Я молчу, когда ты звонишь мне. Говори, пожалуйста. Говори слова о том, что нас мало что связывает, и почти ничего между нами не осталось, кроме какой-то больной зимней привязанности, которая лечится так же легко, как простуда. Говори, что "Колдрекс" заварил. У тебя этот апрельский кашель, который никак не спрятать в шарфе, которым ты постоянно заматываешь горло. Шарф, который я тебе связала. Еще немного о том, что мы - разные люди. Почему-то ты не думал об этом, когда приучал меня, как послушную кошку к себе. А теперь я осталась одна. Совсем. Молчу, слушаю. Ты говоришь о том, что не нужно плакать, хотя я никогда не плачу от твоих слов. Во всяком случае, пока ты видишь или слышишь. Скажи еще раз, что все пройдет, что я все забуду. А я буду молчать.
Говоришь, что хочешь завтра встретиться и поговорить. Я просто киваю трубке, ты будто чувствуешь это - говоришь название "нашего" кафе и время - пять часов. Прощаешься, кладешь трубку. Я молча завариваю себе чай и сажусь на диван, тупо уставившись в телевизор. По всей квартире валяются твои вещи, которые я так и не отдала тебе, после того, как ты ушел неделю назад. Молча допиваю чай, мою чашку и принимаю душ. Ложусь спать с осознанием того, что все закончилось. И только тогда приходят слезы, когда в наушниках играет "наша" песня. Знаешь, слишком много в моей памяти этого "наше". Теперь это - только мое. Я осталась совсем одна. Закусываю зубами подушку так, что накрахмаленная наволочка скрепит. Молчу. Я и не думала, что люди могут столько плакать.
Утром я молча собираюсь и еду на учебу, вполуха слушаю преподавателя и думаю о том, что же пошло не так. Взвешиваю все варианты, пытаюсь выяснить, выцепить из головы хоть какое-то объяснение, поймать тот момент, когда все утекло, как речная вода сквозь сито. Золотоискатели собирают вещи - тут нет крупиц золота. Так же и я не могу в своей реке разума найти эти самые "золотые" мысли, которые, наконец, все мне объяснят. После занятий затыкаю уши наушниками и, ни говоря никому ни слова, ухожу. Пешком идти около часа, но меня это не пугает, ведь мои мысли должны быть в порядке, и я как раз скоротаю время до нашей, видимо, последней встречи. Ты всегда говорил, что любишь меня больше всего на свете. Но, видимо, это все было одной большой ложью, в которую я наивно верила.
И вот, ты. Такой красивый, ничего не изменилось в тебе с момента нашей последней встречи. Только плечи как-то опущены, да и спина ссутулена. Если тебе так тяжело наше расставание, что ты сам чуть не плачешь, то... Зачем? Сажусь напротив тебя и сразу же хватаю чашку теплого чая, который ты предусмотрительно заказал. Мой любимый - малина и мята. Тихо начинаешь говорить то, что я и без тебя понимала. Я бы хотела высказать тебе все, остановить тебя, но понимаю, что ты давно все решил за нас двоих, обратного пути нет. Молчу. Зажмуриваешь глаза и трешь длинными, красивыми пальцами переносицу. Что-то о том, что я, наверное, никогда тебя не любила. Такая же претензия и у меня, но ты, видно, замкнут на том, что во всех бедах только моя вина. А я вожу подушечкой указательного пальца по ободку чашки и смотрю на стол, считая его трещины и пытаясь сдержать в себе все свои эмоции. Я опустошена, у меня ничего не осталось внутри, меня выпотрошили, как тряпичную куклу. Кто-нибудь, помогите. Я так нуждаюсь в тебе и поднимаю глаза, сталкиваясь со стеной безразличия в твоих любимых синих омутах. Прикусываю губу, и все еще молчу. Потому что если сейчас открою рот - зареву или закричу от жуткой внутренней боли. Ты сжимаешь руку в кулак и произносишь фразу о том, что я слишком много молчу и замалчиваю, а тебе это не нравится. Конечно, ты же, словно гребанный герой, постоянно желал помогать мне и просил делиться проблемами, а я молчала. Вот и домолчалась. Берешь со стола ключи от машины, наматываешь на шею шарф, хрипл прощаешься. Я смотрю на трещины стола. Прекрасные, чудесные трещины, которые с каждой секундой становится видно все хуже из-з подступающих к глазам слез. Ты уходишь. Навсегда. А я... Молчу.