Он появился в Городе через час после того, как включили солнце. Заросший по грудь, оборванный, в драных обмотках, из которых выглядывали чумазые пальцы. Оглядывался, сверкал изумлённо-дикими глазами - как и должно человеку, долгое время изолированному от цивилизации. Гружёную книгами тачку он влёк за собой без напряжения, без тягости, естественно и ловко, будто всю жизнь этим и занимался.

  Прохожих вокруг не наблюдалось вовсе. Магазин на углу щерился разбитой витриной, на тротуаре валялись обломки кирпича, осколки, бурые потёки угваздали стены, сиротского вида верёвка раскачивалась на фонарном столбе... На дверях Андреева дома красовалась аляповатая вывеска 'Ресторан 'Советник', окна были заколочены крест-накрест досками. Изя с минуту постоял, задумчиво глядя на эти окна. Похоже, всё складывалось именно так, как он и надумал, пока брёл по пустыне. Вокруг по-прежнему было безлюдно, лишь компания павианов скакала вдоль по улице. Изя проводил павианов взглядом и двинулся дальше, к стеклянному дому. Интересно, в мэрии кто-нибудь живой остался? Его-то, Изю Кацмана, за восемь месяцев наверняка похоронили заочно. Или вовсе успели забыть: неизвестно, сколько времени прошло здесь, в Городе.

  На проходной, где раньше сидело по трое охранников, не было никого. Вертушка сиротливо скрипнула, когда Изя протиснулся в холл. В коридорах было тихо и пустынно, лишь вдалеке слышались чьи-то шаги. До президентского кабинета Изя добрался незамеченным.

  В кабинете оказался не только Фриц, но и Сельма, комочком сжавшаяся в кресле. Фриц вытаращился на Изю, будто увидел живого чёрта. Сельма открыла рот, видимо, намереваясь завизжать, и поперхнулась.

  - Не ждали? Ладно, ладно, что за истерика. Живой я, хоть и полудохлый.

  - Кацман, миленький! - вскочила Сельма и бросилась навстречу. В полуметре остановилась, закаменела, подняла глаза. - Ты?..

  - Один, - кивнул Изя.

  Сельма попятилась, прижав ладони к горлу. Только сейчас Изя разглядел, какой замурзанной казалась некогда холёная госпожа советница - отощала до ввалившихся щёк, побледнела до серости, платье висит мешком, открывая острые ключицы.

  - А остальные? - хрипло спросил Фриц.

  Он тоже исхудал за эти месяцы, под глазами появились мешки, лицо стало землисто-желтым. И взгляд из вальяжно-уверенного превратился в усталый, загнанный.

  - Остальные, - повторил Изя механически. - Знаешь, остальные погибли. Сначала полковник Сент-Джеймс... Однажды утром он умер. И тогда началось.

  - Что началось? - эхом отозвался Фриц.

  - Паника началась, господин президент. Па-ни-ка, - повторил Изя по складам. - Вояки перестреляли геологов, а потом взялись друг за друга.

  - А Андрей? - сдавленным голосом спросила Сельма.

  - И Андрей погиб. Я там рапорт написал, - махнул в сторону коридора Изя. - Завтра изложу, если хотите.

   - Если мы до завтра доживём, - Фриц нахмурился, провёл по столу ладонью, будто стирая несуществующую пыль.

   Сельма пискнула и выбежала из кабинета, по коридору рассыпавшимися бусинами покатилась дробь каблучков. Проводив её глазами, Изя сгрёб бороду в горсть.

   - Фриц, где сотрудники, где церберы с проходной? Праздное население где? Все с энтузиазмом ишачат на стройке?

   - Нет, мой еврей. Стройка закрыта. У нас тут такое было... Самоубийства, оспа, потом террористические акты. Даже собачье бешенство. Теперь выявлена нехватка гробовщиков. Зато работы у них всё прибавляется.

   - И давно?

   - С тех пор, как вы ушли, - Фриц ссутулился. - Началось и не заканчивается.

   Изя покивал, поскрёб бороду.

   - Я так и думал, - сообщил он спокойно. - И не закончится. Пока мы все тут не кончимся.

   - Почему? - вскинулся Фриц.

   - Да есть тут у меня одна гипотеза, - ответил Изя уклончиво.

   Вернулась нагруженная коньяком и галетами Сельма. Через полчаса Изя уже плыл в сытой невесомости, а Фриц выкрикивал 'Да! О да! Мы все тут сдохнем, мой еврей!' Потом Сельма расспрашивала об Андрее и плакала, сидя на столе, и неотступно было воспоминание о том, как раньше она хихикала.

  

  

   К счастью, водопровод ещё работал. Даже горячая вода каким-то чудом не иссякла. Наутро кое-как отмытый, наскоро выбритый, одетый в целое и обутый Изя шагал к мэрии. Притихло возбуждение вернувшегося пилигрима, и отчётливее виделось безлюдье, обшарпанность, стремительное одичание совсем недавно гомонившего и размеренно пульсировавшего города. Павианы в клочковатой, будто вылезшей шерсти слонялись по улицам, деловито рылись в кучах отбросов на тротуарах. Вызывающе реяли транспаранты 'Все на великую стройку!' и 'Победим оспу дисциплиной!'. Кое-как прикрытые ставни походили на впопыхах наброшенные халаты, прикрывающие срам.

   На проходной, как и вчера, было пусто. Зато во дворе невозмутимо орудовал метлой Ван, по-прежнему в белом, едва ли не накрахмаленный.

   - Ван, дружище! - Изя обрадовался ему, как родному.

   Ван остановился, выпрямился, робко улыбнулся Кацману.

   - Ты как тут? Незыблемо метёшь назло возрастающей энтропии?

   Ван кивнул.

   - Мету. Беспорядка много.

   - А Мэйлинь? Малыши? Они как?

   Ван подтянулся, будто застегнулся весь изнутри. И не ответил.

  

  

   Фриц, как вчера, сидел за столом, с явственным усилием вчитываясь в бумаги.

   - Так что с рапортом, мой еврей?

   Подробный рапорт затянулся до вечера, до тех пор, пока не выключили солнце.

   - Почему? - спросил наконец Фриц. - Допустим, ты прав. Но зачем они это с нами проделывают?

   - Не знаю, - пожал плечами Изя. - Но надеюсь узнать.

   Он выбрался из стеклянного дома наружу и потопал к себе. Черно было вокруг. Слышались попискивание крыс и выкрики павианов, грохот катавшихся по тротуару мусорных баков. Пьяный голос тянул-тянул песню о моряке, Париже и Стамбуле, а потом стих, как отрезало. Ветер шептал 'Всё... всё... всё...' Город умирал, стремительно расползался по швам, как негодная декорация.

   - Молодой человек, не найдётся огоньку? - продребезжал сбоку старческий, знакомый когда-то голос.

   - Найдётся. Вы кто? - буркнул Изя, нашаривая зажигалку.

   - Пан Ступальский. А вы, если я не ошибаюсь...

   Изя чиркнул зажигалкой, и дрожащий огонёк осветил старого полицая, укутанного в женскую цветастую шаль поверх рубашки, при неизменном котелке. Ступальский от худобы, казалось, ещё уменьшился в росте.

   - О! Пан Кацман, вы всё же вернулись, - Ступальский потянулся папиросой к огоньку, прикурил, закашлялся. - Благодарю вас. Ну что же, как там, на севере?

   - Уныло там, на севере. А здесь?

   Ступальский рассмеялся, будто бумажкой зашелестел.

   - Ох, пан Кацман. Разве в аду может быть благостно?

   Изя замер.

   - В аду, - повторил он рассеянно. - Почему в аду?

   - Да как же почему, пан Кацман, - заквакал старик. - Где же мы, по-вашему, как не у врат ада, в который нас всех водворяют за дела наши.

   - Ну уж, прямо и всех, - заинтересованно возразил Изя.

   - Пускай не всех, - согласился старик. - Пускай только грешников. Праведники избегнут участи сей.

   - А ведь точно, - сказал Изя, с удивлением глядя на экс-полицая. - Очень точно, очень. Надо же, какая у вас хорошая аналогия.

   - У ада нет аналогий, пан Кацман, - строго поведал Ступальский.

   - Нет, - согласился Изя. - У ада нет. А у разделения на грешников и праведников есть. Только ни те, ни другие здесь ни при чём.

   Не попрощавшись, он двинулся дальше, к дому, подсвечивая иногда зажигалкой, натыкаясь взглядом на пасти выбитых окон, из которых тянуло гнилью.

   Отбор... Ясное дело, отбор, Ступальский прав. Только никакого отношения к библейской зауми этот отбор не имеет. Обыкновенная селекция, вот что такое этот ваш Эксперимент. Но кого отсеивают, зачем, куда - это вопрос. Не в космонавты же...

  

  

   Темень в подъезде стояла вовсе непроглядная, снова пришлось искать зажигалку, а потом, чертыхаясь, обходить следы павианьей жизнедеятельности. На четвертом этаже кто-то хныкал тоненько - не то кошка, не то ребёнок. Изя замер на секунду и поднялся к себе, на пятый. Зажег керосиновую лампу, которой ещё вчера снабдил Фриц, растянулся на диване. Погано было, обидно, и во рту горько и сухо, будто северный песок снова скрипел на зубах. Интересно, сколько горожанам ещё осталось - дни, недели, месяцы?

   Изя перевернулся на спину, протиснул руки под голову и попробовал сосредоточиться. Итак, людей отбраковывают по неизвестному признаку. Или, скорее, пока по неизвестному. И с теми, кто не проходит отбор, обходятся круто. Андрей Воронин не прошёл отбор. Полковник не прошёл отбор, сержант Фогель, Хнойпек, Тевосян, Кехада... Даже умница Пак, и тот не прошёл отбор. А он, Изя, выходит, прошёл. И выжил там, где умерли и погибли и более сильные, и более смелые, и не менее умные. Что же в нём есть такого, чего не оказалось у Пака, у Андрея, у полковника? Изя выругался вслух. Почти сложилась мозаика, оставался лишь последний фрагмент, который упорно не вставал на место.

   Внизу снова захныкали, Изя забился головой в подушку, прижал свободный край к уху. Голодных кошек только не хватало. Кошек ли?..

   Изя рывком сел, спустил ноги на пол, прислушался. Хныканье повторилось. Это ведь не кошка, сообразил Изя, так может скулить лишь человеческий младенец. До экспедиции на четвёртом жили поляки с черноглазым, наполовину беззубым пацаном. Допустим, поляки умерли. Или погибли, а пацан остался. Вздор, с чего бы ему остаться, младенец и дня не прожил бы без родителей.

   - Ох и скотина ты, Иосиф Кацман, - процедил Изя сквозь зубы. На твоём месте другой бы уже запаниковал и побежал скорее выручать пацанёнка. Даже если бы знал наверняка, что никакого пацанёнка там нет. А ты сидишь тут, рассуждаешь.

   Изя слез с дивана, хмыкнул и, почёсываясь, неспешно спустился по лестнице на четвёртый. Толкнул плечом дверь. Живым у поляков не пахло. Мёртвым тоже. Пахло пылью, облачка которой поднимались под ногами, видные даже в смутном свете керосинки. На всякий случай Изя проверил каждую комнату - нигде никого. Заглянул в кухонный стол и платяной шкаф, тоже на всякий случай.

   - Ну-ну, - сказал Изя вслух. - Это как же, вашу мать, извините, понимать...

   - Очень просто, - ответил спокойный, чуть насмешливый голос за спиной. - Это был последний тест.

   Изя вскинулся, обернулся. На подоконнике устроился Наставник, как обычно, похожий на пьяненького ангелочка иудейских кровей.

   - Тест, говорите?

   - Ну да, - Наставник кивнул. - И вы его прошли, поздравляю.

   - Спасибо, не стоит, - хмыкнул Изя. - Я так и думал, что прошёл.

   Наставник спрыгнул с подоконника, неслышными шагами пересёк комнату и похлопал Изю по плечу.

   - Знаете, а я вами горжусь, - сказал он. - На весь Город тест прошли считанные единицы. Но никто из них до последней минуты не догадывался, что это был тест. Даже Ван не догадывался.

   - Ван прошёл тест? - невозмутимо осведомился Изя.

   - Да, как и вы.

   - И Фриц Гейгер тоже?

   - Нет, что вы, - Наставник усмехнулся. - Вы были правы, Фрицу недолго осталось, как и остальным. Эксперимент подходит к концу, навряд ли мы найдём ещё кого-нибудь.

   Изя задумчиво кивнул. Почесал бородавку, пожевал губами, внимательно оглядел потолок.

   - Ван, значит, - сказал он. - Я, кажется, понимаю. Вот он, последний фрагмент.

   - Фрагмент? - переспросил Наставник.

   - Ну да. Фрагмент мозаики. Ни я, ни Ван не поддаёмся панике. И норовим рассуждать там, где другие теряют голову, так?

   - Я уже говорил, что горжусь вами, - улыбнулся Наставник. - Позвольте, я это повторю.

   - Так куда вы нас отбирали? И вы - кто?

   - Это долгая история, - Наставник сложил губы бантиком, приняв и вовсе ангельский вид. - Вы присядьте, Иосиф, присядьте.

   Говорил он и вправду долго. Восторженно. Захватывающе. Наконец, замолчал, посмотрел на Кацмана выжидающе.

   Изя бесстрастно разглядывал потолок. С минуту молчали оба.

   - У вас есть вопросы? - прервал паузу Наставник.

   Изя встрепенулся.

   - Есть один, - обронил он. - Вам не кажется, что ваши методы бесчеловечны?

   - Бросьте, - отмахнулся Наставник. - Бесчеловечны, скажете тоже. В конечном итоге с людьми ничего не случается, даже воспоминаний не остаётся. Да и, по правде говоря, других методов у нас нет. Пока нет. Это ведь очень непросто: отобрать своих, когда этих своих один на многие тысячи.

   - Угу, - буркнул Изя. - Непросто, я понимаю. В общем, так: нет.

   - Что - 'нет'? - удивился Наставник.

   - Нет, мне это не подходит. Не хочу я ни в космонавты, ни в людены.

   У Наставника поползли вверх брови, он заморгал растерянно.

   - Вы понимаете, от чего отказываетесь? - выдавил он.

   - Вполне понимаю. Я отказываюсь от люденства. Со всеми вытекающими и тому подобное.

   Наставник подобрался, он больше не походил на хмельного ангела.

   - Вы же сдохнете здесь, - сказал он жёстко, - вместе с остальными, кто не прошёл отбор. Они все умрут, один за другим. А вы будете смотреть на это - долго будете смотреть, вы живучий. Смотреть и ждать собственной смерти. Этого вы хотите, Кацман? Это вам подходит?

   Изя пожал плечами.

   - Не очень, - признался он. - Я бы предпочёл сдохнуть сразу. Однако знаете, господин Наставник, я ведь родился среди людей.

   - И что же?

   - И подыхать буду со своими.

   Наставник долго молчал.

   - Что ж, - сказал он, наконец. - Ладно. Возможно, вы ещё передумаете.

   Изя Кацман криво усмехнулся.

   - Маловероятно, - небрежно бросил он.

  

   ***

  

   - А я говорю: вы всё-таки дурак, Андрей Петрович. Слыханное ли дело - вместо такой перспективной темы защищаться по какой-то ереси, - бубнил, удаляясь, густой бас.

   - Да уж, додумались, товарищ Воронин - парадоксы пространственно-временного континуума... - тоже мне тема, - вторил басу дребезжащий тенорок.

   Изя помотал головой, сцапал бородавку пальцами. Справа и слева раскинулись знакомые до последней трещины тускло-зелёные коридоры НИИ.

  - Кацман, так вот ты где, - донеслось до него. - А я два часа тебя ищу, обормота!