Аннотация: "Мы с тобой одной крови - ты и я." Р.Киплинг "Маугли"
Инга никогда не любила собак. Конечно, она умилялась щенячьим мордашкам, любовалась породистыми, подкармливала бездомных. Но никогда при этом её сердце не сжималось так, как при виде кошек, которых она всегда любила до безумия. Инга часто подбирала бездомных котят, а одного из своих питомцев долго и упорно выхаживала, когда он заболел чумкой после весенних загулов.
И ещё её сердце трепетало при одной только мысли о дельфинах. Инга всегда была уверена: дельфины - не животные, а разумные, мыслящие существа, гораздо более развитые, чем люди. Она предполагала, что легендарная Атлантида не затонула десять тысяч лет назад, а просто перешла на другую частоту, подобно радиостанции, меняющей длину волны вещания. И её жители, атланты, появляются в нашем земном мире в облике дельфинов - сказочно прекрасных, милых, добрых, умных существ. Они изучают и, по возможности, оберегают от опасности нас, людей - точно так же, как белые люди изучают каких-нибудь туземцев.
Инга мечтала о встрече с дельфинами так же страстно, как грезят изгнанники о возвращении на родину. В дельфинарии она так ни разу и не побывала. Даже зоопарк казался ей чудовищным изобретением извращённого человеческого разума. Держать сильного зверя, созданного для вольной жизни на просторе степей или в необъятном лесном пространстве, на десяти квадратных метрах, под замком, на протяжении всей жизни, казалось ей каким-то варварством. По этой же причине Инга по собственной воле никогда не посещала цирк - только в детстве, вместе с родителями, чей брак, в конечном итоге, оказался такой же клеткой.
Ей было страшно даже представить, что должны испытывать свободолюбивые разумные существа, рождённые в глубинах океана, в замкнутом пространстве дельфинария. Инга мечтала встретиться с ними на воле, в океане, вдали от берега. Хотя бы просто полюбоваться их полётом над морской гладью, их детскими улыбками, фонтаном брызг, взлетающих к небу при их стремительном погружении под воду, услышать их непонятное ограниченному человеческому разуму стрекотание. После этого, казалось ей, не жаль и умереть.
Виктор сразу же напомнил Инге о её мечте. Такой же крупный, словно литой, лобастый, улыбчивый. Форма его гладковыбритой головы казалась идеально-сферической, а в небольших пронзительно-карих глазах Виктора мелькали детские искорки.
Он был моложе Инги на целых восемь лет. И всё же рядом с Виктором она ощущала себя маленькой девочкой, не только из-за роста. К неполным двадцати двум годам за его плечами были интернат, война, чеченский плен. О войне Виктор ей почти ничего не рассказывал. Инга знала только, что он был контужен, когда их взвод попал в окружение. "Живым я б им не дался", - процедил тогда Виктор сквозь зубы. В тот момент из его глаз пропали искорки, а крупные, сильные кисти рук сжались в кулаки размером с голову новорожденного младенца.
Инга была уверена: ударом такого кулака недолго и отправить человека на тот свет. Конечно же, на войне ему приходилось убивать, но Инга старалась об этом не думать.
Однажды они гуляли в парке на Пасху. В их город весна всегда приходила поздно, а в тот год совсем припозднилась. Это был первый по-настоящему весенний день в конце апреля. Инга наконец сняла надоевшее зимнее пальто, на ней были новенькие, изящные весенние полусапожки. На пути оказалась огромная лужа, и Виктор, недолго думая, подхватил её, как пёрышко и нёс на руках до тех пор, пока она сама не запросилась на землю.
Потом они вышли к озеру. Виктор снял кожаную куртку, расстелил на скамейке и сел рядом с Ингой. Он с наслаждением подставлял своё пепельно-серое после плена лицо и обнажённые до мускулистых плеч сильные руки по-летнему горячим солнечным лучам. Его добрые карие глаза были прикрыты, и Инга любовалась им украдкой, чувствуя, как её сердце сжимается от жалости и нежности.
В эту минуту Виктор совсем не был похож на дельфина - скорее, на крупного, породистого, но одичавшего, брошенного хозяевами пса, дремлющего на солнцепёке. Инге почему-то пронзительно захотелось накормить его - так же, как она подкармливала бродячих собак.
Вдруг Виктор, не произнося ни слова, обнял её своей огромной ручищей и склонил лобастую выбритую голову к ней на плечо. Инга вздрогнула от неожиданности и внезапно почувствовала, как из её сердца куда-то пропала нежность, а на её место пришёл дикий, первобытный панический страх.
Наперекор своей необъяснимой боязни Инга всё-таки пригласила Виктора на ужин. Она когда-то любила готовить, но уже так долго жила одна, что почти совсем отвыкла от кулинарных изысков. Ей вполне хватало горячих бутербродов с сыром, творога, яичницы, каш и гренок.
Мяса Инга давно уже не покупала. Ещё в юности она случайно увидела телерепортаж с какой-то фермы. Новости Инга смотрела редко, предпочитая им художественные фильмы, концерты и фигурное катание. Но иногда, переключая каналы, нападала на что-нибудь интересное.
В тот раз её поразили полные предсмертной муки глаза животных, которых перед увозом на бойню обследовал ветеринар. Ингу в самое сердце ударили его слова: "Вы посмотрите, какие страдания мы едим!" И она перестала есть мясо, даже птицу и рыбу, которую всегда очень любила.
Не так давно в гостях у одной знакомой Ингу угостили котлетами из трески. Она не устояла и попросила у хозяйки рецепт. Эти котлеты Инга и приготовила для Виктора, а ещё - свой фирменный грибной суп с макаронами вместо перловки.
Перловка надоела Инге в детстве: она выросла в многодетной семье, и частенько им приходилось нелегко при ограниченном достатке и постоянном в то голодное время дефиците в магазинах. Виктору суп очень понравился; после первой огромной тарелки он, стесняясь, попросил добавки, признавшись Инге, что больше всего ненавидит перловку, а также гороховый суп и кашу, которыми его постоянно кормили в армии и в интернате.
В подарок хозяйке он принёс её любимые персики, медовый торт, зефир в шоколаде и мороженое. Инга давно отвыкла от такой роскоши: её зарплаты едва хватало на оплату квартиры, одежду и косметику. А ещё Виктор с гордостью выставил на стол бутылку превосходного белого вина. Вообще-то, Инга любила полусладкое, которое Виктор полупрезрительно обозвал "бодяжным". И теперь, попробовав полусухого с великолепным букетом, Инга охотно признала его правоту.
Она давно уже убедилась, что под влиянием спиртного в людях всплывают на поверхность качества, которые в обычной жизни они в себе подавляют. Зануда становится остряком, пуританин - распущенным, замкнутый - рубахой-парнем, осторожный - решительным, а в добрых, участливых людях зачастую становится заметной какая-то озлобленность на всех и вся. Не являясь исключением, обычно бодрая и жизнерадостная Инга под влиянием выпитого превращалась в плаксу, подчас неудержимую.
Однако дома и стены помогают. В этот весенний вечер Инге всё-таки удалось удержаться от слёз. Влияние вина проявилось иначе: словоохотливая и разговорчивая Инга внимательно слушала обычно молчаливого Виктора. Он рассказывал ей о своём детстве, об интернате, о воспитательницах, которых они, брошенные дети, звали "мамами". "Всех?" - не поверила сначала Инга. Оказалось: да, всех, так было принято.
Рассказал ей Виктор и о своей родной матери. Вскоре после развода с отцом Виктора его мать снова вышла замуж, сдав трёхлетнего сына в интернат. Ни она, ни отец никогда его не навещали. В интернате Виктору дали фамилию известного советского писателя. Инга, большая любительница литературы, почти не читала его книги, даже знаменитый роман о героях-комсомольцах, который проходили в средней школе. Хотя за сочинение по этому роману получила, как всегда, отличную оценку.
В четырнадцать лет Виктор сбежал из интерната и разыскал родную мать. Инга заплакала лишь тогда, когда он рассказал ей, как стоял под окнами дома, где жила её нынешняя семья - его мать со вторым мужем и двое их детей.
Виктор вернулся в интернат, так и не повидавшись с матерью. Не хватило смелости, объяснил он Инге. Ей верилось в это с трудом: Виктор никак не производил впечатления робкого, нерешительного человека. Или его так закалила война?
В тот вечер Виктор так и не рассказал ей, как ему жилось в плену. Эта тема была навсегда им закрыта; Инге показалось, что он даже себе запретил об этом думать. Она, боящаяся даже зубной боли, была не в силах представить, какие муки пришлось пережить ему в чеченском плену.
И вдруг Инга поняла, что у неё не хватит духу выставить его за дверь - ни в этот вечер, ни в какой-либо другой. А заглянув в его небольшие карие глаза, которые смотрели на неё с какой-то собачьей преданностью, осознала, что и у него теперь не хватит духу уйти отсюда.
Инга достала из шкафа огромное чистое махровое полотенце и отправила Виктора в ванную. Он пробыл там больше получаса, словно смывая под горячим душем воспоминания о прошлом. За это время Инга собрала посуду, отнесла в кухню, разложила диван и постелила чистое бельё. Когда обычно бледный Виктор, раскрасневшийся то ли от вина, то ли от горячей воды, появился в комнате, Инга стремительно скрылась в ванной, чтобы дать ему возможность спокойно раздеться и залезть под одеяло.
Утром и вечером она всегда с наслаждением стояла под душем, чувствуя, как по её лицу, плечам, рукам, коленям сбегают струйки горячей воды, вдыхая тонкий аромат своего любимого геля. Сегодня после душа Инга задержалась у зеркала. Да, ей почти тридцать, а ему - всего лишь двадцать один; двадцать два исполнится только в конце ноября. Но ещё большой вопрос, кто из них двоих моложе.
К тому же она прекрасно сохранилась - как все, кто прячется от жизни. А Виктор от жизни никогда не прятался, да и не мог позволить себе такую роскошь. Инга снова оглядела своё отражение. Да, не фотомодель, и всё-таки вполне себе неплохо, особенно для тридцати.
Обычно она лишь слегка промокала душистую после геля кожу махровым полотенцем, но сегодня вытерлась насухо. Затем накинула новый шёлковый пеньюар и почему-то на цыпочках пробралась в комнату.
Виктор спал на краю дивана, свернувшись калачиком, вздрагивая во сне. Наверное, ему всё ещё снится война, подумала Инга. Она осторожно, стараясь не разбудить его, присела рядом и с каким-то первобытным страхом долго смотрела на это мужественное лицо. Теперь Инга окончательно убедилась, что Виктор не похож на дельфина - скорее, на одичавшую породистую собаку, брошенную своим хозяином.
Наконец она тихонько поднялась, достала из шкафа ещё один комплект белья и постелила себе на узкой тахте. Всё-таки это её любимая лежанка; диван предназначался для гостей. Возможно этот гость задержится здесь дольше других, только и всего, размышляла Инга, с наслаждением греясь под верблюжьим одеялом - отопление уже отключили, после жаркого дня в комнате было даже холоднее, чем зимой.
В доме царила предрассветная тишина; за окном перешёптывались озябшие деревья, и где-то далеко всё лаяла и лаяла собака.