Аннотация: Делать добро дуракам - что лить воду в море! (Омар Хайям)
Делать добро дуракам - что лить воду в море! (Омар Хайям)
Смотря ноне на своего внука и его друзей, я, честно говоря, несколько обескуражен их скучноватой какой-то, школьной пресной жизнью. Потому, ежедневно тренируя мозг, дабы тот не старел и совсем не усох, как цвет на подоконнике, вновь и вновь возвращаюсь в свои детские, школьные и юношеские небритые годы. Происшествия, приключения, курьёзы и случаи нас как-то сами находили. Порой просто удивляюсь - со мной ли то, вообще, происходило.
Единожды, помнится, жеребцом скачу домой по ледяной дороге со школы, таки... подлетает ко мне, видите ль, бабочкой полногрудая восемнадцатилетняя мамзель с двадцатидвухлетним, примерно, любовным стажем, густо намалёванными губами и заявляет прямёхонько мне в личность, сразив своей девичьей утончённостью.
- Не поможешь ли, - заявляет, - мелочь пузатая, моего папеньку отправить на мерине по бухгалтерскому его делу... в уезд! Он тебе, - сказывает, - потом выразит свою благосклонность, проявит милость, да ещё, гляди, и материально отблагодарит!
А я, чёрт побери, страх, как боялся самодельного деревянного протеза того главного бухгалтера, а пуще всего самого коня. А если честно, то брезгун я вообще по жизни, но ведь в морозном воздухе большими деньжищами для меня запахло. Не будешь же у маменьки своей то и дело клянчить.
Стыдно-с... однакож. Самому нужно было где-то подрабатывать.
- Да я, молодая дева, - ответствую, - в превеликим бы удовольствием помог, да не знаю с какой стороны к этому мерину, вообще, подойти и как оную животину запрячь! Это, как тебе, к примеру, корову рогатую, впервой, подоить! Я ему, скажем, шлею во всю длину натягивать стану, а он меня копытцем... копытом. А оно, гляди, каково, яко три кувалды в одной. Три мои головы. Кошмар! Кошмар! Так, вишь ли, шарахнет, что и с родной своей Пионерией разом распрощаюсь. И обернётся всё это, - сказываю, - лишь весёлым спектаклем для публики, но не для меня, пионера.
А девица, знаете ль - сама элегантность! Она вдохновляла, зажигала, окрыляла и воодушевляла меня на любые дальнейшие действа! Подвиги! Да мои земляки прекрасно знали и знают её.
Ну-с... кое-как нашёл я ушлого человечка, некого гуся... с ядерной энергией, так тот проныра, скажи, сам плюгавенький, а так всё умеючи сделал, что мы вдвоём с трижды лишаемой девственницей, глазом не успели моргнуть.
Ни разу.
Осталось лишь бухгалтерские телеса загрузить в сани с конём и портфелем, цвета - детской неожиданности, да хорошо всё прикрыть тулупом. Ну, втроём мы быстренько с оным делом управились. Шустрый был тот парниша, который, видно: родился на скорости, жил на скорости, а быть может уже и ушёл от нас на скорости! На погост. Мы со сметливым тем и оборотистым ухарем грузили тушу ветерана, то и дело одевая самодельный, гладкий, выточенный из древа пиратский костыль, который всё почему-то спадал с культи его ноги, а девица всё тулупчиком укутывала папашу, подтыкая со всех сторон под телеса тёплую ещё из дома шкуру.
Сам же ветеран только мычал и матерился, издавая какие-то нечленораздельные гортанные для нас звуки. Чернобровая же хлопотунья, видимо, ещё та была дичка. Видно, что очень любила кокетка своего папашу - инвалида войны, раз так за старого отца беспокоилась. А может и денег у него было: не меряно не считано и он её за всё благодарил. То-то... ни на минуту она не сводила с нас, случайных её пособников, проницательного внимательного взгляда со скепсисом, нарисованном на её лице, сверкая своей пышной высокой привлекательной грудью.
Да о чём это я, вообще, коль тем временем юные мои познания о влюблённости и какой-либо любви заключались лишь на уровне ботаники, типа: пестика и тычинки. Иногда даже думал, что девчушка забеременеет от мерцающего и горящего огнём моего глаза и тут же, прямо на месте, разродится, принеся моей мамане двойню, али более того - тройню. Потому и со своими милыми одноклассницами я лишь флиртовал, дотрагиваясь только до одной их груди. Ну... стоит ли обижаться - на Солнце, там тоже есть свои пятна.
Кому смех, а мелочи слёзы.
Я просто плавился от всепроникающего взора прелестной той, гарной паникёрши, которая готова была произвести поголовный обыск, играя томными своими очами, раздевая ими до исподнего и полного обнажения, не оставляя на нас никакой одежды.
Всё же, видимо, побаивалась, что очистим мы карманы, али подрежем у её папани мошну.
Меня такое отношение и недоверие оскорбляло и даже раздражало, ибо был пионером страны Советов и, в отличии от других плутов, старался блюсти Моральный кодекс строителя Коммунизма. Негоже было мне ни при каких обстоятельствах его нарушать. Я совершенно не давал повода той мамзель для каких-то подозрений.
Вот, стерва, о чём думка, оказывается, у той Валентины была. А я считал её богоневестной Валькирией, а она с цыганом роман, помимо меня, помнится, тут же замутила. Затеяла. Стыд головушки! Не знаю почему, но не от её ли выходок, тот инородец и в петлю, под потолком, залез.
Ага... насовсем.
А ведь у рома, вроде как, всё было в шоколаде. Был он здоров и весел, свободен в мыслях и действах, богат душой и любим сердцем, храним силами Неба и, казалось, был согрет лучами Солнца и безумно счастлив в объятиях моей соседки. Валюшка же с малых лет, с виду, вся такая: красивая, гордая и яркая. Как говорил нам цыган, что влюбился в одну, никем необласканную ещё, молоденькую особу... со стройным осиным станом - до потери сознания и вскоре, мол, на ней женится.
Всё расхваливал предмет своей любви, хотя найти женщину без изъянов, что найти мужичину без извилин.
А спросить бы нынче у той Валюшки: каково сейчас ей живётся, когда она такого красавца-молодца на тот Свет справила. В юности. Хотя... Валя того, конечно, не желала, да и табурет, поди, в ноги ему не ставила. А можа... родичи её супротив их женитьбы были. Кто знает... кто знает. Кто это, скажите, за цыгана любимую дочурку отдаст. Не каждый, знаете ль, не всякий, поди.
Вот такова она - грешная любовь!
Впрочем... каждый выбирает свой путь. Это диагноз, али временное помешательство, но случай не совсем редок в нашей жизни. А может тот цыган успел переболеть всем, чем мог. Так может у того полюбовника гнойный отит был на оба уха или подагра тем часом накрыла, али заболел скарлатиной, золотухой или геморрой, скажем, замучил, а может и другая какая прогрессирующая наследственность, типа: неприятной французской болезни, от которой и жизнь, верно, немила любому земному существу.
А может и грыжа на пупке.
Кто знает, какая хворь найдёт на любого гражданина. А парня с коих лет уж... нет, будто никогда его в нашей жизни и не было. Сами то отношения меж ними были: страстными... огненными, а таков их печальный финал. Шило в мешке от любопытных и любознательных бабёнок разве утаишь.
И что это мне в голову ноне на ночь глядя усопший втемяшился.
Ну да, в связи с жеребцом, которого тот цыган мог с завязанными глазницами, в полной темноте, запрячь, но того с нами не было. Значит, следовало как-то соседке помочь.
Однако, вернёмся, как говорится, к нашим баранам. В общем, запрягли коня и протезированного клиента загрузили в сани, отправив его в дальний путь - по делу бухгалтерскому, трижды перекрестив его... спину. Договорились вечерком встретиться, да внести его тело в дом. Сам то тот точно не добредёт. По снегу, да, тем паче, через сугроб... у двора. А там, гляди, ещё и после обычных посиделок с друзьями в кабаке или с сотоварищами.
В пивной лавке.
А вечером бью шайбу в стену частного дома соседа, играя сам с собой в хоккей, а тут, как чёрт из табакерки, выплывает из-за угла уголовная ко мне личность, Найда Иван Сергеевич, татуированный картинами Собора Парижской Богоматери и на языке контингента преступного мира нежно так воркует... разводя пальцы веером.
- Как же ты, - сказывает, - мне, собака, надоел! Ты с какого табуна то будешь! В хате с утра до ночи только бум, да бум, что ни черта: не полежать, не поспать, не отдохнуть! Где, показывай, твои ухи. Сейчас рвать, отрывать, нахрен, буду. С корнем... чтоб более не баловал, а людям давал покой! И какого чёрта, - заявляет, - вас, школят, в заведении сутками не держат! Под надзором!
В кандалах.
Стоял я пред тем злыднем, как кролик перед удавом. Спасибо, что мимо пролетел тот сивый мерин... с бухгалтером в санях, а туточки и Валентина отбила меня от бывалого преступника, позвав помочь нести телеса своего папеньки в дом! А как того нести, коль конь с разгона залетел на огромный сугроб и дровни перевернулись, накрыв папашу её: и самими санями, и сеном, и чёрт-те какой длины тулупом. Рванул я тогда за тем же эгоистичным пройдохой, который нам днём помогал коня запрягать. Нашёл.
Привёл.
Гляжу, а Валюша портфель в сугробе папин разыскивает. А тут, смотрю, и жулик подключился к оному занятию, бросив исполнение своих обязанностей - по заносу тела в дом. И ведь в самом невероятном месте, нашёл-таки... гусь, и мне его, каналья, суёт втихую, заявляя, что прячь, дескать, его в снег, пока клуша-де... в поисках и своих думках. А я, как глянул в тот бухгалтерский портфель, что меня аж... затрясло, ибо из него новые денежные банковские упаковки просто ломились наружу, радуя искрившиеся мои окуляры.
- Прячь, - шепчет мне шельмец, - портфель в снег, там его никто без нас не отыщет! Дескать, надо подсуетиться малость, а потом, мол, мы и поделим все бухгалтерские меж собой дивиденды. Вот же ж... выродок. Первый камушек в корзину моих сомнений был запущен. Но я чувствовал, что в отсутствии денежных средств отца, барышне, конечно, будет не до демонстрации своих нежных чувств... к кому бы то ни было. Однако, не стал я плясать под дудку того хапуги, да и грешно так поступать, чужое добро присваивая.
- Негоже, - сказываю тому типу, находившемуся в корыстном угаре, - так поступать пионеру-ленинцу! Мы всё должны хозяевам вернуть и тут же несу пропажу Валентине, которая предо мной аж... растаяла. А того помощника-самодура ажно, скажи, перекорёжило. Перекосило. Вот, - думаю, - что жадность с таким непочтительным людом делает.
Посмотрел - прослезился!
А социально-неблагополучный хлюст, смотрю, скрежет зубами, встав, по-барски, в позу Тузика, загораживая мне дорогу. Зло косился всё из-под нахмуренных бровей на меня и дюже сердился. Пихаться, пёс, и за грудки ещё меня стал хватать. Серчал, мычал. Псих-не псих, идиот-не идиот,безумец-не безумец. Хотя... любой маньяк считает себя нормальным, да и глупо было козни строить мне!
- Ну и ну... Накося, - бормочу, - куси! От селедки ухо! Ты не пугай меня и не стращай! На печи с бабушкой в такие игры играй, но не со мной, пионером страны Советов! И с удовольствием выворачиваю ему под шнобель кукиш, размером - с церковный колокол.
Ведь я был для него, яко кость в горле.
Он бы точно тогда дров наломал, но как гласит пословица на Руси: "Бодливому быку Бог рогов для того не дал!"... Так - словесный пронос и ничего более, что и юного пионера даже не запугать. И не с такими, по примеру деда своего, (по маменьке) Фёдора Яковлевича, на кулачки выходил, теряя уже молочные зубы.
- Ты с какого, - тряс башкой и обиженно лопотал он, - чёрт... бери рода-племени будешь, что тебе не нужны деньги на расходы! А ведь можешь себе под зад и мотоцикл "Ява" приобрести завтра же! Сними, таки... с шеи, k ebene fene, красную свою тряпицу и стань, наконец, нормальным гражданином Советского Союза, совершенно обычным пацаном с разумными и естественными потребностями, кои теперича присущи всей публике на этом свете! Тебе же, холера, заживётся с деньгами, как в сказке, о которой ты и не фантазировал, одеваясь отныне золотым пёрышком.
Будет, дескать, у тебя не житьё, а малина.
Настроение было гнусным и не только у меня. Ведь я, будучи в пионерах, только начинал самоутверждаться.
- Как, - думал я, - такая мысль могла в безмозглой его башке зародиться, а ведь он такой же, пожалуй, вьюноша... моих преклонных, от рождения, лет! Да ещё и комсомолец, верно, со значком Ильича... на груди! Не делай мне нервы! - сказал я, как говорили мне в Одессе, где мы со своей маменькой гостевали.
Однакож, я нет... и всё!
А тот прыщ всё пудрил мне мозги, дразня и доходя до паранойи. Может и признавался он родичами хорошим человеком, но со стороны, из-за неадекватного его поведения, сие мало было заметно. Я будто ему на любимый на мозоль наступил, так как из его гортани раздался дикий писк.
Ведь случилось то, что на его дерзкий выпад, я симметрично отзеркалил.
Тут-то я и стал боролся с демонами в голове и стал подумывать о прихоти и дури оного болвана, но неведомые мне искусители плотно засели в голове и мысль, что живём в этой жизни один раз, не переставала покидать мои чувственные извилины. Дерьмовая, надо сказать, возникла ситуация: один кричал, дабы я тот портфель припрятал, а второй, чтобы найденные в снегу деньги, непременно вернул хозяйке. Ведь брать чужое - это то же самое, что с незамужней мадам или незнакомой девицей сходить в баню. Грешно, граждане, но, коли с молитвой и крестиком на шее, то можно.
Сказывают - прощается.
А у красотки, надо признаться, ещё и такие шикарные бёдра и точёные ножки, которые меня просто сразили. Наповал. Всё это, верно, и подействовало на меня, как возбудитель на импотента... приведя в замешательство. Конечно, все тогда Валюшку за связь с цыганом осуждали, но только не я. Но если вас всех, милые гражданочки, спросить: "А не красота ли, вообще, спасает наш Мир!"...
Да, неплохо бы было с такой милой девицей провести несколько незабываемых часов вместе в бухте насаждений! Хотя шансов у меня было совсем мало, ибо её воздыхатель ещё и другом нашим был, да и разбудил в девчонке такую животную страсть и инстинкты, что она не могла уже и думать о другом.
Казалось бы, греши - не хочу.
Но... увы! Валя не подавала каких-либо нечистых надежд и блудных помыслов: как к себе, так и к своему великолепному младому телу, да и мне воспитание не позволяло вести себя как-то... по-иному. И победу в этой борьбе могла одержать лишь врождённая прививка: к совести и разуму, чести и достоинству. Гляжу, у помощника нашего мордень чересчур расстроенная. Видимо - о больших деньгах, загрустил. Ох, и хам был тот рыжий прыщ, который, помнится, только и заявил мне.
- А ведь и взаправду говорят, - заявил тот паразит, - что пьяный когда-никогда, а всё одно проспится, а дурак - никогда! Тебе что, парень, гвоздь кувалдой вбили в башку или сделали трансплантацию мозга! Сколь же это мы, зараза, из-за тебя упустили денег! - только и прошипел мне, недалёкий интеллектом, жлоб. Тот хлыщ даже не удосужился передать дивчине портфель из моих рук, всё высчитывая: сколько и чего он может купить на всю ту сумму.
Но лучше преставиться на паперти у церкви от голода, чем совершить такой неблагопристойный проступок, как кража. Да за оное действо меня бы маманя тем портфелем прибила. А страстная та особа приняла портфель с денежными упаковками из моих рук, подспудно наградив таким горячим и нежным меня поцелуйчиком, что я закружился в экстазе. Даже солнце от снега стало отсвечивать ярче, а наш общий помощник, чёрт бы его побрал, раззавидовался, вишь ли, мне. Но мне ли тому безумцу было завидовать, коль я только оконфузился и щёки у меня тут же зардели, так как, почувствовав горячее девичье любвеобильное тело, даже ноженьки у меня стали ватными, пот лил градом, что вот-вот падучая или какая иная младенческая болезнь от возбуждения накроет. С головою. Ведь о том поцелуе я не мог и мечтать даже в самых безумных снах.
Лишь впоследствии я понял, что подобные ей девицы ломаются ровно столько - сколько можно, чтобы и не показаться слишком лёгкой добычей, и от себя совсем не отпугнуть.
А тогда...
Тогда я, действительно, опасался хлопнуться в сугроб снега в припадке, соизмеримого, разве что - с эпилептическим, и отбивать там балетные виртуозные па-де-де... пятками, ибо даже небо для меня уже казалось в алмазах, да и не ожидал я, дюже любвеобильного эмоционального такого всплеска и поощрения от милаши Валюши. Долго же я тайно хранил тот красивый ярко-красный смачный автограф от губной помады девицы.
Аж... до прихода с работы старших своих сродственников. И как, чертовка, всё правильно рассчитала. Не зря папенька её главным бухгалтером был.
Наследственность... никуда от того не денешься.
Начитаешься таких грустных историй с плохим завершением, что хоть никогда в табун больше не скачи, что хоть никому из сексуальных гражданочек более не оказывай никакого внимания. Хотя... Спасибо, что нам тот невзрачный хмырь помог, иначе мы вдвоём с той любвеобильной шалуньей ещё бы несколько часов шоркались... в поисках портфеля с денежными упаковками.
Но всё это было только прелюдией всего дневного действа.
Неведомо мне... куда после того пыхнула обворожительная подружка с деньжищами, но дело то получило дальнейшее продолжение. Главному бухгалтеру, очнувшемуся ото сна с похмельным синдромом, приснилось, что какая-то негодная дрянь свистнула его портфель с наличными, за который ни в жизнь было не расплатиться. Вскочил тот... и давай участковому с его помощником о своей беде названивать. Те, в свою очередь, подключили пожарников, охранников и сторожей, дабы отыскать портфель с месячной заработной платой всех работников и служащих кооператива.
Все сугробы народ, за обещанное приличное вознаграждение, перекидал, весь снег чрез сито перетряс, осмотрев сани с сеном, заглянули мерину в гриву и под хвост, но увы... ни бухгалтерского портфеля... ни денег. С тем и разошлись, вызвав докторшу с неподъёмной бутылью "корвалола"... чтоб, значит, не разыгралась у страдальца подагра, чтобы не допустить прекращения работы сердечной у бухгалтера нервы, дабы не потерять главного специалиста хозяйства.
Не знаю, что произошло в доме пожилого бухгалтера-бедолаги, но после школы меня навестила Валентина и принесла пачку денег, одарив ещё раз меня поцелуем. Несмотря на отказ принять денежную массу, Валя насильно всучила мне деньги. Подарок пришёлся мне, конечно, по душе. Именно тогда я, на свою беду, и купил мопед.
А значица, граждане, и вывод отсюда может быть только один - делайте добро людям и их к вам благодарность не заставит себя долго ждать. Доказано жизнью. Отдаваясь страстям, мы становился похожи на больших и совсем уже повзрослевших, и я кожицею, что ниже пупка, чувствовал, что мною, таки... все остались довольны! Ну и Слава Богу, раз путёвым уродился!