Аннотация: На сайте Мастерская Писателей был конкурс с темой: "Седьмая шахматная фигура".
Отрывки из эссе "Биографические мотивы в романе Петара Бранковича "Седьмая шахматная фигура".
... Написаны сотни статей, рецензий, исследований об этом романе, переведённом на десятки языков. Завершив книгу в конце 2001 года, Бранкович получил Нобелевскую премию по литературе в 2004 г. Бодрийар посвятил ему статью "Фрагмент гиперреальности". Умберто Эко назвал его французским Борхесом (с 1998 года писатель переехал во Францию, в Комбре, где и писал роман... или так: чтобы написать роман).
Но один аспект не то, чтобы затаился в тени - просто был незамечен. Не то, что вошло, отраженное и измененное, в книгу, а то, что могло быть, но не случилось, и вот - овеществилось в написанном. Не реальность, а тень реальности. Об этом и пойдёт речь в данной скромной работе.
... Итак, несколько сюжетных линий, несколько пластов действительности, между которыми мы будем перемещаться вслед за автором. Ну и некая точка момента истины, когда станет ясно, что все они, как водные слои и течения, пронизаны, словно насажены на копье солнечного луча, на длинную иглу авторской мысли.
Реальность, как перчатка, выворачивается наизнанку - и изнанка оказывается лицевой стороной, которая вновь будет вывернута - не обратно, как ожидалось, а в некое иное измерение.
Первая линия - актёры, богемная компания молодёжи. В их компании есть некто Макс - красавец, сын обеспеченных родителей, путешественник, удачник и счастливчик. Макс вызывает негодование, обожание, ревнивую зависть. Вот он написал замечательную пародию. Вот он забыл свой дорогой пиджак - тот даже пахнет ещё любимым табаком Макса. Только Макса никто никогда не видел - потому что его не существовало.
Разумеется, биографами Петара Бранковича эта часть сюжета пересказана, исследована, объяснена миллион раз.
Жил в Дубровнике тихий мальчик из интеллигентной сербской семьи (отец - преподаватель философии, мать - художница)... Ему интересно всё - литература, музыка, театр. Он читает по-английски позднего Набокова, переводит на сербский "Охоту на Снарка".
Петар пока стеснителен и замкнут (сравните две его известные фотографии, 1989 год, он в синей водолазке под горло в фойе театра Држича и снимок 1991, где Бранкович в безликой военной форме и каске на фоне каких-то серых зданий и размокшей от ливней земли - разве что взгляд, немного рассеянный и самоуглублённый, тут похож).
Да, его интересовал театр. Но Петар не был знаком ни с кем из актёров.
Я уверен - он мечтал быть таким вот бесшабашным Максом, всеобщим любимцем, обаятельным баловнем. Затевать сложные многоходовые интриги, шутить, легко входить в любую компанию и уходить без объяснений.
И когда Бранкович описывает Макса - да, он говорит о себе. Это он, Бранкович, был на шумной вечеринке, это он устроил каверзу с подменой реквизита, это всё он... Но - только в пространстве книги.
Никакого личного опыта, никаких знакомств в театральной среде, о которых взахлёб фантазируют биографы Бранковича, у него не было! А размах воображения у них немалый, чего только не приписали молодому Бранковичу. Но нет. Всё, о чём он мечтал тогда, в предвоенном Дубровнике, он проделал в своём романе. Не в жизни.
Вторая линия сюжетной реальности - книга. Литературная игра. Одно из действующих (чуть не написал "живущих") лиц в книге - писатель, который пишет о некоем исследователе сербской литературы, отправившемся на зиму в Рас, чтобы поработать в одиночестве над мемуарами о войне. Большинство биографов уверяют, что этот писатель - сам Бранкович! Факты его жизни перекочевали в "Седьмую шахматную фигуру".
Что ж, рассмотрим известный случай под Вуковаром, после которого мы поговорим о третьей, шахматной линии романа.
Представьте себе плачущий безнадёжным дождем беспросветный сентябрьский день. Хорватской армии воевать хочется не более, чем солдатам ЮНА*. Тем не менее, одним приходится обороняться и умирать, другим - наступать и умирать. И вот хорваты бегут, а сербы осваиваются в их траншеях. И Бранкович, оскальзываясь и поднимая повыше воротник, идёт мимо искорёженного взрывом тела вражеского солдата и его разорванного рюкзака. Видит расколотую шахматную доску, рассыпавшиеся фигурки. Его сапог вдавливает в грязь одну из фигурок.
И много лет спустя он вставляет эту сцену в чужие мемуары о войне и пишет её совершенно иначе: хорватские солдаты заходят на оставленные позиции, видят брошенный сербский штаб, столик с шахматной доской и частично опрокинутыми фигурами, кружку ещё теплого кофе и растрёпанный блокнот с записями ходов...
"Это всё то же самое военное воспоминание". Неужели? В реальности, в которой существовал в 1991-1992 году Петар Бранкович, до войны - студент третьего курса филологического факультета, сербы разбили под Вуковаром хорватов. В романе под тем же самым Вуковаром хорваты теснят сербов, замыкая кольцо окружения. "Это эмоциональный опыт! Факты вторичны!".
Не соглашусь ещё раз.
Писатель переживает определённый жизненный опыт.
А потом, в романе, выворачивает реальность, сохраняя только её видимость... Зачем? Именно для того, чтобы создать в книге иную реальность - зачем же ещё?
... И теперь, собственно, шахматы - эпизоды, перемежающиеся с отрывками о войне (а военные сцены перебиваются воспоминаниями о мирной жизни).
Мы видим шахматную доску откуда-то сверху. Потом, будто снижаясь, всё ближе и ближе... Нет, это не доска никакая, а огромное поле, тут и там разрытое снарядами. Черные лоскуты чередуются с нетронутыми, покрытыми стоптанной травой.
Бранкович - в пешечной пехоте, вбиваемой в раскисшую землю. Их теснят, разматывают, артиллерийские башни бьют, не переставая, и почти в унисон, как подтверждение Высшей воли, грохочет гром. Спецназ, ферзь военных дел, пытается поменять положение - безуспешно.
Шахматные кони, разведывают силы врага, и появляясь внезапно и так же исчезая, схлестываются тут и там с его отрядами.
Пулемётчики бьют кинжальным огнём, резким, как рывок по всей диагонали чёрного или белого слона.
Штабы - статичные и непререкаемые, как короли, приказывают и подгоняют - вперёд, смерть ждать не станет!
Кто-то уже обречён. Кто-то жертвует, продлевая время королевской жизни.
Одна пешка, вытирая грязь с лица, поднимает голову к хмурому небу. Вдруг случится чудо, вдруг что-то... кто-то, кого не ждёшь - поможет? Иначе - придётся умирать...
... И последний из сюжетных пластов - то самое иное измерение, соприкоснувшись с которым эфемерное, выдуманное, смутно предчувствуемое - осуществляется.
Мы видим вещи выдуманного человека, читаем приписываемые ему стихи. Чувствуем чье-то присутствие - кого-то, иного в каждый момент времени. Обозначающего себя не ожидаемым действием. Шагами в пустой комнате. Озарением несуществующего жизненного опыта.
То, что не существует, может осуществиться! Не проникнув полностью в нашу действительность, нет, но оно, это нечто, будет действовать как реальное и одновременно потустороннее, как некая пограничная сущность.
... Итак, все линии сошлись в знаменитой сцене эндшпиля.
А потом автор разворачивает действие, как коня на полном скаку, и начинается самое странное. Как будто роман (а с ним и рассказчик, и читатель) проваливается в безвоздушное пространство абстракций и отвлечённости. Да ведь это оно и есть - скрытое измерение, не имеющее координат, примет. Ни единой чёрточкой хоть чего-то, схожего с привычным и узнаваемым, не откликающееся на наши вопрошание - кто ты? Что ты?
- Иное. Нездешнее.
Итак, теперь, думаю, совершенно ясен ответ на вопрос - кто же эта седьмая шахматная фигура?