Аннотация: Всем отчаявшимся посвящается. С любовью, пониманием. И осознанием того, что не все так однозначно в этом мире
Глава 4
--------------------------------------
На рисунке сегодня начали рисовать голову Аполлона. Для меня довольно сложно. Гензель, наш преподаватель, только посмеивался, давая мне язвительные указания. Ну, а я, естественно, сердился. У меня с ним вообще непростые отношения. Короче, я его очень уважаю - именно как преподавателя, как художник он так себе, если честно. Ну, а он не дает мне спуску на занятиях, так как звезд с неба я не хватаю. Гензель говорит, что у меня рыхлый штрих и всякое такое. Хотя отдает должное на композиции, типа, фантазия отменная и вообще расстановка всегда что надо. В итоге по композиции у меня почти всегда пятерка, а по рисунку и живописи, как правило, четверки. И язвит-то он всегда так тонко, черт побери, не всякий уловит.
Странно вот, на первый взгляд этот самый Аполлон вовсе никакой не красавец. Серединка на половинку. Пройдешь мимо и не остановишься. Однако когда начинаешь рисовать, к нему присматриваешься и как-то проникаешь в него, что ли. Ну, в самую его суть. И постепенно в тебе поселяется мысль, что на самом-то деле он не красив, нет - он прекрасен. Удивительно, честное слово. С людьми вот у меня не так бывает, если на то пошло. Обычно первое впечатление - самое верное. Наоборот, когда чаще видишься или общаешься, оно как-то притирается. Ну, и думаешь, что показалось тебе все сначала-то. Ан нет, рано или поздно, но всегда все становится на свои места.
- Эй, чувак! Огоньку не найдется?
По инерции иду вперед и только потом уясняю, что обращаются ко мне. По спине тут же скользит холодок - начало прямо как в плохом анекдоте.
- Эй, оглох, что ли?
Оборачиваюсь. Из подворотни в полутьму улицы выходят трое. Прищуриваюсь, чтобы лучше рассмотреть.
- Курить охота, просто жесть, - один из них делает шаг вперед.
Одет он хорошо, лицо надменное. Двое других тоже как-то на бандитов не тянут. Тогда что им нужно?
- Извините, не курю, - отвечаю.
Наверное, здесь надо бы развернуться и пойти своей дорогой, но я чувствую, как время останавливается, замирает. Словно впереди лакуна, словно варианты дальнейших событий стерты. Может, дальше меня просто нет?
Все-таки через силу поворачиваюсь к этим троим спиной и шагаю. И тут же чувствую резкий рывок за плечо. Пустые, как у мертвеца, глаза, несвежий, с гнильцой, запах изо рта.
- Ну, что, богатенький буратинка, чуток развлечемся?
- Да что вам надо-то? - с трудом выдавливаю я, так как мое горло уже сжимают липкие и твердые, как железо, пальцы этого гада. - У меня нет денег, нет гаджетов.
- А это мы сейчас посмотрим, - шипит он мне в ухо. - Давай, пощупай-ка его!
Один вырывает портфель, принимается рыться. Другой - шарить по моему телу. Это настолько отвратительно, что, почти теряя сознание от недостатка воздуха, я принимаюсь брыкаться, стараясь достать, сбросить, пнуть.
И получаю в лицо удар такой силы, что мгновенно отключаюсь. Звезды вспыхивают в мозгу, начинают кружиться пространства. Откуда-то знаю, что они многомерны и словно перетекают друг в друга, бесконечно отстраиваясь в новые миры и разрушая прежние. В голове звенящий на разных частотах вакуум.
Однако наравне с этим я слышу каждое слово этих уродов, чувствую будто сквозь вату новые и новые удары, которые они наносят мне. Но боли не ощущаю. И не могу шевельнуться. И выйти из этого состояния тоже не могу. Словно меня выбросило куда-то. Во что-то совсем иное.
- Ладно, заканчивай, нахрен! Голяк полный. Надо же так наколоться, блин!
Хруст раздавливаемого телефона, последний пинок. Неспешные удаляющиеся шаги. Я один. Наедине с шорохами и всполохами вселенной.
- Ну, вот и все, - думаю. - Вернуться не удастся. Это конец.
Мне не больно и не страшно. Мне никак. И одновременно с этим я чувствую, что именно здесь и есть мой настоящий дом, и надо лишь немного выждать, чтобы прервалась связь с тем, с прежним.
- Ой, смотри, что это с ним? - тонкий девичий голос.
- Пошли, пошли скорее. Ну же!
- Его избили?
- Шевелись!
Времени не существует. Я просто плыву, слушая музыку космоса, приглядываюсь к его чудесам. Иногда в том, прежнем мире, мимо меня проходят люди, кто-то слегка тормозит, но вновь продолжает путь. И никто не пытается помочь.
- Опа! Он помер, что ль?
- По ходу, нет, - меня стараются перевернуть носком ботинка.
- Блин, при нем ничего стоящего. Клево обчистили, по ходу.
- Сумку, что ль, взять? Вроде, ничего, дорогая.
Из портфеля вытряхивают то, что не вытряхнули те. Хлопают по нему. И убегают. Я вновь один. И наконец создавшееся положение начинает раздражать. Хочется либо уже туда, либо сюда. Однако ни пошевелиться, ни зацепиться. Только думать, слышать, ждать. Ужасное ощущение, хуже зуда.
Но что-то вдруг меняется. Сначала не понимаю, что. А затем - сияние, мчащееся навстречу. И тормозящее в сантиметре. Глаза моего двойника - как пламя. Жар в мозгу.
И...
- Господи, как больно - шепчу я, стараясь разлепить веки.
Пытаюсь повернуться. Стон поневоле исходит из моего горла. Становлюсь на четвереньки. Слизываю кровь с разбитых губ. Что-то хрустит во рту - похоже раскрошен зуб или два. Шаги рядом.
Расплывчато вижу два силуэта, что вначале, вроде бы, останавливаются, а затем спешат удалиться.
- Ну, пожалуйста...
Время вновь идет. Оно очень вещественно в этом мире, и я чувствую его тяжелую поступь. Проходит не менее двадцати минут, пока мне в конце концов удается сесть и ощупать себя. Кажется, ничего не сломано, но сильно опухло лицо с одной стороны. Очень хочется пить.
Вверху тоже звезды. Как и там, внутри. Однако они холодны и бездушны. Как и все вокруг. И от этого почему-то хочется плакать.
Сижу, сижу. Никто не пытается помочь, только ускоряют шаги. Поднимаюсь, стараюсь собрать, рассовать по карманам раскиданные вещи, выцарапать симку из раздавленного телефона.
Иду домой. Время давит и давит. Судя по его тяжести, я добираюсь слишком долго. Но здесь всегда заканчивается все. Жму кнопку звонка.
- Господи, где ты пропадал!! - пауза. - О боже! Что с тобой??
- Сейчас я этому паршивцу покажу! Он, видимо, вчера не понял... Что это? Что случилось?
Меня затаскивают. Раздевают, одевают. Везут в больницу. Осматривают, делают снимки, томограммы, берут анализы. Везут обратно домой. Моют, чем-то кормят. И всю дорогу я чувствую, как время стремится меня растоптать, изничтожить, стереть.
В конце концов я остаюсь один. И счастье этого самого одиночества затопляет сознание. Оно даже перебивает боль. Слишком много сегодня было людей. Слишком много. Лежу, закрыв глаза, и думаю, как здорово, что на завтра мне сделана передышка, что завтра никуда идти не надо. И постепенно проваливаюсь в сон. Однако что-то тянет вверх. И сначала не могу понять, что. А осознав, поднимаюсь.
Раздергиваю штору, приникаю ладонями к стеклу. И, как обычно, с той стороны протаивает тепло. Но лицо только угадывается, ведь в комнате полумрак. Я долго смотрю на того, что снаружи. А потом тихо, одними губами, говорю:
- Спасибо...
И вот целый день в моем распоряжении. Не надо спешить, соответствовать, рваться. Он очень тихий, этот день. Непохожий на другие. Но книжный шкаф по-прежнему заперт, а интернет - заблокирован. Ни книг, ни фильмов. Только мысли. И через несколько часов они начинают изводить меня.
Зачем мы живем? Имеет ли человеческая жизнь хоть какой-то смысл? Ну, вот, к примеру, хотя бы моя. Неужели я появился здесь только затем, чтобы жрать, срать и размножаться? Нет, не может быть. Ведь это слишком... Слишком обыденно, скучно и грязно, чтобы оправдывать мое существование. И хочется мне совсем другого. Словно есть в человеке какая-то тайна, намеренно кем-то скрываемая, чтобы жил он хуже животного, не подозревая о том, что в нем спрятано.
Хотя... Хотя, ну вот что может скрываться в Макиной или Петрове? Или том же Гоблине? Да даже в Сандосе, если уж на то пошло. Его достоинство лишь в том, что он любит свое дело и делает его качественно. Но ничего кроме этого ему не нужно. Хорошая работа, устраивающая жена, удобная квартира да рыбалка. И это все.
Неужели ему никогда не хотелось совершить какое-нибудь открытие, написать стихи, сделать еще что-то необычное? Как-то перескочить через себя, измениться? Думаю, нет. Но в других-то и того меньше. За душой-то у тех, других, вообще пустота. Не вакуум, все-таки наполненный волнами и частицами, а мертвая кладбищенская пустота. Они рождаются, жрут, срут, хапают, давят, размножаются. И умирают. Всё. Цикл закончен и начинается сызнова. Жу-уть! Животные хотя бы искренне радуются жизни. Не то, что люди. Чьи радости выморочны и извращены. Либо настолько тупы и грязны, что хочется стошнить.
Разве изменится что-нибудь в мире, если сейчас, вот прямо сейчас не станет Кузнецова, Трофимовой или Трухова?
Да ничего не изменится. Мир даже не вздрогнет. Одним бесполезным без конца жрущим и испражняющимся слизняком меньше, одним больше. Какая разница? Вот если бы сразу половину... Воздух сразу бы стал намного чище.
Хотя... Хотя вот есть же талантливые люди, есть гении. В любой области, даже самой простой. Есть же, допустим, выдающийся сварщик, делающий то, на что другие неспособны, и выдающийся ученый. Талантливый художник и талантливая медсестра, способная выходить практически любого. Есть, без этого никуда. Без этого мы по-прежнему сидели бы обезьянами в пещерах, не ведая даже огня. Ведь для его приручения тоже нужно иметь талант.
Отлично, но тогда кто, кто же должен определять, просеивать, жать? Бог? Вот умора. Ну, хорошо, пусть он. Так чего же он тогда ждет? Ведь сомнений нет, такая жатва нужна, и нужна давно.
Переворачиваюсь на другой бок и выставляюсь в стену.
Эх, и занесло же меня! Ладно, посмотрим, что дальше. Так вот, а если нужна не жатва, а все-таки открытие тайны? Когда с сознания или подсознания (уж не знаю, с чего именно) человека будет содран тот щит, что блокирует и, в конечном счете, принижает его. Может, и так... Только вот неужели в таком, как Гоблин, может скрываться тайна? Да ну, ни за что не поверю. Простые рефлексы, элементарные потребности.
Так, что же еще? О чем еще я хотел подумать? О том, есть ли бог? Или о том, кто нас создал и для чего? Для чего... Для чего...
- Даня! - голос мамы заставляет меня вздрогнуть.
- Ч-чего? - бурчу я спросонья.
- Ты почему не обедал? - она подходит и присаживается на кровать. - Как себя чувствуешь?
Двигаю лицом, прислушиваюсь к своим ощущениям.
- Да, вроде, ничего. Скула вот только сильно болит.
- Да, ты, конечно, выглядишь, как хулиган, - она складывает руки на коленях, старается улыбнуться. - Ну, а не ел-то почему? Заснул, что ли?
Бросаю взгляд на часы у изголовья. Вот это да - два часа мимо. Видимо, думал, думал, да и отрубился.
- Голова не болит? Чего молчишь? - треплет меня по плечу, потом слегка подается назад, закидывает ногу на ногу.
- Мам, да нормально все. И точно - заснул.
- Ну, ладно, - она поднимается. - Разогреешь себе сам, я на минутку заскочила, узнать, как у тебя дела. Отец вечером должен другой телефон тебе привезти. Я уж в эти дела не лезу, он говорит, что лучше все знает.
В этом смысле она права. Я уверен, что выбор отца будет точен - надежный, простой в обращении, водонепроницаемый аппарат с функцией навигатора. Он удобно и весомо ляжет в ладонь. Прямо, как пистолет.
Разогревая суп и второе, напеваю какую-то муру без слов. Просто что-то вроде "Ды-ды-ды, на-на-на". Интересное все-таки, кстати, ощущение, когда полная тишина, ты один и сумерки. Словно попадаешь в некое безвременье, где известные нам законы физики не работают, ну, или работают как-то по-другому. И где вполне могут произойти разные удивительные вещи.
Ну, вот и опять мне становится как-то не по себе, когда сажусь спиной к двери в темный коридор. Хотя сейчас-то это можно с легкостью списать на последствия вчерашнего события. Мало ли - долбанули по голове. Или есть же еще какой-то посттравматический синдром. Вроде бы так называется. Ну, что люди начинают бояться всякого. А, может, так начинают сходить с ума? Надо почитать, когда интернет появится.
Вообще, если честно, как-то жутковато в квартире. Длинный коридор, в конце - напольное зеркало. Мама любит себя оглядывать в полный рост, чтобы, так сказать, быть во всеоружии "женского обаяния" и не упустить ни мелочи. Женщины, все-таки, странные, если задуматься. Столько времени тратят на наведение и поддержание красоты, которая, на самом-то деле, мало у кого есть. Ха-ха! Вот так представишь, что какая-нибудь из них вдруг полезет к тебе целоваться, и сразу с нее посыплется пудра, тени, еще всякая ерундень. И ты стоишь потом такой весь обсыпанный этой парашей, обмусляканный и с трудом разлепляешь губы, замазанные помадой. Смешно! И как такое может нравиться?
Вообще, если подходить к вопросу серьезно, то красота - она в другом. Вот у человека вполне могут быть неправильные черты лица, и каждая из них, ну, из этих черт, сама по себе некрасивая. А как заглянешь в глаза - прямо замираешь, ну, или даже дух захватывает, это уж в зависимости от того, что за глаза. Или просто - лицо ну до того хорошее, смотрел бы и смотрел, не отрываясь. И вот такие-то мне кажутся действительно красивыми. Без разницы, взрослый или ребенок, женщина или мужчина.
Да, коридор у нас, конечно, тот еще. Помню, в детстве я боялся по нему ходить, ну, в полутьме. Все казалось, что или какой-нибудь всадник без головы сзади наскочит, или собака Баскервилей набросится. Да еще это зеркало... Удлиняющее этот самый коридор, делающее его практически бесконечным. Не люблю зеркала.
А вот комната моя мне нравится. Здесь нет никакого страха или тревоги. Все будто освещено светом, даже когда темно. Но не режущим, а мягким. Таким, что если упадешь, то не поранишься. Вот и сейчас, как только захожу и закрываю дверь, будто окунаюсь во что-то пушистое, теплое и согревающее. На ощупь прохожу к окну, раздергиваю шторы. Сегодня видны только огни города, небо затянуто тучами. Но это тоже неплохо.
Придвигаю кресло, удобно устраиваюсь в нем и беру в руки воображаемый штурвал. Прямо передо мной темная область галактики. Клубится космическая пыль, подрагивает межзвездный газ. Мы идем над областью полной старых или близких к этому звезд, отливающих красным и желтым. Здесь можно натолкнуться на любые тайны, ведь эта часть галактики образовалась одной из первых. Древние цивилизации, изгибы пространства, вневременные карманы. Да мало ли что еще? И дрожь предвкушения пронизывает мое тело. Я немного поворачиваю штурвал, стремясь избежать крупного астероида, и вонзаюсь в неизведанную область.
Глава 5
----------------------------------------
За ночь похолодало, поэтому приходится надеть пальто и вязаную шапку, в которой я выгляжу немного по-дурацки. Пальто-то еще ничего, темно-синее, длинное. Но вот шапка... Зато в моей руке старый портфель, достаточно обтрепанный и совсем немодный. И с ним я чувствую себя комфортнее, будто рядом со старым приятелем. А внутри портфеля, на дне среднего отделения, новый телефон, именно такой, как я и предполагал. Благородно черный.
Топаю в школу, а идти вообще не хочется. На улице-то ладно, мало кто обращает внимание на мое раздутое с одной стороны лицо. А там-то мне спуску точно не будет, привяжется всякий, кому не лень. Хорошо хоть, от физкультуры на месяц освободили - переодеваться при всех не надо.
Под ногами хрустит ледок, небо по-прежнему обложено тучами, деревья стоят голые. Их черные силуэты немного оживляют серость утра. Честно говоря, я бы предпочел встающее солнце. Оно как нарождающаяся надежда. А так... На душе невесело, прямо скажем. И еще на улице такой мрачняк. Вдобавок совсем не выспался, снилась всякая мура. Словно тянут, тянут из тебя что-то. Проснусь от этого и потом отключиться не могу. Еле встал.
Ну, вот школьный двор. Сейчас начнется.
- Приве-ет, Дэн, - Серега Свистунов покуривает у самых ворот. - Кто это тебя так разукрасил, братан?
Блин, ну кому какое дело, в конце-то концов?
- Да так, - нехотя отвечаю. - Не в том месте, не в то время.
- Нехило так, гляжу, - он не прочь развить тему.
- Пока, - бросаю я, торопясь пройти мимо. - Увидимся.
Надо же, пялятся все. И кто знает меня, и кто не знает. Провожают взглядами, чтобы лучше рассмотреть. Зачем они это делают? Неужели не понятно, что человеку такое внимание неприятно?
- Дёма, что за видон? - подваливает Трухов с неприятной улыбочкой. В обычный день он ни за что бы не подошел. Нафиг я ему не нужен в обычный-то день.
- Не твое дело!
Наклоняю голову и проскальзываю в раздевалку. Терпеть не могу быть на виду у всех. И ладно бы еще по какому радостному поводу, но вот так... Отлично можно понять калек или людей с отклонениями во внешности. И главное, чего выставляться? Вот я же не пялился, когда этого вонючего Антона Лекалова отметелили. Сделал вид, что выглядит он как обычно.
- Ой, Данечка, - берет меня за локоть Трофимова и слегка разворачивает к себе, чтобы лучше рассмотреть. - Тебя избили, что ли, миленький? - притворно сочувствующим тоном интересуется она, в то время как глаза ее злорадно посверкивают.
Ну, конечно, море впечатлений. Есть что пообсуждать и кому косточки поперемывать. Можно сказать, день будет прожит не зря.
- Слушай, - отрываю я от себя ее противные пальцы. - Отстань, не твое дело!
- Посмотрите-ка, какие мы нежные! - ее лицо из якобы добренького превращается в злобную маску. - Ну, и правильно, что излохматили! Выделываться меньше надо.
- Ага, - говорю. - Спасибо, Людочка, на добром слове.
Захожу в класс. Ну, вот. Опять все выставились. Макина даже рот приоткрыла. Раскрываю портфель, вытаскиваю тетрадь, учебник.
- Опа, братан, - Петров хлопает меня по плечу, и я морщусь от боли - там рядом большой синяк и гематома. - Что случилось?
Поворачиваюсь и внимательно смотрю на него. Он изо всех сил стремится напустить на себя сочувствие, но по губам предательски змеится ехидная усмешка, которую он тщетно пытается скрыть, а в глазах явно читается радость. Ему приятно, что кого-то избили - развлечение даром, в кино ходить не надо. И вдвойне приятно, что меня.
- Послушай, Петров, - твердо говорю я. - Тебе-то что за дело? Ты что, помочь мне как-то хочешь? Или что? Чем вызвано такое внимание? А?
- Ну, а чего? - сразу тушуется он. - Просто интересно.
- Вот и вали отсюда, раз "просто интересно"! Пока я тебе так же не накостылял.
Он ретируется за свой стол и уже оттуда выдает:
- Ну, и правильно тебе морду набили! Придурок!
Можно было бы ему ответить, чтобы в следующий раз думал, что говорит. Только что-то меня все это уже порядком притомило. Не успеваю сесть, как Макина, проникновенно глядя мне в глаза, практически шепотом спрашивает:
- Даньк, тебя сильно избили? - ее лоб морщится. Видимо, от сочувствия.
Надо же, оказывается, ей и имя мое известно. Вот никогда бы не подумал, ха-ха.
- А что такое? - так же тихо интересуюсь я и изображаю искреннюю вовлеченность в разговор.
- Ну как? - ее близко посаженные глазки начинают блестеть. - У тебя же это, с лицом, - она с шумом втягивает воздух и оставляет рот слегка приоткрытым. - Расскажи, легче станет, - кажется, что ее лицо вот-вот лопнет от несвойственного ей выражения.
Подумать только, никогда не представлял, насколько фальшиво может выглядеть эмоция, если человек изо всех сил пытается ее изобразить, но самом деле не ощущает. И в какой-то миг все окружающие кажутся мне грубо сработанными резиновыми куклами с простейшей автоматикой внутри, чья программа просто не предусмотрена для реальных чувств. И на эту секунду мне становится страшно, будто я в кошмарном сне, и словно я среди этих кукол единственный живой человек.
Поднимаю голову и вижу Завьялова, протискивающегося на свое место. Он тоже натыкается взглядом на мое лицо, и брови его удивленно ползут вверх. Однако он тут же гонит их обратно и просто кивает мне. Отворачивается, начинает разбирать сумку. И мой страх отступает. Какое облегчение узнать, что есть хоть кто-то, кто поступает так же, как на его месте сделал бы и я.
- Привет, Завьялов! - отвечаю я ему.
На чем наш разговор, собственно, и заканчивается. Трещит звонок. И незамедлительно в кабинет вбегает Гоблин. Как обычно преувеличенно радостный, с гоблинской улыбкой от уха до уха.
- Здорово, чуваки! - выдает он с порога.
Ничего так, да?
- Здорово, - нестройно отвечают ему мои одноклассники.
- Сидите, сидите, - машет он руками. - Как я рад вас всех видеть! - продолжает он скалить зубы. - Просто соскучился за два дня. А вы? - и идиотски ржет.
Можно подумать, что он просто какой-то придурок, не стоящий внимания. Но тот, кто решит так, на самом деле последний кретин и может неслабо поплатиться за свое заблуждение. Более жестокого и расчетливого человека я еще не встречал. Не в книгах или там фильмах, а конкретно так в реальности.
- Как ты, дружок? - обращается он к своему любимчику Петрову. - Вечеринка удалась?
Гоблин водит якобы дружбу с этим Петровым и другими подлипалами типа него, поэтому бывает в курсе всей его жизни. У них даже что-то вроде клуба. Собираются после уроков в классе, в кафе неподалеку или у самого Гоблина. Обсуждают современные животрепещущие проблемы, ха-ха. В политике, экономике, общественной жизни. Ну, так это подается. А на самом деле, думаю, он из этих идиотов мастрячит откровенно беспринципных людей - если у кого-то из тех и есть еще некие принципы - и, в перспективе, сексотов.
- Ну, ничего так посидели, - солидно отвечает Петров и широко улыбается. Ему очень льстит эта дружба с зашибенским, в его понимании, учителем.
- Круто, круто, - Гоблин хихикает, трясет рыжей шевелюрой и треплет Леньку по плечу. Потом поворачивается ко мне. - Вот так-так, Дементьев, - говорит он, пока его холодные глазки цепко шарят по моему лицу. - За прекрасных дам? - хитро жмурится он, достаточно умело изображая понимание. Я молчу, причем довольно угрюмо, так как вовсе не намерен вступать с ним в диалог по этому поводу. Поэтому он продолжает. - Вот так, дети мои, мужчины и служат всю жизнь женщинам. Такова жалкая правда эволюции.
Интересно, почему "жалкая"? Да еще с таким видом вещает, прямо пророк. Просто оборжаться.
- Видите, дети, как скупо, по-мужски, улыбается наш Дементьев? Я прав, сто раз прав! Пусть наш романтический рыцарь пострадал, зато честь дамы была сохранена, - тут я не выдерживаю и хмыкаю. Он сразу наклоняется ко мне, ехидно искривляет петрушечий рот. - В чем дело, Данечка? Тебя просто и пошло избили? Без дамы?
Вот гад! Какое, черт возьми, право он имеет так спрашивать? Да еще при всех?
- Все молчим, дружок? - Гоблин на секунду больно сжимает мое плечо и быстро отходит к своему столу. - Сейчас молчать перестанем. Да, Данечка? Ведь сейчас мы пойдем к доске. А если не пойдем, то получим двоечку. Жирненькую такую и никому не нужную.
По классу проносится сдержанное хихиканье. Многим нравится, когда Гоблин начинает над кем-нибудь изголяться. Ведь так здорово издеваться, причем по-тупому и из толпы.
- Ну, что, - шипит рядом Макина. - Получил?
Я не поворачиваюсь, но хорошо представляю, какая довольная у нее сейчас рожа.
- Так что, Дементьев? Идешь или нет?
Он наклоняется к журналу и делает вид, что ищет меня в списке. А сам все поглядывает прищуренными глазами. Вот черт. Я непроизвольно горблюсь. Как же выставляться-то перед всеми в таком виде?
- Топай давай, - шепчет сзади Завьялов. - За двойку ведь тебя дома взгреют похлеще этого.
Поднимаюсь, чувствуя, как все пялятся на меня, и иду к доске.
Да, денек выдался славный. В кавычках, конечно. Завтра в любом случае полегче будет - все уже приглядятся, привыкнут. Это как с каким-нибудь физическим недостатком. С пятном на лице или с горбом, или со слишком короткой ногой. Сначала смотрят не отрываясь, обсуждают, пересмеиваются. А потом привыкают и не обращают внимания. Та же ерунда с общепринятыми канонами красоты или уродства. Вот решит группа каких-нибудь идиотов, что вот это - красиво, а вот это - нет, и пошло поехало. Никому даже в голову не придет, что признанная красавица - самая настоящая мымра. И наоборот.
- Достали тебя сегодня?
Оборачиваюсь и вижу Завьялова, торопливо натягивающего шапку на самые уши. Тяжелая сумка бьет его по ноге.
- Вроде того, - отвечаю я и засовываю мерзнущие руки в карманы пальто.
![[]](/img/l/lazarewa_e_m/02expertshot/dual.jpg)