Лернер Анатолий Игоревич : другие произведения.

Пела Нянечка В Хоре

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Страх вполз змеиным шипением деревенской бабы, подвязывавшей челюсти цветастым платком. Она сидела на детском стульчике, широко расставив свои сморщенные колени, и шипела. И шипением своим подавляла она в детях волю, и те, превращались в кроликов. Превращались в безвольных, напуганных, жмущихся друг к дружке зверьков. С кроликов уже содрали их стыдливые мягкие шкурки. Но кролики все еще пели слаженным хором: "Не надо, нянечка, прости..."
ТРЕМПИАДА [Анатолий Лернер]
  Анатолий Лернер
  
  ПЕЛА НЯНЕЧКА В ХОРЕ.
  
  
  1.
  
  Все же злодейская штука память. На каждого щегла у нее по манку имеется. Сейчас память неожиданно выпустила из своих глубин то, что, казалось, забыл окончательно, к чему не хотелось возвращаться в страшных кошмарных снах.
  
  
  2.
  
  Наш старый двор. Сколько песен и стихов я посвятил тебе. Сколько тепла и любви находил я в тебе, и вместе с тем, я всегда помнил и то, сколько холода и ненависти проходило через твои сквозняки.
  Наш старый двор составляли два четырехэтажных кирпичных дома в три подъезда. С одной стороны они были огорожены вереницей сараев, с другой - забором от цементного склада. Забор обступали такие же ветхие сараи. В одном из таких сараюшек, уставленном снаружи баками для мусора и пищевых отходов, жили странные и вечные, как сами сараи, люди. Это были муж и жена. Дворники. Татары.
  Когда взрослые произносили эти слова, было в них что-то пугающее. Но когда Дворник залазил на обветшалую крышу какого-нибудь сарая, чтобы достать оттуда начищенный ваксой тяжеленный, на шнуровке из сыромятной кожи, футбольный мяч, мы смотрели на татарина с нескрываемым восхищением и благодарностью.
  Крыши этих сараев проваливались даже под весом откормленных Дворничихой котов. Потому-то нам, мальчишкам, запрещалось залазить на крыши сараев. Запрещалось под угрозой показательной порки. Другого языка мы, наверное, тогда не понимали. Мы же, то и дело нарушали этот запрет и потому знали, какой опасности подвергал себя Дворник, возвращавший нам не только мяч, нашу игру, но возвращавший нам и наши восторги.
  Трудно сказать, почему наши родители пугали нас этими людьми. Я по сей день, помню кисло-сладкий запах их жилища, запах овчины и нафталина. Я помню, и то тепло, и какой-то не домашний покой, манивший нас, пацанов, к чему-то незнакомому, но очень родному.
  
  3.
  
  Я в сереньком своем пальто с пришитыми к нему настоящими погонами и с мусорным ведром в руках, появляюсь на улице. Утро. Солнце светит. И Дворник, завидев меня, помахал издали рукой, а я сделал вид, что мне, нынче не до него. И потом, что это значит: помахать рукой военному?
  Я прохаживался прогулочным шагом взад-вперед, в надежде, что кто-то из пацанов, случайно выглянет во двор и приметит мои полевые погоны с двумя зелеными звездочками.
  Мало-помалу я приблизился к Дворнику. И каково же было мое удивление, когда этот человек вдруг засуетился, и, схватив метлу, застыл с нею по стойке "смирно".
  - Здравия желаю, ваше благородие! - Выпалил он непонятные мне слова. - Господин лейтенант желает морковку?
  Я сидел в дворницкой и, болтая ногами, грыз сладкую морковку, рассказывая темному, отсталому человеку из другого мира, что лейтенант - вовсе не благородие, а товарищ всем солдатам. А дворник кивал головой и курил ароматную "козью ногу". Потрепав меня по загривку, он молча занялся своими делами.
  Завидев отца, едва сдерживая себя, чтобы не помчаться вприпрыжку, я медленно и с достоинством распрощался с Дворником, и пошел в детский сад.
  
  Пацаны обступили меня со всех сторон. Еще бы! На моих плечах красовались самые настоящие погоны.
  - Офицерские, - сказал Сашка.
  - Офицерские, - со вздохом подтвердил я. - Товарища лейтенанта.
  - Ты что ли, товарищ лейтенанта? - Посмотрел на меня обиженно Сашка. А все почему-то засмеялись. И я засмеялся. Мне было весело. И всем нам было весело. И даже Сашка смеялся. И мы стали играть. Мы стали играть в войну, потому что у меня были настоящие погоны, а у Сашки - настоящая пилотка. Мне очень хотелось поиграть в этой пилотке, но я вовремя вспомнил, что на моих плечах офицерские погоны...
  Мы играли в войну и, как положено, побеждали. Мы боялись нашего невидимого врага и широко раскрыв глаза безбожно врали друг дружке о его силе и коварстве. А когда выходило, что такого-то и победить невозможно, мы придумывали в себе волшебные качества, которые, - и мы были в том уверены, - помогут справиться с нашим общим врагом.
  
  4.
  
  Тойка стоял на часах. В кино про войну он видел, как нападают на часовых. Но он - товарищ лейтенанта, он не проспит врага.
  Из кино он научился вглядываться куда-то вдаль, выискивая далекого противника; из кино он знал, как нужно себя вести, если враг появится рядом. Но противник ни разу не появлялся. Играть становилось все трудней, потому что появилась скука. И тогда Тойка прогнал ее веселой песней, и теперь стоять на часах, ему стало намного веселее. "Главное, не заснуть на посту, - уговаривал себя Тойка, - а попеть часовому не запрещается. Не он же прячется от врага, это враг его боится, и прячется. А он - часовой, он здесь свой, он все здесь знает, все любит, и все сможет здесь защитить!
   - Ты что тут делаешь один? - спросила Тойку проходившая рядом с калиткой сада женщина. - Небось, сончас прогуливаешь?
  - Что?! - Гулко оборвалось сердце. Он вдруг испугался. Испугался того, что все, оказывается, уже ушли, забросив игру, и его самого тоже забросили. И теперь он один. Один во дворе, где не сложилась игра, один в мире, где ему почему-то не весело.
  А чему веселиться? Теперь, как опоздавший, он должен будет предстать перед нянечкой и воспитательницей для экзекуции. Так положено: провинился - снимай штаны. А снимать штаны стыдно. А не снимать их нельзя, потому что ты же все-таки провинился.
  Попробуй тут не провиниться, когда столько вокруг всего интересного. Но он знал, что объяснять это будет некому, как знал и то, что при экзекуции уже никто не поможет. Словом, нечего и ждать этой помощи.
  И он не ждал никакой помощи, ни от кого и никогда. И, должно быть, не потому, что он просто Тойка, маленький пацан, назначивший себя главным в совсем недетской игре, а потому, что, просто была в нем непоколебимая уверенность: нет никого в целом мире, кто бы смог сейчас ему помочь. Просто - все исчезли. Есть только он. Его провинность. И есть его страх.
  И, как-то по-взрослому охнув, кинулся Тойка бежать от нехорошего предчувствия. Он боялся, трусил и, боясь, он с любопытством бежал навстречу со своим страхом. Именно так: не на встречу страху, но на встречу с ним. И Тойка несся напропалую, к небольшому особняку, в котором и располагался злополучный детский сад.
  Он бежал, шлёпая ботинками по лужам, и видел как черные брызги, прежде чем шлепнуться на что-то кляксой и стать грязью, подолгу зависали в воздухе.
  Глядя себе под ноги, Тойка вдруг понял, что промокших ботинок на нем нет. Его озябшие ноги в промокших, приспущенных чулках, пестиками болтались в огромных солдатских сапогах. Эти заколдованные сапоги несли каждого, чья бы нога не ступала на их стельку, в настоящую атаку не игрушечного боя неизвестной войны.
  И Тойка бежал, и сердечко его билось тревогой, но игра пока еще не отпускала его. Игра все еще не отдавала пацана в распростертые лапы страха. И тогда страх вполз в саму игру...
  
  5.
  
  Страх вполз змеиным шипением деревенской бабы, подвязывавшей челюсти цветастым платком. Она сидела на детском стульчике, широко расставив свои сморщенные колени, и шипела. И шипением своим подавляла она в детях волю, и те, превращались в кроликов. Превращались в безвольных, напуганных, жмущихся друг к дружке зверьков. С кроликов уже содрали их стыдливые мягкие шкурки. Но кролики все еще пели слаженным хором: "Не надо, нянечка, прости..."
  Некоторые, из раздетого донага хора, норовили сбиваться в стайки, но воспитательница, стоящая рядом со стулом, на котором раскорячивалась нянечка, тихим и вкрадчивым голосом объясняла, почему это делать не нужно.
  - Сейчас, - интригуя, сообщала она, - мы проведем перед вами двух нарушителей дисциплины. Мы их для порядка облили бензином. Если не хотите сгореть вместе с ними, когда они будут беситься, стойте так, чтоб не замазаться бензином. И не нужно толкаться, дети. Всем будет видно.
  - Т-ссссссс! - Послышалось нянечкино заклинание. И, словно по команде, дети захлебнулись криком. Они плакали, мелко дрожа от холода, от страха, оттого, что видели, как плачут другие дети. Но громче и искренней дети плакали, когда перед ними нескончаемыми кругами проходили провинившиеся мальчик и девочка. Тогда они покрывались "гусиной кожей".
  Наверное, тогда и вспомнил Тойка, что когда-то умел летать. Он подумал, что был ангелом, а вот теперь, у него только и осталась что "гусиная кожа" от тех самых крыльев.
  А дети плакали, дети кричали, дети боялись, что эти "замазанные" сейчас запачкают их чем-то, что обязательно их убьет. Дети плакали, воя; дети не желали умирать. Они не хотели смерти себе самим; они не желали смерти и этих двоих.
  Дети плакали, и Страх торжествовал над миром.
  Тойка вжался спиной в дверной проем, когда мимо него проходили эти двое "замазанных". Ему казалось, что они, невиновные, сейчас обнаружат его, истинного нарушителя. И вопьются в него своими перепуганными глазами, и все их страдание укажет на него, единственного виновного, опоздавшего на сончас. Единственного не раздетого, и не облитого бензином.
  И его по правилам, должны будут наказать. А как же иначе. Провинился - отвечай. И это, наверное, правильно. И тогда... Тогда его обольют бензином...
   Но этого не происходило. Никто не замечал его, ибо никто не сводил глаз с провинившихся. Вот они. Худенькая, ссутулившаяся девочка, страшно воющая, и выдувающая носом большой зеленый пузырь.
  Он вспомнил ее на новогоднем представлении, где она была в костюме зайчика. И ему почему-то стало неловко, что он увидел ее голой, и что в носу у нее этот зеленый пузырь. Поэтому Тойка перевел взгляд на мальчика.
  Мальчик давно уже устал плакать, и потому только выл. В перерывах между воем, он начинал чесаться, крича дурным голосом: "Больно! Больно! Печёт!!". Однажды он кинулся куда-то бежать, но дети, окружавшие его со всех сторон, сами вытолкали его обратно, боясь, что он измажет их бензином.
  И когда Тойка увидел глаза этого раздетого, обезумевшего от страха ребенка, он понял, что не боится ведьмы нянечки! Ведь он даже не был раздет. Но сейчас он был защищен не только одеждой. На его плечах топорщились настоящие полевые погоны офицера. А на них - зеленые звездочки.
  И он почувствовал, как звездочки взметнули его вверх. Он ощутил погоны крыльями, и даже взмахнул ими. А когда он приземлился, солдатские сапоги снова понесли его в атаку.
  
  6.
  
  Когда Тойка выписался из больницы, мать зачем-то повезла его на кладбище. На свежей могиле, рядом с кустом сирени, за наскоро спиленным столом, сидели какие-то мужики и выпивали.
  Тойка долго смотрел на них, как они молча пьют, молча закусывают. Как рассматривают его и мать. Молча. Все же молчание кладбища было нарушено. Когда мать взяла Тойку за руку, и они направились к выходу, кто-то из выпивавших, вполголоса, но слышно обронил:
  - Кто знает, - жуя сказал он, - не взорви малец канистру, быть может, пела бы еще в хоре нянечка. Царствие ей небесное.
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"