Святослав заплакал. Старческие, уродливые слезы текли по его морщинистым щекам. "Кто я? Никто я. Ты не живой и вой, и вой".
Старый писатель Святослав сидел на полу. Чего-чего, а чести в нем не было ни на грамм. Вся она ушла в гонорары, в нравоучения, в "то, что надо". Только вот плакал он. И его было жалко.