Вейцель Леонид Иосифович : другие произведения.

О жизни и сексе и любви молодых в Израиле

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЛОЯНСКОГО И БРАМСА

   1. Неделя до дембеля
   Магнитофон - или по-местному, по-израильски, тейп - крутил Брамсу одну и ту же песню группы Любэ - "Скоро Дембель". Брамс в трусах лежал на кровати, почесывая рукой у себя между ног. Курил сигарету, подглядывал за Лоянским - тот что-то писал в своем блокноте - и пускал сигаретные кольца дыма в потолок.
   - Брамс, выключи ты эту песню. Десятый раз за сегодняшний день слышу припев "скоро дембель", и десятый раз у тебя увлажняются глазки. Оставь, у нормального человека не должно быть столько слез.
   Они находились в темной комнате, где стояли четыре двухъярусные кровати. В комнате не было окон, стоял спертый воздух от потной солдатской формы, разбросанной по кроватям, на полу валялись израильские газеты и черные солдатские ботинки. Лоянский встал, из-за своего высокого роста он чуть не сбил головой единственную лампу, висящую на шнуре. Лоянский протиснулся между кроватей, делающих комнату еще более узкой, к стоящему на железном ящике тейпу, чтобы вырубить эту шарманку.
   - Не трогай, Лоянский, - махнул ногой Брамс. - От лени он даже не хотел вставать. - Пойми, неделя до дембеля осталась, и мы свободны.
   Дверь комнаты, где обитали деды - Лоянский, Брамс и еще два человека из их призыва, медленно начала открываться. Брамс быстро соскочил с кровати, схватил черный армейский ботинок и застыл, напряженно сопя.
   - Эй, Брамс, а ну опусти мой ботинок.
   Брамс тяжело спрыгнул на пол, подняв облако пыли с газетной стопы. Пыль грязной завесой покрыла Лоянского и Брамса и осела на их волосах тонким слоем.
   - Тихо, Лоянский, если сейчас зайдет молодой, я его этим ботинком и ебану.
   За дверью послышался голос:
   - Брамс, если полетит в меня ботинок, я тебе твою вонючую жопу раскрою так, как за три года армии тебе не доставалось.
   По голосу деды узнали Мордакова. Мордаков вошел в комнату, гордо поглаживая значок парашютиста, стальным цветом блестящий на форме. Лоянский при виде значка от зависти заскрипел зубами. Он тоже хотел пройти курсы прыжков с парашюта, но на курсы послали Мордакова и еще одного лейтенанта из их роты. Мордаков сложил губки бантиком. Он всегда вытягивал губы, думая о чем-то. В кармане у Мордакова зашуршала шоколадная фольга, он любил обжираться шоколадом, если этот шоколад заводился у него.
   - Брамс, ты что, охренел? - Мордаков, заикаясь, уставился на Брамса, снова лежащего на кровати в трусах и чесавшего у себя ниже пояса. - Мы же в Ливане, Брамс, на заставе, где каждую секунду нас могут атаковать, а ты в трусах лежишь. А вдруг тревога, отряды отправятся на происшествие, а кто заменит молодых на постах?
   Мордаков что-то горячо начал доказывать, приглаживая свои жесткие, торчащие во все стороны волосы. Размахивая руками, он задел шнур с лампочкой. И свет в комнате начал бегать по лицам и вещам, хаотически перемещаясь в замкнутом пространстве.
   - Кто? Вот ты и заменишь, - сказал Брамс, равнодушно покуривая сигаретку.
   - Я?! - еще больше разошелся Мордаков от такой наглости. - Посмотри на Лоянского. Человек сидит в форме, без ботинок, но в форме и всегда по тревоге сможет заменить кого-нибудь из молодых на посту.
   - Мордаков, что ты выступаешь, какое у тебя право заходить к нам в комнату, мы тебя выкинули из нашего призыва за то, что ты перешел на сторону офицеров. Друг офицеров - не наш друг. Правда, Лоянский? - обратился за подтверждением Брамс.
   Лоянский молчал.
   - Вы что, меня выкинули из призыва? - спросил Лоянского Мордаков.
   Но Лоянский молчал, как партизан, продолжая что-то чиркать в своем блокноте.
   Кассета Брамса перестала играть, в комнате повисла тишина.
   - Мордаков, - прервал молчание Брамс, - оставайся в армии, зачем тебе с нами идти домой? Ведь ты армию любишь, ты тут командир, а на гражданке кем ты будешь?
   - Я, - возмутился Мордаков, - терпеть не могу армию.
   - Одно дело хорошее мы с Лоянским сделали: спасли молодых от офицера-урода. Отговорили тебя идти на курс офицеров. Правда, Лоянский?
   - Правда, - сказал Лоянский.
   Он сам мечтал быть офицером в пехоте, но, в отличие от Мордакова, его никто на офицерские курсы не рекомендовал.
   - Я сам отказался, - разозлившись, закричал Мордаков, - никто меня не отговаривал.
   - Лоянский, сочини мне к выходу поэму про меня, - мечтательно закатил глаза Брамс.
   Он решил переменить тему и не спорить с Мордаковым. Тот уселся на железный черный ящик, молча вынул из кармана шоколад и так же молча предложил его Лоянскому и Брамсу. Лоянский отказался, а Брамс маленькими крепкими пальцами постарался отхватить себе кусок побольше. Некоторое время между Мордаковым и Брамсом шла борьба за шоколад. Наконец Брамс отломил ту часть, которая ему показалась достаточной. Мордаков тихо произнес: "Свинья". А Лоянский с интересом взирал на эту картину и похихикивал.
   Набив рот шоколадом, Брамс еще раз спросил Лоянского:
   - Сочинишь про меня балладу?
   - Ну и что же про тебя сочинить? - с издевкой спросил Лоянский.
   - Ну, что-нибудь героическое, приду домой и на стенку повешу. Например, помнишь, вот это твое? - Брамс, подражая поэтам, протяжно завыл:
  
   Три года мы в грязи лежали,
   Три года мы говно топтали
   И по ночам не отдыхали,
   Отсчитывая срок.
  
   Лоянский покраснел: ему стало стыдно за эти стихи. Он занимался рифмоплетством, чтоб как-то развлечь себя и товарищей. Но на звание поэта не претендовал. И не думал, что от этого убожества что-то сохранится.
   - Но ты забыл сюда дедушку Брамса вставить. Напиши, как мне по утрам носят в постель горячие тосты и кофе.
   - Кто тебе носит кофе в постель, что ты врешь? - вмешался Мордаков. - Ты хотел бы, чтоб тебе принесли, но если капитан роты узнает про твои штучки, то ты еще и через месяц отсюда не выйдешь. У капитана все эти трюки с правами дедушек-бабушек так просто не проходят.
   Торжественно произнеся обличительную речь и поймав Брамса на лжи, Мордаков пригладил пальцами значок парашютиста и успокоился.
   "Вот урод! - подумал Брамс, гася бычок о ботинок, - всегда весь кайф сломает".
   Дверь в комнату приоткрылась.
   - Тихо, молодой, - прошипел Брамс и метнул ботинком в проем дверей.
   За дверью послышался крик боли, ругательство на иврите: "Кибени мат", и в комнату вошел похожий на подростка их офицер Ави.
   - Что это у вас тут ботинки летают? Давно порядок в комнате не наводили, дедушки? - ехидно спросил лейтенант. - Чей ботинок?
   Брамс молчал, он свернулся на кровати в позе эмбриона, а Мордаков весело заржал, предчувствуя скорую расправу.
   - Брамс, твой ботинок?
   - Мой, - тихо произнес Брамс.
   - Ты у нас снайпер.
   - Ну, допустим, да.
   - Через неделю домой идешь.
   - С божьей помощью, - сказал Брамс.
   Мордаков опять заржал на всю комнату.
   - Ну, так иди, найди твою снайперскую винтовку, оформим ее на младших товарищей.
   Брамс нехотя встал с кровати и вышел в коридор, где стояли футляры со снайперскими американскими винтовками. Мордаков и Лоянский остались сидеть на железных ящиках. В коридоре Брамс с проклятиями скидывал на пол пластиковые футляры, ища винтовку. Через минуту он вернулся белый, как мел, и нервно закурил сигарету:
   - Лоянский, ты мою винтовку не видел? Винтовка пропала.
   -Семь лет тюрьмы за потерю оружия, - весело констатировал Мордаков, аппетитно жуя шоколад.
   Брамс вдруг ясно почувствовал, как волосы на его попе медленно начинают седеть.
   - Надо помочь боевому товарищу, - сказал Лоянский. - Брамс, зови молодых, пусть все уголки заставы прочешут, а то твоя винтовка точно будет в руках какого-нибудь хизбалона.
  
   С Брамсом и Мордаковым Лоянский познакомился в очереди за мороженым на базе новобранцев.Тогда шли проверки для набора солдат в спецотряд, называемый по-израильски гордым словом Пальсар. Лоянский рвался всей душой в спецотряд, но его не взяли, так как экзамены в израильском военкомате показали, что служить он может в отборном отряде для дебилов. И что, если бы он получил еще на два балла ниже, то с такими показателями в израильскую армию вообще не берут. Мордаков зашел тогда в магазин, хромая и виляя задом. Брамс позже назовет эту походку брейк-дансом Мордакова. Мордаков встал в очередь за Лоянским, как-то по-бабьи растопырив руки. Вслед за ним в магазин влетел бородатый заросший хам, растолкал всех и всунулся между Мордаковым и Лоянским, это и был Брамс. Проверки в Пальсар шли полным ходом, в очереди стояли те, кто был на этих проверках и, не выдержав физических испытаний, выбыл, и те, кто не был, но хотели послушать, как же это происходило.
   -Я выбыл, потому что у меня заболела нога, - сказал Мордаков. - Если бы не нога, я бы дошел до конца.
   Брамс, угрюмо молчавший, как голодный хомячок, сказал:
   - Я не фраер там бегать за других. Я подошел к своему инструктору - они называют себя ангелами. И я сказал ему: "Ангел будь здоров, я пошел домой!" Он меня спрашивает: "Ты хорошо подумал?" Я ответил: "Подумал хорошо!" - и побежал за джипом, собирающим нас, отказавшихся, на базу.
   Брамс, бородатый и жизнерадостный, жалобно рассказывал про свои мытарства Лоянскому.
   - Все-таки не понимаю, почему ты не дотянул до конца проверок? - спросил его Лоянский, ему-то уж точно хотелось попасть в Пальсар.
   - Как это почему? - удивился Брамс, облизывая мороженое, его борода была вся белая. - Я что, дурак, свою попку рвать!
   Лоянский заржал на весь армейский магазин. Чуть позже к Брамсу подбежал его гражданский кореш Дима по кличке Лошадиная улыбка. У Димы были вылезающие крупные зубы. И Брамс ему все время говорил: "А ну, лошадь, открой зубы! Ну, конечно, папа - зубной врач, почему бы и не быть таким зубам". Дима злился и отвечал: "Иди ты, бородатый, на хуй!"
   Позже их всех зачислили в один полк.
   - Вот мы и дослужились, - подумал вслух Лоянский, разыскивая вместе с Мордаковым и Брамсом свою винтовку.
   - Нашел, - заорал Брамс, - нашел!
   На радостях он закурил сигарету. Троица вошла в комнату, решили попить кофе. Но Брамс идти набирать воду в чайник отказался.
   - Мордаков, сбегай набери воду, шестерка офицерская.
   - Свин, я тебе сейчас прикладом по башке дам.
   Лоянский знал, что Мордаков не шутит. Брамс и Мордаков уже пару раз выясняли отношения.
   - Брамс, - сказал Лоянский, - или ты пойдешь за водой, или мы кофе пить не будем.
   Брамс сделал пару затяжек и согласился пойти набрать чайник.
   - Ладно, Лоянский, только ради тебя.
   Уже хлебая кофе и наворачивая пирог, по-местному называемый "уга", Брамс спросил Лоянского:
   - Лоянский, а что ты будешь на гражданке делать?
   - Пойду, Брамс, кино снимать.
   - Порнофильмы, что ли? Ты тогда и про меня не забудь, я тебе, если нужно, лампу подержу.
   Брамс болтал с набитым ртом, крошки пирога летели из его рта во все стороны, падая в чашку к Мордакову и на форму Лоянскому, а точнее на брюки. Комната была серая, узкая, заставленная железными ящиками и шкафчиками, обстановка не совсем обычная для израильского пехотинца потому что для израильского пехотинца его дом это палатка. Одно преимущество было в их положении - они старались не дежурить на постах и жили, можно так сказать, наверху. Солдат помоложе загнали вниз, в бункера, названные цолелот - подводные лодки. Они и были похожи внутри на подводные лодки. Бункера были сделаны из стальных арок. Между этими арками были расположены стеллажи, служившие и кроватями, где спали молодые и где лежало их снаряжение: пулеметы, минометы, гранаты и рпг. У радистов рядом с их так называемыми кроватями валялась рация. Внутри этих "цолелот" горели желтые лампы, больно режущие глаза, и чем то воняло, хотя вентиляторы работали и воздух вроде бы продувался. Лоянский с Брамсом спускались туда пару раз пообщаться с молодыми и поиграть в шешбеш. А деды жили наверху в казематах - в комнатах, построенных из толстого слоя бетона. Но выйдешь из комнаты - и почувствуешь свежий ливанский воздух. В новостях по телеку и в газетах тонко намекали, что Ливан израильтяне будут оставлять. Но Брамса и Лоянского это не беспокоило, они освобождаются, весной по домам, по домам. Мордаков, может, будет кривить свою морду, поглаживая металлический значок парашютиста, полученный им всего лишь за два прыжка и прикрученный на форму цвета зеленых маслин. Мордаков будет рассуждать о стратегии и тактике, чмокая и вытягивая губы. А Лоянский и Брамс уже смотрели на караваны, идущие в Израиль, и мечтали о том, как и они залезут в грузовик, прошитый зеленым бронированным листом. Грузовик этот называется чудно - сафари, и вот они сядут в сафари и поедут по Ливанским горкам к себе домой и забудут запах формы цвета зеленых маслин, запах кислого пота и грязи. И трава марамия больше не будет будить Лоянского по ночам своим сладко-горьковатым запахом. И Лоянский не будет больше просыпаться от холода в поле посреди ночных учений, где пехота может, сбившись в кучи из человеческих тел, согреться теплом своих товарищей и заснуть. Рядом с Лоянским всегда храпел Брамс, постанывал Мордаков и сопел носом маленький Кокус. Луна, королева ночных полей, отбрасывала на камни и на траву марамию тень от носа Кокуса. Лоянский, просыпаясь ночью, любовался этой картиной и со смехом засыпал снова.
   - Лоянский, ты меня не забудешь в своих фильмах? - Брамс опять потянулся за сигареткой, валяющейся на кровати.
   - Брамс, тебе Лоянский даст сыграть главную роль в его фильме, - хихикнул Мордаков.
   В комнату влетел Кокус, маленький чернявый иракский еврей с большим носом, почти клювом.
   - Ворон, иди сюда, дай я тебя по клюву звездану.
   Брамс схватил маленького Кокуса в клинч и надавал ему щелбанов по носу.
   - Отпусти, - отпихивался Кокус от Брамса.
   За Кокусом в комнату влетел Цахи, парси. Еврея из Ирана, в детстве его обзывали Цахи-ковер. Они вдвоем налетели на Брамса и прижали его к кровати.
   - Сдаюсь! - закричал Брамс, шевеля своими волосатыми ножками. - Лоянский, помоги!
   - Ну все, хватит, пошли пить наш нес кафе, дедушки-пазамники, - крикнул Лоянский.
   Цахи, смуглый и курчавый, оглядел угощение - пирог, разрезанный на железном ящике, и полез в свою сумку за печеньем. Деды уселись на железные ящики вокруг чайника и чашек и вдруг затянули вместе:
   - Йа-йа-йа Коко Джамбо е е е.
   Кокус, для которого эта песня и предназначалась, поднял свои ручки и медленно, эдак по-восточному, с чувством собственного достоинства, затанцевал, то есть топтался на месте, поднимая руки и вертя головой в разные стороны. Брамс ржал, давясь от смеха угой и запивая чаем.
   - Кокус, сядь, ворон, на место, - крикнул Цахи, - а то Брамс, бедняга, от смеха сейчас подавится.
   Цахи же был известен тем, что в начале тиронута, курса молодого бойца, в пятницу, когда все солдаты собрались ехать домой и штурмом брали выделенные им автобусы, забыл свою винтовку в палатке, потому что был занят мыслью, как бы ему скорее занять место в автобусе. Сначала он приехал с базы на автобусную станцию, а потом со станции обратно на базу.
   - Орев! - кричал Брамс на ухо Кокусу, дергая его при этом за нос и рассыпая легкие подзатыльники.
   - Брамс, оставь меня в покое! - вопил Кокус, вскакивая с железного ящика и замахиваясь кулаком на Брамса.
   Но Брамс продолжал ржать, куря сигаретку и попивая чай. И что он нашел в этом чае! - поражался Цахи.
   После короткого и бурного застолья Мордаков вдруг вспомнил, что у него есть важный разговор с капитаном, схватил кусок пирога и убежал. В дверь постучал один из молодых, наш, русский, и попросил у Брамса сигаретку. Брамс поднялся с кровати и дал молодому сигарету, не впуская того в комнату. Цахи схватил лист бумаги, поджег и закричал:
   - Еще один день до дембеля сгорел!
   - Цахи, идиот, - заорал Лоянский, - потуши огонь, у нас тут гранаты и патроны в комнате!
   Лоянский и Брамс выкинули Цахи на улицу вместе с его горящим листом. Кокус схватил красиво разрисованный мешочек, чем-то напоминающий подушку, и ушел на вечернюю молитву. В комнате опять стало тихо.
   Лоянскому вдруг как-то сделалось грустно, сердце защемило, заныла тоска о чем-то. Он вышел на улицу, вдохнул свежего холодного воздуха, посмотрел на белые мелкие звездочки, как белые бубки от семечек подсолнуха, рассыпанные в черной шелухе ночи.
   - Брамс, пошли в столовую, телек посмотрим, скоро новости будут передавать.
   - Ну пошли, - согласился Брамс, он сам не знал, чем ему заняться.
   Время перед дембелем текло для них очень медленно. Брамс надел форму цвета зеленых маслин, они нацепили на себя короткие винтовки, названные в армии просто "мекуцар". И сквозь темноту побрели в зовущую теплым светом столовую смотреть телек.
  
  
  
  
   2. Лоянский и Брамс на дискотеке
  
   Они вернулись в свой Иерусалим, смотря на все широко открытыми глазами, как дикари. У них не было подруг, прежние друзья куда-то разбрелись, а будущее было непонятным.
   Мордаков сразу кинулся работать, быстренько купил у какого-то араба, служащего в гараже, машину субару и снял на окраине города однокомнатную квартиру.
   - Ты посмотри, какой бункер, - сказал Брамс, звоня по телефону Лоянскому. - У этого неудавшегося офицера есть деньги, не то, что у нас с тобой, Лоянский. - Брамс подумал и добавил: - Ну и на здоровье.
   Сам Брамс за дело браться не спешил. "Еще успею наработаться", -говорил он Лоянскому. Лоянский не знал, чего хочет. Первый месяц дома ему еще снилась армия, и он вскакивал со сна в холодном поту. Но постепенно служба начала забываться. Лоянский только твердил, что три года - это слишком много.
   Сегодня вечером они с Брамсом планировали пойти на дискотеку кадрить баб.
   Позвонил телефон, Лоянский поднял трубку.
   На его " алло", в трубке раздалось мяуканье, и Лоянский узнал Мордакова.
   - Мордаков-мудаков, добрый день.
   - Привет, узнал! Как дела?
   - Дела хорошо, - вечером я и Брамс идем баб кадрить на дискотеку.
   - Ну идите-идите, а мне никуда идти не надо, я все уже нашел.
   - Что? - не понял Лоянский.
   - Девушку я себе нашел, очень красивая, рыжеволосая. Вчера я с ней сидел в кафе, потом в ресторане. Сегодня у нас будет незабываемая романтическая ночь, я к ней уже подготовился.
   - Ну и как ты к ней подготовился? - язвительно спросил Лоянский. - Этот Мордаков основательно начал раздражать Лоянского: и машина у него есть, и квартиру снял, и бабу уже успел подцепить.
   - Она мне намекнула, что любит гладких мужчин, и я ради любви пошел на жертву.
   - Мордаков, ты что, сбрил себе волосы на груди? - догадался Лоянский.
   - Да, - ответил Мордаков, - потому что женщины любят гладких. Я купил пластырь в аптеке, приклеил на грудь и содрал. Было больно, но любовь требует жертв.
   - Дурак, не верь ты этим бабам.
   - Лоянский, пока мне надо спешить, она меня ждет. Это будет незабываемая ночь, я все расскажу тебе после. Я буду мужчина ее мечты.
   - Беги, жертва любви! - напутствовал его Лоянский.
   Вечером Лоянский и Брамс стояли у входа на дискотеку.
   - Что он там себе подцепил - триппер? - спросил Брамс.
   - Не что, а кого, какую-то рыжую, - поправил Лоянский.
   - И грудку этот пидар себе побрил, ну и голубок, - произнес Брамс задумчиво.
   Мордаков позвонил Брамсу на мобильный и сказал, чтоб его подождали у входа на дискотеку.
   - Спорим, что эта рыжая ему не дала, ободрала, как цыпленка табака, и послала на хер.
   - Согласен, - не стал даже спорить Лоянский.
   Мордаков приехал на своей субару через полчаса.
   - Мордаков, голубок ты наш, грудку себе ободрал.
   - Перестань, Брамс, я разозлюсь.
   Брамс замолчал.
   - Ну, как твоя незабываемая ночь? - ехидно спросил Лоянский.
   - Я понял, мы не подходим друг другу. Она мне все объяснила.
   - А так это она тебе объяснила? - поддел Мордакова Лоянский.
   - Что тут объяснять, вытерла ноги об его ободранные на груди волосы и ушла, - сказал Брамс.
   Лоянский и Брамс весело заржали.
   - Я думал, вы мне друзья, - у Мордакова скривился рот, и глаза печально потухли.
   Вся троица завалилась в темный зал дискотеки. Лучи разноцветных фонарей на секунды вырывали лица друзей из громыхающей тьмы.
   Брамс заприметил пустующий столик в дальнем углу, и потащил за собой Лоянского и Мордакова.
   - Лоянский, сейчас сядем, закажем пиво и разберемся в обстановке. Мордаков, ты ничего не заказывай себе, ты от чашки компота пьянеешь.
   - Кто, я? - вознегодовал Мордаков. - Я могу целую бутылку водки выпить, и не опьянею.
   Официантка бесшумно выросла возле их столика.
   -Что будете заказывать? - расстреливая глазами всю троицу, - спросила она.
   Брамс прикрылся меню, состроив важное выражение лица.
   - Пива, - попросил Лоянский.
   - На всех? - грозно рявкнула официантка.
   - Мне вина бокал, - попросил Мордаков.
   - Ты посмотри, как она на нас смотрит - как на низший класс, - возмутился Брамс.
   Народ был еще не разогрет. На площадку для танцев выскочила девушка в коротком темном платье. Расставив мускулистые крепкие ножки, она начала раскачиваться, как змея. Свет одиноко бегал вокруг нее, скоро ей надоело одной крутиться, и она вытащила к себе из темноты хлипкого блондина. Блондин танцевал вяло, но все время лип к ее губам, кружась в долгом танце.
   - Ну что, баб снимать будем? - спросил Лоянский.
   В это время громко ударила музыка, волной обрушившись на мозги. Диджей официально призвал всех веселиться, и народ повалил танцевать. Возле столика опять появилась официантка, она настойчиво и нервно постукивала себя по руке блюдцем, отвернув голову.
   - Ну, чего ей надо? - спросил Лоянский.
   - Чаевые, наверное, - быстренько сообразил Брамс.
   Кинув официантке пару шекелей в блюдце, Лоянский встал, расправил плечи и пошел снимать баб. Выбирать было не из чего, понял он при ближайшем осмотре публики. Симпатичные девушки танцевали со своими парнями, менее привлекательные отворачивались от Лоянского, как только он к ним подходил, или презрительно кривили губы, показывая, что он их не интересует.
   - Вот что значит быть три года в армии, ты как сирота на чужом празднике жизни, - шептал Лоянский в темноте. - А эти все мегеры мне еще рожи строят, сучки недоразвитые.
   Взгляд Лоянского упал на трех неуютно чувствующих себя девушек. Их столик, расположенный очень близко от большинства танцующих, все время задевали.
   - Девушки, - зазывно обратился к ним Лоянский, надрывая глотку, чтобы перекричать музыку, - не хотите ли сесть за наш столик, у нас намного удобнее.
   Девушки нерешительно переглянулись, их глаза были полны сомнений и страха. "Наверное, боятся одна перед другой показаться шалавами", - подумал Лоянский и кожей почувствовал, что сейчас они скажут: "Нет".
   - Девчонки, вы ничем нам не обязаны, если не понравится, встанете и уйдете.
   Этот аргумент убедил девушек, они поднялись и гуськом пошли за Лоянским.
   - Знакомьтесь, мои боевые товарищи, - представил Лоянский приятелей, подведя девушек к их столику.
   Чтобы как-то ослабить напряжение и неловкость, компания заказала спиртное.
   - Вина! - заорал Мордаков пробегавшей мимо официантке.
   Все чуть расслабились, но говорить было не о чем, да и громкая музыка не давала что-либо разобрать. Лоянский краем уха поймал слова Мордакова:
   - Я быстрее, чем другие, достаю пистолет из кобуры и точнее, чем другие, стреляю, - хвастался Мордаков девушке, сидевшей рядом с ним. Та понимающе улыбалась.
   Лоянский уже танцевал с одной из своих соседок по столику, когда к нему подлез мрачный Брамс и прокричал на ухо:
   - Ты кого привел, Лоянский? Это же малолетки, десятый класс.
   - Брамс, тебе не все ли равно, танцуй, расслабляйся и скажи спасибо.
   Брамс что-то буркнул и затерялся в толпе. Одна из подружек-малолеток должна была уходить.
   - Я тебя провожу, - взмолился Мордаков.
   - Нет не надо, у меня сердитый папа.
   Но Мордаков все равно увязался за ней. Когда они подошли к машине ее отца, оттуда выскочил коренастый мужик и с тяжелым грузинским акцентом заорал на Мордакова:
   - Нэ трогай мою дэвочку!
   Мордаков вернулся на дискотеку чуть опечаленным.
   - Что, Мордаков, опять тебе не дали? - ехидно поинтересовался Брамс.
   Мордаков молча стал танцевать рядом с Брамсом. Танцевать Мордаков не умел, зато яростно размахивал руками и энергично прыгал. Прыгая, он отдавливал ноги Брамсу. Брамс завывал от боли, но в шуме музыки его никто не слышал. Брамс, захмелев, лез разбираться с Мордаковым, но каждый раз толпа танцующих кидала их в разные стороны. Вдобавок Брамс был ниже Мордакова, и Мордаков в экстазе пару раз заехал своими локтями по башке Брамса. Брамс этого точно стерпеть не мог и уже всерьез полез выяснять отношения с Мордаковым. Но тут Мордаков увидел девушку, сердце его дрогнуло, и он вслед за ней скрылся в толпе. Сегодняшняя дискотека была не для Лоянского, он никак не мог подцепить ни одной вспотевшей рыбки. Все бабы, к которым он подъезжал, презрительно кривились.
   "Вот суки, - думал Лоянский, - и кто им нужен, не понимаю". Брамс, чуть прихрамывая, отыскал Лоянского.
   - Ну что?
   - Сухо, Брамс. А чего ты хромаешь?
   - Мордаков, мудак, танцевать не умеет, все ноги мне отдавил.
   - А где он?-поинтересовался Лоянский.
   - Не знаю, нашел в толпе какую-то телку, уже четвертый час вокруг нее пляшет, надо ему пиво принести попить, - вдруг подобрел Брамс.
   - Брамс, смотри! - указал Лоянский на выход.
   Мордаков уходил с дискотеки, ведя за руку девушку.
   - Везет же дуракам, - с завистью процедил Лоянский.
   - Вот тебе и Мордаков, - сказал Брамс, - как всегда все хапает сам, нет, чтоб с друзьями поделиться.
   Брамс ободряюще хлопнул Лоянского по плечу.
   - Я человек независтливый, завтра ему позвоню и все узнаю, - пообещал Брамс.
  
  
   3. Юношеская любовь Лоянского
  
   В двенадцатом классе израильской школы Лоянский, тогда еще почти свежий оле хадаш, влюбился в Аню. Миловидная девушка носила стрижку каре, и глаза у неё были разные: один зеленый, другой синий. Однажды на уроке классная руководительница, а на израильском просто механехет, голосом, похожим на карканье вороны, отчитывала учеников. Лоянский не прислушивался. Он сидел в зеленом тонком свитерке с надписью "гольф", смотрел то за окно, где бушевал дождь, то на Аню. У девушки упала перчатка, и Лоянский, чуть помешкав, кинулся, как молодой коршун, за этой перчаткой.
   - Спасибо, - потупив глаза и покраснев, сказала Аня.
   Лоянский был повержен. Под белыми фосфорическими лампами класса он почувствовал, что влюблен в это беспомощное существо.
   Но у Ани появилась соперница. Марина с лицом, смахивающим на недоваренный пельмень, вся белая и рыхлая, каждый день приглашала Илью Лоянского к себе домой. В своих мечтах она представляла его этаким рыцарем, защищающим ее честь и достоинство от невоспитанных сверстников. Те вечно носились, не выпуская изо рта конфету или кулечек от шоко, не брились. Украшенные трехдневной щетиной, они громким басом жаловались учителям на свою нелегкую жизнь. И кричали вдогонку русским ученикам: "Сука, сука!" - а когда взбешенный русский подбегал, чтоб кому-то из этих обезьян двинуть в рожу, этот местный монстр, осклабясь, истекая шоколадной слюной, отвечал: "Сука, сукар, сукария!" - что означало "сахар, конфетка". Его друзья, довольные, ржали над этой милой шуткой, ну а русский разворачивался и уходил, недовольный тем, что у него нет законного права дать этой обезьяне по морде.
   Марина приглашала Лоянского к себе домой и подсовывала разные книжки.
   - Вот почитай эту книгу, - обращалась она к Лоянскому, - это роман про несчастную любовь двух молодых людей.
   После этих слов Марина тяжело вздыхала и старалась грудью посильнее прижаться к плечу Ильи, а в это время за стенкой мать Марины, музыкант, изображала на пианино очередную драму. Все книги, которые Лоянскому давала Марина, он бросал, не читая. А на месте Марины он представлял Аню, раздевал ее догола, краснея от собственных мыслей.
   - Как книга? - спрашивала Илью Марина, пронзительно смотря ему в глаза.
   - Книга? Книга очень интересная, - говорил Лоянский, глядя в сторону, где сидела Аня и болтала о чем-то с подружками.
   Марина перехватывала взгляд Лоянского, лицо ее мрачнело.
   - У моей мамы появился новый ученик, играет на пианино, зовут его Гоги.
   - Я очень рад за твою маму и ее нового пианиста Гоги.
   Лоянскому было все равно, он уже не знал, как бы поинтеллигентнее избавиться от Марины.
  -- Парень даже очень симпатичный, - с нажимом на каждый слог говорила Марина, отслеживая реакцию Лоянского. "В глазах его ревность не вспыхнула", - отмечала она про себя. - И Гоги сегодня пригласил меня в кафе.
   - Желаю, чтоб вы получили кайф, - усмехнулся Илья, - только будь осторожна: в Израиле после приглашение на чашку кофе всегда следует приглашение в постель. Будь на чеку и возьми с собой кондомы.
   Марина вспыхнула, кожа побагровела на ее белом лице. А Лоянский поняв, что наговорил лишнего, убежал.
   - Ну, как твой Лоянский? Ты ему сказала, что вечером идешь с Гоги в кафе?- спросила любопытная мама Марины.
   - Сказала, - стараясь не выдать своих эмоций, прошептала Марина.
   - Ну, и он как среагировал?
   Марина молчала, водя пальцем по крышке пианино.
   -Так что он сказал тебе?- не унималась мамаша.
   - Сказал, что после чашки кофе в Израиле принято ложиться в постель с тем, кто тебя на эту чашку пригласил.
   - Подлец, негодяй, больше его на порог не пускай.
   На следующий день Лоянский сидел в тени возле спортивной площадки и, глядя на игроков в баскетбол, мечтал об Ане. Он учился в последнем классе, время подходило к летним экзаменам. Все ученики в горячке только и говорили о подготовке к экзаменам и об армии, кто куда пойдет. Лоянского все это удивляло. Учась в школе в Союзе, он всегда знал, что на экзамене у кого-нибудь спишет. А тут эти местные почти впадают в истерику, говоря об экзаменах, и в экстаз, говоря об армии. Лоянский бегал за Аней целый учебный год. Тайно вздыхал, ревновал, а признаться в своей любви к ней не мог. Он вспомнил, как один раз девчонка-израильтянка предложила ему стать ее хавером, то есть, по-русски, другом-любовником. Это предложение было сделано при всем классе, и весь класс, затаив дыхание, ждал ответа Лоянского. А та девчонка смотрела на него нагло и весело, зная свое превосходство, зная, что красива, что у нее красные губы и светлые волосы волнами спадают на плечи. Она знала, что ей не откажут, и Лоянский, чуть дрогнув, сказал нет. Так свою любовь не предлагают. Любовь это личное... Лоянский сидел в тени под пыльной елью, плачущей белой липкой смолой, и мечтал. В голове крутилось: "Я недостоин Ани, - когда почувствую, что достоин ее, подойду и скажу ей: "Я тебя люблю". А пока еще не время".
   - Как дела, Лоянский?- спросила его Марина.
   Илья вздрогнул, очнувшись от своих сладких мыслей. Оглянулся и взгляд его уперся в белокожую рыхлую Марину.
   - Беседер, - первое слово, усвоенное в Израиле, обозначает и "нормально" и "хорошо". - К экзаменам подготовилась?
   - Готовлюсь, а ты?
   Лоянский жестом пофигиста махнул рукой:
   - Еще неделя есть, успею. Ну, куда в армию идешь?
   - Никуда, - флегматично ответила Марина.
   - Как никуда? - удивился Лоянский
   - Я не хочу идти в армию и не пойду. Буду поступать в университет. А ты, Лоянский?
   - Я в боевые части, конечно.
   Они резко одновременно замолчали. Мимо проходили галдящие ученики. Баскетбольный мяч с треском бил по фанерному щиту и, если попадал в кольцо, оно радостно-монотонно гудело, а игроки громко радовались и кричали. У Лоянского на душе томительно щемило. Радостно от того, что еще один этап в жизни пройден, конец школе. А томила его грусть, ведь это в последний раз он - ученик надоевшей за столько лет школы. В последний раз - и все, больше эта пытка никогда не повторится, ну и грустно от этого тоже.
   - Марина, если я тебя чем-то вчера обидел, извини, - пробурчал Лоянский.
   На флегматичном лице Марины появилась улыбка.
   - Марина, как там было у вас вчера в кафе?
   Марина молчала, смотря на играющих. Лоянский хотел разбавить грусть, наполнившую его сердце.
   - Марина, ну расскажи, что вы там ели. Он же тебе нравится? Что он там тебе предлагал?
   Марину вдруг прорвало:
   - Этот подонок предложил мне заняться с ним анальным сексом.
   Лицо Марины пылало от возмущения. А Лоянский отвернулся, стараясь нацепить на себя маску сочувствия и скорби, хотя одна мысль крутилась у него в голове: "Господи только бы не заржать!"
   После восьми месяцев армии, когда Илья достаточно хлебнул песка пустыни Негев, он решился признаться Ане в любви. В свою трехдневную увольнительную домой из сектора Газы, который на иврите зовется Гуш-Катифом, Лоянский купил самый дорогой букет цветов и пришел на работу к Ане. Со всей возможной торжественностью вручил ей букет. Израильтяне вообще женщинам цветы не дарят, для них романтика - это чашка кофе в кафе Капульский и постель, или выезд на природу с бутылкой вина и сырами, и опять постель. Но Лоянский, еще по традиции советского романтизма, уже мирно отжившего свой век, купил шикарные цветы. Девчонки-израильтянки, работающие с Аней, охали и ахали, разглядывая букет, а Аня то краснела, то бледнела.
   - Аня, я тебя люблю, - признался ей Лоянский.
   Лил дождь, они вышли на улицу, Аня открыла зонт.
   -Ты понимаешь, Лоянский, - Аня чуть подумала, - ты мне тоже нравишься, но не больше.
   Лоянский загрустил, у него возникло желание перерезать себе вены и пустить кровь по каплям в большие грязные лужи. Сердце Лоянского плакало, но лицо было злое и мрачное. Аня предложила ему остаться друзьями и сходить вместе на концерт, у ее мамы были билеты. В следующий раз, когда Лоянский пришел к Ане в качестве старого школьного друга, она посмотрела на него своими серыми, как туча, глазами и спросила прямо на пороге:
   - Зачем пришел?
   Лоянскому стало обидно. Он опять молча протянул букет цветов, купленный на скудную армейскую зарплату.
   Аня, холодно приняв букет, скривила губы и спросила:
   - Зачем принес?
   Лоянский мягко и чуть грустно улыбнулся ей:
   - Аня, пойдем я провожу тебя на автобус.
   Небо было закрыто тучами, лил дождь. Аня раскрыла зонт и пошла вперед. Лоянский молча плелся сзади. Он шел в военной форме, молодой парень в промокшем насквозь фиолетовом берете. Ради этого берета он семьдесят километров бежал и полз по пустыне. Одна из бабулек, увидев его, насквозь промокшего, жалостливо спросила.
   - Солдатик, тебе разве не холодно, ты весь дрожишь.
   - Ничего, бабуля, так и надо, мы в боевых частях холода не боимся.
   Лоянскому было горько и обидно, он крепился, чтоб ни одна слеза не скатилась со щеки, чтоб не разреветься под дождем.
   - Аня, мне так тяжело, у меня нет ни одного близкого друга, чтоб меня выслушал, понял, посочувствовал.
   Аня волокла по земле его букет.
   - Лоянский, не только одному тебе тяжело, всем тяжело.
   Что-то у Лоянского в душе перевернулось, он как-то заново посмотрел на Аню.
   - Все, ты свободен, мы подошли к остановке, - буркнула в темноту Аня.
   Лоянский нерешительно потоптался на месте.
   - Ну что ты стоишь, иди, - противно взвизгнула Аня.
   В это время подошел ее автобус, она влетела в него, даже не попрощавшись.
   - Вот сука, - зло посмотрел Илья вслед уходящему автобусу, - хоть бы он подорвался вместе с тобой.
   Лоянский развернулся и, горько сплюнув в лужу, ушел.
   4. Лоянский и Наташа
  
   - Сегодня у меня день плоти, - сказал Фима, сосед Лоянского, осматривая свою красную заросшую щетиной физиономию в зеркале лифта. - Побреюсь, в душ и по бабам.
   Лоянский гулко заглотнул голодную слюну, на гражданке он еще не был знаком ни с одной бабой. Лифт остановился на этаже Лоянского.
  -- Лоянский, держи телефон девушки! - крикнул вдогонку Фима. - Она очень хорошая, ну просто очень! - У Фимы не получилось сладкой улыбки, железная дверь лифта захлопнулась прямо перед его мордой.
   Лоянский покрутил в руках бумажку с телефонным номером. "Ну чем я рискую, позвоню, а там видно будет", - подумал он и решил не откладывать.
   - Алло! Наташу можно?
   - Я-Наташа, - ответил Лоянскому писклявый голос, резанувший по нервам.
   - Наташа, тут мне дали твой номер телефона, может, встретимся? - не сдавался Лоянский.
   - Когда? - прозвучало в ответ.
   - Сейчас, а чего тянуть? - удивился Лоянский.
   - Нет, не сейчас, я есть хочу.
   Лоянскому ответ не понравился: когда речь идет о любви, здесь не до еды. Лоянский изрядно попотел, пока нашел дом этой писклявой гурманки. Поднимаясь по темной лестнице, он громко стучал деревянной подошвой туфель, купленных за четыреста шекелей в одном из псевдоитальянских магазинчиков улицы Яфа. Шаги Лоянского так же гулко отдавались в пустоте, как и напряженный стук его сердца.
   - Вот эта дверь, - шепчет Лоянский и звонит.
   Напряженная тишина.
   - Иду! - слышит Лоянский слабый голос за темной дверью.
   Поворот ключа и тонкая струйка света, поднимающаяся все выше и выше. Дверь раскрывается.
   - Наташу можно? - спрашивает Лоянский некрасивую женщину.
   Она низенького роста, косая челка волос срезает пол-лица, два передних зуба выступают чуть вперед.
   - Ну и ведьма ее мама! - ужасается про себя Лоянский.
   - Наташу можно? - еще раз, чуть наглея, спрашивает Илья.
   - Я - Наташа, - режет по живому писклявый голос.
   Лоянский сначала заплакал в душе, потом засмеялся. Он не верит своему счастью.
   - Может, я зайду в другой раз, - говорит Илья, - у меня много дел скопилось дома.
   - Ну почему, заходи сейчас, - завлекает его Наташа в квартиру.
   В большой комнате у этой ведьмы сидит маленький седой человечек. "Вылитый гном, - думает Лоянский, - наверно, ее папаша".
   Гном трясет своей длинной серебряной шевелюрой, а его тонкие пальчики нежно пробегают по большим кнопкам телефона.
   - Нет, - говорит Лоянский, намереваясь поскорей сбежать из этой страшной сказки, - нет, мне надо глотнуть свежего воздуха. В армии я привык к просторам.
   - Мы идем гулять, папик, - кричит ведьма своему отцу, старому гному.
   - Встретимся с моими подругами, - говорит ведьма Лоянскому.
   Папа гном мягко улыбается, и в его улыбке Илья читает: "Попался, голубчик".
   Гуляя по улице с этой ведьмой, Лоянский ищет темный угол, чтобы затеряться там и сбежать. Из темноты к ним навстречу выходят двое, одна блондинка, другая - брюнетка.
   - Это твои подруги? - шепотом спрашивает Лоянский ведьму.
   - Да, - также шепотом отвечает ведьма.
   У Лоянского сразу меняется настроение, душа его запевает песню любви. А мозг лихорадочно работает, как в шахматном матче, думая, какую из фигур брать первой. Блондинка с желтой тугой косой жадно поедает Лоянского своими глазками, пытаясь с первого взгляда его расколоть. Брюнетка кокетливо морщит маленький носик, жеманится и исподтишка изучает Лоянского, пытаясь определить, чего он стоит.
   - Очень приятно, девушки! - взглядом блудливого кота Илья ощупывает фигуры блондинки и брюнетки.
   "Кто же будет первая, вот в чем вопрос, - как в бреду, мысли Лоянского наползают одна на другую. - Ведьму сразу побоку. Тут и для моего друга Брамса работа найдется".
   -Ну что, девушки?- голос Лоянского сладок, как мед. Он смотрит на подруг, любуется ими. -Не пойти ли нам, девушки, посидеть в кафе? Посидим поболтаем о жизни.
   - Пойти, пойти, - режет ночную идиллию писклявый голос ведьмы.
   "И откуда только она взялась? - Лоянский смотрит на уродку с удивлением. - Откуда вообще такие берутся, не понимаю".
  
  
   5. Лекция Лоянского Брамсу, или Мужской разговор
  
   - Запомни, Лоянский, у жизни есть несколько железных правил, - говорил Илья Лоянский своему отражению в зеленой бутылке от пива Карлсберг.
   Правило первое: Никогда не спи с девушкой, которую не любишь.
   Правило второе: Никогда не изображай любовь, если она прошла. Плюй на общественное мнение и на обиды этой девушки. Вчера ты ее любил, а сегодня не любишь. Ну и что, любовь прошла, улетела, испарилась, нет любви. Так что с того, что она тебя не понимает и обзывает подонком. Ты сам себя не понимаешь, а хочешь, чтоб тебя поняли другие. Рви эти сети, кричи "не люблю", кричи то, что чувствуешь в этот момент. И не бойся осуждения, толпы не бойся. И никого не жалей. Жалость эта для тебя обернется ядом. Скажи, что больше ее не любишь, и все, и не играй в любовь, которой нет, это подло.
   И, наконец, правило номер три. Лицо Лоянского, искаженное бутылкой карлсберг, застыло на зеленом фоне. Шум каньона глушил мысли Лоянского. Официанты бегали меж столиков, принимая заказы. Люди парами и в одиночку, компаниями и группами, сновали по торговому центру. Они шумели, кричали, их изображения двоились, троились в зеркалах и окнах, в витринах магазинов. Лоянский смотрел на все это, тщетно пытаясь поймать мысль. Обрывки мыслей уносились людьми, гулявшими в каньоне на третьем этаже, меж столиков, где сидели Лоянский и Брамс. Торговый центр сверкал белизной, золотом и светом.
   - И третье, - произнес наконец Лоянский, - если ты переспал с какой-то бабой, это не обязывает тебя на ней жениться. Ты слышишь меня, Илья? - обратился Лоянский к своему отражению в бутылке. - Ты не обязан и не должен ни на ком жениться. Подумаешь, переспал, с кем не бывает, из-за этого не женятся. - Рука Лоянского подняла бутылку пива и опрокинула содержимое в стакан.
   - Брамс, а сейчас мы с тобой выпьем и расскажем друг другу истории о любви. Что ты от меня хочешь услышать - исповедь или про мои любовные похождения?
   - Лоянский, - рычит Брамс, - говори, брат, говори. Вываливай свою грешную душу на стол. По еврейской религии это можно.
   - Брамс, я столько вывалю, что официанты на подносах этого всего не унесут. Ты знаешь, Брамс, где-то в душе, в ее бескрайних уголках, я чувствую себя подлецом. Но только чуть-чуть, - и Лоянский согнул два пальца, показывая насколько он нечист. Не собирался я спать с Мариной, но что получилось, то получилось, да и сама она была не против нашего полигона-сексодрома. А мамаша Марины все бубнила, какая мы красивая пара и что нам пора жениться. А ты сам знаешь, Брамс, как меня эти разговоры напрягают.
   - Да брат, понимаю, - вздыхает Брамс.
   - А какая мы пара? Я двухметрового роста, а Марина мне в пупок дышит, идем по улице, как Гулливер с лилипутом. Достала меня ее мать так, что я возьми да и ляпни: "Мамаша, на вашей дочке я жениться не собираюсь, у нас только дружба". Мамаша только рот разинула. На следующий день мне Марина полуофициально заявляет, что к ней в комнату уже заходить нельзя.
   - Что ты говоришь, брат?- ужасается Брамс, прикладывая руку к щеке и чуть не обжигая сигаретой глаз.
   - Но тут, Брамс, я выдумываю повод.
   - Какой? - не терпится узнать Брамсу.
   - Помощь Марины по математике. Но ты же понимаешь, Брамс, что все уроки математики заканчивались уроками акробатики в постели.
   - А ее мамаша?- спрашивает Брамс.
   - А ее мамаша бегает под дверью, все понимает, все подслушивает, а войти не решается.
   - Подробней, брат, - просит Брамс.
   - Марина мне объясняет геометрию, квадрат, ромб, треугольник, а я в это время своими пальцами ее треугольник щупаю. Дыхание у Марины учащается, она начинает запинаться. Рисует мне круг, а я в это время двумя пальцами мастерски снимаю с нее лифчик, чтоб увидеть настоящие живые шары. Марина уже не может говорить, только тяжело дышит, играя двумя самыми совершенными шарами. Дальше дело техники: опрокидываю ее на кровать. Кровать, как море, расходится волнами и Марина, утопающая, протягивает ко мне руки. А я с головой вхожу в эту пучину.
   - Ну а дальше, - взмолился Брамс.
   Лоянский глотнул холодного пива, чтобы успокоить жаркую память.
   - Тому, кто слывет мужчиной, нескромным быть не пристало, и я повторять не буду того, что она мне шептала.
   - Сам выдумал? -спросил Брамс.
   - Нет, Лорка.
   - А что с мамой?-интересуется Брамс.
   - А мама все слушает, стоит под дверью, но войти не решается. Нарушение частной жизни. Если я и подлец, Брамс, то лишь потому, что чувствую вину только перед самим собой. Жить надо в согласии с собственными чувствами и не кривить душой. Но в том-то и задача: попробуй не кривить этой своей душой.
  
  
   6. Дележ Веры
  
   В этот момент мир для Лоянского перевернулся. Тени изменили своим местам, и свет стал тенью. Где эти грани между плохим и хорошим?
   Что выбрать? На миг Лоянский решил остановить этот мир, чтоб понять, где находится он сам. В данный момент Лоянский сидит у стойки бара. Это дискотека для студентов, одна из недоразвитых местных дискотек. И бар, где барменом работает длинный глистообразный парнишка-израильтянин. Он худой, нескладный, с длиннющими грязными волосами, перетянутыми на затылке резинкой. По-местному, по-израильски эта прическа называется куку. Рядом с ним у кассы стоит молодая девушка, тоже израильтянка, она выбивает цену напитков, лицо суровое, без улыбки. Она постоянно жует жвачку, на иврите именуемую мастик. Пустые стаканы убирает со столов большой, черный, весь мохнатый от темных волос араб. Он носит пустые стаканы в подсобку, расположенную за спиной этого бледного бармена. Там же он их моет и выносит чистые, девственно истекающие каплями воды. На входе в это диско стоит охрана, проводящая магнитометром, прибором, реагирующим на железо, по бокам и карманам входящих. Прибор постоянно звенит, все смеются и здороваются с охранниками, потому что в Израиле, в этой маленькой деревне, все друг друга знают. Лоянский усилием своего слегка опьяневшего сознания гасит музыку. Перед ним предстает немая картина этого зала, этого мини-борделя душ. Лоянский недоволен, еще небольшим усилием воли он заставляет картину застыть. Вокруг замерли сиськастые молодые девки в тесных маечках, в штанах, чуть не лопающихся по швам на попе, в коротких юбчонках, обнажающих крепкие бедра. В дальнем углу сидит рыженькая Вера. Сердце Лоянского дрогнуло, оно стонет и выводит трели любви.
   У Веры длинные рыжие волосы; как осеняя листва, спадают они ей на плечи. И шорох этих волос, сладкий шелест Лоянский чувствует даже на другом конце этого вшивого диско-шоу-кабаре, сидя возле мохнатого араба, курящего горьковатый на вкус табак. Но возле Веры сидит Мордаков, этот несносный дебил Мордаков, который не умеет ухаживать за девушками, танцует, наступая на ноги соседей. Вот и сейчас он что-то Вере объясняет, махая руками, строя из своих жестов теоремы Пифагора и египетские пирамиды. И эта дура, раскрыв рот, его слушает. Вместо того, чтоб слушать меня и смотреть только на меня. Но это честный поединок, мы познакомились с ней одновременно, тут, на этом узком ристалище судеб. Надо было подойти к ней сразу и предложить свою любовь. Кто-то прерывает ход его рассуждений. Лоянский оборачивается: ну, конечно, это Брамс, второй его армейский друг. "Нет, - думает Лоянский, - первый и единственный, Мордакова мы вычеркиваем из списка".
   - Слушай, Лоян, - чуть подвыпивши, говорит Брамс, стараясь поднять повыше свою маленькую тяжелую голову. - Слушай, тут Грише Закштейну понравилась Вера, ты понимаешь?
   - Нет, не понимаю, - Лоянский прожигает взглядом Закштейна, молча стоящего за спиной Брамса.
   - У Мордакова уже есть подруга, а у Закштейна нету. Закштейн, ты Веру хочешь?
   - Хочу, - заикаясь, говорит Закштейн.
   - Ну, вот и бери, я человек добрый, - радуется подвыпивший Брамс. - Лоянский, пошли разбираться с Мордаковым, тут твоя сила нужна.
   Втроем они пересекают зал, сбивая танцующих с ритма.
   Брамс берет за руку Мордакова и отводит в сторону.
   - Ну чего еще? - Мордаков недоволен.
   - Мордаков, отвали от Веры, у тебя уже есть подруга, а у Закштейна нет, - говорит ему Брамс, пытаясь разлепить закрывающиеся глаза.
   - С чего это вдруг, кому это в голову пришло? - Мордаков возмущен таким беспределом.
   - Лоянский, скажи ему, - предлагает Брамс.
   Но Лоянский молчит.
   - Мордаков, не будь таким жмотом, у тебя уже есть одна, а второй поделись с другом.
   - С тобой, что ли? - язвит Мордаков.
   - Нет, не со мной, а с Закштейном, Лоянский подтверди.
   Но Лоянский молчит, он смотрит на Веру, полулежащую в глубоком кресле и с интересом наблюдающую за разговором.
   Лоянскому противен этот разговор, он согласен с Мордаковом, что торг тут неуместен. Но злость на Мордакова сильнее рассудка.
   - Пусть Вера сама выбирает, - предлагает Мордаков.
   - Пусть, - соглашается Брамс.
   -Брамс, едем домой, уже утро, - предлагает Лоянский.
   - Едем, - говорит Брамс.
   У Лоянского рождается план в голове.
   - Брамс, в машину к нам возьмем Веру, чтоб никому обидно не было. - А там я уже с ней поговорю, - думает Лоянский.
   - Нет, я человек благородный, - закатывает свои пьяные глазки Брамс, - пусть Мордаков сам решит, кого он с собой повезет.
   - Мордаков, отцепись от Веры, у тебя уже есть одна, - шипит Брамс на Мордакова.
   - Кто это все тут решает? Есть одна, будет и другая, - вопит Мордаков.
   -Жмот ты, Мордаков, лично я для друзей баб никогда не жалею, - хвастливо мычит Брамс.
   - Едем, Брамс, и Вера поедет с нами, - кричит Лоянский.
   Он уже все продумал: в машине Брамса он ее раскрутит, возьмет номер телефона и начнет роман.
   Вера бесшумно подошла к спорящей четверке, слушает, кто же ее наконец-то отвезет домой. Она пристально смотрит на Мордакова, ждет, чтоб он ее повез домой. Но Мордаков тупой, он не понимает выразительного взгляда Веры.
   В сторонке стоит Закштейн, трусливо вздыхая, в этом споре он молчит. Вера так долго и пристально смотрит Мордакову в глаза, что сейчас она похожа на проститутку, зазывающую клиента.
   - Все, -лопается терпение Лоянского, он хватает Веру за теплую руку, - Брамс заводи тачку, поедем.
   - Нет, я благородный человек, - кричит эта свинья Брамс, - я хочу друзьям предоставить выбор.
   "Сейчас я звездану ему в челюсть!" - клянется про себя Лоянский. Он видит, что его план рушится, как карточный домик.
   - Я отвезу Веру, - решает Мордаков, - я тут встретил сестру своей подруги, так что я отвезу их обеих.
   В машине Брамса домой возвращались четверо: Лоянский, Закштейн, Брамс и подруга Веры, Лена. Для Лены места в машине у Мордакова не хватило.
   - Я хочу Веру, -горько вздыхал вслух Закштейн, - зачем она нужна Мордакову, у него уже есть подруга.
   "Закрой пасть, - ругался про себя Лоянский, глядя на Закштейна. - Там стоял в рот воды набрав, а в машине разнюнился."
   Рядом с Лоянским сидела Лена.
   - Лена, - обратился к ней Илья, - мой друг Мордаков - человек несерьезный, он баб меняет как перчатки.
   Лоянский бессовестно наговаривал на Мордакова, врал Лене в лицо.
   - Притом у него уже есть девушка, - тут Лоянский сказал правду, - так что твою подругу он, наверное, поматросит и бросит.
   Глаза Лены округлились от ужаса. Лоянский понял, что своим враньем он достиг цели. Через Лену Вера узнает всю правду про Мордакова, и тогда место будет свободно. "Но чью кандидатуру подсунуть? - усиленно соображал Лоянский. - Если я предложу себя, эти подружки поймут, что про Мордакова я им наврал. Может впаять телефон Брамса? Нет, эта свинья мне сегодня удружил, джентльмен херов. Так кого? Может, Закштейна, а потом его побоку, и вот тогда я, вуаля, собственной персоной буду ласкать эту рыжую Веру".
   - Закштейн, дай свой номер телефона для Веры, уж если ты так ее хочешь, так и бытьмы с Брамсом тебе поможем.
   Лоянский галантно передал Лене телефон Закштейна. А Верин телефончик вручил Закштейну.
   - Я уверен, Лена, что Вера в нашем любимом друге Закштейне не разочаруется.
   Лоянский сидел в машине, довольный. Мордакова он уделал, маленькая месть, но приятная, Веру он заполучит через Закштейна. Вообще он гений, непризнанный гений из Иерусалима.
   Через год Вера и Закштейн поженились. Лоянский встретил Веру в городе. Он еще раз внимательно оглядел ее сверху донизу. "И за что мы только сражались? - услышал его вздох святой город. - Вот за эту поблекшую ржавчину?"
   Лоянский улыбнулся и пошел дальше своей дорогой
  
  
   7. Брамс и его любовь
  
   Брамс приехал домой к Лоянскому, в район, который израильтяне когда-то называли районом золотого зуба. Тогда израильтяне впервые увидели большое количество золота во ртах новых эмигрантов. Брамс приехал мрачный и грустный, он пыхтел сигаретой и о чем-то задумчиво вздыхал. Они сели на улице напротив русских старух, которых обитало в этом районе превеликое множество. Старухи цепко осматривали всех, кто проходил мимо них, обсуждая между собой все увиденное. Брамс этих старух не любил, называя их коммунистками. Брамс хотел сунуть дулю этим старухам под нос, но Лоянский вовремя его остановил, мол, старухи эти - его соседки и как-то некрасиво портить с ними отношения. Брамсу было все равно, поэтому он согласился.
   Стояла весна, солнечная, теплая израильская весна. Серо-желтая пустыня покрылась зеленой шалью, и между камней пробивались красные капли мака. Вся природа замерла в ожидании любви, вот и Брамс тоже замер в ожидании ясности, любит он или нет. И если любит, то кого? Но Лоянский думал, что Брамс, конечно, любит.
   - Не понимаю я этих баб, - скорбно качнул головой Брамс.
   Брамс под словом "бабы" подразумевал всего лишь одну свою подругу Иру. Ира была невысокого роста худенькая изящная дюймовочка. Брюнетка с темной кожей и черными волосами, гладящими ее нежные щеки. У Иры глаза смотрели на мир с туманной поволокой, но взглядом экзаменатора. Как-то раз Ира сказала Лоянскому:
   - Парень девушку должен держать вот так, - и с силой сжала свой маленький кулачок.
   Брамс, наблюдавший эту сцену, после подошел к Лоянскому и шепнул ему на ухо:
   - Что она сказала, то и получит.
   Брамс сидел во дворе Лоянского напротив бабок-коммунисток, хитро скалящих свои вставные челюсти. Брамс вздыхал и смотрел на небо, где плыли изорванные мохнатые облака.
   - Лоянский, пойми, - продолжил он свой трагический монолог, - не получаю я удовольствия от наших встреч. Я еду к ней через сотню километров, ну, ты понимаешь, зачем. Мчусь к ней, как гонщик формулы один, а у нее кислая рожа. Брат, сразу все настроение пропадает. "В чем дело, дорогая? - спрашиваю ее, а она молчит. Ладно, молчишь, молчи, допытываться не буду. Сидим в кафе, заказываем еду, она мне говорит: "Я плачу за все". Ну, ты сам понимаешь, Лоянский, денег у нас немного, после армии мы с тобой голые и босые домой вернулись. "Ну, сладкая моя, хочешь платить - плати, я не против", -говорю ей. Ночью возвращаемся к ней домой. Где она мне стелит? - Брамс поднимает средний палец руки с очередной сигаретой.
   - Где?- спрашивает заинтригованный Лоянский.
   - В салоне. Даже набег ночной нельзя сделать. У родителей двери в комнате открыты, собака под ногами путается и при каждом моем движении лает. Я спрашиваю: "Дорогая, почему я у тебя в комнате спать не могу?" А она мне говорит: "Мы друзья, и у нас дома это не принято".
   Брамс возмущен: "Мы друзья, и поэтому должны спать вместе!"
   И посмотрел на Лоянского, чтоб тот оценил этот веский довод. Лоянский взглянул на пыльную ель с разводами белой смолы, а потом на курящего Брамса и молча кивнул головой, подтверждая правоту его доводов.
   - Она мне говорит, - продолжил Брамс, - это не мой дом, а дом моих родителей, и ты должен уважать этот дом. И что ты думаешь, брат Лоянский, после такого бурного вечера я должен был трахать ее в машине, потому что дома она не давала. После этого она расплакалась.
   - Ты ее унизил, - сказал Лоянский.
   - Да я тут при чем, я не виноват, - возмутился Брамс. - Я ей говорю: "Дорогая моя, в машине ты трахаться не хочешь, а дома не даешь, ну и что нам делать"? Утром я встал в хорошем настроении, отдохнувший, вышел на балкончик покурить сигарету. А там ее мама сидит. И начала она меня допытывать, где вы вчера гуляли и что вы делали, я ей что-то отвечаю и вдруг нутром чувствую какой-то намек.. "Ире уже исполнилось двадцать четыре года, и все родственники спрашивают, когда будет свадьба". Лоянский, я понял, что в этой семье все за меня уже решили, хотят скорее окольцевать, всунуть в эти золотые кандалы. Я как правильный еврей сразу же переменил тему и притворился глухим. Прибегаю в комнату к этой дуре: "Слушай, дорогая, что это за разговоры насчет женитьбы?" Она мне говорит, что ничего не знает, что это мамины майсы. Я ей говорю, что меня не волнует, чьи это майсы, и тихо уезжаю домой. Ну, понимаешь, Лоянский, временно я прервал с ней тесный контакт и только изредка названивал. Она мне сказала по телефону, что ищет другого. Позвонил я ей сегодня и предложил заняться сексом, а она мне отвечает, что готовится к экзаменам. Я на нее наехал, говорю: "Дорогая, ты вообще меня видеть не хочешь и даже не приглашаешь?" Она молчит в телефонную трубку. - Брамс закурил новую сигарету и выпустил из рта колечки дыма. - Решил к ней поехать без приглашения. Приезжаю, а она меня даже на порог не пускает. Открыла двери и говорит: "Проваливай отсюда". Пощупал я кондомы в кармане и понял, что сегодня они мне уже не понадобятся. Хлопнул со всей дури дверью перед ее носом и ушел. Еду домой и вдруг звонок телефона.
   - Она звонит, - догадался Лоянский.
   - Да, она, угадал, - тушит сигарету Брамс. - Включаю телефон и слышу ее голос: "Прости, как мне за себя неловко". - Брамс тут вдруг перешел на крик. - "Ах ты, сука, значит тебе за себя неловко, а за меня ловко. Я что, не человек что ли?" Ей за себя неловко! - еще раз повторил Брамс и зло усмехнулся. - Не понимаю я этих баб.
   Лоянский молчал. Он сам ничего не понимал в этой жизни - ни баб, ни самого себя. Лоянский глотнул побольше теплого воздуха:
   - Смотри, Брамс, весна пришла.
  
  
   8. Игроки
  
   Эйлат безмятежно спал на окраине израильской политики. Иерусалим был охвачен взрывами и террором. Израильские пограничники в темно-зеленых беретах поделили город между собой и патрулями полиции, одетой в синюю форму. Лоянскому и Брамсу надоела такая жизнь в прифронтовой полосе, они хотели мира, денег, телок и любви. Холодный иерусалимский ветер мрачно проводил их к автобусу, бросив на них горстку пыли, как бы осуждая за предательство. Лоянский из окна автобуса еще раз взглянул на серый холодный город, на дома, выложенные под старину кирпичиками из желтовато-серой плитки.
   - Ну что, поехали, - пропел Брамс, блаженно закрывая глазки и отваливаясь в кресле автобуса. Его кресло кому-то сзади придавило колени, и Лоянский спиной услышал слабый человеческий писк.
   - Брамс, подыми чуть кресло, ты кого-то сзади придавил.
   Брамс недовольно пробурчал что-то, но кресло поднял. Автобус аккуратно заскользил по тесным иерусалимским улочкам и выехал на трассу. Горы сменились безжизненным пейзажем, белой каменной пустыней. Лоянский и Брамс безмятежно заснули, несясь на юг поближе к Красному море и пескам Аравии.
   В Эйлате было тепло, они сняли квартиру за триста шекелей на шиши-шабат. Мужик-израильтянин, который сдал им квартиру,одетый в белые шорты и рубаху, торжественно вручил Лоянскому ключи и брошюру с телефонами публичных домов. Брошюрка пестрела призывами заказывать русских, румынок, бразильянок по самым удобным для клиентов ценам. Брамс, тяжело сопя, смотрел через плечо Лоянского на эти телефоны.
   - Я бы японок и таиландок попробовал бы, - сказал Брамс, - с азиатками я еще никогда не трахался.
   В Эйлате войны не чувствовалось, светило солнце, росли пальмы, красовались гостиницы. Брамс уже успел принять душ в этой квартире, включил кондиционер, называемый в Израиле мозган, и закурил сигарету.
   - Ну что, Лоянский, поехали в казино?
   Лоянский клацал пультом по телеку, перебирая каналы.
   - Поехали, Брамс, только у меня мало денег, шекелей двести потрачу, не больше.
   - Брат, двести шекелей для тебя, новичка в этом деле, будет достаточно. Пошли, новичкам всегда везет.
   Они вышли на пустынную улицу. Рядом прошла туристка-скандинавка, отсвечивая белыми, как айсберг, волосами. На туристку потыкали пальцами несколько темных маленького роста израильтян, продавцов фалафеля и швармы. Такси доставило Лоянского и Брамса в порт, они купили билеты и, бодро шагая, направились к кораблям, на которых и располагалось казино. Эти корабли, отсвечивая многоцветными лампочками, терпеливо ждали ловцов счастья, степенно покачиваясь в Красном море.
   - Эротично качаются, - указывая на корабли, сказал Лоянский.
   Брамс как-то весь собрался, стал серьезнее и задумчивее. Со стороны он непоминал шахматиста перед важной игрой.
   - Брамс, что ты так нахохлился, как перед шахматным матчем, расслабься. Сейчас мы с тобой выиграем кучу денег, закажем самый дорогой номер в гостинице и дорогих шалав, - решил взбодрить товарища Лоянский.
   Эта мысль Брамсу понравилась и он вдохновенно сказал:
   - Амен, амен.
   Они выбрали корабль под названием "Фламинго" и с достоинством поднялись по трапу. Пальмы растворялись в дымке, качали им напутственно своими ветками. Красное море было тихим, и само казино пустовало, отражая в зеркалах тех немногих, кто уже расселся за столами, покрытыми зеленым сукном. В это время в зал влетела стайка галдящих израильтян, всем свыше сорока, они испуганно и нагло ринулись к столам с покером.
   - Лоянский, не зевай, - зарычал Брамс, - сейчас все места эти старперы займут.
   Корабль, загудев мотором, оторвался от израильского берега и поплыл в нейтральные воды, к столу вышли крупье. Лоянский удивленно смотрел на их лица.
   - Брамс, погляди, это же славяне, может, они русские?
   Брамс, напыжившись от собственной важности, успокоил Лоянского:
   - Это мы с тобой русские, а кто они, сейчас спросим.
   Вместе с Лоянским и Брамсом за столом сидели двое израильтян, мужик и баба. На мужике была рубаха ярко-желтого канареечного цвета. Почему-то этот цвет сильно раздражал Лоянского.
   - Со мной за один стол в покер не садитесь играть, обыграю всех! - орал этот мужик.
   Брамс, в котором проснулся дух азарта, только усиленно засопел. Лоянский посмотрел на зал через зеркала. Вокруг пылали алчные лица, мимика выдавала сгусток эмоций, почти все курили и поглощали халявный алкоголь за счет заведения. Мужик-канарейка не играл, он смотрел в карты сначала к Брамсу, а потом к бабе. Брамс за покером проигрывал крупье - красивой златокудрой девушке, одетой в синее платье, больше похожее на римскую тогу.
   - Лоянский, возьми мои карты, а я в туалет сбегаю.
   Брамс сунул карты в руку Лоянскому и убежал.
   - Дай мне посмотреть твои карты, я скажу, что тебе ставить, - затянул над ухом Лоянского мужик в желтом. Лоянский весь так и вжался в стол, еле удерживаясь, чтобы не звездануть этому израильтянину в морду.
   - Хочешь играть, так заплати и играй, - сказал ему Лоянский и скорчил такую презрительную рожу, что при виде ее мужик отшатнулся.
   Прибежал Брамс, держа в одной руке стакан виски, а в другой чашку с черным кофе.
   - Лоянский, иди поешь что-нибудь в баре, набей пузо, пока дают на халяву.
   Корабль рассекал эйлатский залив, крутясь в нейтральных водах, а в зале сгущались дым сигарет и смерч страстей. Брамс, обиженный тем, что проигрывает, сказал:
   - Лоянский, брат, нету счастья нам двоим за этим столом, пойду я поиграю в блек-джек к другому столу.
   Лоянский тоже начал проигрывать в покер, да и остался за этим столом один. Прекратив игру, он спросил девушку-крупье:
   - Вы - русская?
   - Нет, - сказала она на хорошем русском языке, - я - чешка.
   - А откуда так хорошо язык знаете?
   - Учила в школе.
   - Значит, на этом корабле все крупье - чехи?
   - Да, - махнула она головой, и желтые кудри волос, как золотые монеты, засверкали в зеркальном зале.
   - Как тебя зовут?
   - Яна, а тебя?
   - Илья. Илья Лоянский, начинающий киноактер.
   Зачем это Лоянский сказал, он не знал, но очень уж ему хотелось показать себя по-особенному. Яна вдруг попалась на эту удочку.
   - Точно, твое лицо мне знакомо, я, может, тебя видела в каком-то фильме.
   Лоянский начал лихорадочно соображать, какой бы фильм ему выдумать.
   В это время один из чехов позвал Яну за соседний стол. Брамс, весь взмокший от душевного напряжения, подскочил к Лоянскому:
   - Что, баб клеишь? Играй лучше, пока возможность есть.
   - Я все уже проиграл, Брамс.
   - А я еще нет, пойду на рулетку, в блек-джеке не было счастья, так хоть в рулетке повезет. Лоянский, не стой, иди, закажи себе виски в баре, пока бесплатно дают.
   Лоянский поплелся в бар. За стойкой стояла официантка с громадной грушевидной грудью.
   - Кола есть? -спросил Лоянский.
   - Есть, - по-русски ответила она.
   - Русская?
   - Да.
   - Откуда? - поинтересовался Лоянский.
   - С Украины.
   Видно было, что Лоянский этой официантке приглянулся. Молодая девчонка, черноволосая, она трясла своей грушевидной грудью между прозрачных стаканов. Закурила сигарету, предложив Лоянскому.
   - Не курю. Ну, как тут работается? - поинтересовался он.
   - О, - вздохнула она, - тут неплохо, а до этого я работала в гостинице, комнаты убирала. Там просто смерть. Летом как лошадь пашешь и все тебе говорят, что придет зима, работы меньше будет. Пришла зима, работы в два раза прибавилось.
   Лоянский сочувственно помахал головой. Корабль качало.
   - Сейчас снимаю квартиру, моя соседка тоже тут работает, официанткой, - показала она на девушку с длинной косой, несущей поднос с напитками.
   К стойке прибежал Брамс:
   - Баб клеишь? - прошептал он на ухо Лоянскому.
   Брамс сделал важный вид и попросил кофе.
   - Девушка, а что вы делаете сегодня вечером? - пригубливая кофе из стаканчика, спросил он.
   Яна, стройная высокая чешка, тряхнув золотыми кудрями, вышла на палубу подышать воздухом. Глубокий разрез синего платья оголил чуть тронутую загаром красноватую кожу ног. У Лоянского сильнее забилось сердце.
   - Брамс, я выйду на палубу подышать морским воздухом.
   Официантка в красном томно взглянула на Лоянского и сильнее затянулась сигаретой, пустив дым Брамсу в лицо.
   -Девушка, вы не ответили нам на вопрос что вы делаете сегодня вечером? - Брамс облокотился о стойку бара и призывно запыхтел в грудь официантки.
   Корабль развернуло, и казино двинулось к израильскому берегу.
   - Сегодня вечером я замужем, - ответила она Брамсу.
   Лоянский стоял возле Яны и только и делал, что хвастал и врал. Яна внимательно слушала, улыбаясь. Спросила, много ли он зарабатывает как актер. Лоянский говорил, что пока мало, но в скором времени у него будет много, очень много денег. Вдруг он полез в карман и вытащил один шекель, эта монетка - единственная, что у него осталось от посещения казино.
   - Это все, что ты выиграл? - добродушно засмеялась Яна.
   Лоянский чуть смутился. В это время к нему подошел Брамс. Он курил сигарету, держа в другой руке белый стаканчик с кофе. Оглядев Яну, Брамс произнес:
   - Последние деньги поставил на рулетке и проиграл. Да, кстати, хотел предложить той официантке из бара погулять с нами вечерком, но она оказалась замужем.
   Корабль подходил к пристани.
   - Брамс, оставь меня на пару минут одного, - промычал Лоянский.
   - Лоянский, брат, все понял, - и Брамс исчез.
   - Яна, ты мне очень понравилась, не могла бы ты дать мне свой номер телефона? - сказал Лоянский.
   Именно так знакомятся в Израиле - нахраписто, быстро, нагло, и залог дальнейшего продолжения отношений - это цифры телефонного номера. Лоянский влюбился, и ему надо было, так сказать, испытать судьбу. Он так и сделал, зная наперед два варианта: если есть телефон и она ишет номер, роман начинается, а если нет телефона, значит, с тобой вообще не хотят иметь дела.
   - У меня нет телефона, мы живем в гостинице, - сказала Яна, тряхнув золотыми кудрями.
   Лоянский застыл, он не знал, что ему говорить и что думать. Он не понимал, хочет ли она с ним иметь дело или нет. Что это значит - нет телефона? В его израильском опыте это был первый такой ответ. То есть, у нее нет телефона вообще или это иносказательно: ступай, мол, мальчик отсюда? Лоянский вообще запутался от шквала мыслей, он устал думать и устал играть с судьбой. Они стояли вдвоем на палубе и молчали. Через пару минут корабль казино пришвартовался у берега. Брамс и Лоянский молча сошли по трапу.
   - Пока, Яна, - помахал ей рукой Лоянский.
   - Пока, - ответила она и скрылась внутри корабля.
   Две грустные тени пересекали пространство, освещенное желтыми фонарями. Это шагали Лоянский и Брамс. У Лоянского словно заноза торчала в сердце, ему показалось, что Яна отказала ему. А Брамс был разочарован, что ничего не выиграл. Они двигались, уставшие и измочаленные, как после сеанса шахматной игры.
   - Быстрее, Лоянский, - бурчал Брамс, - первыми поймаем такси, что-нибудь поедим и пивка выпьем.
   Эйлат молчал, было тепло и тихо. Плавно качались огни в море. Набережная Эйлата бурлила от гуляющих.
   - Смотри, Лоянский, этот город как будто живет другой жизнью, без терактов, - восхищался Брамс.
   - Разве это город? - брезгливо пожимал плечами Лоянский. - Так, деревня среди пальм.
   Они гуляли до тех пор, пока физиономия Брамса не начала падать за ужином в тарелку с курицей и чипсами. Тогда только оба поняли, что устали. В субботу вечером с первым автобусом они поехали домой. На центральной автобусной станции Эйлата, недалеко от пассажиров, ждущих автобус, околачивался бездомный. Грязный, черный, он залез рукой в мусорник и достал оттуда еще целую чистую булку, а в другом он нашел недопитую пластиковую банку от шоко. Там же неподалеку этот бездомный облокотился о стенку и с аппетитом съел свой обед, зыркая на прохожих и пассажиров.
   - Брамс, ты видел? Как он нашел себе еду? Недаром Израиль - страна молока и меда, - восхитился Лоянский.
   - Лоянский, меня это не удивляет, все эти попрошайки, бездомные и нищие тут в Израиле - подпольные миллионеры. А что, в одном мусорнике он нашел круасон, в другом колу, вот у него и обед, так зачем ему, Лоянский, работать? Работать ему не надо, я вот тоже скоро сяду с баночкой на улице Бен-Егуда и буду пожертвования собирать.
   Они влезли в автобус, и тот их отвез домой в их прифронтовой город, разделенный между патрулями армии и полиции.
  
  
   9. Лоянский, Брамс и шалавы
  
   Они шастали по Тель-Авиву, городу, который никогда не спит, как любят говорить о нем израильтяне. "А что такое Тель-Авив, - думал Лоянский, - ведь это всего лишь холм весны в переводе с иврита. Клоака, слепленная из маленьких домов с краской, облезшей из-за дождей, с маленькими барами на набережной, с грязным песком и с красивыми стеклобетонными вычурными зданиями. Отвратный вид Тель-Авива особенно бросается в глаза при въезде в него, когда видишь жалкие домишки рядом с центральной автобусной станцией. От этого пейзажа Лоянскому хотелось блевать, - может, и существует красивый, ухоженный Тель-Авив, по арабски Тель-Абиб, арабы букву "в" не выговаривают и пица у арабов звучит как бица. Так вот, может, и существует великолепный Тель-Авив, но этого великолепия Лоянский не видел.
   Лоянский и Брамс шастали по ночному Тель-Авиву, освещенному оранжевыми фонарями и подванивавшему обоссанными углами. Они шли от набережной, мимо работающего фонтана, рядом гремела музыка из кавказского ресторана, за стеклянными окнами веселились люди, сзади на набережной танцевали хасиды, дико подкидывая острые коленки к худым бородатым лицам.
   - Брамс, мы где? - спросил Лоянский.
   - Лоянский, это, по моему, Алленби.
   Лоянский оглядел улицу, и его поразило количество румын, пьющих пиво. Приятели шли по Алленби, глядя на очереди молодых людей, ждущих своего часа, чтоб зайти в какое-нибудь из этих мини-кафе и выпить кофе.
   Везде были надписи "махон бриют", что по-русски означало: заходите, братцы, к нам, тут публичный дом.
   - Зайдем, - кивает в сторону надписей Брамс.
   Лоянский боязливо пожимает плечами, дескать, может, и в самом деле.
   - Не дрейфь, Лоянский! - кричит Брамс, пыхтя сигаретой и упрямо выдвигая вперед свою маленькую тяжелую башку с короткой стрижкой, приглаженной джелем.
   Они входят в подъезд, воняющий мочой, поднимаются по ступенькам дома, построенного, может, в начале прошлого века - узкое парадное, высокие потолки и широкая лестница. Они останавливаются перед белой фанерной дверью, и Брамс с важным видом звонит в эту дверь.
   - Все спокойно, Лоянский, я открою тебе золотую жилу, я покажу тебе, где залежи удовольствия. На хер нам уламывать баб, чтоб трахнуться, сейчас этим шалавам заплатим и все проблемы решены.
   Они попали в комнату с голыми стенами, на стенках весят только черные колонки, из колонок льется романтичная музыка. В центре комнаты стоит женщина лет сорока, на ней только черные трусики и лифчик, в углу в кресле сидит страждущий клиент-израильтянин, нетерпеливо ждущий своей очереди и скрывающий лицо за газетой.
   - Мы хотим узнать: сколько это будет стоить? - спрашивает Брамс.
   Женщина с глазами, обведенными темной краской - вроде бы еврейка, но, закинув на себя полотенце, она говорит по-русски:
   - Душа моя, нешама шели, два акта - двести шекелей по мивце, то есть скидке.
   Лоянский слушает ее голос, ненавязчиво восточно певучий, он как будто и уговаривает, и рекламирует. Лоянский смотрит на израильтянина, скорчившегося в углу, видно, тому не хочется, чтоб его видели. Лоянский слушает музыку, ритмично льющуюся из колонок и под ритм музыки рифмует:
   - Женские ляжки по мивце у Машки.
   - Другие девушки есть? - старясь выглядеть деловым, спрашивает Брамс.
   - Есть еще одна, с клиентом работает.
   - Мы бы хотели на нее посмотреть, - бубнит Брамс, затягиваясь сигареткой.
   В дверь кто-то звонит, женщина с уставшим лицом скидывает лифчик, в котором, как два шара, болтались груди. Накинув полотенце на грудь, она побежала открывать дверь. В комнату вошел смуглый, лысоватый мужичок с большим клеенчатым пакетом.
   - Мархаба, - сказал мужичок.
   - Мархаба, - сказал Брамс.
   - Эрев тов, что по-русски значит "добрый вечер", - сказал Лоянский.
   - Араб, сука, - зашептал на ухо Лоянскому Брамс.
   - Да вижу.
   Израильтянин стал торговаться о скидке в двадцать шекелей со встретившей их женщиной Они ожесточенно спорили в коридоре возле душа. Наконец сторговались, и клиент, довольный, пошел за ней в комнату.
   -Вот ублюдок! И на любви эти израильтяне хотят сэкономить, - зло выругался Лоянский.
  
   Территория биржи, находящейся возле алмазной биржи, была пуста. Полиция провела зачистки, и биржа, словно осиротела без запахов спермы, денег, колес, машин. Лоянский и Брамс просто так наяривали круги вокруг биржи на олимовской машине "даятсу".
   - Брамс, что будем делать? - Лоянский указал на пустующие тротуары, не заполненные шалавами.
   - Лоянский, сейчас мы найдем с тобой золотую жилу, закажем шалав на дом, у моего двоюродного брата тут квартира.
   Брамс позвонил родственнику, тот ночью шомерил - охранял кафе. Родственник, молодой парень, сидел на высоком табурете возле входа в кафе и устало глядел на звезды и на огни машин. Когда появлялись посетители, он вскакивал с табурета и проводил по одежде каждого небольшой черной штучкой, называемой в Израиле магнометром. Магнометр предназначался для нахождения металла под одеждой. Родственник Брамса угостил их зеленой водкой - абсентом. Лоянский заглатывал рюмки полынной водки, как конь. Брамс пил по чуть-чуть. Ключи от квартиры родственника плавно перекочевали в карманы к Брамсу. Брамс раскрыл газету и поискал телефоны девушек по сопровождению.
   - Вот нашел! - заорал Брамс.
   - Заказывай, -решительно сказал Лоянский.
   Квартирка родственника была убога, всего лишь две комнатки с темным потолком. "Каморка, как у папы Карло", - мысленно оценил квартиру Лоянский. Стены в пятнах, будто их кто-то облил водой, из мебели - развалюха-стол, пара стульев, телевизор и две скрипучие кровати...
   - Алло, мы хотим заказать девушек, двоих, сколько это будет стоить? Двести пятьдесят шекелей на час за одну? - Брамс вопросительно взглянул на Лоянского.
   - Берем, заказывай, - махнул рукой Илья. Его начало мутить от полынной зеленой водки. Он потрогал скрипучую тесную кровать и с размаха плюхнулся в нее.
   - Да мы хотим двух девочек на час, - Брамс с чувством выполненного долга выключил телефон.
   - Лоянский, готовь мани. Через полчаса шалавы прибудут. Я пока сниму штаны, этих блядей я буду ждать в трусах и тапочках. И с кнутом.
   В комнате вдруг раздался громкий бой стенных часов. Лоянский пристально глядел в телевизор на мелькающие картинки Мтв. В дверь зазвонили, и у Лоянского, как молоток в груди, застучало сердце. Брамс с сигареткой в зубах, в тапочках застыл на месте. Лоянский открыл дверь, и внутрь вошли двое. "Самые обычные девушки с улицы, не красавицы", - подумал Лоянский.
   - Девушки, выпить хотите? - предложил Брамс.
   - Да, не откажемся, - сказала одна из них.
   Брамс поставил на плиту чайник. Чайник зашипел, одна из девушек вынула из сумочки пелефон.
   - Деньги, - вопросительно сказала она и протянула руку.
   Брамс в семейных трусах и маечке, обтягивающей его выпирающий животик, протянул ей деньги. Одна из девушек, черноволосая, смотрела куда то в потолок, вторая - крашенная блондинка, взявшая деньги, позвонила по телефону и сказала своему сутенеру, что они уже прибыли на место. Лоянский взял дешевый коньяк, стоявший на углу стола и предложил его девушкам, те не отказались.
   - Я засек время, - сказал блондинке Брамс и показал ей пальцем на часы.
   Шалавы потягивали коньяк, курили сигареты и смотрели Мтв, закинув при этом ногу на ногу.
   - Девушки, откуда вы? - спросил их Брамс.
   - Из Молдавии и Украины, - ответила крашеная блондинка, которая была по росту выше Брамса, она с охотой потягивала коньяк.
   "Землячки!" - в душе прослезился Лоянский.
   - А кто вы по профессии? - спросила Брамса брюнетка.
   - Мы, - Брамс окинул взглядом Лоянского, - мы - компьютерщики.
   - А где же ваши компьютеры? - ехидно спросила блондинка.
   - Наши компьютеры вот тут, - сказал Лоянский, показывая указательным пальцем себе на голову.
   Брамс зашептал на ухо Лоянскому:
   - Лоянский эти шалавы нас динамят, коньяк, чай, только время тянут.
   - Ты прав, Брамс, - сказал Лоянский.
   Брамс подбежал к чайнику, схватил его с плиты и быстро разлил незакипевшую воду по стаканам, щедро сдобрив ее сахаром.
   - Вот, девушки, чай готов. Быстро пьем и за работу.
   Шалавы брезгливо скривились.
   - Вы разве не хотите с нами поговорить о жизни? - заныла блондинка.
   - О жизни я буду говорить с психологом, - сказал ей Лоянский, и та быстренько заткнулась.
   - Лоянский, я буду с тобой великодушен: выбирай любую. Из-за куска манды я с другом сориться не буду, - шептал на ухо Лоянскому Брамс, цепко следя за раздевающимися шалавами.
   - Я возьму черненькую, как у тебя насчет высокой - комплекса не будет? - Лоянский поднялся с места и потащил брюнетку в комнату.
   Брамс кричал ему вслед:
   - Лоянский, для любви рост - не помеха, я пойду с этой высокой, а потом поменяемся.
   - Доставай кондомы, - обратился Брамс к блондинке.
   - Сейчас вытащу пару гандонов, - крашенная полезла в свою сумку.
   - Да не гандоны, а кондомы, - стал поправлять ее Брамс, - давай доставай побольше, а не один или два.
   - Да ты столько за час не успеешь кончить, - пыталась возразить ему высокая блондинка.
   - Доставай побольше, а там посмотрим, как это я не кончу. Кончу и еще не один раз.
   Лоянский повалил Сильвию, так звали брюнетку, на кровать. Кровать заскрипела. "Наверное, со складов олимовских эту кровать родственнику Брамса дали", - подумал Лоянский и полез к Сильвии целоваться. Сильвия с Лоянским целоваться не отказалась, только перед этим засунула ему в рот жвачку-орбит без сахара. "Здоровье бережет", - сделал вывод Лоянский. Сильвия уже оказалась на нем и принялась работать. В это время в комнату залетел Брамс в майке, но без трусов.
   -У вас все в порядке? - поинтересовался Брамс.
   - Брамс, выйди, нам надо уединиться! - зарычал Лоянский.
   - Это он на нас пришел посмотреть, - объяснила Лоянскому Сильвия.
   Потолок начал крутиться перед глазами Лоянского, и тошнота подступала к горлу. "Абсента перепил", - сообразил Лоянский.
   - Лоянский, может, поменяемся, я уже кончил, - сказал Брамс, вдруг оказавшийся у головы Лоянского.
   - Брамс, выйди отсюда, дай мне тоже получить кайф.
   Сильвия равнодушно прыгала на Лоянском в унисон скрипу кровати, только ее черные вихры мягко бились на спине. Брамс чуть отступил, полюбовался этой картиной и убежал. Илья в конце концов получил свой кайф, свой законный оплаченный оргазм, аж весь взмок. Сильвия поднялась с него равнодушно и ушла в душ.
   Лоянский встал и, чуть покачиваясь, вышел к Брамсу.
   - Как было? - Брамс курил сигаретку, сидя в трусах и опять в своей майке.
   - Было хорошо.
   Лоянского вдруг затошнило, спазмы скрутили ему живот, и он почувствовал, как горячая жидкость поднимается из желудка прямо к горлу. Лоянский рванул в туалет, упал на колени, и его начало рвать прямо в унитаз. Брамс в это время прощался с шалавами. Лоянский вышел из туалета и застал последние кадры прощания: Брамс хлопнул по попе одну из шалав.
   Закрыв за ними дверь, Брамс еще раз спросил Лоянского:
   - Ну, как?
   - Нормально, Брамс. Я с Сильвией пару раз поцеловался.
   Брамс, опешив, посмотрел Лоянскому в глаза.
   - Лоянский, ты чего, совсем идиот? Романтик, непризнанный стихотворец, знаешь, что эти шалавы своим ртом выделывают?.. Они этим ртом такие дела делают!
   - Брамс, но это вроде бы женщины, - слабо опровергал Брамса Лоянский.
   - Лоянский, это не женщины, это шалавы. При этом они нас хотели продинамить: чай, кофе, сигареты!..
   - Да, - вдруг разозлился Лоянский, - в следующий раз - ни кофе, ни чая, сразу за рабочий конвейер, в постель!
   Приятели отдали ключи родственнику Брамса, засыпающему на своем рабочем посту, и выехали из города, который под утро уже не спит. Они поехали на пляж, чтоб искупаться, зарыться в песок, снять пару телок и забыться - забыться и заснуть.
   Над городом вставало солнце, горячий желтый шар поднимался и освещал этот город, прозванный холмом весны.
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"