Аннотация: Опубликован в воронежской газете "Молодой коммунар" и в журнале "Реальность фантастики" Љ7 (83) за 2010 год (http://pouce.livejournal.com/172770.html)
- Отступаете, сыночки?
- Отступаем, мать, - за всех ответил лейтенант с почерневшими от пота петличными кубиками, - отступаем...
- Что же так-то, а? Почему же немец сильнее нас оказался?
Бойцы молчали. Они сами не понимали, что происходит. Танки горели, бомбардировщики падали, не долетев до цели, потому что истребители, которые должны были эти бомбардировщики охранять, куда-то вдруг подевались, батальоны гибли и отступали, а выжившие бойцы превращались в похожие на банды кучки голодных, измученных людей.
Леня Петров, белобрысый худой паренек, сидел на скатке в углу избы и трогал скулу. Скула ныла, напоминая о том, о чем хотелось забыть. Когда их "сорокапятку", успевшую сделать целых два выстрела, разнес в хлам немецкий танк, лейтенант дал приказ ползти к лесу. На опушке они нарвались на двух немцев, пехотинцев. Один споро оправлялся по нужде в кустах, а другой его охранял. Леня не смог во-время ударить немца штыком. У него, до смерти напуганного недавним боем, грохотом, взрывами и свистом пуль, дрогнула рука и враг успел выстрелить. Этого немца убил лейтенант, из ТТ. Второго, который даже не надел штаны, прикончил винтовкой Вася Липатов, крепкий, деревенский парень. А Леня получается, струсил. Красноармейцы побежали в лес. За спиной громыхали взрывы, слышался рокот танковых моторов. Они бежали минут десять, задыхаясь и обливаясь потом. Позади всех тащился Петров. Потом они остановились, отдышались, попили из фляг воды и увидели, что Усланова с ними нет. Все посмотрели на Леню. Леня молчал. Он понял, что Усланова убил тот немец, который так неожиданно вышел из кустов с винтовкой.
Лейтенант побагровел. Он выхватил пистолет и прокричал, что за проявленную трусость по законам военного времени красноармейца Петрова надо расстрелять. Лейтенанта удержал Липатов. Лейтенант быстро остыл, но когда застегнул кобуру и поправился, с размаху съездил кулаком по Лениному лицу. А Леня, если честно, был даже благодарен ему за это. Потому что его руки до сих пор дрожали, потому что перед глазами все еще стояло удивленное лицо немца. Оно не было злым. Немец совершенно не походил на того человека, которого нужно было убивать. Он скорее напоминал Лене его соседа, Виктора, который работал на машиностроительном заводе. Разве можно такого человека убить? Но немец убил Рината, того самого, улыбчивого симпатягу. Правда, когда Леня увидел немца, он еще не знал, что тот может кого-то убить. "Убил бы, если бы знал?" - спрашивал Леня себя, бредя лесом позади товарищей, и отвечал сам себе: "Сейчас, когда Рината нет - убил бы, а тогда...".
Они шли два дня, держа направление на северо-восток. А на третий день нашли деревню.
Деревня была не большая - пять дворов. Все жители, за исключением древней старухи, ушли, а старуха осталась. В тот момент, когда ее, глуховатую, окликнул лейтенант, она доила корову. Старуха накормила их кашей, щами, напоила молоком. К вечеру пошел дождь. Бойцы, собравшиеся было ночевать на сеновале, остались в доме. Уснули все, за исключением Лени. Он сидел в углу и думал.
- А ты сынок, что не спишь? - добродушно спросила старуха.
Леня даже вздрогнул. За эти пятнадцать дней войны, с ним впервые заговорили по-человечески. Не криком, не приказом с руганью, а просто так, как говорила когда-то бабушка, когда была жива. Красноармеец Петров посмотрел на хозяйку глазами полными слез. Его губы дрожали. Старуха сказала, не дождавшись ответа:
- Пойдем-ка на крыльцо.
И первая зашаркала к двери.
На широком крылечке было хорошо. Дождик мягко стучал по дощатому навесу. Пахло свежестью, лесом и молоком.
Они сели на лавочку. Леня не выдержал и расплакался, уткнувшись в старухино плечо. Та гладила его по спине, успокаивала. Леня пришел в себя. Утер пилоткой слезы, рассказал хозяйке про Усланова, про лейтенанта. Под конец спросил:
- Что же мне теперь делать, я трус, да?
- Ох, - вздохнула та, - с кем не быват. Война она ведь тоже сноровки требует. Привыкнешь. Человек ко всему привыкат. Взрослые мужики вон свиней резать боятся, потому что жалко, а ты - человека сразу хочешь убить! Лет-то тебе сколько?
- Двадцать... - тихо сказал Леня.
- Мать жива?
- Жива. В Воронеже живет.
- А отец?
- Отца нет.
- Помер?
- Ага. На заводе селедкой в тридцать восьмом отравился. Говорили, что вредительство это было.
- А в армии ты давно?
- Не-а, с этой весны.
- Стало быть, ты у мамки один?
- Один... - выдохнул Леня, и сразу подумал о том, что его, как Усланова, тоже могут убить, и скорее всего, убьют, потому что он всегда был самым невезучим и в классе, и на улице.
- Вот убьют меня, - продолжил Леня, - никого у мамки не будет.
- Нет, сынок, тебя не убьют. Если не будешь кровь понапрасну лить .
- Как это? - удивился Леня.
- А так. Идет враг на тебя - убивай, а есля пленный - жалей. Сам в плен попасть можешь. Вошел в село - не грабь, девок не порть. Добрые люди везде есть, сами все дадут, что солдату надо. А нет - значит не пришлось. Солдат своих, коли командиром станешь, на смерть зря не посылай. Начальство начальством, а сердце свое слушай, попрежде всего. И молись всегда перед боем. Молитвы-то знашь?
Леня собрался сказать, что он - комсомолец, но почему-то не решился и ответил:
- Нет.
- Ну, так хоть в мыслях перед боем попроси Божью Матушку помочь. Она людей никогда не оставлят. Будешь мимо церквы проходить - поставь свечечку. Николаю Угодничку, всем святым и Матушке. Послушайся меня, сынок, во все времена это помогало. Не нами обычаи эти заведены, не нам их гнушаться.
- Буду, бабушка... - тихо, чтобы ненароком не услышали товарищи и, особенно, лейтенант, сказал Леня.
- Это - ладно.
Помолчали. Леня молчал потому, что думал - а вдруг и правда, если он будет молиться и Богородицу вспоминать, его не убьют? Может, поможет? Ведь так уверенно говорила старуха, а она старая, бывалая. Да, он будет молиться, Богородице с маминым лицом. Так, во всяком случае будет спокойнее и не особенно страшно. Старуха тем временем, сходила в дом, принесла темную, пропыленную бутылку.
- Сына, - сказала она, появившись на крыльце, - молитвы молитвами, а еще кое-что сделать нам надо. Товарищи твои спят? Спят. Вот и пошли со мной.
- Куда? - всполошился Леня.
- Не спрашАй, иди и все...
Леня почувствовал в ее голосе настойчивость и покорно, прихватив на случай винтовку, пошел за хозяйкой следом.
Они углубились во влажный от дождя лес. С листьев текла вода, поливая гимнастерку, шею, лицо. Леня шел, недоумевая, но почему-то знал - это действительно надо. Вскоре впереди показалась поляна. Посредине, в ложбинке, лежал тяжелый камень, напоминавший гигантскую черепаху.
- Это Гром-камень, - сказала старуха, - пей -, она вытащила из бутылки пробку, - до дна пей.
Леня глотнул. Жидкость была горькой и отдавала гнилью.
- Пей!
И Леня выпил все. До дна.
- А теперь сними пояс и сдвинь камень!
Слова старухи сделались странными. Леня не слышал их. Они звучали в его голове. Красноармеец Петров положил на землю винтовку, бросил на нее ремень и уперся в Гром-камень. Глыба осталась лежать на месте.
- Сильнее!
Петров стал кряхтеть от натуги, чувствуя, как лицо наливается кровью. Казалось, от крови голова его вот-вот лопнет, но этого не произошло. Гром-камень затрещал, отрываясь от мха, и откатился в сторону. Под ним открылся черный бревенчатый сруб вроде колодца, на дощатом дне которого, Леня не поверил своим глазам, лежали круглый щит, славянский шлем с забралом, кольчуга и меч.
- Надень их!
Леня стал на колени и достал доспехи. Прямо на гимнастерку он надел кольчугу. Как свитер. Старуха затянула на вороте кольчуги ремешок, и стальные кольца плотно охватили гимнастерку. Потом старуха вынула из шлема плотную войлочную шапку с загнутыми краями и дала ее Лене.
- Надевай!
Леня надел шапку, поверх нее - шлем , оказавшийся тяжелее каски. Петров подпоясался солдатским ремнем, кинул через плечо широкую перевязь меча.
- Вынь меч!
Леня просунул ладонь в кожаную петельку на рукоятке и вытащил из ножен тусклый клинок.
- Иди! - сильный толчок в спину повалил его на землю, а когда Леня встал, то понял, что находится в совершенно другом месте. Перед ним лежала земля без травы, унылая холодная пустыня, через которую текла, казалось неподвижная, река с единственным бревенчатым мостиком. Пустыню наполнял туман, похожий на прозрачную дымку. За рекой виднелись очертания гор. Леня направился к мостику. Но когда он миновал половину, на другом берегу, прямо из воздуха появился тот самый немец. Он держал винтовку наперевес и шел на Леню. Петров растерялся, но, вспомнив про меч, поднял его перед собой и пошел навстречу. С каждым шагом страх уходил, сменяясь усиливающимся желанием, очень похожим на жажду. Леня никогда прежде не испытывал такой странной жажды. Он даже не знал, что такая жажда существует на свете. Страшная, неутоляемая жажда. Жажда чужой смерти.
Немец выстрелил. Лене было все равно. Одна пуля больно ткнулась в грудь, в самую кость, но лишь помяла кольца кольчуги. В груди стало нестерпимо больно. Леня качнулся, но продолжал идти. Немец перезарядил винтовку и выстрелил снова. Пуля ударилась в забрало-личину, чиркнула по кромке шлема, оторвав войлок шапки. А Леня шел. И вот, немец уже перед ним. Совсем близко. Глаза врага источают животный страх, лицо перекошено. Немец страшен и жалок. Он визжит, как женщина. Такого врага, ничтожного, обуянного страхом, убивать приятно. Леня ударил немца мечом, по плечу. Так он рубил когда-то топором мясо, которое мама приносила с рынка. Он никогда не разрубал куски сразу. Топор всегда застревал в костях. Так случилось и сейчас. Меч застрял в немце. Леня выдернул меч из врага и собрался ударить снова, но немец уже упал. Враг лежал у сбитых ботинок Лени, и его рука с часами в предсмертной судороге, хваталась за обмотки. Петров захотел изрубить врага в куски, но вспомнил слова старухи: "...Если не будешь кровь понапрасну лить", и сдержался, умерив пыл. Он перешагнул через труп и ступил на тропку, ведущую к горам, протоптанную неизвестно кем и когда. Он не помнил, сколько шел - день, час? Вышел к пещере. Она была огромна, и свод ее был закопчен. Леня остановился в нерешительности у входа, решив подождать - может быть, кто-то выйдет из пещеры навстречу. И не ошибся. Из пещеры вышла его бабушка. Она была точно такая, какой он ее помнил - морщинистая, совершенно седая, с гребнем в узле волос, в коричневой кофте и черной шерстяной юбке. Бабушка ласково посмотрела на Леню и сказала:
- С войны вернешься, береги мать.
И коснулась его ладони. Ладонь словно обожгло, Леня проснулся. Его тормошил за руку Вася Липатов, а лейтенант стоял в дальнем углу избы, напротив пыльного слеповатого окна и, застегиваясь, не говорил, а прямо шипел, косясь на Петрова:
- И где же ты гнида самогон раздобыл? Ты у меня за все ответишь...
Голова гудела, Леню шатало. Кости ломило, особенно грудь. Он совершенно не помнил, что было вчера и долго, вспоминал, где взял самогон. Но не вспомнил ничего.
Старуха напоила их молоком и, провожая с крыльца, все махала вслед белым платком с растрепанной, седой головы. И когда Леня оглянулся назад, он вдруг понял, что она, эта почти черная от солнца, русская крестьянка, уже знает все, что случится с ними на этой войне. Он помахал ей рукой и побежал, догоняя товарищей...
Семьдесят пятую годовщину Победы Леонид Аркадьевич Петров отмечал один. В этот год никто из фронтовиков в парк не пришел. Тех, кого пощадили пули, не пощадило время. К Леониду Аркадьевичу подходили молодые ребята, офицеры, солдаты, в другой, непривычной форме. Они пили с ним за Победу, и потом, вторую, не чокаясь, за ребят. Они обнимали деда Леню и дарили, кто что мог - деньги, значки, часы, фуражки... Старший лейтенант Петров махался с ними не глядя, и отдавал свои медали и ордена на счастье этим ребятам. Он знал, что они принесут им счастье, что помогут в бою, потому что вмятина на груди от той немецкой пули, остановленной кольчугой, ныла с утра. Значит, к полудню соберется дождь....