Вот он, славный город, родной Вальпо, где за невысокими разноцветными домами и живописными холмами пленительно спокоен океан. Узкие извилистые мощеные улицы, пешеходные дорожки и лестницы, крутые утесы и дома предместий, раскинувшиеся по их склонам - душа Вальпараисо все еще не покинула свою родную обитель. Город не стал чужим, несмотря на повсеместное запустение и новую жизнь, возникшую на обломках цивилизации и кружащую хоровод замыслов нынешних вершителей судеб. Теперь приходится держаться поближе к стенам невысоких домов, вглядываться в кривые улочки, быть вдвойне осторожным - новые хозяева не терпят, когда вторгаются в их владения чужаки. Чужаки... И с каких это пор человек стал чужаком в выстроенным им самим мире? Точнее сказать - покоренном мире, так до конца, как оказалось, людям и не принадлежавшем.
Вальпараисо, как и многим городам Южной Америки, повезло больше, чем остальному миру - бомбить в нем было решительно нечего. Ядерные боеголовки летели в другие уголки света, после того как человек с остановившимся взглядом нажал на красную кнопку, похоронив в одночасье своих близких и друзей в огненном вихре. Дома вокруг хоть и обветшали, но уцелели, мостовые пусть местами и просели, но также извилисто петляли по холмам, взбираясь выше и выше.
Мартин Руис уже проделал немалый путь. Выйдя в полдень на поверхность со станции Мирамар, он по улице Эспанья добрался до проспекта Аргентина, миновал здание Конгресса, свернул на Педро Монт, с нее на Чакабуко, а затем на проспект Бразилия. Слева показался Кафедральный Собор. Оглядывая запустение вокруг и покинутые дома, Мартин задумчиво пробормотал:
- Предупреждали ведь мачи [1] о надвигающейся беде. Но почему-то им мало кто поверил.
На улице Эррасурис Мартин Руис тревожно огляделся по сторонам, но ничего не вызвало подозрений. Вдалеке слышался гвалт пахаритос [2], потомков патагонийских дятлов, практически утративших сходство с ними и изрядно вымахавших в размерах, но они находились на почтительном расстоянии, поэтому, на первый взгляд, особых препятствий, чтобы преодолеть некогда оживленный проспект, не было. Мартин осторожно обогнул каркасы доисторических монстров, навсегда застывших на проезжей части - облезлых от краски, заржавевших машин и троллейбусов, бывших некогда гордостью славного городка Вальпараисо. Это был единственный город в Латинской Америке, где по улицам ездили троллейбусы - настоящая достопримечательность, произведенная еще в Германии в пятидесятых годах прошлого века. Мартин всегда, глядя на них, снующих туда и обратно, невольно вспоминал старые черно-белые фильмы.
Даже сейчас Вальпараисо выглядел удивительно контрастно. Аккуратные, неплохо сохранившиеся, некогда разноцветные домики со стенами, раскрашенными поблекшей граффити, создававшей непременно хорошее настроение, сменялись скоплениями убогих полуразвалившихся лачуг, облепивших почти отвесные склоны и неизвестно как до сих пор державшихся на них. Как ни странно, немногочисленные высотки города давно рассыпались, разве что здание Национального Конгресса стояло по сей день. На некоторых холмах были панорамные площадки, с которых открывался удивительный вид на окрестные холмы и безбрежный океан.
Мартин Руис был родом из племени индейцев мапуче [3] с острова Чилоэ, который находился совсем недалеко от берега материка. Позднее, в поисках лучшей жизни, а также не в последнюю очередь благодаря пленительным чарам одной мулатки, он перебрался на материк и осел на побережье на окраине городка Вальпараисо, промышляя уловом рыбы, излишки которой продавала на местном рынке его жена. На жизнь хватало, а Мартину ничего больше и не надо было для счастья. Как и большинство чилийцев, он очень любил океан, эти бескрайние неземные просторы, штормовые волны или спокойную гладь - в зависимости от настроения стихии. А позднее родилась дочка, Мартину стукнуло уже сорок два года, и он был безмерно счастлив от появления малышки. Так они и жили - спокойно и неторопливо, пока миру не пришел конец. Немногие выжившие укрылись в подвалах наиболее крепких зданий и подземном участке метро с четырьмя станциями - Мирамар, Винья дель Мар, Госпиталь Густаво Фрике и Чорильос. Худо-бедно, но жизнь продолжалась. Вернее сказать - не жизнь, а существование.
Бухта Вальпараисо, окруженная холмами и горами, воспетая поэтами Пабло Нерудой и Серхио Кастильо, и увековеченная холстами художников Роберто Матты и Артуро Гордона, дальше к северу плавно переходила в некогда оживленные пляжи Винья дель Мар. По сути, Вальпараисо и Винья дель Мар уже давно стали одним городом, с тех пор, как метро соединило два места, а города разрослись, практически влившись друг в друга - теперь их разделяла только улица. Вдали виднелись мрачные мачты и палубы остовов кораблей военного флота республики Чили, давно пришедшие в негодность. Если даже там и было чем поживиться, то жители Вальпараисо не совались туда, рискуя не вернуться обратно. В бухте с давних пор обитали гигантские прожорливые кальмары - существа с метровыми щупальцами, клювоподобными мордами и глазами размером с тарелку.
Да и к берегу океана путь был заказан, оставалось лишь наблюдать за ним издали, не подходя близко к водной границе. Мартин обошел еще один каркас автомобиля, встретившийся ему на пути, видимо бывший некогда такси - "Жигули" с чудом уцелевшей шашечкой на крыше - самое распространенное авто в прошлом у таксистов Вальпараисо.
С улицы Пасео 21 мая, расположенной на холме, открывался прекрасный вид на гавань, порт и океан. Здесь пьянящий воздух города смешивался с запахом гор, свежестью океана, порождая вольнодумство.
- Бог океана Ньен Лав Кен [4] сердится на людей. Нельзя близко подходить к воде, - задумчиво пробормотал старик, глядя, как вдали накатывают волны и разбиваются об упрямый волнорез, все еще противостоящий стихии.
Мартин Руис с опаской осмотрел городской пирс Муэлле Прат - некогда служивший большой рыночной площадью, где можно было приобрести практически любой товар и покутить в прибрежных ресторанчиках, облепивших уютную гавань, посудачить с друзьями о политике и ловле рыбы, о красавицах Патагонии и последнем фильме Сильвио Кайоцци за горшочком касуэлы [5] и рюмочкой чичи.
Мартину Руису всегда нравился шумный водоворот прибрежной жизни Вальпараисо, эти штабеля разноцветных грузовых контейнеров в порту, невысокие дома, в отличие от современных высотных офисов и жилых домов Сантьяго, которые ему довелось увидеть в прошлой жизни, до войны и последовавшей за ней ядерной зимы, растянувшейся на много лет. Теперь у всех счастливчиков (хотя Мартин Руис не рискнул бы их назвать именно этим словом), выживших после катастрофы, было как бы две жизни - жизнь До с яркими красками, восходом и закатом, стройными ногами мулаток на улицах, болтовне по выходным в местных кафе, ранним предрассветным выходом в океан со старой прохудившейся и кое-как залатанной сетью, покрытыми мозолями руками и радостным оживлением и счастьем после удачного улова; и жизнь После, которая свелась к простому выживанию и еще одному прожитому дню в череде подобных ему.
Площадь Сотомайор Мартин пересек осторожно, внимательно разглядывая ближайшие дома, памятник капитану Пратту и героям баталии в Икике и здание музея лорда Томаса Кохрейна в колониальном стиле с крышей, выложенной черепицей, возвышающееся вдали над площадью. Он не забывал посматривать и наверх, слишком уж легкой мишенью старик был на открытой местности. Но все обошлось. Наконец Мартин приблизился к небольшому дому у основания следующего холма, гораздо круче того, на котором находилась площадь.
Некоторыми фуникулерами пользовались до сих пор. В прошлом они были визитной карточкой города и местной достопримечательностью, сейчас - необходимостью. Взобраться с их помощью на холмы порой, как ни странно, было более безопасно, чем по петляющим серпантином улочкам Вальпараисо, кишащими непонятными созданиями, неожиданно становящимися непреодолимыми препятствиями на пути. Со сточенным мачете и длинным ножом, заткнутыми за пояс старика, нечего было и делать против них. Каждый подъемник имел свое имя, они лучше всяких указателей позволяли ориентироваться в пространстве. Тот, которым собирался воспользоваться старик, носил гордое название - Кордильера.
Мартин осторожно зашел в темный, с виду ничем не примечательный подъезд дома и оказался перед кабиной фуникулера. Залив из канистры, стоящей в углу помещения, сомнительное закисшее топливо, он попробовал запустить двигатель, который в свое время местные умельцы заменили с электрического на дизельный. Старый мотор, за которым старались следить в меру своих возможностей немногие уцелевшие жители, послушался не сразу, несколько раз громко чихнул, словно ругаясь на потревожившего его сон путника, и сердито затарахтел, с трудом пережевывая густую маслянистую жидкость. Мартин торопливо, насколько позволял ему возраст, заскочил в кабину фуникулера - видавшую виды деревянную коробку, полутемную внутри, к которой были привязаны тросы, уходящие к вершине холма. Заработали поршни двигателя, выдавая густой и едкий дым, раздался ужасающий скрип, кабинка дернулась, задребезжала, вот-вот готовая развалиться от усилий, и медленно, с трудом, поползла по древним рельсам, ведущим на холм.
Словно из пучины в памяти старика медленно всплыла картина. Новогодняя ночь, уже за полночь. Веселье понемногу стихает. Тут и там медленно гаснут огни, плавно погружая побережье во мрак - загулявшие и веселящиеся жители, встретив новый год, отправляются на отдых. Он сидит на веранде дома палафитос [6], на самом краю, свесив ноги. Внизу шумит спокойный черный океан, светится лунная дорожка будто тропа к горе Тегтег [7]. Рядом стоит дымящаяся кружка с мате. Жена гремит посудой на кухне, а из патефона льются дивные звуки сальсы. На коленях Мартина - маленькая дочурка, внимательно слушающая его слова. Вот оно счастье, в его руках, прильнуло к плечу, а широко раскрытые глаза внимательно смотрят на обветренное лицо Мартина.
- Смотри, дочка, видишь эту звездочку?
Сара кивнула.
- Это Сириус.
- А покажи еще раз Южный Крест?
Мартин Руис усмехнулся.
- Вот он, - и его палец обрисовал в небе что-то неведомое. И пусть Сара ничего не поняла, но само звездное небо было настолько красивым, что девочка восторженно выдохнула:
- Хочу к звездам.
На территории музея лорда Кохрейна раньше располагались выставки, в здании также была первая чилийская астрономическая обсерватория. Сейчас все, что можно было унести, растащили жители. Всюду царило запустение. С патио музея гавань была видна как на ладони. В прошлом, до войны, Мартин с женой и дочкой часто приходили сюда по выходным, полюбоваться видом на город и океан, пока беспощадная смерть цепкими руками не вырвала из его рук жизни родных, которых он старался оберегать всеми силами... Мартин Руис, отгоняя нахлынувшие воспоминания и больше не задерживаясь, прошел во двор музея.
Посреди небольшого, поросшего травой двора стояла огромная раскидистая араукария [8]. Подойдя ближе, стало заметно, что на ветках висят небольшие деревянные фигурки, вырезанные вручную из алерсе [9] и раскрашенные красками. У выживших жителей стало традицией украшать араукарию, стоящую в центре города на холме, фигурками почивших близких и друзей, так они отдавали дань и чтили память своих родных. Мартин Руис без труда нашел на нижней ветке, обращенной к выходу со двора музея, две фигурки, висящие рядом друг с другом. Он вырезал их сам, после того, как не стало жены с дочкой. И принес сюда, они с семьей так любили новый год.
Десятки маленьких фигурок беспорядочно висели на дереве, часть из них упала на землю, и Мартин поднял их, отряхнул от земли и снова повесил. Затем старик закрыл глаза и надолго погрузился в свои мысли, не отвлекаясь на крики и вой странных существ вдали. Он не торопился, торопиться было уже некуда - все, что было дорого, осталось далеко позади. Горькая слеза прокатилась по иссохшейся коже, оставляя влажный след. Наконец Мартин открыл глаза, покачнулся еле заметно, достал из правого кармана еще одну фигурку, немного больше, чем те две, висящие рядом друг с другом. Посмотрел на нее, примерил рядом и тихонько кивнул сам себе.
- С новым годом, родная семья, - беззвучно шевельнулись губы Мартина.
Сумерки растянули и смазали тени, сгладили углы рассыпающихся понемногу стен и крыш.
- Мне пора, - тихонько молвил он и, развернувшись, направился к выходу. А за спиной Мартина слегка качнулись ему вслед ветви араукарии, на нижней ветке, обращенной к выходу, висели три деревянные фигурки, наконец снова соединившиеся вместе, будто и не было тех двадцати лет одиночества и тоски от утраты в душе старика.
Уже стемнело, и на небе зажглись звезды, когда Мартин ступил на береговой пирс. Близилась ночь, не озаренная огнями окон и уличных фонарей, как раньше, а беспросветная черная ночь, лишь слабый неверный свет луны да мутные звезды освещали пространство вокруг.
Океан приветствовал его тучей соленых брызг от волн, разбивающихся о пирс.
- Здравствуй, родной, - прошептали губы старика. - Давно я тебя не навещал.
Слова утонули в шуме стихии.
- Слава тебе, Пинкойя [10], ты столько раз наполняла мои сети рыбой, а однажды спасла мне жизнь, прибив мою лодку к берегу, когда я потерял парус и руль в шторме и уже не надеялся на спасение. Но ты позаботилась о моей семье, не лишив их добытчика, запретила несчастью войти в мой дом.
Океан встретил слова Мартина Руиса ревом, словно соглашаясь и принимая благодарность.
- Слава и тебе, Ньен Лав Кен. Ты всегда наполнял мой парус ветром и указывал щедрые на улов места. Сколько плавал я по океану, а ни разу не повстречал Калеуче [11], спасибо тебе за это.
Океан согласился и на этот раз, обдавая прохладой брызг состарившееся лицо Мартина.
Долго беседовал со стихией старик, вспоминая прошлые годы, вновь переживая радость от богатого улова и чувство счастья, когда дома его встречает родная семья. Все невысказанное ранее и хранившееся глубоко в душе выплеснулось наружу, как выбрасывают волны на берег ракушки.
- И напоследок попрошу тебя, - Мартин откинул намокшие от брызг длинные седые пряди со лба, - забери меня с собой, - тихо сказал он.
Старик замолчал. Теперь тишину на пирсе нарушал лишь шум пенящихся волн, да крики пахаритос вдали. Океан будто раздумывал над словами Мартина, а тот лишь стоял, вглядываясь в родную черноту, и мрак окутывал его со всех сторон. Казалось, покрывало ночи было плотным, тягучим, при желании его можно разрезать ножом или мачете, заткнутыми за пояс. Мартин вытянул руку, пробуя сгустившийся воздух на ощупь, но ощущение оказалось обманчивым.
Внезапно вода у пирса забурлила, и из волн показался какой-то отросток, он рос и вытягивался на глазах, поднимаясь все выше, пока не сравнялся с Мартином, стоящим на пирсе. Старик не испугался увиденного, он лишь молча смотрел на происходящее, не предпринимая никаких действий. Мгновение отросток покачивался, словно оценивая обстановку, а затем ринулся с огромной скоростью вперед. Удар чудовищной силы обрушился на Мартина, сбил его с ног и швырнул наземь. Старик застонал, его бледные губы окрасились кровью, а грудь обезобразила чудовищная рваная рана.
Словно сквозь дрему, до старика донеслись голоса и топот ног, спешивших к нему. Будто в дымке перед глазами возникли два человека, один из них склонился над Мартином, и старик узнал в нем Мигеля с его родной станции Мирамар.
Мигель подхватил Мартина Руиса.
- Сейчас-сейчас, потерпи. Я перевяжу рану, - зашептал он. - Мы тебя залатаем, будешь как новенький.
Старик сжал локоть Мигеля.
- Оставь, Мигель. Я уже достаточно пожил на этом свете. Я устал. Я хочу к ним. Хочу их увидеть.
- Ничего, ничего, - упрямо твердил Мигель. - Хватились мы тебя на станции. Догадались, что к океану пойдешь. Не успели немного. Все будет хорошо, ты только не сдавайся, - повторял мужчина, но даже его неопытный взгляд смог определить, что жить Мартину осталось недолго.
Он отвел исполненный печали взор от ужасной раны на груди и посмотрел в затуманившиеся глаза старика. Тот слабо кивнул.
- Береги себя и остальных, Мигель. А мне пора, очень хочу снова встретиться со своей семьей.
А затем, собрав последние остатки сил и вцепившись в руку Мигеля, попросил:
- Помоги мне, - он кивнул в сторону океана.
Мигель понял все без дальнейших объяснений.
Мартин Руис закашлялся и навалился на плечо Мигеля, когда тот помог встать истекающему кровью старику на ноги, но тут же, сжав зубы, сделал первый шаг. Потом другой, третий. И вот он стоит, качаясь из стороны в сторону на самом краю пирса, а перед ним, насколько хватает глаз, раскинулся океан во всем своем величии.
- Я иду к тебе, - пробормотал Мартин Руис, делая последний шаг и срываясь в черноту, - и океан принял его в свои объятия.
На ветке араукарии тихо покачивались три фигурки, вырезанные из дерева - одна большая, другая поменьше и маленькая, почти крохотная.
- Папа, а почему у нас новый год летом, а на севере - зимой? - Спросила девочка.
Мартин Руис улыбнулся любопытству Сары.
- Потому что у них все перевернуто с ног на голову, дочка. А еще потому, что земля круглая, как мяч от палина [12], а не плоская. И поэтому не может быть одновременно везде только лето, или только зима.
Сара кивнула с очень серьезным видом.
На плечо Мартину легла рука. Мартин обернулся - сзади стояла его жена. Звуки сальсы все так же доносились из приоткрытой двери.
- Посиди с нами, Паула, здесь так хорошо.
Женщина улыбнулась и покачала головой, соглашаясь.
Вдалеке побережье озарилось огнями новогоднего фейерверка, видимо, подростки забавлялись с пиротехникой. Брызги разноцветных салютов медленно таяли в небе, опадая дождем на склоны холмов.
Примечания к рассказу:
[1] Мачи - местные шаманы.
[2] Pajaritos - птички (с исп.)
[3] Мапуче - индейский народ в Чили и Аргентине.
[4] Ньен Лав Кен - бог моря в мифологии индейцев мапуче.