Посвящается нашей любви, нашей душе, одной на двоих.... И на вечную ее память.
В доме тихо. Я слышу как постукивают часы. Не вижу стрелок, но думаю сейчас около четырех часов утра.
Летом в это время светает. Сейчас октябрь и уже начались дожди. Я закуриваю. В доме холодно. Свет от спички освещает мои пальцы. Часы продолжают постукивать, передвигая стрелки. Вчера я сменил батарейки и их должно хватить на несколько недель. Слышно, как кто-то подошел к двери. Это Лина.
Мы одни в доме. Я всегда узнаю ее шаги, даже если она идет босиком. Я могу различить ее силуэт в темном провале двери. Ее кожа кажется сейчас мертвенно-белой. Отсюда, из глубины комнаты, она показалась мне выше и как-будто прозрачней обычного. Иногда я уверен, что могу видеть все позади Лины, словно она стеклянная. Она распустила волосы, они у нее до синевы черные и отражают лучи. Сейчас в этих черных волосах отражается что-то трагичное. Хотя, ощущение трагичности всегда было в Лине, сейчас это выделяется особенно резко. В полумраке ее лицо кажется угловатым, черты заострились, глаза стали большими... Все кажется мне знакомым, словно эта минута полжизни тому назад промчалась сквозь паутину времени и где-то навсегда там застряла. Прошлым летом на мосту, где замерли золотокрылые грифоны, она казалась мне такой же. Был тусклый питерский вечер, обещавший депрессию и вдохновение. Лина сморела на шуршащюю реку и о чем-то думала. Она застыла в моем воображении ровно так же как и сейчас в проеме двери.
Иногда мне бывает страшно. Я зажигаю свет. Сначала ничего не вижу и чувствую как все пики мира врезаются мне в глаза. Но уже через пару секунд я могу различить предметы, они кажутся мне черно - белыми. Вижу как Лина закрыла лицо руками от света. Видение исчезло и я выключаю свет. Снова зрение мне отказало, первые несколько секунд я могу только слышать как постукивают часы, как с каким-то странным звуком, почти щелчком, волосы, отброшенные Линой, касаются ее спины, как шуршит шелк и поскрипывают старые стулья. Где-то в темном углу (сейчас все углы темные) мотылек закутался в паутине и я слышу с каким отчаянием он бьет крыльями. Сейчас, бесконечные десять секунд , я могу только слышать. Привыкнув, я вижу Лину на том же месте, что и раньше. Она простояла в дверях полжизни. Еще не взошло солнце и я закуриваю. Я знаю, что при свете спички Лина видит мое лицо.
--
Влад, можно я останусь у тебя до утра?
Я киваю. В доме холодно, завтра я разожгу камин. Я забылся и , сгорая, сигарета обожгла мне пальцы. От неожиданности бросаю обугленный фильтр прямо на простыни. " Ты когда-нибудь так сгоришь",- говорит Лина, и я вижу ее белые зубы. Ее губы словно очерчены тушью. Когда-нибудь я действительно устрою пожар. Простыня уже прогорела и в воздухе пахнет паленым капроном. Сейчас даже овощи делают из синтетики, что уж там говорить о простынях. Как странно, ведь еще полвека назад мы были уверены, что "полимеры-замечательное изобретение человечества", а теперь они превратились в проблему врачей и экологов, и мы снова ищем пути к природе. Дети цивилизации! Природа снова поднялась в цене.
Лина держала в пальцах окурок, чтобы бросить его на паркет и затоптать шлепанцем, но он сгорел быстрее, чем она смогла предположить и я видел как, обжегшись, она сунула пальцы в рот. Горячий пепел снова изрешетил постель. Я слышал как Лина тихонько постанывала, облизывая обожженые пальцы. "Когда-нибудь мы оба сгорим",-уточнила Лина и уселась на самом краю. Я очнулся, когда она стояла на коленях на самом краю кровати, так, что ноги свешивались за край. Она подобрала и снова бросила волосы, было слышно как она дышит и как снова щелкнули волосы. Наверное, с похожим звуком били плетьми заключенных в Петропавловской крепости или ямщики погоняли лошадей, кружась по проспектам.
Ночи осталось совсем недолго, мне кажется, что я чувствую запах солнца. Лина понянулась всем телом навстречу, я отчетливо видел ее под тонким бельем. Женщины всегда выбирают такое белье, чтобы подчеркивало, а не скрывало, они слишком любят себя, чтобы затягиваться железным корсетом, хотя есть такие, которым не помеха даже сталь, на них она будет выглядеть тонкой паутинкой. Я вижу ее тело в вырезе рубашки, вижу сильные руки и блеклую тень ресниц. В ее лице есть что-то хищное и в тоже время отчаянное. Она придвинулась ближе. Я чувствую, как она дышит, словно под ее кожей пульсирует жизнь, начавшая отсчет: десять, девять, восемь, семь, шесть... Которая взорвется, не дождавшись нуля. Прорвется через кожу, через губы, через соски, через эти глаза. Через эти глаза, на дне которых я вижу себя и в то же время весь мир, прошлое и будущее, пьяный бред и трезвый расчет. Все. Что я только способен видеть и даже немного больше. Я вижу, как шевелятся ее губы... "...я устала, дико устала, Влад, я больше так не хочу. Почему все мы ждем счастья от завтра, ведь счастье было уже вчера, а мы ждем его только завтра. Почему я сама была еще вчера, сегодня меня почти не осталось. Сегодня-это только твой сон. А завтра обо мне не останется даже памяти. Меня не может быть завтра, потому, что завтра никогда не наступит. В полночь оно линяет в сегодня, как линяет не купленная, но уже сношенная и забытая вещь. И все мы линяем вместе с этим несбыточным "завтра", потому, что все мы живем в нем. Для людей "вчера"-мелко, а "сегодня"- скользко, и они бегут вникуда. В завтра, которое никогда не наступит. Я чувствую ее нервный, почти истеричный шепот, ее руки на своей шее... они холодные, завтра я разожгу камин. Первые пятна света уже текут по стеклу, стекают на подоконник и разливаются по полу. Они высвечивают подпалены на паркете, прожженые простыни, истерический шепот... Этот утренний свет проникает везде, он забирается в самые дальние уголки. Мотылек уже умер, выбившись из сил. Он пал смертью храбрых, и утренний свет достигнет даже этой маленькой смерти. Он доползет до меня, догонит чью-то смерть или чье-то рожденье перед рассветом, скользнет по нашим с Линой обожженым пальцам и брошенному на пол пеплу. Обожженый рассветами, зацелованный вьюгой... И все покажется новым и мы поверим, что проникли в "завтра", в "завтра", которого не существует.
Уже совсем рассвело. Я встаю, чтобы сварить кофе. Я варю кофе в турке, по-арабски с гвоздикой и перцем. Я научился этому полжизни назад, еще когда ездил по миру. Раньше мне казалось, что я просто не могу жить вот так: на одном месте и варить по утрам кофе. Тогда я засыпал в одном государстве и просыпался в другом. В голове была одна романтика, которая напрочь вытеснила остатки здравого смысла. Но это было полжизни тому назад, почти целая вечность прошла с тех пор...
Я слышу как в ванной течет вода. Лина опять не закрыла кран. Я слышу шаги за спиной. Я знаю их как свои. Она идет босиком и слегка прилипает к холодному паркету. Кофе сбежал, а в ванной течет вода. Сумасшедшее утро.
?????????????????????????????????????????????????
Сегодня я проснулся от боли в спине: все тянуло и ныло. Я заснул за столом. Скатерть смята, три начатых бутылки... Солнце было уже высоко. Прошлым вечером я напился. Один. Я должен Олегу восемьсот баксов и должен отдать их восемнадцатого числа, через девять дней. Голова у меня раскалывается. Вчера я накачался дешевым портвейном, на вино у меня не осталось денег. Господи, как давно я не пил настоящего вина, меня уже тошнит от водки местного разлива и ячменного пива. Голова тяжелая, словно чужая, я смотрю в зеркало и понимаю, что это не лучшее мое утро. На улице дождь, сквозь стекла ухмыляются кривые крыши. Вчера было удивительно жарко для октября. Дождь смывает тепло с крыш. Он похож на бесцветные длинные волосы, такие когда-то были у Лины - бесцветные, потрясающе длинные, словно дождь. Ах, если бы вода стирала нашу память, как стирает скупое тепло ухмылок крыш, если бы уносила ее как дорожную пыль... Стекла грязные и капли оставляет на них извилистые дорожки. За ними, по мокрому тротуару спешат люди и не вериться, что где-то, практически в другом измерении, медленно прогуливаются толстые, довольные люди, подставляя свое холеное белое тело лучам радиоактивного солнца, а от всепроникающей жары плавится асфальт и горбатятся рельсы. Мне нужно уехать.....улететь, собраться в стаю и косячком податься в лето...
Справа в простенке-зеркало, я вижу в нем добрую половину комнаты. Мне видна дверь, как она открывается без звонка, без ключа, просто шпилькой. Дверь открывается внутрь и я не вижу вошедшего, но я знаю, кто это. Лина никогда не открывает дверь ключом, всегда шпилькой. Даже когда без прически, она носит шпильку с собой. У нее есть мои ключи. И тоненькая дамская шпилька. Дверь закрылась и я вижу, что Лина пришла без плаща. На ней голубое платье. От дождя оно стало прозрачно-синим. Я вижу, как оно, намокшее, прилипло складками, словно кто-то выплеснул шелк на это крепкое молодое тело.
Она остановилась у самой двери. Волосы слиплись мелкими прядями. С них капало. Так она стояла мгновение, почти полжизни...
Она смотрела на меня каким-то диким, почти презрительным взглядом. Я видел ее совсем чужой, незнакомой, в ней было что-то такое для чего я даже не нашел слов, но что врезалось в горло между ключиц и мешало нормально дышать.
Она повернулась лицом к двери и уже хотела уйти, как вдруг обернулась на зеркало и спросила: с кем? Она все сама знала и я только кивнул. Мне было видно как крепко она стиснула пальцы в кулак, еще мгновение и между ними потекла бы тонкая струйка крови из порванной ладони. Помолчав, она спросила: сколько? Я ответил. Тогда она подошла ко мне близко-близко, так, что ямог видеть свое отражение в черных зрачках, полсекунды смотрела в мое лицо и спрятала мои губы в своей ладони, как если бы я хотел рассказать какую-то тайну. Я не обнял ее, отодвинулся на полшага назад вглубь комнаты, я словно чего-то ждал, я определенно чего-то ждал, но чего? Мое ожидание словно билось в кирпичную стену, за которой спряталась его цель, билось отчаянно до крови и ссадин, но камни лежали порядком - ровно и крепко, и не было в этой стене ни единой бреши. У всякой брони есть критическая точка, в которой она рассыпается от щелчка. Она, эта точка, обязательно есть, но где?
Было около десяти. Шел дождь, на столе лежала грязная скатерть. На ней сиротливо ютились, словно брошенные, бутылки, полстакана недопитого вина, ключи, сигареты, спички, какой-то бумажный хлам, пепельница и штопор. Я снова понял, что чего-то мучительно жду.
?????????????????????????????????????????????????
Я почти оттолкнул Лину, но это было моей ошибкой, я заметил как она вздрогнула, уголки губ стали четкими, а глаза подернулись злобой. Первобытной злобой обиженной женщины. Именно тогда я узнал какой крепкой бывает ладонь Лины и насколько звонкой пощечина. Это и было точкой. Критической точкой тупого мучительного ожидания. И от этой пощечины - стены рухнули. Я схватил ее за запястье, мои пальцы почти не слушались, я снова увидел эти губы в кривой, злобной усмешке. Ее волосы были еще влажными, я видел перед собой сжатые пальцы, черные злые глаза и бледные губы. Щека еще горела. Я разжал пальцы еще раз оттолкнув ее. Она потерла запястье и сделала шаг назад, потои еще и еще. До стены. Я следил за ней: за каждым движением, взглядом, жестом... и никак не мог угадать следующее. Подойдя к столу Лина взяла стакан и снова встала передо мной. Очень близко. Я видел ее глаза. Она держала стакан между ладоней, словно согревая его...
Я продолжал следить и слышал: "Твое здоровье, Владислав Александрович!" я видел вино на свет, оно чуть подрагивало в стакане. Она молчала... наверное целую вечность...
... потом были только осколки и брызги вина на платье. Мне показалось, что я оглох. Повернувшись на каблуках, она собралась уйти. Как последний глоток воздуха, в таком же исступлении я бросился за ней, схватил в охапку прозрачное тело и бросил на пол. Лина упала на паркет, не вздохнула, не шевельнулась - упала и все. Зачем я сделал это? В каком-то приступе злобы, в бреду, пьяном угаре как последняя сволочь. Она лежала передо мной в мокром голубом платье. На столе стояли бутылки, пепельница...
?????????????????????????????????????????????????
На мне новые туфли. Я стою на ступенях парадной лестницы в заброшенном доме. Старый барский дом, каких в Питере много. Их либо сносят на смену безликим многоэтажкам, либо до фундамента реставрируют капитаны жизни под свои роскошные доки. Когда-то эти стены были обиты шелком, а потолок украшен лепниной скульптора N, известного среди ретроградов.
Ноги ноют от каблуков, но туфли потрясные. Я одела их утром почти прошлого дня, сейчас полночь. Без трех минут. На лампу под потолком слетелись комары. Мне слышны шаги, стук заброшенных ставень, жужжание насекомых. Где-то каркает сонная птица. Ступени выщерблены, лестница беззубо улыбается.пол заплеван окурками. Я слышу шаги. Это Олег. Он подходит ко мне со спины. Я сжимаю зубы, но оборачиваюсь. У меня свело скулы. Где-то хлопают ставни. Слышу, что Олег остановился. Я не слышу своего сердца. Повернувшись, иду за Олегом. След в след, наступая на его тень. От моих каблуков звенит в воздухе. Он дробится и ломается как стекло под металлом. Я топчу и ломаю его, чтобы разбить в осколки, в стеклянную пыль. Чтобы разбился он, не я.
Холодно. Я глотаю темное пиво. Я почти пьяна. До истерики. Я уже путаю даты, лица и обстоятельства, но никогда еще не чувствовала так остро саму себя. Олег купил двенадцать бутылок, нам должно хватить до утра. Мне хватит одной, чтобы утонуть в ней.
Я проснулась под вечер. Меня тошнило с похмелья и сильно болели руки. Олег молча стоял у окна. Я видела небо за его спиной. Оно все еще было синим. Синева заползала в окна, заполняла собой все щели, сочилась через меня. Я почти чувствовала как она застревает у меня под кожей, мне было больно от того, что я знала - застревает. Идет тяжело и густо. Медленно просачивается сквозь поры, остается где-то под кожей, до боли сдавливает суставы, давит на кости и от этого я сжимаюсь в собственной коже. Она становится слишком просторной. Небо продолжает заполнять окна.
У меня болят руки...
Звезды были зелеными и злыми. В руке я держала бутылку "Гессера". Взглянув на часы я поднялась по каменной лестнице, дверь была приоткрыта из щели тянулся свет. Войдя я увидела пьяного Влада, он пил портвейн прямо из бутылки. У меня серьезно болели руки.
...я услышал как Лина вошла и села. Я видел ее в зеркале. В руке она держала бутылку темного...
...я смертельно хочу курить, я готова курить окурки, только что-нибудь закурить...
...она устала, вижу как нервно подергивает щека, она закрыла ее от меня рукками, но мне все равно видно. Она ловит мой взгляд в зеркале...
...упершись в колени я говорю: "Ты больше не должен Олегу". Вижу. что он ничего не понял. Кто-то играет Моцарта на расстроенном пианино. Я смертельно хочу курить. Встаю и беру со стола сигареты и спички. Влад молча следит за мной. Спички мокрые - на них пролит портвейн. Я ломаю коробку в пепльнице и откусываю от сигареты. Табак пристает к зубам и я сплевываю под ноги. Он мертвецки пьян: продолжает молча сидеть в время как я жую сигарету и плюю на его ковер.
Я открываю бутылку с пивом и подаю Владу. Он берет ее с немым вопросом, это можно перевести как : " Чего ты хочешь?". Его глаза в красных жилка. Он еще ничего не знает, не знает, что я уже ничего не хочу и в этом пиве нет жеста или причины. Пока нет. Или я просто не вижу. все во мне. Все до капельки. Гессер ни при чем. Влад закрывает глаза и , запрокинув голову, пьет черное пиво, а во мневсе застряло, застопорелось: это проклятое пиво, причины, следствия и небо за спиной Олега. Неужели для неба не нашлось другого тела? Из-за спины этого подонка я видела потрясное небо. Оно застревало во мне как лезвия или шпильки, но все-таки было потрясным. Ковер испорчен. У меня выламывает руки.Влад продолжает высасывать пиво.
Шестнадцатое. Еще очень рано, совсем темно. Такая темнота бывает только перед рассветом. Я не хочу курить, но все-таки достаю сигарету. Прикуриваю ее и сразу ломаю о подоконник. Мне осталось два дня сроку, после я уже не смогу нормально спать ( хотя давно нормально не сплю), у меня нет денег, времени, выхода. У меня уже ничего нет. Я теряю все, что имею, сначала Дмитрий, потом Ольга, кто следующий?...Лина... вчера она сказала, что я ничего не должен Олегу. Но кто ей занял эти сумасшедшие деньги? На столе валяются пробки от дешевого вина и черного пива. Неужели я скоро потеряю ее? Помню как не стало Димки... мы сидели на старом пляже с бутылкой хорошего вина. С моря сильно дуло и пахло тиной и водорослями. Было заполночь, а мы все сидели почти у самой воды, ветер ерошил волосы и мы грелись дешевыми сигаретами, запивая их дорогим вином. Когда зажигали спички, то было видно, что Димка улыбается. Одними глазами, вполнакала. Это была странная улыбка: он потирал щетинистый подбородок отвернувшись через плечо в сторону моря. Я отчетливо видел выражение этих глаз. Это последнее, что я о нем помню. После - его не стало. Сначала я подумал, что это звезды. В тот год я видел даже метеоритный дождь. Помню как Ольга поднялась на цыпочки и начала загадывать желания. Наверное ей не хватило звезды и она не успела сказать о том. что решила сказать последним. Была какая-то вспышка, слишком яркая для звезды, я не успел ни о чем подумать, ни затянуться. Глаза Дмитрия стали жесткими. Он вздохнул. Воздух влился не то бульканьем. Не то со свистом. Тогда я ничего не понял, и это было уже не важно - звезды отняли жизнь у Димки...
поздно знаешь ли... слишком поздно
нет неправда скажешь это только звезды
откинешь пряди улыбнешся сквозь слезы
поздно уже слишком знаешь ли поздно
...На это ушли секунды и вспышка ослепительной звезды. Он всегда улыбался наполовину - одними глазами. Пуля вошла под левой лопаткой, прошла легкое и застряла в сердце. Я тогда ни о чем не думал. Потому что ничего не было. Только звездная ночь у неба, которая стоила ему жизни. Была уже осень. Холодно и промозгло, но мы все равно решили пойти и провести ночь у море как прошлым летом...
?????????????????????????????????????????????????
Сегодня она красивая. Я вижу ее в раме окна. На фоне света и желтых листьев. Она кажется моложе и я понимаю, что она не подкрашена. На меня она даже не смотрит. В комнате дымно, она курит с ментолом. Я давно не видел ее такой: ненакрашенной, в халате, с кофе и сигаретами. Сейчас она выглядит совсем по-домашнему. Я привык к ней резкой, по-жестокому яркой, словно кем-то очерченной. Свет вытягивается по полу.
?????????????????????????????????????????????????
...мы молчим половину жизни. Я киваю на стул и затягиваюсь...
...свет вытягивается все больше. Он достает до моих ботинок и я спрашиваю. Она говорит "никто"...
... я вижу пыль в полосе луча. Влад ждет, что я отвечу...
... она молчит и гасит сигарету. Она слишком много курит, но зубы у нее все равно белые. Она смеется и смотрит на меня так. Что мне не по себя...
... я опять повторяю "никто". Меня разбирает со смеху. Все это слишком дешево и потрясающее пошло. Пошлым можно сделать все, что угодно, даже любовь, даже желтые листья. Сегодня любовь не в моде или она до бесконечности опошлена. Пошлость-это отношение. Он смотрит на меня и подергивает плечами, как будто от холода...
... она снова закуривает, щелкая зажигалкой, так, что пламя вылетает словно из сопла...
...я смеюсь так, что самой страшно, меня колотит как в лихорадке...
... она отбросила волосы и вдруг осеклась...
... сейчас я молчу, после я расскажу ему как все было, а сейчас мне лучше молчать - он еще пьян вчерашним, рассказывать дважды я не буду. Я заставляю его уйти. Он уходит молча, не обернувшись. Я слышу шаги на лестнице....
?????????????????????????????????????????????????
Дверь подалась легко, без усилия. Я вошел. В комнате было убрано.
"... нас ведь нет, Владик, нас только придумали?..."
Между нами примерно метр, но я с трудом разбираю ее слова, их уносит ветер. "...если я оступлюсь...никто ничего не сделает..." На ней красный свитер, на шее подвеска ввиде сердца, черного цвета. "... ни ты, ни тот, кем мы придуманы..."
--
Кем?
--
Незнаю, мы просто придуманы, причем неправильно.
--
Почему?
--
Потому, что ты алкоголик, а я стою восемьсот баксов
--
Ну и ?
--
Мне нет семнадцати. Если я оступлюсь, то..... наверное...... буду красивой. Здесь все неправильно, до кавычек, до точечки... - ветер треплет слова и волосы...
--
Нас не существует, нас просто кто-то придумал.
--
Кто?
--
Незнаю, но у него наверное голубые глаза...
--
?
--
Я хочу. Чтоб он был на тебя похож...
--
Ты может сама придумала придумавшего тебя?
--
Нас, Владик, тебя тоже не существует...
--
Пусть...
Солнца нет. Свет сочится сквозь щели в небе.
--
Это не повод, Лина.
--
Если я прыгну, это будет не важно.
--
Но ведь никто тогда не поможет.
--
Я знаю.
--
Даже тот. Кто нас придумал.
--
Да.
--
Может мы тоже кому-то нужны. Без каждого из нас других не существует. Сколько ты выкурила?
--
Две пачки.
--
У тебя не выдержит сердце!
--
Перед самой землей я закрою лицо руками, а до этого буду смотреть...
--
Ты не сможешь, у тебя будет всего мгновение!
--
Тем лучше, - она отодвинулась на полшага. На ней нет туфель.
--
Я хочу неразбаить лицо
--
Ты не прыгнешь. Ты не надела туфли
--
?
--
Босиком устоять легче, - она смотрит мне в глаза так, как никогда раньше не смотрела...
--
Владик, почему ты всегда все знаешь? Почему, Владик?
?????????????????????????????????????????????????
До земли десять метров осеннего неба. Оно треснуло и сквозь щели капает солнце. Между нами чуть больше метра, сжавшегося до точки. Все вокруг сжалось до черной точки зрачка. Никто из людей никогда всерьез не поверит в правду того, что до неба можно дотронуться. И все потому, что оно слишком близко. Наши легкие дышат небом. Мы глотаем его, ругаясь и споря. Мы в нем по самые пятки, но его все равно не хватает. Никогда меньшее не сможет вместить в себя большее, значит этот зрачок больше неба, больше целого мира, больше этих ресниц и пальцев. Больше нас...
?????????????????????????????????????????????????
Холодно. Мокрый снег с размаху, хлопьями летит в стекла. Небо сумрачное и вязкое. Окна светятся по-зимнему: желто-розовым теплом. Я иду подняв, воротник. Грязь чавкает и липнет на ботинки. В конусе света фонарей виден тоненький лед на лужах. Он ломается с треском на сотни мелких кусочков и со звоном дрожит у самой кромки потревоженной воды. Я не останавливаюсь, еще глубже прячу голову в воротник и ломаю подмерзшую корку жирной грязи. Звезд не видно. Тучи сделали небо мокрым и клейким.
?????????????????????????????????????????????????
Она сидит в кресле поджавши под себя ноги. Свет от лампы желтым кругом лежит на полу, освещая трещенки и щербинки. Я не вижу ее лица, только кончики пальцев. От света они кажуться бледными с желтизной. Мы оба молчим весь остаток жизни. Я стою у самого порога в темноте. В углах щетинится громоздкая неуклюжая тишина. От нее я хочу закричать на звезды. Меня тянет ругаться и плакать - лишь бы не было как сейчас: опрокинутый свет на полу, окна в хлопьях осклизлого снега, восковые кончики пальцев... я чувствую взгляд, но не вижу лица в темноте. От этого колко, страшно и холодно.
?????????????????????????????????????????????????
Рассвет был пьяным и его шатало. Не было ни тени, ни света, а какая-то мягкая, сосущая серость. Она сглаживала углы, контрасты и прерывала линии. Сначало в ней утонуло небо; она толкнула себя в окно и сквозь стекла медленно, густо втиснула себя в стены; потом в ней утонули мы. Где-то здесь, среди мебели и окурков спряталась тишина. Не жестокая, как вчера, а ленивая, мягкая, чуть подрагивающая посреди этой туманной серости. Как все было вчера я не помню, только чувствую, вспоминаю, помнится снег. Ветер, Лина в слишком коротком платье, лица не помню. Только чуть желтоватые, восковые руки. Опрокинутый на пол свет. В сверкающей темноте ее зрачки казались синими. Всего лишь на одно мгновение, а потом она закрыла глаза чуть подавшись вперед. Шея, и между ключиц, изогнулась, чуть вздрогнула. Ложбинка, что вдоль плеча, озарилась сияющим мертвым светом. Ее тень скользнула мимо меня. Вскинув руки она упала в толпу всем телом, смешалась с теплой клокочущей массой и я только изредка видел ее поднятые руки: все в браслетах, от пальцев до самого плеча.
?????????????????????????????????????????????????
В этом есть что-то дикое, что-то от первобытности. Мне больно смотреть на свет. Я не люблю замкнутое пространство, маленькие комнаты, лифты. Мне трудно дышать, не видя неба. Я часто смотрю в окно, пусть за ним будет поле или река, серая череда питерских многоэтажек не оставляет мне свободы. Меня увлекает толпа, засасывает мессиво человеческих тел и я поддаюсь. Меня толкают, выталкивают, подвигают. Я чую запах человеческого пота. Двигаюсь в этой толпе, повинуясь ее законам. Я стала частью большого дышащего, сумасшедшего тела. Рядом, чуть впереди от меня, извивается девица в черном мини. Она виляет бедрами слишком резко, совсем не в такт. Грудь у нее трясется как яблочное желе. Чьи-то руки чувствуют мои плечи. Всего полсекунду. По спине у меня течет.
В баре я выпиваю потрцию мартини со льдом. Музыка из стрекочущей как перепончатые крылья превратилась во что-то нежное и густое. Медленный танец. Я выпиваю еще один мартини. В голове начинает приятно шуметь и появляется какая-то странная ясность сознания. Все показалось понятным и простым. Какая-то девушка с английским акцентом говорит мне: "Пойдем", и увлекает в болото танца. У нее длинные волосы странного мерцающего цвета. Руки тонкие, длинные, как у девочки. Она вся какая-то угловатая, несуразная, как цыпленок в возрасте двух недель. От нее хорошо пахнет и она мне нравится. Мы танцуем. Ведет она. Заметно как она дышит. Лицо у нее смуглое, с чуть заметной ямочкой на щеке. Глаза большие, полупрозрачные - это видно даже в сумраке зала. Она улыбается. Улыбка у нее невинно-пошлая, зубы ровные, влажные, как с обложки. Я узнаю, что ее зовут Эрна. Мы танцуем еще восемнадцать секунд. Я успеваю узнать все о ее родне до четвертого колена, жениться на ней, развестись и полюбить другую, вернуться к ней, уйти, пропить ее наследство... и наверное, женился бы, если бы музыка не кончилась. Она исчезает быстрее, чем появилась. Но еще половину жизни я чувствую ее руки: теплые, чуть влажные, с большой сильной ладонью и длинными пальцами. Словно она уходя забыла и оставила их на моей шее. Музыка раз десять успевает переменится, но я больше не иду танцевать и пью мартини со льдом, отыскивая в толаее девушку с мерцающими волосами, которые делают ее похожей на призрак.
?????????????????????????????????????????????????
Я танцую с каким-то парнем в черной обтягивающей майке. Он молчит. У него красивые губы и ресницы как у девушки. Он невысокий, тоненький и кожа у него гладкая. Время от времени он быстро поигрывает мускулами, словно ему мешают собственные руки. Когда я приближаю к его лицу свое, так, что все начинает расплываться, он тихонько вздрагивает и сжимает меня чуть сильнее. Я глотаю слюну и играю браслетом позади его спины. Не целую - только прикасаюсь губами к его губам. Они у него сухие, жесткие и горячие, такие бывают при тридцати восьми. Он прячет глаза глубоко в ресницы. Они у него и вправду девчачьи. От него не пахнет пивом как от других, а на губах - соль. Мы стоим посреди толпы. Когда музыка уже кончилась. Я целую его глубоко и долго, чувствуя как она краснеет. Ухожу. Даже не знаю имени.
?????????????????????????????????????????????????
Обернувшись я ничего не вижу в толпе. Только яркие пятна тусовочных тряпок. Я пытаюсь отыскать Влада. Он сам находит меня. От него пахнет мартини. Видно. Что он устал. Мы выходим обнявшись, не закрыв дверь. В узком проеме щебечет парочка, на них напирает веселая, хмельная толпа, смееется и несет в сумасшедшем потокеь то течению в эту ночь. Я вдруг узнаю того парня. Он улыбается и машет мне рукой. Глаза у него грустные-грустные. Мне стыдно и противно щекочет в горле. Опускаю глаза и стараюсь быстрее уйти в темную улочку фонарей.