Тонкие пальцы бездумно скользили по чуткому полотну, натянутому на раму мольберта. Под плотно сомкнутыми веками постепенно рождалась будущая картина: опрокинутый над холмами небесный окоем; легкие перья облаков на бездонной до головокружения синеве, чуть подсвеченные снизу садящимся солнцем, неуловимо нежного, розовато-жемчужного оттенка; глубокая тишина предзакатного мира... покой... тот покой, которого она лишилась давно и безвозвратно.
Тархи открыла глаза, уже зная, что увидит. То же самое полотно, которое натягивала недавно. Ровное, гладкое. Чистое...
Она больше не могла творить. И это было непоправимо.
Тархи сама не знала, когда от нее ушел дар переносить на полотно увиденное, окрашивая картину собственными чувствами, переживаниями, собственной радостью и болью. Конечно же, это случилось не сразу, не вдруг, как удар грома. Постепенно, исподволь из картин уходила жизнь. До поры до времени ей еще удавались милые, ни к чему не обязывающие летние пейзажи, которые хороши сами по себе и не нуждаются в дополнительном содержании. Но она помнила, слишком хорошо помнила то полотно, которое стало финалом ее обучения в Академии.
Ровная, словно очерченная циркулем, дуга грозовой тучи, с белесым подбрюшьем градового слоя, нависающая уже почти над головой. Неровный дрожащий отсвет по черно-лиловому краю. И обжигающий ветер в лицо, с первыми каплями близкого ливня. Пламя, вскипающее в крови. Неистовая жажда грозного безумия страсти. Бесстрашие. Полет навстречу буре.
И полный изумленного восторга взгляд бархатно-карих глаз под длинными ресницами...
Так начиналась их буря...
Тархи грустно улыбнулась, отходя от мертвого полотна, так и не ставшего картиной. Ей больше не сотворить такое. Никогда... Она послушно кивала, когда ей советовали отдохнуть, она даже согласилась оставить все и уехать - в глушь, в крохотную деревеньку на краю света, туда, где звонкая синяя чаша неба опирается на серебристые спины ковыльных холмов. Туда, где тишина, облака и ветер. И вскрики ночных птиц под падающими звездами...
Она здесь уже год. Сегодня, после вечерней прогулки, Тархи не выдержала и достала холст. Стараясь не думать ни о чем, кроме увиденного заката, не ждать успеха и не страшиться неудачи, не бояться... Ничего не изменилось...
Тархи тихо толкнула дверь в спальню. Спальня год пуста, а привычка осталась. Она быстро привыкла тихо открывать дверь - ей легче всего творилось по ночам, а он не любил, чтобы его будили... Сворачиваясь клубком под легким теплым одеялом, Тархи вспомнила, что не убрала полотно. Но выбираться из постели, ступать босыми ногами по холодным половицам не хотелось. Да и видеть свидетельство новой неудачи не хотелось тоже...
"Завтра..."
С этой мыслью она провалилась в сон.
Ей снились холмы. Медленно садящееся за горизонт солнце. На него можно было смотреть, не боясь ослепнуть. И она смотрела, пока не ощутила, что не одна. Что рядом кто-то есть...
Очень медленно и осторожно Тархи повернула голову. И встретилась взглядом с холодной синевой незнакомых глаз. Мужчина протянул руку и кончиками пальцев приподнял ее лицо, заглядывая не в глаза - в душу. С испуганным вскриком Тархи отшатнулась от него - и проснулась.
В открытое окно заглядывала полная луна. Ночной ветерок чуть шевелил занавески. Глубокий покой полуночи. И только сердце взволнованно колотилось у самого горла - так, что его удары были слышны в тишине спальни. Тархи прижала к груди ледяные от пережитого страха ладони, пытаясь унять заполошный стук.
Казалось бы, чего бояться? Это только сон. Сон и ничего более. Но подбородок до сих пор хранил прикосновение неожиданно теплых пальцев. Чутких и сильных. Тархи закрыла глаза, восстанавливая в памяти лицо незнакомца из сна, неуловимо знакомое... но оно ускользало. Тысячи лиц могли походить на него - и не быть им. В одном Тархи была уверена - она никогда раньше не встречала этого человека...
Утро возвестило о себе птичьим щебетом. Ласточки с пронзительным писком носились над гладью пруда.
- Будет дождь, - сказала самой себе Тархи, выбираясь на веранду с сиротливо стоящим в углу мольбертом. На миг ей показалось, что на полотне проступает что-то, и сердце тут же сбилось с ритма - но это была лишь тень от виноградной плети, свисавшей на веранду с крыши. Но как она походила на контур вчерашнего облака...
- Глупая, - укорила себя Тархи. - Забудь... и принимайся за дело. Будет хоть какая-то польза...
Привыкшие за год к работе руки ловко копали лунки. Рядом топорщила ярко-зеленые листья рассада, рассыпала зеркальные блики рябь на воде в ведерке. Бережно присыпав рассыпчатой, остро пахнущей влажной землей корешки саженца, Тархи прижала их ладонями и щедро полила.
- Расти...
Ближе к обеду начал накрапывать дождь. Тархи разогнулась, посмотрела из-под руки. Свинцовая пелена на горизонте ясно давала понять: это надолго. Притихли ласточки, и только неугомонным кукушкам все было нипочем - знай себе считали года. Им было не жалко, живи хоть век, хоть два...
Вздохнув, Тархи подхватила лопату и пустое ведро, в котором брякал черпак, и подалась к замшелой бочке, в которую уже бежала с карниза тонкая струйка дождевой воды...
Сидеть дома оказалось невыносимо скучно. Послонявшись по комнатам, перемыв всю посуду, до блеска начистив все кастрюли и ковши, Тархи не выдержала. Вытащив из кладовки старенький плащ, она всунула ноги в разношенные сапоги и подалась к холмам. Тем самым... Под мерный шелест дождя шагалось легко, и как-то незаметно для самой себя Тархи оказалась на вершине. Так высоко она никогда не забиралась, и когда оглянулась, у нее перехватило дыхание от щемящей красоты открывшегося ей вида.
Мягкая матовая зелень поздней весны, еще не яркая, затуманенная дымкой мелкого теплого дождя, окутывала долину. Тархи впервые видела ее так - сверху, на многие мили в обе стороны, утопая в открывшемся просторе. Покатые бока холмистых гряд стекали вниз, к медленной реке, и серое нависшее небо отражалось в зеркале пруда далеко внизу. Взахлеб перекликались кукушки, звенели где-то в вышине невидимые жаворонки, и над всем властвовал ровный шепот дождя...
Тишина, которую лишь оттеняли все эти звуки, отозвалась в сердце острой болью. Не той, от которой умирает тело - эту боль Тархи приняла бы как избавление. Той, от которой умирает душа, уже неспособная перенести эту красоту на полотно, запечатлеть для вечности. Их много хранилось в памяти - таких же прекрасных мгновений, неповторимых, потерянных для всех, кроме нее...
Ложась в постель, Тархи вспомнила, что так и не убрала мольберт с веранды.
Она блуждала по городу, теряясь в лабиринте безликих улиц и не понимая, как могла раньше жить здесь и считать это место прекрасным. Мимо тек людской поток, такой же безликий и серый, и она напрасно искала в нем хоть одно знакомое лицо. Она была чужая здесь...
Тархи повернулась и сначала пошла, потом побежала, стремясь вырваться на волю, туда, где бездонное небо и необъятная даль, но стены домов все вытягивались вверх, нависая над ней, и она чувствовала всем существом: еще немного, и они сомкнутся, раздавят ее...
В бесплодном поиске выхода взгляд зацепился за осколок небесной синевы. Тархи рванулась навстречу, дрожащими пальцами вцепилась в пахнущий горькой полынной свежестью плащ, спрятала лицо на груди, всхлипывая от облегчения. Уже знакомым прикосновением ее заставили поднять голову. Тархи вскинула глаза - и утонула в грозовой лазури взгляда.
- Не бойся...
Сухие, горячие губы коснулись ее губ...
Утром Тархи долго смотрела в потолок, время от времени прикасаясь кончиками пальцев к губам и прислушиваясь к шелесту дождя по крыше.
"Только сон..."
Рассеянно запив молоком горбушку еще теплого хлеба, оставленного хозяйкой, она отправилась в холмы.
На мольберт Тархи даже не взглянула. Впрочем, там и не на что было смотреть. Разве что полотно потемнело от сырости... и пролегли разводы.
Проводив взглядом свою постоялицу, хозяйка покачала головой. Что-то было не так с ней. Зачастила в холмы, и взгляд в себя... не к добру. Поколебавшись немного, старушка с трудом поднялась по шаткой лестнице на чердак. Там, за тонкой решеткой, ворковали голуби. Тархи всегда кормила их сама. Хозяйка пересчитала белоснежных птиц, покачала головой. За год ни один голубь не отправился домой... но не может же быть такого, чтобы молодой женщине некому было писать?
Старушка приподняла проволочную дверцу, поймала первого попавшего под руку голубя, заглянула в рубиновые глаза птицы. Что передать с ней? Какую весть? Звать ли, предупреждать? Есть ли кого позвать, если за год никто не навестил грустную женщину с глазами, в которых не осталось света?
Она подбросила голубя, и тот пошел вверх кругами, все шире и шире, пока не нашел верное направление. Тогда крохотная белая точка устремилась по прямой, как стрела из лука. Хозяйка следила за ней, пока птица не исчезла из виду, а потом решительно распахнула клетку, выпуская всех голубей. Уж если этого знака не поймут...
Смыв пот и пыль водой из бочки, Тархи засмотрелась в таинственную зеленоватую глубь. У ее отражения был живой, смеющийся взгляд... или это просто рябь прошла по воде от дыхания ветерка?
Проходя мимо забытого мольберта, она зацепилась взглядом за испорченную поверхность ткани, медленно подошла, провела по разводам пальцами. Дорогое полотно было загублено безвозвратно, но вот эти расходящиеся линии так похожи на речное русло и покатый склон холма... а вот тут только дымки и цвета добавить... и будет тот самый вид.
Она почти не удивилась, когда под пальцами начал проступать и наливаться цветом пейзаж зашторенной дождем долины. И оторвалась от картины только в глубоких сумерках, когда обеспокоенная хозяйка напомнила, что пора бы ужинать.
Сон пришел легко, обнял, как теплый летний дождь обнимает округу, как мать обнимает усталого ребенка, засыпающего у нее на руках. Тархи засмеялась - негромко и счастливо, подставила лицо поцелуям капель, раскинула руки, обнимая пасмурное небо. Сильные теплые руки легли на ее плечи...
- Я скоро уеду...
- Ты хочешь этого?
Тархи покачала головой.
- Ты не уедешь.
Через несколько дней на веранду, увитую виноградом, поднялся мужчина. Одетый по последней моде, рассеянно смотрящий вокруг бархатисто-карими глазами из-под длинных густых ресниц, он поздоровался с хозяйкой и огляделся. Старушка промокнула глаза уголком платка и поманила его за собой. Указав на приоткрытую дверь, она быстро ушла на кухню неровной семенящей походкой. Мужчина толкнул дверь, замер на пороге спальни.
Слегка смятая постель была пуста. У окна стоял мольберт с накинутым на него покрывалом. Мужчина решительно отбросил плотную ткань. На полотне сквозь дымку мелкого дождя проступала матовая зелень долины, текло ковыльное серебро, пахло горьковатой свежестью зацветающего разнотравья, и душа просилась на волю, расправляя забытые крылья при виде бескрайнего простора...
Мужчина медленно протянул руку, коснулся холста. На ладонь упали теплые капли дождя, тихо шепчущего о невозвратной потере...