|
|
||
Я люблю вот так. Когда тихое, затаённое вступление, загадочно переливаясь, или даже еле мерцая, постепенно, словно исподволь, набирает силу, или, сбивая с толку, совсем замирает, затем резким контрастом ударяет в точку общим торжественным аккордом, заставляет очнуться, переходит в активную упругую яркую тему. Классика жанра тут, несомненно, Неоконченная Шуберта, хотя, лично мне всё-таки ближе джаз...
- Саша... - голос Насти вырвал меня из всецело захвативших волшебных звуков Toykeat. Я посмотрел на неё, хотя мысленно ещё находился внутри, - Саша, всё в порядке? У тебя было такое лицо...
Я улыбнулся.
- Да, конечно, ты же знаешь. Просто задумался.
- Прости, никак не могу привыкнуть. Видел бы ты себя со стороны... - она стояла за дверным проёмом, полускрытая косяком, будто пряталась, или боялась показаться целиком, раскрыться. Вошла, наконец, засмеялась неуверенно, - Мне даже порой хочется сфотографировать тебя вот таким, что бы ты полюбовался как это пугающе.
Я развернулся на кресле навстречу ей. Гидравлический шарнир забавно скрипнул, удачно попав в акцент музыкальной фразы. Тьёйкеаты сделали вид, что не заметили этакого хулиганства...
- Фотографировать из-за двери неудобно, ракурс не тот.
- Много ты понимаешь, - засмеялась Настя уже искренне, ярче. Подошла, села ко мне на колени. Кресло застонало, не то от навалившейся боли, не то от нахлынувшего удовольствия. Поцелуй озарился красивым восходящим лирическим пассажем из динамиков. - И, вообще, я однажды раздобуду двуглазую камеру, фигушки от меня тогда кто убежит, - игриво произнесла девушка нараспев. Голос её, тихий, нежный, будто цветок фиалки, мягким бархатом неизменно приятно облегал слух.
- Сдаюсь, сдаюсь, - говорю, - Я, и правда, ни бельмеса не понимаю в твоих объективах. Впредь буду орудовать лишь музыкальными терминами. Модуляция после атонального отрывка не столь эффектна, ибо мелодия...
- А попроще, так что бы было понятно и дурочкам? - оборвала меня Настя.
Развожу руками.
- Я ж пытался!
- Ладно, ладно... - капитуляция была взаимной. Поцелуй ещё раз обжёг губы, и Настя унесла его прочь, соскочив с коленей, - Чего слушаешь? Опять то безумное финское трио? - перевела она тему разговора, взяла гребень с полки.
- Да, - киваю. Повернувшись, кликнул мышкой по фотографии пианиста Ийро Рантала, чья лыбящаяся физиономия возникла на экране, - Давно меня никто так не цеплял в музыке. Удивительное сочетание лиризма и драйва, мелодики и ритмики, абсурда и концептуальности.
- Ты опять забываешь с какой аудиторией имеешь дело, - смеётся Настя, мельком кинув взгляд на монитор, скорее привлечённая работой фотографа, нежели личностью музыканта, - И, вообще, ты так и не показал мне, чего там придумал.
- Где? - непонимающе переспрашиваю, - Я много чего придумываю, и много чего не показываю.
- Не занудствуй, со мной это не прокатывает! - стоявшая в профиль, расчёсывающая длинные каштановые волосы Настя, изящно изогнувшись, кинула в мою сторону многозначительный взгляд. Северное русское лицо её с точёными резкими чертами в полусумраке вечернего света было сейчас воистину сказочным. Тени сиреневыми полутонами ложились на очертания стана, охватывая душу терпко-сладким привкусом раннеосеннего листопада, мягкой душистой прохладой прикасаясь к глазам, предвещая необыкновенное. Хоть ещё и в художники записывайся, передать такое...
Музыка в колонках насмешливо перекатилась рваными синкопированными точками, резко оборвалась, лишь эхом отозвавшись барабанной сбивкой, с тарелкой креш-ш-ша в конце, как в ситкомной шутке. Эй, кто, блин, кому подыгрывает? Здесь должен был быть ещё один лирический пассаж!
- Чего молчишь? - испытующе лукаво спросила Настя, выпрямившись, - Думаешь, я отстану?
Усмехаюсь.
- Нет. Помнишь, как в Шурике у Гайдая? У меня другое...
- Это успеется, - губы её тронула улыбка, - А вот дедлайн уже на той неделе. Та неделя послезавтра! А, ведь, обещал! Ты же так мне ничего и не показал. А, вдруг, вообще ничего не готово и кони не валялись?..
- Почему же? Кони вполне себе извялены, нарезаны на кусочки и расфасованы по колбасам. Но меня, в который раз, терзают смутные сомнения...
- Эти бесконечные аллюзии на старые советские фильмы выдают в тебе неисправимого провинциала, - строгим учительским тоном заметила Настя, - Мы же уже говорили на эту тему...
- Ну, так я же ратую за всецелую искренность, я всегда честно признаюсь, что понаехал тут, - смеюсь. Ещё один барабанный брейк был на моей стороне.
- Да я не об этом, - Настя с досадой положила расчёску на этажерку. Дерево издало приятный звук, хотя и мимо музыки - некоторые спецэффекты работают сами по себе, даже вне контекста.
С любопытством смотрю на неё. Виновато закусила губу, села на диванчик, глубоко вздохнула. В повисшем безмолвии задумчивое полнозвучное контрастное соло фортепиано из динамиков прозвучало как ответ, как призыв, как целая декларация о независимости. Подымаюсь с кресла и сажусь рядом.
- Классно играют, сволочи, - без тени иронии, абсолютно искренне и беззлобно, не очень-то в тему, вымолвила Настя, будто разговаривая сама с собой. Когда-то давно, ещё в школе её бабушка настояла на уроках пианино, но тогда любви с музыкой не сложилось; теперь же какое-нибудь эффектное фортепианное соло приводила девушку в тихий восторг, граничащий с экстазом.
Улыбаясь, молчу, смакуя каждый вдох; созерцаю завораживающую амплитуду взмахов длинных ресниц. Взор её направлен куда-то в даль, затягивая в свои карие бездны.
- Вообще я прекрасно понимаю тебя, - сказала, наконец, она, после довольно продолжительного молчания, - Мы живём в такое время, когда единовременно творят сотни Моцартов, тысячи Рафаэлей и миллионы Шекспиров. А называется всё это великолепие простым словом энтертеймент. Трудно заставить себя присоединиться к этому чудовищному хору голосов, всё понимая.
- Тем более что над ситуацией уже давно разобрались, посмеялись и даже окрестили мегабитовой бомбой.
- А, ну да, ну да. Это ведь Лем?
- Лем, это лунный модуль, - улыбаюсь, - А мегабитовая бомба... That which we call a rose by any other name would smell as sweet, - цитата была явно узнаваемой, даже с моим корявым английским, - Он просто первым подыскал подходящее определение.
И опять задумчивое молчание, в котором растаяло тихое диминуэндо альбома. Повисла полная тишина. Встаю, включаю следующий треклист.
- Но, если ничего не делать, то ничего ведь и не будет, - продолжила мысли вслух Настя, - А то, что нет ни каких позитивных результатов... Отсутствие результата - это тоже результат. Помнишь, как в Мартин-Идене?
- Угу, ещё я помню "Назад в будущее", там герой, и тоже, кстати, Мартин, и тоже страдал классическим синдромом "могу ли я, хамно ли я... О! Магнолия!".
- Ты неисправим! - смеётся, обнимает, целует. Жарко целую в ответ, но Настя утекает из рук необъяснимым волшебным образом. Меня всегда удивляет эта её способность исчезать буквально из-под носа, словно та героиня из иксмэнов. С этаким даром надо старушек-процентщиц грабить, а не фотографиями заниматься. - Прости, мне надо бежать, у меня ещё встреча с заказчиком в восемь, - тихо говорит она.
Сокрушённо усмехаюсь.
- Знаю я этих заказчиков! Сплошь симпатичные молодые блондины немного за тридцать.
- А вот и не угадал! - торжествует Настя, сегодня это пожилая бабуля.
- Процентщица? - удивлённо ахаю.
- Да, нет, - раздался короткий смешок, - Женит не то племянника, не то свою собачку, не то сама подцепила там какого-то деда. Хочет заказать фотографа. Я обещала ей показать портфолио.
- А, ну, это дело хорошее, - нудно гундосю с нарочито наигранной досадой, - Давай провожу. Или стой... А как же хорошее дело "браком" не назовут?
- Мухи отдельно, шекспиры отдельно, - серьёзно говорит Настя, - Провожать не стоит. И, вообще, ты же там занят был вроде до гробовой доски.
В процессе диалога, плавно переходим в коридор, затем на лестничную клетку. Россыпь далёких фортепианных звуков из квартиры - на лестнице замерцала мириадами отголосков, будто разбившись на мелкие осколки. В голову почему-то опять пришла ассоциация с магией, которая всегда в фильмах сопровождается глубочайшим ревербом.
- Да, нужно доделать аранжировку к завтрашнему, - голос ухнул в эхо лестницы, будто в тот волшебный колодец, где сказочная страна, с кисельными берегами и молочными реками, - Но мухи и шекспиры это ведь обычная расстановка системы приоритетов. Ради тебя я готов пожертвовать всеми дедлайнами мира!
- Зачем такие жертвы? - смех, тысячекратно отражаясь, переливался чистой флейтой, - Иди давай, Мартин. Я позвоню, как вернусь.
- Предлагаю чатиться прямо во время собеседования с бабкой. Если что, всегда можно сослаться на важные дела! А что может быть важнее любви?
- Чао! - раз за разом эхом весело повторили стены, рассыпали вслед дробь стучащих каблучков.
Хотел ещё что-нибудь скаламбурить, но лишь тяжело вздохнул, пронаблюдав её сбегающую по ступенькам уменьшающуюся изящную фигурку меж лестничных пролётов. Закрыл дверь, возвращаясь в, сразу ставшую холодной и чужой, съёмную квартиру. Финские джазмены, будто почувствовав проникновенность момента, заиграли красивую мелодичную минорную тему с контрабасовым соло смычком. Сел в кресло, дослушал запись до конца, и закрыл проигрыватель. В самом деле, нужно было работать... Из трея всплыло разлинованное окошко нотного редактора.
Разбудил меня телефонный звонок. "И битвою мать Русь сохраним!", - истошно вопил смартфон голосом Вовки Невзлина. Судорожно вскакиваю, чуть не свалившись, с компьютерного кресла, на котором и уснул под утро в процессе работы, и, плюнув на розыск потерявшихся очков, на слух нашариваю трубку в расплывающемся мареве яви.
- Да, - отвечаю, косясь на огромный расплывающийся циферблат будильника стоявшего на столе: полвосьмого...
- Саныч! - орёт Вовка, - Ты не забыл? Репа в час. Портянки подготовил?
"Портянки" - ласковое музыкантское название партитур. А гармонию с цифровкой Вовка называет "гармошкой".
Познакомились мы с Невзлиным уже лет десять назад, вместе учась в Кульке на джазфаке, только Вовка был музыкантом, рак-ынд-рольщиком и алко-угарщиком до мозга костей. Меня же интересовал джаз, рок и музыка, в целом, лишь как ярчайший элемент, представитель драйва, потока, той неистовой силы, хватающей нас за горло и тащащей по жизни помимо воли - короче в филосовско-культурологическом смысле. И, тем не менее, мы подружились, сработались. У Вовки была своя группа, они небезуспешно гастролировали по самым разным фестам Европы, неплохо зарабатывали, исполняя очумело переделанные кавера на Deep Purple, Pink Floyd, Led Zeppelin и прочих бусурманских рокеров, и им требовался хороший аранжировщик, чем меня бог не обидел, наделяя аналитическим складом ума. В этом плане мы были, как те кентавры Пушкинга: вода и камень, лёд и пламень. Холодной, синей гранью магнита явно довелось быть мне.
- А? Да, вот, дошлифовывал... - начал было спросонок оправдываться я, но окончательно проснувшись, резко отпарировал, - Вовтяй, у меня всё давным-давно готово, а вот ты, со своими амфетамиминовыми звонками в восемь утра, рискуешь добиться того, что не готово будет ни шиша, даже меня самого!
Трубка хрипло хехекает. Мощный табачный дух чувствуется даже по телефону.
- Ладно, не шуми, я просто узнать, - примирительно басит Вовка, - Просто день важный.
- У тебя каждый день важный, и каждый день "просто", - говорю, - Вообще, похвально, я даже завидую. Но скажи, ты своих музыкантов тоже ни свет ни заря будишь?
- Парней-то? - переспрашивает Невзлин и ржёт, - Да вон они лежат бухие, чего их будить, подошёл, пнул под рёбра и айда репать.
- Всё ясно с вами, - хмыкаю, - Иди сам поспи. Партитуры сейчас зашлю на мыло. К обеду буду у вас.
- Ложку не забудь! - скалится Вовка и отключается.
Хватаюсь за голову. Сам себе ломаю шею. Слышится дикий хруст. Жизнь разливается по телу, благодать. Ещё несколько разминочных движений затёкшего за ночь сидения тела. И тут меня как лезвием полоснула мысль. Настя! Она ведь так и не позвонила...
Нашариваю очки, цапаю опять телефон. Может быть смс? Нет, пусто. Забыла? Набираю её. Вспоминаю, что время раннее, для фрилансеров так и вовсе ночь глубокая, первые сны. Хотел уже сбросить вызов, как трубка приятным женским тембром сообщила: "Телефон абонента выключен, или находится вне зоны действия сети".
Растерянно слушаю. Та же фраза повторилась по-английски, затем трезвучие стандартной мелодии оператора и тишина. Стою, тупо держа смартфон у уха. Наконец, кидаю аппаратик на стол, сажусь в кресло, вновь запускаю Fenale - доделать последние штрихи. А у самого в голове - обещала позвонить. Раньше всегда же звонила в таких случаях! Да, нет же, мало ли что, забегалась, ты, будто сам никогда ничего не забываешь. Да, да, обычная система приоритетов.
Быстро пробегаюсь глазами по нотному тексту, вношу несколько правок, и отправляю документ на мыло Вовке. Затем шлёпаю на кухню, щёлкаю чайником, скриплю дверью в ванну, пускаю ажурный саундтрек душевых брызг.
Через полчаса вновь бреду в комнату, намереваясь урвать у диванной фабрики грёз ещё часок. Только прилёг - опять звонок. На сей раз рингтон был куда более культурным. Смартфон пафосно декларировал голосом Митьки Ящикова: "Говорят, что поэт - поёт. Не верю я фразам дутым! Говорю, что поэт - полёт.. с нераскрывшимся парашютом!". Гляжу на часы: ого уже почти девять. Жму на ответ.
- Здорово, чайковский! - обычно мрачный, таинственный голос Митьки был чего-то не в меру радостным. С Вовкой он там что ли?
- Привет, привет, товарищ-браузер, - отвечаю, - Ты чего аж светишься весь?
- Я ж вроде не по видео... - удивлённо говорит Митька, - Как увидел?
- У меня интонационный детектор повышенной чувствительности. Предлагаю говорить только правду и ничего, кроме правды. Чего звонишь-то?
Митька облегчённо выдыхает и тараторит:
- Да меня, наконец-то, издали! Сегодня вечером пресс-конференция в Книжках. Звоню вот, узнать, сможешь ли пойти? Мне нужна моральная поддержка!
- Судя по твоему голосу, тебе нужна доза галлоперидола, - хмыкаю, - Днём у меня репа с Невзлиным, ты пораньше не мог сообщить что ли?
- Да мне самому только ночью сказали! - ажитированно вопит Митька, - Там долгая скрипучая телега. А до скольки репа? У меня начало в шесть, успеешь, может?
Быстро прикидываю. Арткафе "Книжки" находится в Озерках, ехать мне с Петроградки.
- Ладно, пастырь-нах, буду я, - говорю, - Договорюсь с Вовкой, уйду чуть пораньше.
- Замётано, Сашок! Жду! - как на митинге кричит Митька и отключается. После этаких интонаций только и остаётся выдохнуть: ура!..
Понимая, что уснуть уже не получится, запускаю джаз. Что бы окончательно проснуться - бибоп. Как раз в тон, начинающемуся безумию дня.
Подходя к репбазе, я ещё раз набрал Настю. И вновь: "Аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети". Время: 12:37. "Пора бы просыпаться и ночным озорным гулякам" - недовольно думаю я, толкая бесшумную карусель двери бизнес-центра. Хотя, где-то в глубине души, холодно кольнуло недоброе предчувствие, и даже некое подобие страха. У входа меня встречает охранник Алексей - подтянутый крепкий мужчина немного за пятьдесят, одетый в офисный костюм. Он ещё издали кивает, мол, документ можно не предъявлять. Улыбаюсь в ответ.
- Ваши ещё со вчерашнего тут, - говорит он, протягивая руку.
Вообще-то, официально, я не находился в составе "Grandfathers", но на репбазе бывал частенько, посему многие считали, что я не то один из сессионных музыкантов, не то менеджер какой, или директор группы - строгий внешний вид располагал так думать. О существовании профессии аранжировщика мало кто догадывался.
Пожимаю крепкую трудовую ладонь, говорю что-то пустоприветственное и захожу в лифт. За стеклянными дверьми проплывают воскресно-пустые серые скучные офисы классических контор аля турфирмы в перемешку со страховыми компаниями. Посторонний посетитель ни в жизнь бы не помыслил, что именно здесь, только ближе к крыше, творится полный треш и угар - звукоизоляция делает своё дело. Выхожу на последнем этаже и, пройдя через два коридора с толстенными стенами, окунаюсь в звуковой хаос.
Древнекитайские мудрецы говорили - пять ароматов убивают вкус; пять звуков, подобно воску, забивают слух. Они явно никогда не бывали на репетиционной точке. Surround 7:1 в сравнении с тем, что слышалось из разных боксов, был примерно как игрушечный пистолетик с пластмассовыми пульками против автомата Калашникова. Незатейливый попсовый синтезированный мотивчик от ближайшей двери пронизывался страшным рёвом фуза и истошным гроулинговым рычанием где-то издали; благородное красивое скрипичное соло струнного квартета слева перечёркивалось рваными барабанными ударами фанковой сбивки позади; откуда-то, как будто сверху, хотя там была уже крыша - не иначе окончательно съехавшая - подобно трубе Гаврииловой, гремел судный глас духового оркестра; и всё это воедино цементировал мощный синкопированный бас бразильской самбы, глубинной вибрацией запросто перекрывающий любые неуверенные хардрокерские возгласы. И, между тем, чудовищная какафония складывалась в поистине потрясающую, захватывающую дух грандиозную симфонию, или даже мистерию - Скрябину и не снилось. Если Большой взрыв вселенной мог быть озвучен - то только так, и не иначе.
"Что толку искать особые сверхъестественные фантастические чудеса, если они ежеминутно окружают нас в действительности?" - думал я, продвигаясь вглубь этажа, будто в нутро гигантского органа, или даже мифическую пещеру дракона, к углу последних боксов, где и находились "Дедули".
- Конечуа,, Композер-сан! - поприветствовал меня стоявший в дверях, укравший принцессу, зелёный тролль... Ой, барабанщик Макс. Я протянул руку, мысленно возвращаясь.
- Прива, - говорю, - А где остальные?
- Курят, - лаконично ответил Макс и зашёл внутрь бокса. Я последовал за ним.
В небольшой, обшитой пенопластом, ночном кошмаре клаустрафоба, тесной комнатёнке было душно. Впрочем, окна нарушали бы звукоизоляцию, а кондёр, видимо, был выключен или вовсе сломан. Я, принюхиваясь, прошёл к клавишам.
- И без того дышать нечем, а вы ещё и бухаете тут, - бурчал я, оглядывая батарею пустых бутылок валяющихся под стойкой Ямахи.
Макс, рассмеявшись, развёл руками.
- Ты чего такой невесёлый? - спрашивает он, раскладывая ноты по пюпитрам.
- Да всю ночь не спал, а Вовка полвосьмого давай названивать...
- Понятно, - смеётся жизнерадостный Макс, - это фигня всё, кофе вон пойди выпей, автомат в коридоре. Вот у меня Маринка на днях отчебучила, это было невесело. Прикинь, прямо посреди ночи, собралась и сказала, мол, уходит от меня к какому-то хрен-горынычу?
Смеюсь, хотя тревога, неясным бликом мерцавшая в душе больно хлестнула по струнам новым дизсонансом. Только хотел ответить Максу в духе, мол, у меня тоже нечто похожее, в бокс гомоняще ввалилась вся остальная банда.
Сценический образ у них был, конечно, тот ещё. Тулупы-ватники, валенки, шапки-ушанки, электрогитара Вовки в виде лопаты, барабанные палочки Макса с водочными крышками на кончиках, длинные боярские бороды. Короче - буйная, любовно взращенная раскидистая клюква. Состав тоже был под стать - помимо стандартной ритм-секции бас-барабан - баян, аккордеон (он же клавишник), соло-гитарист, так же подыгрывающий на флейте; и, наконец, швецо-жнец, на десятке дудей игрец, сам себе вокалец и, вообще, полный звездец, Вовка, не умевший извлекать музыкальных звуков разве что из своих вечно крепко "благоухающих" носков. Неожиданная смена его инструментов на концертах, неизменно вводила слушателей в полный восторг, ибо играл он просто великолепно.
- А вот и наш гениальный нотописец! - завопил Невзлин, делая акцент на последнем слоге, - Партии принёс? - в роскошной рыжей бороде его, единственно настоящей на всю команду, возник широченный белозубый оскал. Бармалей, ей богу.
- Вообще, мы договаривались, что я отправлю на е-мэйл, но, зная тебя, Вовтяй, конечно, принёс, - говорю в процессе рукопожатий.
- Я уже достал, вон, - говорит Макс, забравший у меня папку у входа. У него была аккуратная богемная чёрная бородка клинышком делавшая похожим барабанщика на поэта-авангардиста.
- О, Вовтяй, вспомнил, - спохватываюсь ассоциативно зацепившись за поэтов, - Мне уйти нужно в пять, там у Митьки Ящикова какая-то движуха в "Книжках", он просил поддержать.
- Да, без вопросов, давай пробежимся быстро, чего ты там наварганил, и могу отпустить тебя хоть на луну, - беззаботно басит Вовка схватившись за ритм-гитару, - Давайте начнём с Ху.
- Отличный девиз, предлагаю взять его на вооружение группе: "Давайте начнём с Ху!" - ржёт баянист Вадик и пробегается по кнопкам, раздувая меха. Слышится короткая сбивка из Марио.
Улыбаясь, как дурак, уверенно играю на Ямахе самолично написанное вступление. Вовка сосредоточенно слушает, смотря то на меня, то в ноты, то вовсе куда-то в сторону.
Смог уйти я, конечно, только четверть шестого. Разбор несколько затянулся. Вовка придирался к каждому брейку, к каждой групповой пачке, к каждой хитроумной ритмической сбивке, перекроил сложную вымученную форму композиций, выкидывая целые куски, переставляя темы с места на место. Я поначалу защищался, словно загнанный лев, но быстро сдался, соглашаясь с любыми вымарываниями, упрощениями Невзлина. В конце концов, группа его, играть им, отвечать тоже им. Не нужна им концептуальность, они деньги зарабатывают, а не в искуйствы играют, ну и ладно. За родину обидно, конечно, но, как там Настя говорила: мухи отдельно, шекспиры отдельно. Всё это нешуточно ведёт к тому невыносимому отчуждению, про которое пел ещё один небезызвестный немецкий бородач, когда циничное, всеразъедающее серое безразличие сумрачной тенью накатывает на любые острия разгорячённых вспененных скал. Rock, ведь это, прежде всего скала, не так ли? Ну да пусть.
Когда время угрожающе перешагнуло за пять вечера, я взмолился, хотя бы разрешить выпить яда цикуты. Вовка, сумасшедше сверкая воспалёнными глазами, расхохотался, аки тот Мефистофель и самолично вызвал мне такси до "Книжек". Машина подъехала, на удивление, быстро.
Я уже не надеялся быть вовремя, и, лишь сев в машину, собирался набрать Митьку Ящикова, предупредить, что немного опоздаю по пробкам; достал телефон. И тут вновь вспомнил о Насте. Когда репа лишь начиналась, я опасался, что она помешает извиняющимся звонком, но гаджет отключать не стал. В процессе концептуально-музыкальных баталий я позабыл обо всём на свете, даже как маму родную зовут, но, очутившись наедине с мыслями, прежняя тревога накатила с удесятирённой силой. Пять вечера, и до сих пор тишина?.. Пальцы сами собой нажали на профиль Насти в адресной книге.
Хотя подтвердить вызов я не успел. Телефон зазвонил сам, правда, совсем не тем струнным трио, на которое я так надеялся. Не продекларировал Митька и первых рингтонных слов, как я уже ответил:
- Дима, да, я уже еду, возможно, опоздаю чуть. Тут пробки в метро.
Ящиков был несколько ошарашен.
- Ты там телефон выхватываешь из кобуры, как ковбой из вестерна? - вообще не в тему спросил он, - Я только кнопку нажал, ты уже отвечаешь.
- Да я сам только собирался тебя набрать, Вовка раньше не отпускал. Ты скажи, вход по пригласительным, или как?
- Или как. У тебя пригласительный на морде лица написан. Если подъедешь в течение часа - набери меня, я тебя проведу, как VIP-гостя. А нет - будешь мариноваться в общей банке!
- Ты же говорил начало в шесть? - улыбаюсь. По телефону не видно, но я, не иначе телепатически, вижу, как Митька лыбится в ответ.
- Эх, Сашок, фигово ты знаешь законы шоу-бизнеса! - огорчённо скалится он.
- Куда нам, дуракам, чай пить, - отвечаю любимой Печоринской фразой, - Я только по е-бизнесу что-то понимаю, и то, вскользь.
- Все мы понимаем по е-бизнесу, вскользь-то, - хмыкает Митька и кинув короткое: "Ладно, давай, жду"; отключается.
Я, по инерции продолжая дурацки улыбаться, скорее набрал Настю. Всё тот же отстранённо-всепонимающий женский голос психоневролога, оператора в смысле, своей мантрой "Аппарат абонента выключен, или находится вне зоны действия сети" - смыл радостное пятно полусознательной улыбки словно керосином, оставив соответствующее ассоциативное послевкусие в груди.
"Может случилось что?" - впервые проговариваю я внутренне то, что неясным дымом окутывало душу с самого утра. Потерянно смотрю за окно, слегка ударяясь стёклами очков о боковое стекло такси. Улица отзывается слабым будничным звоном. Водила-таджик недовольно косится в мою сторону, но ничего не говорит. Мимо проплывают, ставшие за почти десять лет родными, серые Питерские подворотни, изредка ощериваясь грязно-коричневыми октябрьскими скверами, будто ухмыляясь; мелькают фигуры людей, бегущих домой под слабой перманентной моросью свинцового неба; безразлично шуршит пустая магнитная плёнка асфальта. Ни кто будто не замечает разлитого вокруг чернокнижия.
Утонув в мыслях, не замечаю, как приехали. Расплачиваюсь с таксистом, выхожу и тут же натыкаюсь на Митьку. Тот, стоял, нервно куря, за углом арткафе, воровски озирался. На плечах его был чёрный брезентовый плащ, на голове - капюшон. Не хватало только винтовки. Сразу, блин, видно - модный поэт.
- Ты чего такой убитый? - вместо приветствия сразу говорит Митька, протягивая ладонь с длинными изящными пальцами. Ему бы пианистом быть, а не стишки кропать...
- Да долгая история, - говорю, пожимая больно врезавшийся в сухожилие перстень, - Настя вчера ушла на встречу и до сих пор ни слуху, ни духу. Должна была позвонить, но...
- Вы до сих пор живёте что ли не вместе? - спрашивает Митька, выкидывая окурок в лужу.
- Я же говорю, ну очень долгая история, - мягко улыбаюсь, - Вот, если когда-нибудь, ты будешь моим биографом, тогда всё обстоятельно расскажу. А если коротко - звал я её неоднократно, не хочет.
- Биографом? Ха-ха! - неожиданно хохочет Митька непонятно чему развеселившись, - Биографом, скажешь тоже! Биограф фикус пропил! Пошли, давай, уже шесть.
И он уверенно двинулся к служебному входу. Иду вслед, разглядывая огромное грязное пятно на его спине. Неясные ржавые очертания явно складывались в чьё-то лицо...
Арткафе "Книжки" - уютнейшее заведение в бело-оранжевых тонах, с огромными светлыми стёклами вместо стен, с великолепным кубинским кофе и живой тёплой "аналоговой" библиотекой. Мы нередко бывали тут с Настей, с "Grandfathers", с заказчиками, если случай загонял в эту часть города. Митька Ящиков туттак вовсе был прописан с утра до ночи - каждый вечер проходил поэтический джем, а по пятницам иногда и музыкальный. Хотя через служебку я проходил впервые.
Мы миновали, гремящую посудой, кухню, прошли краем махонькой сцены и очутились в зале, где было, на удивление, много народа. Я бывал на поэтических джемах всего пару раз - обычно аншлагами там и не пахнет, вся публика состоит сплошь из самих рифмоплётов, которые ни чуть не слушают друг друга, каждый стремится оккупировать микрофон, дабы окатить присутствующих классическим замогильным холодом интонаций аля Бродский, или, наперекор всему, контрастно наоборот, проорать чего-нибудь эпатажное, жизнерадостное, торжеством сорняков в орхидейской оранжерее - что, в общем-то, одно и то же. Но сегодня было прямо-таки как в театре перед спектаклем. Люди с интересом поглядывали на одинокую микрофонную стойку, в интиме приглушённого света украдкой бросали взгляды на часы, возбуждённо, но почтительно тихо переговаривались. От театра обстановку правда отличали терпкие джазовые звуки, ненавязчиво лившиеся из колонок. Я сразу узнал кто поёт - польская вокалистка Анна-Мария Ёпек. Фамилия её русское ухо нещадно щекотала неуместной усмешкой, а глаза и того пуще (Jopek), но само исполнение, конечно, было бесподобным. Помню, мы однажды спорили с Митькой насчёт музыкальности разных языков, он в пример откровенно некрасивого языка привёл польский - все эти пшек, хкяк, пчщзык. Я тогда включил ему Анну-Марию, чем порвал бедняге-поэту шаблон.
Мы уселись на диван возле сцены. Тут же подошла девушка-официантка, предложила чай или кофе. Я вежливо отказался, а Митька радостно заказал двойной эспрессо.
- Дурак, чего отказался? Это ж за счёт заведения! - прошипел он мне в ухо. Я только усмехнулся.
- Ты, вообще, чего расселся, негоциант? Я думал ты сейчас на сцене красоваться будешь.
- А, блин, точно! - вскрикнул Митька, и, чуть не опрокинув маленький книжный столик возле дивана, вскочил, бросил нечто невнятное и убежал в сторону уборной, размахивая, как флибустьер своим чёрным знаменем плаща в руке.
Ещё раз усмехаюсь, но мысли, как на заевшей пластинке, опять соскочили на Настю. И опять тревога, и опять вне зоны доступа, и опять тяжёлый вздох. Зашёл в фейсбук - в сети её тоже не было со вчерашнего вечера. Написал какое-то глупое сообщение, одно из тех, за которые после неловко, нехотя отключил смартфон, когда на сцене, наконец, появилась какая-то женщина, за спиной которой, будто гурт первоклашек за воспитательницей стояла, размазавшись по стене, могучая кучка поэтических гениев, среди которых был и важный Митька в строгом сером костюме при галстуке - и когда успел переодеться?
Невольно улыбаюсь, глядя на этакие метаморфозы, вслушиваюсь в слова. Я уж, поначалу, подумал, что Митьку и правда издали единственной персоной, предложили контракт, и теперь он будет одаривать всех знакомых маленьким, но изящным сборником своих витиеватых стихов, с собственной фамилией на обложке, встанет в один ряд с современным поэтическим авангардом в книжном шкафу, потеснит Веру Полозкову, Алю Хайтлину, Пашу броского... Но, нет, речь шла об очередном альманахе, антологии поэзии, издаваемой на средства самих участников. В сборниках этих соседствовали, будто в сомнительном меню, сладкий сиропчик восторженных од юных дев заблудившихся во времени, с брутальной поступью горечи тяжёлой артиллерии рэпообразных рифмовок "реальных" пацанчиков из ближайшего переулка; милые, но абсолютно бессодержательные, романсы пейзажей аля "золоты-ы-ые ли-и-истья" перемежались сухими рапортообразными частушечными речёвками куплетов политической сатиры, периодически ошеломляя отдельными страницами пронизывающей чёткости фотографических верлибров. Читать подобные антологии я не любил, как не любил кушать селёдку вместе с бананами. Впрочем, дело вкуса.
Женщина-администратор в тёмно-фиолетовом пиджаке, по-видимому, координатор, окончила вещать о победителях конкурса, и, ещё раз поблагодарив всех собравшихся, пригласила к микрофону лауреатов. Тихую музыку вовсе выключили. К кафедре стали подходить нарядные, богато одетые, словно на церемонии вручения Оскара, девушки, гордые, как индюки, с лёгкими презрительными ухмылками, парни, один пожилой мужчина в классическом бардовском свитере поверх рубашки. Они представлялись, благодарили, и читали свои гениальные, рифмованные и не очень, опусы. Я слушал невнимательно, думая о своём. О Насте, о системе приоритетов, о музыке, о творчестве, о необходимости и тщетности...
Наконец, очередь дошла до Митьки. Пока он стоял в общей массе - вид у него был столь же напыщенно-самоуверенный, но каждый шаг приближения к микрофону смывал внешний глянец, так, что с залом гордый поэтический буревестник здоровался хриплым, дрожащим от волнения голосом. Я, вспомнив о своей роли группы поддержки, быстрее поднял кулак с оттопыренным вверх большим пальцем, мол, во! Митька покосился в мою сторону, сделал короткий жест рукой, который можно было запросто истолковать и как "спасибо", и как "пошёл на фиг", и, представившись, начал читать.
Я ждал нечто пафосное, в духе его ранних стихов аля Елагин, как на рингтоне. Но Митька уже одним заглавием, первыми распевными чувственными интонациями опроверг ожидания. Неуверенным, будто рябь на воде, тихим полушёпотом он произнёс: У каждой осени свои стихи.
Голос его с каждым словом обретал твёрдость, захватывал, пронизывал осенним суховеем, пробирался по спине обжигающе холодной россыпью мурашек, будто брезжащим предрассветным маревом окатывал внутреннее небо сознания. Хотя громкость голоса он не повышал, искусно владея интонациями.
Смотрел он куда-то в даль, за высокое стекло окна, где чахоточно пылал болезненный северный закат, обращался, вроде бы ни к кому конкретному, но как будто лично к тебе, минуя парадный вход сознания, попадая прямиком в душу. Слова звучали как разговор самим с собой, как раздумье перед боем, как молитва неизвестному богу.
И без того внимательно слушающая аудитория как-то притихла. Пригнулась, словно неубранное пшеничное поле под сентябрьским вечерним ветром. Все задумались. Я взглянул на сидевшую рядом девушку похожую на журналистку, пишущую всё это время в модном молескине. Она заворожённым бандерлогом смотрела на Митьку, который ничуть не походил на Каа.
Теперь Митька читал вовсе закрывши глаза. Голос его всё таким же полушёпотом лился из динамиков, хотя теперь уже более отчётливо, громче. Если прочие чтецы, дабы добиться эффекта, уходили в экзальтацию, вплоть до крика, декламировали, растягивая звуки, контрастно переходили от медленных тягучих фраз к почти скороговоркам - Митька, наоборот, сделал акцент на тихую силу. И не ошибся.
И повторённое заглавие стихотворения прозвучало в конце, как вопрос, вопрос в котором тут же таился ответ: У каждой осени свои стихи...
Повисла полная тишина, в которой ни кто не заметил Митькиного вежливого лёгкого поклона одной головой. И, лишь когда он вышел из освещённого окружия, раздались аплодисменты. Люди хлопали каждому выступающему, но, как правило, сдержано, как дань уважения, причём зачастую даже уважения не к поэту, а в уважение к традициям - оратору нужно поаплодировать, так учила мама. Сейчас же люди хлопали искренне, восторженно, хотя ни кто не кричал "браво", ни кто не свистел, да это было и ни к чему. Хотя, не знаю, может быть я был просто предвзятым слушателем...
Место у микрофона занял следующий и потянулся прежний винегрет. Я рассеянно откинулся на спинку дивана, и не заметил, как рядом приземлился Митька. Он пожал мне руку, сказал: "Спасибо за поддержку", и, как ни в чём не бывало, схватил свой остывший кофе.
Дружили мы с Ящиковым со времён универа, тогда Невзлин только начал мутить свои проекты и собирал команду, в которую текстовиком угодил Митька. Он даже написал несколько текстов на Вовкины "рыбы", Невзлин даже одобрил, но работал Митька очень медленно, мог одну строфу сочинять неделями, утопал в перекрестии смыслов, сам себя душил всенепременными внутренними рифмами. В конечном итоге, Вовка, поблагодарив Митьку, дал понять, что отныне сам будет ваять тексты - танцевальному коллективу на фиг не вкрались бездны поисков глубинного смысла, а позже вовсе переключился на исполнение англоязычных каверов. А я, вот, с Митькой подружился. Его открытая, наивная, бесхитростная душа радовала своим туманно-сутеменным светом. Мы даже намеревались на пару, словно Эндрю Ллойд Веббер и Тим Райз сесть написать какую-нибудь рок-оперу, ибо меня на все сто устраивало то, чего он творил со словом, а его - то, что делал я с нотами. Но пока, всё как-то не срасталось.
- Молодец, очень круто, - тихо похвалил я его, - Надо нам всё-таки продолжить соавторство...
Митька улыбнулся краешком губ, и, осушив чашку, сделал мне жест, мол, послушай чего люди читают, не болтай под руку, позже поговорим. Я усмехнулся в ответ и вновь откинулся на кожаную спинку - сам-то Ящиков ведь тоже не слушал. Мысленно опять уношусь к Насте. Закрыв глаза, принялся покусывать губы.
- Сашок, Сашок, ты не охренел ли? - толкал меня в бок Митька.
Бессонная ночь, ранний подъём, душевные волнения дали о себе знать и я, сам не заметил как, задремал.
- А? Что? Нет, - ответил я, ещё до конца не придя в себя. Ошалело огляделся - вокруг ярко горел свет, вновь слышались звуки польского джаза, поэты, шумно переговариваясь, разбредались кто куда. Презентация, видимо, окончилась - сцена была пуста.
- Тебе повезло, что ты не храпишь, а не то, я бы тебя пристрелил! - весело подмигивает Митька.
- Не надо в меня стрелять, у меня ещё есть дела... - по-печкински кряхтя, улыбаюсь. Вскакиваю, ощупывая карманы, включаю телефон. Конечно же Настя не звонила.
Митька понимающе кивает.
- Патроны у тебя не той системы, товарищ буржуйкин, - говорит он, - Задолбали вы со своими мобилами, слова вживую не дождёшся. Поехали к ней, дитя цивилизации! Чего ты привязался к этим циферкам?
Секунду тупо смотрю на экран смартфона, затем киваю.
- Да, конечно, ты прав. Может быть просто что-то с девайсом.
- Угу, или спёрли, как у меня летом, - Митька быстрыми шагами направился к выходу на ходу влезая в свой чёрный дождевик.
Я последовал за ним. Улица встретила нас приятной свежей прохладой, вечерним мраком, неоновыми огнями реклам - за время чтений совсем стемнело. На больших часах отделения Сбербанка светились зелёные цифры: 20:16.
- Она всё там же, в центре, с бабкой ютится? - спросил меня голосующий Митька.
Не успел я ответить, как рядом остановился старенький Форд. Митька, склонившись к приоткрывшемуся окошку, спросил: - На Маяковского за двести?
Водила что-то недовольно ответил. Митька, беззлобно матюгнувшись, весело парировал, подражая грузинской речи:
- Слющай, э-э-э, за такой шащлик-бащлик можно самолёт заказать, да-а?
Водила ещё раз невнятно ругнулся, закрыл окошко. Митька, смеясь, уже собирался продолжать голосование, как приглашающе открылась задняя дверца Форда. Ящиков подмигнул мне и ввалился в салон. "Всё будет, стоит только расхотеть" - вспомнил я любимую Башлачёвскую фразу, садясь в машину.
Хмурый шофёр оказался вовсе не кавказцем. Ожесточённые, холодные, как два кубика льда, северные голубые глаза его испытующе осмотрели меня в зеркало заднего вида. Лишь я хлопнул дверцей, он сорвался с места, как на пожар. Митька беззаботно негромко подпевал Адель, что задыхалась из магнитолы: Send my love to your new lover, treat her better. We've gotta let go of all of our ghosts. We both know we ain't kids no more...
- Ты хоть понимаешь о чём там поётся? - спрашиваю, - И как оно соотносится с ситуацией?
- Да, какая разница-то? - удивляется Митька и насмешливо смотрит на меня, продолжая беззаботно напевать. Невесело усмехаюсь, думая: "И правда, какая, разница?". Достаю смартфон, снова тщетно пытаюсь дозвониться. Вдруг меня осиняет. Захожу на Настин рабочий профиль в Instagram, нахожу в заказчиках недавно зафренженую молодящуюся бабку лет семидесяти на вид. По всему это к ней она вчера ездила. Набираю её. Делаю Митьке жест, что бы приутих со своими рокопопсами на минуту.
- Лидия Васильевна, здравствуйте, прошу прощения за поздний звонок, - вежливо распинаюсь, - Вы вчера вечером встречались с Соколовой Настей? - слушаю утвердительное старческое кряхтение, - Это звонит её друг, она пропала куда-то, у вас вчера с ней всё было в порядке?
Бабка начинает городить какую-то мало относящуюся к делу чепуху. Похвалила Настю за эстетический вкус в фотографических работах, перепрыгнула на свою дочь, которая тоже окончила художественную школу, начала вспоминать таланты своих многочисленных внуков. Несколько раз сбивчиво пытаюсь вернуть разговор в деловое русло, но лишь добиваюсь того, что Насте вчера кто-то позвонил в конце собеседования, и они с бабкой, договорившись связаться через несколько дней, распрощались, после чего Настя быстро взволнованно убежала. Эти скудные сведения перемежались десятками иных фактов, разговорами о свадьбе, правда не пойми кого, сетованиями на отсутствие времени. Не знаю, была ли Настя вчера взаправду взволнована, но бабушке точно требовалось тяпнуть валерьянки. Кое как прощаюсь, отключаюсь. Ошалело смотрю на весёлого Митьку, корчившего во время разговора потешные рожи. Поэт, блин.
- Ну, как? Узнал чего хотел? - спрашивает он, и не дожидаясь ответа продолжает: - Чего ты кипеж поднимаешь раньше времени? Людей добрых тревожишь почём зря? - и ржёт, гад, - А может её инопланетяне украли? А ты тут со своими смартфонами. Она ж тебе не покемон! Девок не так ловить надо.
Улыбаюсь, а у самого на душе погано. Сквозь сумрак за окном вижу Настин дом, мрачным тёмно-серым пятном расплывающийся в ночи, как приведение. Митька быстро расплачивается с водилой и мы меняем глянец Radio Record на унылый свистящий саундтрек осеннего ветра. Форд, подмигивая задними фарами, быстро уносится в темноту.
- Ну, чего, Орфей, добро пожаловать в аид? - торжественно спрашивает Митька. Мне начинает казаться, что пока я дрых в "Книжках", он успел чего-нибудь курнуть этакого.
- Не особо наш извозчик похож на Харона-то, - говорю, хмуро провожая взглядом бомбилу, застёгиваю кожанку - чувствуется скорое приближение зимы. Быстро направляюсь в сторону арки подъезда. А в голове Настин голос: "Парадной!". Железные ворота, к счастью, не заперты. Ныряю в сумрак лестничной клетки.
Митька бежит следом и болтает без умолку.
- Вечно вы, материалисты, чёртовы, ищите допотопную схожесть, как на фотографии. Верх вашего эстетического прозрения - "Кувшинки" Моне, и то лишь потому, что, бедняга художник, страдал катарактой. Слово "метафора" приводит вас в истовый ужас ещё со школы, а из обыкновенного олицетворения вы готовы тут же создать религию, лишь для того, что бы упростить всё до простой наглядной схемы. Если бог, то такой же, как вы сами. Если бессмертие - то только так же, как и прежде, в слабой бренной тушке, если свобода, то безнаказанной вседозволенностью.
Голос его, будто приговор архангела Михаила в судный день, усиленый природным ревербом лестницы, звучал снизу, как из под земли. Я поднимался на пятый этаж, перепрыгивая через пару ступенек сразу, словно пытался убежать от этих обжигающих интонаций.
Митька догнал меня, когда я уже звонил в Настину дверь. Жила она у своей бабушки, той самой, которая когда-то настаивала на музыкальной школе. Бабка занимала три комнаты в большой классической Питерской коммуналке. Я абсолютно не понимал, почему Настя не хочет переехать ко мне - с бытовой точки зрения теснота съёмной однокомнатной студии уж ни как не хуже адовой кутерьмы коммунального багдада. До института ей отсюда ближе, конечно, но на заочке не всё ли равно?
- Да, что вам нужно? - щёлкнул замок, и в дверной щели возникла суровая скрюченная сухая физиономия соседки, похожей на Бабу-Ягу из мультика.
- Я друг Насти, - говорю даже забыв поздороваться, - Скажите, вы её видели сегодня?
Старуха оценивающе смерила меня взглядом с ног до головы, недобро покосилась на Митьку, который переминался на лестнице.
- Не особо-то вы похожи на сыщиков, господа, - с еле уловимыми еврейскими интонациями в голосе шлямкает она, - А чего, что-то случилось?
- Я же говорю я её друг, - раздражённо повторяю, - Да, она со вчерашнего вечера куда-то пропала, на звонки не отвечает. Можно мы пройдём?
- Нет, её нет дома, - каким-то насмешливым тоном говорит старая карга, - Но она приходила вчера поздно вечером. Я смотрела телевизор и слышала, как стучала их дверь. Вернулась и тут же ушла в ночь, - сморщенные ведьмины губы с уродливой бородавкой растянулись в лукавой улыбке, - Молодой человек, вы уверены, что вам нужно искать её?
- С этим я уж как-нибудь сам разберусь, - тихо говорю, - А Зинаида Олеговна дома? Может быть мы всё же пройдём?
- Эх, молодой человек, а ещё друг, называется, - ядовито гвоздит меня проклятая грымза, - Уж вы бы должны были знать, что Зинаида давно живёт в деревне под Тверью. Шли бы вы, а?
- Спасибо, - говорю убито, и поворачиваюсь к скалящемуся Митьке. Если бы ко мне припёрлись два таких упыря, один из которых с обкуренной волчьей физиономией немигающими жёлтыми глазами глядел из-за спины другого, пусть даже и вполне себе белого и пушистенького очкастого упырёныша, я бы то же выставил их прочь, да поскорее. За спиной, словно оглушающий чугунный лай того Цербера, страшно прогремела захлопывающаяся дверь.
- Ну, и? - разгорячённо спрашиваю, - Что толку от твоих метафор в реальной жизни? Ну похожа вот она сейчас была на Бабу-Ягу, а толку? Яги, вообще-то, в сказках всегда помогают Иванушке.
- Не, не, ты просто всегда мимо ушей пропускал присказку, что раньше Яга всех богатырей встречала вилами в рёбра, а Иванушке вот повезло, - ухмыляется Митька, - Тебе просто досталась бабка ещё не достигшая дзенского просветления.
Я только сокрушённо машу рукой. Перегибаясь через перила гляжу в тёмный пролёт шахты лифта. Когда-то, тысячи две тому назад он может быть и был здесь, сейчас на меня в ответ глядела лишь пустота бездны, слабо мерцая в конце тоннеля тусклой подъездной лампочкой. С меня чуть не падают очки.
- А, вообще, зря ты, истинно говорю - мысли материальны, - продолжает Митька свои резонёрствования, - Ты вот бегаешь, к бабкам честным пристаёшь, геронтофил окаянный, а всё на самом деле в этом мире уравновешено, и любой перекос тут же стремится к равновесию. Когда же ты начинаешь судорожно метаться, пытаясь удержать переворачивающуюся лодку - всё только усугубляется. Ты вот скажи, вы с Настей ссорились в последнее время?
Отрываюсь от созерцания мёртвого зева.
- Вообще, поехать сюда предложил ты, - говорю, - Но, нет, мы никогда не ссоримся, так, мелкие недомолвки, всё как у всех. Так-что все твои проповеди мимо. Максимум на что она обижалась, что я не хочу отправлять свои литературные эксперименты на один дурацкий конкурс.
- Чего за конкурс? - заинтересованно спрашивает Митька.
Усмехаюсь, вспомнив про недавние победы товарища поэта.
- Да, один из тех графоманских, которые судят сами участники. Развлекуха скучающих начписов. Ты же знаешь?
Митька задумывается. В повисшей тишине слышится протяжный пронизывающий рёв спортивного автомобиля проносящегося за окном. По стенам слабо освещённого подъезда отражаясь пляшут огненные чёртики.
- И, всё-таки, ты не прав, - говорит он, - Для кого начпис, а для кого Артюр Рембо. Ты, вот, как всегда не придал значения, глупости, мелочи, а у людей из этих мелочей вся жизнь может состоять. Тебе вот плевать на то, что думает бедный комарик, когда ты включаешь на ночь фумитокс. Так и богу плевать на то, что думаешь ты, когда отказываешся делать простые предписания.
- Я не комарик, а графоманский конкурс не божественное предписание, - раздражённо говорю, спускаясь по лестнице.
- Ну так и Настя ведь не сказочная нимфа, ага? - кидает мне в спину Митька.
Я, как от хорошего пендаля, буквально выпрыгиваю на улицу. Вскоре появляется, как ни в чём не бывало, закуривающий на ходу, Иуда.
- Короче, поеду я домой, - говорит он. Я, не слушая, смотрю в пустоту, вдыхаю морозный воздух. В голову почему-то пришла дурацкая неуместная мысль - если в аду страшное пекло, то в раю, по всем дихотомическим парралелям, обязаны лежать тонны снега... Митька продолжает бубнить за спиной: - - А то будет мне... Или точнее, из меня кисельный пирог с молочной запеканкой.
Поворачиваюсь.
- Ты же вроде один жил последние полгода. Опять что-ли женился?
- Не опять, а снова, - хмыкает Митька, - Маша вернулась.
- Ага, и поэтому её не было сегодня на твоём триумфе? - улыбаюсь, - Интересные у вас взаимоотношения. Ну, позвони, предупреди, мол, задержусь. Или ты, как последняя скотина, бросишь сейчас меня одного?
- Телефоны выдумали трусы, - мычит Митька, крепко затягиваясь табачным дымом, - У нас только лайфхак, только хардкор, только изощрённое садомазохистское порно. А тебе, вообще, бежать надо не оборачиваясь, ты ведь умный, Чехова читал. Дело, господа, дело надо делать.
- Оч-чень интересные у вас взаимоотношения, - голосом Парфирий Петровича говорю я, хотя Митька не особо-то был похож на Раскольникова в своём чёрном дождевике. Впрочем, Чехов не писал Орфея и Эвридику. Да и ситуация не особо на них походила. Да, а Настя не была сказочной нимфой.
- Ладно, не отчаивайся, будешь в набат колотить, если три дня её не будет. Или сколько там надо ждать до заявления в ментовку? Езжай домой, включи Чайф "Ты ушла рано утром", нажрись, как свинья. А потом садись и доделай то, что обещал ей. Ты вот не слушаешь, а я тебе истинно говорю, Нео, матрица следит за тобой! Всё будет, стоит только расхотеть, помнишь? Ты ж одно время пёрся от Башлачёва?
- Сейчас не надо ждать три дня, - говорю механически, - "Ты ушла рано утром" поют не Чайфы, а Чиж. А фразу эту СашБаш лишь любил повторять, выдумал её кто-то другой. Всё, что ты насоветовал это обычное "fake it until you make it".
- Короче, езжай домой, и посмотри в словаре значение слова "занудство", - ржёт Митька, хлопает меня по плечу и кинув "Ну, покеда!", убегает в сторону метро Чернышевского.
Провожаю его взглядом, и топаю в противоположном направлении к Невскому, оттуда маршрутка почти до моего дома. В голове страшная сумятица.
Домой я вернулся в одиннадцатом часу, совсем разбитый, словно Наполеон при Ватерлоо. Трясся сонно в автобусе и думал, что, как приеду, тут же завалюсь спать, и на всё плевать. Но, наспех выпив чаю, я с удивлением заметил, что спать совершенно не хочется. Так зачастую ты страстно желаешь чего-либо, долго гонишся за этим, а получив, наконец, думаешь: "От жеж, а оно мне надо было вообще?". Усевшись в любимое кожаное кресло перед компьютером, я включил было Toykeat, но не прослушав и одной композиции, нажал Alt F4. Мне не нужен был сон, мне не нужно было отвлечение, мне нужна была тишина.
Кинув очередной взгляд на часы: "22:18", я запустил текстовый редактор, где ироническим парадоксом рябило волшебное превращение моей собственной обыденности жизни в авантюрное приключение неведомых космических рас, в одной далёкой-далёкой галактике.
Конечно, если бы у меня было время, я бы всё ереписал, или вовсе сел выдумывать новый, более актуальный, насущный сюжет. Но дедлайн, жестокое время, когда карета превращается в тыкву, а черновики вовсе в пепел самокрутки - был уже в 00:00, неминуемо надвигающегося понедельника. Поэтому, всё что я мог - как можно более глубоко отредактировать то, чего наваял за месяц.
Если бы не Настя, я бы вовсе не стал ничего менять. И отправлять текст тоже ни куда не стал бы. Но это всё, что мне оставалось. Митька, несомненно, сладко заблуждается, блаженно утопая в своих фантазиях "уравновешенности" бытия, да даже если бы всё обстояло именно так, то оно не было бы столь изощрённо - закону сохранения энергии плевать кто с кем поссорился, как плевать силе тяготения, что из окна летит крутейший рояль Стинвей за сто тысячь баксов, а внизу на него с ужасом глядит Папа Римский. Но, сейчас это, несомненно, было гораздо более лучшим объяснением, куда подевалась Настя, чем, например, байка барабанщика Макса про сбежавшую невесту. Лучше, в смысле дальнейших действий, даже если гипотеза заведомо ошибочна.
"Мы живём в такое презанятнейшее время, когда всё, что угодно, можно интерпретировать как и чем угодно" - думал я, редактируя грандиозную картину межзвёздной баталии. Этот филосовский взгляд щедро разливался по виртуальным страницам, оставляя размытые туманные следы, к чему бы ни прикасался. Впрочем, скопления звёзд ведь не зря называют туманностями?..
"С другой стороны, в этом и состоит главная ценность постмодернизма: изображаешь милого ностальгирующего Чебурашку, подразумеваешь алкаша дядю Веню, а читатель видит себя, со смехом и невольным ужасом хватаясь за лицо, если сходство поистине разительное. А самое интересное, как всегда, на стыках" - мысли напрямую не фиксировались, но отчётливо отражались в поступках и речах персонажей. А главный герой, воскресающий в конце, чем уничтожал вселенский баланс сил, стал отчётливейше походить на Иисуса.
"Хотя, конечно, этот презанятнейший путь ведёт к чудовищной инфляции смысла, потери удельной ценности превозглашаемого. Что толку пытаться кому-либо что-либо доказывать, рисовать картины страшного суда, или наоборот, райских кущ, если интерпретировано оно может быть как угодно навыворот?" - председатель Межзвёздного Совета Тайных Галактических Старцев начал безбожно кагтавить.
"Да и полезная область применения постмодернистских аллюзий невыносимо ограничена набившей оскомину попсой - образами, которые знакомы всем. Если художник, то черепашка-ниндзя да Винчи со своей надоевшей подружкой Мона Лизой; если музыкант, то Моцарт с фейспалмовыми первыми звуками сороковой симфонии; если писатель, то Шерлок Холмс с неразлучно подручным побегушечным мальчиком Конан Дойлем" - главный антагонист превратился в Умберто Эко, заговорил целыми цитатами. Сюрреализм приобретал поистине махровые черты...
"Взять Вовку, с его чумовыми каверами. Начинал ведь он с адовых переделок и без того сложнейших Jethro Tull, Gentle Giant, Cocteau Twins - это оказалось ни кому не нужным, ибо оригиналы-то не все воспринимают, да и вовсе не знают. Пришлось переключаться на массовый дипёпинг. Точечный прицел выдаёт ничтожнейшую мощность отдачи, хочешь эффекта - хреначь по площадям. Самое смешное, что закон этот вывел польский дядюшка Лунный-Модуль, в книжке, где центральная идея была вообще иной, ан вот, жеж, запомнился именно за второстепенную отписку" - после превращения главгероя в конце в Иисуса, я вернулся к началу текста и поселил его во дворце отца всемогущего хана, окружил прелестными наложницами, в плюшевые медведи записал живых существ. Нихей ещё и принцем Сиддхартхом побудет.
Вошедши в раж, я собирался ещё и пророка Мухаммада ввернуть, вспомнить Моисея, Одина, Кришну, Стрибога, Зевса и богиню Иштар, устроить целую междустрочную битву и гибель богов, вплести в основной сюжет вселенской войны - антисюжет, символьный мир небытия, создать захватывающее приключение из того, чего нет... Но, будто насмехаясь, без пяти минут полночь - зазвенел заряженый будильник. Времени уже не оставалось даже на финальную вычитку. Наспех проверив текст на грубые ошибки и опечатки, я запаковал файл в зипун и отправил на е-мейл организаторам. На часах светилось: "23:58", когда браузер отобразил: "Письмо отправлено".
Я ещё целую минуту тупо смотрел на экран, словно чего-то ожидая, не иначе чуда. Но чудес не бывает, Ибо, как верно заметил Митька - что для одного чудо, для другого - наскучившая работёнка. Хорошо ещё, если не халтура... В голове творился страшный бардак, мысли, словно потревоженные осиные рои метались с одного на другое, жужжа то слева, то справа, то сверху, то снизу, то сзади, то спереди, закрученно наискосок от себя по касательной... Будто звукореж переборщил с автопанорамированием. Вообще, я собирался, наконец, завалиться спать, лишь отправлю текст, но сейчас, под короткий тихий полуночный звяк будильника, загрузил новый чистый документ. Невысказанное необходимейше требовалось слить, выразить хоть как-то. Лишь я отбарабанил по клавишам первые слова - завибрировал телефон...
Рингтон был чужой. "Опять Невзлин поди" - раздражённо подумал я, памятуя о том, что у Вовки номеров, как грязи. Да и кому ещё взбредёт звонить в полночь, кроме как безумному музыканту, спящему часа два в неделю?
- Да, - резко кинул я в трубку, пытаясь не потерять мысль. И следом умер... Сердце само собой замерло, услышав Настин голос.
- Саша? Сашенька... - взволнованно пел крошечный телефонный динамик. Не знаю, как на кончике иглы, а на краешке сотовой мембраны хватало и одного ангела.., - Саша, прости, что не позвонила, раньше просто не было возможности...
- Настя?! Всё в порядке? - наконец обрёл я дар речи. И невольно усмехнулся, вспомнив, что ровно тем же нелепым вопросом окатила меня Настя, буквально перед тем, как пропасть вчера.
- Как сказать... - замялась Настя, - Теперь, кажется уже да. Тут с бабушкой плохо было, мне позавчера позвонила мама, и я, скорее прыгнула в электричку... Саша... Прости, я завтра приеду, всё расскажу, не могу долго говорить, - и прежде, чем отключиться, трубка обожгла ухо виноватым: - Я люблю тебя...
- И я... - словно ослик Иа, растерянно выдохнул я в оборвавшуюся тишину.
Ошалело смотрю, то на смартфон, то в монитор, то за тьму окна, где, обыкновенным наскучившим чудом щедро разливалось холодное червлёное золото осенней ночи. Ветер заунывно пел свою протяжную песню, обещая в скором времени рай на земле. Снег, всмысле...
Какие уж там черновики... Тяжело подымаюсь с кресла, скидываю очки на тумбочку, и не раздеваясь валюсь на диван. Сон, как гигантский сугроб, моментально накрыл меня с головой.
Конечно, по законам драматургии, в пику всем одам постмодернизма, на зависть всем спящим чудовищам матричного мира - я обязан был проснуться от поцелуя прекрасной красавицы. Дальнейшие развития событий уже зависили от жанра - от наскучившего романтизма, до безудержного хентая; но реальность не реализовала и самых простых художественных аллюзий. От тяжёлого, абсолютно без каких-либо сновидений, беспамятства я мгновенно очнулся, будто тумблером щёлкнули, лишь услышал ничтожнейший шкряб в дверном замке. Еле ощутимый щелчёк открывающейся двери вовсе подбросил меня с постели, словно электрический разряд.
Вообще-то ключ был, конечно же и у хозяйки, но я знал, верил, как в единственно известного мне бога, чувствовал под, над и пред-сознанием, что это Настя. Мироздание просто не могло быть настолько жестоким, что бы это оказалась не она. Хотя, мысленно, я был готов ко всему, даже к террористам со смычком тувинского игила вместо автомата сквозь кудластую бороду, посему успел наспех даже пригладить на голове заспанные вихры, выходя из комнаты. Но душа, колотя в колокол сердца, ликовала не зря: в прихожей торопливо скидывала осенние демисезонные сапожки - она!
- Боже, как я рад тебя видеть! - сказал я расплывающемуся пятну, которое было Настей, пока инстиктивно схваченные очки, наконец, не подарили мне истину. Но её я узнал бы и вконец ослепнув. На ощупь! Телепатически. Ароматами гладиолусов, которые, вовсе не пахнут.
Скорее обнимаю её, хотя понимаю, что мешаю разуваться.
- Что с тобой, Мартин, ты меня будто месяц не видел? - смеётся Настя. А у самой на губах счастливая улыбка.
- Время, это всего-лишь измерительная линейка, - говорю, - У каждого она своя, и отличается в зависимости от ситуации. Сейчас я искренне могу подтвердить, что не видел тебя месяц! И мне для этого даже не нужна хромированная Делориан.
- Слава богу, надеюсь, без делорианок мы уж как-нибудь обойдёмся!
Глупый алогичный влюблённый взаимный весёлый вздор прервал длительный поцелуй. Не менее взаимный...
- Боже, ты же тоже замечала, что счастье чудовищно скучно? - выдыхаю, наконец, - Но получив его, какой же кретин поменяет эту скуку повседневности на безбашенную веселуху атомной войны?
- Конечно, - говорит она, - Только ты постоянно забываешь, что атомная война тоже может стать скукой повседневности. И наоборот! - и опять светлый, радующий, живой смех, - Дай разденусь, неудобно в коридоре-то...
- Зачем же так сразу выкручивать ручку овердрайва? Лишь вошла, и бабац, сразу - разденусь! - смеюсь в ответ, помогая стянуть сапоги.
- Милорд, этот стиль подходит больше иной социальной страте! - строго говорит Настя. Хотя радужные интонации всё-равно выдают её.
- Естественно, рыцарю высоких идеалов следует петь оды припав на колено. Но у него тут, кхм, слегка не прибрано... Осень, слякоть... - мелю какую-то чепуху, вешая Настину куртку в шкаф, - Но ты расскажи, что случилось-то?
- Да, воистину, чертовщина какая-то, - говорит Настя, проходя в комнату. Иду за ней и улыбаюсь, как дурак. А Настя продолжает: - Сижу в кафешке с заказчицей, показываю ей свои работы. Тут звонит мне мама вся перепуганная, говорит, мол, с бабушкой совсем плохо, просит приехать. Я бросаю всё, лечу на вокзал, попутно роняю вдребезги айфон - в мастерскую сегодня потащу - с первым же скорым мчусь в Тверь, там еду в деревню, где даже и позвонить-то неоткуда, такая глухомань, буквально влетаю в избу, а бабушка стоит блины жарит. Она, конечно, обрадовалась мне, но я слегка была ошарашена.
- Сюр-при-из! - как в американском фильме выдаю вердикт я фальцетом.
- Сюр, это точно, а вот насчёт приза, я бы поспорила.
- Да уж, - говорю, - Видимо вчера день был такой сюрной.
И я рассказываю ей свои воскресные приключения. Настя долго заразительно смеялась над Митькой с его душевными дружескими участиями в чужой беде, улыбалась байкам Макса про сбежавших невест, серьёзно слушала, когда я рассказывал взволнованный финал судорожной отправки работы на конкурс в последние минуты с её последующим волшебным звонком, аккурат в полночь.
- А мне мама всё говорила, мол, потерпи, ни куда твой Саша не убежит, когда я металась по деревне в поисках телефона, - радостно улыбается Настя, - Представляешь, двадцать первый век на дворе, эпоха гигабитного интернета в кармане, а там элементарно позвонить можно лишь из медпункта, и то лишь на минуту после долгих уговоров. А я как чувствовала, что ты волнуешся.
- Да уж, будешь тут волноваться, сутки ни ответа ни привета. А друзья-товарищи предобрые все твердят, мол, вспомни Джулию Робертс, вспомни Джулию Робертс!..
- Ну, вообще, я думала, что в каждой женщине есть немножко Джулии Робертс... - загадочно произнесла Настя. И раскрыв свою маленькую сумочку, достала какой-то сложенный листок. - Вот, - продолжает она, - Это бабушка мне дала.
- Что это? - удивлённо беру бумагу из её ладоней, разворачиваю. Бланк нотариуса о дарственной на три комунальных комнаты...
- Бабушке ж правда плохо было, хотя это и не инфаркт, - поясняет Настя, - Вот она скорее и составила завещание. Мы её отговаривали с матерью, но она настояла.
- Ну поздравляю... - произношу, даже не зная чего и сказать.
- Но, это ж не всё... - тем ж странным задумчивым тоном протянула Настя, - Помнишь твои предложения? Мама была строго против, но бабушка её там переубедила. Ты, как? По прежнему готов стать хозяином Питерской недвижимости?..
- Какие-то не те метафоры, - озадаченно смеюсь я, - Во-первых, я за любовь по Фромму! Нет, и не может быть никакой речи о каких-либо хозяинах относительно брака, это просто договор доброй воли, ритуал чистых намерений! А во-вторых, дело ж не в недвижимости. Тебя-то уж никак не льзя назвать недвижимостью!
- Да, это я так, - светло улыбается в ответ Настя, - Помнишь те традиционные сватовские иносказания? У вас товар, у нас купец, и всё такое.
- Стоп, стоп, - говорю, - Ещё не хватало, что бы ты ко мне сваталась. Я всё понимаю, двадцать первый интернет, гигабитный век в кармане, но зачем ж настолько модерново?
- Ты же уже сватался, и не раз, - смеётся Настя, - У нас всё, как надо, вполне традиционно, не переживай! Только, думаю, обойдёмся без мордобоя на свадьбе? Да и почему бы мне не примерить эту роль, сейчас женщин даже в шахтёры берут, феминистки давно победили!
- Убедила! - говорю, а сам копошусь в ящике компьютерного стола в поисках коробочки с парой колечек белого золота, что приобретал ещё год назад. Стоили они мне дорого, но после неудачи я не стал сдавать надежду в комиссионный. Как оказалось - не зря!
Внезапно по комнате осколками виброфона разнёсся переливчатый звук пришедшей электронки. Как заправский сетевой наркоман, инстиктивно дёргаюсь потянувшись к мышке, но одно подсознание быстро подавляет другое и я совсем зарываюсь в ящик стола.
- Что это там? - спрашивает Настя, - Почта вроде у тебя так приходит? Проверь, вдруг это с конкурса?
- Да фиг с ним, - говорю из ящика, - Сейчас дела куда важнее! И, как всегда, в самый проникновенный момент, такая запара...
- Чего ты там ищешь? - смеётся Настя, а сама подходит к компьютеру. Слышатся клики мышкой, - Ух, ты! - восхищённо ахает она, - Мартин Иденович, а ты в курсе, что тебя выдвинули на "Литдебют" в лонг-лист?
Наконец, нашариваю бархат в дальнем углу ящика.
- Не важно всё это! Теперь мой выход, - говорю, театрально припадая на одно колено. Раскрываю коробочку, достаю колечко, одеваю Насте на палец. Колечко подходит идеально.
- До свадьбы - плохая примета, - говорит Настя и сама же смеётся своим словам. А у самой слёзы на глазах.
Подымаюсь с колена и целую предрассветную аль её губ.
- А чего ты в тишине? - спрашивает Настя, - Почему не гремят фанфары, большой эстрадно-джазовый оркестр? Или хотя бы то сумасшедшее финское трио, на худой конец!
- Для меня твой голос лучше любых чарующих мелодий, - говорю, - Но, если хочешь... Пусть всё будет так, как ты захочешь! - пропеваю я. На сей раз это, действительно, Чайфы.
- Да не надо, - счастливо смеётся Настя, - Это я так. Слова просто теряются и в голове кавардак. Забавно, кстати, что сегодня тот самый Покров-день, на который обычно и устраивались свадьбы на руси.
- А мне больше запомнилось с детства, что именно на Покров обычно ложится снег, - говорю.
- А ты за окно глядел сегодня?
- Нет, а чего там? - иду к окну, отдёргиваю тюль.
А в моём мире за ночь, и правда, наступил рай, оказывается...
|