Перед самым рассветом вода в омуте теплее молока, тонкий туман стелется над водою, цепляясь за ветки ракит и оседая на узких серебристых листьях прозрачными слезами. Такая тишина вокруг - не всплеснет, испугавшись собственной тени, бестолковая уклейка, не уронит листок плакучая ива, и даже река на перекате не течет - сонно переливается, без журчания, без звона...
Эти предрассветные часы я люблю больше всего. Тело словно растворяется в парной теплоте воды, косы, расплетенные шаловливыми струйками, черными змейками скользят по груди, расплываются вокруг головы пушистым облаком, щекочут спину, раскинутые руки... Вода обнимает ласково, нежно, как мать обнимает задремавшее дитя, покачивает еле-еле, чтобы не потревожить чуткого сна, целует, едва касаясь теплыми губами...
Я готова лежать так вечно - повернувшись на спину, всецело доверившись ласковым ладоням воды, глядя сквозь редкий туман на бледнеющие звезды...
Но сказка вечно не длится. Вот уже река на перекате начинает вызванивать тонко, вот крупная рыба гулко ударила хвостом, уходя в глубину с мелководья - я всем существом своим ощущаю стремительное движение тугого тела, закованного в серебряную чешуйчатую броню... Вот запели комары, танцуя в утреннем воздухе...
Я тоже начинаю танцевать.
Солнца пока не видно, но его лучи уже окрашивают туман в нежный цвет лепестков дикой розы. Уже все вокруг замерло в преддверии восхода, я сердцем чувствую, как в каждой капле воды, в каждой росинке, в каждой травинке и веточке, в каждой прядке тумана копится, зреет, готовится хлынуть вон ликующее, пьянящее, сводящее с ума торжество - солнце! Здравствуй, солнце!!!
Ликование переполняет и меня, просится наружу, и я ускоряю танец. Я танцую всем телом, руками, глазами, волосами. Я танцую с речными струями, с ветками ракит, с рыбами, поднимающимися со дна, с кувшинками, раскрывающими бледные лепестки...
Я танцую...
Нежиться вечером на траве тоже очень приятно. Огромный сияющий диск солнца медленно скользит, стекает за черту горизонта, на него можно смотреть, не щурясь. Постепенно смолкают птицы, засыпают рыбы, ветер тихо укладывается в траву, и только кузнечики еще долго рассыпают сухой стрекот, но вот стихает и он, и вокруг воцаряется великое безмолвие сумерек.
Эти мгновения тишины, когда гаснут на западе последние отблески света, тоже по-своему торжественны, но это величие не радости, а печали и надежды. Совсем скоро в ракитнике выведет замысловатую трель соловей, ему откликнется лягушачий хор из ближней камышовой протоки, подхватит выпь... но сейчас все замерло. Солнце...
До встречи, солнце...
Вот чего я не люблю, так это когда меня беспокоят в такое время. Даже не спросив разрешения! Просто подходят, садятся рядом и выдают ужасную банальность.
- Какой чудесный вечер, правда?!
Чудесный. Был. Пока мне его не испортили.
- Я видел тебя утром. Ты купалась в омуте... здорово плаваешь!
У меня расширяются глаза. Он что, не знает, кто я?! Откуда он взялся, этот юный болван?! Кто позволил ему ходить к омуту, да еще утром, да еще ничего не объяснив?! Поймаю - утоплю!!!
- Уже прохладно, ты не замерзла?
И накинул мне на плечи свой плащ. А из плаща вывалился ворох мокрых кувшинок.
Мне стало плохо. Он, видимо, хотел меня порадовать. Все женщины любят, когда им дарят цветы. Вот только я предпочитаю, чтобы мне их дарили... иначе. И только раз в году... Как мне теперь танцевать без кувшинок?
- Это тебе! - он всучил мне свою добычу. Потом всмотрелся в мое лицо. И слегка опешил: - Эй, ты что, не рада?..
Я молча сбросила плащ, спустилась к омуту и бережно опустила в воду кувшинки. Нахал обиженно сопел у меня за спиной.
- Так они проживут еще немного, - тихо сказала я. - Пожалуйста, больше не рви кувшинки. Я этого не люблю.
- Почему? - удивился он. - Наши девчонки от радости визжат, когда им такие букеты дарят!
Наши девчонки если и завизжат, то только от ужаса. Когда представят, что я с ними сделаю из-за сорванных кувшинок. Он что, нездешний? В какой-то мере это его извиняет, конечно...
- Я не ваши девчонки, - отрезала я. Потом мягче добавила: - Посмотри, какие они красивые, когда живые. Когда цветут на воде... А ты их сорвал. Через час они завянут и превратятся в охапку мокрой грязной травы. И все... Живыми можно любоваться бесконечно. Живыми могут любоваться все. А ты их убил. Отнял столько радости и у меня, и у людей...
Он смутился. Значит, не безнадежен. Я вернулась на берег. Вечер был безнадежно испорчен, но в воду пока не хотелось. Конечно, если он не отвяжется, все-таки придется нырять...
- Странная ты, - сказал он, садясь рядом и снова накидывая на меня свой плащ. - Слушай, а почему я тебя ни разу в селении не встречал?
Я пожала плечами.
- Потому что я там не бываю.
- Так ты тоже не здешняя?! - неожиданно обрадовался он.
Тоже? Вот оно как. И откуда ж ты взялся, голубь залетный?
- Здешняя. Просто живу не в селе.
- А где? - живо заинтересовался парень. - Тут что, рядом еще селение есть?
- А тебе зачем знать?
- Просто, - пожал он плечами. - Интересно. Я тут впервые, дядюшка у меня здесь живет. Вот, приехал погостить. Только село маленькое, я в два дня все наизусть выучил. Работы сейчас почти никакой, только сад поливать, - ну, дядюшка туда воду из ручья провел, всех-то дел заслонку поднять да потом опустить... А чем еще тут займешься? Местные все больше по глине, по камню работают, я этому не обучен. Я сам по дереву, - сознался он, - только тут деревья другие. Вот, пошел посмотреть, попробовать, может, найду что подходящее.
- А что тебе нужно? - уже приветливее спросила я. Если парень не от безделья шатается и подглядывает, а по делу забрел, это уже совсем по-другому выглядит. - Если ты из прута плетешь, то за излукой внизу есть плакучие ивы, как раз для корзин. Если по тесу работаешь, тут без сосенок не обойтись. Береза и липа у нас не растут, туесов не наделаешь. А если ты резчик, то опять же смотря какой. На фигурную резьбу дуб годится, та же ива, а на тонкую, ажурную, лучше чинары или бука не найдешь. Яблоня еще хороша, но ее тебе рубить никто не позволит.
- Чинара?! - подпрыгнул парень. - Где?!
- А вон за той горушкой, махнула я рукой. - Сейчас не ходи, шею свернешь. Темно уже. Ступай-ка домой, а то заблудишься.
- Может, я лучше тут останусь?..
Еще чего!
- Нет уж, лучше ты пойдешь домой. А то дядюшка тебя, наверное, с собаками уже ищет. Да и... нельзя тебе здесь оставаться.
- Почему?
- Потому что я тоже сейчас ухожу. И за мной тебе лучше не ходить. И еще...
- Да?
- Не рви кувшинки. Наши девушки этого не любят.
Я полагала, что больше своего случайного знакомого не увижу. Наверняка проболтается о том, как мы с ним беседовали, местные жители ему доходчиво втолкуют, кто я такая и почему со мной дела лучше не иметь, и он начнет обходить это место десятой верстой.
Как бы не так.
Едва я присела на берегу, он вывалился из кустов и плюхнулся рядом.
- Вот, держи, это тебе!
И протянул ладонь.
Он был хорошим резчиком, этот нахальный парнишка. Я держала в руках искусно вырезанную из корявого сучка фигурку единорога, чуть больше перловицы размером, и слов у меня не находилось.
Единорожек жил. Так точно было поймано движение, так безупречен каждый изгиб, каждый вырез, так безмятежно-надменна изящная легкая головка, и грива словно вскинута ветром. Глаза, копытца и витой рог мастер вырезал из янтаря и приклеил вишневой смолой - я отчетливо уловила аромат дикой вишни.
Давно никто не дарил мне подарков...
- Спасибо, - искренне сказала я. - Он замечательный!
- Тебе правда нравится? - с надеждой спросил парнишка.
- Конечно!
Он задумчиво посмотрел на меня.
- Все-таки ты странная. За кувшинки ругаешься, а такой безделушке рада...
Я тоже задумалась, глядя на него.
- Слушай, а откуда ты приехал?
- С Юга, - махнул он рукой. - У нас чтобы кувшинку достать, сильно рисковать приходится, берега топкие... Поэтому девчонки им радуются. Раз парень в болото лез, значит... - тут он замялся и покраснел. - А игрушка - она и есть игрушка, - закончил он невпопад.
- Кувшинка живая, - как можно мягче объяснила я ему. - Сорвать ее - значит убить. А вот это чудо было мертвым сухим сучком, пока твои руки не сделали его живым. Поэтому я расстроилась из-за кувшинок и обрадовалась единорожку.
Он еще подумал.
- Мне дядя предлагает здесь осесть, - сообщил он наконец. - Говорит, выбирай невесту, женим весной. А почему только весной?
- Обычаи здесь такие, - пояснила я. - Тебе разве не рассказали?
- Да рассказали, только я не понял. Почему именно весной?
- Весной обручальница просыпается. Когда время приходит, влюбленные вместе плетут венки и бросают их в омут. А она уже определяет, подходят ли они друг другу, будут ли счастливы вместе. Если да, то поплывут венки целыми дальше, нет - утонут или расплетутся. Целы венки - значит, играют свадьбу.
- А если утонут, тогда как?
- Тогда свадьбы не будет, - развела я руками.
- И что, снова выбирать? - ужаснулся парень. - А потом ждать еще год?!
- А что, лучше мучиться всю жизнь в неудачном браке? - удивилась я. - Мы горцы, у нас нет разводов. Поэтому и выбирают друг друга куда как внимательно. Чтобы рядом жизнь прожить, а не прострадать.
- И что, исключений не бывает?
- Каких исключений?
- Ну, если парень с девушкой любят друг друга, а венки утонули. Они никогда не женятся?
- Они что, дурные? Ясно же, что любовь очень быстро кончится... или наоборот, встретится настоящая, а исправить уже ничего нельзя. Тогда-то им каково будет?
- А если родители сговорились?
- То есть? - не поняла я.
- Ну, если, предположим, родители богам пообещали, что детей поженят, а венки не выплыли?
- Это у вас там на Юге такой обычай есть?
- Ну да. А здесь что, нету?
Я помолчала.
- Был. Очень давно. Ему больше не следуют.
- Почему?
- Это старая история...
Парень аж подпрыгнул:
- Расскажи!
И что с таким делать? Я сотню лет не говорила так много, я уже устала от его общества. Но ведь не отстанет... а если отстанет, я, наверное, сильно огорчусь.
- Знаешь что, - сказала я, - уже поздно. Если хочешь послушать, приходи завтра или послезавтра, и желательно до полудня. А сейчас пора по домам.
Он пытался протестовать, но я уже бежала к омуту. Вода приняла меня без всплеска, только круги побежали к другому берегу, качая широкие листья кувшинок и отражения крупных звезд.
Я видела, как упрямец топчется у реки, тщетно вглядываясь в темную глубь. Камыши тихонько шептались вокруг меня, поглаживая узкими листьями, и я затаила дыхание, опасаясь неосторожным движением выдать, где нахожусь. Еще спасать кинется...
Вода была теплой. Очень теплой... Но маленький единорожек, зажатый в моей руке, был теплее.
Он уже давно ушел, а я все никак не могла успокоиться и заснуть. Завтра он вернется, смешной мальчишка с руками волшебника, и мне придется вспомнить и рассказать ему то, что так давно и тщательно похоронено и забыто. Придется - сама обещала, никто меня за язык не тянул...
Давно, давно это было...
Издавна в наших горах принято было родниться, обещая дочь или сына в супруги детям друга, спасителя, просто хорошего человека. Порой еще и детей-то не было, а то даже и жены, но побратимы обещались друг другу поженить детей, и слово свое держали свято. С пеленок в таких семьях дети знали, кому они предназначены, и не помышляли о другом. В чем-то это был мудрый обычай - ведь с кем попало не роднились, недостойному человеку свое дитя не обещали, а доброе дерево, как известно, приносит добрые плоды. А в чем-то - и не очень мудрый, ведь сердцу все-таки не прикажешь, и такое порой случалось, что не лежала душа у девушки или юноши к тому, кого им назначила судьба. С немилым век вековать - слезы глотать, а кто же из родителей хочет своему чаду такой беды? Потому и спрашивали перед свадьбой молодых, любы ли друг другу. И если слышали отказ, то соглашались расторгнуть помолвку, но редко, ой как редко бывало такое... Потому что боялись молодые бросить тень на родовую гордость, слово данное порушить...
Когда и почему повелся обычай перед свадьбой бросать венки, нынешние жители окрестных сел уже, верно, и не помнили. Но я-то не забыла...
Пришлось как-то одному горшечнику ехать через перекат. Накануне в верховьях была гроза, и надо же было такому случиться, что именно к тому часу, как разлив достиг переката, там оказался этот человек. Миг назад все было тихо и спокойно, вода лишь чуть громче обычного позванивала на камешках, солнце светило, щебетали птицы, и за щебетом и плеском не услышал горшечник вовремя грозного низкого гула...
Бешеный поток смахнул его с переката, как мошку, и понес в ущелье, швыряя о камни, выкручивая руки, пытавшиеся найти опору, сдирая заживо кожу щебнем и песком. И если бы не некий странник, остановившийся у переката отдохнуть и потому не пострадавший, не спастись бы бедняге...
В мгновение ока зацепившись своим загнутым пастушьим посохом за прибрежное дерево, странник кинулся в поток и выхватил горшечника из жидкой грязи, избитого, чуть живого, обезумевшего от смертного ужаса. Поток сбил странника с ног, но тот не выпустил ни посоха, ни горшечника, и держался до тех пор, пока не схлынула ярость горной реки.
Когда утихла дрожь озноба и страха, горячий травяной отвар из закопченного котелка согрел измученные тела, а наспех выстиранная в ближнем ручье одежда высохла на валунах, нагретых солнцем, спаситель и спасенный наконец заговорили друг с другом. О чем они говорили, того не знает никто, только известно, что обещал горшечник спасителю свою дочь в снохи. С тем и расстались.
А через пятнадцать лет, едва стаял снег на перевалах, пришел в то селение, где жил этот горшечник, чужой человек. Странный человек. Собой хорош, и ростом, и лицом, и станом - всем удался. Только глаза - темнее безлунной полночи, холоднее зимней вьюги... Нашел он дом горшечника, представился сыном странника, и пожелал жениться на своей нареченной той же весной. А нареченной всего шестнадцать лет сравнялось, и хороша собой она была, как весенняя зорька, певунья и затейница, каких поискать. Знала она, конечно, что обещана, но никогда своего жениха не видела, не привыкла к нему, кто он - знать не знала. А увидела - вздрогнула, словно на змею наступила. Холодно ей стало...
Не хотелось девушке замуж идти, а как слово нарушить? Стыдно...
Достал гость нежданный кольцо из кошеля. Дорогое кольцо: обод из чеканного золота, крупный рубин цвета голубиной крови, россыпь мелких, как маковое зерно, изумрудов по золоту, словно чешуя... Присмотрелась - и впрямь, кольцо дракона изображает, рубин в пасти зажат.
Холодные руки оказались у жениха... И кольцо холодное. Не согревалось оно от девичьего тепла, и руку к земле клонило. А когда захотел жених невесту поцеловать, не смогла она сдержаться, вырвалась, убежала в дом. Отец нахмурился, а чужак засмеялся. Даже смех у него был холодным...
Понял горшечник, что не по сердцу дочери избранник, не стал неволить. Хотел помолвку расторгнуть, отступное предлагал. Жених на своем стоит - слово давал, никто тебя не заставлял, так теперь не отказывайся.
Слово словом, а селяне на жениха косо посмотрели. Не дело это - силой замуж тащить. А что поделаешь? Не сестра она им, не дочь, кроме отца заступиться некому...
И тогда предложил старейшина в тот омут, где кувшинки цветут, два венка бросить - от жениха и от невесты. Поплывут венки вместе - так тому и быть, заберет пришлец дочь горшечника. Расплывутся врозь - тоже так тому и быть, не судьба, значит. Пусть другую себе жену поищет.
Усмехнулся гость и согласился.
Нарядили девушку к свадьбе, всем селом повели молодых к омуту. А путь неблизкий, в долине промеж двух гор. Утром вышли, только к полудню добрались. Парни меж собой пошептались, хотели было невесту умыкнуть по дороге - многим она нравилась. Да побоялись: тяжкий был взгляд у жениха, недобрый...
По дороге повеселели парни и девушки, набрали цветов, наплели венков на всех. Там ведь много было таких, кто к свадьбе готовился. Решили и свою судьбу попытать. Одна дочь горшечника не веселилась, не пела. Только слезы роняла в траву...
Так и пришли они на берег - с песнями и слезами, с венками на головах. Сначала стали венки бросать влюбленные. У кого вместе поплыли, у кого врозь разошлись, у кого расплелись в волнах, а несколько и потонуло. Пришел черед горшечниковой дочери. Встала она над берегом, глаза зажмурила. Бросила венок. Тут же и жених свой венок метнул в воду. И так бросил, что точно сверху угодил. Ахнули селяне. Венок жениха плывет, качается, а венок невесты ко дну идет, словно тянут его из-под воды.
- Про это старейшина ничего не сказал, - смеется жених, - забираю я невесту!
И руку протянул. А невеста вспыхнула, выпрямилась вдруг, слезы высохли разом.
- Не бывать этому! - говорит. - Чем за оборотня драконьего идти, лучше мне на дне лежать, как венок показал!
Сорвала с пальца кольцо и в лицо жениху швырнула. Взревел тот страшным голосом, потемнел от гнева, пальцы скрючились когтями, и поняли все, что не человек перед ними - дракон в человеческом облике...
Кинулись люди врассыпную, кто куда, один старейшина стоит, не бежит, на дракона смотрит.
- Все равно возьму! - шипит дракон. И к невесте.
Засмеялась девушка легко, и с обрыва шагнула... только круги по воде...
- С тех пор и перестали горцы детей сватать, - закончила я свой рассказ. - А девушку ту, дочь горшечника, река приняла. Стала она обручальницей. Зимой спит, а весной просыпается. Вот и ходят к ней поселяне, о судьбе спрашивать. Уж если дракона распознать смогла, судьбу точно узнать сможет...
Молодой нахал с Юга притих, сидел молча, обняв колени руками, голова на руках. Наконец он встрепенулся, вздохнул шумно.
- Я понял, - заявил он решительно, - ты сказительница! У нас так тоже бывает - уходит кто-нибудь в отшельники, о старых временах сказания складывает. К нему ходят, слушают... учатся. Ты, правда, молодая совсем, так у вас и замуж в четырнадцать-пятнадцать лет отдают, не то что у нас...
Он снова вздохнул. А я изо всех сил пыталась сдержать рвущийся смех. Сказительница! Молодая совсем! Надо же до такого додуматься!
- Хорошо ты рассказываешь, - сказал он. - Словно своими глазами все увидел. Жалко только... девушку эту жалко. Всего шестнадцать лет - и топиться пришлось.
Я пожала плечами.
- Так ведь она и не умерла.
- А чем такая жизнь лучше смерти?! - вдруг взвился паренек. - Нет, вот ты мне скажи - чем такая жизнь лучше?! Всю жизнь просидеть в омуте, за всяких дураков решать, как им жить, да еще, наверно, и не целовалась ни разу!
Вспышка была настолько неожиданной, что я даже растерялась. Особенно от последних слов.
- И вообще, что за народ такой?! Так и норовят на кого-то ответственность переложить! То родители за них решают, с кем жить, то обручальница эта! Довели бедную, что в воду бросилась, и после покоя не дают!
Я уже не могла сдержаться. Я хохотала так долго и самозабвенно, что парень успел обидеться, потом задуматься, и наконец тоже рассмеялся. Утирая навернувшиеся слезы, он повалился навзничь в траву, уставился на проплывающие в небе облака и вдруг спросил:
- Слушай, а как тебя зовут?
Как меня только не зовут... Но я почти честно ответила:
- Когда я родилась, моим именем было Лейна.
- А меня мать назвала по имени родоначальника - Кёнал...
Смутная тревога заставила меня встрепенуться. Странные имена дают матери своим сыновьям на далеком Юге... Почти инстинктивно я протянула тонкую, едва ощутимую струйку Силы к его сокровенной сути: мягко, чтобы не спугнуть, не насторожить... Струйка потекла и вернулась, не задерживаясь. Человек. Вне всяких сомнений человек. И все-таки...
- А почему у вас только весной женятся? - неугомонному южанину все было мало. - Или обручальница в другое время не может судьбы соединять?
Я пожала плечами.
- Просто случилось это весной. Вот и повелось. Да и вообще в это время сама земля пробуждается, когда и любить друг друга, если не весной? А так - в любой день приходи, если найдешь по сердцу избранницу. Кроме зимы, конечно. Думаю, - я невольно улыбнулась, - обручальница не обидится.
Он кивнул, покусывая травинку. Какое-то время стояло молчание. Глядя на него, я тоже откинулась на спину, и мы смотрели на облака, на пролетающих птиц. Солнце медленно клонилось к закату, от прибрежных ив протянулись длинные тени, и от реки ощутимо потянуло прохладой. Конец лета, что поделаешь... Через пару недель листья начнут желтеть, пойдут грустные, шепчущие о чем-то невыразимо прекрасном дожди, а там и до зимы недалеко...
- Я скоро уеду, - снова заговорил Кёнал. - Через два или три дня. Но весной я вернусь.
- Что, невесту выбрал? - тихонько засмеялась я.
- Выбрал, - согласился парнишка. - Надо только съездить домой, с родителями поговорить, чтобы благословили.
- Здешняя? - уточнила я, садясь. Он тоже поднялся из травы, кивнул.
- Ну и хорошо, - с легким сердцем сказала я. - У нас девушки хорошие, красивые и добрые. Не знаю, каковы на Юге, но и наши не хуже!
Он снова кивнул, непривычно молчаливый. А вскоре попрощался и ушел.
Я вспоминала о нем иногда - до самых холодов. Странный парнишка, смешной. Но руки у него были добрые, и сердце тоже. Горы обязательно примут его. Я думала об этом, поглаживая пальцем спинку маленького единорога, когда первый снег шелестел по ломкому речному льду, словно напевая колыбельную. Когда весной он придет к Обручальному омуту со своей избранницей, их венки наверняка поплывут вместе...
Лед на равнинных широких, ленивых реках стоит долго и лопается с грохотом, подобным громовому раскату. Горные реки другие. Только пригрело солнце, и вот уже по скалам побежали тонкие струйки талой воды. Они появляются и исчезают, мелькнув на свету слюдяным блеском и тут же спрятавшись в тени, подобно осторожной ящерице. У подножия скал они ныряют в снег и надолго скрываются из виду, но там, в глубине, ими совершается невидимая, но большая и важная работа...
Насыщенный влагой снег тяжелеет, оседает, уплотняется, и вот уже собственный вес тянет его вниз, но зыбкое, хрупкое равновесие еще не нарушено. Случайный громкий звук, случайное падение камня, оторванного от ребра скалы силами льда и солнца - и вот уже зарождается глухой зловещий гул, дрожь пробегает по земле, и снежное покрывало, мгновение назад казавшееся незыблемым, как сами горы, стремительно и грозно обрушивается вниз...
Там, в глубине расселин, где воздух теплее, снег быстро тает и становится похожим на свежий сыр: стоит сжать комок в руке, и он истекает влагой. Сдвинуть с места такую тяжесть непросто. Но вездесущие юркие струйки справляются и с этой работой. Однажды наступает миг, когда снега и воды становится поровну. И тогда эта смесь воды и снега начинает стекать вниз по расселинам туда, где непрочный лед горной речки, посередине разрезанный незамерзающей протокой, уже вздувается от прибывшей воды...
Вал воды и снега катится по руслу, и полоски льда вдоль берегов становятся все уже. Половодье в горах стремительно, но коротко, и вот уже освобожденная вода катится привольным и могучим потоком, постепенно успокаиваясь, и почуявшие солнце робкие кулачки кувшинок, еще плотно сжатые, выглядывают из взбаламученного ила, словно спросонок...
Пробуждение всегда приятно. Утомленное зимним покоем тело просит танца, почуявшая весеннюю силу реки кровь быстрее бежит по жилам, и воздух, напоенный ароматами талой земли, молодых клейких листочков и первых цветов, так сладок, что хочется плакать от радости. На этот раз пробуждаться было приятно вдвойне. Эта весна принесет счастье другу - первому человеку, которого я могу назвать другом за столько лет... и сердце подсказывало мне, что он уже близко.
От нечего делать я поймала несколько сорванных рекой кувшинок. Они уже начали разжимать бледные пальчики бутонов, и мне жаль было видеть, что им придется умереть, едва распустившись. Сегодня День Обручальницы, скоро, совсем скоро с высокого берега к омуту сбежит веселая, счастливая гурьба влюбленных, и невесты с румянцем девичьего стыда и радости на хорошеньких личиках будут бросать венки в беспокойную после половодья воду, а женихи, подзадоривая друг друга, метнут вдогонку свои венки, перевитые лентами, похищенными по дороге из девичьих кос... Пальцы, казалось бы, давно забывшие этот нехитрый труд, ловко сплели длинные стебли кувшинок в кольцо. Кстати пришлась и надломленная веточка ивы с узкими серебристыми листьями, и шелестящий тростник...
Я поправила венок, глядя в воду, и обернулась. Молодые были тут как тут. Прятаться было поздно, да и зачем? Кто из них мог видеть меня иначе как издали, кто может узнать меня в лицо, которое никому не знакомо? Я отошла в сторонку и стала под ивой, прикрывшись ветвями. На меня не обратили внимания, все были слишком заняты друг другом, и я успокоилась, с интересом наблюдая за обрядом.
Пары с визгом и смехом сбегали к воде, бросали венки и с трепетом следили за тем, как они плывут, качаясь на воде. А потом целовались, счастливые, или смотрели друг другу в глаза и расходились - навсегда... И мне подумалось, что, может быть, и прав был в чем-то смешной мальчик с Юга: не слишком ли мы привыкли полагаться на чужую волю? Чего стоит любовь, за которую не хотят даже бороться?
Занятая своими мыслями, я не заметила, как кончился обряд. Уже уплыли по реке последние венки, ушли последние пары, а я все сидела в тени ивы, гладила пальцем единорожка и следила глазами за прихотливыми узорами речных струй. Река кажется свободной, она бежит, и остановить ее невозможно. Но и она бежит лишь туда, куда ведут ее берега. Выбирала ли она, куда ей течь, или Тот, Кто сотворил весь этот мир, своей волей начертал ее путь? Но даже если и так - мирится ли она с предначертанным? Разве реки упорно, год за годом, век за веком не точат свои берега, чтобы однажды вырваться из плена судьбы и побежать туда, куда хочется, а не туда, куда ведут?
Характер у него не изменился. За год парнишка превратился в молодого мужчину - подрос и окреп, мышцы налились юной звенящей силой, над губой пробился шнурочек черных усов. Но бесцеремонности у него не убавилось ни на капельку. Сбил с мысли, с задорным смехом вытащив за руку из-под ивы, потянул к воде, заставляя меня кружиться с ним в каком-то сумасшедшем южном танце так, что голова пошла кругом - только ли от неожиданности? - и с размаху бросил в воду венок. Мой. А следом - свой, сплетенный из дурманно пахнущего медом и горечью цветущего чилижника и вьющихся трав.
- Что ты делаешь, сумасшедший?! Я же обручальница!
- Какая ты обручальница, Лейна, ну что ты говоришь?! Обручальница живет в воде, она холодная! А ты теплая и живая!
И, заглушая смятение и страх, рвался к самому небу восторженный крик:
- Смотри, Калейна, они плывут!!! Они плывут вместе!!!
Они уходили от омута в горы, счастливые и влюбленные. А из омута за ними следили прозрачные глаза, полные затаенной тоски и неприкрытой радости. Глаза настоящей обручальницы.
Нет, Кёнал, потомок дракона, я не холодная, хоть и живу в реке. Когда-то и я ходила по земле, и в моей груди билось жаркое сердце. И я знаю, что такое любовь. Поэтому ты смог сегодня увести отсюда ту, которую я хранила для тебя не одну тысячу лет...
Нет, Калейна, дитя горшечника, обещанная сыну дракона, моя приемная дочь, которую я избавила от страшной участи, я не решаю за других их судьбу - я только рушу берега. От моего омута уходят вместе только те, кто будет драться за свою любовь до конца, кто не посмотрит ни на какие приметы, ни на какие клятвы, ни на какие обычаи. Те же, кто не станет и пытаться, уходят врозь. И с каждым поколением таких становится все меньше, потому что только у гордых родителей вырастают гордые дети... а горы любят гордых.
Нет, я никогда не сказала бы тебе, дитя мое, что не тебе бросали венки, не у тебя просили благословения. Я никогда не сказала бы тебе, девочка, посмевшая нарушить слово, что лишь поделилась с тобой своей Силой, храня до того времени, которое ты слишком опередила, потому что твоей судьбе не скоро предстояло явиться в мир. И даже того, что клятву отца ты все же исполнила, я никогда не сказала бы тебе... Зачем?
Вот она уходит, дочь старого горшечника, с потомком первого из драконов, решившего изменить свою судьбу и ушедшего жить к людям. Это было трудное решение - мне ли не знать, если и сама я в свое время переступила обычай и с тех пор размываю берега судеб?.. У меня получилось, получилось и у дракона, носившего некогда имя Кёнал - Рассекающий Узы. Вот он идет, его потомок, истинный человек, ничего не унаследовавший от своего грозного предка, кроме неукротимого духа...