Впервые он увидел ее на обложке журнала в детстве. Журнал был пыльный и помятый, он лежал вместе со старыми газетами под лестницей, там, куда обычно дворник складывает свои инструменты. Те кадры легко вошли в его память, ведь на фотографиях она была одна, похожая на застывшую соломенную реку с безжизненным дном. В лицо дохнуло горячей землей, землей свободной от лесов. Если бы можно было оказаться там и встать во весь рост, то взгляд потерялся бы в этой ослепительной пропасти, не задержанный ничем. Здесь же, в родном городе, смотреть далеко мешали здания и деревья. И ветер, который, бывало, заходил ночью в его открытое окно, был весь в ссадинах и царапинах от острых углов. Потом он долго выл и просился на волю, скрипя ставнями.
Он знал о ней немного - то, что ее тело пожирала с юга голодная пустыня и раз в год - многочисленная саранча, накрывающая ее жутким ковром. Горькое как вино проклятие затаилось в ее сущности. Вот, кто не хочет изменяться, потому - что вокруг ничего никогда не изменяется. Задумчиво сжигая журнал зажигалкой, он пообещал себе, что обязательно ее увидит. Пепел он выкинул в окно.
За школой последовала работа, но она не стала ближе. Когда случалось лето, он чувствовал на себе ее горячее дыхание, так, что ненужные мысли скатывались каплями пота за воротник рубашки. Зимами он сидел у окна с закрытыми глазами и впадал в оцепенение. Бессонница измучила его, непрерывно звонил телефон...
Дождя не было уже несколько недель, и он посчитал это нужным знаком для начала пути. С помощью солнцезащитных очков он обесцветил окружающие предметы и поспешил на вокзал. Он не знал, как добраться до цели и сел в первый попавшийся поезд. В вагонах не было людей, но это его не смутило, ведь он хорошо умел разговаривать сам с собой. В дороге он не заметил, как прошло три дня.
Очнулся он от того, что поезд стоит на месте, а вагон раскалился под солнцем. Дышать было тяжело; в тумане, он сошел со ступенек и опустился на колени. Мелкая пыль взметнулась и упала в тень, они остались втроем - только он, замерший поезд и бесконечная степь. Потом степь стала солнцем. Солнце разделилось сначала на два, а потом на множество шаров, которые заполнили собою все небо так, что оно исчезло. В долину хлынула лава, сжав мир тугими ладонями, стоять на одном месте было нельзя, и он без оглядки побежал вперед.
В голове вспыхивали оранжевые протуберанцы, воздух переливался оттенками красного и гулко стучал глубоко в груди. Он был первопроходцем солнца, покорителем неведомой звезды. Голоса внутри него смеялись и говорили что здесь его дом, что он лишь осколок другого мира, выброшенный на гальку бесконечного вселенского моря. Он убегал все дальше и дальше, но степь оказалась длиннее его жизни. Он бежал, пока не превратился в облако пыли, подхваченное на ладони многоглазым смерчем. С ним он достиг пика гор, снег на которых стал красным от обиды и злобы.
Когда дети степи спрашивают стариков, почему так жалобно поют ветры, те отвечают, что степь отпевает того человека, который нашел ее и потерял.