Хочешь, я расскажу тебе о воине, чьи волосы алы, как пламя?
Хочешь, про шута, знавшего будущее, мудрого безумца?
То не вороний грай, то свирепая седая Морригу собирает свою рать на кровавую жатву.
Спи дитя, твой отец - доблестный воин, благословленный богами...
Он вернется с победой...
Спи, дитя.
Стара Морригу, коварна, свита ее - сотни воронов, что реют над полем битвы, урожай ее - отрубленные головы убитых. Белы ее волосы, как снег на горных вершинах, а веки и брови - алы, как солнце на закате, голубым выкрашены предплечья. Пляшет седая, неистовая Морригу над полем битвы, вопит, потрясает щитом. Самые храбрые умирают, объятые ужасом, стоит им услышать ее боевой клич, что громче, чем вопли тысячи воинов во время схватки.
Но, сколь сурова и безжалостна Морригу, столь благостен и милосерден ее супруг, Гоибну-кузнец. Среди всех Дану не рождалось еще мастера искуснее. Сваренный им эль дарует неуязвимость в бою, ничего нет крепче выкованных им доспехов, ничего нет надежней сработанных им копий.
Трижды спрашивала седая Морригу руны перед рождением сына, что сулит судьба ее ребенку. Трижды отвечали они, что будет ее дитя рождено на погибель всей Ирландии.
Но, когда родился младенец, столь ужасный обликом, что даже смотреть на него было больно, Морригу укрыла его, и в корзине вынесла из дома, спрятала в чаще, откуда вытекала река Бэрроу. Там обратился младенец в дракона, и был яд, капавший с его клыков, столь ядовит, что кипела воды реки, из которой он пил, и гибло в ней все живое.
Печалилась Морригу постигшей ее беде, но преданно ухаживала за порождением чрева своего.
Тем временем все дальше и дальше текли пылающие, отравленные воды Бэрроу, и каждый, кто по неведению пил из нее погибал жуткой смертью.
Собрались боги на совет, чтобы узнать, кто стал причиной их бед. Открылось друидам, то порождение Морригу отравляет воды, но боялись без ведома свирепой матери тронуть сына.
Долго сам Нуада Сереброрукий, вождь Дану, уговаривал седую Морригу отступиться. Сулил ей невиданные сокровища, среди которых копье, по имени Га Болг, пробивающее любую броню, обуянное жаждой крови. И столь свирепо было это копье, что пело, чувствуя битву, и хранить его можно было только опустив острие в сонное зелье. Но крепко защищала Морригу свое дитя, хоть и знала, что родила его на погибель Ирландии.
И ударил в тот час Ллуг, владыка искусств, по струнам своей арфы, прозывавшейся Четверозвучная Десница, и запел о мертвой земле, где нет ни войн, ни пиров, ни охот, лишь прах и пепел. Где никогда не сойдутся воины в беспощадной схватке, и нет никого, чья кровь оросила бы землю, чье тело накормило бы воронов.
Заплакала седая Морригу, кровавыми были слезы ее глаз, и отступила. Сказала только, что не простит героя, который убьет ее сына.
Стушевались боги, никому не хотелось испытать на себе гнев безжалостной воительницы. Тогда выступил вперед Мак Кехт, сын Огмы и внук Дагды, великих королей, и сказал, что он пойдет, и убьет дракона.
Был он подобен славным героям древности, высокий, статный, воин и вождь, и голову его овевало сияние победителя. Крепок был его верный меч, кони, что он впрягал в колесницу, могли бежать день и ночь, не уставая.
И была великая битва от восхода до заката. Одолел храбрый воин чудовище, но и сам упал, еле живой от ран. Были мучения и жажда его столь велики, что сводили с ума, и отослал он своего колесничего, чтобы тот достал воды.
Но верна осталсь Морригу своему слову. По знаку ее затворились колодцы и родники, спрятались под землю реки и озера. Всю Ирландию оббежал верный колесничий, прежде чем одна из рек сжалилась над ним, открылась ему. Поздно было, умер Мак Кехт.
Гибель его оплакивали все боги, и неба достигал его погребальный костер...
Останки же чудовища сожгли и развеяли над морем, ибо боялись, что будут они слишком ядовиты, и отравят землю, к которой прикоснутся.