Глава 4. Отличие музыки сфер от Harmonia praestabilita
Глава 5. "Милый друг"
Глава 6. Рош ха-Шана
Глава 7. Йом Киппур
Глава 8. Пелирош!
Глава 9. Архитектоника всего сущего и тщета всего архитектонического
Глава 10. Бал
Глава 11. По ком звонят колокола...
Глава 12. Человек предполагает, а Бог располагает
Глава 13. О точных науках
Глава 14. О теле
Глава 15. О психике
Глава 16. О душе
Глава 17. О познаниии времени
Глава 18. AZOTH
Глава 1. Про экстаз вообще...
Как говорилось в одном русском анекдоте - из показаний обвиняемого следует, что это было в экстазе, а я точно помню, что в сарае. Нечто подобное произошло и со мной. Сопливо-розовый романтический кисель, в который уже превратилась было в мечтах моя жизнь, на деле оказался крепким коктейлем-триллером, круто замешанным на кокаине, приправленным для остроты русскими проститутками международного масштаба (так что без экстаза, насколько я понимаю, не обошлось) и разлитым в причудливой формы политические сосуды, символизирующие сложность современной европейской политики вообще и скрытой от широкой общественности жизни представителей её высших эшелонов - в частности.
А началось всё как раз в тот день, когда я разгуливала босиком по Рёмербергу, в то время как в квартире у Рошеля и его адвокатской конторе происходил обыск. Вернее, началось-то всё на день раньше, с убийства одного из политических противников Рошеля, Бельмана. Впрочем, завуалировано оно было под самоубийство. Поначалу оно меня не особенно заинтересовало, хотя и расстроило немного. И дело было не в каких-то там моих политических взглядах - нету их у меня, товарищ прокурор, ну нету! - а в том, что Рошеля и без того многие недолюбливают. Только ещё доведения человека до самоубийства ему не хватало. Но лучше я расскажу всё по порядку.
Вернувшись домой после прогулки и поев холодной долмы, я пришла в такое лениво-расслабленное настроение, при котором делать ничего не хотелось. Даже читать. Раскинувшись на диване на манер мадам Рекамье, я включила телевизор. С экрана на меня смотрел Рошель. Я переключила программу. Рошель никуда не исчез. Пощёлкав переключателем, я убедилась, что примерно две трети из моих почти сорока телепрограмм показывают какую-нибудь фотографию Рошеля и рассказывают о его страшных преступлениях, в то время как остальная треть делает то же самое, но без фотографии. Оказывается, Рошель:
--
употреблял наркотики,
--
принуждал других к употреблению наркотиков,
--
пользовался услугами русских проституток,
--
помогал их нелегальному въезду в Германию,
--
заказывал прекрасных дам и наркотики по телефону, бесстыдно взявши при этом в качестве псевдонима фамилию Сени Пинского, того самого, который в своё время рассказал мне историю про крота и Альбрехта Великого,
--
был опознан на какой-то видеокассете в качестве участника сексуальной оргии,
--
позорил таким образом всё просвещённое человечество, а в особенности - ту политическую партию, к которой принадлежал,
--
приближал своим поведением то ли конец света, то ли неизбежную победу коммунизма (или это был сионизм?) если и не во всём мире, то по крайней мере в одной отдельно взятой стране - Германии,
--
подстрекал мирное по сути своей человечество к третьей мировой войне,
--
бросив несчастную Германию на произвол её судьбы и отменив все свои встречи и телевизионные передачи, улетел загорать в Испанию,
--
... (тут я выключила телевизор, решив, что с меня пока хватит).
До убийства христианских младенцев дело дойти ещё не успело, но было понятно, что в ближайшее время дойдёт. А ещё стало понятно, что Тор был, как всегда, прав, и Рошель мне брат, а не возлюбленный. Вечно у меня всё не как у людей. Другие в моём возрасте с кризисом середины жизни борются, а я только-только со своей семьёй знакомиться начинаю. Родителей себе нашла, Еву с Тором, теперь вот брата-близнеца. Кто следующий? Но главное не в этом, а в том, что дальше делать. Я задумалась о представленных мне доказательствах немыслимых преступлений своего новоявленного родственника, которому, конечно же, следовало помочь.
Единственными так называемыми вещественными доказательствами его плохого поведения являлись найденный у Рошеля в бюро пакетик со следами белого порошка неизвестного состава и довольно странная чёрно-белая фотография, разделённая двумя вертикальными полосками на три части. В первой и третьей части её сидели в картинных позах две слегка одетые дамы - по одной в каждой части. Видны, впрочем, были только их длинные красивые ноги и тела где-то до талии, всё, что выше, было скрыто дигитальным туманом. В средней части триптиха наблюдался какой-то тёмный силуэт, который при желании можно было принять за сидящего же мужчину в костюме. А можно было и за облако в штанах. Интересные у немцев понятия про оргии. В качестве наркотика назывался кокаин.
Что я знаю про кокаин? Американские индейцы употребляют его несколько тысяч лет. В Европе в широкое употребление его ввёл Фрейд в начале прошлого века, заметивший его замечательные обезболивающие свойства и не заметивший вредных. Он потом ещё долго переживал по этому поводу. "Роман с кокаином" нужно перечитать. Интересно, кто его всё-таки написал? Жаль, что он у меня по-немецки, а не по-русски. Сколько я помню, физического привыкания к кокаину нет в том смысле, что в обмен веществ он не встраивается, как другие наркотики. Потребление кокаина законом не преследуется, только распространение.
Теперь русские проститутки. Это часть истории меня особенно позабавила. Из всех знакомых мне немок - их немного, это правда - сексапил имеется только у одной. У моей подруги Моники. Да и та призналась мне однажды по секрету, что в ней то ли польская, то ли еврейская кровь есть. Ну не рождаются Венеры на германских просторах, что ж тут поделаешь. Зато резвятся там в больших количествах юные Дианы с луком за спиной, гоняющиеся за оленями в порядке утренней разминки. И превращается такая Диана со временем в грозную (и грузную) Валькирию или в лучшем случае - в хозяйственную Геру, хранительницу очага и семейных традиций. Так я же и не против, я - за! Только если вдруг наступает в жизни мужчины момент, когда какое-то таинственное чувство внутри живота (или ниже) говорит - хочу Венеру! - то в Германии ему трудно придётся. Экспортный товар.
Милые немецкие женщины, не обижайтесь вы на меня! Во-первых, исключения всегда имеются. Во-вторых, для счастливой семейной жизни и воспитания здоровых детей нужна именно Гера и иногда немножечко Валькирия, а уж никак не Венера - у Венеры единственный сын бегает голышом по белу свету и стреляет из лука во всех подряд. А она его ещё подзуживает. Если по-хорошему, так её материнских прав лишить нужно. И в-третьих, ведь не обижаемся же мы на судьбу за то, что апельсины растут в Греции, а дубы - в Германии?! Вот и придумывают себе греки Венеру, которая после очередной любовной истории отправляется купаться в море и выходит оттуда каждый раз невинной девицей, у которой и в памяти тоже ничего от этой истории не остаётся, даже имени её героя. Остаётся только готовность к новой, первой и единственной любви. В то время как нежная и прекрасная героиня немецкого эпоса, Кримхильда, всё отлично помнит и кончает тем, что выходит замуж за самого сильного воина своего времени, Аттилу, способного отомстить за смерть её любимого Зигфрида. Тот и мстит, перебив всех её подданных и родственников вместе взятых, включая родных братьев, причём сама она тоже не гнушается взять меч в руки. Менталитет - великое дело.
Я представила себе мысленно подружку Рошеля. Лет двадцать назад была она, очевидно, восхитительной деревенской Дианой - длинноногая, веснушчатая, с пышной грудью, прекрасными огромными глазами и добродушным личиком. Замуж нужно было выходить, милая, детей рожать! Но что-то не сложилось. А кто её на телевидении держит? Ведь невооружённым глазом видно, как она внутренне съёживается, выслушивая сальности, а то и прямые грубости от участвующих в её передачах подростков. Ещё и голову в плечи втягивает, как черепашка в свой панцирь. Так и не привыкла. Да и двигаться её никто не научил. Впрочем, бюст отменный, что говорить. Им бы с Рошелем двадцать лет назад встретиться.
А сейчас она напоминала скорее полузасохший бутон, которому так и не довелось превратиться в пышную цветущую розу. Диана, которой уже за сорок, выглядит немного смешно - в таком возрасте нужно уже уметь своему мужчине помогать, если он в беду попал, а не самой к мамочке за помощью бегать. А уж за три года близкого знакомства эту страшную тоску одиночества в его глазах не разглядеть... Её же по телевизору видно! Теперь ещё, не дай Бог, поженятся. Юная пионерка Диана вздумает свой долг выполнять, а он решит, что это последняя соломинка, за которую ему непременно следует ухватиться. Я припомнила одну похожую историю, и у меня вдруг закололо сердце - там дело кончилось самоубийством. Двойным. Уставшая выполнять свой долг жена взяла да и повесилась в Нью-Йорке. А давно потерявший веру в соломинки муж, похоронив её в американской земле, вернулся в Москву и прыгнул с двадцатого этажа на родную, русскую. В ней и похоронили. Хорошо хоть детей не было. Долги, соломинки - да не так жизнь устроена, ребята, ну не так! Есть Бог, есть вера, есть душа, и всё в Книге записано, и печатью скреплено...
Тут я заметила, что меня никто не слушает.
Ну и ладно, сама-то я давно разве такая умная стала - ведь ещё в декабре соломинки собирала и долги выполнять пыталась. Полгода не прошло. Так что сменим пока тему на какую-нибудь полегче. Вот к примеру пункт насчёт телефонных заказов. Интересно, а как такой заказ вообще происходит? И что при этом говорят? И какие именно качества указываются как необходимые? И причём тут Пинский?..
Постой-ка, а ведь про Пинского как раз понятно - тот тоже однажды заказывал себе даму по телефону. Из нашей московской квартиры. Его семейная жизнь в очередной раз дала трещину и пошла наперекосяк. Сеня решил разводиться. Жена немедленно забеременела и вскорости должна была рожать. Положив в авоську пять поллитровых бутылок водки (для себя и моего мужа) и килограмм апельсинов (для меня), он взял гитару и приехал к нам в гости. Теперь он пил, немузыкально орал про какую-то бригантину, которая как раз находилась в Кейптаунском порту с пробоиной в борту, и вспоминал счастливую холостяцкую жизнь. Часа в три утра он почему-то перешёл на английский, из которого недавно выучил двести слов. Он тогда вычитал где-то, что язык дельфинов состоит из двухсот слов, и им хватает. Сеня решил, что ему тоже хватит. "Я - дельфин!" - громогласно утверждал то по-русски, то по-английски кандидат педагогических наук, держа в каждой руке по бутылке с остатками водки и стараясь при этом попасть локтем по струнам гитары-страдалицы. Иногда ему это даже удавалось. Когда от резких движений с его рубахи начали отлетать пуговицы, он осторожно поставил бутылки на пол, гитару положил на диван и принялся с удовольствием чесать своё волосатое брюхо, торчавшее теперь наружу.
Угомонился, решила я. Сейчас заснёт. Не заснул он, господа присяжные и заседатели. Напротив того, занятие это навело его на новые идеи, и в пятом часу утра Сеня понял, что нужно делать. Даму вызывать. Чтобы она ему брюхо чесала. Больше всего меня поразило, что в таком состоянии он помнил номер наизусть. Зачем-то записав номер на бутылочной этикетке, он набрал его. Выслушал развёрнутое и очень нелицеприятное мнение о себе от тоже не вполне трезвого соседа дамы по коммуналке. Расстроился. Выпил. Задумался. Вскочил. Сделал своё программное заявление, почему-то на смеси русского с немецким - "Астра"! Спички!! VorwДrts!!! - и на сверхзвуковой скорости покинул квартиру. Мы легли спать.
Около одиннадцати меня разбудил звонок Герды Соломоновны, его мамы. Узнав, что ушел он среди ночи, она немедленно начала ругать меня за то, что я его отпустила. "Ведь его же в милицию заберут!" - кричала она, - "Они же теперь только приличных людей забирают, чтобы денег заработать! Подзаборники им не нужны!.." Вспомнив, в каком Сеня был виде, я хотела было её успокоить - если забирают только приличных, ему ничего не грозит. Но потом решила обойтись без комментариев и просто пообещала его разыскать. После чего позвонила Сениной даме. Дама ответила, что Сеня был у неё примерно час назад, но она вызвала ему такси и отправила домой, так что он должен вот-вот приехать. Не сдержав любопытства, я поинтересовалась, почему она не удостоила Сеню своих милостей. Дама спокойно ответила: "А какого (следует название мужского полового органа, родительный падеж) он заявляется в такую рань? Да я до полудня (следует название женского полового органа, винительный падеж) не продираю!" На сём закончилось салонное танго. В тот раз. Были и другие.
С тех пор много воды утекло, и дочек своих он очень любит, и учеников своего престижного московского колледжа, директором которого является уже лет десять - тоже. Не думаю, чтобы та давнишняя история помешала ему быть хорошим педагогом. Скорее, наоборот. Проблемы роста он знал, так сказать, изнутри.
Всё. Забыли про Пинского. У него всё в порядке. Брату моему помощь нужна. Поразмыслив минутку о своих первоочередных действиях, я решила прежде всего послать Рошелю факс с сообщением о том, что есть ещё на свете люди, которые его любят и за него молятся. Поскольку дома у меня факса нет, я отправилась к Валентине.
Факс мы послали, хотя выслушала она меня довольно невнимательно, занимаясь глажкой свежевыстиранного белья и слушая видео одного своего старого концерта, готовясь таким образом к предстоящему через пару дней прослушиванию в какой-то американский театр. Когда с бельём было покончено, мы отправились пить кофе и болтать. Тема наших с ней разговоров в последнее время была одна - её любовь к некоему известному дирижёру. С полчаса она описывала мне его различные совершенно замечательные достоинства, не имевшие, впрочем, отношения к его профессиональну мастерству. Во всяком случае, прямого. Исчерпав на некоторое время эту животрепещущую тему, она посмотрела на меня и, зная мою нынешнюю монашескую жизнь, спросила вдруг: "Ну а тебе-то хоть есть, кого вспомнить?" Я засмеялась и ответила, что вспомнить можно было бы многих, но вспоминается только один. И рассказала, что вспомнилось.
В изумлении она воскликнула: "И что, ты и ему все эти годы не писала?!" И услышала в ответ, что, мол, нет, не писала. Потом мы ещё долго обсуждали, так ли уж это много - десять лет не видеться, и так ли уж это много, если мужчине под шестьдесят -и твёрдо решили: заранее сказать тут ничего нельзя. Ещё твёрже я решила ни в коем случае его не искать, и отправилась домой. Шла я не торопясь, постепенно погружаясь в воспоминания, напоминающие прокручивающийся у меня перед глазами немой фильм. Фильм постепенно оживал и наполнялся сначала звуками - какое-то объявление по радио на языке, очень похожем на русский; потом запахами - свежие яблоки и почему-то вобла, а потом кто-то задел меня чемоданом, и я оглянулась.
За моей спиной находилась дверь вагона, и Бал спускался по ступенькам, и дело было в Киеве, и перестройке было уже два года, и приехали мы туда из Москвы на конференцию по нелинейной физике, где я собиралась впервые представить на суд международной общественности свои новые теоретические результаты. Меня трясло.
Первый день прошёл как в тумане. Я почти ничего не понимала - рабочий язык конференции был английский. Иностранцев приехало великое множество: до перестройки большая часть всей этой науки была засекречена, а теперь можно было пообщаться с русскими светилами. Женщин как среди местных, так и среди приезжих светил было немного - человек пять за всё про всё, и я была из них самая молодая с большим отрывом. Так что хотя я лично светилом и не была, но ни одной свободной минуты у меня тоже не было. Все хотели узнать, чем именно я занимаюсь - был какой-то канадец, ещё пара американцев, голландец, три итальянца, ещё кто-то. Помню только Яна и Антонелло, поскольку с ними я потом вместе работала.
К середине дня стало ясно - по возвращении в Москву немедленно начинаю брать уроки английского языка. А теперь - обедать. Проголодалась я от трудов праведных. С Назом и Сирой отправились мы в столовую, где меня встретили многочисленные улыбки полузнакомых и совсем незнакомых лиц, сливающиеся в несколько туманное нейтрально-приятное облако. Внезапный луч света пробил его, и я остановилась, как вкопанная. Какой там луч! Лава обжигающая, извержение вулкана, взрыв сверхновой... Солнышко ясное, солнышко красное лично почтило нас своим присутствием. Выглядело оно следующим образом: высокий несколько грузный мужчина лет сорока с небольшим, в ореоле густущей копны ярко-рыжих волос, с пылающей огненной бородой и такими же волосами на груди и на руках, которых не скрывала растегнутая сверху рубашка с короткими рукавами. Наз и Сира поздоровались с ним. Солнышко заулыбалось и поприветствовало нас, помахав рукой.
Тут-то всё и случилось. Я превратилась в огненный столб. Языки пламени пожирали меня всю - от кончиков моих вечно лохматых волос до кончиков пальцев на ногах. Больно при этом не было. Было хорошо. А потом всё лучше и лучше, и только одна мысль крутилась в голове: "Интересно, а когда он отвернётся - это пройдёт?" Это не прошло - ни когда он отвернулся, ни когда мы уже сидели за столом, ни когда Сира затянул, по обыкновению, какую-то нудную историю. Аппетит мой исчез бесследно, и есть я не могла, только пить. Минут через десять, несколько притушив разгорающийся во мне пожар стаканом тепловатого безвкусного яблочного компота, мне удалось, наконец, спросить своих собеседников максимально нейтральным тоном, кто такой этот рыжий. Это был Пели. Имя я знала. Он был одним из светил, я примерно представляла себе, чем он занимается, но никогда его прежде не видела, поскольку жил он где-то в провинции. О чём там дальше шёл разговор и что происходило после обеда на конференции, я не запомнила. Думала я только об одном - как бы мне с ним поближе познакомиться.
После ужина, так ни до чего и не додумавшись, я вернулась в свой номер и принялась мечтать о Пели. Минут через двадцать в дверь постучали. Открыв её, я увидела Цака. Он пришёл поговорить о наших насущных делах. Речь шла о создании нового международного института по нелинейной физике. Нужно было крепить интернациональные связи, и он рапределял среди своих учеников направления возможной в будущем совместной работы, с учётом присутствующих на конференции иностранцев. Бал, Наз и прочие свои задания уже получили, мне достался Ян. Выдав мне все возможные советы, пожелания и какие-то печатные материалы, он немного расслабился и неожиданно спросил меня, кто из присутствующих мне лично больше всего нравится. Я ответила не задумываясь: "Пели!" Цак поперхнулся. Затем свирепо заявил, что по его мнению это должен был бы быть Ян. Мотивировал он свою точку зрения тем, что тот высокий, худой и голландец. Поскольку сам Цак был роста небольшого, полноватый и русский, то Ян представлял собою, по-видимому, его личный недостижимый идеал мужской красоты. Я попыталась было ему что-то объяснить про исходящее от Пели излучение, но слушать меня он не стал, а немедленно откланялся и удалился.
Я снова размечталась о Пели, но ненадолго, поскольку в дверь опять постучали. На этот раз пришёл Бал и начал очень сердито расспрашивать меня, чем это я так рассердила Цака, что он теперь пьёт в одиночку. Не считая себя ни в чём виноватой, я рассказала, как дело было. Бал пришёл в ужас и прочёл мне лекцию о том, что с великими учёными так обращаться нельзя и что мой долг был сказать Цаку, будто бы больше всех из присутствующих мне нравится именно он, Цак. Я рассмеялась и велела ему идти туда, откуда пришёл. Бал отправился восвояси.
Когда в дверь постучали в третий раз - да это не номер, а проходной двор какой-то! - я даже из кресла вставать не стала, а просто крикнула: "Войдите!" Вошёл Сира, считавшийся уже примерно с год моим официальным почитателем и отгонявший своим постоянным присутствием особо назойливых ухажёров. О моём преступлении против великого учёного он был уже наслышан и теперь пришёл учить меня жизни. Поскольку говорил он всегда очень медленно и очень нудным тоном, то я его и не слушала. Потом одна фраза, по которой выходило, что я будто бы играю судьбами других людей и в частности одним неосторожным словом могу принести Пели большие неприятности, привлекла моё внимание. Какие неприятности?! С того самого момента, как я его впервые увидела - т.е уже по крайней мере часов шесть или семь - я только о том и мечтаю, чтобы принести ему "приятности", да не знаю как. Внезапно я вспомнила разговор за обедом - Пели жил один в "люксе" и все желающие брали у него кто стаканы, кто одеяла, которых у него было в достатке, а в других номерах не хватало. Вот оно!
Выпроводив Сиру, я немедленно отправилась к портье и выяснила, где находится "люкс". План мой был очень простой - отправляюсь к Пели за будто бы нужным мне одеялом, в тайной надежде, что он догадается предложить себя в качестве достойной замены. Он не догадался.
Потом я медленно плелась по длинному коридору в свой номер, держа под мышкой совершенно не нужное мне светло-коричневое шерстяное одеяло в крупную клетку, и долго искала в кармане джинсов ключ от номера, и не от холода дрожащими руками никак не могла попасть в скважину замка, и подняла глаза вверх, чтобы убедиться, что хоть номер на двери правильный.
Никакого номера на двери не было. И двери тоже не было. А был экран компьютера, и "Google" был уже открыт и слово "Пели" набрано для поиска. Я очнулась. Погрузившись в прекрасное прошлое, я и не заметила, как дошла до дому, включила компьютер и подключилась к интернету. Главное, ни о чём не думать. Просто на кнопку нажать. Я нажала. Через полторы минуты у меня уже был его е-мейл, так что вполне можно было считать, что я его не искала, а нашёлся он сам.
Отправив ему короткое письмо - "Do you still remember me? It would be nice to hear from you" - я вернулась назад в то далёкое прошлое, в котором, оказывается, жили не только Петька, высокая наука и больной муж, но и страсть, и любовь, и встречи, и расставания, и ещё много чего другого...
Глава 6. Рош ха-Шана
Шана Това!
Рош ха-Шана - интересный праздник. Это, собственно, просто новый год в еврейской традиции. А поскольку в этой самой традиции ничего простого не бывает, то к нему в пару имеется Йом Киппур, наступающий на десять дней позже. В который и приходят к человеку заслуженные пряники. Или кнуты. Кто что заслужил. Вот так и выходит, что Рош ха-Шана знаменует собой не начало нового счастливого года, а начало десятидневного покаяния, оканчивающегося строгим 25часовым постом, во время которого уже даже и умываться-то не положено. По окончании же поста Господь-Бог и раздаёт заслуженное.
Впервые обо всём этом я узнала от Бена, в августе 1999 года, когда у меня возникли проблемы с "Кадишем". Но ведь самые важные события моей жизни происходили именно в этот период, сообразила я вдруг, вне всякой зависимости от моей образованности по части еврейской религии. Пробежим мысленно последние, скажем, лет пятнадцать моей жизни, задерживаясь на событиях, происходивших примерно в конце сентября. В список попали и киевская конференция, знаменующая начало моей международной научной карьеры, и итальянская, знаменующая её вершину и одновременно её конец, и завершение "Кадиша", и развод с ХХХ, и озарение, превратившее меня в изобретательницу... Вот это да!
А из памяти всплыл вдруг на поверхность сентябрь 1979, и моя первая в жизни тяжёлая операция, и тот многими уже описанный туннель, на одном конце которого находится свет, а на другом - твоя жизнь. Только у меня и тут всё было не как у людей. Я находилась не в самом туннеле, а сверху, на конце огромного маятника, другой конец которого уходил куда-то вверх. Крыши у туннеля не было, и видно было, как шумная пёстрая жизнь утекала потихоньку в какую-то тьму, которая постепенно серела, светлела и оканчивалась совсем уже нестерпимо ярким светом в конце, так что приходилось зажмуриваться. Волны боли раскачивали мятник и размахи его становились всё шире и шире, вместе с усиливающейся болью: право-лево, лево-право, жизнь-свет, свет-жизнь... Казалось, мне позволено было сделать свой собственный выбор - Право? Лево? Жизнь? Свет? С мыслью: "Да неужели же я так и умру на этом операционном столе?!" - я потеряла тогда сознание. Рош ха-Шана разный бывает.
Интересно, каким этот окажется.
Ладно, покаемся пока.
В чём бы вот только? Не знаю я, Господи. Чисты мои помыслы, и прозрачны воды души моей, и ведомы тебе до самой последней капельки! Помоги. Подскажи.
Если Он и подсказал, то я не поняла. И решила поспать. Идеально было бы просто заснуть на десять дней, а проснувшись - услышать приговор.
Поспать мне не удалось.
Разверзлись хляби небесные и окатили меня шквалом разнообразнейших событий. Для начала позвонила журналистка из местной газеты и сказала, что собирается писать статью про меня и мою книгу, для чего хотела бы взять у меня интервью. Мы назначили встречу.
Потом министерство труда забеспокоилось вдруг о моём тяжелом психическом состоянии - одинокая дама, с ребёнком, без работы - и послало меня на какие-то курсы, где психологи, педагоги и социальные работники должны были учить меня писать резюме и правильно вести разговоры при устройстве на работу. Было нас в группе человек пятнадцать милых одиноких женщин и один генеральный директор in spe (расскажу при случае). Вставать теперь приходилось в половине седьмого утра, чтобы не опоздать к началу занятий. Первые пару дней я заполняла бесконечные анкеты и играла в дурацкие игры, что, по мнению психологов, должно было научить меня коммуницировать с незнакомыми людьми. Да умею я, право слово! Но потом дело пошло веселее, и было много полезного, а во время медитации на тему "Какой я вижу себя через пять лет?" произошло нечто очень интересное. Перед мысленным моим взором возникла неожиданно очень реалистическая картина.
Я сидела в саду, в белом кресле, откинувшись на спинку, правая рука моя свободно свисала почти до самой земли, а левая лежала на подлокотнике кресла. Передо мной вдали виднелось море или большое озеро, справа от кресла располагался небольшой столик, на котором стояла высокая изящная цилиндрическая ваза толстого прозрачного стекла с тремя жёлто-оранжевыми осенними хризантемами и лежали две стопки моих книг. Одну, повыше, составляли книги с бледной бежевой обложкой, а во второй, небольшой - всего три или четыре экземпляра - лежали книги с обложкой потемнее, кажется, зеленой. Из дома у меня за спиной доносились звуки рояля. Потом музыка прекратилась, я услышала звук распахнутой двери и оглянулась. Из дома вышел мой плюшевый Пелирош, подошёл сзади к моему креслу, наклонился, и, положив руки мне на плечи, поцеловал меня в шею...
В этот момент преподавательница, Александра, велела всем возвращаться в класс, и видение пропало. Не могла она подождать ещё немножко!
Занятия проходили неподалеку от Сашиного кладбища, и я проезжала теперь мимо него дважды в день - утром и вечером. Решив, что это - какой-то знак - я зашла к нему и всё ему рассказала. Он засмеялся и посоветовал мне обратить внимание на имя преподавательницы. Ах, ну да - по-русски она была бы Саша!
Потом пришло письмо от Пелироша - по-итальянски. Валентина помогла мне его прочесть. Он писал о себе, и том, чем он занимается, и о чём мечтает... Всё было так правильно и так невозможно, что я не решалась ответить, а просто читала и перечитывала письмо. Через день он написал снова - уже по-английски. Я как раз собралась ему ответить, но оказалось, что завтра состоится чтение из моей книги, и нужно было выбрать подходящий отрывок, и рассказать немного о том и о сём, а потом были апплодисменты, и кто-то смеялся до слёз, и кто-то покупал книгу, и я давала автографы. Стол был украшен зелёными листьями, грецкими орехами и горящими свечами, из-за которых чуть было ни случился пожар - но не случился, пламя быстро потушили. А на следующий день пламени уже никто не тушил - фейерверк! Грохотала каконада ракет, и разноцветные огни освещали Рёмерберг, и мост через Дунай, и падали в воду, превращая её в ожившую радугу, и было шумно и весело. Мне так и не удалось установить причину разыгравшегося веселья, и я решила, что мой родной Линц просто радовался со мной вместе. Хотя с другой стороны, всё-таки новый год... Посмотрев в висевший на стене каледарь, я обнаружила, что первые шесть дней из десяти покаянных уже прошли.
На следующий день я написала Пелирошу и отправилась в фитнесс-центр, чтобы дать выход переполнявшей меня энергии. А оттуда помчалась давать своё первое в жизни интервью.
На самом-то деле оно не первое - по крайней мере, ещё два немедленно пришли мне в голову. Одно, пару лет назад, в Линце, в парке около Нового собора, на тему о том, что для школьников важнее - музыка или физика. Я была за музыку и минут десять объясняла, почему именно. Другое интервью происходило в Лиссабоне, весной 1991 года, на проспекте Либертада, посреди его пышной зелени и в окружении огромного количества памятников - в Лиссабоне их так много, что места не хватает, и поэтому иногда их ставят по два к ряду. Тема интервью была следующая: Что вы думаете про футбол? Поскольку про футбол я вообще не думаю, то при обычных условиях интервью заняло бы секунд пять. Но условия были необычные.
Это была моя первая поездка за границу в послеперестроечные времена, прилетела я в Лиссабон на какую-то конференцию, вышла из самолёта со своим рюкзаком - и немедленно заблудилась в переходах большого незнакомого аэропорта. Подойдя в полицейскому, я спросила его, где тут выход. Он поинтересовался, есть ли у меня ещё багаж и узнав, что нет, сделал широкий жест рукой в сторону какой-то двери и сказал: "Portugal is waiting for you!" Что и определило мое прекрасное настроение на все две недели пребывания в Португалии.
А кроме того, внешность моего интересующегося футболом собеседника заслуживала совершенно особенного внимания. Это был юноша лет двадцати, почти мальчик ещё, с густыми иссиня-чёрными волосами и такими яркими изумрудно-зелёными глазами, каких я ни до, ни после того в жизни больше не видела. Профиль и загар, понятное дело, тоже присутствовали.
По-видимому, и моя внешность очень аппелировала к каким-то его внутренним запросам, поскольку увидев меня (я прогуливалась по бульвару в перерыве между докладами), он что-то крикнул и, озаряя Либертаду фейерверком своих фантастически зелёных глаз, бросился ко мне со всех ног, с вытянутой вперёд правой рукой, в которой держал довольно большой длинный микрофон. Не разглядев поначалу, что именно он держит в руке, я остановилась и, с интересом поджидая его, предалась игривым мыслям. Неужели прямо так, в центре большого европейского города, при ярком солнечном свете... Так что вопрос про футбол меня даже несколько разочаровал. Когда же выяснилось, что с футболом у нас ничего не выходит, мы заговорили про Россию, и про перестройку, и про меня, и про него, и так и говорили без умолку, пока мне не пришло время возвращаться в университет. Он проводил меня до аудитории, пожелал мне всего-всего-всего-всего-всего самого лучшего и ушёл. Вышло ли что-нибудь из того интервью, я так никогда и не узнала.
Сегодня же я отправлялась на своё первое в жизни настоящее интервью - темой его являлась моя собственная персона.
Для начала я, конечно, заблудилась. Эй, в зале, попрошу не смеяться! Я и сама знаю, что от моего дома до редакции всего метров пятьсот - сначала по прямой до Променаде, а затем - по Променаде налево, тоже по прямой. А направо свернуть не пробовали? То-то же. Там банк стоит - величественное такое здание, и что-то на нём крупными буквами написано. Если не приглядываться - от редакции не отличить. А я и не приглядывалась. Я волновалась.
В банк я заходить не стала, а зашла в находящееся тут же Бюро путешествий - естественное место для заплутавшего в пути путешественника. Получив точные разъяснения (из двери налево, метров сто, никуда не сворачивая), я подошла к зданию редакции и обратилась к портье. Ещё раз получив точные указания - на сей раз путешествие происходило по зданию - я попыталась максимально точно их исполнить и оказалась в какой-то странной комнате, разделённой на отсеки, в которых находился огромный пустой стол с одиноко стоявшей на нём пепельницей, несколько стульев, две пустые полки и дверь в туалет, почему-то мужской. Ни одной живой души там не было. Обещанной мне лестницы, по которой можно было бы подняться на второй этаж к ожидающей меня журналистке, - тоже. Я снова вышла на улицу.
К чему нам лишние подробности? Журналистку я нашла, с посторонней помощью. Ну и что? Я тоже кое-что умею, что другим не под силу.
Журналистку звали Барбара и была она совершенно замечательная - огромные прекрасные глаза, длинные волосы и чуть что -смеётся. Так мы с ней вместе и просмеялись минут сорок. По-моему, под конец она уже полностью прониклась моей идеей ничего не планировать, но тем не менее пожелала мне доехать до Франкфурта. Я её поблагодарила и ответила, что если я до него и не доеду, то со мной наверняка случится что-нибудь ещё более интересное. Опять рассмеявшись, она проводила меня до лестницы - с тем, чтобы по крайней мере из здания я всё-таки вышла без лишних приключений.
Интересно, что она про меня напишет?
По дороге домой я зашла в магазин - холодильник уже два дня как опустел - и что-то купила. Мне, положим, не до еды, но ребёнку-то расти нужно!
Проходя по Хофгассе, я встретила Герхарда, с которым познакомилась несколько месяцев назад, решив поучаствовать в деятельности инициативной группы по улучшению качества жизни в самой прекрасной части Линца - Альтштадте. Группа называлась "Новый Альтштадт", и Герхард был членом правления. А тот самый Зиги, который очень правильно заснул в одну декабрьскую субботу и таким образом дал мне возможность по-настоящему понять великую мудрость - человек предполагает, а Бог располагает - был председателем. Так что с ним я тогда тоже познакомилась.
Герхард спросил, как мои дела, я радостно заявила, что дела мои прекрасны и обрисовала их во всех деталях и подробностях. Оказалось, что у него имеется какой-то зал, в котором регулярно устраиваются литературные чтения. И почему бы нам там не устроить чтение из моей новой книги? Я обещала позвонить ему на будущей неделе.
Дома меня ожидало несколько писем - настоящих и электронных.
В двух настоящих сообщалось, что ценные бумаги, в которые превратилась лет пять назад моя московская квартира, наконец-то опять пошли вверх. Впервые за последние два года. Но поскольку где-то с середины лета у меня начались проблемы с таблицей умножения, то перевести в цифры слова про дивиденды, доли и прочее мне не удалось. Неважно. Главное - всё в порядке.
В третьем мой адвокат писал мне, что подготовил очередное письмо в суд, и прислал мне его для ознакомления. Show must go. А адвокат мой - настоящее сокровище. Пусть себе зарабатывает.
Электронная почта была гораздо интереснее. Один венский журнал хотел мою первую первую книгу, что-нибудь из второй и почему-то моих фотографий. Диа писала про своих новых лошадей и советовала заглянуть на веб-страницу их конного полка, где безусловно найдётся много интересного. Ещё она она жаловалась на одного молодого и очень нетерпеливого прапорщика, который никак не мог найти контакт с юным горячим скакуном - тоже не отличавшимся терпеливостью, надо полагать. А в свободное время перечитывала Шекспира по-английски, собираясь на будущей неделе на представление "Ромео и Джульеты" в венском английском театре. В промежутках же между Шекспиром и лошадями приходилось ещё выбивать деньги из магистрата на починку тротуара перед домом. А в промежутках между промежутками - ещё и работать. Весёлая Вена!
Ещё пришло письмо от Пелироша. Он писал, что хочет приехать в Линц и спрашивал, не против ли я... И читатели мои тоже не умолкали - ну почему они шлют мне письма, вместо того, чтобы просто у Мошкова комментарии оставлять! Не могу я на них на все ответить, честное пионерское!
Сунув большой пакет с продуктами в холодильник, я принялась отвечать на самые интересные письма. Потом пришёл домой Петька, вытащил из холодильника неизвестно как оказавшиеся там зубную пасту и пакетик с новыми колготками, и начал учить меня жизни. Т.е. составил список моих преступлений против материнского долга и нормального человеческого существования. В список попали и забытая уже почти таблица умножения, и зубная паста с колготками, и ставшие уже привычными поиски постоянно теряющегося теперь ключа от квартиры, и новые жёлтые мешки для мусора. "Ну чем тебе старые не нравились, чёрные?" - вопрошал Петька сердито. Чем, чем... Тем и не нравились, что чёрные. А эти жёлтенькие, весёленькие. Ну и что, что выбрасывать? А пока не выбросили - они глаз радуют. Кто ж знал, что они так легко рвутся...
Заключил он словами о том, что если события будут развиваться такими темпами, то к концу года меня без поводыря и на улицу-то выпускать нельзя будет.
Он прав, конечно. Только лучше летать под присмотром, чем ползать самостоятельно. Кроме того, если уж мне крылья выдали, то без ведущего я тоже не останусь, решила я и вернулась к компьютеру.
Писать спокойно не удавалось. Телефон звонил безумолчно. Основную тему перезвона составляло решение вопроса о том, должна ли я ехать вместе Гердой и Андреасом на австрийскую конференцию о роли религии в современном обществе или вместе с Рут на международную книжную ярмарку в Германии. Оба события происходили одновременно. И оба меня очень интересовали.
Ещё звонили друзья, желали мне всего самого наилучшего и советовали разное. Без ХХХ тоже не обошлось - ну, это как всегда.
А под конец позвонила секретарша с моей бывшей работы и принялась расспрашивать про какую-то книгу о холодной прокатке стали, которую я будто бы когда-то у кого-то брала. Я честно ответила, что не имею ни малейшего представления о том, что такое холодная прокатка. Секретарша испуганно охнула. Поразмыслив секунду-другую, я добавила, что если какая-то книга была, то осталась она в шкафу, моём бывшем офисе. Поскольку ничего из той, старой жизни я с собой в эту, новую не взяла. Секретарша растерянно попрощалась и повесила трубку.
Кто это ей разрешил меня среди ночи дурацкими вопросами беспокоить? Я взглянула на часы. Ночь давно кончилась, да и утро тоже. К полудню дело шло.
Оставалось только быстро перекусить, ещё быстрее принять душ и отправляться в Германию.
Холодильник опять зиял пустотой. Ну и ладно, больше времени на душ останется. В душе не было воды. Если в душе нет воды - значит... нужно-таки прочесть магистратское объявление, висящее уже с неделю на доске объявлений в подъезде. Ага, ремонтные работы до 17:00.
Пора.
Труба зовёт.
В домашних тапочках, голодная и неумытая, я схватила рюкзак и выбежала на зов трубы. Трубач сидел на передней лошади, четвёрка лошадей была запряжена в небольшую повозку, в которую я немедленно вскочила, ещё дюжина всадников нетерпеливо гарцевала у меня за спиной. Сильно пахло навозом. Ох, выгонят меня когда-нибудь соседи отсюда! Пара верблюдов - ещё куда не шло, но лошадей многовато... Поскакали, пока не поздно! Мои одетые в плетёные сандалии и какие-то кожаные юбчонки сопровождающие взревели стройным хором "O sole mio..." в ритме военного марша, копыта застучали по мостовой, лёгкие металлические доспехи звякали в такт пению, и вот неслась уже наша кавалькада галопом по Зандгассе...
Во Франкфурт.
Йом Киппур встречать.
Глава 7. Йом Киппур
Это были, конечно, древние римляне. Наверное, из Рёмерберга вылезли. Есть в ней внизу такая таинственная дверь, с почти насквозь поржавевшими засовами и огромным висящим замком, тоже ржавым. Давно хотела выяснить, что там такое за этим замком происходит. Даже бутылочку с уксусной кислотой однажды взяла и на замок покапала - вдруг проест его, и он свалится? Не свалился. Азотная нужна. Да не достать.
Итак, римляне. Тележка неудобная - рессор ещё не изобрели и даже изобретатель их ещё не родился. Не поспишь. Так что мы просто пели всю дорогу по-итальянски и по-русски, и солнце светило, и Пелирош улыбался мне с фотографии, держа в руках свой огромный гриб - 680 граммов! - найденный им неподалеку от его туринской берлоги. Путь был неблизким, и к ночи мы добрались только до Ульма, где в римском подворье нас ожидала Рут. Там и заночевали.
Позавтракав почему-то римским кебабом, мы отправились дальше - мы с Рут в автомобиле, а воины сопровождения - на лошадях. Лошади уже подустали. Похолодало. Римские носы посинели, и петь они тоже перестали. Север. Далеко забрались. Была уже ночь, когда мы въехали во Франкфурт. Остановились у форума. Отметились. Получили какие-то карточки с написанными на них нашими именами и стопу бумаг с информацией о ярмарке. Рут попрощалась и уехала ночевать к друзьям. Я осталась стоять у входа в форум, дрожа от холода в своих домашних тапочках. Римляне мои тоже спешились и тоже дрожали. Все молчали. Будто ждали чего-то.
Откуда-то слева раздался мощный топот копыт и на площадь перед форумом влетел конный отряд рыцарей в полном вооружении, рогатых железных шлемах и меховых плащах. Римляне ожили, хором крикнули "Ciao, belissima!" и вскочили на коней, у которых вдруг выросли крылья. Конная стая поднялась в небо и полетела на юг. Да и пора уже. Октябрь на дворе.
Рыцари подъехали ко мне, и я с любопытством разглядывала их. Нибелунги, конечно. К примеру, тот, в серебряном шлеме - это Зигфрид, ещё драконья кровь не высохла и узда конская драгоценными каменьями сверкает. А тот маленький, сзади - это Альбрихт, и сундук с сокровищами к седлу приторочен. Сидящий на чёрном коне, в чёрном вооружении без единого украшения, с огромным мечом у пояса и двухметровым копьём в руке - это, конечно же, мрачный Хаген. Наблюдает. Присматривается. Я тоже присматриваюсь.
Пока я присматривалась, один из нибелунгов набросил мне на плечи лёгкий плащ с меховой подпушкой. Металлические застёжки его застегнулись сами собой на груди и на рукавах, и я сразу согрелась. Не церемонясь, он схватил плащ за капюшон, поднял его со мной вместе в воздух, и бросил меня на круп своего огромного коня, поперёк, так что теперь руки мои и голова шлёпали по левому боку коня, а ноги - по правому.
Нибелунг издал громкий гортанный звук, резко дёрнул поводья, и конь его перешёл на рысь. И все другие тоже перешли. Утоптанная лесная аллея, покрытая плотным слоем опавших листьев, немного пружинила, равномерная конская рысь и мягкий топот копыт напоминали несколько приглушённый стук колёс в поезде, и я заснула. Проснулась я от тряски - отряд свернул налево, на узкую каменистую тропинку, и трясло теперь немыслимо. Пошевелив в воздухе пальцами ног, я обнаружила, что потеряла свои тапочки. Ну и ладно, всё равно они здесь неуместны. "А что тут вообще уместно?" - подумала я и попыталась было приподнять голову, чтобы оглядеться. За что немедленно получила очень даже ощутимый шлепок по мягкому месту - рукой, одетой в желёзную перчатку. Ладно, будем тихо лежать.
Отряд выехал, по-видимому, на небольшую полянку (каменистая тропинка сменилась на пожухлую траву и деревья немного отступили) и остановился. Кто-то стащил меня с коня за ноги и поставил на деревянные ступеньки. Ну теперь-то уж наверняка можно оглядеться! Я огляделась.
Я стояла на крыльце небольшого домика, на котором было написано "Хижина дедушки Зиги", а две юные валькирии как раз заводили свои мотоциклы в находящийся слева от дома гараж. Нибелунги отсалютовали и растаяли в воздухе. "Почему "дедушка"? Ведь его же молодым убили!" - размышляла я, пока хозяйки закрывали гараж и открывали входную дверь. Мы вошли в дом.
Ага. Понятно, почему дедушка - потому что это не тот Зиги. Стоило из Австрии уезжать... Впрочем, не моё дело. Моё дело теперь - спать. Немедленно. Часов десять как минимум. Одна из хозяек проводила меня в спальню, находившуюся на втором этаже.
Я застыла как вкопанная посреди комнаты, усталость моя куда-то исчезла, сна - ни в одном глазу. Комната была просторная, почти без мебели - только кровать, лампа и небольшой комод с висящим над ним элегантным зеркалом. Кажется, ещё шкаф был. Два окна с опущенными уже жалюзями. А на пустой белой стене передо мной висела картина. Абстрактная. Поэтому описать, что именно было на ней нарисовано, я даже и не берусь. Был холст (или шёлк?), были краски, были пятна, были линии... - и было ощущение движения, счастья, нового прекрасного мира и озарённого горячим радостным солнечным светом окна в ту, другую, мою собственную, настоящую жизнь...
Онемев от восхищения, обернулась я к моей валькирии и вопросительно взглянула на неё. Та засмеялась и пояснила, что картина нарисована её мамой и что есть ещё другие, и что каталог тоже можно посмотреть. Вытащив из упавшего на пол рюкзака фотографию Пелироша, завёрнутую в алый шёлк моего плаща - чтобы ни на секунду с ним не расставаться - я спустилась вниз. Каталог смотреть.
Так я её и нашла, свою художницу. Вот кто будет мой шавуот рисовать. Сначала-то я сама хотела, и знала уже точно, как он должен выглядеть - бумага или шёлк, акварель и тушь и несколько лёгких мазков маслом или акрилом, дать намёк на объёмность поверхности. А линии и контуры - абстрактные, но вызывающие при этом очень точное и живое ощущение реального события или предмета... Картины стояли у меня перед глазами, но все попытки перенести образы на бумагу оказались совершенно неудовлетворительными. Знакомый художник тоже не смог помочь. А теперь оказывалось, что где-то в Бонне живет некая Хайди, которая именно так и рисует. Валькирия позвонила маме, и та сказала, что идея ей нравится и что я должна просто прислать ей немецкий текст "Шавуота". Получит к рождеству. Не зря я во Франкфурт приехала. И в Бонн тоже поеду - правда не к Мани, а к Хайди. Но и к нему зайду. Просто поклониться.
А потом было уже утро, я села в метро и поехала на ярмарку. Нибелунгова аллея - прямая как стрела, и заблудиться там негде, но дорогу спросить никогда не помешает. Милый такой мужчина, с трубкой. У него и спросим. Моисей. Из Берлина. Издатель. Улыбки. Визитные карточки. План текущих публикаций. Приглашение. Улыбки. Прощание. До встречи в Берлине. Мне выходить.
Центр переводчиков. Второй этаж. Рут ещё нет. Вы не знаете кого-нибудь, кто говорит по-русски? Я говорю. Улыбка. Как вас зовут? Разглядываю собеседника. Седой крепкий старик лет восьмидесяти. Европеец. Хламида. Цепочки на груди. Босой. Визитки. Что-то пишет на моей. Читаю его. Нумеролог. Из Индии. Улыбается. Спрашивает девичью фамилию. Я пишу. Он вычисляет. Смеётся. Рассказывает мне про меня.
Девичья моя фамилия сообщает всему просвещённому в нумерологии человечеству, что у меня включены одновременно и газ, и тормоз. А псевдоним, являющийся просто переводом её на немецкий язык - что теперь все тормоза сняты и остался только газ. Заявляет, что жизнь моя проходит под знаком Будды, который лично руководит всей моей жизнью вообще и любыми самыми малыми её событиями и движениями в частности. За ниточки дёргает. А я это и так знаю. Хохочем. Ещё говорит, что машину мне водить ни в коем случае нельзя - или потеряюсь, или в кого-нибудь въеду. (Тоже знаю. Потому и не вожу.) А я ему живая нужна. Поскольку должна буду переводить его вторую книгу с английского на русский. Конечно, буду. Как же тут откажешься, если Будда лично ниточками забавляется! Сопровождающий моего собеседника - издатель, необычайно корректный молодой индус в элегантном костюме-тройке, показывает первую книгу в плоской резной деревянной коробке. Это не книга. Это - мечта. Бумага, шрифт, обложка, иллюстрации, дерево, резьба... - произведение искусства! Поцелуй в щёку. Фотография на память. Ещё поцелуй. Разлетелись.
Рут. Чтение из "Шавуота". Хохот в публике. Комментарии. Блицы камер. Разговоры. Книжный магазин в Страсбурге. Заказ. Визитные карточки. Улыбки. Планы. Центр авторов и переводчиков в Швеции. Стипендии. Анкеты. Информация. Визитные карточки. Улыбки. Планы. Рукопожатия. До скорой встречи - где-нибудь там, на перекрёстках Европы...
А почему только Европы? Америка - тоже неплохое место. И народу много. И по-русски читают. И даже публикуют. А почему по-русски? Я сам в России родился. Зачем же мы по-немецки разговариваем? Смех. Далее - по-русски. Нью-Йорк. Издатель. Пришлите ваших текстов. Пришлю, конечно. Берёт интервью для какой-то газеты про европейскую еврейскую литературу. Он берёт, я даю. Очень милый. Дарит изданную им книгу. Стихи двенадцатилетней девочки. Flight! The feeling of freedom finally taking off the cuffs, that limits your mind from seeing the truth behind it all... Сестра моя младшая! Дарственная надпись. "На память о случайности, которой как таковой не бывает"... Визитка. Планы. Прощание. До встречи на будущей неделе. В интернете. В мире. Во вселенной. У Яхве за пазухой.
Теперь Битов. Похож на памятник самому себе. Говорят, тяжело болен. Чтение. Гений. Ещё больше стал. Что-то о Грузии. Покупаю книгу. Бархатная музыка языка ласкает слух, кожу, тело, душу... Даже про Пелироша на минутку забыла. Приём. Звон бокалов. Разговоры. Бутерброды. Журналисты. Улыбки. Визитки. Планы. Рецензии. И русские тексты тоже пришлите. А как у Вас с личной жизнью? Она у меня есть. Жаль. Если она у Вас кончится - только свистните. Обещаю свистнуть. Смех. Прощание. Поцелуй. Настоящий. "Ах, мой милый Пелирош, Пелирош, Пелирош...", - запел вдруг по-немецки андерсоновский музыкальный горшочек. Где ты?! Не оставляй меня одну так надолго!
Бежать!!
Убежала. Отдышалась. Огляделась.
Издатель. Из Австрии. Почему бы и нет. Волк. Предпочитает интенсивную работу с автором. Чтения организует. С ног до головы оглядывает. Потом с головы до ног. Волк. Как бы это повежливее?.. Зыкина помогла. Она начала так яростно вопрошать золотую рожь, про что именно та поёт, что все разговоры в окрестности метров пятидесяти сделались невозможными. Улыбки. Визитки. Планы. До встречи в Австрии.