Аннотация: Отпускайте всех идиотов и клоунов из своей жизни, цирк должен гастролировать. (Ф.Раневская)
История произошла со мной, она правдивая - сомнений быть не может. Случилось то, что единожды я повесил себе 'хомут на шею'... приобретя для детишек на городском рынке щенка - королевского пуделя... женского рода, окликушив её Дези. Да что же тут смешного, мне бы ваши заботы и проблемы. Ведь вывернешься весь наизнанку, но что только ради деток, тем более своих, не сделаешь. <...>
Зима. Лютый мороз. На дороге гололёд. Выехал на папиной старенькой машинке из гаража и решил рвануть в город. Проветриться.
Не желая со мной шастать и морозить курносый свой нос, собака, выглянув за порог квартиры и, определив температуру воздуха в подъезде, осталась дома, а её хозяину, видите ль, приспичило ехать, дабы узнать: где, когда и как купировать кучерявой нашей деве хвост. Другой, видимо, нужды у меня тогда никакой не было. Безделье... Ну не можем мы жить без проблем. Конечно, можно было позвонить по поводу этого, крайне важного для нас с нею мероприятия, как купирование её хвоста, но что дома то сиднем сидеть. Сбежал. Узнал. С рынка уже ехал... трезвым. Вам то, граждане, поди, до лампы, куда мне, вообще, нужно было ехать. Главное, что ехал, напевая песнь. <...>
Тут-то и приспичило мне выехать на главную улицу Московскую, а иначе её никак не миновать. Да хоть бы она была и не Московской, всё одно единственная в городе главная, ибо так распланировали коммуняки. Теперича, как молвят граждане, не то, что было давеча!
Главные улицы они везде существуют. Взять хотя бы, скажем, Невский прошпект в Санкт-Петербурге, ведь кишка-кишкой. А сравним тот прошпект разве что с улицей Ильича в Волгограде, ибо и та, как ненатянутая струна у балалайки, да длины неимоверной, всё вдоль Волги и вдоль Волги, да уж... не до Луны ли расстоянием будет. На косой, примерно... глаз - так и есмь. А у нас и городок то совсем небольшой, да и прошпектов таких нет, но главная улица тоже имеется, на которую если и понадобится выехать, то голову свернёшь. На бок. <...>
А вот... и перекрёсток. Подъехал к этой единственной нашей Московской, а не удаётся никак выехать на неё из-за своей же лени.
Переобуть, видите ль, недосуг было машину. Смотрю - слева помеха, да и справа - тоже транспорт не стоит. Туда-сюда, слева-справа. Куда едут - хрен знает и ведь не час пик, а машин не счесть, снуют и снуют, аж... в глазу рябь пошла и чесаться стал. И ведь мороз никого, скажи, из шоферов дома не держит. А чешусь я, знаете ль, всегда, когда зол... Да всем когда-то приходилось такой дискомфорт и неудобства иные испытывать. Вот и мне тогда пришлось сушить лёд до асфальта и чесаться... Вроде и подъём то небольшой перед перекрёстком, да гололёд, мать его ети... что и из машинки нельзя выйти, а коль и выползешь, так и хлопнешься подле неё. Трупом то.
Выехать бы надобно на ту Московскую, а никак. Сцепления опять с асфальтом нет. Двигатель работает... Приоткрывая дверцу, изогнулся, аки плакучая ивушка до земли, смотрю назад - колёса вращаются, а машинка на месте. Стою и шлифую это ледяное зеркало. Хошь выходи и чуб свой чеши, так как такое классное отражение. До асфальта дошёл, тронуться бы мне уже пора, так опять выворачивается откуда... ниоткуда наездник. Нажму на сцепление - машина назад катится. Трогаюсь... таки опять, как чёрт с Небес - на колеснице, другая уже машина пред тобой. Хошь плач, етить их некому, али следуя приёмам воздушного боя пилотов, идти на автомобильный таран.
Вот, наконец, никого не видно ни слева... ни справа, ни сверху, выехать можно, никто не мешает, так опять буксую. Стою, газую, шлифую.
На этой смежной улице, хрен знает: 'Сколь лет ВЛКСМ' не могу и развернуться, ибо сзади тоже машины подпирают, ни вперёд - ни назад, да водителям не терпится, сигналят, виновного, видите ль, нашли. А то, что дорожная служба бездействует, не посыпая те участки песком, им всё равно. А ведь знают, что улица эта второстепенная, а потому приходится ожидать. Мне только и оставалось... стоять, да головёнкой крутить... покручивать: влево-вправо, вправо-влево. А ещё и радикулит, вот и покрути попробуй... повертись, коль сидишь, аки совёнок.
Дёргаешься весь, яко на шарнирах и весь на нервах, грызёшь обшивку руля клыками, да резцами, кляня всех наездников, которым дома не сидится, а толку что оттого... Ведь поди родить успеешь за то время, что испытываешь на наших дорогах: конфуз, мучения, неудобства и беспокойство. Бывало, проедет лишь одна телега за неделю, так и проблем не было никаких. При царе Петре ещё, курносом то.
И вот, когда в очередной раз я стал елозить, пытаясь выползти на главную дорогу, то кто-то из пешеходов и решился проявить инициативу, подтолкнув сзади мою машинку вместе со мной, наездником. А ведь толкнул, и скажи, как удачно, согласованно и синхронно у нас с ним получилось, враскачку то. А ведь тронулся я с помощью того незнакомца в путь, поворачивая налево и, кажется, всё - в добрый путь, хоть на Соловки катись. Хотя мне туда совсем не надоть. Просто бальзам по душу, буксую, но еду радостным, получая от того удовольствие.
В машине тепло, Люба Успенская 'Кабриолет' затянула, так полнейшее успокоение. Да как бы, не так. <...> Смотрю в зеркало заднего вида - таки... вижу чудное мгновение. Вроде как держат меня на скользкой дороге, да и отражается в нём незнакомая тёмная личность, так похожая на монгола. Пригляделся получше, да так и есмь - тонированный монгол, да и, ни сколь не отставая, следует за мной. <...>
- Но я и сам, - сказываю, - слава Богу, могу без тебя далее двигаться, что ты, мол, себе позволяешь, зачем продолжаешь толкать, нежели я еду! - рассусоливал я в одиночестве, напевая: 'А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь! Ты ж... подруженька - меня забудь!'...
Примерно так...
- О!.. В натуре - вижу чудо мужского рода, армейского возраста и бежит так немотивированно быстро, подпрыгивая за машинкой с вытаращенными от ужаса свинячьими глазками. Вот досада то, будто прыщ к ляжке присосался, будто зубами вцепился в багажник моего автомобиля, да ещё и с необъяснимыми, долетающими до меня непонятными восклицаниями в полуоткрытое оконце: ' Стой, blja, сволочь!... Стой, blja, подлец!'... И заговорила в нём, чудаке монгольских степей, природа-мать, вырвавшаяся, верно, резко наружу.
Мозги, верно, у него от нашего мороза смёрзлись, что он выражается так громко, злобно и только матом! - объясняю я Успенской. Конечно, здесь тебе не жаркий Улан-Уде, а холодный Ершов! Кому кричишь, зачем орёшь? - вопрошаю мысленно, обращаясь к нему в зеркало, так как уже было взбесился на этого типа, но продолжал движение, видя сотрясание воздуха от скрюченных на морозе кулаков и пальцев.
- Снова сяду в кабриолет,
Танцевать я хочу балет...
А я сяду - в кабриолет! - продолжаю я всё припевать, не обращая никакого внимания на моего эскортника.
Жму на акселератор, но тот пройдоха всё бежит... летит, причём, как-то странно, тазовой костью вперёд, готовый, как воробушек, взлететь и совершить обгон моей машинки... через крышу. Гляжу... а головёнка 'монгола', будто на шарнирах: из стороны в сторону, из стороны в сторону, что того и гляди, с шейных позвонков и оси своей сойдёт. 'Зачем, - раздумываю, - морда, рискует так своим здоровьем?'...
- Здоров, - думаю, - боров, что даже на чистом асфальте машина буксует, будто держат её на налыге сзади! - выговаривая незнакомцу, я начинаю нервничать. Тут-то наши взгляды и встретились в зеркале, что меня совсем смутило. Лупоглазый на весь фас и крещёный мною 'монголом', убойно сверлил меня пожирающими своими зенками, доставая до самой... до селезёнки. Вновь прибавляю скорость, так и он, кобель, не отстаёт, а несётся, словно его хлыщут, подгоняя сзади хлыстом и розгами. Я прибавляю, так и тот вновь за мной летит. Я резко по тормозам, так и тот чёртов повелитель степей, башкой - в заднее стекло, обнимая грудиной и багажник папенькиной машины.
- Верно - бегун и замёрз, но почто же тот не по тротуару нарезает, а таки скачет по проезжей части, яко жеребец в охоте, да и наседая ещё сзади на папину машинку. Помнёт ещё! - мыслил я, отложив переживания за предстоящую боль любимицы... при купировании хвоста.
- Нашёл, - говорю, - гля, вожделенный объект! Зальют зенки с утра и скачут по периметру! Спринтер - твою то маму! Скакун! - ругался я, глядя в зеркало заднего обозрения. - И что это за имитация такая... Ведь нарушает все, как есмь, правила дорожного движения.
Уже и горожане, останавливаясь, мне машут ручонками, проявляя неподдельный интерес к орущему и бегущему вприпрыжку чужаку за машиной. А тот хоть и спотыкался, но видно было, что оберегал бесценные фаберже, исполняя перед следовавшими сзади водителями соблазнительный стриптиз, и создавая, вместе с тем, аварийную ситуацию по всему пути следования, по главной, по Московской.
- Ах, ты... батюшки, да как же я долго соображаю! Так это, верно - вымогатель, который подтолкнул машину со мною на копейку, а за горло видно со всей серьёзностью взять меня хочет и на целую сотню! - подумал я о корыстной мотивации моего преследователя. - Уж... чересчур, что-то спортсмен озлоблен! Граммофонных игл бы тому террористу для упокоения в задницу! - думал я, себя потешая.
Тормоз. Я давлю на педаль сапогом в пол, слыша визг резины. Стоп. Крики сзади. Тип резко в заднее стекло - своей бестолковкой. Как же, скажи, оно и выдержало то, принимая на себя удар башки того чудака, так похожего на очищенный от копоти чугунок, далеко не понятно, но он так заорал гиппопотамом, будто кастрировали без анестезии или подвели все двести двадцать вольт к его нежной мошонке.
Резко выскакиваю из-за руля и бегу к тому типу, теряя на миг контроль над своей недоброй внешностью. Тут же беру себя в руки, сжатые в кулаки, ибо сам испуган был происшедшим. 'Монгол' же не выговаривал не только буквы 'р', но и других его слов было не разобрать, ибо всё произносилось как бы... не для меня, а в пространство. Левый его глаз косил на стальную проволоку, которая просто впилась в его руки, а правый пред собою... на меня. Казалось, что его жизнь состояла в тот момент из пошлого и прошлого, но ни в коем случае, не настоящего.
После спринтерского забега, его совершенно нельзя было понять. Не знаю до сих пор, заикался ли он до того зимнего дня в чужом для него городке, но оказавший мне помощь гость города, импровизировал предо мной, как минимум, на семи языках. Один уж очень напоминал мне японский. Другой - матерный. Но его собственное мнение обо мне, моих близких и родной матери, не обязывало меня долго слушать бред и маразматический лепет, который нёс сын степей.
- Fuck you, сучий сын! - заорал тогда я, удивляясь идейному содержанию сказанного мной, ведь вроде как.. сказанул с националистическим оттенком в отношении того бегуна. - Ёлкин дрын! Сукин сан! Да ты, по-моему, придурок девятого калибра! Что это, - вопрошаю того, - за забег? Что за непонятное и беспринципное твоё поведение - гнаться за чужой машинкой! Вдогонку, да вприпрыжку. Вслед.
- Ты что, - молвлю, - обезьянкой вскормлен!? Да ещё такой пёс настырный! Надо же, гнаться за мной целую версту! - высказал я тотчас бесстыжим его и узким глазам, всё ближе и ближе к нему приближаясь. Удивляясь танковому статусу его лба и грудной клетке буйвола, хотел уже было зарядить ему в бубен, да вижу, что он проволокой с папиной старенькой машинкой воедино соединён и навеки вечные повязан.
Не понял. <...>
Произошло то, что не мог предусмотреть никто, ибо мой папА, для открытия неисправного багажника, приспособил-таки к нему стальной поводок, который каким-то образом и зацепился за пуговицу куртки того бедняжки, когда он оказывал мне на перекрёстке помощь. Та проволока и выполняла для него роль узды, чтобы следовать за мной и машиной в паре. Так и оказалось, что он не добровольно следовал за мной, а я его тащил с помощью того стального поводка за собою. Так провод превратился для степного моего доброжелателя - в повод.
Смотрю я, а от него пар идёт, как, скажи, от загнанного во поле верблюда, штаны мокрые, причём в совершенно недвусмысленном месте, на лбу блямба с яйцо (гусиное), сам встрёпанный какой-то, пуганый-шуганый, словно ворон, оказавшийся в чужом гнезде и поутру, на тополе то. Глаза неестественно вылезли, аки у Ильича на купюре старого потёртого советского червонца, что висит всегда передо мной на стене с рамке, аки святой раритет Коммуны, которую мы чуть было не достроили. Мне бы тем временем перед залётным к нам азиатом извиниться.
Однако, меня распирал изнутри грудной смех, готовый вырваться в любой момент наружу, а потому я не хотел пред ним и окружившим нас тут же любопытным людом стыдиться. Я сунул в наружный карман 'монгола' червонец, да послал его далеко: полем и лесом. <...>
Сел быстренько в папин автомобиль и свалил от греха подальше, ибо всё я о себе от него тогда узнал, да и видно было, что всё тот шаман считал с моей нефотогеничной вывески. Отнесём же это всё к несчастному случаю, произошедшему с иностранцем в России, да и ущерба то практически никакого, всего то - вырванная с корнем у куртки пуговица... Нежели, скажем, подобрать подобный однотонный материал и вставить латку на образовавшуюся в одёжке дырищу, то никто, верно, не будет и обращать на неё и него, басурманина, внимания. Издали то.