Он ни на что не надеялся и ни о чем не думал. Просто предложил ей пива. А она не отказалась, широко и, как ей, наверное, казалось, обольстительно улыбнувшись лягушачьим ртом. Она была такой одинокой на осенней скамейке, ярко выделяясь на ее зеленом фоне красным плащом. Падали желтые и бордовые со светлыми прожилками листья. И ее оранжевые волосы странным образом гармонировали с листопадом вокруг. Он просто подошел, коренастый плотный мужчина, хозяйским жестом поставил ногу на сиденье, с минуту рассматривал тоскливые глаза незнакомки и решил - подойдет.
Потом они смеялись, глотали, банку за банкой, холодное горькое пиво. Оно не согревало, но объединяло. Он понял - пора. Обнял податливое тело, присосавшись к мягким губам, зашарил под коротким подолом. Она была совсем не против, и дома ее никто не ждал. Он намекнул, что все возможно, но только у нее. Она слегка заколебалась, но, увидев его мгновенно затвердевшие губы, согласилась.
Ему давно нужна была женщина, причем на стороне, чтобы он был приходящим, не обремененным никакими обязательствами. И об этом он давал понять сразу, так как не любил недомолвок и двусмысленностей. Такая своеобразная честность отпугивала. Все мало-мальски знакомые бабенки в той или иной степени мечтали о "большой и светлой любви" или о "принце на белом коне". И если ему что-то и обламывалось по пьяни, то никакого развития не получало. Разные женщины, проблема одна. Да еще существовала вероятность подцепить какую-нибудь болезнь. Он четко понимал, нужна единственная подруга, но где-то на стороне.
Курносая, веснушчатая Нина, по непонятной причине обделенная вниманием мужчин, приняла его условия безоговорочно. И, казалось, была на седьмом небе от счастья. Наконец, и у нее появился свой мужик, "мой Стасик", как она его уже мысленно называла. Теперь, как и все другие бабы, она может рассказывать о нем, обсуждать его поступки, заливаясь мелким смехом. Ну и что, что у Стасика совсем не розами пахнет изо рта. В мужике главное совсем не это, ведь так?
Его немного напрягло, что новая подруга запинающимся голосом попросила обождать минуту-другую в подъезде, пока она что-то там приведет в порядок. Хлопнула наверху дверь, заскрипела другая. Раздался невнятный шепот. И когда Нина неровной в сумраке лестничного пролета походкой спустилась к нему, он резко и грубо схватил ее за руку, притянул к себе, выдохнул перегаром:
- Что, сука? Кого ты там прячешь? Отвечай, зараза!
Она побледнела от боли и его бьющих наотмашь слов. Веснушки проступили ярче. Задержала дыхание, постаравшись протолкнуть обиду как можно дальше, забормотала:
- Что ты, Стасик, что ты? У меня ж никого нет. Женское всякое просто убрала с глаз.
По ее щеке поползла слеза. И он поверил. Иначе быть не могло. Он нутром, нюхом чувствовал, что баба одинока. Отпустил. Игриво прошелся по низко посаженному заду. Потом, в квартире, зыркнул по сторонам, убедился, что Нинка действительно живет одна. Никаких мужских вещей, никаких мужских запахов.
Без разговоров, сам, он разобрал постель, без всяких там нежностей толкнул в белое, с цветными горошками, нутро замявшуюся бабу, задрал подол, некоторое время изучал открывшееся его взору, затем трудно сглотнул, со свистом втянул в себя воздух сквозь зубы и с энтузиазмом взобрался на Нинку.
Когда все было кончено, отвалился и полчаса лежал, бездумно уставившись в потолок. Тело приятно ныло. Все в его жизни теперь встало на свое место. Он улыбнулся, вытянул из кармана брюк сигареты, закурил. Женщина робко погладила его кончиками пальцев по груди, всхлипнула и потянулась поцеловать. Он оттолкнул ее локтем, сопливостей терпеть не мог. Докурив, деловито оделся, буркнул "Я позвоню" и быстро ушел.
Она не двигалась, похожая в своем измятом платье и разметанных оранжевых волосах на диковинный цветок на белом стебле. Все было как всегда. Болела затисканная грудь. Болело где-то внутри. Наверное, это была душа. Лицо морщилось и дрожало от тихих рыданий. Нельзя задумываться, нет! Пусть все идет, как есть. Иначе одна мысль зацепится за другую, а та - за третью... И так завоешь волком да и повесишься в туалете, как папка.
II
Они встречались каждую неделю. Иногда она готовила еду, он оставался еще ненадолго. Сидели друг напротив друга в кухне под абажуром. Она представляла, что у нее почти настоящая семья, и улыбалась. Он удовлетворенно цыкал зубом, жизнь складывалась прекрасно. Хотя было, было в этой Нинке что-то не совсем понятное ему.
Но и это разрешилось через месяц, когда в разгар совместных упражнений Стас почувствовал чей-то взгляд и, не успев испугаться, обернулся. Два вытаращенных блестящих глаза наблюдали за ним из крохотной щели приоткрытой в кухню двери. У нее был сын. Четырехлетний маленький ублюдок, "ее щенок". Черные пуговки из-под светлой челки, румяные щечки, маленькие пальчики и писклявый голос. Мальчишка спал по ночам вместе с матерью на диване, поэтому в квартире не было детской кроватки.
Нина виновато пояснила, что соседки сегодня нет дома, поэтому Димку некуда деть. Стас недовольно рыкнул, но, в принципе то, ему было все равно. Он не собирался здесь жить и воспитывать этого кутенка. А то, что пацан иной раз наблюдает, так пусть с малолетства учится, как нужно драть баб. Ему, Стасу, это совсем не мешает, он даже время от времени забывал, что у Нинки есть ребенок.
Так отношения тянулись почти год. Лицо мужчины округлилось и светилось довольством. Теперь он почти всегда ужинал у нее, оставлял постирать свое бельишко и даже, время от времени, давал сколько-то денег. Нина тоже была счастлива по-своему. Свой мужик в доме, пусть и приходящий. Глядишь, и наладится семейная жизнь, однажды останется Стасик насовсем, не зря вон полку прибил, совсем как настоящий хозяин. И Димке иногда гостинец перепадал. Она прижимала невесомое тело сына к себе, целовала пушистые волосы - прям как у одуванчика - и шептала: "Все у нас устроится, милый, все будет как у людей... Не такая уж мамка у тебя непутевая, и папка, смотри-ка, у тебя будет со временем".
Но в тот осенний, холодный вечер что-то сразу пошло не так. Стас появился злой и пьяный, с порога начал орать, не по-доброму кривя губы. Нина испуганно заметалась, спрятав Димку в кухне. Она поняла, что у мужика неприятности, но что ей то делать в этой ситуации, никак не могла взять в толк. А он остановил на ней выкаченные зенки, усмехнулся, одним неуловимым движением схватил за волосы и грубо навалился на нее.
Она терпела, сколько могла, кусая губы и шепча, что все всегда проходит и заканчивается, главное перетерпеть. Но сегодня он был особенно жесток и, как назло, никак не мог кончить, то ли оттого, что был слишком пьян, то ли оттого, что был слишком зол. Она не выдержала:
- Миленький, перестань! Мне больно, миленький!
Он остановился. С изумлением посмотрел в ее умоляющие глаза и задохнулся:
- Ах ты, сука, дрянь такая! Не умеешь ничего, а туда же... Мужика обслужить не можешь, сволочь!
И принялся ее бить, с растяжкой и удовольствием, приговаривая все те же ругательства.
Тоненький звенящий звук сверлом вошел в его мозг. Мужчина замер, икнул, попытался повернуться в поисках источника. В нескольких шагах от дивана стоял Димка в смешной желтой пижамке с гусятками. Его маленькие плотно сжатые кулачки дрожали, да и сам он весь трясся, как припадочный. Черные глазенки пылали углями, а рот издавал ни с чем не сравнимый визг на уровне слышимости.
Стас кашлянул, ему почему-то стало не по себе, хмель и злость мгновенно улетучились. Что-то было неправильно. Он слез с Нинки, все равно желание уже пропало, сел, раскорячившись. И пытаясь себя подбодрить, неверными пальцами зашарил в карманах в поисках сигареты. Визг не прекращался, пацан все так же стоял, а баба не пыталась урезонить его. Стасу показалось, что стены жилища как-то поплыли, звук сводил его с ума. Мужик вскочил, ломая сигарету:
- Да заткнешься ли ты когда-нибудь, мерзкий ублюдок?!
Замахнулся, метя одним ударом зашибить мальчишку. И вдруг споткнулся, не сумев вдохнуть. Острая резчайшая боль прошила его. Пацан, еще мгновение назад стоявший в нескольких метрах от него, теперь висел, вцепившись в руку Стаса, занесенную для удара. Зубы у щенка оказались острее бритвы. Мужчина с недоумением смотрел, как тот с остервенением рвет его плоть, как на пол капает его кровь, и как, наверное, уходит его жизнь. Затем закричал, забегал по комнате, пытаясь оторвать это нечто от себя, принялся бить присосавшимся гаденышем о косяк двери. Безуспешно. Его крик перешел в хрип. Комната закружилась и пропала.
III
Он очнулся, глядя в серое небо. Боли не было. Повернулся, осторожно посмотрел на руку. Она казалась целой, белая кожа проглядывала сквозь густую поросль волос. Приподнялся на локте. На нем застиранная футболка и мятые брюки. Одежда вполне его, родная, своя. Мужчина хмыкнул, приснилось ему все, что-ли? Оглянулся вокруг, замер, не смея пошевелиться. Серый тончайший пепел струйками стекал с его пальцев. Пепел простирался до самого горизонта, где вздымались чуть более темные холмы. И удивительная тишина.
Мужчина кашлянул, звук тут же поглотился пространством, будто ватой. Встав, неуверенно пошел по направлению к холмам, все так же беспокойно оглядываясь и пытаясь понять, что же случилось. Его следы мгновенно заметал ветер, рождавшийся и умиравший за спиной. Так он шел и шел, не ведая времени, садился, вставал, снова шел. Впереди по-прежнему виднелись холмы, позади не оставалось следов, и ни единого звука вокруг. Мужчину мучили голод и жажда, но он почему-то не умирал. Одежда не изнашивалась, он сам не старел. Одиночество постепенно проникало в каждую его клетку, становилось его вторым "я". Порой ему казалось, что он вот-вот сойдет с ума. Но этого тоже не происходило. Он падал, выл, раскачиваясь из стороны в сторону, и все равно вставал, направляясь неизвестно куда. Шел и шел.
IV
-Эксперимент закончился неудачей, как и два предыдущих. Вероятно, наши предпосылки были изначально неверны.
- Думаю, Вы не правы, нужно просто изменить условия.
- Неужели бросим кости еще раз?
- Без сомнений. В нашем распоряжении уйма времени, не так ли?
Шелестел ветер. Фигуры склонились над игральным полем, пристально следя за движением брошенных игральных костей. Фишки качнулись и замерли, уставившись вверх по иному сложившимся узором.