Богомоленька взволнованно ходила по огромному листу. Богомол спокойно, даже хладнокровно смотрел на нее. Он уже все решил и был уверен, что он, как мужчине и подобает, совершенно прав. Остальное, прилагавшееся к решению и вытекавшее из него, собственно, не имело бы значения для Богомола (чего стоит обдуманное решение!), но Богомоленька внезапно уперлась и кинулась в спор. Женщины!
Собственно, спорить было решительно не о чем.
Но пришлось.
- Но ведь должен быть какой-то другой выход, просто должен! - С тоской говорила Богомоленька.
- Нет никакого другого выхода. Высшие силы, Богомоленька, решают раз и навсегда. Порой, конечно, в общие решения вносятся коррективы, но жизнь индивидуума очень коротка - к ним он зачастую просто не успевает! - Отвечал Богомоленьке великолепный Богомол. Он стоял у стебля, слегка опираясь на него лапкой и смотрел, по обычаю богомолов, прямо и честно, прямо в огромные, чудные глаза Богомоленьке.
Та отвела глаза и заломила верхние лапки в тяжкой тоске.
- Но ведь говорили, помнишь, говорили, что слышали, что кто-то видел, что такое решение все же нашли! - Буквально стонала Богомоленька. Богомол был неумолим. Он принял решение, дальше препираться смысла не имело, но он любил свою Богомоленьку и потому шел ей навстречу. Хочет поспорить - пожалуйста, в конце концов. Лучше осознанное принятие факта, чем слепое повиновение, да даже согласие. Она же, в свою очередь, любила Богомола. Они любили друг друга без идиотских прибавок: "сильно, крепко" и так далее. Любовь не имеет, не признает и не принимает прилагательных, ибо они есть сравнения. Если вашу любовь можно с чем-то сравнить, у вас ее нет. На том стояли Богомолы.
А по идее, на этом бы следовало стоять целому миру.
Всему миру.
- Кто говорил? Кто слышал? Колорадские жуки? Они глупцы. Кто видел, по их словам? Жужелица? Она оторвана от реальности совершенно, пишет скверные стихи помногу и не очень соображает, а точнее, делает вид, что не очень соображает, в каком мире находится - что еще хуже, поверь мне. Кроме того, она лгунья, с этим-то ты согласна, маленькая моя Богомоленька? - Спрашивал последовательный Богомол.
- С этим согласна, - вздрогнула Богомоленька.
Помолчали, покусывая ворсинки огромного листа. Просто так, от нервов.
- Но все же... Не может же быть, чтобы все так вот и было устроено! Должен быть какой-то способ! Так нечестно! Это невыносимо, это безжалостно, это жестоко, это даже дико! - Закричала Богомоленька, - дико! Дико! Дико! И в этом меня никто не разубедит!
Богомол прошел по листу к ней и обнял ее за плечи. Прижал к себе, к груди.
Помолчал.
Над ними веселый ветер нес огромные, белесые, рваные, легкие облака.
Менялось время года.
- Порою искренняя дикость, когда нет альтернативы, куда приемлемее, нежели слащавые полумеры, которые, по результату, куда более дики и жестоки, чем сама дикость, - помолчав, отвечал Богомоленьке ее Богомол. Он прошелся по листу и снова встал у стебля. Он снова смотрел оттуда Богомоленьке в ее прекрасные, прозрачные, бездонные глаза и снова она отводила их. Но делать было нечего - на сей раз, в отличие от великого множества других раз, Богомол не мог отступить. Ему было и горько и больно от того, что он заставляет Богомоленьку страдать, но что ему оставалось делать? В великом роду Богомолов от веку было заведено так, что эти решения принимали мужчины. И все шло своим чередом. И не ему, да и не его Богомоленьке, сказать по чести, было менять то, что установлено тысячи тысяч лет тому назад. Она будто прочла его мысли и выпрямилась, как струна. В этот миг она была просто прекрасна.
- Тогда мы должны сделать все по-своему и не идти на поводу старинного положения дел. Давай, я решу? - Спросила Богомоленька.
- Ты знаешь не хуже меня, что тут - именно тут - решаю я. Именно я, - грустно, но веско сказал Богомол, - просто должен решать я. И я решил.
- Ты же умный! Ты очень умный! - Не помня себя, закричала Богомоленька.
- Этим надо пользоваться! - Рассмеялся Богомол, - если в этом ты права, то мое решение тем более имеет право на жизнь и должно быть в эту самую жизнь претворено.
- Найди какой-нибудь способ! Найди! Найди его! - Исступленно, с великой верой в своего Богомола, заклинала его Богомоленька.
- Если б я только мог, - негромко, грустно проговорил Богомол, тем самым давая понять, что никакого выхода у них нет. И решения иного нет. И способа никакого он придумать, несмотря на весь свой ум, не сможет, увы.
Тут Богомоленька расплакалась. А через несколько минут плач ее перешел в искренние, надрывные рыдания. Богомол молчал, обнимал Богомоленьку, смотрел то в небо, то ей на затылочек. То по сторонам - он не позавидовал бы сейчас тому, кто просто решил проявить любопытство.
А ветер все нес по небосводу легкие, рваные, белесые облака, и ему, как и облакам, казалось, что нет им дела ни до Богомолов, ни до их листа, ни до всего белого света - казалось, пока теплые течения воздуха в этом мире мешаются с холодными.
Богомоленька перестала рыдать мало-помалу.
Всхлипывая, подняла голову и посмотрела на своего Богомола огромными, заплаканными глазами.
Богомол поцеловал ее в прекрасные глаза и решительно, хоть и мягко, отстранил от себя Богомоленьку.
- Любовь моя последняя, - нежно, негромко проговорил он, проводя лапкой Богомоленьке по щеке, - я решил. А с такими решениями у богомолов спорить нельзя, ты знаешь.