"Вставай, проклятьем заклейменный..." - пропели наушники, пробуждая меня из глубокого анабиоза. Етыть-перетыть! Это не сон!! В натуре лечу в космосе, к таукитянской бабушке!!!
Голова гудела, как с похмелюги. Я откинул крышку криокамеры и встал. Сразу приехал Кузьмич с банкой холодного сублимированного пива.
" Пивко пжалста!" - железным голосом пьющего гомункула возвестил он. И какой человек с большой буквы "мэ" лабал ему речевую микросхему? Я взял банку, и попытался открыть ее. Ёшкин кот! Как ее открывать-то?
- Кузьмич, помоги!
Робот ловко открыл жестяной сосуд. Я никогда не пил баночного, как в американском кино, пива. Поэтому и включил его в свой космический рацион. То, что предложил Кузьмич, мне понравилось. Хоть и сублимированное, все равно лучше разливного "Жигулевского" из нашего, байконурского ларька.
Хлёб, хлёб, хлёб... Банка пустая.
- Неси еще Кузьмич!
- Вынужден отказать. Вы не прошли осмотр.
У-у-у-у, железяка! И ведь не возразишь - клятву самому Королеву давал. На Красной площади. У вечно живого трупа Ленина.
Кузьмич уехал - повез в утиль банку. Вернулся с каким-то пылесосом.
- Снимите брюки и наклонитесь, - сказал он.
- Ты чо со мной делать-то будешь, а?
- Производить ректальное сканирование организма на предмет определения состояния вашего здоровья.
- А ершик этот, куда вставлять будешь?
- Исполняйте просьбу.
Делать нечего. Снял красные космические штаны, как у Гагарина, встал раком.
Ы-ы-ы-ы... Скотина железная.... Что ж так грубо-то, Кузьмич...
Просканировал он мне анус, потом иглой писюс прощупал, в глазис заглянул и сказал, что все у меня, как у космонавта, только печень слегка увеличена. Я застегнулся, закурил бездымный "Казбек", какой даже Хрущев не курит, сел к пульту и посмотрел на экран. Мать моя женщина! Вот она - Альфа Центавра, сияет голубым светом , как новый полтинник послереформенный и вся извивается, будто медуза, или баба, которая ломается, перед тем, как дать. Жму Красную Кнопку. Вызываю ЦУП.
- Я - космонавт ноль, я космонавт ноль, вызываю Землю, вызываю Землю, прием!
Тишина...Как в трезвяке утром.
- Я - космонавт ноль, я космонавт ноль, вызываю Землю, вызываю Землю, прием!
Ни вздоха, не пердыха.
Ровно час я промаялся с рацией. Потом широко откинулся в кресле ( в кино так один профессор делал) и стал думать и вспоминать прошлое.
Ракету мою, фотонную, придумал еще Циолковский. Вернее, во сне увидал, как Менделеев свою таблицу. Надо сказать, что Менделеев был умный мужик. Он специально для своей таблицы водку изобрел. Сорокаградусную. Знаете, как было дело? Снилась ему каждую ночь всякая лабурда в виде разных элементов. Летали там они во сне, или по ковру на стенке ездили, как при белухе бывает, я не знаю. Да только не мог Менделеев разгадать тайну своего сна. Но обратил внимание - пьет водку на приеме у царя - вроде как-бы близок во сне к истине. А как после работы по дороге домой в шинке у Кацнельгогена лафитничек примет - уходит мысль. Стал тогда Менделеев сам опыты со спиртом проводить. Брал спирт, мешал с водой, принимал и ложился спать. Наутро в журнале регистрировал результаты. Начал, естественно, с медицинской, девяносто восьми процентной, крепости. Вот так через полтора месяца и добрался постепенно до сорока градусов. Почти спился уже. И вот как принял сорокаградусную, как уснул, так и приснилась ему вся таблица в готовеньком виде. Как в учебнике. Встал он, записал что к чему, и опять спать пошел. Вот как люди у нас открытия совершают! Не щадя последней печени.
Так и Циолковский. Снилось ему невесть что. Но он знал, как там у Менделеева было, наверное ребята-ученые ему в курилке по секрету сказали. Принял менделеевскую и спать пошел. А наутро начертал две формулы. Одну - формулу абсолютного горючего для того, чтобы аннигилирующий разряд в фотонном зеркале давать, а вторую - формулу вещества, из которого это самое зеркало строить. Сообщил он о своем открытии куда надо, его сразу секретным физиком сделали, как Сахарова, и слух распустили, что он умер. Не умер Константин Эдуардович! Лично мне руку пожимал, когда я в небо уходил.
Может быть и при Сталине человек вышел бы в космос, да вещества этого секретного мало тогда было. По крупицам собиралось оно на четырех перегонных аппаратах. Два в Москве стояли, два - на крайнем севере. По три грамма в шесть лет. Хорошо Курчатов атомную бомбу изобрел. Построили первый в Союзе реактор и за семилетку насобирали этого вещества столько, сколько отцам нашим, что молодую Советскую власть утверждали, и не снилось. Но как насобирали, встал вопрос - как быть с ракетой. Одна она была. Сказать всем, что летит человек к Альфе Центавра, а вдруг взорвется ракета? Америкашки тогда радостный вой подымут, сраму будет ... Опять же, мало ли что на этой Центавре найдут? Надо ли знать о том американцам прежде времени?
Решили в секрете все держать, пока ракета к Альфе Центавре не слетает и не привезет обратно ответ - как там и что, есть ли в космосе социализм? Или наши братья по разуму строят межпланетный капитализм и пока американцы не добрались туда, надо их на революцию сподвигнуть и своего, инопланетянского Ленина у кормила государства поставить.
Стали готовить отряд космонавтов во главе с Гагариным. Да вовремя поняли, что лажа может получиться - звездолет-то звездолетом, а первый человек в космосе все равно должен быть наш, советский. Смежники там что-то напортачили, а может еще что произошло, короче в сроки Королев не уложился, чтобы раньше американцев человека в космос послать . Вызывает его как-то в пятницу Хрущев:
- Что же ты , Сергей Палыч, ракету не строишь? Мне докладывают, что американцы Шепарда в космос отправлять готовятся. А зачем нам этот Шепард, когда у нас свой Гагарин есть? Строй ракету, Палыч. Хочешь - не хочешь, а к среде космос должен быть завоеван!
Ну, Королев долго думать не стал, позвонил своим, они по-быстрому открутили с баллистической ракеты боеголовку, воткнули на ее место корабль "Восток - 1" и готово - хоть сам Хрущев, садись и лети. Хрущев, конечно, не полетел, полетел Гагарин, аккурат 12 апреля, в День Космонавтики. Так и стал Гагарин космонавтом номер один. А вот как я номером ноль стал - про то особая история.
Слетал Гагарин, слетал Титов, потом ради научного эксперимента женщину в космос запустили. А звездолет все стоит в секретном ангаре - то одного нет, то другое не подвозят. А космонавты уходят, уходят кадры из межпланетного отряда. То один слетает, то другой. Нельзя их уже к иным мирам посылать - у всех они на виду. А там, с парадоксами Эйнштейна, как на зоне - год за четыре идет. Канет человек в лету времени, растворится в горизонте событий, где его найдешь, как покажешь по телевизору? Скажет потом мировая общественность, куда это вы, мол, Быковского дели, или Лайку, тьфу, Чайку запропастили? Опять посадили? Мало вам уроков дала история и XX съезд КПСС? И остался от всего отряда я - слесарь шестого разряда Пафнутьев Иван Васильевич. Вообще-то я в отряде не числился. Но прошел с космонавтами все испытания.
Гоняют, скажем, центрифугу. А у нее болт откручивается от центробежной силы, ошибка, так сказать в расчетах, а я его геройски закручиваю газовым ключом номер три, и летаю вместе с центрифугой по кругу. В кабинке - Гагарин датчиками облеплен, концы отдает от перегрузок, на крыше кабинки - я с ключом, как мартышка. И еще помощнику кричать успеваю: "Васька, отойди, зашибу, как спрыгивать буду!" Или сидел Титов в барокамере. Я сперва думал, что это у космонавтов КПЗ такое, для своих, чтобы американцы со спутника ничего не просекли, но потом разобрался что к чему. А в барокамере шланг кислородный дырявый. Не будет же дырку космонавт латать? И чем латать? Залатаешь там, он тут продырявится. Послали меня с Васькой. Вот мы с ним и просидели вместе с Титовым. Он - о своем самочувствии в журнальчике записи делал, а мы - шланги щупали и на глаза ему не показывались. Только по ночам выходили, когда свет в барокамере на ночной меняли. Космонавт спит, а мы - неисправности чиним. Так и жили с Васькой, как домовые, в космическом чулане. Спали в скафандрах, питались из тюбиков, мылись водой дистиллированной, из мочи.
В общем, из межпланетного отряда остались только мы с Васькой. Все остальные по первой ходке в космос сходили и пили уже на кремлевских банкетах водку на брудершафт с Патрисом Лумумбой. Приходит как-то наш особист.
- Надо, мужики, - говорит, - не я, Партия говорит!
- Ну, раз надо, так надо...- отвечаем.
Я шел под секретным номером ноль, а кучерявый Васька был у меня дублером. Почему меня выбрали - объясню. Лицо у меня открытое, пролетарское. Нас даже с Гагариным иногда путали. А у Васьки дед в попах ходил всю жизнь и батя случайно на еврейке женился, перед тем, как Ваську произвести на свет. Жалко мне было Ваську, а что делать? Не заболел я ко дню старта, с похмельем справился, все инстинкты потушил. И ушел в небо. А Васька на Земле остался.
Мой старт наши под испытание водородной бомбы замаскировали. Американцы поверили и объявили Карибский кризис. Вот так наука к звездам шагает - из-за меня едва война не разразилась ...
Облетел я Луну, посмотрел в виде экскурсии на ее обратную сторону, а Левитан мне в это время в наушники про кратеры рассказывал, и залег в глубокий анабиоз. На сорок лет, пока к Альфа Центавре не подлечу. А сейчас, стало быть, проснулся.
Сижу и думаю - твою мать, почему ЦУП молчит? Может Карибский кризис не так, как надо закончился? Но говорю себе - не гоношись. Все путем. Просто сигнал долго идет. Позвал Кузьмича, попросил, чтобы он мне по радио Райкина пока передал. Сделал радио погромче и стал Аркадия Исааковича слушать. Думаю - прилечу обратно, обязательно с Райкиным выпью в Кремле на банкете. Хороший он мужик, хоть и еврей.
Раскрутил я Кузьмича еще на баночку пивка. Попил вприкуску, с воблой из тюбика. Сижу, балдею, ответа жду. И тут я вспомнил - кнопку-то красную я нажал, а микрофон-то включить забыл! Не было этого в той инструкции, что над пультом я лично четырьмя шурупами прикручивал. Забыли это в инструкцию внести. Королев мне все твердил перед стартом: "Помни, помни..." А я вот забыл. Но, слава богу, вспомнил. Щелкнул тумблером и в сердцах сказал в микрофон в адрес тех, кто составлял эту инструкцию, нецензурные слова, которые в космосе произносить не положено. А то, как учил меня особист, услышат их братья по разуму, и будет стыдно за всю Землю и СССР в частности, перед остальным межпланетным сообществом. Поздно я вспомнил, что говорить их нельзя. Ушли слова в космическое пространство и понеслись с эйнштейновой скоростью "це" к родной голубой планете. Неловко мне как-то стало. Притих я в кресле. Не знал, что говорить дальше. Ну, думаю, сейчас будут ругать. Может быть, даже выговор через все пространство открытым текстом объявят с внесением в трудовую книжку.
Проминжовался я минут пятнадцать, вдруг - приходит ответ. Я аж подпрыгнул и опять сказал те самые слова, которые говорить не положено, но уже с радости. Читаю ответ. Белиберда какая-то. Неужели, думаю, за сорок лет так язык на Земле в ходе эволюции и естественного отбора изменился? На фига, ты Дарвин, свою теорию открывал? Как мне узнать, что братья-земляне мне передали? Думал я думал над посланием, потом кликнул Кузьмича. Пришкваргрохал он ко мне. Стоит, сверкает преданно глазами - диодами. Прямо как собака, только говорить умеет. Сую ему в нос ответ на перфоленте:
- Читай, Кузьмич.
Сглотнул робот перфоленту, загудел, затрясся, мигнул лампочками и изрыгнул ответ. Читаю. Ни хрена не ясно.
- Переведи на наш, - говорю.
- А это и есть , - отвечает Кузьмич. - наш язык, правда создан он в лаборатории и называется универсальным языком для межпланетного общения. Его любой инопланетянин сразу поймет.
- Но я же не инопланетянин, - объясняю Кузьмичу, - я человек, апофеоз мировой революции, тьфу, эволюции. Не умею я по-ихнему читать....
-Это, - объясняет Кузьмич, - укзывая на точки, - двоичный ключ к шифру. Изобретен группой молодых ученых под руководством секретного академика Збарского. Это - схема строения молекулы ДНК в двоичной записи, это - атом водорода, а вот это...
- Ты мне мозгу не естествуй, - говорю ему мягко, - ты мне ответ скажи. Про водороды мы в школе учили, а ДНК - это вообще, - добавил я на всякий случай шепотом, - генетика ...
Ну, Кузьмич понял все, хороший он мужик, хоть и робот, и растолковал, что дескать приняли мое послание на Земле за послание инопланетного разума. Расшифровали они его, видать, сразу, да не поверили глазам. Подумали, типа сработала математическая теория совпадений, пространство-то большое, и то, что на инопланетном языке произносится как "еб твою мать", на самом деле означает совсем не то, что мы думаем. Вот и прислали ответ.
Тогда я говорю Кузьмичу:
- Слушай, рабочий, слово партийца. Ответь им как надо, по протоколу. А то я может и правда, не то что-нибудь брякнул.
Загудел робот, затрясся, мигнул лампочками и ответил ЦУПу по протоколу. Долетели, мол, нормально, самочувствие хорошее, трещин в анусе космонавта не обнаружено, системы жизнеобеспечения фунциклируют как надо.
Через пятнадцать минут пришел ответ. Расшифровали мы его и понял я, что хочешь-не хочешь, а глазам своим верить надо. Обозвали нас они с Кузьмичом непонятным словом "хакеры" и такой перемат к этому слову добавили, что я бумажку сразу сложил и в карман отправил. Чтобы потом не торопясь еще раз перечитать. Для эрудиции.
Так прервалась связь с Землей.
Делать нечего. Щелкаю мысленно тумблером - запускаю вариант "Б". Автономное плавание. Ты теперь сам - и Хрущев, и Косыгин, и особист в одном лице. Каждую приходящую мысль прежде чем в действие перевести, обсоси, как борщовую кость в кабинете завстоловой Райки. Обсоси, пальцем поковыряй, об стол постучи, чтобы мозги показались, и уж потом - действуй. От такой государственной ответственности стало мне как-то не по себе. Не привык я быть Хрущевым и Косыгиным в одном лице, да плюс по-совместительству исполнять обязанности особиста. Сразу под ложечкой засосало и язык совсем сухим стал. В былые времена я бы Ваську за портвешком послал, а тут - пустое пространство. Материи то кругом совсем ничего - я да Кузьмич... Какой на хрен портвешок. Но на всякий случай спрашиваю робота:
- Слышь, Кузьмич, а портвешок то у нас есть?
- Есть, - отвечает, - вам какой? Масандровский, или анапский?
Я аж слюной подавился. Икнул, продышался и говорю:
- Оба.
Уехал Кузьмич. Бродил долго. То ли глубоко спрятан был запас, то ли нарочно так психологи придумали, чтобы приблизить трудные космические будни к привычным земным. Возвращается минут через тридцать. Под мышкой - две "огнюшки", в авоське - стакан граненый, в газету "Известия" на всякий пожарный завернутый, батон и банка каспийской кильки. В другое время обругал бы я его последними словами, мол за смертью тебя, гад только посылать, а тут даже приятно как-то стало...Землю вспомнил, ребят, подъезд номер шесть, куда участковый Ласточкин редко дохаживал, потому что не умел перепрыгивать лужу у двери... И такая тоска по сердцу разлилась, что хоть плачь. Но знаю - нельзя мне плакать. Ведь на меня в иллюминатор смотрят звезды, а на них - братья по разуму живут. Что они о советском человеке подумают, когда слезы на его щеках заблестят? Сломался? Перед трудностями спасовал? Утер я трудовым кулаком скупую слезу и взял "массандровский". Сели. Кузьмич кильку без ключа открывает, разворачивает стакан, режет лазером батон. А я бутылку в руках кручу. Чует мое сердце - что-то в ней не так. Пригляделся и понял - размер не тот. Длиннее бутылка. Неужели , думаю, космонавтам лишку положено? Спрашиваю Кузьмича, почему посуда не стандартная, и где потом нам такую сдавать, когда домой вернемся? Вдруг не примут, как бутылки от импортного венгерского шампанского? Но Кузьмич успокоил, сказал, что принимают такие бутылки прямо на Байконуре, причем исключительно в присутствии лица в штатском, так как сделаны они из специального стекла оборонного значения и оборудованы устройством корпускулярного подогрева, которое у американцев появится только через десять лет. Нажал кнопочку - и портвешок горяченький, как с костра. Я аж растрогался от таких слов. Вот ведь наука советская какая! Все она о человеке, о его благе печется, чтобы даже в космосе, в абсолютной пустоте, было ему возможно портвешок подогреть ...
Нажал я кнопочку, подогрел бутылку, выбил пробку и только собрался Кузьмичу его долю налить, вижу - нет у него стакана.
- Слышь, - говорю, - Кузьмич, а ты-то что?
Но Кузьмич оказался не промах. Достает книгу. "Война и мир" называется. Объясняет:
- Нас, роботов, алкоголь не берет. Нам возвышенное подавай. Для меня сто страниц "Войны и мира" тоже самое, что для тебя - сто грамм.
- А на закусь чего? - спрашиваю.
- На закуску - с душком. Материалы последнего съезда.
Во как, ухмыляюсь про себя, машина, а все соображает ...
Сидим, пьем. Я - налью полстакана, приму, подхвачу вилочкой килечку на хлебушек, откушу, нормально! Кузьмич откроет книжку на закладке, пролистает сто страниц, потом - пару страниц из съезда пробежит, и - хорош!
- ...Ну так чего, Кузьмич, - говорю ему после второй, а сам бутерброд свой жую, - ты вот скажи мне, что, выражаясь, так сказать, научно, первично?
А у него лампочки по пузу бегают - не уследишь. Тоже, значит, балдеет от принятого.
- Первично, Иван Васильевич, - отвечает, - то, что не вторично.
- А что не вторично? - опять задаю ему философский вопрос.
- А то не вторично, от чего мы можем оттолкнуться и продолжить, но что не можем воспринимать , как продолжение чего-либо.
- Это как ?
- А вот так. Смотрите на экран. Имеется у нас, скажем, координатная ось событий, и перпендикулярная к ней ось времени...
- Нет, Кузьмич, - научно возражаю ему, вспоминая лекцию особиста о греческой философии, - ты говори мне в свете другой школы. Я по жизни не математик и математически мыслить физиологически не способен. Ты словесно мне все изложи, как грек Спиноза.
- Спиноза греком не был, - научно возражает мне Кузьмич, - но я вас понял, Иван Васильевич, вы хотите, чтобы я изложил теорию первичности на простом примере.
- Во-во, - отвечаю.
- Тогда слушайте. Возьмем портвейн. Что первично - портвейн, или застолье? Первично застолье, потому что, отталкиваясь от факта, что застолье - событие, которое обязательно должно состояться во времени, мы закупаем для его свершения портвейн и закуску. А вторичность портвейна и закуски видна из такого примера - даже если портвейн и закуска куплены, это еще не значит, что факт застолья, как события, состоится во времени.
- Это точно, - киваю я, вспоминая, как однажды Васькина Зинка раньше времени домой заявилась.
И тут меня осеняет мысль:
- Слышь, Кузьмич, а с другой стороны, пить-то можно и политуру, но застолье все равно будет застольем ...
- Вот, - отвечает он, - еще один аспект проблемы первичности, который говорит о том, что вторичностей может быть неограниченное число, тогда как первичность - одна.
- Одна, - вздыхаю горько я, - была у меня, Кузьмич, до армии такая первичность. Любил я ее без памяти. Пошел служить - она мне письма два года писала, по две штуки в неделю. А на третий год все. Отслужил я, приезжаю в деревню, что, почему, а она - тяжелая уже, на восьмом месяце... И вот с тех пор все равно, не могу я ту первичность забыть. И с каждым годом понимаю, что в жизни было-то у меня всего их две - первичность моя ненаглядная и все остальные вторичности ... Давай, Кузьмич, еще по одной. За первичность...
Выпили.
- Иван Васильевич, - говорит Кузьмич, - может споем?
Ну что за мужик , этот Кузьмич? Да будь он не то что роботом, евреем, все равно бы хорошим был.
- Заводи.
И тут он голосом Зыкиной завел:
- Из далека- долга...Течет река-Волга...
- Отставить, - возражаю, - ты как-никак мужик. Вот и пой голосом соответственным полу.
- Понял, - отвечает, и голосом Кобзона, на всю корабельную рубку:
- Заправлены в планшеты космические карты...
Нашу, значит, завел. Спели мы про пыльные тропинки, потом, голосом Трошина, про подмосковные вечера. Про жизнь пели, а вот как про партию стали на слова Мурадели, тут я опять ему говорю:
- Как генеральный секретарь звездолета "Светлый путь" заявляю решительное нет подобным песням в подобной душевной обстановке. Вот будут у нас с тобой впереди партсобрания, тогда и споем, а сейчас струна в душе иная звенит. Лирическая.
И тут я сообразил, хоть и пьяный был - как же мы собрания проводить с Кузьмичом будем, когда он у меня беспартийный? На кого я из президиума глядеть буду? Ох, мать-перемать, что же делать? Ладно, продолжаю соображать, примем Кузьмича в партию. Раз я на корабле исполняю обязанности Генерального секретаря ЦК КПСС, значит уполномочен буду выдать Кузьмичу бланк заявления, рассмотреть кандидатуру, получить с него членский взнос и принять в ряды членов. И тут встал новый вопрос - все коммунисты обязаны платить взносы Генеральному Секретарю. Кому же тогда платит взнос сам Генеральный Секретарь? Сообщаю о своей философской проблеме Кузьмичу.
Он рот раскрыл, пожужжал электронными мозгами, захлопнул его с грохотом и отвечает:
- Мировая философия с такой проблемой еще не сталкивалась.
Затрясся робот, задребезжал, стал исходить вонючим дымом, как от перегоревшей проводки, а потом мигнул лампочками, грохнулся на пол и потух. Я - в мандраж. Ну, думаю, все. Угробил мужика своими философскими проблемами. Что делать, как быть? Я же в роботах ни фига не кумекаю. Я что, слесарь - кибернетик? Полный, как говорят космонавты, звездец. Допил я с горя остаток и рядом упал.
Наутро просыпаюсь, как огурчик. Соображаю - то ли портвейн так легко пьется в космическом пространстве, то ли портвейн этот не простой, а из буфета, в котором сам Хрущев спецпаек к празднику получает, то ли и то, и другое вместе.
Кузьмич со щеткой ездит, приборку производит, напевает что-то про себя тихонечко.
- Эй, браток, - осведомляюсь, - ты как, голова болит?
- Утром контакт в позитронном мозгу искрил. Я прочитал двести страниц Пушкина и все прошло.
- А я вообще, как только что родился.
- Тогда приводите себя в порядок, - говорит Кузьмич, - проходите в кают-компанию, завтракайте и давайте потом работать.
После завтрака возвращаюсь в рубку. Сажусь за рабочий стол. Бегло просматриваю на карте открытые за последние сутки звездные образования. Присваиваю им географические названия. Именую, стоящего первым в списке, Красного Карлика Лениным, присваиваю второй по списку черной дыре имя Надежды Константиновны Крупской, астероидам даю имена членов Политбюро.
А корабль все летит. Звезда уже полэкрана занимает. Вокруг нее планетенки летают, как мухи, шесть штук.
Отсчитываю пальцем третью от начала и говорю Кузьмичу:
- Летим к этой.
Тот направляет звездолет к планетенке, она растет, растет, и вижу я, что она - голубая с зеленцой. Не то изумруд, на бархате космоса, не то жемчужинка сказочная. Подлетаем ближе. Я телескоп навожу, рассматриваю, ищу следы разумной жизни. И вдруг, мать честная! Одна шестая часть северного полушария красная, как СССР на этикетке сырка "Дружба". Я так и осел. Ни "бэ" не могу сказать, ни чего похуже. Что это за хрень, думаю, неужели вот оно, межпланетное торжество социализма, а может вообще - апофеоз, коммунизм, твою мать? Обида меня взяла. Стала жаба душить. Дед-то мой, по слухам, кулачил по-маленьку. Лошадка своя была, дом, землица. Даром что ли мамка за отца замуж выходила? Первый ведь парень на деревне был! Сапоги - яловые. Пиджак - из города. И папиросы "Норд" в кармане. Я может надежду тайную питал, а тут такое ...
Подзываю Кузьмича. Объясняю ситуацию. Тот по-быстрому нажал на кнопочку, послал к планете луч, исследовал и говорит:
- Вы правы, Иван Васильевич, это - внеземная жизнь.
Ну все, думаю, воистину звездец.
- А Ленин у них кто? - на издыхе спрашиваю.
- Да нет у них Ленина, и вообще эта жизнь неразумная...
- Оно верно, - поддакиваю, - разве будет разумный гуманоид последние трусы в общественную собственность отдавать?
- Не будет, - соглашается Кузьмич, и я, откровенно говоря, начинаю уважать того, кто лабал его микросхемы, - но при чем тут гуманоиды?
- Как причем? А там, на одной шестой, кто обитает?
- Плесень, - отвечает Кузьмич, - обыкновенная красная плесень. Земная наука впервые столкнулась с колонией плесневых грибов такого планетарного масштаба. Это открытие, Иван Васильевич, научная сенсация. И оно по-праву принадлежит вам. Давайте назовем этот неземной вид плесени вашим именем.
Мне сразу полегчало, но я сохранил внешнюю суровость.
- Нет, -говорю, - не назовем. У нас много других неиспользованных имен.
Открываю специальную книгу, где перечислены имена всех-всех, кто боролся за правое дело, тычу пальцем в первое попавшееся, возвещаю:
- Плесень имени Фернандо Хосе Диаса Эль Тораса, генерального секретаря коммунистической партии островного государства Сисиписи, находящегося под игом Великобритании. Площадь, - читаю далее, - 0,2 га.
Кузьмич запротоколировал название, дал мне журнал на подпись.
Летим дальше.
Я - в руле, как Папанин на открытке, только бинокля не хватает. Кручу штурвал своего звездолета, вентилятор мне плодины развевает, а кажется, не вентилятор это вовсе, а ветры солнечные из глубин вселенной свищут, сбить пытаются меня с верной дороги. Кузьмич лучами планеты щупает, анализирует данные, ищет разумную жизнь в любом ее проявлении.
На второй круг зашли, всю звездную систему просветили насквозь, а жизни разумной все нет, одна плесень имени Фернандо Хосе Диаса Эль Тораса. Вот , дьявол, думаю, куда же это гуманоиды все подевались? Звезды что-ли на носу моего звездолета испугались, с серпом и молотом? И тут прям дернуло что-то. А вдруг, так оно и есть? Вдруг у них исторически сложилось так, что пролетарский символ торжества идей Маркса-Энгельса-Ленина и исполняющего обязанности корабельного генсека слесаря Пафнутьева, взяли вовсе не пролетарии, а другие социальные элементы? Вдруг они мой дружественный визит за агрессию сочли? Принимаю решение - экстренно выходить в открытое космическое пространство. Залезаю в скафандр, надеваю кепку свою - в космосе холодно, закрываю стекло шлема, беру ящичек с инструментом и - в невесомость.
Воспарил я в абсолютной пустоте, хорошо без гравитаторов, как в море , в Ялте. Только чаек не слышно, вместо них наушники трещат. Полежал я на спине, покачался в волнах реликтового излучения минутки две, расслабился и к чугунной эмблеме на носу звездолета поплыл. Достаю космическую кувалду. И только размахиваюсь ею, чтобы по заклепке на носу Ленина засадить, вдруг соображаю - а что если наш особист в каком -нибудь секретном кораблике следом за мной тащится. Как в турпоездке в Болгарию. Сидит там себе по-тихому и все про меня в блокнотик с черной обложкой записывает. Оглядываюсь. Никого.
- Эх, мать! - говорю, и кувалдой-кувалдой по лысому лбу, пока никого нет. Отбил гордый профиль. Взял в руку, покрутил его. Пальцем по лысине постучал. Хорошая бронза. Оборонная. Спросят, думаю, потом - куда дел? Скажу - астероид из- под днища выскочил, отшиб. Хорошо стекло лобовое целое осталось. Размахнулся я профилем посильнее и швырнул в атмосферу ближайшей планетки. Полетела половина Ленинской головы вращаясь, вошла в газовый слой и сгорела, как зеленый свисток на учениях в армии.
Отбил я молот с серпом, звезду удалил. И все в атмосферу побросал. Потом поймал кусок метеоритного вещества с железом и написал им размашисто, красными буквами, на носу звездолета:
"МИРУМИР!"
Поглядел. Вроде что-то не так. Кузьмич в наушники подсказывает:
- Иван Васильевич, вы тире забыли написать.
Ах ты, господи! Поправил надпись, подтер, черточку добавил. Вроде ничего. Кому надо - увидят.
Успокоился я, залег опять в космические течения. Руки за голову положил, качаюсь и в небо гляжу. А оно везде- небо, что вверху, что внизу. Пробалдел я часок. Собираюсь возвращаться обратно. Докладываю Кузьмичу, чтоб шлюз открыл. А он мне - погодите возвращаться, Иван Васильевич, у нас - гуманоид за бортом.
Итит твою, двадцать пять! Какой еще гуманоид?
Гляжу. Вижу - плывет в нашу сторону кто-то, похожий на воздушного гимнаста из цирка. Весь серебристый, аж искрится. Подплываю. Точно - гуманоид в костюме Ихтиандра. Лицо, как водится у гуманоидов, зеленое, а по чертам лица видно, что баба. Глаза закрыты, признаки жизни на лице отсутствуют. Хватаю я ее за антенну, и скоренько в шлюз волоку. А сам кумекаю. Болтаться мне еще по космическим колдоебинам не год и не два. Робот - он робот и есть, урна с мозгами. А человеку рядом теплый кто-то нужен. Живой. Робинзон вон с Пятницей жил, негром, и не свистел, потому что лучше жить с негром, чем с собакой, или козой. А тут мне космические течения целую бабу принесли на своих волнах. Может быть, еще живую. Баба - она всегда баба, хоть и зеленая. Ночью не видно будет, что она зеленая, а потом привыкну.
Захлопывается шлюз, отсек кислородом наполняется. Я только собираюсь гуманоидиху в чувства приводить - массаж сердца там делать, дыхание рот в рот... Кузьмич шепчет мне на ухо, в шлемофон - погоди, дескать, ей скафандр открывать, давай вначале узнаем, чем она дышит?
- Как это чем? - возмущаюсь, потому что чувствую, что просто необходимо ей, рот в рот, - воздухом!
- А вдруг фтором? - не унимается Кузьмич, - и сам погибнешь, фтор ядовит, и пришельца погубишь.
Эх...Прав , однако, чурка железная. Жду. А сам места себе не нахожу, чует мое сердце - погибнет она без дыхания рот в рот.
Жду минуту, другую. Вызываю на связь Кузьмича. Он отвечает - не торопитесь, Иван Васильевич, осталось последнюю молекулу определить. Проходит еще минута. Слышу:
- Открывайте скафандр. Хотя состав ее атмосферы несколько отличается от вашей по процентному содержанию азота и углекислого газа, дышать земным воздухом ей вполне можно.
Ах, ты, господи, ласточка ты ж моя! Припал я к сердешной. Сделал ей искусственный массаж сердца и непрямое дыхание. Ожила, позеленела, открыла глаза и говорит:
Кузьмич замялся с переводом. Я его в бок толкаю. По звуку похоже на пустую цистерну.
- Чего она говорит?
Кузьмич жужжит, лампочками сверкает.
- Непереводимое сочетание слов, возможно означает благодарность.
- А по конкретней?
Кузьмич снова зажужжал и выложил:
- Пусть твоя средняя половина не будет иметь половых связей ни с кем, кроме тебя и твоей второй половины.
Я рот открыл, глаза выпучил, потом нашелся:
- И вам того же.
Кузьмич перевел. Гуманоидочка засмущалась, стала еще зеленее. Ну, слава богу, думаю, значит все в порядке. Даю ей ручку, помогаю встать.
- Вы, - говорю, - гражданочка Вселенной, находитесь на борту звездолета "Светлый путь", который прокладывает дорогу к иным мирам. Я - капитан звездолета, Иван Васильевич Пафнутьев, это, - показываю на Кузьмича, - мой товарищ, Кибернетический Универсальный, модель три, Механизм, КУ-3м, или Кузьмич.
- А я вас узнала, - говорит инопланетяночка.
Я так и завяз в штанине скафандра, который начал было снимать.
- Откуда?
- Вы - Избавитель. Вы пришли, чтобы избавить нас от Совершенных.
И тут снова явился мне образ нашего особиста. Непростое дело, думаю, завязалось тут в космических глубинах. Надо разобраться во всем подробнее. Вылез я из второй штанины, повесил амуницию на крючок и предлагаю гуманоидочке тоже разоблачиться, принять так сказать, гражданский вид. Она засмущалась и отвечает:
- Я конечно не против, но я не вижу третьей половины. Или ее функции исполняет ваш механический слуга?
- Кузьмич, - шепчу роботу, - о чем это она?
Загудел, затрясся мой кибернетический универсальный, модель три, механизм и говорит:
- Сопоставив имеющиеся в моем распоряжении факты, я пришел к выводу, что она поняла ваше предложение раздеться в иносказательном плане, и выразила свое согласие к соитию. Но для совершения совокупления и получения от полового акта наслаждения, этому инопланетному существу требуется еще два партнера. Вас, Иван Васильевич, она по- видимому считает первым партнером, а меня, предположительно, вторым.
Кошусь я на инопланетяночку. Стоит, лапочка такая зелененькая, смотрит на меня трепетно, словно ждет чего-то.
- Кузьмич, - прошу робота, - ты мне по-простому растолкуй...
- У них имеются не два пола, как у людей, а три - мужчины, женщины и третья особь. Скорее всего, мужчина предоставляет мужские половые клетки, аналогичные сперматозоидам, женщина - аналог яйцеклетки, а третья особь принимает эти клетки в себя, и в ней происходит слияние клеток, то есть зачатие.
Представляю себе образно весь процесс и понимаю одну непростую вещь.
- Слышь, Кузьмич, это что же выходит, у нее "эта", ну ты понимаешь, о чем я говорю, отсутствует?
Вижу - сканирует по-тихому ее фигуру Кузьмич своим всевидящим оком, особенно ту часть, на которую косился я, и шепотом выдает мне резюме:
- Отсутствует.
- То есть она, - опуская глаза говорю я, - грубо говоря, баба с "этим"? Ну ты понимаешь, о чем я говорю...
- По- видимому, - следя за моим взглядом, отвечает Кузьмич, - да. Но тем не менее, Иван Васильевич, биологически она - женщина.
Вздохнул я глубоко и говорю, уже ей:
- Вы меня, гражданочка вселенной, не так поняли. Может я не так выразился, извините . Снимите скафандр. А то ходить вам будет неудобно.
Она засмеялась, закивала и сняла с моей помощью скафандр, осталась в тонком серебристом комбинезончике. А пока она его снимала, я конечно изучал, так сказать, интересующие меня участки ее конституции. Сиськи нормальные, хотя и мелковаты. Смотрю ниже. Вижу. Крякаю с досады. Прав оказался робот - есть, даже больше, чем у меня.
Собрал я в кулак волю, сделал голову холодной, а сердце - горячим, и пригласил ее в рубку. На чай.
Сидим. Гоняем чаи, как Маяковский и товарищ Нетте в дипкупе. В основном, молчим. Смотрю на нее и думаю - вот, блин, пароход-человек. Какая же такая, ангидрит ее мать, эволюция так над ней потрудилась? Что у них, Дарвин что-ли другой на планете оказался, вроде нашего Лысенки? Не те законы открыл? Жалко что ли было ихнему естественному отбору сделать ей одной дыркой больше?
- А кто же, - спрашиваю, - у вас детей грудью кормит?
Надолго залюлюкал Кузьмич. Объяснял ей , видать, непереводимые для ее языка земные понятия. Потом переводит ее слова:
- У нас, дети питаются солнечным излучением до семнадцати лет и только потом переходят на грубую пищу.
Представляю себе образно весь процесс. Аж дух захватывает. Дивная картина мне видится. Коммунизм, одним словом. Вот как вспомнил я про коммунизм, так сразу и враги на память пришли. А как пришли на память враги, так и слова вспомянулись про Избавителя и Совершенных. Стал я, как учил особист, ненавязчиво ее разводить на предмет Совершенных:
- Что, - говорю, - карточки давно у вас отменили?
Кузьмич люлюкал минут десять. Потом, получаю, наконец, ответ:
- Карточки не отменили. А с прошлого лунного года снизили нормы - детям на солнечный свет на двадцать пять тысяч фотонов, взрослым на брюкву вдвое.
Тухлое дело, мыслю про себя, а вслух спрашиваю:
- Что так?
- Потому что Совершенные говорят, что мы не выполняем в срок пятилетний план.
Я потихоньку начинаю уже думать, что зря Ленина выкинул и осторожно вопрошаю:
- А еще что ваши Совершенные говорят?
Кузьмич переводит, понимаю, что очень близко к оригиналу:
- Хочешь есть много вкусный брюква, надо много арбайтен.
Я мыслю дальше, складываю факты. Дедуктирую их. Строю логические цЕпочки.
- Вождь есть у Совершенных?
- Есть.
- Кто?
Подставила моя гуманоидочка ладошку зеленую, дунула на нее, и явился мне в воздухе образ Гитлера, правда постаревшего. Одет был Гитлер во френч Сталина, и сталинские галифе, обут в хорошие яловые сапоги, а на рукаве, на красной повязке, заместо свастики, черная социалистическая звезда с серпом и молотом. И руками мошню прикрывает. Дунула снова - пропал Гитлер. Я аж перекрестился со страху. Что за происки буржуазной эволюции, думаю? Как ихняя планета такое родить смогла? Решил все выяснить самостоятельно, произвести, так сказать, глубокую разведку тылов.
- Вот что, - приказываю Кузьмичу, - собирай брат свои и мои манатки, кидай их в спускаемый аппарат, и давай-ка сами слетаем, высадимся на планете и все узнаем.
Сам встаю, прижимаю инопланетяночку к груди, и не взирая на то, что чую штанами не то, что нужно чуять у бабы, говорю ей:
- Наше дело правое, враг будет разбит, победа будет за нами!
Она грохается на колени. Целует мои ботинки на гравитационной подошве.
- Избавитель, - шепчет, - настояший Избавитель! Я признаться, поначалу немного сомневалась, а как вы сказали эти великие слова, за написание которых - аннигиляция на десять лет без права переписки, совсем поверила!
Поднимаю ее и говорю тихо, но гордо, как Сталин из фильма про взятие Берлина:
- Да, это - я. Вперед, к победе!
Потом выдерживаю паузу, справляюсь с чувствами, и продолжаю:
- Только скажи мне, звездная сестра, где твоя родная планета?
- А вот, - отвечает она, - под нами.
Смотрю с укоризною на Кузьмича.
- Слышь, друг человека, ты что же там разума не обнаружил?
- Я сканировал мозговое пространство планеты на метр выше, я не мог предположить, - отвечает он, - что мозг у этих существ находится в другом месте.
- Это в каком еще другом месте?
- В мускулюс глютеус максимус, - говорит Кузьмич, - а по-простому говоря, в правом и левом полушарии жопы.
Вот ведь, оно как все обернулось... Что поделаешь - инопланетяне...
- Как же ты, милая, в космосе оказалась?
- Выбросили меня, - отвечает, - как безбилетную пассажирку из космического лайнера. Кружилась я по орбите трое суток. Совсем кислород уже закончился, а тут вы мимо пролетаете...
- А зовут- то тебя, как?
- Люлюлюлю...
- У китайцев есть такие имена, - объясняю ей, - а я тебя буду звать по-русски, Люся. Не против, Люся?
Открываю люк спускаемого аппарата. Пропускаю даму вперед. Потом пропускаю Кузьмича, и сам ступаю . Я же ведь как-никак капитан. А капитан покидает судно последним. Садимся в кресла. Жму красную кнопку. Летим. К едреной, откровенно говоря, фене.
Вот вошли в атмосферу. Стали двигателями тормозить. Аппарат завибрировал, затрясся, как пьющий человек без вина, а я рулю, рулю, вывожу его из крутого пике, держу , как могу курс, и зубы от перегрузок друг об дружку стукают. Кузьмич лампами своими мигает, Люся ужом вьется, борется с проклятыми "же". Смотрю я на нее, и хоть перегрузки меня стебут, думаю - не знай я, что у нее есть то же, что и у меня, стоял бы у меня сейчас этот самый колом, как посадочная опора. Уж больно чувственно вертелась она в кресле, прямо как будто ...
Как прошли облака, увидел я ее мир - красная земля, кратеры, синие леса, голубые поля, зеленые реки и тарелки летающие туда-сюда шмыгают.
Выпускаю парашют. Плавненько отключаю тормозные движки. Ищу место посадки. И тут подхватил нас ветер, прямо ураган, и понес, понес, понес...
Я и так борюсь с атмосферным явлением, и эдак - хоть ты чего! Вынесло нас к городу и прямо на центральную площадь плюхнуло.
Справа - бронзовый Гитлер руку по-ленински простер, слева - странного вида здание, круглое и с иллюминаторами вместо окон, видать ихний обком, потому что на крыше красный флаг реет, а крыльцо гранитом отделано.
Улеглась пыль, стали к площади стекаться зеленые мессы коренных аборигенов. Подходят и стоят, пялятся. Вот как собралось их сотни три, я принял решение идти на контакт.
Открываю люк, спускаю трап, выхожу.
На порожке останавливаюсь, начинаю приветственную речь.
- Товарищи братья по разуму!
А Кузьмич переводит, причем голосом репродуктора, так, что на всю площадь слышно.
- ... Я прибыл сюда из космических глубин, чтобы передать вам от всего человечества братский привет и теплые слова дружбы! (аплодисменты). Как говорил на последнем съезде товарищ Хрущев - звезды смотрят на нас и зовут к великим свершениям! (продолжительные аплодисменты). И вот, свершилось оно - великое событие, умом не просечь какого, масштаба. Состоялась долгожданная межпланетная встреча на высшем уровне между представителями Земли и вашей, родной, так сказать, планеты! (бурные аплодисменты). От лица всего прогрессивного человечества, и себя в частности, заявляю - я очень рад видеть всех вас, и называть своими братьями по разуму! (бурные продолжительные аплодисменты , переходящие в овацию).
Потом Кузьмич завел "Прощание славянки" и я сошел по трапу на чужую, но такую родную теперь, братскую землю, приветственно махая рукой. Вслед за мной спустились - полномочная представительница инопланетян на борту звездолета "Светлый путь", гуманоид Люся и другие официальные лица.
Нас встречали, как объяснил Кузьмич, местными аналогами криков "ура" и букетами из живых червяков. Цветы, что выяснилось позже, на планете не росли, а черви радужно блестели и приятно пахли, когда испражнялись.
Я, согласно протокола, пожал руки, братски облобызал пару-тройку зеленых лиц, после чего направился к обкому. За мной шла Люся, позади - скрипел Кузьмич.
Идем. У парадного подъезда, как и положено, черные тарелки летающие стоят, пара-тройка видавших виды аппаратов сбоку примостились - видать из района прилетели. И только мы подходим к дверям, открываются они, и выходят зеленые инопланетянки в сарафанах и кокошниках, и выносят нам инопланетный хлеб с инопланетной солью. Я для вида куснул, хотя ихний хлеб и вонял болотом, потом стопарик принял, что на блюдце поднесли. Крепка ихняя водка, правда бензином попахивает. Следом за кокошницами выходит зеленый председатель обкома говорит мне по-немецки:
- С прибытием!
Кузьмич только рот открыл, чтобы переводить, я ему:
- Не надо. Меня в войну пацаном в Германию угоняли, на работы, я ихний собачий язык, как свой знаю.
Отвечаю на чистейшем вражеском:
- Вашу мать, почему воздушные дороги раздолбаны? Одни воздушные ямы, да колдоебины кругом.
Зеленый председатель скукожился, заколыхался по-медузьему, отвечает:
- Бюджет истощился, средств нет, смежники подвели, в баню пойдем, там все решим.
- А-а-а! - говорю, а сам за чупрун его, как та старуха из "Рыбака и рыбки", - на водку деньги нашел, а чтоб людЯм дороги воздушные отремонтировать - нет? Где главный архитектор, кому шею мылить?