Стихотворения
![[]](/img/l/lazurenko_g_s/lazurenkofb2zip/lazurenkofb2zip-1.jpg)
![[]](/img/l/lazurenko_g_s/lazurenkofb2zip/lazurenkofb2zip-2.jpg)
Лазуренко Григорий Сергеевич
1916-1985
* * *
В сердце перо макая
Пишу эти строки кровью
И гибну, истекая
Ненавистью и любовью.
1938г.
Живущему в убогой
И нищей стороне
Писать высоким слогом
Грешно бы было мне.
И ради развлеченья
От боли я пишу,
За слог у вас прощенья,
Читатель, не прошу.
В забвеньи ли, в почете
Я буду, не беда,
Беда, что не прочтете
Меня вы никогда.
Быть может, и не сильный,
Зато правдивый глас,
Из глубины могильной
Не долетит до вас.
Не избежать лихой напасти,
Большой беды не миновать,
Когда преступники от власти
Начнут законы издавать.
Вот пришла она без опоздания,
Наступил исторический час,
На пожизненное прозябание
Осудили правители нас.
И в своей нескончаемой благости
Оказали нам милость и честь,
Подыхать разрешили без тягости,
Натощак – стало нечего есть.
* * *
Снег падает и тает,
А из села в село
Идет оно, шагает
Чудовищное зло.
От страха ветер стонет,
Деревья валит ниц,
И нету злу заслона,
И нет ему границ.
Безудержно шагает,
Не видя ничего,
И все изнемогает
Под тяжестью его.
* * *
Глухая пассивность народа,
Продажность и пьянство властей,
Рожденные тяжестью гнета
И страхом забитых людей,
Живут в этом царстве навозном
В дотла разоренном селе,
На тощем на поле колхозном,
На этой ничейной земле.
* * *
Дурак! Каких ты ждешь идей
От этого политудушья?
И от тупого равнодушья
Нуждой задавленных людей?
* * *
Совпартийцы сверхактивные,
Мастера топить концы,
Активисты совпартийные,
Руководящие лжецы.
Поистине на пользу родине,
Не разгоревшись, ты погас –
В патриотической блевотине
По брюхо жирное увяз
Твой верноподданный Пегас.
1938 г.
Вокруг на сотни километров
Белеет снежная печаль,
И мечется в лохмотьях ветра
Зверьем обглоданный февраль.
Подобно кладбищу заглохло
В сугробы спряталось село.
Собаки с голода подохли,
Избушки снегом замело.
Стучит, гремит и жутко хнычет
Умалишенная пурга,
А дед наощупь шило тычет
В носок худого сапога.
Состарился и стал недужен,
Полуоглох, почти ослеп,
Колхозу больше он не нужен,
А надо ж добывать на хлеб.
Кто принесет карман картошки,
Кто – тыкву, кто охапку дров…
Так и дожил бы понемножку
Остаток дней Аким Петров.
Но в финотделе рассудили,
Что одиночка он кустарь,
Большим налогом обложили,
Конфисковали инвентарь.
Забрали «средства производства» –
Нож, шило, лапку, молоток,
Да допотопные колодки
И дратвы небольшой моток.
Как дальше жить он изловчился,
Наверно, знает только Бог.
А через месяц он скончался,
Тем самым погасив налог.
1940 г.
Я жил единоличником,
Работал тяжело,
Когда пришли опричники
В приволжское село.
Похлебку заварили,
Устроили пожар.
Хозяйство разорили.
Меня было забрили,
Да я от них сбежал.
Ушел я в степи знойные,
Собрал овечий гурт,
И там, где козы дойные
Пасутся возле юрт,
Где пьют кумыс шипучий
И кушают инкаль,
Жилось, быть может, лучше,
Но Волгу было жаль.
Уху не сваришь вкусную
В котле над огоньком.
Пастушью долю грустную
Я проклинал тайком.
Затем ушел я в город,
На вольной воле жил,
Забыл беду и горе,
А вместе с тем я вскоре
К работе вкус забыл.
1939г.
В конвульсиях бешеной злобы
Неистово бьется зима,
Высокие ставит сугробы,
До крыш заметая дома.
Приникли, сидят по застрехам,
Не спят воробьи на заре.
Теперь не добыть им ни крохи
Ни в поле и ни во дворе.
Прасковье-колхознице хуже–
Назначил в наряд бригадир
Солому возить в этой стуже.
Веревкой затягивай туже
Живот, чтобы талия уже
И есть не хотелось к тому же
В шубенке, что сшита из дыр.
Помнишь, Петька, после школы,Другу детства Петьке
Подкрепившись, чем могли,
На картофельное поле
Мы по сборушкам пошли.
И в рядах и меж рядами,
Сплошь орудуя лопатой,
Находили иногда мы
Клубни бульбы розоватой.
От усталости и муки
Мы не хныкали от боли.
Лишь плевали мы на руки,
На кровавые мозоли.
И когда вконец устали,
И домой идти пора
Радовались мы, что набрали
Бульбы той по полведра.
И прикрыв свою добычу
Горстью высохшей травы,
Мы к селу тропой обычной
Пошагали. Но, увы!
Повезло уж так нам что ли,
Не успели мы дойти.
Предколхоза ехал с поля
И догнал нас по пути.
Что несете? Где украли?
Кто позволил? Почему?
Вот скажу, чтобы забрали
Вас в милицию, в тюрьму!
И дрожащими руками
Мы с тобою, мой дружок,
Всю добычу нашу сами
Ссыпали в его мешок.
Отобрав лопаты, ведра,
Пригрозивши нам тюрьмой,
Он, насвистывая бодро,
Лошадей погнал домой.
Жертвы нищего колхоза –
От великой от обиды
Мы всю ночь глотали слезы,
Так, чтоб их никто не видел.
Верю, будет жизнь иная,
Будут люди жить иначе.
Мы же, детство вспоминая,
Повздыхаем и поплачем.
Из сел бежали без оглядки
И я, и сверстники мои,
И больно в голые нам пятки
Шипы впивались и репьи.
За что отцы боролись наши
Все получили мы сполна!
Из круговой колхозной чаши
Кровавой мы хлебнули каши.
Вот это, братцы, времена!
* * *
За красоту и кротость
Из хаты батрака
Попала Саша замуж
За сына средняка.
Приданое – лишь руки,
Да крепкая спина,
Привыкшие работать
С рассвета дотемна.
И только молодую
Жених привел домой,
Свекровь назвала нищей,
А свекор голытьбой.
А муж сказал: У нас ты
Есть будешь калачи.
Прошу тебя, голубка,
Работай и молчи.
Разбогатеем малость,
Тогда уж мы вдвоем
Отделимся от бати
И вольно заживем.
Семь лет без передышки
Сплошная маята,
То рабствовали в поле,
То дома у скота.
Прихватывали ночи,
Коль не хватало дня,
И таяла невестка,
Как свечка от огня.
Разбогатели малость,
Делиться бы, да вот
Немного опоздали –
Пришел тридцатый год.
Вне критики и вне контроля
Неограниченная власть!
Стоит комбайн посреди поля,
Беззубую разинув пасть.
Ржавеет брюхо исполина,
Над ним беснуется февраль.
Некомпетентным властелинам
Ничейной техники не жаль
Руководящей этой шатии,
От дела взоры отвратив,
Рядясь в обноски демократии,
Пенять удобно на актив.
Вот, если б все мы разом, дружно,
По-деловому, да всерьез,
Работали бы так, как нужно,
Да по уму, не на авось…
Тогда бы было то и это,
И мы бы жили так и сяк…
Останься песня недопетой,
Тебя допеть не знаю, как.
1938г.
Сады налогом обложили
В деревне нашей, и с тех пор
Отзеленели и отжили –
Пошли деревья под топор.
В колхозе денег не получишь
Ни на налог, ни на дрова.
Отец сказал: “Пожалуй лучше
Свести нам енти дерева».
И вот уже мы пилим грушу
Нас одарявшую к столу.
Мне жалость потрясает душу
И слезы брызжут на пилу.
Готовый в голос разрыдаться
Я посмотрел в лицо отца.
А он спросил: «Куда ж податься?»
И не было на нем лица.
1939 г.
Елизавета Доля(…когда приговор читали,знают звездочки одни.Из песни)
Из энского села
Сама по доброй воле
В колхозницы пошла.
И с самого начала
Трудилась каждый день,
В награду ж получала
Порожний трудодень.
В соку была и в силе,
И был из года в год
Семьи ее кормилец,
Спаситель – огород.
Без хлеба есть привыкли
Морковку и буряк,
Картофелем и тыквой
Кормились кое-как.
И вот к Елизавете
Начальство, так сказать,
Пришло из сельсовета
Усадьбу отрезать.
Заголосила Доля:
«Не трогайте, молю!
Святым я духом что ли
Детишек прокормлю?
Работаю задаром
На скотном на дворе
Как будто бы при старом
Режиме, при царе.»
Послушай, Лисавета,
Не лай здесь и не вой.
А вот за речи эти
Ответишь головой.
Мы же оставим норму –
Пятнадцать соток. Вот
И хватит для прокорма:
Три сотки на живот.
Обиды не сдержала –
Сорвались тормоза,
К начальству подбежала
И плюнула в глаза.
Ее решили быстро
В глубокий час ночной.
Никто не слышал выстрел
За каменной стеной.
Все сделано рукою
Закона, по суду.
А туча за рекою
Рыдала как в бреду.
1939 г.
Где ты злодействовал когда-то
И загонял людей в колхоз,
Теперь заброшенные хаты,
Да, озираясь виновато,
Слоняется бездомный пес.
А раньше было здесь село,
Поля, сады и пруд глубокий.
Но все бурьяном да осокой,
Да лебедою заросло.
Неумолимо, постепенно
Хиреют русские поля,
Везде неубранное сено
И неухожена земля.
Не заскирдована солома,
Не обмолочены валки…
Здесь есть парторги, агрономы,
Но нет хозяина руки.
1939 г.
В начале рокового года
Пошла деревня под откос:
Организован был колхоз
И назван именем Ягоды.
Работали сначала дружно,
Никто не прятался в тени,
И хлеба ели, сколько нужно,
И начисляли трудодни.
Прошла весна и лето. Осень
багрянокудрая прошла,
И тут в ягодинском колхозе
Открылись странные дела.
Зерна в амбарах не осталось
Ни людям, ни на семена.
А на поверку оказалось –
Два плана вывезли зерна.
Кто возмущался, кто скандалил,
Кто спрашивал: «Как дальше быть?»
Зерна на трудодни не дали,
А зиму надо ж пережить.
Но не давал никто ответа
На тот мучительный вопрос,
И вот до будущего лета
На треть уменьшился колхоз.
Ягоду вскоре расстреляли,
Не за вину, конечно, зря.
Колхоз переименовали
С Ягоды вдруг на Чубаря.
Прошли еще сезон ли, два ли,
Работали уж кое-как,
На трудодни нам выдавали
Нет ничего или пустяк.
Идет в ярме кормилица,
Запаленно дыша,
И тужится и силится,
А толку ни шиша.
Хозяйка рядом с нею,
Зажав в руке лозу,
Роняет ей на шею
Горючую слезу.
Не пашня – гроб сосновый!
Но тут взамен коров
Пригнали в поле новых
Десяток тракторов.
Пошла работа на поправку,
Но урожай, как прежде, весь
Шел в госзакупку, госпоставку,
В натуроплату МТС.
А хлеборобы голодали,
И жизнь колхозную хуля,
Неудержимо покидали
Родные степи и поля.
Между заброшенных овинов
Собаки шастали во мгле,
И уже меньше половины
Людей осталось на селе.
Уполномоченный явился
В колхоз к началу декабря
И ляпнул, словно подавился,
Что расстреляли Чубаря.
Врагом народа он объявлен.
Поверить в это мудрено,
Но … что расстрелян, что удавлен,
В конечном счете все равно.
Мы на собрании молчали,
Уж знаем цену мы словам.
Без радости и без печали
Колхоз переименовали
И потащились по домам.
Нетрудно было догадаться,
Что станет «враг» очередной
Над нами так же издеваться,
Но было некуда деваться
Нам в стороне своей родной.
Пролетели дни, когда
Ты меня встречала.
Путеводная звезда
Душу освещала.
А теперь лишь тьма кругом
С дождиком и ветром.
Спеть бы надо о другом,
о веселом, светлом.
Но совсем я изнемог
От такой дороги…
Виден в поле огонек,
Огонек далекий.
То ли путник, то ли вор,
Иль цыган-бродяга
Тот приветливый костер
Зажигал бедняга?
У куста ли, у шатра
При степной дороге
Я спою вам у костра,
Странничек убогий.
При луне ли, при огне
Весело и звонко
О поруганной весне,
О родной сторонке.
Чтоб в степи перепела,
Наконец, узнали,
Из родимого села
Как меня изгнали.
Как изгнали из села,
Как лишили крова,
Причинили море зла.
Почему? У нас была
Лишняя корова.
И не шел в колхоз отец
Как ни принуждали.
Видно, чувствуя конец,
Спорил да скандалил.
Оторвали от земли,
Бросили в неволю,
Жить заставили вдали
От родного поля.
Как я горько тосковал
По родным просторам!
Кем я только не бывал:
Рыбаком и вором.
Курс науки изучал,
Познавал сполна я –
Лесосплав, лесоповал,
В шахте уголь добывал,
Наказанье отбывал,
А за что, не знаю.
Я был еще студентом,
Семнадцать было мне,
Когда Мария Демченко
Гремела по стране.
В году тридцать четвертом
(Смекай, соображай),
Взяла она рекордный
Свекольный урожай.
В студенческой столовой
Тогда питался я.
Свекольничек основой
Был нашего житья.
Обеда с нетерпеньем
Бывало ждешь с утра.
Придешь, а там коренья
Все те же, что вчера.
Ржаной кусочек хлеба
Достанешь из полы,
Глядишь с тоской на небо
В баланде из свеклы.
Во щах одна капуста,
Да красная свекла,
И тех совсем не густо.
И как-то очень грустно,
Когда в желудке пусто,
Вставать из-за стола.
И был у нас веселый
И острый на язык
Активный комсомолец,
Затейник и шутник
Студент Евгений Ландин.
Вот он и пошутил:
Свекольную баланду
Марией окрестил.
Осведомитель чуткий,
Состряпавши донос,
О неуместной шутке
В НКВД донес.
И следующей ночью
Смущенные слегка
Мы видели воочью,
Как взяли шутника.
Почти через полгода
Прошел меж нами слух,
Что был «врагом народа»
Сокурсник наш и друг,
Что получил он десять…
–––
И наблюдали мы,
Как горько плакал месяц
Над башнями тюрьмы.
1940
Как ты можешь веселиться
Там, где жрут и пьют,
Если кровь и слезы льются,
Не перестают?
Если адская машина
Встала на дыбы,
Чтобы тысячи невинных
Уложить в гробы?
Как ты можешь стряпать оды
В честь преступных лиц,
Под стенания народа
Прославлять убийц?
Дифирамбы как ты смеешь
Петь под детский плач?
Объясни, коли сумеешь,
Лебедев-Кумач.
Я беспокойным мальчуганом
В селе глухом и бедном рос
И видел, как из-под нагана
Отец мой, плача, шел в колхоз.
И в нем томительные годы,
Заметьте, годы, а не дни,
Как каторжанин проработал
Он за пустые трудодни.
Голодным я и чуть не голым,
Чтоб душу Богу не отдать,
Подросши, перебрался в город,
А он не мог село предать.
Кругом обиженный, убогий,
Всегда в работе и в нужде,
Покорно выплатил налоги
И тихо умер в борозде.
Был ты только зачатПамяти братишки Николая, умершегов возрасте двух месяцев в сибирской ссылке.
И лежал в заначке
И не видел, значит,
Этой раскулачки.
Не имел от взрослых
Имени и клички,
А уже был сослан
К черту на кулички.
Лучше б ты остался
В материнском чреве,
Лучше б не цеплялся
Ты за жизни древо.
Ну, а ты по дури
Появился в мире,
На реке Амуре,
Далеко в Сибири.
На гнилой кухлянке
Тебя положили,
В уголок землянки
Якобы в могиле.
Ты не криком, писком
Объявился людям,
Деснами все тискал
Порожние груди.
И держал их крепко,
Не бросал упрямо.
Высосал ты в щепку
Родненькую маму.
Сморщенное личико
Все кривил, и скоро
Получил ты кличку
Странную – «обжора».
Говорили в шутку.
Мне же так обидно!
Обзывать малютку
И грешно и стыдно.
Дорогой мой Колька,
Мать тебя для рода
Сохранить хотела,
Только не сумела.
Молока нисколько
В груди не имела,
Ведь она полгода
Хлебушка не ела.
Не набрав силенок,
Ты скончался тихо,
Как в тайге лосенок
Съеденной лосихи.
Почему ж безвинный
Зверски так наказан
И кому судьбиной
Он своей обязан?
В тридцать третьем году,«…идет речь о какой-то неслыханнойнеправде, совершившей кровавый суднад Истиной»(М.Е.Салтыков-Щедрин –«Господа Головлевы»)
Когда ели лебеду,
Посылала меня мать
В поле колос собирать.
Посылала, причитала
Так, что холод по спине,
Слезы горькие глотала
Как по мертвому по мне.
Уж пойди, мое ты золото,
Горсть пшенички принеси,
От смертельного от голода
Братца малого спаси.
Я пошел. Ждала родная,
А меня все нет и нет…
Не дождалась дорогая –
Я попал на 10 лет.
10 лет за … миску каши.
Бог ты мой! А срок прошел,
Я, вернувшись, ни мамаши,
Ни братишки не нашел.
* * *
Под бурей трещали деревья,
Пурга застилала весь свет,
Когда разоряли деревню,
Мне было четырнадцать лет.
Немного. Но сердце успело
Родную природу впитать.
Влюбившись в крестьянское дело,
Хотел хлеборобом я стать.
Но вскоре покинуть пришлося
Родные поля и луга.
Теперь мне лишь снятся колосья
Да пряного сена стога.
* * *
Молчи, сатира, сука злая,
Льстецов не трогай и подлиз.
При Кобе, что при Николае,
Все тот же гнусный деспотизм.
Везде обман, все подло, ложно.
Кричать бы нам, а мы поем,
Безудержно спиртное пьем.
Все знаем: жить так невозможно,
Однако погляди: живем.
* * *
Когда они тянули жилы
И рвали горло мне, как псы,
Не жизни жаждал, а могилы
Я в эти страшные часы.
* * *
Какой уж срок,
С каких уж пор,
Соря смертями, год за годом
Идет-грядет повальный мор.
И косит головы народам
Слепой чудовищный террор!
* * *
В гнилом рванье, без накомарника,
На лесосеке я страдал,
Когда услышал, что Гамарника
Папаша палачам отдал.
Когда прошлое вспомнится снова,
Мне становится страшно и жутко.
За одно лишь правдивое слово
Его бросили в карцер на сутки.
Фараоны о нем «позабыли»,
Вместо суток держали неделю,
А когда тот колодец открыли –
Грызуны ему уши отъели.
За лесами, за темными гарями
Пляшут черти с погаными харями.
Днем и ночью безустали шастают
Тут и там образины ушастые.
Поводя сатанинскими мордами,
Громыхая копытами твердыми.
Сочиняют стряпню ядовитую
Доконать чтоб Россию забитую.
Удушают речами нечистыми,
Оглушают бесовскими свистами,
Да все пишут и пишут законы
Под народные вопли и стоны.
1939 г.
* * *
Не грозы бьют
Не стонут громы,
Не бури воют в вышине,
Идут кровавые погромы
Из края в край,
По всей стране.
Тугая спущена пружина,
Маньяку нужно, чтобы вновь
Террора адская машина
Невинную пускала кровь.
* * *
В истории бывали случаи –
Людей невинных по наветам
Пытали, истязали, мучили,
Сживали всячески со света.
Но уж такого зверства лютого,
На что угодно вам поспорю я,
Не ведал сам Иван с Малютою,
Не знала ни одна история.
* * *
Серпом луны не жнут колосья,
Пожар зари водой не тушат.
Уж так издревле повелося –
Властители подвластных душат.
* * *
Обалдевши от испуга,
Отупев от суетни,
Мы кромсаем жизнь друг друга,
укорачивая дни.
Он ярым патриотом был
И нос совал в политику
И очень критику любил
И даже самокритику.
Собака лаяла во тьму
То длинно, то короче,
Когда гебешники к нему
Вломились среди ночи.
Схватили, увезли в район
И так ему поддали,
Что утром лишь очнулся он
В нетопленном подвале.
А после, в том же здании
Пытали патриота:
Ты по чьему заданию
Хулил вождя народа?
Меня калечите вы зря,
Я не хулил, не лаял,
А лишь сказал, что у царя,
Пьянчужки Николая,
Мы голодали точно так,
Как и сейчас. Известно,
Что подыхал тогда не всяк,
Да и не повсеместно.
Всегда ведь так: одни едят,
Другие издали глядят.
Ты что, вражина, позабыл,
Как объясненье просто:
Тогда от гнета голод был,
Теперь же он от роста.
И голода по сути нет,
Есть трудности, невзгоды…
И получил он десять лет
Лишения свободы.
Когда же возвратился из
Тюрьмы, отбывши норму,
Тогда его патриотизм
Иную принял форму.
Это было в тридцать пятом
На весенне-посевной.
Трактористы в радиатор
Горсть пшеницы семенной
Опустили, чтоб сварить,
Голодуху заморить.
Через час, а может боле,
У последней борозды
Останавливают в поле
Трактора – долить воды,
Да тряпицу ту с пшеницей
Развязать и подкрепиться.
Мужики! Кутья поспела!
Поделили и жуют,
Проглотить ведь не успели,
А уж опер тут как тут,
Акт по форме составляет,
В КПЗ их доставляет.
Судьи приговор строчили,
Ветер плакал за стеной.
Им по 10 лет всучили,
С малышами разлучили
И угнали в край иной.
Это было под луной
Не в Египте и не в Чили,
А в моей стране родной
В дни весенне-посевной.
1939г.
При царе нас драли грешных
По спине лозы пучком,
А теперь НКВдешник
Лупит валенком с песком.
Валенок не то, что розга,
Не оставит синяка,
Сотрясение лишь мозга
Причинит наверняка.
Трибуналы страшнее орудий,
Уж от них-то спасения нет.
Устрашенные казнями люди
Замолчали на множество лет.
* * *
Много лет в моей отчизне
Голод, холод, тень и мрак.
Много миллионов жизней
Загубил один маньяк.
Когда сатрапы Сталина
Загнали нас в Учун,
Они немедля стали нам
Готовить карачун,
Но не косой, не молотом,
Не трудовой страдой,
А холодом, да голодом,
Да лютою нуждой.
О, сколько леса сброшено
В холодную реку,
А сколько поморожено
Людей на берегу!
За утреннею зорькою
Наступит новый день,
А нашу долю горькую
Навек закрыла тень.
Разбудит землю спящую
Животворящий свет,
За нашу жизнь пропащую
Никто не даст ответ.
Погода распогодится,
Проглянет луч зари,
Но здесь ни зверь не водится,
Ни птицы-глухари.
В сожженных и порубленых
Лесах им не летать,
А наших душ загубленных
Уже не сосчитать.
На тропу я встал на узкую
В человеческом лесу –
На кого меня науськают,
На того и донесу.
В средине тридцать пятого,
А может быть, поздней
Ежовщина проклятая
Гуляла по стране.
В станице Старо-Аннинской
Жил Банников Степан,
Он вроде не был пьяницей,
Но был частенько пьян.
Он не трудился в поле,
Ходил с станисполком,
Активно в комсомоле
Трепал он яыком.
И невдомек-то жителям –
Колхозной голытьбе,
Что он осведомителем
«Служил» в НКВД.
Хлебнув однажды водки,
Чтоб навестить подруг,
Украл чужую лодку,
Уплыл за Бузулук.
Под утро возвратился
И завалился спать,
А лодку поленился
У кольев привязать.
И ветром и течением
Ее угнало вон.
Хозяин с огорченим
Увидел свой урон.
Ходил, пытал по Аннинской
И вскоре он узнал,
Что лодку ночью Банников
За Бузулук угнал.
Пошел домой к Степану,
Взволнован и сердит,
А тот подобно пану
С похмелья крепко спит.
Хозяин лодки Зотов
Серьезный был казак.
В колхозе он работал
Тогда не лишь бы как,
Подтянутый и строгий
И занятой всегда
Не мог он у порога
Сидеть и ожидать.
Он палкою стучался
В окошко до тех пор,
Пока не показался
Невыспавшийся вор.
– Где лодку дел?
– Какую?
– Мою.
– А я не брал.
– Что брешешь? Растакую…
– Я знаю, ты украл!
Эй,Зотов!Ты не очень…
Язык попридержи
И прежде, чем порочить,
Сначала докажи.
– И докажу, увидишь!
Подам на суд, коль так!
Кричал в большой обиде
Запальчивый казак.
Но раньше, чем успел он
Дойти к себе домой,
Степан состряпал дело
По пятьдесят восьмой.
Подговорив подонков
Таких же, как и сам,
За рюмкой самогона
Донос он написал.
Что будто пьяный Зотов
В присутствии А. …О…
Хулил вождя народов
И обзывал его.
Непостижимо скоро,
Прошло лишь два денька,
Примчался «черный ворон»,
Забрали казака.
Чтоб не погибнуть, Зотов
«Признал свою вину»
И угодил на годы
В чужую сторону,
Затем в штрафную роту
И прямо на войну.
А там пошел со всеми
на вражеский окоп
И шлепнулся на землю,
Поймавши пулю в лоб.
И Банников похоже
Около фронта был.
По-своему он тоже
Отечество любил.
В победу верил твердо,
И в роли палача
Наел такую морду,
Что просит кирпича.
И все. Но я, ребята,
Не разберусь никак,
Где прав, где виноватый
И кто из них был враг?
* * *
Часто наши решения скорые
Против самих нас обращаются.
Есть на свете обиды, которые
Никогда никому не прощаются.
* * *
О чем шумели воды,
Куда текли ручьи?
Под рокот непогоды
Мы выросли ничьи.
Далекая дорога
Ухабами изрыта.
У нашего порога
Разбитое корыто.
На свалку выбросив иконы,
Чтоб эру новую начать,
Мы не смогли не бить поклоны,
Пустыми лбами не стучать.
Мы вновь повесили на стены
Изображенья строгих лиц,
Чтоб раболепно гнуть колени,
Подобострастно падать ниц.
И молимся уже не мертвым,
Живых теперь боготворим.
Давясь кусочком хлеба черствым
Вождю спасибо говорим.
Когда на трудодни получим
Матерый кукиш с бородой,
Отчаянно желудки пучим
Толченой в ступе лебедой.
И с запоносившей утробой
Подолгу в лопухах торчим,
А чуть отпустит нас хвороба,
– Спасибо Сталину, – кричим.
Бог Яхве был жестоким
Безжалостным и злым,
Кровавые потоки
Всегда текли за ним.
Для развлеченья грешных
Он создал нас, людей,
И за грехи поспешно
Карать нас стал, злодей.
О том, что наших предков
Змей совратит, он знал.
За что ж тогда так жестко
Из рая их изгнал?
Когда на Моисея
Вдруг возроптал Корей,
Смертями всюду сеять
Бог начал поскорей.
Вменил он фараону
Упрямый нрав осла,
И за упрямство оно
На казнь людей послал
Карал он с нслажденьем
ИМ созданных людей.
За взрослых прегрешенья
Наказывал детей.
И долго и помногу
Людей он истреблял,
И все же Сталин бога
Здесь перещеголял.
* * *
Мы вам лишь тем не угодили,
Что вслух негромко возроптали.
За то пытали нас, судили,
Опять судили и пытали.
Из наших жил вы кровь цедили,
Чтоб мы, как листья, трепетали
И никогда уж не роптали.
* * *
Мираж коммунизма
И мне помаячил,
Но лишь до поры,
Пока я убедился,
Что бес меня долго
И нагло дурачил,
Чтоб я на него
Безвозмездно трудился,
Чтоб я на него
Беззаветно батрачил.
Бабушка история
Много видов видела,
Но страшнее нашего
Не видала идола.
Были деревянные,
Бронзовые, медные…
Только против Сталина
Тени это бледные.
И подстать законнику,
Что сродни нечистому,
Идолопоклонники
Самые мы истые.
Один проповедует
Царство небесное,
Другой обещает нам
Царство земное.
Только теперь
Уже точно известно,
Что мы не получим
Ни то, ни другое.
В уборочную пору(О моем бывшем соседе МихаилеЛаврентьевиче Литвинове)
В бригаде полевой
Колхоза «Серп и молот»
Был случай рядовой:
Ругал завхоза снова
Литвинов Михаил,
От злости черным словом
Начальство обложил.
– Четвертую неделю
Уже без смены я
Не заменял постели
И не стирал белья.
Завшивел, запаршивел,
Как шелудивый пес.
Домой смотаюсь живо –
Давай коня, завхоз.
– Домой не разрешаю
Ни пешим, ни верхом.
Уборка урожая!
Какой еще вам дом?!
Тогда Литвинов Мишка
Нервишки не сдержал,
Руководящей шишке
Он кукиш показал.
На, выкуси! Не больно
Я вас таких боюсь,
Уеду самовольно,
А через день вернусь.
Блеснули злобным светом
Завхозовы глаза,
Но ничего в ответ он
Плохого не сказал,
А на коляске скорой
Уехал тут же он
В бригадную контору
И сел за телефон.
Звонил в совет правления,
В райком ВКП(б),
Кого– то он упрашивал,
Кого-то величал,
О чем-то переспрашивал
И что-то обещал:
– Уж сделаем отлично,
Да-да, почту за честь,
Доставлю завтра лично,
У нас на складе есть.
Тем временем Литвинов,
Не чувствуя беды
Уж был на половине
Семнадцатой версты.
Еще часок и встретит
Любимая жена,
Обрадуются дети,
А больше всех -она.
Но вот судьбы неправой
Классический пример –
Его уж для расправы
Ждал милиционер,
Что встал среди дороги,
Коня остановил,
Внушительно и строго
В лицо проговорил:
– От вашего правления
В планшете у меня
О краже заявление:
Вы среди бела дня
Украли тем не менее
Колхозного коня.
Свершивши преступление
Вы скрылись на коне
В безвестном направлении
И вот попались мне.
Строптивый член колхоза
Литвинов Михаил!
Уж лучше б у завхоза
Ты лошадь не просил,
Не оскорблял бы гада,
Не ляскал языком,
А коль уж очень надо,
Ушел бы ты пешком.
Сработала отлично
Завхозова игра.
Задержан ты с поличным
И в качестве вора.
Украл коня и точка,
Вполне конкретный факт,
О чем без проволочки
И был составлен акт.
И дело в лучшем виде
Дошло уж до суда.
Нашелся очевидец,
Свидетель, хоть куда –
Анфиса подтвердила
С невинной простотой:
– Когда в бурьян ходила
За малой за нуждой,
Видала Михаила,
Он шел в табун с уздой,
А там, поймав савраску,
Он матерился зло,
Потом рысцою тряской
Отправился в село.
Итак, суду все ясно,
Вопросов больше нет.
Осужден был несчастный
На десять долгих лет.
Сначала он не верил
Иль недопонимал,
Разбить пытался двери,
Дежурных донимал,
Ругался невозможно,
Ногами нары бил,
А вскоре, как и должно,
Он в карцер угодил.
Вот там, на третьи сутки
Лишь до него дошло –
Ужаснейшую шутку
Над ним сыграло зло.
Смирился и наславу
Ярмо свое тянул,
Пока на лесосплаве
Бедняга утонул.
В этом мире все прекрасно,
Хоть не все, быть может, мудро.
Мы страдаем не напрасно,
Ночь пройдет, настанет утро.
Озарит вокруг просторы
Ярким светом день грядущий.
И увидит солнце скоро
Позади меня идущий.
Сколько бы ни называли
Зло добром, тюрьму свободой,
Как бы нас ни мордовали,
Час придет, прозрят народы.
* * *
И отчаяния полный
Я в последний раз смотрю
В отрешенности безмолвной
На вечернюю зарю,
Осветившую неярко
От Ростова до Перми
Гнилогорбые хибарки
С золотушными людьми,
Где царят среди страданий
В жалком скопище лачуг
Боль несбывшихся желаний,
Голод, холод и недуг.
На лугах аромат земляники,
Пока сена не начат покос.
Заунывные чибисов крики
Лишь один повторяют вопрос:
Чьи вы? Чьи вы? И что вам здесь надо?
Обращаются к нам кулики.
А в предутренней дымке громада
Беспредельного моря тоски.
Правда, чьи мы? Зачем беспрестанно
Нас мордуют за толстой стеной?
И завеса из лжи и дурмана
Неподвижной висит пеленой.
Страшна не смерть – ее предверие,
Пред ним-то и трясемся мы,
Порой впадая в суеверие,
Как в необъятность Колымы.
Задавленный непостижимостью
Творящегося на земле
С фатальной я неотвратимостью
К ременной двигаюсь петле.
Заехал я однажды
В колхоз «Веселый путь».
Меня томила жажда,
Хотелось отдохнуть,
Одолевали мухи
Усталого коня.
Я подошел к старухе,
Сидевшей у плетня.
Старуха ожидала
К обеду старика
И чем-то попрекала
Мохнатого щенка.
Хвстом уныло машет
Уродливый щенок…
– Дай молока, мамаша.
– Да нет его, сынок.
Плохое наше дело
Теперь, касатик мой.
Коровка околела
С бескормицы зимой.
Просили мы завхоза,
Да он не разрешил,
Чтоб на земле колхоза
Дед сена накосил.
Первое время мы верили слепо,
Но ненадолго хватило той веры.
Слишком действительность наша нелепа,
Лжи и коварства везде свыше меры.
В «светлое завтра» надежды утрачены.
Знаем: не нам оно – царство земное.
Стало понятно, что мы одурачены.
Блага – начальству, а прочим – спиртное.
Никому, друзья, не верьте
В этой глупой круговерти,
Где рождаются и мрут,
Где и ангелы и черти
От рождения до смерти
Только злобствуют и врут,
Да шкуру с ближнего дерут.
Вам нигде и ничто не заказано.
Как восточные полубожки,
Преступленья творить безнаказанно
Изощренные вы мастаки.
Сколько лет в заключении стонут
Миллионы невинных людей.
Вы способны страну опустынить
Ради власти и гнусных идей.
Зо что я, за что изувечен?
Болит мое сердце от ран.
Что пользы мне знать, что не вечен,
Испорченный лестью тиран!
Скончается он, так другого
На шею посадит нам бог,
И будем мы рабствовать снова,
Постыдно валяться у ног.
А, кажется, вовсе не нам бы,
Не нам фимиамы курить,
Фальшивые петь дифирамбы
И идолов боготворить.
Но так уж от дедов к потомкам,
Таков, видно, рабский наш дух,
Что лгать полагается громко
И подличать принято вслух.
Я газетным поденщиком стану
И над виршами буду корпеть,
Чтобы славить политшарлатанов,
Скудоумных правителей петь.
Чтобы ткать пустословия пряжу,
Да политики ветошь чинить,
С ядом лжи перемешивать сажу
И того, на кого мне укажут,
Замарать, оболгать, очернить.
* * *
Преступным плодом узурпации,
Последствием злодейских мер
Для русской обернулся нации
Коммунистический пример.
* * *
Над равниной висит луна,
Степь ночная тревоги полна.
Где-то в поле скрипит дергач,
Пролетела, как тень, сова.
Я кричу на верблюда:»Ач!»
А он дьявол ползет едва.
Мне же нужно к утру поспеть
В отдаленный степной аул,
Где свои будет оды петь
Величайший обманщик Джамбул.
Люди, побойтесь же бога!
Выньте из сердца стрелу!
Осенью тридцать второго
Голод пошел по селу.
Хлеба не дали ни грамма,
Тыкве с картошкой конец.
Первой слегла моя мама,
Стал отекать и отец.
Смотрит он то виновато,
То как затравленный зверь.
Смерть зачастила по хатам,
Что с нами будет теперь?
Утром он в лавке услышал,
(Где покупал керосин),
Якобы в город Камышин
Некий явился торгсин.
В том магазине чудесном
Все, что захочешь, проси –
Сразу получишь, как в песне:
Золото лишь принеси.
Слушал отец и заметно
Вдруг посветлело лицо:
Дома он с полки заветной
Взял золотое кольцо.
Жаль продавать, но дороже
Наше житье-бытие.
Мать простонала: «Сережа,
Ты уж бери и мое».
Впрягшись в коляску, печально
В город мы с ним побрели,
Два тех кольца обручальных
Бережно молча несли.
Хмурились серые тучи,
Дождичек капал слегка,
Верили мы, что получим
Хлеба не меньше мешка.
Дали отцу в магазине
Пять килограммов муки…
Стало лицо его синим
И помутились зрачки.
Сколько в них боли и муки,
Трудно и страшно понять.
Взял бы покупку он в руки –
Дрожь их не может унять.
А красномордый нахальный
Ухарь купец – продавец
Два тех кольца обручальных
Бросил небрежно в ларец.
Вселился прочно в души наши
Низкопоклонства мелкий бес.
Я сам превозносил «папашу»
В стихах и в прозе до небес.
Мне в праздномыслии убогом,
Во лжи погрязшем до волос,
Изображать его то богом,
То ясным солнцем довелось.
То мерзопакостные речи,
То подхалимские слова
Я пустомелил день и вечер,
Баранья дурья голова.
Я называл в восторге диком
Его и другом и отцом,
И гениальным, и великим,
А он был жутким подлецом.
* * *
У колхозников, вечно голодных,
Потому безобиднейший нрав,
Что они без свободы свободные
Так же, как полноправны без прав.
О, Боже, пусть я сир и мал,
Тяжка моя судьба,
Но раз ты уж меня создал,
Не превращай в раба.
Пусть путь мой тяжек и тернист
Без солнечного дня,
Не допускай, чтоб коммунист
Обкрадывал меня.
Послушай, писака противный,
Пойми же ты, бес-те в ребро:
Добро не кооперативное
Не то, что колхоза добро.
Меня коль на грош ты обманешь,
В милицию, в суд побегу,
Когда ж ты колхозное тянешь,
Я вижу, но я ни гу-гу.
Не лезь в наше дело семейное,
Виновников здесь не ищи.
Колхозное – значит ничейное,
Бери без оглядки, тащи.
Такая уж тут психология,
Такие в колхозе дела.
О, сталинская технология,
К чему же ты нас привела.
И ты всеобщего обмана
Не избежал, любезный друг,
И в стаде стриженых баранов
Блеешь лишь, как все вокруг.
Тебя удерживать не стану,
Но помни в случае любом:
Коли пошел служить тирану,
То значит стал его рабом.
И знай, что поздно или рано
Завоешь, кудри теребя:
Кусок, что был тебе протянут,
Застрянет в глотке у тебя.
Что же это деется?
Уже который год
Россия снова делится
На смердов и господ,
На чистую и грязную,
На черную и белую.
Законы даже разные
Для них отдельно делают.
Все общее у черных,
У белых все свое.
Для чистых все бесспорно,
Для грязных лишь вранье.
У средней, а тем паче
У высшей директории
Свои курорты, дачи,
Свои амбулатории.
В обкомовском ьуфете
До вечера с утра
Шикарные конфеты,
Копчености, икра.
Но чтобы смерд проникнуть
Отчаялся туда,
Об этом он и пикнуть
Не смеет никогда.
У их же благородья
Ни горя, ни беды,
Охотничьи угодья
И рыбные пруды.
Первейшие продукты
Дает им государство,
Круглогодично фрукты,
Заморские лекарства.
Им – все, что в государстве!
Им – все дары земли.
Они земное царство
Давно уж обрели.
И после смерти то же:
Хоронят свои кости
Отдельно, на пригожем
Обкомовском погосте.
Смотрю на тучки золотые
С трудом Чапыгина в руках:
России доблести былые
Легли печатью на веках.
Даже столетья не затмили
Героев русских имена,
Про них то небыли, то были
Творят и в наши времена.
И,может, сладко, может, гадко…
Того не будем разбирать,
О прошлом можно все марать.
А о сегодняшних порядках
Разрешено нам только врать.
Закрыли еловые лапы
Как сумерки свет октября.
Шагают они по этапу
В неведомые лагеря
Былые твои хлеборобы,
Великая Родина-мать,
С больной и голодной утробой
Рекой древесину сплавлять.
Мигает сквозь рваные тучи
Подслепое око луны.
Мотают гнилые онучи
На ноги России сыны.
Тот путь многотрудный и дальний
Не всем суждено одолеть,
Под ропот таежный, печальный
Придется иным умереть.
* * *
Вы меня пустите, стражнички,
За высокую стену,
Поглядеть прошусь, не бражничать,
На родную сторону.
Эту дверь случайно вроде бы
Позабудьте запереть.
Мне денечек на свободе бы,
А потом и умереть.
Ведь совсем немного надо-то
Для пропащей головы,
Подышать бы ароматами
Свежескошенной травы.
Да идя дорожкой пыльною,
Вылить горе не тая
На полынные, ковыльные
Незабвенные края.
Ни надгробий, ни крестов,
Ни могильных здесь холмов.
Мир почившим,
Отстрадавшим,
Ничего не получившим,
Все отдавшим.
Сюда прибывшим под конвоем,
Оплаканным метельным воем,
В броню земли вмороженным
И снегом запорошенным.
Их кости не истлеют,
А через тыщи лет,
Когда здесь потеплеет,
Под мохом забелеют.
Как мамонта скелет.
* * *
Мы с тобой за детей заступились,
Обреченных на гибель в пути,
И за то в лагеря угодили,
Из которых никак не уйти.
Не вздыхай так печально и часто,
Все мы здесь краткосрочные гости.
Скоро заступ судьбы на погосте
Застолбит нам последний участок.
Не моли о пощаде. Молчи!
И не падай как раб на колени
Ах, узнал бы увидел бы Ленин,
Что творят без него палачи!
* * *
На ниве сей жизни –
Пустыне бесплодной,
Товарищ, не сей, не паши!
Покроешь ростками
Тоски безысходной
Озимое поле души.
Погас закат. Утих последний говор,
Тележный скрип, глухой бычиный шаг,
Уснула степь, нахмурившись сурово,
Припрятав грусть в зияющий овраг.
И давит ночь на мир тяжелой властью
Одним на радость, а другим на страх,
И падает несчастье за несчастьем
На наш полуразрушенный очаг.
Молчи, глазастый! Ненароком
Накличешь на меня беду.
Я знаю сам, что с этим сроком
Наверняка здесь пропаду.
Не береди мою ты душу,
Не плачь, не хохочи во тьму.
Запрета больше не нарушу,
Бумагу в руки не возьму.
Край равнинный и глухой,
Снег глубокий и сухой.
На сто верст селенья нет,
А дорога – жалкий след,
Да гляди, сейчас и тот
Ветер снегом заметет.
Солнце село за сугроб.
Тороплю я клячу, чтоб
Хоть до фермы дотянуть
И под кровлей отдохнуть.
Чуя близкий хуторок,
Уши поднял мой конек
Веселее и притом,
Ободряемый кнутом
Он напряг остаток сил
И рысцой засеменил.
Заезжаю в хуторок:
Из окошка огонек
Замерцал, а из трубы
В небеса хвостом седым
Заструился сизый дым.
Вот и сторож у кошар
Ходит, палкой стук да стук
И луны блестит не шар,
А туманный полукруг.
Я распряг коня как дома,
На конюшню водворил,
Бросил ком ему соломы.
– Подкрепись, – проговорил,
– Жуй соломку, не ругаясь,
Хлеба, братец, не проси,
Тем, которых запрягают,
Нету хлеба на Руси.
Дым в избе от самосада,
Речь ведется о стране,
О райкомовских порядках
И порой о старине.
Речь о том, что хлебец вывезли
Весь до зернышка в район,
А теперь колхоз кто вызволит?
Как жить дальше будет он?
Одолела всех забота:
Как им зиму зимовать?
Кто же выйдет на работу,
Если нечего жевать?
Речь идет неторопливая.
Я уселся на полу.
Эх, звезда моя счастливая!
Ближе к людям и к теплу.
Достаю кисет поношенный,
Самокрутку мастерю
И не так, как гость непрошенный,
А как равный говорю:
Вы послушайте-ка, люди,
Незатейливый рассказ
Или притчу о верблюде,
А быть может, и о вас.
Белые тучки плывут,
Трудится в поле верблюд,
И лежат его тощие горбы
Словно пустопорожние торбы.
В поле хлеб да степной бурьян,
Да белеет ковыль и кость…
Что ж, верблюд, без вина ты пьян?
Не хозяин ты здесь и не гость.
Суховей напевает судьбу
И отвесил верблюд губу.
Эй, горбач, два клыка во рту!
Сколько раз еще бить кнуту
По шершавой твоей спине,
Ты, быть может, ответишь мне?
Тебя лупят, а мне тоска,
Что гниют у тебя бока,
Черви раны твои бередят,
А глаза твои так глядят,
Как вечерние звезды в пруд.
Отрыгнул и жует верблюд,
Он жует свой желудочный сок.
Овод впился ему в висок,
Насосался и был таков.
Но привык уж верблюд свою кровь
Отдавать, не сердясь на то,
Что кусают его ни за что.
О, смиренный верблюжий нрав!
Свою голову приподняв,
Он стоит и глядит с тоской
На холмистый степной покой
И на зреющие хлеба.
И отвисла его губа.
Знает он, что и в этом году
Ему хлеба опять не дадут.
Мужики сидят притихшие,
Ртами нехотя жуют,
Только головы поникшие
Их кручину выдают.
Из черной тучи
Дождь обильный,
Из серой мелкий, затяжной.
О, Боже, смилуйся всесильный,
Прошу покорно, надо мной.
И отдавать меня на муки
Не торопись ты, обожди!
Ах, кто не согревал гадюки
Хотя б однажды на груди.
Из мякины булки ела,
Чай из веников пила
И в семнадцать лет скрипела
Словно ржавая пила.
Когда и кем он так закружен
Бессмысленный круговорот?
Кому, зачем приход наш нужен,
Коль неизбежен наш уход?
Исходи все дороги –
Пропал ее след.
Если истина в боге,
То истины нет.
А быть может, в природе
Сокрыта она,
А быть может, в народе,
Сошедшем с ума,
Истребляющем жадно
Друг друга в войне?
А быть может, и правда
Она лишь в вине.
* * *
Ум волевой, большой и гибкий«… путь крови уже не естьпуть провидения»Чаадаев – Пушкину18/IХ – 1831г.
Слова те вещие изрек.
(В какие грубые ошибки
Порой впадает человек!)
«Не будет войн…» О, Боже правый
Постой, философ, погоди!
Не знаешь ты, какой кровавый
Век обозначен впереди.
Почто слова не вяжутся?
Строка выходит глупая,
И чудится и кажется,
Толку водицу в ступе я.
* * *
Руками да горбами
Крестьяне создавали.
Что создано рабами,
Дворяне проживали.
И ныне так бывает,
А не наоборот:
Начальство проживает,
Работник создает.
И ныне так ведется,
Как прежде все идет.
Все так же нить прядется:
В нужде колхозник бьется,
Начальство водку пьет.
Передаем по рации
О бедствии сигнал:
В сетях администрации
Запуталась страна.
* * *
Вы, правды не нарушив,
Признались бы по чести,
Что вам разъела душу
Саркома грубой лести.
Ушли от недочетов,
Умело отчитались.
Страдают от просчетов
Не те, что просчитались.
* * *
День прошел, мороз крепчает,
Ночь усиливает стужу.
Хорошо стаканом чая
Заливать пустую душу.
Здесь я ставлю запятую,
Предположим, не пустую
Душу Бог мне уделил,
Да притом я и заврался,
Так как, сколько ни старался,
Душу чаем не залил.
Хорошо сидеть у печки,
О большой мечтать зарплате,
Дыма сизого колечки
Изо рта пускать по хате,
Знать, что ты один, как палец,
Говорить с котом на ты,
А под утро в одеяле
Изнемочь от теплоты.
Хорошо, но лучше вечно
Не сидеть мне здесь беспечно,
Чай не пить и не мечтать,
Книг ученых не читать
И не знать того, что было,
С ним не сравнивать, что есть,
Не разгадывать уныло:
Как нам ловко заслонило
Заслонило, заменило
Это сталинское рыло
Правду, совесть, ум и честь.
Пресмыкаясь, угождая,
Хамелеоном цвет меняя,
Хвост гадюкой извивая,
Вылез Пашка Пустобаев,
Наконец, в директора,
И, попав в номенклатуру
Сразу выказал натуру:
То ли спьяну, то ли сдуру
За свою в восторге шкуру
Рявкнул Пашка Пустобаев:
«Ну, теперь моя пора!»
* * *
Ум волевой, большой и гибкий,«… путь крови уже не есть путь провидения.»( Чаадаев – Пушкину 18/1Х/1831г.)
Слова те вещие изрек.
(В какие грубые ошибки
Порой впадает человек!)
«Не будет войн…» О, Боже правый!
Постой, философ, погоди!
Не знаешь ты, какой кровавый
Век обозначен впереди.
Стонет измученный ветер,
Брызжет слезами дождя.
Плачут голодные дети,
Следом за Марьей идя.
– Марьюшка, по миру, что ли?
Не подают же, мой свет.
Вот оттого поневоле
Я их веду в сельсовет.
Спросим у «власти народной»,
Как мне с детишками жить –
Смерти ли ждать их голодной,
Руки ль на всех положить?
Как трудоднями пустыми
Я четверых прокормлю?
Или же вместе мне с ними
Голову сунуть в петлю?
Ты не услышишь ответа,
Долго ль еще им страдать,
Ни от властей, ни от ветра
Многострадальная мать.
* * *
Сочиняйте, братцы оды,
Славьте «масс энтузиазм»,
Пойте гимн «вождям народа»,
Впавшим в старческий маразм.
Вы должны задраить уши
И глаза куда-то деть,
Обезумевших не слушать,
На голодных не глядеть.
И о тех этапах длинных
Не расстраиваться зря,
Гонят ежели невинных
В казематы, в лагеря.
* * *
В безмолвии снежных заносов,
В плену первозданной тоски
И неразрешимых вопросов
Об участи наших колхозов
Мои побелели виски.
Не может же так продолжаться,
Чтоб хлеб под метлу забирать.
Должна же на чем-то держаться
Колхозников жидкая рать.
Все больше людей год от года
Бегут из села хоть куда.
А в поле-то надо ж работать,
Чтоб как-то кормить города.
От импортных щей или каши
У нас то понос, то слеза.
Куда же правители наши
Незрячие пялят глаза?
Меж рекой Уралом
И царицей рек,
Под глухим забралом
Уж который век
Чутко спит засушливый
Край мой, исполин –
Степи в норах сусликов,
Ровные,как блин,
С каменными бабами –
Пращурова быль,
Колеи с ухабами,
Да степной ковыль.
Не курят туманом
Ночью под луной
Редкие лиманы
Краткою весной.
Ни ручья – потока,
Нет ни озерца.
Жар с юго-востока
Пышет без конца.
Запахом овеян
Чахлой лебеды
Пыльным суховеем
Вестником беды.
Почва плодородья
Щедрого полна,
Только от безводья
Не родит она.
Изредка пустыней
Пробежит сайгак,
Горечью полыни
Дышит Баскунчак.
А почти что рядом
Брат его родной,
Невеселым взглядом
Летом и весной
С древности поныне
Дедушка Эльтон
На сухой равнине
В думу погружен.
Не скрывая боли
Из последних сил
Предлагает соли
Да целебный ил.
Только людям просто
Нечего солить.
Лечат же не кости,
Коль душа болит.
1940 г.
* * *
Если мир душевный тесен.
Если скован без оков…
Это боль неспетых песен,
Грусть невысказанных слов.
Это трепетные руки
В заколдованной тиши
Исторгают нежно звуки
Чутких струн моей души.
* * *
Я не охотник степью шляться,
Но усидеть могу едва,
Когда под сердцем шевелятся
Неизреченные слова.
Когда весенней лунной ночью
Неугомонно степь гудит
И поспевающую почву
Могучий трактор бороздит.
А песни в тракторных отрядах
И хуторах звенят всю ночь,
И не могу я жизни радость
И жажду жизни превозмочь.
* * *
Не гадай, не отгадаешь,
Отчего в ночной тиши
То смеюсь я, то рыдаю
И себя предупреждаю –
Больше песен не пиши!
Не пиши…, а сам невольно
Достаю из глубины
Все, что радостно и больно,
И пишу непроизвольно
Лик родимой стороны.
* * *
Ударил гром, запахло мокрым ветром.
Спешу дойти до ближнего села,
А степь передо мной легко и щедро
Дороги врозь нежданно развела.
Но только ими, дышащими пылью,
Я не пойду ни той и ни другой.
Я песнь свою вороньим криком вылью
В краю, плененном лютой нищетой.
Теперь вперед! Смелей по бездорожью
Быть может, в ад не за свои грехи…
Не злоба черта и не милость божья
Меня писать заставили стихи.
Уж такая ты неповторимая
Моя родина – русская степь,
Где волнуются необозримые
И высокие травы и хлеб.
Пусть не очень там пажити тучные
И не слишком там нивы обильные,
И быть может, немножечко скучные
Бесконечные дали ковыльные.
Но какой-то неведомой силою
В плен взяла меня ширь необъятная,
Что родная навеки и милая
И такая мне с детства понятная.
Скачут кони проселком-дорогою,
Заливаются птахи певучие…
Что же здесь мою душу так трогает,
Что так радует сердце и мучает?
И зовут эти дали безбрежные,
Что овеяны славой былинною.
Будят мысли и песни мятежные
Необъятные земли целинные.
Как чудесно и неповторимо
Хороша ты, красавица-степь,
Где волнуются необозримые
И высокие травы и хлеб.
Степь родная – простор океана!
Во все стороны синяя гладь.
Отчего я хочу постоянно
Тебе нежное слово сказать?
Дремлют травы и сердце трепещет,
Я в глубоком раздумье стою.
Ах, зачем они плещут и плещут
Волны белые в душу мою!
В голубом краю Заволжья
В сентябре на зорьке рано
Я родился у подножья
Богатырского кургана.
Дней последних обмолота
Шум стоял неугомонный,
И последней позолотой
Лес подернулся зеленый.
Потому мне вечно снится
Неумолчный скрип обозов,
Скирды проса и пшеницы,
Суета родных колхозов.
Оттого я дни и ночи
Слышу, как в степи бескрайной
Мерно тракторы рокочут,
Плавно движутся комбайны.
Венера в созвездии Девы
В сияньи вечерней зари.
Ушли с недожатых посевов
На отдых ночной косари.
Не видно людей на загонах,
И шум лобогреек утих,
Пасутся усталые кони,
И дремлет пастух возле них.
Холмами на скошенном поле
Тяжелой пшеницы валки,
Верблюды гуляют на воле,
Жуют свою жвачку быки.
В природе все мирно и тихо.
Людей же колхозных всегда
Терзает голодное лихо
И лютая гложет нужда.
* * *
Грустя и радуясь, живу под этим небом,
Где ветер сушит травы и хлеба.
И снится мне засыпанная снегом
В морозной мгле отцовская изба.
Неудержимо пронеслись года.
Тоской по родине преследуемый всюду
Я не забыл и вечно не забуду,
Не разлюблю деревню никогда.
* * *
Зачем благоухают травы
В покосах на исходе дня?
О, степь, какой такой отравой
Околдовала ты меня?
Каким -то зельем приворотным
Или всесильным волшебством
Испить заставила охотно
Настой любви в краю родном.
* * *
Летают чибисы,
Кричат обиженно.
Верблюд задумчивый
Стоит недвижимо.
Он не поймет меня
Пусть как ни силится.
О, степь голодная!
О, степь кормилица!
Окропи меня, дождь, окропи,
Разгони полуденное марево.
Ни о чем не хочу разговаривать,
Когда рожь колосится в степи.
Когда ветер, лаская ковыль,
Нежно гладит ей волосы белые.
А вдали две вербы престарелые
Вспоминают прошедшую быль.
Когда море бескрайнее ржи
Тот же ветер волнует лениво.
Береги златозерную ниву,
Каждым колосом дорожи!
Хорошо, когда трактор гудит,
Собирая обильные дани.
В стороне на высоком кургане
Удивленная птица сидит.
А вон там, где гуляют стада,
Где «анютины глазки» смеются,
Бесконечно прозрачные льются
Испаренья земли, как вода.
С тем, что создал рукой человек
В красоте соревнуется дикое
Неразгаданное и великое
В этом мире из века во век.
Заревом объятый
Вечер потухает,
Чебрецом и мятой
Степь благоухает.
Конь шагает смирно
По степной дороге,
А на сердце мирно,
Никакой тревоги.
В запахах соломы
Край необозримый,
До тоски знакомый
И до слез любимый.
Под июльским зноем
Зерновое поле
Без конца родное
Близкое до боли.
Над сторонкой милой
Далью неоглядной,
Осенью унылой
И весной отрадной.
Пролетают гуси
Да кричат печально…
И живем мы в Руси
Трудно и печально.
Там, где веет ветер вольный,
Напевая о своем,
Там, на балке суходольной
Создан новый водоем.
Он прилежными руками
Чуб зеленый расчесал,
Он зелеными дубками
Тихий берег расписал.
Кто решил, чтоб в поле чистом
Лодка легкая плыла?
Это дело трактористов
Из колхозного села.
Ты бросай стихи расписывать,
Небылицы создавать.
Приезжай ко мне в Саркисово
Жизнь с натуры рисовать.
Деревенька, хоть обычная,
Но зову тебя не зря.
Ты увидишь здесь пшеничные
И ячменные моря.
Кто в них тонет, кто купается –
Разглядишь, как поживешь.
И поймешь, как добывается
Хлеб, который ты жуешь.
* * *
Клубятся тихие озера
Туманом белым поутру.
Идет по золотым просторам
Комбайн в июльскую жару.
А комбайнер, расправив плечи,
На все взирает свысока.
А там за нивами далече
Неторопливая река.
Поет цветущая природа
В краю крестьянского труда,
А у границы небосвода
Струится воздух, как вода.
Идешь как-будто в бесконечность,
А по равнине миражи.
И, кажется, живешь ты вечность
И трепет чувствуешь души.
* * *
Застыла даль в слезах тумана,
Утих простор родных полей.
Опять они в цепях обмана
Надежды юности моей.
Земля, к груди твоей могучей
Все крепче я и крепче льну,
Мне б песни лить безумной тучей,
Но весь у страха я в плену.
Восток, облитый солнца кровью,
Горит, румянит облака.
И припадает к изголовью,
То с ненавистью, то с любовью
По справедливости тоска.
Осенний день пахуч и сладок
В веселых песнях и трудах.
И ожерелья из касаток
На телеграфных проводах.
Если очень захотеть
Придут слова и рифмы нужные,
Как нити ласточек жемчужные,
Что вмиг готовы улететь.
Пала осень туманами
На поля,
И покрылись румянами
Тополя.
На холмы отдаленные
И бугры
Стелет ткани зеленые
И ковры.
Стала осень помахивать
Помелом,
Кудри яблонь отряхивать
За селом.
Она вышла дождливая
На луга.
Хмурит пруд сиротливые
Берега.
Холодна и глубокая
В нем вода.
Спит ветла одинокая
У пруда.
* * *
Шум этих сосен
Несносен.
Тонет осина
В трясине.
Хмурится мачеха-осень
Клочьями туч темносиних.
В чубе столетнего дуба
Пестрый витютень тоскует.
Осени желтые губы
Грубо природу целуют.
Робко по заводям черным
Стаями чуткие утки
Корм собирают проворно,
Зоб наполняя на сутки.
Скоро садится за гору
Тихое солнце,
и птицы
Тянутся в дальние страны,
Дружно собравшись в станицы.
* * *
Эта осень морозней, чем прежняя,
Ветер жгуч и, куда ни взгляни,
Суета и тревога нездешняя
Охватили осенние дни.
Ветер лютый порошей и снегом
Засыпает холмы добела.
Людям снова не выдали хлеба –
Нужно срочно бежать из села.
Эта осень темнее, чем бывшая.
Буря ломится в щели, свистя.
От суровых морозов застывшая
Ива мелко дрожит у плетня.
* * *
Над полями, над лугами,
По излучинам ручья
Над родными берегами
Льется песня соловья.
В этой песне неизбывной
Слышу голос твой призывный,
Травы сочные топчу,
Да желанную ищу.
Может быть, она далече…
Но неровен жизни путь.
Верю я, настанет встреча,
Где-нибудь, когда-нибудь.
Час пробьет, откроет дверь мне,
И уйдем мы в те места,
Где роса зари вечерней
Окропила мне уста.
Среди белого дня
Одурачена,
Во тьме ночи она
Опорочена.
Ни покоя, ни сна,
С думой мрачною
Неразлучна она,
И судьба ей страшна
Напророчена
Когда богатых раскулачили,
То было только лишь цветочки,
Затем подряд хозяев начали
Громить, да высылать «на точки».
Нам не замазать той дыры
И не забыть нам той поры,
Когда, хвативши голодухи,
Детишки, деды и старухи
В землянках темных и сырых
Бесследно гибли, словно мухи.
Пахнет сухой травой,
Где-то собачий вой,
Где-то кричит петух,
Тяжек в землянке дух.
В воздухе пыль да пух,
Тени нигде ничуть.
Знойная давит жуть,
Ветер не хочет дуть.
Страшен июльский зной,
Тучки нигде ни одной,
И не боятся жары
Только рои мошкары.
Желтые дремлют холмы.
Хмурится старый дед –
К соседу идет сосед
Хлеба просить взаймы,
А под что занимать,
Знает лишь божья мать.
Серый простор и тишь.
Бежать? А куда убежишь?
Матушка степь длинна,
Куда ни взгляни – она.
Только дождь и ветер
Над равниной поля.
Кто же нам ответит,
Где же наша доля?
Как-то очень странно,
Что-то вдруг случилось,
Почему так рано
Солнце закатилось
За пустыней голой,
За несжатой нивой,
Некогда веселой
И такой красивой,
А теперь убогой
Нищей и разбитой,
Видно, даже богом
Навсегда забытой.
И нигде ни пенья,
Ни людского слова,
Всюду запустенье
У родного крова.
Теперь я думою тревожной
Опять задумался о ней,
О той безводной, бездорожной
Земле заволжеской моей.
Подавленный неурожаем
Колхозник осени не рад.
А осень, людям угрожая,
Уже гуляет возле хат.
Как посетитель неизбежный,
Заходит в грустные дома,
Глядит с улыбкою небрежной
Она в пустые закрома.
Притихли жители степные.
Киргиз не скачет на коне,
Ковры не ткутся шерстяные
В его землянке при огне.
Зарезав тощего барана,
Казах не кличет на курман,
И призрак голода так рано
Ему грозится сквозь туман.
Когда ж, когда в борьбе посильной
Народ заставит эту степь
Давать устойчивый обильный
И корм скоту и людям хлеб?
* * *
Мечется по ниве мышь,
В поле мышкам хлеба шиш –
Суслик выкосил,
В нору выносил.
А за мышью тощий еж
Ей грозится: Не уйдешь,
Я голодненький,
Я холодненький.
На пшеничное жнивье
Собиралось воронье
Искать зернышки,
Чистить перышки.
Обращаться стал грубей
С воробьихой воробей –
Нагла речь его –
Клевать нечего.
И не первые уж сутки
Пролетают полем утки,
Где упасть ища,
Нету пастбища.
Галки реют в вышине,
Но зерна им тоже нет –
Суслик выкосил,
В нору выносил.
* * *
По заволжью просторы безбрежные,
На просторах лишь накруты снежные
Да дороженьки узкие длинные,
Как киргизские песни былинные.
За снега, за сугробы глубокие
Запропали колхозы убогие.
Я иду, озираясь на стороны:
Степь вокруг, как под саваном, белая,
Ни стервятника нет здесь, ни ворона,
В хуторах нищета оголтелая.
Углубляясь в края нелюдимые,
Обращаюсь к вам, степи родимые.
Вы следами волков словно вышиты,
От кого же вы правду услышите?
Воспоенные скудными соками
Здесь в степях мы росли одинокими,
И впитала душа воспаленная,
Все, что почва давала соленая.
Когда ночь над пашнями
Желтый серп повесила,
Ты спросила ласково,
Что мне так невесело.
А когда над нивами
Звезды ночь рассыпала,
Ты спросила милая,
Что мне в жизни выпало?
* * *
Ветер над степью
Зол и неровен.
Тяжкою цепью
Я крепко окован.
Близится вечер,
Безмолствует степь,
Давит на плечи
Железная цепь.
Видно отныне
И вечно любя,
В жизни-пустыне
Искать лишь тебя.
Ночь сгустила в небе тучи,
На траву упали росы.
Под навесом в рыжих кучах
Неочищенное просо.
– Вот идет ночная смена, –
Вслух подумал сторож чуткий.
В этой смене неизменно
Песни, шутки, прибаутки.
Здесь работники, что надо:
Парни – сила, девки тоже,
Потому как вся бригада
Состоит из молодежи.
Гонит веялка соринки,
Сортировка сыплет щедро
Семя проса без заминки
Через собственные недра.
Дюжий парень крутит ручку,
На девицу щуря око,
И стекает семя в кучку
Нескончаемым потоком.
Там гребут его лопатой
Да в мешки его ссыпают.
Смотрит сторож бородатый
И тихонько засыпает.
А вверху едва сочится
Из «летучей мыши» копоть.
Паренек опять девицу
Ущипнул за смуглый локоть.
Кто-то деда замечает
И под нос ему махорку.
Дед неистово чихает
И грозится всыпать порку.
Дед, то мышь хвостом щекочет
У тебя в носу помалу,
Значит, мышь и та не хочет,
Чтоб охрана здесь дремала.
Люди радостно трудились,
Не ленясь и не спеша,
Только вскоре убедились:
Не получат ни шиша.
Изнывая на жаре,
Опустил ячмень усищи,
И не думает о пище
Суслик, дремлющий в норе.
Изобилие вокруг,
Наземь рожь теряет зерна,
Еще стаи галок черных
Не торопятся на юг.
В середине сентября
Не напрасно вьется птица,
Осыпается пшеница,
Небо хмурится не зря.
Люди, люди! Как позорно!
Что случилось с вами вдруг?
Хлеб не косите упорно.
Уже стаи галок черных
Собираются на юг.
Люблю я слушать, странствуя далече,
Проселочные тропы колеся,
Как запевает деревенский вечер
Разноголосьем коз и поросят.
Еще народ не воротился с поля:
Уборочная, знойная страда,
А уж пастух ленивый приневолил
Идти домой молочные стада.
Старушка встретит сытую корову,
Кивающую ей издалека,
И хмурит брови белые сурово
По поводу того, что у коровы
При каждом шаге с каждого соска
Обильно брызжут струйки молока.
– Слаба на вымя стала, уж пора
Тебя сбывать, буренка, со двора.
Кипятком обжигая леса,
иссушая поблекшие долы,
Ветер треплет старухам подолы
Со свирепостью шалого пса.
И блуждают по пастбищам голым
Голодающие коровы.
Матерится пастух суровый,
А по полю мечется снова
То вихрь, то полоса.
Облетели кудри дуба,
Подошла пора зимы,
В горностаевые шубы
Одеваются холмы.
И как-будто в эту пору
Обновляется весь мир.
На стекле сечет узоры
Гениальный ювелир.
Словно сказочный строитель
Превратил реку вчера –
Полюбуйтесь, посмотрите, –
Как бы в слиток серебра.
На равнине, засыпанной снегом,
Озаренные светом луны,
Как застывшие в яростном беге
Фантастические буруны.
Торопливо, в нелепом испуге,
Устремляясь в белесую даль,
Бесконечно теснятся заструги,
Дети жгучего ветра и вьюги,
Разметая степную печаль.
* * *
Морозным утром поднимается
Из труб дымок.
За щеки и за нос цепляется
Холодок,
А с неба зимнего бесцветного
Летит снежок.
Я вышел с думою заветною,
А путь далек.
На горизонте, где кончаются
Снега,
Зашевелилась, поднимается
Пурга.
Тряхнула шубой белою
Вокруг,
Мигнула оком смелым
Богу вьюг.
Проснись-ка, братец мой, палач-буран,
Давай набросимся на хуторян,
Давай-ка это небо замутим
Да поморозим раскулаченных в пути.
Вышел и смотрит угрюмо,
Холод и снег впереди.
И опечалился думой
О предстоящем пути.
Острые кости наружу,
Хруст ревматизма в ногах.
Не заблудиться бы в стужу
В этих бескрайних снегах.
Долгие тяжкие годы
Вез он то сани, то воз,
Только зерна за работу
Не дал ни разу колхоз.
Рваная упряжь скрипела,
В плечи вьедался хомут,
А по костлявому телу
Резал безжалостный кнут.
Белой поземкой лениво
Ветры дорогу мели,
Снегом обросшая ива
Еле виднелась вдали.
Промчался день, сгустился вечер,
Посыпал снег,
Завыл буран, звенит далече
Бесовский смех.
А конь, как тень,
Стезей убогой
Замедлил бег.
Темно и пусто на дороге,
Лишь снег и снег.
Крепнет стужа, ветер свищет,
Стонет ветхое окно.
Мое бедное жилище
Неизвестности полно.
Все, чем жив я был вначале,
Годы лживые умчали,
А все то, что было мило,
Злое время погубило.
* * *
Долго ль с моря-океана
Будем мы погоду ждать
И в обмане, как в тумане,
Сколько нам еще блуждать?
Весь ноябрь мы напрасно
Ждали зимнего пути,
Было холодно и ясно,
А сегодня погляди:
Завалило снегом санки,
Утонул в сугроб плетень,
И песцовую ушанку
Нахлобучил старый пень.
Деревянную калитку
Заметелила метель,
И прядет она кудель,
Чтобы в белую накидку
Нарядить молодку ель.
Спи, дочурка, уже поздно.
Положу тебя на печь.
На дворе вон как морозно,
Нужно топливо беречь.
Настудилась хата наша,
А на печке благодать.
Кто же будет наш папаша,
На кого в нарсуд подать?
Ночь клюет вороной черной
В чистом поле беглеца…
Поразмыслю и, бесспорно,
Подберу тебе отца.
* * *
Хлещет ночь в окно порошей,
Гонит ветер снежный вал.
Ревность – чувство нехорошее,
Только кто ж не ревновал?
Вот и я, дрожа и кутаясь,
Заметался у огня,
И такая буря лютая
Там, на сердце у меня.
* * *
Листики ложатся
Золотым ковром.
Дед Мороз ушанку
Прячет за бугром.
Скоро темной ночью
Он на нас набросится.
Меж ветвей застрявшая
Груша заморозится.
Скоро разукрасит
Рощу белый иней,
Полетят снежинки
Над степной пустыней.
Может быть, придется
В эту пору мне
Средь деревьев голых
Отдохнуть на пне.
* * *
Под пологом неба зеленым
Вскормил меня нищий колхоз
Хлебом горько-соленым
От крови, от пота и слез.
И чуть только на ноги встал я,
Чтоб свой зарабатывать хлеб,
Родимую ниву оставил,
Покинул я матушку степь.
Но в городе, там на заводе,
В цеху, у большого станка,
Я сельскую видел природу,
Далекой реки берега.
Звери рыщут, пищу ищут,
Все понятно: кто кого.
Человек такой же хищник
И не более того.
Когда лев захочет лопать,
Нападает сразу, вдруг,
Хоть на ту же антилопу,
Не клянясь, что он ей друг.
Человен – другое дело:
Прежде, чем тебя сожрать,
Присягнет душой и телом,
Что он друг тебе и брат.
* * *
Все кудри осень растеряла.
Идет суровая зима
И начинает петь сначала,
Из снега строить терема.
Опять метели да морозы
Сельчанам станут досаждать,
Опять несчастные колхозы
Без хлеба будут пропадать.
В амбаре пусто, как и в доме,
А до весны еще сто дней.
Скотина чахнет на соломе
И лишь мякина для свиней.
А люди в страхе и тревоге
Гадают: как их и куда
И по какой такой дороге
Погонят голод и нужда.
Переливаясь бурунами,
Пустыней выглядят снега.
И, кажется, перед глазами
Тоска разделась донага.
По воле людей и сурового рока
Наказана ты изуверски жестоко,
Как жрица священного храма Исэ,
Влюбленная Сану Пиками,
Излившая песню великой любви
Божественными стихами.
В покинутой избенке
Очаг уже потух,
Не лает собачонка
И не поет петух.
Деревья одичали
В заброшенном саду,
В задумчивой печали
Тропой воспоминанья,
Забвения травой
Ненужного изгнанья
Свидетель я живой.
Забиты накрест двери,
Упали ворота…
Напрасные потери
Восполним ли когда?
Всегда и все отлично знали,
Что жизни нету без земли,
И все же мы одних изгнали,
Другие загодя ушли.
Ушли, чтоб больше не вернуться
На опустевшие поля,
В жизнь городскую окунуться,
Тоску сивухой утоля.
Не видит прозорливый Сталин,
Что впереди нас ждет беда.
Неуправляемыми станут
Разросшиеся города.
И в необъятной их трущобе
Бездельников возникнет рать,
Способных все, что есть, угробить,
Разворовать, пропить, сожрать.
Бездельников номенклатурных,
Куда подходит только свой,
Снаружи честных и культурных,
Погрязших на делах на шкурных
И на поруке круговой.
* * *
Когда стать пастухом я решил,
Я жалейку себе смастерил
И, гоняя на воле стада,
Не бросал инструмент никогда.
Я такие мелодии пел,
Что весь дол от восторга млел.
Сочинял я такие слова,
Что клонилась степная трава.
Даже ветер, известный нахал,
Ради песен моих затихал,
А затем, мой напев подхватив,
Повторял над просторами нив.
Но увы! Пастухом я лишь стал,
Как меня потащили на суд,
И за песни туда я попал,
Где ни птицу, ни скот не пасут.
Повисли снега охапки
На колья и черный бурьян,
Оделись в лохматые шапки
Тихие избы крестьян.
Иглами острыми иней
На ветках деревьев торчит.
В белой безбрежной равнине
Где-то ворона кричит.
Кричит с перерывами, редко,
Наверно, подует пурга,
Закружится снежная сетка,
Замечется баба-Яга.
Засвищет и нудно застонет,
Снегом плюясь на бегу,
И не одной лишь вороне
Здесь погибать на снегу.
Погибнут без теплого крова,
Гнилую солому жуя,
Телята, а следом коровы,
А там, быть может, и я.
Призадумались желтые нивы,
Загрустили у речки кусты,
У забора поникла крапива,
В огороде завяли цветы.
До чего ж мне родные и милые
Эти долы, овраги, плетни,
Кособокие домики хилые
И садов обгоревшие пни.
Всходят зори кровавые ранние,
Я стою у родного крыльца,
А в груди огневое желание
Рассказать обо всем до конца.
Только правды не скажешь и слова
Без того, чтоб имущие власть
Не угнали туда тебя снова,
Где так просто бесследно пропасть.
Поутру горит багряно
Глаь лимана, а на ней
Плещут утки под охраной
Темносизых селезней.
И под сенью тишины
Опасенья лишены
День и ночь кишат на плесах
Стаи крачек тупоносых.
А на кочку став кулик
Клювом мерит глубину
И, в воде узрев свой лик,
Отвернется в сторону.
И одна лишь им забота:
Набивать свои зобы,
А колхозники работают
Бесплатно, как рабы.
В сырой глуши, в лесной чащобе,
Где к свету тянутся дубки,
Из глубины озерной топи
Мигают звездные зрачки.
Куском румяным пирога
Плывет луна, бросая тени,,
А лес рассерженным оленем
Ее вздымает на рога.
Отгремели быстро грозы,
Лето мигом проскочило.
Тетка Марья из колхоза
Ничего не получила.
Заработала немало
Трудодней, да что в них толку?
И едва зима настала,
Зубы складывай на полку.
Когда я вспоминаю
Ошибки юных дней,
Я, отчего не знаю,
Все думаю о ней,
О той поре далекой,
Когда я дал обет
Девчонке черноокой –
Ошибке юных лет.
Она мне говорила, –
Была она права, –
Не трать на чувства силы,
А на стихи слова.
Тогда ее словами
Себе я клятву дал
Не плакать над стихами,
Но клятву не сдержал.
Смотрю, а травы в поле
Колышатся, шурша,
И песней поневоле
Наполнится душа.
Когда я вспоминаю
Ошибки юных дней,
Я твердо повторяю,
Что буду петь о ней,
О той поре далекой,
Когда я дал обет
Девчонке черноокой –
Ошибке юных лет.
Проходит время ветхое
Дорогою своей.
Была весна и нет ее,
И уж на смену ей
Настало лето жаркое,
И, урожай суля,
Хлеба колышут яркие
Колхозные поля.
Глядишь, уж нивы косятся,
И, опустив усы,
Тяжелый колос просится
На острие косы.
А там и осень пухлая
остудит воды рек,
Погонит листья жухлые,
А там уже и снег.
Привычно, постепенно
Свершается не вдруг:
Опять за сменой смена,
За кругом новый круг
Снегов, хлебов и пашен,
Сугробов и цветов…
И только жизни нашей
Не повториться вновь.
Вот из-за горы
Вышли лесорубы,
Поскидали шубы,
Взяли топоры.
Значит, берег будет
Голым и пустым.
Если бы не люди,
Не было б пустынь.
И с виду не очень красивы,
И песни нескладно поют,
Шагают по пашне спесиво
Да зерна нахально клюют.
Свое ненасытное пузо,
Стараясь наполнить с утра,
Выдергивать всходы арбузов,
Малину ломать мастера.
Попортят вам яблоки, груши,
Клубнику, зеленый горох.
Не раз меня драли за уши,
Когда я грачей не стерег.
Когда же их черная стая
Холодной осенней порой
На юг улетает и тает
За голой далекой горой,
Мне как-то и тесно и больно
И грустные слезы в очах,
И долго стою я невольно,
Тоскуя о вредных грачах.
* * *
Все летают, все мелькают
В суете весенних дней,
Ни на час не умолкают
Над колонией своей.
Не мешайте вить им гнезда
У березы в волосах,
Склевывать златые звезды,
Тлеющие в небесах.
* * *
Что ж вы запоздали,
Птахи-свиристели,
Из далекой дали
Поздно прилетели?
Потому мы поздно
Нынче прилетели,
Что у вас морозно,
И шумят метели.
Мы в краю знакомом
Были на зимовье,
А теперь мы дома,
В нашем Подмосковье.
В степях России
В песках могучих
Крепил я сердце,
Копил я силы.
В пурге свирепой,
Под солнцем жгучим
Любил тебя лишь
Да край наш милый.
Затаилась гроза за горами,
Душный воздух кишит комарами.
Вечер тих, отцветает заря,
И мне слышится песнь кобзаря.
– Мимо нив и пашен
Дорожка лежала,
В родимые края
Дорожка лежала,
По дорожке наша
Коляска бежала,
В родимые края
Коляска бежала.
Здесь я рос под родительским кровом
В нашем бедном краю и суровом,
И во мне под вечерние шумы
Зарождались горячие думы.
Спотыкаясь за стадом уныло,
Несказанным охваченный пылом,
Порываясь писать и бледнея,
Представлял себе музу святую.
Но, мучительно слезы глотая,
Вспоминал, что писать не умею,
И тоску изливая свою,
Повторял я все песню твою,
Что, бывало, с сестрою певала
Ты в осенние вечера,
Поджидая подруг у двора.
– Катя, Катерина,
Крестьянская дочь,
Где ты прогуляла
Всю долгую ночь?
Когда засыпала,
Вставала заря,
Ты во сне видала
Синие моря,
Два паруса белых,
Один голубой,
Средь матросов старых
Один молодой.
Катя, Катерина,
Ты бровей не хмурь,
Голубой тот парус
Не боится бурь,
Хоть и крепкий ветер
Вдаль его унес,
Привезет подарки
Молодой матрос.
И мне долго скажу, не тая,
Снилась жуткая сказка твоя:
– Не гадать к тебе, цыганка, –
Не хочу душой кривить, –
Я пришла спросить, смуглянка,
Чем мне мужа отравить?
– Через поле и песок,
Среди дня иди в лесок
Осторожно, чтоб ни звука.
На суку висит гадюка.
Солнце серую печет,
Белый яд у ней течет.
Ты стакан подставишь ловко
Под змеиную головку,
И тем ядом в поздний ужин
Угостишь лихого мужа.
–––––
Золотое далекое детство, –
Нашей жизни короткой весна!
Помню, Катя жила по соседству,
Как частушки слагала она!
– Берега до края полны,
Не достать рукою дна,
И целуют сладко волны
Борт рыбачьего челна.
Ты холодным поцелуям,
Лодка утлая, не верь.
Про любовь свою былую
Вспоминаю я теперь.
Дремлет лодка у причала,
У железного кольца.
Ах, не так я отвечала
Нежным ласкам молодца.
Мы на лодочке катались
Под серебряной луной,
А за нами волны гнались…
Хорошо ль тебе со мной?
–––
Молодые дни беспечные
У родимого крыльца,
И текут слова сердечные
Без начала и конца.
––––
И едва лишь детство миновало,
В кандалы судьба нас заковала,
Оторвав от дома навсегда.
И пошли мы люди-горемыки
В рабство к жесточайшему владыке,
Чтоб уж не вернуться никогда.
* * *
Передо мной такое диво:
Чудесный вид, волшебный звон,
Колосья зрелые на ниве
Мне за поклоном бьют поклон.
И то задорный, то печальный
Суслиный свист и здесь, и там…
О, родина, упрек прощальный
Твоим лукавым писарям.
Орите гимны, лаком кройте
Мою истерзанную Русь,
Упреков совести не бойтесь.
Домой я, видно, не вернусь.
* * *
Вечно текущие воды,
Дорога у них далека.
Как воды, проходят годы,
Укладываясь в века.
Жизнь только раз дается.
Честно живи свой век.
Сердце пока твое бьется,
Жизнь твори, человек.
Старое старится, рушится,
Новое крепнет, растет.
Жизнь не стоит и не кружится,
Вечно стремится вперед.
Ходит батя по двору,
Повесивши голову.
Он седую гриву рвет,
Он детей домой зовет.
Видно, горько жить ему
На старости одному.
Только дети, кто куда,
Разлетелись в города.
У судьбы всего в избытке,
Но от жадности она
Жизни жалкие пожитки
Отнимает у меня.
И в ее жестоком царстве
Благодействуют в тепле
Лишь злодейство да коварство
Власть имущих на земле.
Я не выпил кубок твой
Жаркими устами,
Ты была моей весной
С редкими цветами.
Приходила ты ко мне
Лишь на миг от скуки,
Чтоб согреть в моем огне
Зябнущие руки.
И казалась мне порой
Строже, суеверней.
Ты была моей зарей,
Но зарей вечерней.
Ты была моей звездой,
Но звездой холодной.
Ты была моей мечтой,
Но, увы, бесплодной.
Я молился на тебя,
Все тая и пряча,
Ненавидя и любя,
И смеясь, и плача.
По белой скрипучей равнине,
Ноздрями дымя на мороз,
Мой Ветер, разряженный в иней,
Несет меня в дальний колхоз.
Красиво поставлены уши,
Могучая легкость ноги.
И звон колокольчика в душу
Вливается из-под дуги.
Звени!Я хочу, чтобы встретить
Могла меня та у ворот,
К которой и мчит меня Ветер,
О ком колокольчик поет.
1
Пить вино нам не грешно,
В нем желанное забвенье,
В нем надежное спасенье
От обид и огорчений.
Потому нам, без сомненья,
Остается лишь одно –
Пить проклятое вино.
2
Да, мы пьем. Только в том
Разве наша вина,
Что обиду зальем
Мы стаканом вина?
Мы и жить не живем,
Только делаем вид.
Почти вся наша жизнь
Состоит из обид.
Откровенно спросить
Мне, начальник, позволь.
Если зелье не пить,
Чем же ум притупить
И душевную боль?
3
Помешались мужчины на водке,
Нынче песенка в моде одна.
Что орут их осипшие глотки?
– Дай вина, лей сполна, пей до дна.
Потому, чтоб не быть в отстающих
И с директора взявши пример,
Приобщился я к сонмищу пьющих,
Обитающих в СССР.
С той поры после каждой халтуры
Обретаюсь в кругу алкашей.
Выльешь в глотку стакан политуры,
Облизнешься и рот до ушей.
Обалдеешь, и в розовом свете
Растворится житейская мразь,
И уснешь в придорожном кювете,
Сунув рыло в зловонную грязь.
Только утром – направо, налево
Ищешь: -Братцы, не дайте пропасть,
Утолите горящее чрево,
Оросите иссохшую пасть.
4
Ты в свой стакан вина подлей,
Ведь мы не знаем, кто подлей.
Не нужно, дорогой, мешать
Мне слезы с водкою мешать.
Минувший день, прошедший час –
Невосполнимая утрата,
Что приближает миг заката
И подвигает к бездне нас,
Откуда нет уже возврата.
Хорошо, что все тише и тише
Машет ветер своими отрепьями,
Лепестки отцветающих вишен
Осыпаются снежными хлопьями.
Запоздалые звезды
Потухали на небе,
Невзошедшее солнце
Подожгло облака.
О несбывшемся чем-то
Тихо плакали вербы,
Чью-то грусть в своей зыби
Качала река.
Месяц над левадой
Сыплет серебро.
Кому сколько надо,
Собирай добро.
Но не собираем
Серебро луны,
Мы ему не знаем
Истинной цены.
А иным так скоро
И сама луна,
Коль она не в корысть,
Будет не нужна.
Ты там, моя черешня белая,
А я на этом берегу.
Для нас сороки мост не сделают
Через небесную реку.
Друг к другу мы напрасно тянемся,
Хотя мы в нескольких шагах,
А так навечно и останемся
На наших разных берегах.
* * *
На влажную землю безропотно падают
Осеннего леса пурпурные кудри.
О, как быстротечно все то, что нас радует,
Как солнца улыбка в морозное утро.
* * *
Луна внезапно вышла из-за тучи
И озарила дальнюю дорогу,
Но я уже настолько был измучен,
Что не дошел к родимому порогу.
Ища ответов на вопросы,
Босым и нищим, без дороги
Я шел, а утренние росы
Слезами падали на ноги.
* * *
Муравушка степная
Умылась поутру,
Косыночка цветная
трепещет на ветру.
Иду тебе навстречу
По влажной мураве,
А птицы нам щебечут
И в небе, и в траве.
Боролся ты, но изнемог,
Преодолеть беды не смог,
До роковой дошел черты
И рухнул жертвой клеветы.
* * *
На комбайне над вызревшей нивой
Ты стояла
И была ты безбожно красивой
У штурвала.
И ласкал твои волосы ветер
Ленивый,
Заплетая их в солнечном свете
Над нивой,
Целовал твои смуглые плечи
И руки
И шептал тебе нежные речи
О друге.
И вняла ты мечте моей тайной
И сладкой,
Улыбнулась мне будто случайно
Украдкой…
Брызжет зернами срезанный колос
Пшеницы,
И мне снится твой ласковый голос
И пшеничного цвета ресницы.
* * *
Лениво идут быки,
Поскрипывает телега,
Долго придется ехать,
Наши поля далеки.
Как музыка, сусликов свисты,
Вдали миражей берега.
Воздух сухой и чистый
Проткнули бычьи рога.
Мерцает белесый ковыль,
Сливается с синевой.
Ветер дорожную пыль
Мешает с полынь-травой.
Вдруг в колдовской тиши
Кто-то запел уныло
О незабвенном и милом…
Друг мой, жить не спеши!
Невыносимо душу гложут
Воспоминанья детских лет,
И сердце позабыть не может
Того, чего давно уж нет,
И те тропинки и дорожки,
Где юность ранняя прошла,
И на осокоре сережки,
И белых яблонь купола,
Поездку первую в ночное,
Горящий весело костер,
С девчонкой робкий разговор,
Рыбалку…
Многое иное.
И, как случается нередко,
В родные едешь ты края,
Но там уже ни дома предков,
Ни старой рощи, ни ручья.
Напрасно ты зовешь и ищешь:
Засыпан мусором родник,
А дедовское пепелище
Развеял ветер-озорник.
Разочарованно и робко
Уходишь с болью на душе
В свою бетонную коробку
На пятом где-то этаже.
Как Пушкин, ты безбрежный,
Как Лермонтов, бездонный,
И нежный, и мятежный,
Всегда неугомонный.
На пригорке над пологом леса
Возвышались столетние дубы,
Все вокруг они без интереса
Созерцали, отвесивши губы.
Евнухам они стали подобны,
Сучья-руки ослабли, как плети.
От безделья и от долголетья
Даже желудь родить неспособны.
Плотно застили солнце отчизны
Властелины, поросшие мохом,
Никому от них не было жизни,
Всем от них было душно и плохо.
Но однажды, полнеба нахмуря,
Над зеленым лесным океаном
Разразилась жестокая буря,
И повергла она великанов.
Ах, не только в том буря повинна,
Что судьба их постигла крутая:
В них гнилая была сердцевина
И душа, совершенно пустая.
* * *
Снова весна, и акация белая
Пышно цветет у окна.
Где ни бываю я, что я ни делаю,
Ты лишь со мною одна.
С зимовки вышла истощенной, хилой,
И отелиться не хватило силы,
Всю ночь мычала, утром околела.
Ее за хвост стащили в буерак.
Почуяв дух безжизненного тела,
Туда сбежалась дюжина собак.
Слетелись птицы. Смелая сорока
Уже уселась на одном рогу,
Долбнула в глаз и, повернувшись боком,
Кивком позвала черную каргу
1940г.
* * *
Ни перед кем я, право,
Не чувствую вины,
За что же меня травит
Кровавый бог войны.
Вокруг земного шара
Он носится, злодей,
То холодом, то жаром
Рыгая на людей.
Еще войны прошедшей
Не зализали ран,
И снова сумасшедший
Готовится таран.
Еще кручине вдовьей
Ни края, ни конца,
А снова пахнет кровью
У нашего крыльца
1941г.
* * *
Воспряньте из пучины
Пустопорожних слов,
Очнитесь вы, мужчины,
Уймите вы ослов!
* * *
На лугу ромашек море,
Хоть серпом их иль косою…
Косарей остановите!
Не топчите здесь, не рвите!
* * *
Проходимеец с партбилетом,
Отрастив большой живот,
Приезжал к нам этим летом
Агитировать народ.
* * *
Друг любимый и единственный,
Радость ты и боль моя!
За улыбкою таинственной
Прячу страх и слезы я.
Не расскажет, не поведает
Вольный ветер полевой,
Отчего меня преследует
Неотступный образ твой.
Образ милый, взгляд внимательный,
Слово нежное твое,
Весь твой облик обаятельный
Сердце радует мое.
Сердце радует и мучает,
В шуме дня, в ночной тиши
Бьет любви волна могучая
В берега моей души.
Не пашешь ты, не сеешь,
Теперь твой легок путь,
А все же не сумеешь,
Когда ты поседеешь,
На детство не взглянуть.
Поедешь ты на родину,
В село своих отцов,
С куста нарвать смородины,
А с грядки огурцов.
На речке искупаться,
В песочке полежать,
На сене отоспаться,
Серпом травы нажать.
Напиться, как когда-то,
Парного молочка…
Но там уже ни хаты,
Ни сада, ни сучка.
В широком огороде
Чертополоху рай,
И обнищал народом
Твой незабвенный край.
И что хотел увидеть,
Осталось лишь в мечте,
И ты стоишь в обиде
На роковой черте.
На выпивку охочие
В июньский сенокос
Приехали рабочие
Из города в колхоз.
В лугах расположились,
Но прежде, чем косить,
Они договорились:
Того… и закусить.
А уж бухгалтер с предом,
Готовые на все,
Устроили к обеду
Для них и то, и се:
Для глотки взяли водки
И даже коньяка,
Для брюха – не селедки,
А целого быка.
Явились поварихи,
И чудо-косари
Отплясывали лихо
До утренней зари.
И пьяные и сытые
С начальством во главе
Уснули, как убитые,
Вповалку на траве.
Поспавши, похмелились
И загалдели все,
Что легче бы косилось
По утренней росе.
– Ребята, встанем рано
Мы завтра, а пока
Давай-ка, пред, барана,
Прикончили быка.
А преду все привычно,
Сам выпивке не чужд.
Все спишет, как обычно,
Он для «колхозных нужд».
* * *
Рубаи Омар Хайяма
Я в саду читал однажды
И почувствовал, что прямо
Умираю я от жажды.
–Дайте мне целебной влаги!
Я тогда воскликнул громко.
И приносят мне во фляге
Три стакана самогонки.
Поперхнулся и заохал
Я от шутки той жестокой
И подумал: здесь неплохо
Знают классику востока.
* * *
Выйди, парень, в чисто поле,
Там дивчина травку полет,
Из цветов веночки вяжет.
Она тебе правду скажет:
Где в осеннее ненастье
Затерялось наше счастье,
Как оно по пяткам бьется,
Только в руки не дается.
Она тебе растолкует,
Как кукушка накукует,
Нащебечет, напророчит
На исходе майской ночи.
* * *
Льет речушка мелководная
Оскудевшую свою
По осеннему холодную
И ленивую струю.
И речушку эту жалкую,
Засучив штанины, вброд,
Дно прощупывая палкой,
Перебродит пешеход.
Будет течь она болезная
Потихонечку, пока
Не исчезнет бесполезная
В недрах ила и песка.
А когда-то здесь шумели
Корабельные леса,
Возносились сосны, ели
Горделиво в небеса.
Было рыбы в изобилии,
Птиц и разного зверья,
И слыла красой и силою
Далеко во все края.
Голубая, полноводная,
Верст на триста судоходная
Речка – родина моя.
Жалкие, мокрые, тощие,
Страшно ввалились бока,
Думают серые в роще
Ночью зарезать телка.
С ними в родстве и соседстве
Шло мое горькое детство.
В лесу Финляндии далекой,
В тумане сумрачного дня
Я сожалел с тоской глубокой,
Что ты осталась без меня.
А ветер, сосны нагибая,
Мне пел о скуке бытия,
И думал я, что погибаю,
Не выдержит душа моя.
Потом, когда залитый кровью
Метался в корчах на снегу,
Обогреваемый любовью
Я верил: все превозмогу.
Мучительную боль разлуки
И боль моих тяжелых ран,
И все чудовищные муки
Перебороть удел мне дал.
И долг отдав своей отчизне,
Увидевшись с тобою вновь,
Осмыслил я впервые в жизни,
Какою может быть любовь.
–––––
Через совсем немного времени
Я покидаю эту твердь,
Освободит меня от бремени
Земных страстей старуха смерть.
Когда свершится неизбежное,
Не убивайся, не тужи,
А лучше ты словечко нежное
Тихонько обо мне скажи.
Прими безропотно, как должное,
Все то, что будет без меня.
Презрев все мелкое и ложное,
Последнего не бойся дня.
–––––
Опять заалеет восток
В предверии нового дня,
Людской заструится поток,
Не будет в нем только меня.
* * *
В нашем суетном веке двадцатом
Обуяла гордыня людей.
Расщепляют ученые атом,
В ожидании новых идей.
Гордецов покарает природа:
Неизбежно в какой-то стране
Сволочная людская порода
Этот атом взорвет на войне.
* * *
Когда от неуемной боли
На сердце тягостно, – молчи,
Смотри, как покидают поле
Вот эти мудрые грачи.
* * *
Не скажи, будто что-то постиг,
Сокровенное непостижимо.
Пронесется бессмысленно мимо
Твоя жизнь, как единственный миг.
* * *
Черный ворон опустился,
Очертя над ивой круг.
Загремел и раскатился
Гром от севера на юг.
Зашептали, зашумели
Листья яблони в саду,
Потемнели в роще ели,
Словно чувствуя беду.
В тучу черную сгустились
Кучевые облака,
Взволновалась, зарябила
Тихоструйная река.
Хорошо на червя дождевого
Взять плотвичку, а то и леща,
И с крючка его снявши живого,
Заглядеться, как он, трепеща
Серебром, бирюзой отливает…
Плюх! Ушел по прозрачной струе,
И вечернее солнце играет
На волшебной его чешуе.
Ходят ноги необутые
По балкам и лесам,
Водят дружбу волки лютые
На страх дворовым псам.
Властным шагом тропы меряя,
Пугают мир степей,
Впереди волчиха серая,
А выводок за ней.
Вьются чибисы над пашнями,
Пронзительно крича.
Улыбнись клыками страшными
Ведущая волчат.
Научи смертельной схватке их,
Коль встретит волкодав,
Научи таскать украдкою
Барашка из гурта.
И тогда, в их силу веруя,
Бросай в степи одних
И не думай, матка серая,
О них.
1938 г.
* * *
Ядовитые стоки заводов,
Химикатов и шлаков бугры…
Мы бездушно калечим природу,
Но до времени,
но до поры.
Очень скоро нам вылезет боком
Этот ультра-хозяйственный раж,
И мы будем окидывать оком
Над пустыней красивый мираж.
* * *
Я запомнил из Хайяма
Только то, что всех живущих:
Грешных, праведных, богатых,
Бедных, пьющих и непьющих,
Ожидает в заключенье
Их пути к стопам аллаха
Неизбежно превращенье
В жалкую щепотку праха.
Когда вконец из силы выбился
Косарь и жнец,
И из колосьев вдруг посыпался
Зерна свинец,
Ты, опечаленный потерями,
Собрал народ,
И ополченье это серое
Позвал в поход.
Ты говорил: - Не дайте, братики,
Пропасть хлебам,
Недоедают наши ратники
По всем фронтам.
Да и в тылах уж нет такого
Порядка, где б
Давали хоть бы для больного
В достатке хлеб.
И мы и старые, и малые
Большой гурьбой,
Калеченные и усталые,
Пошли с тобой.
И не могли твоей дорогой
Мы не пойти,
Мы знали: не было иного
У нас пути.
1942 г.
* * *
Вблизи рванула снег граната,
А кровь была, как сок граната.
* * *
Едва поженились,
а тут война.
И жить не жили,
И вот одна.
Хоть волком вой,
Хоть плачь совой
На жребий свой,
А будь вдовой.
За годами проскачут годы.
О, сколько их, бесцветных лет!
Была красоткой, стань уродом,
Страшнее вдовьей доли нет.
* * *
Где прошли, проползли поколения,
Там в трясине увяз по колени я.
* * *
Ох, ловка же ваша ловкость,
Ловкачишки-ловкачи,
Ловкие ловкачики.
Вы ловчите половчее,
Наловчайтесь, изловчайтесь
Ловче ловкостью ловкачить,
Да ловчее приловчайтесь
В свои ловчие ловушки
Все улавливать, подлавливать,
Излавливать, вылавливать,
Уловисто уловками
Ловкачить и ловкачиться,
Ловчить, не перелавчивать,
Ловкачеством налавливать.
В унылой больничной обители,
Где много я выстрадал дней,
Вы ангелом были хранителем
Остаточка жизни моей.
От вашей улыбки светлее
Надежда была впереди,
От вашего слова теплее
И легче дышалось в груди.
Меня еще в юности ранней
Лихая постигла беда,
На фронте жестоко изранен,
Калекой я стал навсегда.
Когда ж на стезе этой зыбкой
Последнюю встречу черту –
Припомню не жизни тщету,
А светлую вашу улыбку
И ангельскую доброту.
1
Уж не вы ли
Это были,
Мне мешали спать?
На постели посидели
И ушли опять.
И осталась лишь усталость
Да короткий смех.
Уж не вы ли положили
Мне на душу грех?
Кем-то, где-то
Песня пета,
Но дошел до нас,
Как для смеха,
Голос эха,
Да и тот погас.
Уж не вы ли
Приходили,
Чтоб убить меня?
Не без цели
Не велели
Зажигать огня.
2
Закат, волшебно догорая,
Украсил небо бирюзой,
Ронял фонтан Бахчисарая
Слезу немую за слезой.
Толпились люди, пели струны,
Шуршали ситцы и шелка,
Ты неправдоподобно юной
Была, прекрасна и легка,
И шла, ступая величаво,
В толпе не узнавая лиц,
И омут прятала лукавый
За лесом крашеных ресниц.
Вот вам невинные стишата
Под Блока.
Вроде хороши.
Их можно лить, как из ушата.
Садись, закуривай, пиши
Примерно так: – Ты уходила,
На сердце было тяжело,
И я стоял, смотрел уныло,
Как след твой время замело.
Жила ты тихо, незаметно,
Ни ненавидя, ни любя,
А я был предан беззаветно,
Я истинно любил тебя.
И, может быть, любовь святая
Не угасала ни на час,
И ты не знаешь, что рыдая
Я за тебя молюсь сейчас.
И пусть, что было, не забылось
И не исчезло, что прошло,
Душа с судьбою примирилась,
А след твой время замело.
Журчат стихи, и ветер южный
С дождем летучим пополам…
Но для чего все это нужно?
Куда ты денешь этот хлам?
3
Ночью темной и плакучей
Волчий вой издалека,
Желтый месяц в брюхо тучи
Запустил свои рога.
Мне сегодня показалось,
Кто-то плакал за рекой,
Мне зачем-то пожелалось
Петь и выть заупокой.
Черной пропастью зияет
Ночь осенняя в степи.
Если пес тоскливо лает,
Значит скучно на цепи.
Ну, и песня! Тонут звуки
Без следа в ночную тьму.
Лай, не лай, собачьей скуки
Не навеешь никому.
4
Повесился месяц над крышей,
Кто-то скребет в тиши.
Тише, родная, тише,
Я ничего не слышу.
По щелям моей души
Мечутся черные мыши.
Тучи лижут луну,
И не темно, а жутко.
Спи, дорогая малютка,
Скоро и я усну.
Нет на земле покоя!
Бодают меня скоты,
И, заслоняясь рукою
Скоро и я, как ты,
Глаза от муки закрою
И буду ночной порою
В болоте искать цветы.
5
Как некормленный я гость,
Полон лютой злости,
И боюсь, что эта злость
Переест мне кости.
Поперхнулся я, пия
Из гниющей лужи.
Никому не дорог я,
Никому не нужен.
6
Клюйте сердце мне, хищные птицы!
Суховей, осуши мои очи!
Гуще леса имел я ресницы
И чернее октябрьской ночи.
Выжгло солнце мне очи. Ресницы
Поредели и стали короче.
Сердце вырвали хищные птицы,
Суховей иссушил мои очи.
7
Тебе, быть может, интересно
Узнать, каков я из себя.
Вот нарисованная честно
Физиономия моя:
Я с виду не совсем приметен
И неопределенных лет,
Не то, чтоб вовсе был бесцветен,
Но цвета собственного нет.
Я начинен стихами Фета
И ни во сне, ни наяву
Тихолукошкина поэтом,
Убей меня, не назову.
И я клянусь, вот плюнь мне в око,
Что буду славен, не беда,
Что я объелся виршей Блока
И пьется после них вода.
8
Подражая знакомому гению,
Внушительней выглядеть чтоб,
Потея над стихотворением,
Хмурю усиленно лоб.
От стихов я шарахаюсь к прозе,
И текут из-под чудо-пера
В две струи лошадиные слезы
В лужу грусти, что в центре двора.
Освежась простокваши стаканом,
Я пою и пою, и пою.
И обои едят тараканы
Под казенную лиру мою.
|