Лазарева Евгения Михайловна : другие произведения.

Щенок, главы 18 - 22

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Не всегда то, что вы видите, является тем, чем кажется
  Глава 18
  ------------------------------------------
  Сашон просыпается оттого, что кто-то отчаянно дубасит во входную дверь. Он пытается закрыться подушкой, заткнуть уши. Но этот кто-то не желает отступаться, стучит и стучит.
  
  - Ну, ладно же, - шепчет мальчик и в мгновение ока оказывается у двери. - Кто там? - кричит он. - Чего надо?
  - Сашон! Ты? - слышится с той стороны приглушенный голос.
  
  Мальчик хмурится, стараясь вспомнить. И через секунду дрожь узнавания пробегает по его лицу.
  
  - Сейчас, Дюха, подожди, - он хватается за замки. - Заело что-то. Сейчас.
  
  Дверь наконец поддается и открывается. За ней стоит несколько смущенный Дюха, руки в карманах, капюшон натянут чуть не до самого носа.
  
  - Ну, блин, - неуверенно говорит он, рассматривая друга. - Ну, ты даешь!
  - Чего? - не понимает тот. - Да ты заходи, чего там жмешься?
  - Ну, ладно. Если теть Соня не против, зайду, - нерешительно топчется друг. - А то, может, ты сам выйдешь?
  
  Сашон задумывается и, сам не зная отчего, не торопится выйти.
  
  - Знаешь, - наконец произносит он. - Заходи лучше ты. Я почему-то не могу выйти. Хочу и не могу. Представляешь?
  - Ты чего-то гонишь. Реально, - недоверчиво тянет Дюха. - Как это "не можешь"?
  - Да вот так. Словно меня что-то не пускает. Ерунда какая.
  - Ты выздоровел хоть? А то сейчас чего-то все болеют.
  - А я болел, что ли? - изумляется Сашон.
  - Ну. Маманя твоя говорила. А она-то где?
  - Мама... Мама, - медлит Сашон. - Ее нет дома, похоже. Я один.
  - И давно?
  - Хм, прикинь, не знаю. Я спал, когда ты пришел.
  
  Дюха стягивает капюшон и внимательно смотрит на друга. Глаза его щурятся.
  
  - Чего-то ты темнишь, по ходу. Реально. Не знаю в чем, но нутром чую. И, знаешь, мне почему-то совсем впадлу заходить. "Словно что-то не пускает меня", - хмыкает он.
  
  Сашон не отвечает, только переступает с ноги на ногу. Пауза затягивается.
  
  - Ну, как хочешь, - наконец говорит он. - Силком тащить не стану.
  - Ага, - соглашается Дюха. - Бывай, дружище! До следующего раза.
  
  Он хлопает друга по плечу и тут же отдергивает руку.
  
  - Ой! - вскрикивает он. - Что за хрень?
  
  Мальчик встряхивает ладонь, рассматривает ее, потом опять встряхивает.
  
  - Что за хрень, Сашка? - уже испуганно спрашивает он.
  - А в чем дело? - недоумевает Сашон, переводит взгляд на свое плечо, проводит по нему пальцами. - Что случилось-то?
  - Слушай, я лучше пойду. Реально, - говорит Дюха, отступая. - Столько всякой хрени последнее время, зашибись. Лучше от всего такого держаться подальше. Бывай.
  - Да что случилось-то? - вдогонку ему кричит Сашон.
  - Гад! За Сашку все равно ответишь, мертвяк хренов! - доносится снизу. - Притворяться лучше надо, урод.
  
  Слышится быстрый топот ног, стук подъездной двери. И тишина.
  
  Мальчик пожимает плечами, закрывает свою дверь, почти без удивления наблюдая, как его рука сначала чуть удлиняется, а затем приобретает обычный размер. Вздыхает и направляется к зеркалу.
  
  И чего Андрейка так испугался? Обычное лицо, вихры спутанных волос, чуть оттопыренные уши. Правда, все это будто чуть смазано, размыто. Ну, и что? В полумраке по-другому и не бывает. Верно?
  
  Сашон идет, медленно переставляя ноги, в кухню. Ему хочется есть. Вот только он не знает, что именно. Берется за дверцу холодильника, и она подается с некоторым усилием. Причем тянущая ее рука приобретает некоторое сходство со шлангом.
  
  - Надо же, - завороженно шепчет он. - Как резиновая.
  
  Он отпускает дверцу, и рука тут же становится нормальной. Изумленный, мальчик проделывает это несколько раз. Потом пытается поднять табурет, сдвинуть стол. И убеждается, что его тело стало удивительно пластичным, легко трансформируемым, но обязательно возвращающимся в исходную форму, когда возмущающее воздействие прекращается.
  
  - Хрень какая-то, - тихо говорит он, присаживается на табурет и осматривает кухню.
  
  Все как всегда. Плита, шкаф, холодильник. Пыльные шторы на окнах. Сашон дергает себя за ухо. Нет, это все-таки не сон. Точно. Но что же тогда?
  
  То, что лежит в холодильнике, вызывает тошноту. Определенно. Однако жрать хочется. Мальчик встает и еще раз оглядывает небогатый набор оставшихся в доме продуктов. Все явно мимо. Странно. Странно вообще все. Включая его самого.
  
  Не найдя ничего лучшего Сашон пьет воду. Отдувается и пьет еще. И замирает со стаканом в руке. Ему вдруг кажется, что он слышит какую-то музыку. Сначала совсем отдаленно, затем более отчетливо.
  
  Он прислушивается, стараясь понять, где находится источник звука, вертит головой. Ведь мелодия настолько странна и прекрасна, что ей просто не место здесь. И неожиданно понимает, что источника нет. Вернее, он есть, однако не вовне, а в нем самом. Это настолько пугает его, что он скрючивается, закрывает уши, пытаясь отгородиться, защититься. Но только усиливает эффект присутствия.
  
  Музыка мучает, тянет, зовет. И внезапно обрывается.
  
  Распластанный, мальчик лежит на полу, еще не веря своему счастью. Подтягивает ноги, учащенно дышит.
  
  - Покой, спать. Не видеть, не слышать, - шепчет он.
  
  И, не успев прошептать, тут же оказывается в своей постели. Зарывается в одеяло, смыкает веки. Проваливается в сон.
  
  Проходит несколько дней. Вновь звучит музыка. Тревожит, изводит. Сашон бродит по квартире, совершенно неожиданно оказываясь в разных местах, как привидение. Его вновь мучает жажда, утолить которую практически невозможно. Кожа то ли истончилась, то ли стала почти прозрачной. Тело непроизвольно меняет форму, на несколько секунд возвращается к исходному образцу и вновь становится чем-то иным.
  
  Сашон ужасается, видя себя в зеркале. Не подходит к двери, не выглядывает в окно. Он понимает, что с ним происходит что-то страшное, наверное, что-то сродни тому, что случилось с матерью. Но испугаться по-настоящему не успевает, ведь все чаще и чаще, все увереннее и увереннее звучит призыв, та музыка, что заставляет его забывать себя и все, что вокруг. Он вдруг замечает, что в его голове появляются мысли, совсем несвойственные ему, словно заимствованные и чужие. Они вытесняют привычный образ мышления, дают знания, подчас изумляющие его парадоксальностью и новизной.
  
  Сколько времени все это тянется, Сашон не берется сказать. Но однажды зов оказывается настолько сильным, что выдержать уже нельзя. Размытым пятном мальчик бросается к окну. Растекшись по стеклу, пытается просочиться сквозь него. И с невнятным хлюпаньем стекает на пол. Подождав мгновение, плоской лентой летит к двери. Ощупывает ее, сжимаясь в комок и тут же расправляясь. И натыкается на замочную скважину. Дрожь проходит по телу Сашона. Он вытягивается в тонкую бечевку, ловко подлаживаясь под все хитросплетения замка. И с победным свистом выносится наружу!
  
  Туда, туда, где свобода. Где ждут. Куда зовут. Где любят. И где он нужен больше всего.
  
  Глава 19
  ---------------------------
  Лютя, цыкая зубом, сидит на скамейке во дворе. Место не очень удачное, но ему нужно просто переждать. Сивый сказал не появляться раньше семи вечера, а ослушиваться его указаний не стоит.
  
  Нога подростка сама ворошит кучи окурков и подсолнечной шелухи, щедро раскиданных возле скамейки, рисует в грязи то ли недоделанное сердце, то ли томагавк. Когда ему это надоедает, Лютя сплевывает, с удовлетворением ощупывает свой бицепс. Без интереса следит за соседской девчонкой, намеренно виляющей перед ним задом. Он не любит, но умеет ждать. Ведь для хищника важен не только точный и смертельный для жертвы бросок. Удобная диспозиция, надежное укрытие, неподвижность в момент выбора стратегии нападения - крайне необходимые вещи, как ни крути.
  
  Конечно, сейчас можно было бы заглянуть домой, посмотреть, как чувствуют себя родоки после его подарка. Того самого, что по идее должен был бы сделать не он, а отец, не будь он таким мудаком и размазней. Однако видеть их рожи он определенно не в настроении. Брат? Повидать брата? Ну, уж нет, отвалите, пожалуйста, подальше нахрен. Ведь Тузиком вполне мог бы быть он сам, родись лет на десять позже.
  
  Лютя кривит губы, морщится, покусывает палец. И искренно недоумевает. Вот нахрен родоки делали столько детей? Зачем они им? А? Ну, ладно сам он вышел у них по неопытности, что ли. Но остальные-то? У матери ведь абортов - не перечесть. Только после Тузика два. Почему бы и Аньку с Тузей было не выскоблить? Непонятно. Или вот чего мудила Вован резинку не пользует? Дорого? На водяру, типа, бабки есть, а на резинку жаба душит? Да уж... Ну сейчас-то, слава богу, маманя может залететь только если от ежика.
  
  Тут Лютя хмыкает и провожает глазами продолжающую дефилировать перед ним соседскую девчонку.
  
  Вот эта тоже - какого хрена тут таскается? Сиськи отрастила, и туда же. Дура, честное слово. Смотри-ка, еще и подмигивает. Вот обезьяна! Ну ладно, уделает он ее не по-слабому, и чего дальше-то? Чего вообще все эти мудилы так тащатся от траха? Дебилы какие-то, блин, честное слово. Вот жрать и пить - надо, ссать и срать - приходится. А трах - это типа конфетки. Есть она - хорошо, нет - и ладно, нахрен. Так ведь нет, прямо трясутся все из-за него, слюни пускают. Смешно даже, блин. Стоила бы овчинка выделки. Ага.
  
  - Эй ты, красотка хренова, иди-ка сюда, - подзывает Лютя девчонку. - Да ты, ты. Кто ж еще-то?
  - Ну, вот еще, блин. Тоже мне выискался, - томно поводит та плечом.
  - Кому говорят, иди! - ухмыляется он. - Задом сначала крутит полчаса, а потом изображает не понять кого. Ага.
  
  Девчонка, пожеманничав немного, подсаживается к Люте, словно ненароком кладет ладонь ему на колено.
  
  - Ты ведь Лютя? Верно? - строит она ему глазки.
  - Ну, - отвечает тот. - И чего?
  - Ты такой кле-евый. Прямо зашибись! Да еще такой кра-асивый, - сюсюкает она; между тем ее рука продвигается чуть выше.
  - Вот с-сука! - хмыкает Лютя. - Ручонки-то свои держи при себе, дура, - отбрасывает он ее пальцы в сторону. - С пидарасами да задротами сраными ручонки-то распускай. Втыкаешь?
  
  Девчонка обижается и делает попытку встать.
  
  - Сидеть, с-сука! - мгновенно суровеет он. - Ты разве по жизни еще не въехала, где бабское место, нахрен? Дура.
  
  Твердой ладонью обхватывает ее за плечо, другой - стискивает грудь так, что девчонка вскрикивает. А он приникает к беззащитной шее и вдруг изо всех сил кусает крепкими белыми зубами.
  
  - Ай! - вопит девчонка. - Пусти! Пусти, сволочь! Больно!
  - Сама ж хотела, сука, - сипит Лютя, просовывая руку под подол.
  - Пусти! Пусти! - начинает та сучить ногами.
  - С-сидеть!
  
  И тут глаза Люти останавливаются на странной, словно оплывшей фигуре, что медленно и неуверенно продвигается к подъезду, где живут Чукановы. Лютя на мгновение замирает, затем резко отталкивает свою случайную подругу и вскакивает.
  
  - Вали, дура! Пст! Тебе повезло, нахрен, что сегодня я добрый. В следующий раз сто раз подумай, а надо ли оно тебе!
  
  Девчонка в ответ только всхлипывает, размазывая тушь по щекам. А он разворачивается и крадущейся походкой нагоняет человека.
  
  - Эй, - окликивает он его. - Эй, чувак, слышь?
  
  Тот оборачивается, помаргивая слезящимися глазами. Черты его давно не бритого лица будто размазаны, от уха до рта гноится рана.
  
  - Лютя... Сына, - шепчет он. - Пи-ить! Пи-и-ить! - и тянется к подростку рукой, больше напоминающей гниющий обрубок.
  - Эй-эй, постой, чувачок, - мгновенно отскакивает, оказываясь вне зоны досягаемости, Лютя. - Ты батя? Реально? - он внимательно разглядывает человека с безопасного для себя расстояния. - Ну, охренеть! В натуре! Вован, реально ты??
  - Пи-и-ить, - просит тот. - Сына!
  - Да что с тобой приключилось-то? Вообще не просекаю, что за хрень.
  
  Человек продолжает двигаться по направлению к Люте, который так же потихоньку отступает к подъезду.
  
  - Эй, ты, - предупреждает Лютя. - Стой, где стоял! Со мной лучше не связываться, слышишь?
  
  Существо, оплывая и искажаясь все больше, вдруг начинает торопиться.
  
  - Пить! Пить! Подыхаю, - бормочет оно и внезапно вытягивает руку, стремясь уцепиться за подростка.
  
  Лютя завороженно наблюдает, как эта рука, нереально удлиняясь, почти достает его. Затем мотает головой, рычит, срывая наваждение, и, стиснув зубы, делает выпад мгновенно скользнувшим в его пальцы ножом.
  
  Кисть существа падает в грязь, расплывается и пузырится вонючей слизью. А оно само останавливается, в недоумении смотрит на свою культю. Лютя же лопатками ощущает хлипкую поверхность дверного подъезда, понимает, что еще секунда, и он спиной ввалится внутрь.
  
  - Пи-и-ить, - вновь заводит существо, опять делая шаг к Люте.
  - Ах ты, тварь! - выкрикивает пацан, бросаясь вперед. - Дерьмо поганое!
  - Стой! Стой, Ленька! Остановись!! - доносится откуда-то справа.
  
  Лютя застывает, легонько поводя глазами в сторону голоса.
  
  - Ленька! Подожди! - кричит бегущая к ним Найдена. - Ради всего святого не касайся его!
  - А то что? - усмехается краем рта подросток.
  - А то станешь таким же, как он, дубина, - уже спокойно говорит она, становясь рядом. - Уходи! Я сама разберусь с ним.
  - Это как?
  - Я умею, ты нет. Очень прошу тебя, уходи.
  
  Лютя ступает вперед, ловко уворачиваясь от неуклюжих движений страшилы, и принимается дразнить его.
  
  - Леонтий! - лицо девушки каменеет. - Черт бы тебя побрал! Ты просто не знаешь, с чем имеешь дело. Иди сюда, милый, иди, - обращается она уже к существу. - Я, я дам тебе пить. Пойдем со мной, - манит она его в подъезд.
  - Пи-ить, - хрипит существо.
  
  Лютя со смехом делает выпады ножом, то там, то здесь почти касаясь того.
  
  - Что за урод! - кричит он. - Бе, ме! Сейчас голову отсеку!
  - Да прекрати же кривляться! - гневно сводит брови Найдена. - Дурак! Ты на миллиметр от смерти.
  
  Она с яростью смотрит на Лютю, который под ее взглядом останавливается и вдруг откидывает капюшон назад. Стальные глаза в резных ресницах с изумлением изучают лицо девушки. Губы приоткрываются, затем стискиваются.
  
  - Ну, хорошо же, - после паузы говорит он. - Будь по-твоему! Я не трону его. Но, - тут он медлит. - Но подстрахую тебя, - он вновь ухмыляется. - На всякий случай.
  - Делай что хочешь, - с досадой бросает Найдена, - Только не мешай. Во-от, во-от. Сюда.
  
  Существо, переваливаясь и хлюпая, входит в подъезд. Лютя, придерживая дверь, следует за ним.
  
  - Твою ма-ать! - через секунду выдавливает он.
  
  Девушка поднимает правую ладонь. Яркий белый свет вырывается оттуда, касается уже почти бесформенного существа. Вспышка. Шипение. Кусок слизи корчится, хрипит. Но, сжигаемый светом, через несколько секунд пропадает бесследно.
  
  Найдена обхватывает себя за плечи, словно ей вдруг становится очень холодно. Кидает нерешительный взгляд в сторону ошарашенного Люти.
  
  - Вот и все, - говорит она. - Прикасаться к ним нельзя, - она пытается пройти мимо.
  - Вот же нихрена себе! - тихо произносит он и хватает девушку за руку. - Погоди! Да погоди же! - настаивает он, когда Найдена пытается вырваться. - Постой. Что происходит?
  
  Девушка легко выворачивается и, чуть прищуриваясь, отвечает:
  - Это болезнь. Смертельная. Лекарства от нее нет. Поэтому держись от таких, как этот, подальше.
  - Ладно, - усмехается уголком рта Лютя. - Пусть так. Но ты? Кто ты такая-то, нахрен?
  - А ты будто не знаешь? - с вызовом бросает Найдена. - Знакомы, вроде бы, с детского сада. Разве нет? Дай пройти.
  - Знакомы-то знакомы. Да только знакомы ли в натуре с тобой?
  - А с кем же еще? - она смотрит ему прямо в глаза.
  - Ладно, - вновь соглашается он. - Ты всегда была странная, точно. Не зря тебя ведьмой за глаза-то называют.
  - Ну, вот видишь. Пусти, дурила!
  - Да только даже Надька такое не смогла бы сделать. Точняк. Такое человеку не под силу, - рот Люти сводит судорога.
  - Так, может, я и не человек? - интересуется она, и ее губы трогает насмешливая улыбка.
  
  Лютя с трудом сглатывает, отступает в сторону.
  
  - Ладно, - в третий раз соглашается он. - Пусть будет по-твоему. Не человек. Нет, ну во дает! - бормочет он вслед девушке.
  - Я тебе такого не говорила, - оборачивается она. - Ты сам сделал выводы. И никто не поручится, что они верные.
  
  Лютя некоторое время после ее ухода стоит без движения. Смотрит на то место, где совсем недавно торчало склизкое пугало.
  
  - Ну, и дела, - шепчет он сам себе. - Вован - куча дерьма, Надька - не человек. Что за хрень??
  
  Он крутит головой, надвигает капюшон на самый нос и, засунув руки в карманы, выходит из подъезда в сгущающиеся сумерки.
  
  Глава 20
  --------------------------------
  Тузик чувствует себя совсем здоровым, и это крайне радует его. Тело больше не подводит, слушается малейшего приказа, голова не болит, а из груди наконец вынули острое шило. И родители, слава богу, давно не появляются. Никто не кричит, не дерется, не унижает. Можно смотреть, прижавшись носом к стеклу, на улицу. Можно разглядывать картинки в журналах. Гонять по полу щепки. Да мало ли что еще может делать свободный здоровый человек. Вот про белого щенка можно думать сколько заблагорассудится. Он пушистый, мягкий и веселый.
  
  - Тяв, - говорит Тузик. - Тяв, тяв.
  
  Мальчик опускается на четвереньки, принимается бегать по коридору, смешно загребая руками, вертит головой и понарошку рычит. Ему кажется, что рядом носится щенок. Который уже не и королевы давно, а его собственный. Только не кто-то там, вроде домашнего прихвостня, а совсем-совсем настоящий друг.
  
  В дверь нерешительно стучат. Мальчик сначала замирает в уморительной позе, потом, опираясь на руки, поднимается. Подходит, тянет за ручку.
  
  - Откъито, - сообщает он, смотря одним глазом в образовавшуюся щель.
  
  На площадке стоит Найдена, одной рукой опираясь о косяк, другой - нетерпеливо постукивая по бедру. Волосы ее растрепаны, а в глазах читается тревога.
  
  - Впервые встречаю такого человека, как ты, - улыбается она Тузику и отводит узкой ладонью прядь со лба.
  - Посему? - удивляется Тузик и открывает дверь пошире.
  - Да потому, дуралей, что ты ничего не боишься.
  
  Девушка подхватывает мальчика подмышки, легонько подбрасывает и, покрутив, отпускает.
  
  - Ты один? - интересуется она.
  - Дя. Анька кудя-то деясь. Па и ма тозе.
  - Ясно, - констатирует Найдена. - В гости-то пустишь?
  - Конесно! - радуется Тузик. - Ты зе пинсеса.
  - Кто? - вначале не понимает она. - Ах да! Как же я могла это забыть, - она смеется. - Ну, естественно, принцесса. Кто же еще-то?
  
  Найдена берет его за руку, осторожно заходит в квартиру.
  
  - Точно-точно, никого нет? - спрашивает она, осматриваясь.
  - Конесно. Я один. Анька усъя, - тут он вздыхает и принимается двигать сжатым ртом.
  - Так ты, наверное, хочешь есть? А у меня опять только яблоко, - девушка шарит по карманам. - Хочешь?
  - Неть, - отказывается он. - Не хосю. Мы еи.
  - Аня давно ушла?
  - Не осень. Скоё пъидеть.
  - Понятно.
  
  Найдена постепенно обходит всю квартиру, останавливается в большой комнате, все такой же грязной и отталкивающей. Вгляд девушки застывает на полу у дивана. Потом ее глаза сощуриваются.
  
  - Да, вот так все и бывает, - она отводит волосы назад, ежится, будто от сквозняка.
  - Сьто?
  - А? - хмурится она. - Что ты спрашиваешь? Я не расслышала.
  - Сьто так и быаить, - терпеливо поясняет Тузик.
  - Ах, да, - словно опоминается Найдена. - Слушай, а твой отец домой не возвращался? Ну, после того, как сбежал через окно.
  - Па, сьто ли? - уточняет мальчик.
  - Ну, да, - усмехается она.
  
  Тузик поднимает бровки, сосредоточенно водит ртом. Он очень серьезно обдумывает, действительно ли не видел отца с тех самых пор.
  
  - Неть, - наконец говорит он. - Усёй и сё.
  - Это хорошо. Послушай, - она садится на корточки возле мальчика и обеими руками разворачивает его к себе. - Если увидишь кого-то странного, ну, как типа у твоей мамы было, ни за что не приближайся к нему, и не позволяй прикасаться к себе. Понял? - она вглядывается в глаза Тузика. - В общем, выходит так, что с твоей мамой случилась очень нехорошая штука. Люба сильно заболела. И эта ее болезнь крайне заразна, а лекарства от нее нет. Ясно?
  - И сьто?
  - Если такой человек дотронется до тебя, ты тоже заболеешь, - девушка легонько трясет Тузика за плечи. - Ты понял, нет?
  - И я умъю?
  - Э-э, - она отводит глаза. - Такое, в общем, тоже... Э-э... Ну, может быть. Ты, короче, не отвлекайся от темы, - она сдвигает брови. - Понял, что нужно гнать во все лопатки от таких людей?
  - Дя. А ма?
  - Что "ма"? - девушка встает, отводит волосы со лба.
  - Ма тозе умъет?
  - Не знаю! Мне известно только, что лекарства нет. Поэтому лучше просто не сталкиваться, и все.
  - Ядно, - Тузик пальчиком тычет себя в щеку.
  - Вот и отлично. Через пару дней зайду, узнаю, как у вас тут с Аней дела. Если оголодаете, без всяких разговоров - к нам. Мама вас обязательно накормит. Слышишь?
  - Дя.
  - А насчет странных людей все понял?
  
  Тузик кивает, сжимает и разжимает ручки, смотрит то на девушку, то на затейливой формы пятно на стене. Переступает ногами, словно хочет в туалет.
  
  - Ну, ладно, малыш, - Найдена ерошит его волосы. - Я пошла. До встречи?
  - Дя, - мальчик все глядит на пятно. - Досиданя.
  
  За девушкой медленно закрывается дверь. Между тем Тузик все смотрит и смотрит на фиолетово-серое пятно. Трет нос, шмыгает. А потом вдруг плачет навзрыд, стиснув ладошками свое смешное личико. Все его маленькое тело сотрясается от рыданий, отросшие за ушами волосы топорщатся в разные стороны.
  
  Такая тоска накатывает на него не в первый раз. Но сейчас ему почему-то особенно больно. От непереносимости бытия. Ненужности. Собственной чуждости окружающему миру. И бессмысленности. Бессмысленности всего, включая его самого.
  
  Незаметно совсем темнеет. Тузик неподвижно сидит в уголке детской комнаты. Кулачки на коленях, глаза полузакрыты, щеки все еще мокрые от слез. Он судорожно вздыхает и сжимает рот в точку. Больше всего ему хочется исчезнуть отсюда. Целиком и навсегда. И спасительные мысли о белом щенке почему-то вообще не приходят мальчику в голову. Погруженный в отчаяние, он не слышит шагов сестры.
  
  - Тузик! - зовет она. - Тузик, ты где? Хм. Девался куда-то. Эй!
  
  Голос ее то приближается, то отдаляется, словно она ищет его по всей квартире.
  
  - Хрень какая-то, - бормочет она. - Ночь ведь. Куда он мог деваться? Тузик, блин!
  
  Анька садится на кровать, со вздохом приваливается к стене. И тут взгляд ее падает на закуток между тумбочкой и окном.
  
  - Ой! - вскрикивает она. - Кто там? - девочка вскакивает в испуге. - Тузик, ты?! - Анька вглядывается в слабо белеющее личико брата. - Вот, блин, твою мать! Чуть не обделалась из-за тебя, нахрен. Какого черта ты там торчишь, а?
  
  Она наклоняется и выволакивает безвольного мальчишку на свет. Трясет, усаживает рядом.
  
  - Чего случилось-то? Как неживой, нахрен. Эй! Я есть принесла. Сейчас сварю, захомячим и спать. Ну и напугал же ты меня. Чего молчишь?
  - Бойно, - наконец отвечает он.
  - Больно? Опять? - вскидывается девочка. - Где?
  - Сё! - с безмерной тоской выдает он. - Сё бойно. Сё!
  
  Анька непонимающе всматривается в брата, щупает его лоб, разглаживает сжатые пальчики.
  
  - Да ты сдурел, что ли, по ходу? - говорит она. - Какую-то хрень несешь, в натуре. Типа проблем мало, ага. Может, обидел кто? А?
  
  Он отрицательно мотает головой, закрывает ладошками глаза.
  
  - Чоканутый ты, ей богу. По жизни, - сестра принимается цокать языком. - Сыт, одет, спать есть где. Не бьет никто, в конце-то концов. Чего еще тебе надо? Больно ему везде. Во дает!
  - Бойно, - не отступается Тузик. - Не хосю так.
  - А как ты, блин, хочешь? - по-прежнему не понимает она.
  - Стобы хоёсё. Везде-везде. Стобы все хоёсие, добъые. Стобы меня юбии, и тебя. Всех. И светъо-светъо. Везде.
  
  Анька с минуту глядит на него, выпятив нижнюю губу и двигая бровями. Потом переводит взгляд на свои колени, сбрасывает что-то с них. Опять смотрит на Тузика.
  
  - Ну, это ты загнул, братан, - наконец говорит она. - Так вообще не бывает, понял?
  - Поетому и бойно, - сжимает рот Тузик.
  - Думаешь, меня кто-то любит? Думаешь, я кому-то нужна? Да все друг другу как звери, если хочешь знать. Вон Лютя не зря говорит, слабые, типа, умирают первыми. А уж он-то в курсе, поверь.
  - А я так не хосю, - упрямо повторяет он. - Мне так не нъавися. Посему я дойзень здесь зить?
  - Ха! Нет, ну ты даешь! Потому, что ты родился тут, в районе Незнамово. Тут, балбес, а не в центре. И вовсе не у богачей. Сечешь?
  - Ну и сьто! Не хосю. Бойно.
  - Да ты достал ныть, - уже с досадой произносит она. - Возюкаюсь с тобой, возюкаюсь... Со мной вот так никто никогда не возился, блин. И ничего я тебе такого не говорю, нахрен, - она на минуту замолкает. - А мне, вообще-то, если хочешь знать, хреново. Понял? Чет прям ломает всю, колбасит. Тож, поди, хрень какую подцепила. Типа гриппа. Еле доперлась с этими самыми пельменями, блин.
  
  Тузик поднимает на нее глаза, протягивает ладошку и гладит ее пальцы.
  
  - Ты хоёсяя, хоёсяя.
  - Вот так бы легла и лежала. Ага. И еще пить, блин, так хочется, прям зашибись. Жесть.
  
  Мальчик сжимает губы в точку, принимается двигать ими туда-сюда. Разглядывает унылую обстановку их с сестрой комнаты, словно старается найти здесь какой-то ответ.
  
  - Я пъинесу тебе пить, - соскальзывает он с постели. - А захомясить мозно у Надены. Она сказая, мозно.
  
  Анька хватает его за руку, тащит обратно.
  
  - Заколебал ты меня со своей Надькой, честное слово! Какого хрена она тебе сдалась? Ни за что больше к ним не пойду. Слышал? Ихняя тетя Клава так смотрит, так смотрит. Жалостливо и чуток гадливо. Как на попрошаек каких-то, нахрен. В натуре, блин, убогих и паршивых, - она медлит. - Сейчас маленько посижу и сготовлю пожрать. Отдохну маленько. Колбасит чего-то.
  - Не, Надена хоёсяя. Пинсеса.
  
  Глаза у сестры становятся злыми. Она хмыкает и тянет уголок рта вверх, совсем как Лютя.
  
  - Ага. Кошка она драная. Вот кто! И вообще - чтоб ты знал - срала она на всех с высокой колокольни. Понял?
  - Ты сего? - вытаращивается на нее Тузик.
  - Отвали! Достал конкретно с этой кривлякой, блин.
  
  Некоторое время они сидят тихо-тихо. Отвернувшись друг от друга и теребя пальцами простыню. Каждый со своей стороны. Потом Тузик осторожно слезает и, пытаясь не делать лишних движений, идет за водой.
  
  
  Дюха опять лежит в своей комнате, стараясь не слышать воплей и стонов за стеной. Матери совсем плохо. И Марсик не зря приносил свои дурацкие бумаги и изображал добренького. Сволочь! Наверное, скоро с ней что-нибудь случится. Не без помощи Марсика, естественно. И он, Дюха, окажется на улице. Эх! Что тогда делать? А?
  
  Блин! Непруха какая эта штука жизнь. Честное слово. Придется, как Чукановской Аньке, толочься у остановок и магазинов. Выискивать оброненные монетки, умильно глядеть на толстых теток. Фу, черт, как противно.
  
  Есть же ведь, есть у людей нормальные родители. У Найдены вот к примеру. Или у Сашона Коздина.
  
  Дюха садится, прижимает к животу подушку и испуганно таращится в темноту.
  
  Это он зря вспомнил Сашона к ночи-то. Без сомнений зря. Запретил он себе о нем думать. Вот и не надо было отступаться. Точно? Да-а, как вспомнишь его застывший, будто у мороженой рыбы, взгляд, заторможенную, словно из бабушкиного проигрывателя, речь, аж в дрожь бросает. Ага. Что уж говорить про вязкое, прогибающееся типа студня плечо Сашона. Ужас!
  
  Мальчик передергивает плечами, прижимает подушку покрепче.
  
  Да уж... Как бы это чудо-юдо не приперлось сюда за ним. Не надо было вообще туда ходить. Нету никого и нету. Так ведь нет, обязательно нужно было убедиться, что пусто у них. Дурак чертов, ага. Сидел бы сейчас себе спокойно, думал бы только о мающейся матери да о гадине Марсике. Ну и о своей невеселой будущности.
  
  Мать вдруг стонет особенно выматывающе, отчего мальчик зажимает уши, крепко-крепко зажмуривается - словно в таком мраке можно что-нибудь увидеть, утыкается лицом в подушку.
  
  Вот ведь гадство! Жили они себе и жили. Пока мать в это дерьмо не втяпалась, блин. Позвонить, что ли, и правда бабусе? Может, возьмет к себе. Внук ведь он ей в конце-то концов. Вот у Сашона нормальная мать, не пропойца, не наркоманка. Повезло же ему. Верно? А если Сашон - упырь?
  
  Дюха вскакивает, широко открывает глаза и медленно-медленно осматривается. Видно очень плохо. По правде сказать, не видно вообще ничего. Поэтому он резким движением включает свет.
  
  Комната, как комната. Ничего особенного. Стол, стул, кровать. Сбившийся коврик. А еще - шкаф. Небольшой такой, специально для детской одежды. И вот в нем-то... В нем...
  
  Мальчик боится додумать, что именно может быть в этом проклятущем шкафу. Вопль матери заставляет его подпрыгнуть. Он весь покрывается холодным потом. Однако сжимает челюсти и с решимостью самоубийцы дергает дверцу.
  
  Уф! Только одежда. Да и кто вообще мог бы притаиться здесь? Среди этой пыли и плотно уложенных и развешанных вещичек. Разве что кот?
  
  Да, блин, что-то совсем он разнюнился, как последний слабак. Честное слово. Если уж на то пошло, то раньше Сашона он видел какую-то тварь у Тузика. Та-то реально была страшнее. И противнее. И ужаснее. Однако за ним ведь не пришла. Да и у Тузика никаких дел не натворила. Верно? И Анька, и Тузик в полном себе порядке. Так чего он сам-то тогда так боится не понять чего?
  
  Ну, боится, да. Ну, страшно. Мать вон вопит, на дворе ночь. А еще... А еще чем-то похожа та тварь на того Сашона, который и не Сашон вовсе. Верно? Верно, черт побери!
  
  Дюха садится на кровать, стискивает пальцы. Сглатывает сухой комок. Да, все правильно. И, выходит, Анька Чуканова была недалека от истины, когда говорила, что кроме них с Тузиком в квартире была только их мать, Любка. Которая... Которая и является тем самым ужасным слизняком.
  
  Постой, постой, блин! Так это что? Так, может, и у Сашона сначала с матерью случилась та самая дрянь, как у теть Любы Чукановой? Сначала у нее, потом у Сашона. А? Же-есть! Сашон, по ходу, заразился от нее. Ну, от своей-то матери. Значит, заразились и Анька и Тузиком. Ага. А от них вполне вероятно подхватить эту гадость и ему, Дюхе.
  
  Мальчик волчком крутится от таких мыслей, так ему вдруг становится нехорошо.
  
  Вот ведь незадача. С одной стороны, ему нельзя появляться у Тузика, чтобы не заболеть. С другой, ну, не след же бросать друга за просто так, не предупредив об опасности. Бли-ин! Что же делать?
  
  В соседней комнате принимаются визжать, биться о стены, сшибать мебель, что-то бросать. Дюха прислушивается и пытается сообразить, как его исхудавшая, измотанная мать может производить подобные действия. Неужели такое вообще возможно?
  
  Он выглядывает в коридор. Прокрадывается к соседней двери, прикладывает ухо. Тут в эту самую дверь с неожиданной силой бьют. Мальчик отшатывается, тряся головой.
  
  - Мама? - неуверенно спрашивает он.
  
  Оттуда доносится то ли постукивание, то ли пощелкивание. Потом сдавленный стон.
  
  - Мама, - чуть громче говорит мальчик. - Нужно что-нибудь?
  
  Не дождавшись ответа, он делает шаг вперед. Толкает дверь от себя. Заглядывает в образовавшуюся щель.
  
  В комнате полумрак. Валяющаяся на полу лампа снизу подсвечивает разбросанные вещи, раскиданные стулья, скомканную и разворошенную постель, вывороченные полки шкафа. И мать, неловко привалившуюся спиной к ножке стола.
  
  - Мам, - вновь зовет ее Дюха. - Как ты, мам? Может, воды?
  
  Она не отвечает, а глаза мальчика понемногу привыкают к почти полному отсутствию света. Он подходит немного ближе, но наклониться не решается. Одежда матери изорвана в клочья, тело расцарапано в кровь, будто по ее венам бегали маленькие суматошные грызуны и своими крошечными лапками доводили ее до исступления. А она старалась поймать, выцепить, расчесать, чтобы выдворить непрошенных посетителей вон.
  
  Дюха кусает пальцы, ведь рыдания совсем близко подступают к горлу. Еще немного, и он разревется, как последний сопляк. А сам, помимо воли, все вглядывается и вглядывается. Глаза у матери слиплись какой-то дрянью и открыты в этот мир узкими прорезями с неподвижными зрачками. Рот с ссохшимися губами подергивается с одной стороны, а с другой - застыл будто намертво. Волосы темной паклей торчат вдоль впалых щек. Левая рука лежит на колене. А правая - выстукивает странную дробь отросшими, местами обломанными ногтями.
  
  Мальчику становится жутко. Ему кажется, что это вовсе не мать сидит в двух шагах от него, а некое ужасное существо, выбравшееся из ночного кошмара. И оно следит, следит за ним безжалостным взором из-за заслонок век.
  
  - Мам, - дрожащим голосом делает он еще одну попытку. - Это я, Андрейка. Слышишь? Может, тебе нужно чего, а? Нет? Тогда, наверное, я пойду. Ладно?
  
  Он осторожно отступает назад. И вдруг мать бросается к нему.
  
  - Сгинь! Сгинь, сатана! - воет она. - Отдай мне мое тело, сволочь. Сгинь!
  
  Дюха подскакивает, бросается к двери, захлопывает ее. В диком страхе несется в коридор, скатывается по лестнице и останавливается отдышаться только за разломанной верандой во дворе. В его ушах все еще звучит хохот матери и ее вопль "Проклинаю! Проклинаю тебя!".
  
  Глава 21
  --------------------------------------
  Тузик раскладывает щепочки на полу в большой комнате. Беспорядок совсем не мешает ему, а даже помогает. В том смысле, что позволяет представить вместо опрокинутых стульев и разбросанных вещей здания с верандами и колоннами, вокзалы, площадки. Ведь и его щепочки сейчас вовсе не щепочки, а машинки и поезда.
  
  Сегодня солнечный день. И лучи скользят по грязному полу сквозь угаженные стекла, как прожектора. Ну, или фонари. Тузик точно не знает. В общем, скользят чем-то этаким. И создают почти праздничное настроение. Почти такое, как в новый год, когда родители напиваются особенно отчаянно, а потом валяются, еле шевелясь, несколько дней, и не видно их, не слышно. Телевизор работает сутками напролет, показывая разные смешные и занятные вещи, а на столе посреди бутылок и стаканов громоздится куча всякой жрачки.
  
  Тузик молча и сосредоточенно передвигает щепочки, дудит, когда надо, пыхтит и тарахтит, когда положено. Он уже подвозит гору воображаемой еды к одному из опрокинутых стульев, когда раздается быстрый стук в окно. Мальчик отвлекается не сразу, так как без его неусыпного внимания какая-нибудь из машин вполне может завернуть налево, чтобы самостоятельно сбыть товар, и тогда люди - малюсенькие, видимые только ему букашки - останутся без необходимого им пропитания. Тогда у малышни точно заболят брюшки, кого-то затошнит, у других закружится голова. А этого Тузик, мудрый правитель придуманного им мира, допускать не должен.
  
  - Тузик. Тузик! - зовут снаружи и вновь стучат.
  
  Мальчик наконец поднимает глаза. В окне торчит кудлатая Дюхина голова. Тузик всматривается, и чем-то вид друга его тревожит. Под глазами у того синяки, да и вообще лицо осунувшееся, мятое, словно он давно не ел и спал черти где.
  
  - Дастуй, - говорит он голове друга. - Заходи скоей, - и приглашающе машет рукой.
  
  Дюха на секунду пропадает из поля зрения, потом возникает опять. Мнется, шлепает беззвучно губами, словно хочет, но решается что-то сказать.
  
  - Сьто? - спрашивает в конце концов Тузик, не выдерживая нерешительности друга. - Заходи. Ты сего?
  - Да я так, на минутку, - сообщает Дюха, отводя взгляд. - Проведать. Как вы тут? Родоки не вернулись?
  - Неть. Съяются где-то, - философски замечает Тузик. - А сьто?
  - Да так, блин... Боюсь, короче, за вас, - Дюха прикладывает сложенные лодочкой ладони к стеклу, вглядывается внутрь.
  - Боисся? - удивляется Тузик и даже встает. - Посему?
  - Э-э, у вас все нормально, нахрен?
  - Номайно, конесно. Ты сего? Боеесь?
  
  При этих словах Дюха отшатывается и снова пропадает. Тузик смешно разводит ладошки, взбирается на табурет, прижимает нос к стеклу со своей стороны.
  
  - Дюса-а! - зовет он.
  - Чего? - появляется тот. - Ай! Прям напугал, блин.
  - Ты боеесь, сьто ли?
  - С чего ты взял? - лицо Дюхи немного бледнеет.
  - Ну, не заходись, - Тузик поднимает и опускает брови, сдвигает точку рта направо. - Тосий какой-то, бойной.
  - Да ну тебя! - в сердцах фыркает Дюха. - Заладил тоже. "Больной, больной". Тьфу.
  - А сьто? - не отстает Тузик. - Ты дома не носюесь, сьто ли? Ма сийно дейется?
  - Ой, блин. Ну, да, хреново дома, точняк. Мать в натуре спятила. Да, короче, не за этим я пришел-то, - он досадливо морщится.
  - Тада заходи! - улыбается ему Тузик.
  
  Дюха с тоской смотрит другу в глаза, шмыгает и, отведя взгляд в сторону, говорит:
  - Слушай, тут такое дело... Эх... В общем, был я у Сашона. Ну... Он стал, короче, таким же, как твоя маманя. Ну, или почти таким же, - пауза. - Кисель, в общем, - Дюха переводит глаза на друга. - Вы же говорили, что ваша маманя заболела, верно?
  - Ну, въёде того, - Тузик прижимается к стеклу уже всем лицом.
  - Так вот и Сашон, я думаю, заболел. А заразился он точняк от теть Сони. Я же к нему уже недели две бегаю, пытаюсь застать. И никого, прикинь. Даж соседи не в курсе, - Дюха опускает голову. - В общем, мне кажется, что теть Соня евонная уже померла - ее ж так и нету, он один дома. И сказать не может, прикинь, ни где она, ни когда ушла. То ли реально не помнит, то ли прикидывается.
  - И сьто? Давай, я схозу, посмотъю.
  - Брось! - лицо Дюхи искажается. - Знаешь, на кого он стал похож, нахрен? Ни за что не поверишь. На упыря сраного! На нежить! Эх...
  - Стасно как, - ежится Тузик, мордочка его вытягивается.
  - Вот и я про то же! - вскидывается Дюха. - А вы же, выходит, с теть Любой долго были вместе... Ну...
  - Тозе забоеем, сьто ли? - пытается помочь другу Тузик.
  - Вроде того, - Дюха кидает быстрый взгляд на него.
  - И ты боисся?
  - Блин! Ну да, да. Знаешь, какой он страшный был? - по лицу Дюхи проходит судорога. - Вроде Сашон Сашоном, а сам - мертвяк! Жуть.
  - Да уз. Стасно, - Тузик сосредоточенно двигает точкой рта. - Тебе носевать негде, сьто ли?
  - Прижмет, домой вернусь. Маманя-то, поди, не совсем спятила... Ладно, пойду я. А ты уж там осторожнее будь. Ну, это... Вещи, короче, ее не трогай, еще чего, - он медлит, дергая себя за завязку капюшона. - В общем... Ну... Бывай, короче.
  
  Дюха натягивает капюшон до самого носа, машет ладонью и пропадает из поля зрения. Через минуту Тузик видит, как он идет, сгорбившись и засунув руки в карманы, к дальнему концу двора.
  
  Тузик оборачивается, оглядывает взглядом комнату. Не трогать материны вещи? Хм... Смешно сказать, да ведь он чуть ли не все здесь уже перетрогал, родителей-то нет много дней. И если ему было суждено заразиться, то заразился он давно.
  
  Поэтому мальчик вздыхает, какое-то время двигает ртом, а потом возвращается к своим щепочкам. Однако теперь игра почему-то совсем не ладится. Воображаемый мир, так кропотливо придумываемый им, разваливается на ходу. Вместо зданий проступают стулья, вместо машин - огрызки дерева, а людей не видно и вовсе.
  
  - Сёйт, - говорит Тузик и растерянно садится на задик.
  
  Ему почему-то снова становится скучно и тоскливо, и чуть ли не впервые в жизни он не знает, чем себя занять в одиночестве. Мысли о Сашоне неуклонно ползут и ползут в голову, но мальчик каким-то шестым чувством понимает, что ходу им давать лучше не надо. Он крепится, сколько может, однако сдержать их наплыв выше его сил.
  
  Тузику давно кажется, что в реальности творится что-то неладное. Оно засасывает, разрушает, преобразует. Это не объяснить словами и даже не нарисовать. Но каким-то образом в движение вовлечены все без исключения.
  
  Мальчику становится трудно дышать, он вскакивает, растопыривает пальчики и машет ладошками.
  
  - Уйди. Уйди зо! - кричит он. - Объятно, иди объятно! Не надо нам.
  - Ты чего это тут разорался? - неожиданно интересуются из коридора.
  
  Тузик вздрагивает и мигом оборачивается. Оттуда появляется Анька. В одетом кое-как пальтеце. С осунувшимся и словно оплывшим лицом. С потухшими глазами.
  
  - Ай! - запоздало вскрикивает мальчик. - Ты сего?
  - Да это ты чего? - сестра приваливается к косяку. - И так еле ноги тащу, а тут ты орешь, как резаный. Чего случилось-то, блин?
  - Нисего, - потупливает взор Тузик.
  - А чего вопишь?
  - Стасно стаё. Дюса сказай, Сасон стай упыём и умей.
  
  В глазах Аньки протаивает заинтересованность, она немного меняет позу, бросает тощий пакет с продуктами на пол.
  
  - Это как так еще? Что за хрень?
  - Незаню. Стай упыём, пугай Дюсу, - Тузик высоко поднимает бровки. - Есё сказай, наса ма тозе упый.
  - Чего?? - сестра приоткрывает рот.
  - Так сказай, - он медлит. - Есё типа мы мозем забоеть от нее.
  - Пф-ф, - хмыкает Анька. - Я уже заболела, нахрен. Так тяжело, сил нет. Свалилась бы вот тут и лежала. А еще так пить охота, прям сдохнуть как.
  - Так ёзись на постей, я тебе пить пъинесу.
  - Маманя - упырь. Да-а, в этом что-то есть, блин.
  - Иди, иди. Ёзись, - машет на нее ручкой Тузик. - Боеть пъёхо.
  - А жрачку кто будет готовить? Хотя... Вот насрать мне, честно. Не хочу я ничего. Как подумаю о еде, блевать тянет.
  
  Сестра опускает руки, медленно стаскивает пальтецо, разматывает шарф. Запинаясь, идет в маленькую комнату. Тузик следует за ней, контролируя каждый ее шаг. Дойдя до кровати, она со стоном падает. Девочку трясет так, что зуб у нее не попадает на зуб. Брат, запутавшийся было у порога в слишком длинных штанах, бросается к ней, старается укрыть.
  
  - Вот так, вот так, - бормочет он.
  - Чет вообще я разболелась, по ходу, - сообщает Анька, скручиваясь под одеялом. - Температура, что ли, блин, - она подкладывает ладони под щеку, закрывает глаза. - Пить хочу, умираю.
  - Сяс, подозди!
  
  Мальчик подтягивает брюки. Держа их подмышками, бежит в кухню. Пыхтит, взбираясь на табурет. Наливает сразу три стакана - чтобы были под рукой.
  
  - Надо зе, как хоёдно, - шепчет он, ежась от сквозняка. - Бъин, - спешит обратно.
  
  Переставляя свои маленькие ножки в сползающих Лютиных штанах, он чувствует, что стены мрака и одиночества сдвигаются вокруг, грозя раздавить его. И ему требуется немалое мужество, чтобы не заскулить, не пригнуться и не кинуться вон, ища спасения где-то вовне.
  
  - Анюся, вот, беи, - подсовывает он воду сестре.
  
  Сжав кулачки под подбородком, наблюдает, как жадно она пьет. Потом забирает стакан. Садится рядом на табурет. Сидит так несколько часов, пока Анька вновь не просит пить.
  
  Неподвижный, без единой мысли в голове, Тузик смотрит то на сестру, то в окно. Иногда беззвучно что-то шепчет. Жалость к Аньке не дает ему отлучиться даже на минутку. Он глядит и глядит. И ему кажется, что лицо сестры бледнеет все больше и больше, а ее черты немного расплываются, словно рисунок, опущенный в воду.
  
  Наконец глубокой ночью глаза его начинают слипаться, голова помимо воли опускается на грудь, и он весь несколько сползает вниз. Но спать в такой позе - сущее мучение. И, помаявшись, мальчик осторожно, чтобы не потревожить, ложится к сестре под бочок, сворачивается в комок и тут же засыпает.
  
  - Пи-ить, - будит его хриплый зов. - Пи-ить.
  
  Тузик долго не может понять, что это и где. Он вертится, чмокает, залезает под подушку. Однако то ли требование, то ли просьба достигают его и там. Мальчик поднимает голову, таращится в темноту, прислушивается.
  
  - Пи-ить, - звучит близко-близко.
  
  И Тузик просыпается окончательно. Перелезает через сестру, бежит за водой, поит, ложится. И так снова и снова. Под утро, окончательно одуревший, он не слышит уже ничего. Ни слов Аньки, ни возрастающей муки в ее голосе, ни попыток сестры встать.
  
  
  Тусклый день пробивается сквозь завесу низких облаков. Проникает через замызганные окна в квартиру Чукановых, проявляет предметы, раскрашивает неясными цветами вещи. Мальчик возится, старается устроиться удобнее. Но в конце концов открывает глаза. И не оттого, что выспался - этого нет и в помине. Просто ему очень холодно, а еще - сильно хочется есть. Он поплотнее подтыкает одеяло, прижимается спиной к спине сестры. И тут ему становится страшно. Мальчик резко разворачивается, прикладывает ладошку к плечу Аньки. Отдергивает.
  
  - Аня? - дрожаще спрашивает он. - Ань! - кричит он уже отчаянно.
  - Чего тебе? - сипит она. - Блин, ну чего ты все время орешь??
  
  От неожиданности Тузик отшатывается, вглядываясь в затылок сестры. Неуверенно улыбается.
  
  - Ты здеся? Ты зывая? - на всякий случай уточняет он.
  - Ты совсем сдурел, что ли, нахрен? - Анька делает попытку повернуться. - Господи, вся как ватная, твою мать. Не могу даж приподняться. И ты еще там как последний дурак! Дай лучше попить, нахрен. Прямо помираю от жажды.
  - Сяс, сяс, - торопится Тузик перелезть через сестру. - Зывая!
  - Ты вообще с катушек, что ли, съехал? Во дает! А какая я еще должна быть?
  - Ты сийно мякая, - в ответ изумленно констатирует он, сползая с кровати.
  
  Уже стоя, пальцем тыкает ее руку, поднимает на Аньку глаза. На предплечье сестры остается глубокая вмятина.
  
  - Да? - без интереса спрашивает Анька. - И чего?
  - Ну, есё ты пости хоёдная.
  - Слушай, ты меня уморить, что ли, хочешь? Сейчас сдохну, в натуре.
  - Сяс, подозди. Я сяс.
  
  Тузик бегом приносит ей воды и, пока она пьет, смотрит, сжимая и разжимая пальчики. Когда она отдает стакан, гладит ее по ноге.
  
  - Сийно боит?
  - Что, блин, болит? Нет, ну ты сегодня просто в ударе.
  - Ты зе боеес.
  - Да не болит у меня ничего! Понял? Просто ломает всю. Прям, как квашня, в натуре. И еще пить все время охота, жесть.
  
  Мальчик согласно кивает, чтобы не раздражать сестру. А она больше и не разговаривает, лежит, прикрыв глаза, сопит тихо носом. Немного выждав, он идет в кухню. Порывшись в сестрином мешке, достает хлеб, масло и сыр. Как умеет, мастрячит большой бутерброд. А потом от нечего делать принимается смотреть в окно.
  
  Глава 22
  -------------------------------
  Небольшая комната, где подручные Сивого раньше часто проводили свободные часы, давно перешла почти в полное владение Люти. Формально жилье принадлежит одной из подруг Сивого, однако сама она там не живет, а предоставляет ее для отдыха и веселого времяпрепровождения подчиненных своего дружка. Наверное, это своеобразная плата за внимание, которое он ей оказывает. Когда Люте окончательно опротивело дома, он начал ночевать здесь, без зазрения совести и какого-либо снисхождения выпинывая других. Характер пацана знали все, тем более что он в первейших фаворитах Сивого, поэтому связываться с ним никто не стал. С тех пор Лютя держал жилье в относительной чистоте, изредка подметая пол измочаленным веником да таская белье на стирку все той же подруге. Отсюда он всегда уходил на дело, сюда же и возвращался.
  
  Вот и несколько дней назад он, как обычно, пришел легкими шагами, потерзал зубами холодную курицу из холодильника да и завалился спать. Думал с утра пошарить по задолжавшим торговцам, однако к своему удивлению сделать этого не сумел.
  
  Странная усталость и вялость овладела им тогда. Избавиться от нее не может он и сейчас. И кажется ему, что все только усугубляется со временем.
  
  - Блин, что за хрень, твою мать, - еле-еле шепчет Лютя. - Как старик, нахрен.
  
  Вроде бы ничего не болит, но во всех членах такая слабость, что ему трудно в это поверить. Сильное, хищное, отточенное тело, еще недавно столь послушное, просто отказывается служить. И это больше всего изумляет Лютю. Как может быть, чтобы он не мог поднять руку или повернуть голову? А эта изводящая жажда? Ведь сдохнуть от нее - просто на раз.
  
  Лютя проводит языком по пересохшим губам, делает над собой усилие и кричит:
  - Эй, Манька! Принеси мне воды, с-сука!
  
  Лежит, прислушивается к тишине и редким шаркающим шагам за стенкой. Собирается с силами, снова кричит:
  - Манька, твою мать! Воды, сволочь!
  
  И для убедительности дает в эту самую стенку коленом. Выжидает, бьет еще. Там через некоторое время принимаются бормотать, шаги замирают, потом возрождаются вновь, приближаясь к Лютиной двери.
  
  - Чего тебе, дармоед? - просовывается голова в синем платке на редких белых волосах.
  - Не слышала, что ли, блин? Воды, твою мать.
  - А сам-то что? Не судьба? - старушонка презрительно раздувает ноздри.
  - Видишь, болею. Встать не могу.
  
  Та с подозрением оглядывает Лютю, хмыкает и, считая, что пацан придуривается, намеревается выйти.
  
  - Манька! - почти с отчаянием останавливает он ее.
  - Ну, чего?
  - Дай воды, блин, твою мать! Не видишь, хреново.
  - Ага, как ножичком махать да грязь таскать, нормально. А сейчас гляньте-ка, еще и воды ему подавай. Тьфу!
  - Манька, посмотри, так ведь без нее-то я сдохну.
  - Да? - с некоторым интересом осведомляется бабка. - Ну, и хрен тогда с тобой. Одним гадом меньше, одним больше...
  
  Старуха победно задирает подбородок и отчаливает, хлопая дверью. Лютя со стоном откидывается на блеклую, в пятнах, подушку. Закрывает глаза, но тут же распахивает их, выставляясь в потолок.
  
  - Страшно, гадство, как же страшно, - шепчет он. - Как закроешь, сразу мрак, серые тени. Изгибаются, скалят хищные морды. И воронки, воронки...
  
  Он бормочет что-то еще, но этого уже не расслышать. За стенкой включают радио. Старуха принимается напевать что-то веселое и даже, вроде бы, приплясывает.
  
  - Пить, - просит Лютя. - Пить, пить! Пожалуйста, Манька, миленькая. Пить. Воды.
  
  Он ворочается, делает попытку встать, но тут же падает обратно. Закусывает губы, таращится в потолок, потом в стену, не решаясь смежить веки дольше, чем на несколько секунд.
  
  - Ну, почему же так? Почему? - сипит он. - Что случилось-то, нахрен?
  
  Пацану настолько плохо, что не зазорно и слезу пустить. Ведь в конце-то концов и мужики рыдают в иных-то обстоятельствах. Но в глаза словно насыпано песком. Лютя сглатывает сухой комок в горле, невероятным усилием приподнимается с кровати, пытается встать. И тут же с грохотом падает на пол. Лицо его кривится, он почти ненавидит себя.
  
  В другой комнате замолкают и прикручивают радио, видимо, прислушиваясь. Вновь звучат осторожные шаги, дверь со скрипом приоткрывается. Старуха просовывает длинный нос внутрь.
  
  - Штой-та? - осторожно спрашивает она, прищуриваясь в полумрак.
  
  Ей со света плохо видно, поэтому она не спешит входить. Двигает кончиком носа, будто принюхивается. Делает домиком ладони и вновь вглядывается.
  
  - Штой-та, - уже более уверенно заявляет она. - Ты тут разлегся? - она наконец уже очень хорошо видит Лютю и уже не сдерживает себя. - Не пойму, что за нахрен с тобой. Ты придуриваешься? А? Или обкурился? Смотри, все доложу Саньке-то Сивому, у меня за этим не заржавеет, ага. Баловства он не любит, твою мать.
  
  Лютя лежит как мертвый. Не шевелясь и не подавая признаков жизни. И это несколько беспокоит бабку.
  
  - Эй, - снова начинает она. - Ты чего, а? Околел, что ли, не приведи господи? - не получив ответа, она приближается на несколько шажков. - Леонтий? Леонтий, твою мать! - старуха останавливается почти вплотную, по-птичьи склоняет голову. - Кхе, мертвяка мне только тут еще не хватало, блин, - она легонько подпинывает лежащее тело и с неожиданной легкостью отскакивает от греха подальше. - Эй, ты живой, нет?
  - М-м-м... - раздается стон.
  - Ай! - вскрикивает бабка. - Чего это?
  - Пи-ить, - разжимает слипшиеся губы Лютя.
  - Ага, - немного приходит в себя старуха. - Пить, значица, надо. Ладно. Заболел, что ли, реально, по ходу?
  - М-м... Воды.
  - Ну, ладно, ладно, погодь, малой. Сейчас принесу. Ты только не подыхай тут у меня, ага? Боюся я сильно мертвяков-то, нахрен. Сейчас.
  
  Она довольно бодро шаркает в кухню, набирает в литровую банку воды из-под крана, спешит обратно, держа посудину обеими руками.
  
  - Вот, вот, миленочек, - говорит она, с кряхтением нагибаясь, подносит емкость ко рту Люти. - Пей, чего уж там. Мне не жалко.
  
  Почувствовав воду, тот с жадностью приникает к краю банки. С глухим булькающим звуком пьет. Отдувается и присасывается вновь.
  
  - Ну, ты силен, - комментирует бабка. - Столько выхлебать-то, ага. Не лопнешь?
  
  Лютя откидывается на спину, вперяется в старуху ставшими огромными на похудевшем лице серыми глазами. Капли воды блестят на заросшем светлым пушком подбородке, влажные завитки волос липнут к выпуклому лбу.
  
  - Ты чего? - несколько пугается бабка. - Чего выставился-то? Уж не надумал ли помирать, нахрен?
  - Спасибо тебе, Маня, - чуть усмехается Лютя. - Полегче, вроде, стало.
  - Вставай тогда с пола, блин. Дует, что твоя задница!
  - Да полежу пока, нахрен. Не встать мне самому-то, - он замолкает, словно выжидает чего-то. - А ты вот лучше принеси мне побольше этих самых банок-то. Чтобы мне не маяться да и тебя не морочить.
  - Банок-то? - старуха обтирает руки о свою темную юбку. - Это можно. Чего ж? Только у меня их всего-то штуки три или четыре.
  - Ну, вот их все и принеси. Ладно? Уж больно мне хреново без воды-то.
  - Ладно, блин, ладно. Сейчас.
  
  Бабка, придерживая топорщащийся подол, выходит. Слышится плеск воды, звон стекла, невнятное бурчание, словно соседка разговаривает сама с собой. Лютя, забывшись, прикрывает глаза и тут же с вскриком распахивает их вновь.
  
  - Блин, да что же за нахрен? - с болью в голосе произносит он. - Что это за твари мечутся вокруг? Чего им надо? Как страшно, блин!
  - Ты чего это здесь бормочешь? - появляется в проеме двери старуха с первой банкой в руках.
  - Слушай, Мань, а ты ничего не замечаешь вокруг?
  
  Она оглядывается, придирчиво всматриваясь в хорошо ей известную убогую обстановку. Хмыкает, пожимает плечами.
  
  - А чего такое-то? - интересуется она. - Тараканов, что ли, увидел? Так их нет давно.
  - А тени? Тени такие с оскаленными мордами. Безглазыми мордами. Юркие такие. Шмыг, шмыг.
  
  Старуха переводит взгляд на Лютю, поджимает губы куриной гузкой, вновь щурит глаза.
  
  - Ты рехнулся, что ли, малой? А? Какие такие, нахрен, тени?
  - Не видишь? - Лютя опять выставляется на свою соседку.
  - Ты зенки-то охолони, охолони маленько, - чуть отступает та. - Ишь, прям жжет. Выжигает своими буркалами. Не вижу я ничего, понял? Нету тут ничего, пусто, - она кхекает. - Банку, короче, ставлю вот сюда, слева от тебя. Надо будет, отопьешь, - она поворачивается и шаркает к выходу, но у порога оборачивается. - Не пойму, то ли ты обдолбанный, то ли реально рехнулся. А, может, жар у тебя?
  - Страшно мне, Маня, - просто говорит он.
  - Страшно? Ну, да, ну, да. Смерти боишься? Ее и надо бояться, ага. Никуда нам от нее, родимой, не деться.
  - Да плевать я хотел на смерть-то, Маня, - Лютя пробует сесть, это ему почти удается, и он приваливается к боку кровати. - Видишь, как жажду утолил, дело веселее пошло, - он улыбается одним уголком рта.
  - Плева-ать? - изумляется бабка. - Кончай гнать-то, молокосос! Ага. Со смертью шутки плохи. Р-раз, и нету тебя. Все вокруг есть, а тебя - нет! Каково?
  - Ну, и что? - спокойно говорит Лютя. - Какая тебе-то уже разница, есть что-то или нет, если тебя-то нет? - и ухмыляется еще шире.
  - А пожить-то еще разве не хочется? Выпендрежник, твою мать.
  - Может, и хочется. Да только если пришел конец, то от него уже никуда не деться. Точно? А уж что будет потом, и вообще похрен. Тебя-то все равно уже тут нету.
  
  Бабка кхекает, снова обтирает руки о юбку, недоверчиво качает головой.
  
  - Чудной ты парень, ей богу. Ну. А чего ж ты-то тогда боишься, если не смерти?
  - Раньше ничего не боялся, - он скалит зубы, что в сочетании с его худобой и бледностью выглядит почти жутко. - Ты же меня знаешь, мне сам черт не брат, - медлит, видимо, не зная, как сказать. - А сейчас глаза боюсь закрыть, не спал вот уже хрен знает сколько времени, - он бросает на старуху испытующий взгляд, проверяя, не смеется ли та над ним. Но она внимательно слушает, прислонившись к косяку. - Ну, вот, короче, - собирается он с духом. - Как закроешь глаза, короче, начинает тебя вертеть-крутить, а вокруг такие хари шныряют, пастями клацают, реально волосы дыбом встают. И всем-то им что-то от тебя нужно. В общем, того и гляди, накинутся оравой, и привет, - он снова проверяет, не потешаются ли над ним. - Да и не то страшно, что сожрут. Пес с ними, уж пусть давятся, - он издает смешок. - Но такие жуткие уроды! Ты не представляешь... А я болтаюсь в полной пустоте, как мешок с дерьмом.
  
  Старуха молчит, перебирая складки на юбке, отвечать вовсе не спешит. Потом зорко вглядывается в лежащего перед ней пацана, жует узкими губами.
  
  - Слышь-ка, - наконец говорит она. - А может, это ты ад видишь? Ты же много грешил. Скольких только порезал, не сосчитать. Может, правда все эти церковные сказки?
  - А-ад? - делает попытку рассмеяться Лютя. - Ну, ты загнула, подруга. В натуре. Мурня все эти россказни. Для слабаков и дебилов. А я свободен! Свободен, Маня. Что хочу, то и делаю.
  - Гордыня это.
  - Не зли меня, хуже будет.
  - Раньше бы и поостереглась, - она хмыкает. - А сейчас-то чего пыжишься?
  
  Лютя сникает, досадливо морщится.
  
  - Ты бы лучше реальную сказку рассказала. Всяко лучше, чем хренотень гнать.
  - Сказку? Тебе? - реденькие брови старухи ползут вверх.
  - Ну, - дергает плечом Лютя. - Может, тогда бы я и соснуть сумел.
  - Нет, ну ты в натуре чокнутый! - она хихикает. - Ладно, сейчас банки сюда перетаскаю, тогда и наплету тебе что-нибудь.
  
  Она отлепляется от косяка, крепче подвязывает концы платка и шлепает в кухню. Лютя некоторое время сидит неподвижно, потом наклоняется и вновь присасывается к банке с водой.
  
  
  Тузик совсем не выходит гулять, дежуря у постели сестры. Лицо его осунулось, в глазах застыло тоскливое выражение. Он с замиранием смотрит на спящую сестру, сам почти засыпая на ходу. Днем даже как-то полегче, а вот ночью ее жажда становится просто невыносимой. Чуть ли не каждый час она выпивает по нескольку стаканов, не давая брату нормально отдохнуть. А он только прикорнет у нее под бочком, свернется в кральку, засунет большой палец в рот - для успокоения, как бац - опять надо поить.
  
  Необходимость постоянного бодрствования делает его дерганым, глаза его покраснели, рот припух. И не замечая как, он медленно клонится к краю кровати, в конце концов утыкаясь лбом в ее мягкое ложе. Чмокает губами, непроизвольно пристраивается удобнее и мгновенно погружается в сон.
  
  А снится ему, конечно же, белый щенок. Он тыкается в ладошку мокрым носом, смешно виляет хвостиком, припадает на передние лапки, приглашая к игре. И Тузик не может ответить отказом. Со смехом бросается к щенку, стараясь удержать. А тот весело лает, убегая. Скачет, носится вокруг, так что мальчику никак не удается поймать его.
  
  - Пи-и-ить, - стонет Анька.
  
  Пальчики Тузика сжимаются, вцепляясь в край простыни, потом бессильно разжимаются.
  
  - Пи-и-ить.
  
  Мальчик поднимает бровки, поворачивает голову, вдавливаясь в постель щекой, но так и не просыпается. Сестра, чьи черты выглядят размытыми, открывает глаза, в недоумении осматривается, постепенно узнавая обстановку. В ее взгляде появляется осмысленность, а лицо принимает обычную форму.
  
  - Что за черт, как хочется пить... Блин.
  
  Тут она видит прикорнувшего Тузика, и губы ее немедленно жалостливо изгибаются, рука тянется к голове брата.
  
  - Бедный ты мой бедный, - шепчет она, гладя его по отросшим волосикам. - Никто-то о тебе не заботится. Вон как отощал, - она поднимается, осторожно, чтобы не потревожить мальчика, садится.
  
  Тузик что-то бормочет, вздыхает во сне. Как раз сейчас щенок наконец позволяет себя поймать, и мальчик, сияя от радости, берет его на руки, зарываясь лицом в пушистую шерстку.
  
  - Поймай, поймай, - почти беззвучно шепчет он и смеется.
  - Смотри-ка, - удивляется Анька. - Видать, приснилось что-то хорошее. Поймал он там что-то. Счастье, что ли? Блин, как пить хочется, жесть.
  
  Она неожиданно легко соскакивает с постели и не успевает подумать о кухне, как почти мгновенно оказывается там.
  
  - Что за хрень? - пугается девочка. - Как так я сюда попала?
  
  Пронесшиеся перед ее глазами картинки сменялись настолько быстро, что мозг просто не успевал интепретировать их. И вот сейчас она в недоумении оглядывается, пожимает плечами и тут же ежится от холода, проникающего через заткнутое подушкой окно. Ужас непонимания потихоньку втекает в ее разум, однако стук капель тут же отвлекает, напоминая о всепоглощающей жажде. Анька со стоном присасывается к крану, на полную катушку открывает воду. И некоторое время слышится только удовлетворенное чмокание и глотание.
  
  - Уф, хорошо! - говорит она, отсоединяясь от крана, и закручивает его, вытирает рукой рот.
  
  Вокруг все по-прежнему, но предметы приобрели теплый оттенок, словно их осветило солнце. Девочка смеется, прищуривает один глаз.
  
  - Хочу в комнату! - говорит она, подразумевая комнату родителей.
  
  Вжик. И она там.
  
  - Хо-хо! Это сон, что ли, нахрен? В кухню!
  
  Вжик. И перед глазами кухня.
  
  - Вот умора! Никогда такого ржачного сна не видела. Надо не забыть Тузику рассказать.
  
  И тут в ее уши медленно вплывает мелодия. Настолько печальная и зовущая, что на глаза девочки мгновенно наворачиваются слезы.
  
  - Да что такое-то со мной? Неужто рехнулась? - губы ее дрожат. - Блин, и еще как больно! - она прижимает сжатые пальцы к груди.
  
  Музыка становится чуть громче - Анька сгибается под ее напором - но та вдруг так же внезапно смолкает.
  
  - Нет, я так реально с ума сойду, - шепчет девочка. - Дерьмо какое-то, нахрен.
  
  Она минутку стоит, опустив руки, и растерянно смотрит в никуда, потом чувствует такую усталость, что в доли секунды оказывается в постели. И уже не успевает ни удивиться, ни испугаться - сон тут же поглощает ее.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"