Каллиграмма "Ярость пойманного ветра" by E.G. aka Иджи.
Иджи, Очень Спасибо!
Первая цифра рождения - дает нашему народу воинов и кормильцев. Под ней рождается тот, кто похож на родителей и будет их опорой. Воин умеет держать и меч, и посох, и мотыгу. Он же станет кормильцем - освоит ремесло отца, научится земледелию, заведет семью, продолжит род и с двадцати пяти зим будет кормить и свою семью, и младших, пока они не вырастут, и родителей - до их перехода в Удел Предков. Если ему повезет, он проживет в период без войн, и закончит свою жизнь, окруженный любящей семьей. Следующий кормилец семьи - его сын, тоже рожденный под первой цифрой - приготовит ему снаряжение для последнего путешествия.
Вторая - цифра богини Кад. Незриморукая Кад покровительствует продлению рода и искусствам, поэтому под ее цифрой рождаются девочки или мальчики без волос на теле.
Девчонки не расстаются с матерями до двенадцати лет. Они осваивают все премудрости ведения хозяйства и обустройства быта: выращивания на небольших придомных наделах плодов, ягод и корнеплодов и приготовления из них запасов; учатся прясть, вязать и шить, стирать и убирать - так, чтобы все это ложилось в рисунок недели и оставляло время для чтения книг и воспитания детей. Невидимые руки Кад помогают им освоить все эти умения. В двенадцать зим они, как и Первые, начинают ходить в школу, и к шестнадцати получают право выбора кормильца. Кормильца можно выбрать не только в своем Уделе - браки между Уделами приветствуются, хоть они и не часты.
Безволосые рождаются редко. На них лежит печать Трех Даров: Дара Цвета, Дара Звука и Дара Жеста. Они способны слагать песни и писать картины, и двигаться, как осенние листья в солнечных лучах, однако ни одна женщина не способна от них понести: их семя бесплодно, единственное их потомство - дары искусства нашему народу. Они странствуют из Удела в Удел, и их имена учат в школах дети.
Третья цифра - принадлежит Покровителю Дум Мозою. Мозой следит, чтобы наш народ производил на свет не только воинов и рожениц, но и учителей, хотя, конечно, сейчас редкие семьи у нас могут позволить себе Третьего малыша. Учителя с рождения имеют ответы на все вопросы, и могут говорить обо всем без конца. Они проводят с семьей шестнадцать лет, а потом уходят - учить, лечить и думать, и живут в общинах при школах. Школа - как Удел в Уделе, ее ворота всегда открыты для детей, но взрослым, кроме Учителей, туда входить не принято.
Если Первенец ушел в Удел Предков безвременно, то Третий из семьи занимает его место и становится Кормильцем.
Цифра Четыре - это цифра Обратной Стороны, и под нею рождаются те, кто может шагнуть за Черту, границу, за которой жизнь меняет знаки. Четвертым не дают имен. Их так и называют - Черти. Их мало, и всех их забирают в Храм, чтобы научить забывать. Они возвращаются, и проходят , как и Первые, путь Воина, или остаются при Храме: к пути Третьих они не приспособлены, потому что у них ухудшается память. Черту никто не должен перейти.
("Четвертый - Чертенок")
Чтобы поймать ветер, требуется немало усилий.
Сначала выбирается ущелье. Оно должно быть не узким и не широким - чтобы понравиться ветру, и чтобы ветер не мог в нем развернуться .
В этом ущелье строится ветролов - огромное колесо из множества вертушек.
Каждая вертушка - маленькое произведение искусства из легкого дерева или коры. Ее лопасти испещрены узорами и текстом.
Текст на вертушках слагается в сказание, или повесть, или историю - ритм этой истории станет дыханием пойманного ветра, слова станут рисунком на его ладонях, сюжет этой истории станет для ветра смыслом его существования.
Но однажды ветер вырвется.
i
Коричневый в крапинку, серый с сизым бочком... Я окунаю камешки в воду, и они расцветают яркими красками. Коричневый оказывается почти бордовым, с нежными оранжевыми жилками; серый - отливает праздником солнечного неба. Я поднимаю ладошку, подношу камешки к глазам, чтобы лучше разглядеть. Вода струйками стекает с моих пальцев. Камешки лежат на ладони. Их бока, высыхая, быстро тускнеют. Через минуту в моей руке два ничем не примечательных камешка, неотличимых от кучи гальки для ремонта плотины, откуда я их так бережно выбрала.
- Иди ешь. - мать не смотрит на меня: сердится. Все остальные уже заняты своими делами: отец с Мелем что-то ладят во дворе, наш Третий, Терк, возится в углу с кошкой. Я опоздала к обеду, и моя одежда перепачкана. Мать, не глядя на цвет разводов, всегда может определить, что я делала: бродила у ручья, играла во дворе у соседей, бегала на Площадь охотиться за Камнем-Путешественником... Порой мне кажется, что она видит меня, даже когда я нахожусь за стеной или на соседней улице. Но она никогда не ругается. Только вздыхает. Я низко наклоняю голову и прохожу к умывальнику. Терк показывает мне язык. Кошка открывает маленькую розовую пасть и зевает.
Я и Эрги идем в школу. Он - впереди, едва поспевая за Луштом, своим Первым.
Я - сзади, веду за руку Терка. Терк смотрит по сторонам и спотыкается. Ох уж этот Терк - слишком занят обдумыванием загадок Мозоя, и ему некогда думать о простых вещах. Например, как обойти лужу или не зацепить сломанную ветку на дороге. Я несу два школьных мешка : свой и Терка. Терк мог бы нести свой мешок сам. Тогда мы будем идти в два раза медленнее, и я потеряю из виду Эрги. Мы с Эрги ровесники, но его обучают ремеслу троедарцев, а меня - счету и скорописи. Путь до школы и обратно - то немногое время, что я могу его наблюдать.
Я просыпаюсь от света Луны, пробившегося сквозь ставни. Мне опять снился мой сон. Я вижу его так часто, что перестаю иногда понимать, сплю я или все-таки живу в этом сне вторую жизнь. В ней я иду из Удела в Удел, и за плечами у меня - мешок и тамисс. Из горла моего, как прозрачная радуга, льется песня на языке птиц и животных. Ко мне выходят люди, в их руках - маленькие вертушки. Моя песня подхватывает вертушки, и они начинают подниматься на ее волнах.
Иногда во сне я иду вместе с кем-то, напоминающим Эрги. И всегда, когда я просыпаюсь, мне хочется плакать.
- Эрги... Ну Эрги же...
- Илса, ты?
Окно отворяется, Эрги передает мне тамисс и перемахивает через подоконник. Мы, пригнувшись, бежим по пустым ночным улочкам, и наши тени летят за нами, как Нифы. Но мы вместе, и нам совсем не страшно.
Мы останавливаемся под старой асанией. Я залезаю на нижний сук, и помогаю забраться Эрги. Эрги садится поудобней, пристраивает на коленях тамисс.
- Сегодня мне показали вот это...
Я старательно растопыриваю пальцы и внимаю его объяснениям.
ii
- Илса, Илса, скорее иди - тебя Эрги ждет!
Через прутья калитки видно, как Расх, маленький рыжеволосый Третий, сосед Эрги, приплясывает от нетерпения. Пыль облачком клубится вокруг его босых пяток. Я бросаю Расху яблоко - самое большое из тех, что лежат в моей корзине, и торопливо несу фрукты в дом. Поправляю косынку на шее, холодной водой из кувшина плескаю в ладонь и приглаживаю непослушные волосы. Выбегаю на улицу - никого нет, Расх уже успел скрыться за поворотом. Я быстро иду к дому на углу и встаю в тень ниши: оттуда мне видно, как маленький хитрюга подпрыгивает уже у приоткрытого окна дома безволосого - вызывает его от моего имени. Расх получит очередную руту в придачу к яблоку, и завтра повторит фокус.
Мы с Эрги идем к источнику, садимся на каменные ступени. Там, где струя успокаивается, вода становится похожа на большое зеркало. В нем отражаются перевернутые дома, облака, ступени, Эрги... Я вижу, что Эрги смотрит в мою сторону - но не догадывается посмотреть в воду. А если бы он это сделал - то наши взгляды пересеклись бы, и - кто знает, может быть тогда я наконец поняла бы, что мне делать.
Сегодня - последний день школы. Учитель внимательно смотрит на меня, но ничего не говорит. Моя тетрадь исписана до последней страницы. Я едва сдерживаю слезы: еще столько вопросов, я умею и знаю так мало... То ли дело Эрги: я половину своих Лун отдала бы за то время, которое он проводит с Учителями. То, чему ему его учат, вызывает во мне чувство, похожее на голод. Я знаю, что могла бы бесконечно есть и не наедаться.
Я бегу, и мои глаза не успевают за моими ногами. Еще немного, и я вытянусь в полный рост на булыжниках мостовой. В это раннее утро на улицах Удела очень мало прохожих - но я все-таки чуть не сбиваю с ног какого-то старика. Тот качает головой, а я бегу дальше, прижимая к груди сверток. Большая площадь, источник, широкая Главная Дорога... Вот, наконец, ворота Удела. Эрги стоит, прислонившись к стене, и улыбается. Он одет в новое, к его заплечному мешку привязан тамисс - тоже новый, полный затаившейся музыки; старый оставлен в школе. Я замедляю бег, перехожу на шаг. Иду. Ноги не слушаются меня - но мне нужно пройти этот путь.
Эрги шагает навстречу. Я вкладываю ему в руки сверток и отворачиваюсь. Он разворачивает рыбью кожу, достает кипту. Я вышивала ее несколько Лун - медленно, осторожно подбирая мысли и узоры. Он морщит нос и смаргивает - я делаю вид, что не замечаю - потом снимает старую кипту и надевает мою. Обнимает меня, гладит по голове, щелкает по носу. Я улыбаюсь: в конце концов, бывают ярмарки в соседних Уделах. Мы еще увидимся.
...Луна опять будит меня. Я открываю глаза и понимаю, что мой сон стал настолько большим, что перестал помещаться внутри мешка ночи. Ему нужно все мое время.
Я тихо достаю из сундука старую одежу Меля, которая ему мала. Складываю в свой школьный мешок тетрадь и хлеб, и понимаю, что делаю все так же уверенно, как по утрам убираю постель. Вырываю из тетради Терка листок и пишу на нем слова, от которых становится больно дышать. Выбираюсь через окно, чтобы не стукнуть замком. Кладу записку на подоконник и придавливаю камешком.
Удел еще спит. Я дохожу до угла, оборачиваюсь, и вижу в предутреннем свете, что мать стоит у калитки. Она поднимает руку. Это значит: светлой дороги.
iii
- Илса, ты?
Он просыпается, резко садится. Смотрит на меня - сперва радостно, потом - встревоженно-недоуменно. Я сажусь на камень и вытягиваю усталые ноги к тлеющему костерку. Одежда Меля мне великовата, поэтому штаны подвернуты, и в завороты набилась трава. Я выгляжу сейчас как отражение Эрги: если бы у меня не было волос и я надела кипту...Эрги смотрит на меня, и по его лицу не понять, рад ли он мне или сердится за то, что я согнала ему сон и усложнила завтра.
- Держи. - Он протягивает мне тамисс. - Я себе закажу новый. В Уделе меня хорошо провожали, и мне есть с чем прийти к мастеру.
Мы уже поделили содержимое наших заплечных мешков: я отдала ему вышитый кошель и сумку для красок, он отсыпал мне камня-погорельца и отдал старую кипту. Краски мне не нужны: я совсем не обучена рисовать, а вот с прочим - знаю, что справлюсь. Особенно - с тамиссом.
Сейчас мы разойдемся: я пойду к ручью, чтобы при помощи мыльного камня, которым раздевают лица от бород, избавиться от своих волос. А Эрги пойдет дальше - куда и шел, до того, как я догнала его.
iv
Не надо было заходить в этот Удел: мне сразу не понравился рисунок мостовой, и почти в каждом прохожем мне виделся Воин Храма.
Но успех прошлого Удела еще грел мою душу: я снова справилась с ролью, и меня с благодарностью проводили, снабдив в дорогу необходимым. И сейчас отступать было поздно: уже побежал по улице какой-то рыжий мальчишка, разнося весть о приходе в Удел Троедарца. Я вздохнула, поправила кипту и пошла искать источник, где проходят все встречи с гостями.
- Как зовут тебя, безволосый?
- Илсу.
Мне хочется отвернуться, но я поднимаю голову и смотрю ему в глаза. Он глядит оценивающе, чуть кивает. Одежды его - с искусным узором, сумка, пояс и сапоги - из кожи особой выделки: искусство мастеров из дальних Уделов. Седые коротко стриженые волосы. Ровесник моего отца, наверное.
- Будь моим гостем, у меня есть для тебя работа. - произносит он слова приглашения.
- Я рад быть твоим гостем и выполню работу хорошо и в срок, - киваю я.
Мы идем по улице, и прохожие расступаются. Многие приветствуют его и улыбаются мне, касаются моих плеч. На их лицах предвкушение светлой и хорошей недели: Троедарец в городе. Я улыбаюсь в ответ, но душа моя неспокойна.
За мной захлопнулась дверь. Я остаюсь наедине со своим непосильным испытанием. В комнате все приготовлено для служения дару: стоит доска с натянутым полотном, открыты краски. Кисти, рутос и палочки камня-погорельца ждут прикосновения Троедарца.
Я могу часами слагать напевы. Мои пальцы ложатся на струны тамисса так же ловко, как зерно ложится в почву. А рисовать в наши ночные встречи я так и не научилась - в темноте не видно красок.
Она стоит у окна спиной ко мне. Оборачивается на мои шаги, идет к скамье у доски, садится прямо и напряженно. Она немного старше меня, ее лицо чертами похоже на лицо рыжика-Расха. Вот только глаза...
- Нарисуй меня хорошо, ладно?
Меня разрывает надвое чувство вины и беспомощности. Я ничего не могу для нее сделать. И обмануть ее я не в силах. Как может тот, кто видит весь мир, обмануть того, кто этот мир не видит?
Я беру в руки рутос.
Дверь отворяется, ее отец входит в комнату и замирает. На его лице сменяются изумление, гнев, ярость. Но он хорошо владеет собой. Он смотрит на полотно, я смотрю в окно, где виднеется край башни и небо. Сейчас меня отвезут к матибам для решения моей судьбы. И я готова ее принять.
...Ну как? - ее голос струной разрезает наше молчание.
- Я хочу разглядеть игру красок, говорит он. Он склонился к доске и шевелит губами, повторяя про себя написанные мною строки. Строки бегут, закручиваясь в разноцветный вихрь. Я написала в них все, что увидела здесь. Каждую черту. Я сдержала слово, как могла: портрет готов.
- Это хороший портрет, подумав, говорит он. - Этот портрет похож на тебя больше, чем твое отражение.
Она счастливо вздыхает, а я выхожу из комнаты.
...У источника меня нагоняет мужчина средних лет и сует в руки кошель с монетами и свиток. Я разворачиваю его. "Троедарец Илсу - великий мастер живописи, говорится там - будучи в Уделе Красных Холмов, написал необычный и правдивый портрет дочери моей Авлы, за что я ему благодарен." Дата, подпись. Моя первая рекомендация...
- Где продают краски и кисти? - спрашиваю я прохожего.
![Каллиграмма [Иджи aka E.G.]](/img/l/lewskaja_o_s/jarostxpojmannogowetra/jarostxpojmannogowetrakalligramma.jpg)