Аннотация: Принят к публикации в "Знание-сила", приложение "Фантастика", N'1, 2014 г.
Романтический фантастический водевиль.
Рассказ занял 4-е из 17 мест в 1 группе Внеконкурса "Далёких берегов-2011" (71 балл при набранных призёрами 79-76-73)
I
Рядом с площадью Городской Заставы, где над древним кварталом нависли высотки из красного кирпича, затеяли очередную стройку. Огородили пустырь, согнали технику, поставили охрану. И словно не заметили, что внутри - дом. Одноэтажный, в пять окон с каменной вязью наличников, над ними слуховик в ажурных завитках. Настоящий восемнадцатый век. Яблоня с ороговевшей от старости 'слоновьей' кожей укрывает крыльцо, выветренный столбик коновязи наполовину врос в асфальт.
Домик отселён, но снос не намечался. Начальник участка Иван Данилыч Синицын присмотрел его под строительный штаб. Электричество подключили, а на отоплении Синицын решил экономить. Хоть и октябрь, но дни тёплые, парные. Годных на дрова поддонов от кирпича в избытке, в домике же настоящая печка-голландка с чудом уцелевшей медной вьюшкой и стёртым кафелем голубоватых изразцов - замыкает угол бывшей гостиной.
Печка нарядная, однако, дымит. Синицын упросил бригадира каменщиков Сазонова, по халтурам часто клавшего камины, посмотреть ее. Тот сразу шагнул в комнату за печкой:
- Вишь, какое дело... Надо стену простукать. Обороты дымоходов заложены либо засорены. Чтоб красоту не портить, Данилыч, давай мы зеркало печи немного подразберём да посмотрим, отчего нет тяги.
Синицын согласился. Каменщик фомкой своротил фанерные панели. Дальше, за обоями, оказались лохмотья старинной тканевой обивки. Содрали - и в кирпичной стене явились на свет кованые створки до пола с маленькими скобками ручек, в заклёпках по краям, без малейших следов ржавчины. Сазонов растерялся:
- Да не может этого быть! Так печи не кладут.
Иван Данилыч коснулся ручек. Словно электричеством кольнуло - что за штука, может, клад...
Сазонов, жалеючи, тронул кирпичную кладку:
- Хороши камешки. На дачку, в баньку.
Синицын погрозил пальцем:
- Вот что, братья-строители... - закашлялся, перевел дух и, взяв себя в руки, чересчур бодро закруглил: - День рабочий на исходе, а возни немеряно. Оставляем, как есть, до утра, - и, глядя на растерянного каменщика, тихо и вкрадчиво велел: - По домам!
Спорить с Синицыным не стали, ибо чревато, только фомку Сазонов досадливо бросил на пол.
Спровадив любопытных, Синицын выжидал. Перекладывал бумаги, долго невидяще пялился в принесённый на подпись план землеотвода. В угловом штампе нашел: 'инженер-геодезист Е.И.Тучкова'. Его, что ли, Катька? Вольнонаёмная в инженерных войсках, где служил Синицын. Вряд ли, сколько лет прошло. Эх, если б всё вернуть... Чтоб не думать, не глядя, широко подмахнул лист и захлопнул папку, бросив на стол.
Еще раз осмотрел кованые пластины. Хотел втиснуть фомку - бесполезно. И ни следов замка. Видно, изнутри закрыто. Иван Данилыч усмехнулся - глупость, это ж печь. Ненароком глянул в дворовое окно, а там, на выезде с территории, моет колеса 'ГАЗ-66'. За бампером 'шишиги' лебёдка. Синицын пулей выскочил наружу...
- Подавай трос, я закреплю. Когда скажу, стопори лебёдку, резко трогайся и тут же тормози. Понял?
Иван Данилыч аккуратно зацепил крюком кованую скобу и, подойдя к окну, дал отмашку. Взревел мотор, трос натянутся и провис, обе створки разом распахнулись... Синицын смотрел и не видел - не было отверстия печной вьюшки. Был коридор. И с двух его сторон мерцали повёрнутые под сорок пять градусов зеркала, делая темноту серебристо-бесконечной.
- Дальше-то что, Данилыч? - крикнул водила.
Синицын отцепил трос, поспешно выкинул в окно:
- Всё, спасибо! Бывай!
Чтоб проверить себя, заглянул в большую комнату. Печь в изразцах цела, вьюшка открыта. Вернулся... И замер от неожиданности да, чего скрывать, от знобкого страха.
Из глубины мутно-зеркального провала медленно надвигалась, семеня ногами, как по льду, странная мужская фигура, разряженная в бархатный тёмно-синий кафтан, зелёный атласный камзол с желтыми павлинами и тёмно-красные панталоны. На ногах у чудика были остроносые башмаки с пряжками, в переливчатых зеркальных осколках. И он всё время кивал Синицыну - бледный, невзрачный, страшноватый такой. Поравнявшись с распахнутыми створками, сделал неглубокий поклон, глянул в глаза:
- Честь имею представиться - Матвей Артамонов Перевощиков, мещанин. А также, волею судьбы, привратник зеркального коридора.
Ивану Данилычу стало бы дурно, не выдержи взгляд. Но он устоял, удержался, и даже, вроде, кивнул в ответ. А тот, кто назвался Перевощиковым, приглядевшись, вдруг нелепо бухнулся на колени, глухо стукнув в деревянный пол:
- Иван Данилыч! Отец родной!
Хорошая злость и нелепый вид распростёртого у ног его человека окончательно вернули мужество.
- Это что за клоунада! Встаньте немедленно! - Перевощиков не отвечал. - Да я... я охрану, милицию позову! Как не стыдно, взрослый человек! Откуда вам известно, как меня зовут?
Перевощиков поднялся с колен весьма довольный, хотя в глазах стояли слезы:
- Премного благодарен, что вскрыли коридор. Вы, верно, не тот Иван Данилыч. Но похожи безмерно. И, раз получилось, значит - право имеете. Так будьте же спасителем моим.
Синицын, не отвечая на мольбу и не вступая в коридор, все же перегнулся за порог, глянул внутрь, спросил хмуро:
- Что тут за зеркала?
- Отражатель времени. Проклятие моё. Вычислил я путь, а сам испытать побоялся, только вошел в зеркала. Тогда приятель, капитан-поручик Синицын, вызвался пройтись коридором. Ему-то что - с турецкой ледащим вернулся, нога увечная сохла. И сгинул. А меня как бог наказал - оставил запертым навеки. Домик-то был мой, а две светёлки в найме у вдовы, штаб-майорши Анны Захаровны Тучковой с дочкой Катериной.
Синицын от неожиданности вздрогнул:
- Где они?
- Да там же, в своём времени живут, при матушке императрице... Вот увидал вас, и подумалось - верну Синицына домой, и мне послабление выйдет. Я ведь знаю, что давно покойник. То место, откуда ушел, вижу как сквозь стекло, не вернуться мне. В несусветном виде тащуся в будущее, а зачем...
- И видели всех прошлых жильцов?
- А как же! Бывало, и они меня... пугались. Но коридор вскрывали только раз, тому лет пятьдесят. Налог ввели на животину, и жилец, сообразив всю тайну, удумал перейти туда с коровой. Она-то минула коридор, а хозяина на пороге удар хватил. От жадности, видать, что не всё с собой взял... Иван Данилыч, полуштоф мне поставишь? Пристрастился за долгое ожидание. При жизни трезвенником был, а нынче - такая, бывает, тоска накатит, что приходится заливать.
- И где ты это дело берёшь?
- Известно где, у постояльцев. А нынче с весны никто не живет, так что, сам понимаешь...
Синицын вынул из сейфа початый коньяк, щедро плеснул полстакана. Перевощиков с благодарностью принял.
Иван Данилыч подождал, подумал, налил себе и выдул одним махом.
- Год-то у вас какой?
- Одна тыща семьсот семьдесят шестой от Рождества Христова.
- Ёшкин-матрешкин, древний мир... - пробормотал Синицын, быстро хмелея. - Эх, куда деваться... - рубанул по воздуху рукой: - Пошли! - и, следом за Перевощиковым, зашагал по тёмному скользкому коридору. Пространство расступалось перед ними.
II
Вроде та же комната. Но обстановка другая - столики на гнутых ножках, зеркальный шкап, канапе вдоль стен. В простенках зеркала, на подзеркальниках цветы. На полу по углам фарфоровые вазы в золоченой оправе. Не видно электропроводки, нет и батарей. Синицын колупнул краску - настоящая масляная, на олифе. В центре круглого стола лампа со множеством свечей - не восковых, каких-то еще. На стенах бра по две свечи. Очень тихо - снаружи и внутри. Вынул из кармана мобильник - нет сигнала сети.
А тут из соседней комнаты... позабытый и знакомый Катин голос:
- Матушка, не осердитесь, коли глупость скажу? Мне в сумерках вчера помстилось, что господин Перевощиков из-за печки глянул. Боязно одной оставаться!
Ей ответил другой женский голос, постарше:
- Замуж тебе, Катенька, пора - и мститься перестанет, и тени разбегутся, не до страхов пустых будет.
- Опять вы о прежнем.
- И что же? Платон Ильич не дворянин, так и наш род захудалый. Зато чин не из последних - частный пристав. Стало быть, прибыток надёжный, на бобах не останетесь. Знаешь ведь - деньги, что за тобой были, прожиты, деревенек нет, и скоро окажемся мы в том положении, что за квартеру нечем заплатить.
- Неприятен он мне. Глаза бегают, сам старьёвщиком пахнет.
- Надо же, чего удумала - глаза бегают. Это ты, милая, по насердке судишь, не от доброй души. Да разве я не понимаю! Коли был бы жив капитан Синицын, с легким сердцем отдала б за него, хоть и не богат.
Синицын осторожно глянул в дверь, завешенную тяжелыми портьерами на шелковой подкладке. Начинались сумерки, и первым делом Иван Данилыч обратил внимание на светлое еще окно. Вернее, на то, что было за ним. Вместо многоэтажек - засеянное поле. От городской заставы, двух невысоких столбиков-обелисков под имперскими орлами, по полю шла грунтовая дорога с узкими глубоко наезженными колеями и мелкими ямками от лошадиных копыт. Возле полосатой будки, прислонив ружьё, простоватого вида мужичок в допотопной неопрятной форме щелкал семечки, роняя лузгу. Деревянный шлагбаум с верёвочным коромыслом загораживал путь.
Что ж, Перевощиков не обманул...
В комнате, где недавно Иван Данилыч в одиночестве подписывал чертежи, был теперь, кроме печки, мраморный камин, на комодах фигурки из бронзы, на стенах гобелены. И тут же - потёртые стулья, разбитое стекло, в углу подклеенное бумажкой. Деревянный пол неказист и некрашен. Синицын представил, как в щелях между печными изразцами шевелятся тараканьи усы. Приличная бедность.
Боком к нему за круглым столиком сидели две женщины - пожилая в тёплой душегрейке, худощавая, с твердой осанкой и суховатым лицом, и девушка в длинном сиреневом платье с узкой талией, c высокой затейливой прической. В зеркало простенка Иван Данилыч увидал ее лицо. Да, она, его Катя. Такая же, как двадцать лет назад...
Пожилая женщина прихлёбывала из чашки. Стол уставлен розетками со сластями - вареньем, мёдом, колотым сахаром, печеньем. Пахло теплым молоком. Синицын вспомнил, что с утра без маковой росинки...
- Ты посуди - ведь я немолода и, по всему, приближаюсь к вечности. Смерти не страшусь, горько тебя оставить в таких летах. Одно твоё согласие продлит мне жизнь. - Катя молчала. Тогда тоном другим, не терпящим возражений, матушка произнесла: - Ну, так знай - я помолвила тебя за Платона Ильича. Ты скоро станешь его женой.
Катя упала матери на грудь, схватила руку, целовала и обмывала слезами:
- Что ж, я всегда ставила законом повиноваться. Я буду счастлива, молитесь за меня!
Мать дала ей успокоиться и тихо сказала:
- Знаю, мой друг. Люби мужа чистой, горячей любовью. Ежели и дурён будет против тебя, сноси терпеливо. Добрый муж даётся для счастия твоего, дурной - чтоб испытать терпение. Но на всякого злодея кротость действует больше строптивости. И не желай другого, хотя б в короне был. Обещаешь?
Катя бросилась пред ней на колени:
- Всё исполню, хотя бы он врагом и мучителем мне сделался!
На этих словах Синицын не выдержал и резко шагнул в комнату:
- Катя!
Обе вскочили, уставившись на нежданного гостя. Анна Захаровна первой пришла в себя:
- Иван Данилыч? Извольте объясниться, почему без приглашения, без стука, и что за лохмотья на вас!
Синицын оглядел себя - рубашка, джинсы и прочее в полном порядке.
- Объяснюсь, - и, удивляясь собственной наглости, спросил: - Чаю нальёте?
Анна Захаровна несколько раз потянула длинную шелковую кисть у двери. Вдали затренькал колокольчик. В дверях показалась ряженая, на взгляд Ивана Данилыча, девушка в сарафане почти до пят, в лаптях и грубом домотканом платке.
- Анфиска, свечи. Ужин, как было говорено, и наливок из погреба подай.
Анфиска молча растворилась в темноте, но скоро вернулась с коптящей лучиной, поднося её к свечам на столе и на стенах. Синицын оценил - свет непривычный, но уютный. Явились закуски - жирная до прозрачности сельдь, копченый сиг, лососина, сёмга, ревельские кильки.
- Чем богаты... У самих-то нас по-простому, а с гостями - как полагается. Анфиска! Уснула? Вторую перемену неси, - и снова к Синицыну обернулась: - Черепаховый суп тортю.
- Из телячьей головы, - рассмеялась Катя.
Синицын грустно озирал похожие на химические колбы склянки с наливками - брусничной, рябиновой, вишнёвой, мятной, грушевой, кардамонной - всё не выпить. А Катя украдкой смотрела на него самого...
- Эх, женщины, мне бы картошечки жареной, с помидорками... Темнота, право слово, ваш восемнадцатый век, - и решительно отставил приборы: - К делу! Я Синицын Иван Данилович, так? Если в этом вы мне верите, позже скажу - где был, как попал сюда. Объясню и это, - показал на одежду. - Не умышленно, но подслушал вас, Анна Захаровна. Что с легким сердцем отдали б за меня Катю. Ваше слово в силе? Что касается меня, я согласен.
- На что вы согласны, милостивый государь? - потерянно спросила Анна Захаровна.
- Как на что? Жениться на Кате! Не пойдет же она за пристава, воняющего, как старьёвщик... Извините, минутку обождете? - Синицын оглядел стол, выбрал наливку позабористей, наложил на тарелку снеди и чуть не бегом выскочил из комнаты. Женщины молча переглянулись.
- Матвей, ты тут? - поскрёбся в кованые створки. Они бесшумно распахнулись, явился Перевощиков. - На, пей. Закусывай, а то развезёт. Быстро расскажи, кто я.
- Иван Данилович Синицын. Дворянин. Отставной капитан-поручик пионерной роты...
- Какой роты?
- Той, что фортеции строит, мосты.
- Военный инженер? Правильно, кто ж еще! Дом свой есть?.. Ты пей, не стесняйся, еще принесу.
- Дом есть, небольшой, правда. А людишек ты продал, как после замирения с турками вернулся. На лечение, сказал.
- Что ж я не лечился?
- Страсть это одна. Ногу, доктор сказал, по живому будет резать. Ты и струхнул.
- Дела...
Синицын вернулся за стол:
-Вы про меня тут, небось, обсудили?
- Матушка не велела говорить, но теперь всё одно. Знайте, Иван Данилыч, я пойти за вас согласна... Хотя чувствую, что вы не тот, кого прежде знала. Но пусть и по чужому виду живёте, а для меня нет ближе вашего лица.
- Что ж, принимайте в свои родные, - вздохнул Иван Данилыч.
Праздничный теперь ужин продолжался. Синицын точно помнил, сколько перепробовал наливок, как вместо картошки наворачивал репу, нажимал на копченого сига, и с каким удовольствием хлебал черепаховый суп из телячьей головы. Когда часы на камине принялись отбивать полночь, Иван Данилыч понял, что при ясной голове ногами пользоваться не сможет. Наливки, вишь! Анна Захаровна снова подёргала шелковую кисть. Явился страшный бородатый мужик, закинул руку Синицына себе на плечо, крепко обнял начальника участка и повёл в спальню.
- Ты кто? - спросил Синицын по дороге.
- Прохор я, дворовый человек.
- Крепостной? - Синицын возмущенно фыркнул. - Завтра же утром всех крепостных - на волю!
- Помилуй, барин, за что! - не на шутку испугался Прохор. - Нешто я их милостям не угодил?
В комнате Синицын не позволил себя раздеть, чем искренне огорчил Прохора. И от длинного балахона, похожего на женскую ночнушку, а также от клоунского колпака категорически отказался.
III
Утро Синицын встретил счастливым, каким давно не бывал. В остывшей комнате пахло студеным октябрём конца восемнадцатого века. В окошко лилось прозрачное солнце. Иван Данилыч сделал для сугрева разминку, прошлёпал к окну. Над крыльцом нависала почти та же древняя яблоня.
Прохор растопил печь, принёс горячей воды, полотенце. Синицын с удовольствием умылся, надел поданный шлафрок. 'Ну, точно барин...'
Ели молча, как свои. Подали слабенький чай. Анна Захаровна спросила:
- Когда же помолвка, Иван Данилыч? Или ославите нас пред людьми?
- Я от слова не откажусь. Такое, как сейчас, раз в жизни даётся. А ты, Катя, согласна навсегда уйти в мой мир, в совсем другую жизнь? Как матери вчера обещалась?
- Право слово, будто в загробный мир зовёте, - Анна Захаровна мелко перекрестилась.
- Неужто возврата нет?
- Если честно - нет. Не увидит Катя ни родных, ни заставу за окном. Вы обе к этому готовы?
- А вы, Иван Данилыч, готовы ли здесь остаться? - спросила вдруг Катя. - Это ведь судьба занесла вас в наш дом. И не зря вы так похожи... на самого себя.
Синицын усмехнулся, представив начальника строительства разряженным как Перевощиков. Но - удивительное дело! Он почти решился. Ведь там, за зеркальным коридором, ни близких, ни родных, кочевая жизнь... из вагончика в бытовку. А если что со здоровьем? Наркоза тут нет. Что ж, придётся потерпеть. Жалко вот картошку с помидорками - лет двадцать их ждать.
Катя вышла из-за стола, открыла буфет красного дерева, вынула из ящика ключ, большой, ручной ковки:
- От вашего дома. Помните, в последний раз приходили к господину Перевощикову, отдали на хранение. Помните?
- Теперь помню. Скажите, Катерина Ивановна, зачем я вам? Ведь я незнамо кто, а ваш частный пристав - вот он, рядом. Синица в руке.
- Синица, - Катя посмотрела Ивану Данилычу прямо в глаза, отчего у того мурашки пошли: - Синица. А я хочу журавля. Только он в небе.
- Я возьму ключ. Но сначала ненадолго уйду - туда, в прежнюю жизнь. Там живое существо, без меня оно погибнет. Вы согласны подождать?
Катя кивнула.
Синицын пошептался с Матвеем. Тот колебался. Данилыч закипел:
- Не спорь со мной! Ибо... ибо чревато. Вот!
В конце концов, Перевощиков согласился проследить, чтоб коридор оставался открытым до прихода 'капитан-поручика'.
Прохладным утром Иван Данилыч вернулся в свой век. Заканчивалась сладкая осень. На вчерашних лужах настыл ажурный хрусткий лёд. Жил Синицын далеко, на окраине, у новой городской 'заставы' с видом на гречишное поле. Когда добрался до квартиры, переложил пару фотографий из альбома в нагрудный карман. Сунул руку за батарею, пошарил и вытащил то, ради чего, собственно, и возвращался. Крошечную степную черепаху, память детства. В этом году, из-за позднего бабьего лета, она еще не впадала в спячку. Оставить ее - высохнет, погибнет. Покормил капустой, спрятал за пазуху. 'Уж если корова прошла, черепаха подавно проскочит'. В прихожей огляделся, присел 'на дорожку'. Подумал, вывернул карманы - телефон, ключи от дома, машины... Всё аккуратно сложил на тумбочку. Захлопнул дверь.
На шоссе, по дороге к стройплощадке, обогнал и остановился грузовик. За рулём сидел знакомый мастер.
- Данилыч, ты где пропал? Думали, запил. Да ладно, не обижайся, мы ж знаем, что непьющий. Садись! Дела-то как завертелись, а? Везу арматуру четыреста на 'стену в грунте'.
- Что за спешка, документы ведь не оформлены.
- Ты даёшь, Данилыч! Не по твоей, разве, милости суета? Акт землеотвода визировал?
- Ну...
Въехали на площадку, окруженную забором из профнастила. Иван Данилыч нетерпеливо рванул дверцу кабины... И растерялся, не узнавая место. Там, где был старинный домик, урчал экскаватор, ковшом аккуратно сгребая оставшийся мусор.
- Стройка будущего! - усмехнулся мастер. - Как границы участка определили, заказчик дал команду сносить халупу, задним числом согласует. Въезд тут будет в подземный гараж.
Синицын поёжился от холода. Утром не заметил, как легко одет. Придерживая согревшуюся за пазухой черепаху, Иван Данилыч сел на шершавый комель поваленной яблони. Рядом на земле, среди кирпичной крошки, лежала закипевшая от времени железка. Поднял. Это был старинный кованый ключ. С неба срывались звездочки снежинок. Синицын сквозь рубашку погладил черепаху и сжал ключ так сильно, что костяшки пальцев побелели.